Младший брат Алексея Ивановича Хлудова — Герасим Иванович был умным и дельным человеком, но более узких взглядов в делах и более скопидомен, пользуясь и следуя широкому размаху своего брата и его советам. Часто бывает, что лица с таким же характером, как Герасим Иванович, следуя и подчиняясь более сильному разумом и характером другому, устраивали свое благополучие с большим успехом, чем главный устроитель, обыкновенно отличавшийся страстным и решительным характером.

У Герасима Ивановича был единственный сын Павел и четыре дочери. Старшая, Прасковья, была замужем за Константином Константиновичем Прохоровым, рано умершим; вторая, Клавдия, — за Дмитрием Родионовичем Востряковым, третья, Александра, — за Александром Александровичем Найденовым и четвертая, Любовь, — за Николаем Александровичем Лукутиным.

Сын Павел сосредоточил на себе все внимание своих родителей как будущий единственный наследник всех дел и богатств их. Его слишком баловали и не по годам развивали в нем восприятие чувственных удовольствий: так, будучи совсем еще мальчиком, 10–12 лет, он приезжал с визитом к своему двоюродному брату Василию Алексеевичу Хлудову одетым во фрак, с цилиндром на голове, на роскошных рысаках; отец очень часто брал его с собой на обеды в Купеческий клуб и даже в рестораны. Паша, переживая удовольствия, не подходящие ему по годам, действительно еще в молодых годах сделался большим пьяницей и развратником.

Я помню, когда мне было 17–18 лет, я с одним своим родственником пошел завтракать в ресторан на Петровском бульваре. Когда я уписывал за обе щеки отбивную котлету, мне пришлось на несколько минут прервать еду из-за начавшейся суеты между хозяевами ресторана и их служащими, бросившими свои места у буфета, стремительно ринувшимися навстречу входящему молодому человеку с рыжими волосами, в сопровождении двух дам в громадных шляпах со страусовыми перьями, с подкрашенными щеками и подведенными глазами. Хозяин, буфетчик, половые, низко кланяясь, проводили прибывших к большому столу и, приняв от молодого человека заказ, поспешили в кухню. Позавтракав, мы собрались уходить, хозяин ресторана, знакомый моему родственнику, подошел к нему и тихо сказал: «Хлудов Павел Герасимович, очень богатый человек, у нас часто бывает — интереснейший нам покупатель!» Я опять взглянул на Хлудова, он чокался со своими дамами, на столе у них стоял ряд бутылок с вином и разные кушанья. Это была первая и последняя моя встреча с ним.

В то время я не думал о коммерческой деятельности и не знал, что мне придется в будущем иметь дело с фирмой, хозяином которой должен был быть этот рыжий молодой человек.

Лет через десять после этого случая, когда мне пришлось стать в более близкие отношения к семье Хлудовых, я услышал многое об этом несчастном Паше, погибшем от плохого воспитания и окружающих его близких лиц, старающихся от гибели его извлечь свою пользу.

Герасим Иванович, желая подготовить своего сына к коммерческой деятельности, отправил Пашу — еще совершенно молодого человека — в Англию с целью, чтобы он там подучился к предстоящей ему роли быть хозяином в громадном деле.

Паша, очутившийся на чужбине, был несказанно рад встретить в Лондоне своего двоюродного брата Михаила Алексеевича, уже, как говорят, прошедшего огонь, воду и медные трубы. Михаил Алексеевич не задумался показать этому молодому неустановившемуся человеку все прелести необузданного разгула, так присущие ему, пьянствовать и развратничать почти до безграничного предела.

Многие укоряли Михаила Алексеевича, что он был один из главных виновников погибели Паши. По уверению Василия Алексеевича, это им делалось с целью отомстить своему дядюшке Герасиму Ивановичу за скупку его векселей с целью завладеть второй половиной Егорьевской мануфактуры и тем сделаться единственным владельцем ее; но, как мне кажется, Михаил Алексеевич делал все это по простому легкомыслию и был рад приобрести компаньона по кутежам, чтобы оплачивать их в половинном размере, а не с целью погубить своего двоюродного брата.

Паша после Лондона, наученный прожиганию жизни, вернувшийся в Москву, попал в руки своего зятя, Дмитрия Родионовича Вострякова, искусного интригана, показавшего своему зятю утонченный разврат, с целью устранить с дороги Пашу, к этому времени уже достаточно спившегося и развращенного, рассчитав, что для этого не нужно прикладывать особенное старание: почва была приготовлена в достаточной мере хорошо. Отлично понимая, что Паша не будет в состоянии руководить делом, а ведение его останется у него в руках, так как остальные зятья — Прохоров уже скончался, Найденов не страшен по мелочности своего характера и малой деловитости, Лукутин — красавец мужчина, уделяющий свое время только дамам и картам, — не могут составить ему конкуренцию и он будет главенствовать во всех делах Хлудова. Такое определение мне пришлось слышать от лиц, близких Хлудовым, и от некоторых инженеров с Егорьевской фабрики; по их мнению, Д.Р. Востряков приложил достаточно своей энергии и опытности, чтобы окончательно не дать Паше выбраться из тех условий жизни, в которые он попал. Все это так и оказалось. Паша не вынес этой жизни и молодым скончался. Все громадное состояние Герасима Ивановича перешло в руки его дочерям, а Д.Р. Востряков сделался фактически главой дела, беря от него все, что можно, в свою пользу. И в свою очередь давал делу очень мало, посвящая свое время в значительной степени на разные личные удовольствия.

Дела Торгового дома А. и Г. Хлудова с его большими фабриками Товарищества Егорьевской мануфактуры и Товарищества Норской мануфактуры шли хорошо благодаря изобилию денег, хорошей постановке Алексеем и Герасимом Ивановичами и остатку опытных, старых служащих. Получаемая прибыль от этих дел давала хорошую пользу, хватающую на громадные издержки наследниц.

Прохорова и отчасти Найденова жили сравнительно скромно, и понятно, у них скапливались личные деньги, у Востряковой и Лукутиной, нужно думать, все доходы шли на развлечения и удовольствия.

Наследницы были довольны, счастливы и пользовались жизнью вовсю, но для опытных людей дела этой фирмы показывали не полноту преуспеяния, но некоторое расшатывание от плохого ухода.

Главный руководитель всеми делами Торгового дома Д.Р. Востряков был довольно красивый мужчина, выше среднего роста, с большими голубыми глазами и с большим носом. Когда мне пришлось с ним познакомиться, то невольно у меня осталось впечатление от его лица как бы хищной птицы, только не орла или даже ястреба, а скорее напоминающее сову или филина.

Жена его, Клавдия Герасимовна, была красавица; как она сама говорила между своими близкими родственниками, так и многие посторонние говорили, что она была дочь не Герасима Ивановича, а Алексея Ивановича, на которого походила лицом и глазами и характером. Она, окружив себя шлейфом поклонников, что сперва весьма нравилось ее мужу, скоро повела себя отчаянно скверно и сделалась в Москве потом притчею во языцех. Д.Р. Востряков махнул на нее рукой, устремясь со своей стороны брать от жизни все, что можно, с получением громадных тантьем за ведение дел наследниц и смотрел сквозь пальцы на все шалости своей супруги.

Кроме денег пользовался от врученных ему дел подбором поставщиков, доставляющих ему свежую «клубничку», и за эти труды награждая себя прибавлением цен к поставляемым ими на фабрики материалам. Вообще от дел Дмитрий Родионович получал хорошие деньги и приятные развлечения. Про него инженеры Егорьевской мануфактуры говорили: «Поездки на фабрики не были серьезно деловыми, а можно было их рассматривать как приятные пикники с друзьями, с красивыми дамами, с хорошими ужинами и винами».

Дмитрия Родионовича от избытка денег потянуло к тщеславию: добился сделаться ктитором при Николаевском сиротском институте , сначала для получения орденов, для чего расположил к себе начальницу института, тратя большие деньги на церковное благолепие, но потом смекнул, что, кроме всего этого, можно извлекать от красивых учениц этого института развлечение для себя: так, кончающим курс барышням- сиротам устраивал в своем доме обеды, после вез неопытных девочек кататься за город, что кончалось в загородных ресторанах, а потом некоторые из них попадали на дорожку кокоток. Через несколько лет начальница узнала о его похождениях и поспешила Вострякова удалить от ктиторства .

1897 год был юбилейным годом для фирмы Хлудовых: пятьдесят лет тому назад была построена Егорьевская бумагопрядильня, послужившая им к дальнейшему денежному процветанию. Хозяйки дела пожелали ознаменовать этот день особенным торжеством, устроенным на фабрике, с приглашением массы гостей . Для чего на фабрике было специально выстроено здание с громадной столовой, гостиной и другими комнатами.

Как полагается, торжество началось с торжественного молебствия, с особым протодьяконом, с хором певчих. После молебствия в гостиной, обставленной пальмами и цветами, расположились на креслах сестры хозяйки и их близкие родственники, началось чтение адресов от лиц и фирм, имевших с Егорьевской мануфактурой деловые отношения.

Я тоже от Московского Торгово-промышленного товарищества прочел и поднес написанное мною приветствие, вложенное в дорогую художественную папку. Приветствие мое было написано в искренних и теплых выражениях: я считал, что этот срок работы предприятия дает право на полное сочувствие со стороны лиц, имеющих с ними дела.

Я заметил, что мой адрес произвел приятное впечатление на хозяек, очень благодаривших меня, с просьбой, чтобы я не забывал их навещать. Когда я отошел от них, то ко мне подошел Сергей Александрович Шереметьевский, консультант фирмы, известный присяжный поверенный, и сказал: «Адрес ваш превосходно написан, он был лучшим из всех прочитанных».

Когда церемония поднесения адресов была закончена, начался обед, приготовленный московским рестораном «Эрмитаж», сервированный наполеоновским сервизом, с чудными закусками, кушаньями, винами, конфектами и фруктами. Попеременно играли два оркестра, струнный Рябова и военный под управлением Маркварта. Не знаю, получили ли все, но я получил золотой жетон на память об этом юбилее. Экстренные поезда, привезшие гостей в Егорьевск, и отвезли их обратно в Москву.

Мне пришлось ехать в вагоне с Иваном Кондратьевичем Поляковым о котором я уже писал в своих воспоминаниях; этот почтенный, всеми уважаемый купец, отличный знаток фабричного дела, под впечатлением осмотра фабрик, торжества сидел задумавшись, потом, нужно думать, желая поделиться мыслями своими, сказал: «Эх, пороть некому!… выстроили бани, строили бы еще фабрику… было бы складнее!» За не сколько лет до юбилея наследницы Хлудова выстроили роскошные бани обошедшиеся им около 2 миллионов рублей.

Вскоре после юбилейного обеда на фабрике я получил от Д.Р. Вострякова приглашение на обед по случаю бывшего бракосочетания его сына.

Востряковы жили в своем особняке на Большой Дмитровке . Дом был большой, трехэтажный, расположенный на дворе, роскошно обставленный ценными художественными вещами; как бросалось в глаза, на это денег не жалели.

Был встречен хозяйкой Клавдией Герасимовной очень любезно, пред ложившей мне показать ее парадные комнаты, я радостно на это согласился, так как был любитель красивых и изящных вещей, они мен| всегда привлекали. Но востряковская роскошь меня не увлекла: в недействительно много было вложено денег, но не души хозяев, с их переживаниями, заботами и воспоминаниями, разве только один портрет Клавдии Герасимовны, висевший в кабинете хозяина, написанный каким-то известным художником в год выхода ее замуж, когда она блистала молодостью и красотой. Художник много вложил в ее портрет своей души, можно было догадаться, что он во время писания был ею увлечен. Я на портрет долго любовался, не хотелось уходить от него, вспоминая свои чувства и переживания, когда ее я первый раз видел лет пятнадцать тому назад, она на меня тогда произвела чарующее впечатление. Невольно я посмотрел на стоящий со мной рядом оригинал, и правда, мне стало жаль его: куда только девалась ее, Клавдии Герасимовны, красота? Теперь она походила на ожиревшую бабу-торговку, каких можно было видеть на рынках, сидящих на корчагах со щами с целью удержать теплоту в них.

Будуар и спальня Клавдии Герасимовны были обставлены замечательными статуэтками, группами их, канделябрами, сделанными из фарфора, представляющими большую ценность, как Vieux Sax . Она мне жаловалась, что эти вещи отнимают у нее много времени из-за ухода за ними, так как не может поручить чистку их прислуге вследствие их большой хрупкости из-за тонкости работы.

После роскошного обеда я уже хотел уезжать домой, ко мне подошел мой товарищ по работе в Московском Торгово-промышленном товариществе Роман Васильевич Живаго, доводившийся племянником Вострякову, и сказал: «Погодите уезжать, сейчас начнется концерт венгерского хора». И действительно, двери залы распахнулись, и начали впархивать венгерки в коротеньких платьицах, с навешанными на них драгоценностями на шеях, ушах и пальцах. Вскоре под аккомпанемент рояли раздалось хоровое пение и началась пляска веселой «венгерки» перед гостями, восседавшими на стульях.

В то время в моей голове не умещалось, что в семейном доме, где много было молодых людей, барышень, возможно такое легкомысленное пение с танцами; я считал, что это допустимо только в закрытых кабинетах ресторанов и в кафешантанах, и я в душе осудил легкомысленных хозяев, портящих молодежь этими развлечениями.

Покидал Востряковых с одним из своих знакомых и высказал ему свое впечатление от этого удовольствия, он в свою очередь рассказал мне слышанный им разговор двух сестер, уже почтенных дам: «Смотри, Саша, вот идет в красном платье венгерка — любовница моего Роди! А направо от нее — твоего Жоржа! Правда, они очень милы? Можно ли не простить их увлечения!»

Рассказывая об этом случае, я вспомнил разговор мой с почтенным купцом Яковом Куприяновичем Зиминым, бывший лет за десять до обеда у Востряковых. Я.К. Зимин, красивый старик с седыми волосами, с довольно большой бородой, с черными глазами, большим носом, был могучего сложения человек; он, как-то зайдя в контору, сказал: «Ну. времена! Вчера был в саду «Эрмитаж» Лентовского , пошел выпить чаю; пробираясь между столиками, увидал сидящего моего племяшу с несколькими кокотками, приветствовавшего меня поклоном с поднятием шляпы. И я был молодым, нужно сознаться, позволял себе изредка покучивать, но делал это в укромных местах, чтобы никто меня не мог бы видеть. Сознавал, что делаю дурно, и у меня был стыд и совесть, г этот — сидит без всякого стыда на виду всей публики с кокотками — да еще раскланивается с дядей!» За эти прошедшие года купечество шагнуло сильно в понятии морали, которая с каждым годом падала все ниже и ниже.

Лет через 10 или 12 после обеда у Востряковых был костюмированный вечер у известного оптовика суконных товаров М-а, в его доме т Новой Басманной, некогда принадлежавшем В.А. Хлудову . После ужина часть более солидных гостей разъехалась, оставшиеся гости, разгоряченные вином и весельем, были свидетелями пляски хозяйки дома, отличавшейся грацией и красотой. Она танцевала голая на обеденном столе, имея только шелковые туфельки, доведя зрителей до невозможного возбуждения от ее прелестей.

Передававший мне об этом развлечении рассказал, что муж был в восхищении от успехов красоты тела его супруги, говорил: «Пусть любуются, красота есть достояние эстетов!»

Через несколько лет после этого случая в Москве была богатая свадьба, миллионер С.И.Щ. выдавал замуж свою дочку. Невеста во время венчания была одета во всем красном, начиная от башмачков, кончав вуалью, с букетом красных цветов в руках, вместо принятого белого с цветами флердоранжа, как эмблемы чистоты и невинности. Белый цвет принят невестами при венчании всеми цивилизациями христианских народностей. На свадебном обеде этой малокультурной оригиналки было много произнесено тостов, но тост молодой поверг многих в смущение она провозгласила: «Vive la cocoterie!» («Да здравствуют кокотки!») .

Заканчивая главу воспоминаний о Хлудовых, не могу не упомянуть о кончине Клавдии Герасимовны Востряковой. К.Г. Вострякова, прожигая свою жизнь, быстро старела и дурнела, вполне понимая, что она через несколько лет сделается развалиной и своим видом не сможет прельстить даже очень невзыскательного Дон-Жуана, решилась сделать операцию, дающую возможность с виду остаться без перемены в лице, а замереть телом в стадии момента операции.

Операция была произведена известным специалистом, аббатом в городе Неаполе, но неудачно, она скончалась. Прибывший в Неаполь ее муж Д.Р. Востряков имел объяснение с аббатом о произведенной им такой серьезной операции, могущей вызвать смерть. Аббат показал бумагу, написанную рукою Клавдии Герасимовны, где она ставит в известность мужа и детей, что решилась на операцию без всякого принуждения со стороны кого-либо, а потому если она не удастся и кончится смертью, то просит никого в этом не винить .

1* Николаевский сиротский институт был основан в 1837 г. как женский сиротский институт Воспитательного дома, в 1855 г. получил название Николаевского и располагался на ул. Солянке в д. 14/2.

2* В 1900–1906 гг. Д.Р. Востряков был ктитором церкви св. Екатерины Воспитательного дома и одновременно состоял попечителем Общества вспомоществования воспитанниц Николаевского сиротского института. Начальницами этого института были: в 1900–1903 гг. княжна Александра Владимировна Львова и в 1903–1909 гг. Александра Карловна Онгарская.

3* Пятидесятилетие Егорьевской бумагопрядильной фабрики праздновалось в 1895, а не в 1897 г., как утверждает мемуарист. См.: Иоксимович Ч.В. [Хлудовы] // 1000 лет русского предпринимательства: Из истории купеческих родов. М., 1995. С. 306.

4* Д.Р. и К.Г. Востряковы с 1869 г. владели трехэтажным каменным особняком и комплексом доходных зданий на ул. Большая Дмитровка, д. 15. С 1905 по 1919 г. особняк был арендован Литературно-художественным кружком. Ныне в перестроенном особняке размещается Прокуратура Российской Федерации.

5* Vieux Sax (‘старый Сакс’, фр.) — старинный саксонский фарфор в стиле рококо, изготовленный на первых в Европе фарфоровых мануфактурах в Саксонии в 1730-1760-х гг.

6* Сад «Эрмитаж» в Божедомском пер. (ныне Делегатская ул.), на берегу реки Неглинной был с 1830-х гг. по 1894 г. местом гуляний и развлечений москвичей. С 1870 г. сад арендовал театральный деятель и актер М.В. Лентовский, выстроивший здесь театр и другие увеселительные заведения. См.: Дмитриев Ю.А. Михаил Лентовский. М., 1978. С. 103–147.

7* В особняке № 19 по Новой Басманной ул., в 1880-х гг. принадлежавшем В.А. Хлудову (см. примеч. 9 к гл. 30), с 1906 по 1913 г. жила семья торговца сукном Александра Павловича Митрофанова. Дом юридически принадлежал его жене Вере Андреевне.

8* Это случилось на свадьбе дочери купца и мецената Сергея Ивановича Щукина Екатерины и Петра Дмитриевича Христофорова. См.: Демская А., Семенова Н. У Щукина, на Знаменке. М., 1993. С. 77.

9* О причине смерти К. Г. Востряковой так вспоминает в своих мемуарах ее сестра А.Г. Найденова: «Годы шли, она стала полнеть, это ее очень обескуражило, и она лечилась от полноты, ела по часам, но ничего не помогало, годы брали свое. И вот во Флоренции она познакомилась с монахом-католиком, который выманил у нее деньги и обещался сделать ее худой, она поверила, несколько лет они тянули, что-то давали глотать, но ничего не действовало, и наконец в день их Рождества дали ей под видом лекарства яда, и она, моя голубушка, скончалась 13 декабря 1899 года на 46 году жизни» (Воспоминания Александры Герасимовны Хлудовой-Найденовой (Авторизованная машинопись из архива М.В. Пржевальского. Частное собрание. С. 6–7).