После моей поездки в Среднюю Азию дела в Товариществе приняли другой оборот: комиссионные операции, на которых первоначально строилось дело, перешли на второе место, а скупка хлопка в Средней Азии заняла первенствующее значение; и было видно, что получаемая от нее польза значительно покроет пользу, получаемую от операций по иностранному хлопку.

Такая перспектива для гг. Руперти, желающих остаться во главе дела, понятно, была нежелательна, им очень хотелось бы скупку хлопка в Средней Азии присоединить к операциям по иностранному хлопку, с тем чтобы в будущем получать тантьему, как они имели от иностранных операций. Вследствие чего они начали интриговать против меня у лиц, имеющих значение в делах Товарищества, как, например, у товарища председателя А.К. Трапезникова и директора-распорядителя Н.К. Бакланова. В каких мыслях и словах заключались их наговоры, мне не было известно, но из моих разговоров с Трапезниковым и Баклановым сделалось ясным, что наговоры Руперти имели успех: они сделались более сдержанными со мной, стараясь убедить меня в более умеренном темпе ведения покупок, и даже проглядывало некоторое недоверие к моим действиям. И если бы не цифровые результаты моей деятельности и отчасти поддержка меня со стороны Н.А. Найденова, удерживающего их от более решительных мер, то им удалось бы повредить мне.

Видя, что эта мера им не удалась, Руперти начали обхаживать меня с другой стороны. Приняв доброжелательный тон, они, как бы из-за сочувствия ко мне, советовали перейти мне на определенное жалованье, почти более чем вдвое большее получаемой мною тантьемы, объясняя свое желание тем, что могут быть года, когда мне не придется ничего получить, а при определенном жалованье я обеспечен навсегда, причем убеждали меня, что вычисление для меня тантьемы бухгалтерией чрезвычайно сложно и трудно. Но я на их удочку не пошел, отлично понимая значение сердечного немецкого расположения к конкурирующему лицу.

Я всегда придавал большое значение при оплате за труд отчислением известного процента с прибыли, а на большие определенные вознаграждения смотрел недоброжелательно: большое жалованье только может испортить и понизить трудоспособность энергичного и дельного человека, отнять у него инициативу и некоторое самопожертвование при могущих быть случайностях. Как пример этого моего заключения я мог бы привести ряд событий, бывших со мною, и некоторые из них укажу потом в своем месте, сейчас же расскажу об одном, как пример, достаточно разъясняющий мою мысль.

В один из последующих годов моей деятельности в Московском Торгово-промышленном товариществе в Коканде умер немец, представитель какой-то крупной фирмы, от черной оспы. Т.И. Обухов, не отличавшийся храбростью и силой духа, потерял голову и прислал мне отчаянную телеграмму: «Коканде черная оспа, немедленно выезжаю с семьей Москву, телеграфируйте, кому передать дело». Я ему ответил: «Как только выедете, телеграфируйте, выеду лично сам, без руководителя нахожу невозможным оставить дело».

Я много раз задавал себе вопрос: поехал ли бы я, если бы имел определенное жалованье? Кому приятно ехать в зараженное место с шансом умереть от скверной болезни! Но мое участие в прибылях преодолело силу боязни, и моя решительная телеграмма к Обухову отрезвила его; получил от него ответ: «Остаюсь, случай смерти единичный».

Я от предложения определенного жалованья гг. Руперти и им сочувствующего С.М. Долгова отказался, не желая переходить из живой рабочей силы на должность важного приказчика.

Кстати сказать, единовременно со всем этим пришел к Н.А. Найденову О.М. Вогау, имеющий комиссионное дело со Средней Азией и конкурирующий с Товариществом и потому хорошо знакомый с моей деятельностью, с предложением: не пойду ли я к нему работать с жалованьем гораздо большим, чем предлагали мне гг. Руперти? Из чего я мог заключить, что наветы на меня гг. Руперти не могли остаться в тайне между немцами московской колонии. Немцы — при своем самомнении — считали, что победа останется на стороне гг. Руперти и мне придется либо уйти, либо занять положение в Товариществе менее ответственное, только этим могу объяснить предложение Вогау пойти к нему работать. Вся эта шумиха вокруг меня, правду сказать, мне отчасти льстила: я видел, что Руперти моей работы боятся, а другие ценят ее.

Эдгар Руперти даже не стеснялся прибегать к непозволительным мерам: открывать письма, адресованные на мое имя, с целью найти в них сведения, компрометирующие меня, и, передавая распечатанное письмо, сконфуженно просил извинения за происшедшую ошибку, хотя такие ошибки у него происходили довольно часто и с письмами от таких лиц, которые могли бы быть под подозрением, как, например, от подрядчика, строящего дом на Нижегородской ярмарке под моим наблюдением, и других, тому подобных. На его извинения я ему раз навсегда сказал: «Пожалуйста, не стесняйтесь, распечатывайте все мои письма делового порядка, я никакой претензии к вам не имею. Считаю, что все деловые письма должны быть известны всем товарищам по работе».

Руперти, видя, что все их действия к желательным для них результатам не приводят, решили прибегнуть к решительным мерам, как они полагали, — скупить наибольшее количество паев и сделаться хозяином положения в деле. Не сообразив того, что Товарищество есть филиал банка и весь успех дела, главное, зависит от получаемого кредита, так как ведение хлопкового дела не может происходить без усиленного кредитования, паев они скупили достаточное количество, и на скупке их произошла стычка с Н.А. Найденовым, у которого они перебили паи, уже им сторгованные, заплатив дороже. Скупку паев Руперти производили через одного из служащих в Товариществе Александра Каспаровича Токке, поставленного в Товарищество Руперти и близкого им человека. Найденов усмотрел в действиях Токке желание оскорбить его и потребовал удаления Токке со службы в Товариществе.

Руперти, оскорбленные удалением Токке, тоже не пожелали остаться в Товариществе и вышли из него. Своим заявлением о выходе их из Товарищества они предполагали поставить его в затруднительное положение тем, что пришлось бы с уходом их иностранное дело ликвидировать и Товарищество осталось бы с одним русским хлопком, дело, которое в то время еще только развивалось и Руперти еще не могли думать, что оно примет такие широкие размеры. Руперти, несомненно, лелеяли мечту, что это их заявление повергнет в уныние всех членов правления и их будут уговаривать остаться в Товариществе, следовательно, дадут все льготы, каких они добивались, то есть подчинить все русское дело их заведованию. Делаю это заключение не на основании своих предположений, а из слухов и разговоров, слышанных мною от их немецких друзей. Маклер по хлопку Александр Степанович Конжунцев мне рассказал: ему пришлось ехать на Нижегородскую ярмарку в одном купе с Романом Романовичем Шульцем; когда они разговаривали между собой, Шульц ему сказал: «Жаль Московское Торгово-промышленное товарищество, оно должно погибнуть с уходом оттуда Руперти». Конжунцев, имея дело с Товариществом, ответил ему: «Напрасно так думаете! Дело не упадет, а еще больше расцветет, сужу это по его постановке и размеру».

Московские немцы обиженного Александра Иустиновича Руперти поместили директором в Московский Учетный банк; сын его Эдгар, женатый на сестре популярного московского городского головы Н.А. Алексеева , был взят в директора «Товарищества В. Алексеева сыновья» в качестве руководителя по иностранному и русскому хлопку.

Первое дело Руперти в «Товариществе В. Алексеева» было закрытие комиссионного хлопка, с выдворением оттуда Александра Петровича Веретенникова, о котором я расскажу кое-что в конце этой главы.

Эдгар Руперти выехал в Азию с целью организовать скупку хлопка, но вместо хлопка он увлекся сахарным делом и увлек этим делом правление, с намерением выстроить большой сахарный завод, и, кроме того, развел большой плодовый сад. Вскоре у него начались какие-то недоразумения с правлением с заказанными им машинами для сахарного завода, без достаточно проверенных оснований, и еще его какие-то действия по несолидности и несуразности вызвали у его товарищей по делу неудовольствие, заставивши их отстранить Э. Руперти от азиатского дела, оставив его лишь в качестве директора по иностранному хлопку — дело, которое мало развивалось.

По азиатскому хлопку вместо Руперти стал Владимир Сергеевич Алексеев (брат артиста Константина Сергеевича Станиславского). Владимир Сергеевич Алексеев был хорошо образованный и воспитанный человек, высокого роста, полный, с прекрасным цветом лица, с красивыми и добрыми глазами, носил одни усы. Владимир Сергеевич по своему внутреннему содержанию не подходил к коммерческой деятельности, он был в душе артист — любитель музыки и вообще театрального искусства; как мне казалось, его семейная обстановка удерживала от окончательного разрыва с его родным торговым делом, как это было сделано его родным братом К.С. Станиславским. Он работал в Товариществе и тяготился торговым делом, вследствие чего не представлял опасную силу другим конкурирующим с ним фирмам.

Характерной чертой Владимира Сергеевича было излияние своих сетований и жалоб на азиатских поставщиков хлопка и московских покупателей. Его чистая, хорошая натура не могла примириться с ловкими проделками его поставщиков и покупателей, стремящихся всеми силами и способами изловить в свою пользу доверчивого B.C. Алексеева.

С уходом гг. Руперти из Московского Торгово-промышленного товарищества лишились четырех работников: старика Руперти и егс трех сыновей, да, кроме того, еще А.К. Токке, весьма способного и дельного продавца.

В Товариществе я остался один как практическая деятельная сила, окруженный лицами из старшего служебного персонала, относившимися ко мне с малым доброжелательством из-за опасения, смогу ли я повести дело с хорошими результатами.

Долго и с напряжением я перебирал всех своих знакомых, могущих занять положение в Товариществе в качестве моего помощника, так как одному справиться с делом не было возможно. Тоже волновался об иностранном хлопковом деле: нужно было пригласить человека, согласившегося бы занять положение Руперти в Товариществе. Остановился на Якове Андреевиче Колли, имеющем свое хлопковое дело, а его средства не давали возможности развить свое дело, но [он]отказался перейти в Товарищество. Наконец, нашелся один немец Роман Романович Щенбек, рекомендованный Н.А. Найденову каким-то немцем, так как он по своим способностям и знанию хлопкового дела не мог удовлетворять немцев, имеющих свое хлопковое дело, а потому они желали облагодетельствовать Щенбека и в свою очередь быть уверенными, что с ним Товарищество не сможет повести дело с иностранным хлопком и сделаться серьезным конкурентом их. Но я был рад и P.P. Щенбеку как хорошо знавшему иностранные языки, и он имел понятия об условиях ведения хлопкового дела. Ему дали жалованье 6 тысяч рублей в год, еще какое-то отчисление от пользы, и он засел в Товариществе с бесконечным потягиванием гамбургских сигар, с повествованием новых анекдотов, а по возвращении с завтрака пребывал в благодушном настроении от выпитого вина и пива.

Я отправлял в продолжение нескольких лет молодых людей в Бремен, Ливерпуль и в Америку с целью им дать возможность изучить хлопковое дело на этих всемирных рынках. Эти молодые люди внесли много полезного в иностранное отделение Товарищества и способствовали развитию его.

Молодые люди В.А. Капустин, Дианов и М.М. Ерофеев были первые пионеры из русских людей, изучивших постановку дела с американским хлопком, до этого этим делом занимались немцы и евреи. Товариществу удалось завязать хорошие отношения с некоторыми американскими фирмами, доставлявшими хлопок правильной классификации. Дело с иностранным хлопком начало давать пользу не меньшую, чем при Руперти, и ежегодно расширялось.

Человека к себе в помощники я нашел совершенно случайно: как-то сидел в ресторане «Славянский базар», ко мне подошел маклер Николай Никифорович Дунаев с молодым человеком и представил его, назвав Романом Васильевичем Живаго.

Живаго на меня произвел приятное впечатление, он был небольшого роста, с хорошими густыми волосами, блондин, с голубыми глазами и красивым с горбинкой носом, носил усы, одет был изящно, и видно было, что он из образованной и воспитанной семьи.

Я с ним немного поговорил и узнал, что он зять Ивана Ивановича Казакова, моего компаньона по Кинешемской мануфактуре. Прощаясь с ним, я пригласил его заходить ко мне в Товарищество. Постарался о нем навести справку, мне сообщили: страдал душевной болезнью, человек крайне энергичный, но с очень дурным характером, и с кем бы он ни работал, у всех создавалось желание скорее с ним разойтись. В последнее время он работал с тестем Казаковым, и тот был несказанно рад, когда отделался от своего зятя, потом Живаго сделался маклером по хлопку и работал совместно с Дунаевым и Ершовым.

Решил остановиться на нем, несмотря на его дурной, взбалмошный характер; знал, что у людей с таким характером обыкновенно это бывает из-за недостатка работы или неправильного ее распределения; если его силу энергии направить должным образом, то он может сделаться неоценимым помощником. Маклерское дело ему давало большую пользу, он хорошо зарабатывал, но он сознавал, что его душевная болезнь может с ним повториться и он и его семья на время его болезни останутся без заработка, и эта мысль угнетала и усиливала его нервность, а потому, когда я предложил ему перейти к нам в Товарищество на службу, он быстро согласился. Когда сделалось известным, что Живаго поступил на службу в Товарищество, многие мне говорили: «Что вы сделали? Ведь он сумасшедший, с ним работать будет невозможно, он вас измучит и издергает!»

Во многом вещатели оказались правыми, мне иногда приходилось с ним трудно, но, несмотря на это, я никогда не пожалел о своем выборе из-за его несомненных достоинств: его громадной энергии, пунктуальности, аккуратности, ни одного дела он не делал без моей санкции, передавал в точности все переговоры с покупателями, давая мне полное представление о состоянии рынка и тем облегчая руководство делом.

Быстрота передвижения Живаго была изумительна, его в конторе прозвали «Ураган Васильевич».

Он переходил из маклеров в Товарищество, где он будет зарабатывать меньше, но зато имел много других льгот: пользовался ежемесячным отпуском, кроме того, часто ездил на охоту на день или два, что он не мог делать, будучи маклером. С ним случались припадки душевной болезни, его помещали в лечебницу, а семье шло определенное ежемесячное жалованье. Во время его отсутствия товары продавались и записывались на его счет, так что он ничего не терял, и здоровье его значительно укрепилось от сознания, что он обеспечен.

Как я уже говорил, Руперти при своем вступлении в «Товарищество В. Алексеева» прежде всего закрыл комиссионное дело с Азией, заведующий этим делом Веретенников, обидевшийся на это, оставил службу у Алексеевых, желая жить на средства, оставленные его матерью. Проживя так некоторое время, он без работы стал скучать. Попросил Т.Н. Обухова переговорить со мной: не возьму ли я его на службу в Товарищество.

Я его взял, поручив ему исполнение разных поручений от азиатских и афганских купцов, как-то: покупка зеленого чая для Афганистана, золотой канители в Индию, разных стеклянных и фарфоровых изделий, идущих в Азию в большом количестве, и, кроме того, продажу коконов в Марселе, скупаемых нами в Фергане во время летнего сезона, когда оставшиеся служащие оставались совершенно без работы, и это было сделано с целью, чтобы отвлечь их от безделья, со всеми дурными от этого последствиями. Все дела, производимые Веретенниковым, не представляли Товариществу особенной пользы, она выражалась в нескольких тысячах рублей, и я считал, что получаемая польза покрывала только помещение, занимаемое Веретенниковым. Решился написать о нем в своих воспоминаниях только потому, что жизнь этого некогда очень богатого человека была интересна.

Когда я познакомился с Веретенниковым, он уже был пожилой, здоровый человек, среднего роста, с отличной бородой и хорошей растительностью на голове, всегда хорошо одетый наподобие английских купцов, с которыми ему пришлось долго жить и работать.

Отец ему оставил большое состояние, когда он был еще молодым человеком, кроме того, его мать была из рода богатых купцов Куманиных , имела свои деньги и жила отдельно от сына. Веретенников, получив от отца состояние, как говорят, «протер глазки денежкам», что называется — зажил!

Результаты его жизни скоро показали себя, он оказался банкротом. Обратился к матери с просьбой помочь ему, но она категорически отказалась это сделать. Веретенников принужден был бежать за границу, поселился в Лондоне. Нужда и голод скоро выбили из его головы разные чудачества, которые он проявлял в Москве: так, выезжал он всегда на паре рысаков белой масти, причем кучер, экипаж и он — с ботинок вплоть до цилиндра на голове — были все в белом. Веретенников, развалясь в коляске, положив ногу на ногу, с белой палкой на коленях, с гордостью и надменностью посматривал на народ, останавливающийся полюбоваться на этого чудака. В Лондоне он начал работать простым клерком, потом какими-то судьбами попал на остров, находящийся в Тихом океане, обитаемый исключительно дикарями, и был сделан там англичанами вроде губернатора над туземцами, с которыми он поладил и, к удовольствию своего начальства, извлекал от дикарей хорошие доходы. Там он проработал около десяти лет, срок, дающий ему возможность вернуться на родину, когда кредиторы теряли право засадить его в «яму», так называлась тюрьма в Москве, куда засаживали неисправных плательщиков.

Приехав в Россию, он поселился в Одессе, поступив в отделение Московского Торгового банка, где и познакомился и подружился с Т.И. Обуховым, служащим в том же банке, которому он все рассказывал, о чем я пишу. Веретенников в Одессе женился на еврейке из публичного дома, желая, как сам говорил, отомстить своей матери, отказавшейся ему помочь деньгами в тяжелое время, говоря: «Пусть она, Куманина, знает, что ее невестка — жидовка!» Жена же оказалась очень хорошей и доброй женщиной, Веретенников прожил с ней счастливо всю жизнь.

После ликвидации Московского Торгового банка в Одессе, Веретенников переехал в Москву и поступил на службу в «Товарищество В. Алексеева», где ему было сначала поручено вести корреспонденцию с индусскими клиентами, покупавшими в «Товариществе В. Алексеева» канитель (так называется серебряная и золотая тонкая нитка, идущая для вышивания).

Отчетный год после выхода господ Руперти из Товарищества ознаменовался хорошей пользой, что сразу изменило отношение ко мне некоторых моих сотоварищей по работе, испытывавших до того ко мне недоверие. Я после того занял твердое положение в деле, и ни один вопрос не проходил без моего ведома, вплоть до моего выхода из Товарищества.

1* Э.А. Руперти был женат на п.п.г. Елизавете Александровне Алексеевой.

2* Речь идет о Марии Константиновне Куманиной, в замуж. Веретенниковой