1

Главный редактор газеты «Без цензуры» Диана Дундуцик находилась в приемной Виктора Писоевича с набором текста очередного номера газеты уже третий час. Без визы хозяина она не решалась отдать номер в печатный цех, да и просто хотела пообщаться с хозяином, которого не видела уже целых три дня. Он так много значил для нее и не только как мужчина, но и как человек. И не просто рядовой, обычный человек, каких много, если не сказать большинство в столице, а гениальный человек, на которого, похоже, сделала ставку Америка. К тому же именно он вытащил ее из сельской местности, а точнее из села Конотопово Ивано-Франковской области, где Диана родилась и выросла и после окончания средней школы работала дояркой в колхозе «Пик коммунизма». А Витюша Вопиющенко, довольно молодой и симпатичный парень, окончив институт в соседней области, трудился счетоводом, а потом и бухгалтером. А бухгалтер, как известно, второе лицо любого предприятия. Здесь они познакомились, довольно быстро сблизились на почве единства взглядов. Это Диане так показалось. На самом деле он ей просто очень понравился: красавец, высокого роста, настоящий украинский Ален Делон. Диана на второй день знакомства прилипла к его пышным губам, а потом пригласила молодого счетовода в свой дом, познакомила с отцом, вернувшимся из Сибири после десятилетнего заключения за сотрудничество с бандеровцами. Белоголовый, морщинистый старичок, обливаясь слезами, рассказывал гостю о том, что у него на душе и о чем он будет помнить до гробовой доски.

– По пакту Рибентроппа – Молотова Гитлер оккупировал Чехословакию, а москаль Сталин – Западную Украину. Это была оккупация. Причем русские, одетые в форму НКВД, вели себя как настоящие эсесовцы. В первые же дни оккупации они ночью выбивали двери жителей города Львова прикладами и коваными сапогами и испуганных, ни в чем не повинных людей расстреливали на месте или тащили в зарешеченные воронки, стоявшие во дворах, и увозили в Сибирь на рудники. За что? В чем могли быть виноваты простые жители Львова? Я тогда был мальчишкой, и жестокая участь меня миновала. Чисто случайно. А вот отец погиб в тех самых лагерях. Наш Степка Бандера – герой, он хотел освободить Украину не только от большевистской, но и от немецкой оккупации. В 1948 году мне было девятнадцать лет. В Москве решили депортировать четыреста тысяч жителей из Западной Украины. Тоже просто так. Тут меня эта гуманная акция старшего брата не миновала. Десять лет отсидел только за то, что родился на западе Украины. Чудом остался жив. Вернулся, женился, родил сына Тарасика и дочку Диану. Она меня не до конца понимает, – заключил свой рассказ Дундуцик.

– Зато я вас понимаю, – сказал Виктор Писоевич, будущий лидер нации.

Беседа продолжалась за полночь, Диана уже видела сны, когда Витя прощался с отцом, который не только крепко жал руку парню, но и целовал в лоб. Их дружба еще больше окрепла, когда Витя признался, что и его отец, находясь в немецком концлагере, сотрудничал с немцами.

С Дианой как будто все было на мази, после жарких поцелуев была постель, после которой Диана стала самой счастливой девушкой на земле, но тут случилось нечто непредвиденное, нечто непредсказуемое, неожиданное, гадкое, чуть не стоившее жизни молодой девице. Витюшу вызвали в район на форум колхозных бухгалтеров. На нем присутствовала высокая гостья из Киева. Это была миловидная девушка лет двадцати пяти, работник Центробанка.

Вопиющенко неохотно туда отправился, но как только услышал, кто и откуда приехал, чтобы сделать основной доклад, тут же пересел на первый ряд, устремив свои красивые глаза на докладчика в юбке. Он сверлил ее глазами до тех пор, пока Люда, так звали киевлянку, не обратила на него внимание.

– Молодой человек, будьте так любезны, пересядьте поглубже в зал, а то вы просто поедаете меня глазами и мешаете сосредоточиться. Потом, когда я закончу доклад, можете задать любой вопрос, а то и лично выяснить то, что вам надо.

Вопиющенко пересел тут же, но он уже никого не видел, кроме докладчицы из Центробанка, где он будет работать, как только женится на этих пухлых губах, колышущихся грудях и этих добрых-добрых глазах, которые в будущем всегда будут смотреть на него, красавца, с восторгом.

Так оно и вышло. Вопиющенко женился и автоматически совершил прыжок от провинциального бухгалтера до работника Ценробанка, расположенного в Киеве, а потом, благодаря низкопоклонству и лизоблюдству, очутился в кресле управляющего главным банком страны, ну а дальше… дорожка сама стелилась в главное кресло вильной Украины.

И вот, спустя несколько лет, Диана, так неожиданно и так жестоко брошенная, была вызвана в Киев, но не самим Виктором Писоевичем, а его помощником по распоряжению последнего и стала главным редактором малоизвестной газетенки «Без цензуры». Диана так обрадовалась, что когда увидела Витюшу, долго плакала на его плече и все говорила: спасибо, дорогой. Но Витя усадил ее в кресло напротив себя и все подробно изложил. Диана только кивала головой в знак согласия, хотя решительно не понимала, о чем идет речь, и только на третий день поняла, что между ними ничего серьезного быть не может в силу обстоятельств, которые не зависят от самого Виктора Писоевича.

Но и то хорошо: он вспомнил о ней. А коль вспомнил, то что-то в глубине его души прочно засело и это что-то связано с ее именем. Вот почему он вызвал ее, устроил на работу, а работа не бей лежачего. Сиди себе в роскошном кресле, ни с кем не вступая в разговор, и думай об одном и том же: почему его нет. Ведь она согласилась ни на что не претендовать. И все же проклятая ревность не дает ей покоя. Неужели опять? Он что, нарочно тянет резину, чтоб сослаться на позднее время, тут же сбежать или действительно так занят государственными делами? Что его так тянет к власти, ведь не так давно Кучума выпихнул его из мягкого премьерского кресла. И не только Кучума, но и Верховная Рада почти единогласно высказала ему недоверие за развал работы. Конечно, он задрал голову слишком высоко, и такой простой вопрос, как виза очередного номера газеты, для него сущий пустяк. Он давно так долго не задерживался.

Вопиющенко, бывший счетовод, волею рока превратился в политического лидера, управлял банком и был неравнодушен к его богатствам до тех самых пор, пока не удалось ограбить этот банк, а дальше… кресло премьера, большой полет и такое же падение. С расстройства подался в депутаты Верховной Рады. И тут началась бурная политическая деятельность. И эта деятельность стала приносить плоды. Он создал партию, написал выдающийся политический труд объемом в двенадцать страниц, принесший ему небывалую популярность.

Вот и сейчас он застрял на очередном заседании, где члены его партии устраивали кулачные бои с представителями других партий не на жизнь, а на смерть. Уже все телефонные провода были оборваны, микрофоны разбиты, кресла порезаны и испохаблены, а настроение депутатов от его партии становилось все более агрессивным и непредсказуемым.

Лидер партии, состоящей из многочисленных партийных кланов под разными названиями, стоял в стороне и только улыбался. Таких бойцов, беспредельно преданных своему делу и своему вождю, не было даже у Гитлера. Эти ребята готовы на все. Особенно руховцы! О, этим не хватает только нашивок выше локтя.

– Вон москалей! – кричал руховец Пипи-паш, редактор одной из газетенок на самом западе Украины. Его вопль был очень важным, так как самая западная область страны не входила в коалицию галичанских националистов, где наследники Степки Бандеры могли до полусмерти избить любого, кто по привычке назвал гривну рублем или осмелился произнести хоть одно слово на русском.

– Да тут нет москалей, – жалобно произнес председатель Верховной Рады Украины Литвинов. – Тутечки все свои. Да люстру пожалейте, это же хрусталь.

– Неправда, – парировал Пипи-паш. – Даже если ты не москаль по рождению, то ты сочувствуешь москалям, не борешься с ними, а значит, тебя никак не отличить от них. Да от тебя и пахнет москалем. И фамилие твое москальское. Долой! Долой! Пойдем все на москалей. Древняя Русь находилась в Киеве. Сперва был Киев, и только потом появилась Москва. Как она появилась? Знаете ли вы, господа? Нет, никто из вас не знает. Так вот я вам скажу. Из Киева, столицы Древнерусского государства, бежали всякие преступники, мелкие воришки и те, кто сидел в ямах, в нынешнем понимании в тюрьмах, – так вот, господа, весь этот сброд бежал на север и организовал там Москву…

– Правильно, и я так думаю, – выкрикнул из зала массивный человек Бенедикт Тянивяму. – Я поддерживаю Пипи-паша. Давайте назначим его депутатом Верховной Рады и выдадим ему удостоверение о неприкосновенности. Он уже заместитель главного руховца страны Бориса Поросюка. Так, господин Поросюк?

Депутаты других партий только хлопали глазами. Председатель Верховной Рады Литвинов схватился за графин, но графин был пуст. Тогда он перевел взгляд на Виктора Писоевича Вопиющенко и, когда тот ему моргнул, сказал:

– Слово имеет лидер блока «Наша Украина», я подчеркиваю – «наша Украина», Вопиющенко Виктор Писоевич.

Вопиющенко с гордо поднятой головой и взмахом левой руки, правую он, для пущей важности, держал на сердце, выпростав ладонь, как бы давая понять, что его сердце бьется в унисон со страной, подошел к трибуне и поднял указательный палец кверху.

– Господа слуги народа! Оставим пока москалей в покое, пусть ими займется председатель «Руха» Борис Поросюк, это его конек. Он входит в мою партию, нашу партию под названием «Наша Украина». Господин Поросюк, если его в боку закололо, обвиняет москалей, и вы знаете, боль проходит. Кто не верит, спросите у него. А я пока скажу о главном. Как вам всем известно, я становлюсь президентом страны этой осенью. Давайте объединимся. Я готов к консолидации с любой партией – коммунистами, социалистами и прочими недоносками. Как только я стану президентом, так соберемся все вместе и начнем обсуждать проблему москалей. Во-первых, русский язык запретить повсеместно: в школах, на телевидении, в прессе, по радио и… на улицах, во-вторых, все русские пусть убираются в свою Московию. Очистим Украину, нашу ридну неньку Украину от всяких там москалей, евреев и прочего ненашенского люда. Как только произойдет это очищение, мы повернем свои лица в сторону Евросоюза. Там нас уже ждут… с распростертыми объятиями. Все вы знаете, какой высокий жизненный уровень в странах Запада. Наконец мы заживем, как полагается украинской нации. Не забывайте, господа, что мы находимся в центре Европы. Как только мы туда вольемся, я автоматически становлюсь президентом всего Евросоюза.

Зал среагировал немедленно. Даже те депутаты, которые расхаживали по залу, как по территории ярмарки, остановились, застыли вдруг на месте и обратили свои мудрые взоры на оригинального оратора. Оратор тут же сориентировался и для пущей важности, чтоб придать своей речи еще большую важность, стукнул кулаком по столу.

Многим депутатам других фракций речь руководителя «Нашей Украины» пришлась по душе. Что же касается депутатов блока Юлии Болтушенко, то они вместе с руховцами не только стали аплодировать, топать ногами, выкрикивать «ура» и «Так, Вопиющенко!», но и свистеть на весь зал, так что невозможно было определить, кто главный наиболее преданный сторонник будущей революции. Депутат Бенедикт Тянивяму не только кричал, но и размахивал кулаками, выкрикивая совершенно другие лозунги: «Вон москалей из Верховной Рады! Господин Литвинов, если ты москаль, освободи председательское кресло!»

Председатель Верхвоной Рады Литвинов схватился за голову и стал нажимать какую-то потайную кнопку под крышкой стола, боясь, как бы не началась стрельба из табельного оружия.

Но Виктор Писоевич ждал большего. Он хотел услышать волшебные слова типа: «Слава Вопиющенко!» Но так как таких лозунгов еще никто не произносил, он сам выкрикнул: «Слава Вопиющенко!»

Однако голос потонул в ликовании его сторонников.

Лидер украинского «Руха» Борис Поросюк направился к трибуне с пухлым портфелем. У самой трибуны он раскрыл портфель, долго рылся в нем, пока наконец не извлек небольшие квадратные бумажки, на которых было написано жирным типографским шрифтом «Бандитам – тюрьмы!», а ниже «Народный Рух Украины – Вячеслав Чорновол».

– Возьми, пригодится, – сказал он будущему президенту страны.

– Шо с ними робыть? – спросил Вопиющенко.

– Возьми в правую руку и кинь в зал, – сказал Поросюк.

– Сам кидай, – произнес Вопиющенко, фыркая. – Я еще не кончил речь.

– У вас все? – спросил председатель Верховной Рады. – Если все – освободите трибуну. Другие тоже хотят выступить.

Вопиющенко стукнул кулаком по трибуне так, что микрофон наклонился вправо в виде вопросительного знака.

– Я, как будущий президент, имею право держать речь не три минуты, как остальные, а сколько понадобится. Вы поняли меня?

– Будущий президент – это пока не президент, а чаще пустомеля, трепло. Ну, еще три минуты, самозванец, – буркнул председатель.

– Господа депутаты! Нынешняя власть преступна, и представители «Народного Руха» Украины не зря здесь разбрасывают листовки. Возьмите, прочитайте, это пригодится в будущем. Москаль Ленин строил лагеря и тюрьмы не только в Московии, но и на Украине, почему бы нам не возродить эту традицию? Отремонтируем старые тюрьмы и президента Кучуму вместе с его камарильей посадим, по ним давно тюрьма плачет. Или я не прав, господа депутаты? За Кучумой должен последовать Яндикович, бывший зэк. Он хочет быть моим соперником на выборах. Вот ему кукиш! Разве это допустимо? Моя нация не может принять такого кандидата. Или я не прав, господа депутаты?

– Прав, прав, тысячу раз прав, – раздались голоса из фракции руховцев.

– Пра-а-ав! Пра-а-в! Миллион раз прав, – пищала Юлия Болтушенко, срывая оранжевый шарф с груди и размахивая им.

– Слово просит депутат Синоненко, председатель компартии, – сказал Литвинов. – Депутат Вопиющенко, у вас все? Если все – освободите трибуну.

– Я, как будущий президент великой Украины, должен заметить, что на заседании нашего парламента, хоть и существует формальная демократия от греческого слова «демос», но дисциплины нет никакой. На сегодняшнем заседании присутствует меньше одной трети слуг народа. Разве это порядок? Где гарантия того, что завтра на очередном заседании Рады не будут присутствовать одни коммунисты? А Синоненко пусть потерпит. Мы заранее знаем, что он нам скажет. А скажет он следующее: будущее за коммунистической партией. Так, товарищ Синоненко? Я, как будущий президент, могу и за вас произнести речь. Вы не возражаете?

– Освободите трибуну!

Синоненко подошел к трибуне и стал выталкивать Вопиющенко грудью и кулаками. Но руховцы тут же взяли его в плотное кольцо и оттеснили от трибуны.

– Господа, – продолжал Вопиющенко, – я, как будущий президент, каких еще не было на Украине, хочу сказать…

– Господин Вопиющенко! Хватит издеваться над Верховной Радой! Вы думаете, что вы здесь один? Если вы не подчинитесь и не уйдете с трибуны, я закрываю заседание Верховной Рады досрочно. Панове, заседание объявляю закрытым.

Вопиющенко уступил место следующему оратору, а сам покинул зал заседаний. Его больше не интересовало, что там происходит, какие вопросы для судеб страны будут решаться.

К тому же он вспомнил, что сегодня главный редактор газеты «Без цензуры» Диана Дундуцик должна визировать у него очередной номер.

«Экий пассаж! И чего это я так задержался здесь? Даже телевидения не было, хотя бы засняли и показали в вечерних новостях на всю страну. А то все всухую. Показывают только тогда, когда грудью идешь на выступающего и берешь трибуну на абордаж. Экие псы! Погодите, стану я президентом, всех живо уберу».

Надежда руховцев и лидер «наших украинцев» посеменил в раздевалку, набросил плащ на плечи, вышел во двор, где трижды чихнул и выпустил лишний пар, мучивший его во время речи на трибуне, а затем направился к автомобилю. Водитель, свесив голову, выпускал слюну из толстых губ и негромко похрапывал. Вопиющенко постучал в закрытую дверь, но тот никак не реагировал. Что делать? Дать поспать человеку или пнуть ногой в дверь? Пока великий человек чесал затылок, к нему подбежал Поросюк, лидер руховцев.

Борис резко остановился на расстоянии трех шагов от великого человека, боясь нарушить ход его мыслей, имеющих значение для судеб страны. Но Виктор Писоевич повернулся к нему лицом.

– Подходи, не бойся, я не кусаюсь. Мы единомышленники, – сказал Вопиющенко, одаривая товарища улыбкой.

– Да я… я, простите, мешаю, должно быть. Вы того… вы в размышлении о судьбах страны, боюсь нарушить вашу мыслю. И в то же время переживаю за вас… больше, чем за себя. У нас так много врагов, мало ли что? Коммунисты наши враги, социалисты наши враги, демократы – наши враги, москали – наши враги. Кругом враги. Дай Бог вам стать президентом, и тогда все проблемы решим беспощадно, или, как говорят москали: дело будет в шляпе.

– Надо немного потерпеть. До выборов каких-то четыре месяца, а там все в наших руках.

– Да, отряды бойцов будущей революции проходят усиленную подготовку в Галичине и даже под Киевом в бывших пионерских лагерях советского периода. Денег, правда, не хватает: кормить, одевать надо, это все голодные студенты, не только пожрать, но и выпить хотят. Я знаю, простите за откровенность, что в вашу бытность управляющим национальным банком вы заняли, а точнее, взяли кредит у этого банка в сумме сто миллионов долларов, это, конечно, капля в море. Но… могли бы поддержать бойцов, проходящих подготовку к революции в Галичине, а потом, когда станете президентом, можно вернуть эти сто миллионов с лихвой. Уж простите за откровенность. К тому же, надеюсь, американцы не останутся в стороне от нашей революции. Я знаю, что разрабатывается план более тесных, родственных связей с Америкой. Я думаю так: не за горами то время, когда вы станете зятем Америки, а следовательно, и Украина станет американским зятем.

– Да я знаю. А что касается подготовки галичанских боевиков, то слишком много денег сжигают. Надо сократить сроки подготовки. Рукопашный бой, умение пользоваться автоматом, собирать палатки, жить в коллективе и кричать «ура» с утра и до поздней ночи – этому можно обучить в течение недели. А что касается денег – надо подумать. Я вышел на связь со Збигневом Пробжезинским, это он мне невесту предлагает, хочет сделать меня зятем Америки, как будто не знает или не хочет знать, что я женат и у меня дети. Скоро деньги на революцию потекут рекой. Только гляди: язык за зубами.

– Жалко вашей супруги и детей тоже, – с сожалением произнес Поросюк.

– А жена не стенка – можно подвинуть, – промолвил Вопиющенко, улыбаясь.

– Великолепно! Только надо спешить, чтоб не раздумал этот Збигнев, – сказал Поросюк. – Как только денежки потекут рекой, как вы говорите, мы увеличим количество гражданских бойцов, оружие закупим. Нам нужно охватить не менее пятисот тысяч молодежи, иначе революция может не состояться.

– Я должен договориться с генералами из МВД, федеральной службой безопасности, с прокуратурой, Конституционным и Верховным судом. Каждому по сто тысяч долларов надо выложить, иначе пойдут против нас. Буквально завтра я вылетаю в Вашингтон на встречу со Збигневом и постараюсь как можно скорее вернуться. Думаю: сто тысяч привезу в корзине из-под яиц. Это безопасно, как ты думаешь?

– Конечно, безопасно, надо только взять корзину побольше, куда бы поместилось не сто, а пятьсот тысяч. И давайте, не жалейте денег. Я последний костюм с себя продам, лишь бы победа была за нами. Потом начнем распределять должности. – Поросюк растворился в рабски преданной улыбке и путано начал высказывать свои пожелания, причем не впервой: – Мне бы самую скромную должность, господин президент…

– Какую же тебе должность? Ты каждый раз называешь новую должность. То спикера, то министра просишь, то хочешь банком командовать, я уже и сам не знаю, что тебе больше подойдет.

– Лучше должности премьер-министра быть не может, господин президент. Мое правительство возведет настоящее ограждение между нашей великой державой и северным соседом, а все, кто будет сочувствовать москалям, пусть убираются вон из страны.

Вопиющенко нахмурился: в его красивой голове мелькнула мысль о том, что Запад объединяется, а Восток, наоборот – все вразброс, в разные стороны. Поросюк втянул голову в плечи.

– Виноват малость, – сказал он. – Но во всех наших бедах виноваты москали. Они насылают порчу на наше общество, и пока мы их не прижмем к ногтю, нам процветания не видать, как свинье своих ушей. Как только мы разъединимся с Востоком, мы объединимся с Западом. Нам это обещают.

– Я сплю и вижу ридну Украину в составе Евросоюза, а то и США. Представляешь, Поросенок, как мы будем купаться в западной роскоши. Европа, около шестисот миллионов человек, запросто прокормит нас. Нас не так уж и много. Если посчитать, то получается один к двенадцати, неужели двенадцать человек не накормят одного украинца?

В это время водитель прокашлялся и открыл дверь машины.

– Господин кандидат!

– Не кандидат, а будущий президент, Славко. Я тебе сколько раз говорил? Нехорошо получается. Если еще раз услышу, то попрошу господина президента рассчитать вас, – угрожал Поросюк, подмигивая Вопиющенко.

– А это не хочешь? – сказал Славко, показывая комбинацию из трех пальцев.

 

2

Диана Дундуцик дремала в роскошном кресле, находясь в приемной Вопиющенко уже седьмой час. Хотя здесь было тепло, светло и мухи не кусали, но находиться свыше шести часов на одном месте, сидеть в одном и том же кресле почти треть суток надоест любому, кто занят хоть каким незначительным делом. А Диана – она просто ходячая энциклопедия. Спроси, когда родился Вячеслав Чорновол или когда издал первый звук лидер «Нашей Украины» Виктор Вопиющенко, так она назовет точное время до десятой доли секунды и нарисует полный словесный портрет в мельчайших подробностях. Она немного недолюбливает нового лидера «Руха» Поросюка, но ничего не поделаешь: ее хозяин Вопиющенко и лидер «Руха» Поросюк – два сапога пара, не разлей вода.

К шести вечера секретарь Вопиющенко Татьяна Хмырь засобиралась домой и вопросительно стала смотреть на Диану. В ее глазах застыл вопрос: когда же вы уберетесь домой?

– Что вы на меня так смотрите? Хотите, чтоб я ушла? Зачем вам это? Идите себе с Богом, а дверь не закрывайте. Виктор Писоевич закроет ее сам, он обязательно будет. У меня тут очередной номер газеты «Без цензуры», она не может выйти без его визы. Виктор Писоевич финансирует эту газету, вы должны знать это.

– А если он не придет, вы что, здесь ночевать собираетесь? – спросила секретарь.

– До восьми посижу, но дождусь хозяина, – твердо заявила Дундуцик.

Секретарь кисло улыбнулась: она знала, почему Дундуцик решила ждать до победного конца.

– Что ж, приятного вам… подписания следующего номера газеты, которая без цензуры, и это ваше подписание с великим человеком, будущим президентом, могло бы вместиться в статью, опубликованную в следующем номере.

Секретарь перекинула сумку через плечо и скрылась за дверью. Чувство ревности, как пережиток капитализма, не покидало ее, ибо еще в прошлом году великий человек наслаждался ее телом и только потом, высосанный, возвращался к жене.

Диана положила локоть на колено, а подбородок на раскрытую ладошку и задремала. В это самое время открылась дверь, и стройный мужчина, пожиратель дамских сердец, наполнил секретарскую ароматом мужского одеколона. У главного редактора зашевелились ноздри, и она приоткрыла левый глаз.

– О Боже! Ты здесь! Я целый день маюсь на этом диване, все жду не дождусь. Извелась вся и, главное, пить хочу, жажда мучает, как в пустыне. Где твой бар? Открывай живее.

Вопиющенко устало показал на дверь своего кабинета и стал извлекать ключи. Диана шмыгнула первая, прошла еще в одну дверь, где был знакомый диванчик, большой холодильник и буфет, наполненный всяким добром.

Писоевич слишком долго копался в ящиках своего кабинета, а Диана собирала выпивку и закуску на стол и поглядывала на диван, раздумывая, раскладывать его или подождать.

– Виктор Писоевич! Все готово, прошу любить и жаловать, – запела она, расстегивая две верхние пуговички на кофте, дабы обнажить свою пышную грудь.

– Сейчас приду, – сказал будущий президент.

Он знал, что Диана зовет его не только на ужин, но и для того, чтоб доставить ему удовольствие.

– Послушай, Диана, давай сначала перекусим, а потом уж будем поедать друг друга: я весь день не жрамши. А вымотали меня – будь здоров как. На этот раз пришлось принимать участие в кулачных боях с представителями других партий в парламенте. Синоненко я наставил фонарей, а он, проклятый, трижды дал мне под дых, да так удачно, что мне пришлось вызывать врачей для подкачки искусственного дыхания. Меня больше всего интересуют судьбы страны, – разглагольствовал Вопиющенко, уплетая бутерброд с черной икрой. – А вдруг не проголосуют? Мало ли как? Куда пойдет Украина, по какому пути, если президентом станет ставленник Москвы Яндикович? Нас снова поработят москали, они спят и видят своей вотчиной Украину. Ты по этому поводу должна сочинять как можно больше статей и подписывать их именами простых рабочих, колхозников, вернее, фермеров и прочего люда.

– Да просто не за что зацепиться. Депутат Бенедикт Тянивяму, член «Нашей Украины», выступил на открытии памятника бывшим воинам, сотрудничавшим с гитлеровцами и павшим в боях с Красной армией, а вышел скандал, ты сам знаешь. А на Украине проживает почти десять миллионов москалей, и они теперь будут голосовать против тебя. Надо Бенедикта исключить из своих рядов хотя бы для видимости.

– Пожалуй, ты права. Бенедикт получит нагоняй, хороший нагоняй, а может, будет исключен из наших рядов, а после выборов мы его восстановим. Ты поговори с ним, пусть наберется мужества и не обижается на наш президиум.

Диана тут же извлекла изящную шариковую ручку и занесла в блокнот эту мудрую мысль.

– Я знала, что ты примешь такое решение: гениальные люди принимают гениальные решения. Пусть промосковски настроенные избиратели в Украине думают, что ты отворачиваешься от националистических взглядов руховцев.

– Мы их заведем в заблуждение, га-га-га! – произнес лидер «Нашей Украины». – Важно занять президентское кресло, а там… я знаю, что делать.

– Что ты будешь делать, мой дорогой? – спросила Диана, приближаясь к любовнику и расстегивая на нем рубашку. Она подставила грудь для поцелуя, но Виктор отвернулся, чтобы озвучить свою настоящую программу, которая нигде ни разу не публиковалась в его газетах.

– Визовый режим с Россией, разрыв экономических связей с москалями, введение американских войск на территорию вильной Украины и вступление в Евросоюз.

– Умница, – произнесла Диана, расстегивая молнию на брюках будущего президента.

Виктор Писоевич покорился было и, держась за руку главного редактора, стал подниматься, чтобы переместиться на диван, но тут раздался настойчивый вызов по мобильному телефону.

– Одну минутку, – произнес он, вырывая руку. – Алло, слушаю, будущий президент.

– Глава «Руху» Борис Поросюк на проводе, – раздался голос в трубке.

– Боря, ты не вовремя позвонил, соединимся позже, – нахмурился лидер.

– Нельзя, я наследник Чорновола. Послушайте, будущий президент! Вам надлежит срочно написать роман, нет, не роман, а повесть, хотя может пойти и рассказ о великом Вячеславе Чорноволе к 65-летию со дня его рождения. Ну, прошу вас, очень прошу! Взамен за эту услугу, которая будет принадлежать истории, наш «Рух» окажет вам полную поддержку на президентских выборах. В двадцати шести областях независимой Украины у нас свои опорные пункты, наших голосов достаточно для полной вашей победы на президентских выборах.

Диана стояла рядом, наполняясь негодованием. Она дергала великого человека за ремень, но так как это не помогало, обняла его одной рукой за талию, а пальчиками другой пробралась к кнопке выключения на мобильном телефоне и тихонько нажала на нее. В трубке послышались гудки. Вопиющенко собирался возмутиться, но она прилипла к его губам своими пылкими губами, и в это время у нее стали подкашиваться ноги. Будущему президенту ничего не оставалось делать, как принять горизонтальное положение на раздвинутом диване.

Но мобильник снова забренчал.

– Не бери трубку, – умоляюще произнесла Диана. – Потом, потом.

– Я не могу так. Ни один великий человек себе не принадлежит. А вдруг москали протиснулись через границу, – сказал он и схватил трубку. – Слушаю вас, говорите.

– Теракт в Москве – урааа! – воскликнул Поросюк. – Чеченские патриоты дают москалям прикурить.

– Ну, слава Богу, – вздохнул Вопиющенко и принял сидячее положение. – Надо это подать в завтрашнем номере газеты. Диана, отложим личное и возьмемся за общественное. Сядь, сочини короткую заметку о теракте. Надо в этом Москву обвинить. Не бойцы за освобождение Чечни, а москали виноваты в этом теракте, ибо они посягают на независимость Чечни, а чеченцы ведут справедливую борьбу.

– Я не могу так написать: будет скандал, – сказала Диана. – Надо как-то мягче подать этот материал.

– Наплевать! – изрек Вопиющенко историческую фразу.

– Хозяин – барин, – с обидой в голосе произнесла Диана и присела к столику, чтобы проявить талант в дешевой поделке, которая завтра будет напечатана на первой странице газеты «Без цензуры».

 

3

Два известных на западе руховца, носившие одну и ту же фамилию Пипи-паши – Юрий и его племянник Володя, – после долгих мытарств обосновались в городе Ужгороде на далеком западе некогда могущественной коммунистической империи, основав жалкую, прямо скажем, ничтожную провинциальную газетенку «Карпатский голос». Правильнее было бы назвать не карпатский, а руховский голос, ибо газетенка из номера в номер была напичкана бредовыми националистическими идеями руховцев. Оба Пипи-паши превратились из лесорубов в писателей. Володя оказался более талантливым и более трудолюбивым, чем его дядя, седовласый Юрий.

Юрий Пипи-паш долгое время заведовал идеологическим отделом райкома партии и всем доказывал, что Ленин не так дышал, не так ходил по земле, как простые смертные, потому что был гением не только советских людей, но и всего человечества. И то, что картавил, это тоже признак гениальности. Уже тогда он пописывал скудные статейки в районную газетенку, чтобы растолковать темному пролетариату и крестьянству своего района, что значит «революция, контрреволюция», а когда подготовил статейку в очередной номер газетенки, в которой попытался растолковать самые трудные ленинские выражения «материализм и империокритицизм», коммунизм приказал долго жить.

Юра на какое-то время растерялся, а потом сориентировался и вступил в другую, по сути родственную ленинской партию, только более грубо и топорно проповедовавшую вражду между братскими народами. Будучи весьма непопулярной, бандеровская теория разъединения братских народов получила новое название – «Рух».

Само название обрадовало двух Пипи-пашей, ведь «Рух» это движение. Только куда: вперед или назад? Юра был убежден, что вперед.

Будучи работником райкома партии, Юра в последние годы брал взятки не только в натуре, но и в денежном выражении и складывал грошик к грошику на черный день.

И этот черный день наступил. Взяточник показал племяннику Володе кубышку, в которой набралось сто тысяч. На эти деньги и была учреждена газета под названием «Карпатский голос».

Учредить газету не составляло труда, а вот заполнять целых четыре страницы раз в неделю оказалось дьявольски трудным занятием.

Наконец, дядя, будущий великий ученый, нашел выход. Он добросовестно переписывал статьи из газеты «Без цензуры», выходившей в Киеве и финансируемой Вопиющенко, и заполнял ими очередной номер газетенки. А когда ему надоело заниматься переписыванием, он поручил это племяннику Володе, а сам сосредоточился на работе только со словарем. Он выбирал какое-нибудь слово, отыскивал его в толковом словаре и переписывал толкование этого слова от начала до конца. Получалась статья, публикуемая обычно на последней странице. Свое скромное занятие он восполнял тем, что в каждом номере подавался его портрет и только потом следовала статья, переписанная со словаря. На читателя глядел хмурый старик, в глазах которого горела ненависть к любому, кто общался с ним не на западном карпатском диалекте, гибриде трех языков – украинского, чешского и венгерского, а, скажем, на русском.

Бывший партийный чинуша, занимавший пост заведующего идеологическим отделом райкома партии в одном из горных районов Закарпатья, Юрий Васильевич быстро перекрасился в галицкого националиста, чья идеология вышла за рамки так называемого «Народного Руха» Украины, родоначальником которого был Чорновол.

Почему он обвинял россиян во всех смертных грехах, он и сам не знал. Следуя некоему сугубо славянскому обычаю подчиняться во всем начальству, он добросовестно исполнял эту роль, или, выражаясь грубым языком, свойственным всем руховцам, издавал дурной запах как только мог и где только было возможно.

Но, в отличие от своего племянника Владимира, дядя Юра ставил свою фамилию в конце жалкой статейки, состоящей из нескольких абзацев, как ученый лингвист.

Как и у других людей журналистской и издательской профессии, у Пипи-пашей были трудности, взлеты и падения. В начале – это было во время горбачевской перестройки, – руховцы как движение стали довольно популярны. Племянник, с одобрения дяди, все еще работавшего в райкоме партии, ездил в Киев на первый съезд «Народного Руха» Украины 8 августа 1989 года с подготовленным, выверенным, напечатанным выступлением. Но выступить ему не посчастливилось: там были более маститые ораторы, среди которых выделялся бывший коммунистический писака Олесь Гончар.

Руховцы на съезде провозгласили лозунг о независимости Украины и отделение ее от России. Они до сего времени освобождают украинский народ – от кого и от чего, и сами не знают. Украина, благодаря так называемой «незалежности», достигла невиданной нищеты и расцвета бюрократии. В этом, конечно же, как утверждают руховцы, виноваты москали.

Племянник вернулся из Киева, полный творческих замыслов. Его голова пополнились бредовыми идеями. Эти идеи надо было выплеснуть на страницы газетенки, которую они с трудом волокли: ее никто не выписывал, не покупал в газетных киосках.

– Продай дом, – сказал Юра племяннику. – У тебя в Поляне хороший дом, пять, а то и десять тысяч долларов можно выручить. Мы не можем остановить выпуск газеты. Мои сто тысяч гривен – это слишком ничтожная сумма, чтобы поддержать газету да еще перебраться в областной центр город Ужгород, поскольку газета должна быть областного масштаба.

– Ты что? Дом продать? Ни за что в жизни, – произнес Володя дрожащим голосом, подозрительно глядя на своего дядю.

– Дурак ты, как я вижу. До сих пор не научился мыслить более глобально.

– Что значить глобально? Где словарь украинского языка? Надо посмотреть и дать это слово в следующий номер газеты, – виновато произнес Володя.

– А как дать, если у нас нет больше средств, чтоб выпустить следующий номер? На бумагу деньги нужны? На печатный станок, на краску, на рассылку по районам нужны? Нужны, конечно, – убедительно доказывал дядя главному редактору никому не нужной газеты. – Вот почему я прошу тебя: продай дом. На кой он тебе? Ты пойми, племянничек, если Вопиющенко станет президентом, мы переедем в Киев. Президент Вопиющенко не сможет оставить таких людей, как мы, в захолустье, – я в этом уверен на все сто процентов. Ты займешь пост министра культуры и тогда станешь известен всей Украине, а я начну публиковать статьи во всех газетах, у меня будет целый штат секретарей, которые с удовольствием начнут выписывать статьи из толкового словаря, а я буду только ставить свою подпись в конце. А что касается дома, то мы с тобой отстроим дворец на берегу Днепра, и желтое знамя, знамя «Руха» будет развиваться в столице на всю округу.

Дядя Юра, заложив руки за спину, как в былые времена, когда был зэком, стал расхаживать по комнате редакции.

– М-м-м-м, – промычал он и остановился перед окном. Внизу мальчишки корчили рожицы, снимали штанишки и показывали попки под крик старшего: приветствуем руховцев.

– Не стоит обращать внимание, – буркнул Владимир.

– Москали их наняли, – сказал дядя Юра. – Они, проклятые. Вот видишь, как дела складываются. Не дай Бог, победит Яндикович. Тогда москали пришлют свои дивизии прямо сюда в Ужгород. Оккупируют наш вольнолюбивый город, а нас закроют, запретят выпуск газеты, и, возможно, нам не миновать Сибири. Я уже там отбыл свой срок.

– Да, наш родственник работал на коммунистов, это он настучал на тебя, – с горечью произнес Володя.

– Кто бы мог подумать? Я тогда совершенно не был заражен идеей национального самосознания и освобождения Украины от московских захватчиков. Просто в разговоре с Митрием обмолвился о том, что Степан Бандера погиб насильственной смертью, а воевал-то он за правое дело. Уже на следующую ночь меня москали забрали, заочно исключили из партии и лишили престижной должности и только после этого всучили двадцать пять лет. А ты, племянничек, как комсомольский работник, не пытался заступиться за меня. Или не захотел?

– Не гневи Бога, не москали тебя забирали, а свои же из райцентра; пришли два пузыря по кличке Бочкоры и потащили тебя в неизвестном направлении. Потом я тоже поплатился за тебя. Как только ты был арестован, мне тут же дали под зад. И кто бы ты думал? Свои, сволочи.

– Все равно москали виноваты. Но не будем об этом. Сколько у тебя в кармане гривен? Вытряхивай карманы.

Володя покорно стал выворачивать карманы пиджака. Оттуда посыпалась мелочь.

– Звони Поросюку, – сказал он.

– Зачем? Ты что, самому Поросюку? Да он как гаркнет, я в штаны напущу. Ты сам звони, ты же главный, а не я.

Главный редактор никому не нужной газеты почесал затылок, схватил пачку дешевых сигарет из рук дяди и у него же прикурил. Юрий Васильевич напрягся. Он уже знал: если племянник выхватывает у него пачку и у него же прикуривает, значит, на что-то решается. Это, как правило, грандиозное решение. Племянник отличался решительностью и последовательностью. Если он брался за что-то, то доводил до конца. И действительно: Володя, после первых двух глубоких затяжек, обратил свой мудрый взор на телефонный аппарат и даже сделал шаг вперед.

– Ну же, племянничек… возьми этого Поросюка в оборот, – подбодрил его дядя.

Володя решительно схватил трубку и стал набирать восьмерку. Но восьмерка с первой попытки не поддавалась: она славилась украинским упрямством. Тогда Володя занес кулак над аппаратом, а трубку сжал так, что пластмасса стала поскрипывать.

– Дай я попробую, – предложил дядя Юра.

– Ни, – сказал племянник.

– Хохол упрямый, – произнес дядя, награждая племянника скупой улыбкой.

– Есть! – произнес Володя и стал крутить барабан. – Алло! Це батько Поросюк? Приветствую и проздравляю вас с очередной победой в результате очередного выступления в парламенте нашей независимой Украины! Хай живе! Хай! Хай!

Юрий Васильевич приблизился к трубке и крикнул:

– Хай, хай!

– Шо там? – раздалось в трубке.

– Мой дядя профессор танцует… в вашу честь, пан Поросюк… Бориско.

– Тогда хай живе Украина!

– Но, пан Поросюк, наша газета, институт воспитания наших граждан, институт противостояния москалям, которые хотят поработить нашу незалежну Украину, наша великая газета, на страницах которой выступает мой дядя, доктор всех наук, закрывается на неопределенный срок, что недопустимо, поскольку это страшный удар по «Руху». Подсобите, пан Поросюк. Нам бы сто тысяч гривен до конца года. Это небольшая сумма, пан Поросюк. Ради этого вы один раз откажетесь от поездки у Францию и на острова Борнео. Шо-шо? Пан Поросюк! Да как это можно? Тогда поговорите с Вопиющенко, он же руководил банком, а потом был премьером, неужели…

– Побачимо! – произнес Поросюк и повесил трубку.

 

4

Занятый интенсивной политической деятельностью Виктор Писоевич поздно возвращался домой. На кухонном столе, накрытом белой салфеткой, его неизменно ждал легкий ужин, независимо от того, прикасался он к этому ужину или утром следующего дня супруга Людмила выбрасывала результаты своего труда в мусорный бачок. В этот раз он крепко проголодался и потому зашел на кухню, не снимая обуви, сорвал салфетку и уничтожил все, что находилось на столе.

Ему надо было зайти в спальню, поблагодарить за ужин, и он уже было направился, но остановился, вспомнив, что она не спит, а только лежит, закрыв глаза. Но одной благодарности мало, жена еще молодая, а он уже побывал в объятиях не только Дундуцик, но и другой довольно миловидной подружки, которая липла к нему как банный лист. Обойдется моя клуша. Она холодна, амбициозна, суха, как любая женщина ее профессии, подумал он и направился в душевую.

После легкого теплого душа Вопиющенко ушел к себе в свою спальню, откинул мягкое одеяло и принял горизонтальное положение, а мобильный телефон положил на прикроватную тумбочку. Усталое тело наполнилось тяжестью, веки отяжелели, особенно после душа, и он погрузился в сон.

Где-то около двух ночи раздался громкий протяжный сигнал, один, потом второй, третий. Вопиющенко в это время пребывал во сне, он куда-то бежал, за ним кто-то гнался, по всей вероятности, это были москали. Он очутился на высоком берегу и, пребывая в невероятном страхе за свою бесценную жизнь, прыгнул вниз не то с крутого берега, не то с высокой скалы и дико закричал: ратуйте (спасайте) и в это время проснулся. Металлический скрежет маленькой, продолговатой штучки повторился с новой силой, и только тогда Вопиющенко окончательно проснулся и схватил мобильник, чтоб поднести его к уху.

– Алло, слушаю, – произнес он сонным голосом.

– Хелоу! Говорят фром Америка, говорят Збигнев. Ти есть Вопиющенко, лидер оф партия «Наша краева»?

– Да, да, господин Пробжезинский, я лидер партии «Наша Украина»; рад слышать ваш певучий украинский голос, – нараспев произнес Писоевич. – Какие будут приказания? Мы готовимся к революции и назовем ее оранжевой. Мы нуждаемся в помощи, нам не хватает денег, господин Збигнев.

– Я ненавидеть Россия, я воевать с коммунизм, помогать молодой незалежалой Украине.

– Незалежной, господин Збигнев.

– Ми делай так. Твоя контакт оф Майкл Корчинский на сотрудник посольства Украина оф Америка. Ти там получить инструкций, буквально тепьерь.

– Теперь ночь, господин Пробжезинский.

– О да! Ти – ночь, моя – день. Ти день получать инструкций. Гуд бай, Вопиюшшенкоу.

«О Боже! – радостно выдохнул Виктор. – Моя судьба только начинается, битва только зарождается. Эх ты, Данила, выпихнул меня из премьерского кресла, а теперь я тебя выпихну с президентского. И это произойдет довольно скоро».

Сна больше не было ни в одном глазу. Только под утро он задремал, а в восемь уже был на ногах. Сам стал подогревать себе кофе. Вошла супруга, хмурая, тихая, будто виноватая, и едва слышно поздоровалась.

– Куда ты так торопишься? Я плохо спала эту ночь, все думала: почему это мой любимый муж забыл о моем существовании? Мог бы зайти на полчала, спросить, как дети. Ну да ладно! Подожди, я быстро приготовлю завтрак. Успеешь.

– Не могу. Дела… государственной важности, – сухо произнес Вопиющенко, запивая бутерброд с черной икрой растворимым кофе без молока.

– Ну, я прошу, – умоляюще произнесла Людмила. – А то я все корю себя за то, что, может быть, плохо ухаживаю за тобой. Белье нам стирают в прачечной, кормишься и даже спишь где-то, а я как будто ни при чем.

– Знала, за кого выходила замуж, – сказал будущий лидер нации. – Все великие люди немножко не такие, как остальные. Поэтому терпи. А если надоело терпеть – заведи себе любовника, а когда найдешь, я отпущу тебя на все четыре стороны.

У Люды покраснели глаза, она покорно поднялась, как будто ей приказывали это сделать, и ушла к себе. Будущий лидер нации облегченно вздохнул, после чего начал спешно собираться в путь.

Американское посольство в Украине, расположенное в центре города, открывалось в десять утра по киевскому времени. Вопиющенко уже торчал возле пропускной будки с девяти утра. Ровно в десять охранник связался с Майклом Корчинским по внутреннему телефону. Корчинский дал добро на встречу: он уже знал, кто и зачем к нему рвется.

– Второй этаж, тридцать третий кабинет, – сказал дежурный, нажимая на кнопку блокировки входной железной двери.

Сердце у Вопиющенко колотилось так, что он невольно положил раскрытую ладонь правой руки на левый бок в районе соска.

– Господин Вопиющенко, входите, Майкл ждет вас, – произнесла молодая девушка, очевидно, секретарь, открывая дверь кабинета, и вытянула руку, оголенную до плеча, показывая направление посетителю.

За большим столом полудугой сидел маленький, плюгавенький человек в массивных очках, сверкая лысиной.

– О, йес! Сит даун, пожалюста, – сказал Корчинский, показывая на кресло посетителю. – Сенатор оф Америка, болшой человек оф Америка Збигнев Пробжезинский предложил такой план. Ти, Виктор Писяевич, становишься зять оф Америка. Твоя жена Люда получает от тебя развод, дети остаются с мама, а потом с тобой. Ти женишься на Катрин Чумачеченко, молодой, красивый девушка, кровь на молоко, как говорят на Россия. У меня есть фотографий твой невеста. Твой невеста работала на сенат оф Америка. Сенат оф Америка командировать Чумачеченко оф Укрина изучать голодомор, возбудить ненависть на Москва и на вся Россия. Такой заданий Чумачеченко получайт оф сенат и Збигнев. – Вопиющенко при этом подпрыгнул от радости и бросился целовать локоть Майкла. Но Майкл отстранил его, чтоб достать связку ключей из портмоне, затем подошел и открыл сейф, порылся в какой-то секретной папке и извлек цветное фото размером 12×18. – Вот, можно любоваться. Катрин американка украинского происхождения. Правда, она не знает украинский язык, кроме слов «незалежность» и «Рух» да голодомор.

– Йес, йес! – воскликнул Вопиющенко по-английски.

– О, ты знает английский? Это есть очен корошо.

– Of course (разумеется), – произнес Писоевич.

– Очен и очен корошо, – сказал Майкл. – Твоя курить? Угощайтсь.

В речи Майкла, как и у его духовного отца и родного дяди Збигнева Пробжезинского, смешались три языка – польский, русский и украинский. Таким образом, Майкл знание ни одного языка не сумел довести до совершенства. Простим ему словесную мешанину, поскольку Майкл, как и его дядя Збигнев, полиглот и блестящий эрудит, каким был когда-то вождь большевиков Ленин.

– Корошо, о матка боска, я тебе не рассекретил план. Завтра ти встречать Катрин на аэропорт и пригласить на гостиница. Номер на гостиница уже мной заказать. Ты записать гостиница.

Майкл извлек бумажку, назвал гостиницу «Киев» и продиктовал номер.

– Ты пробыть в гостиница три дня, не разлучаться с Катрин, тогда она даст согласие быть твой жена. Получив согласие, ты вместе с Катрин отправляешься в Америка, билеты на самолет в моя карман, два билета – тебе и Катрин, ви будете сидеть рядом, там и целовать…

– Взасос, – подсказал будущий лидер нации.

– О'кей, о'кей! Какой красивый слово. На английский язык нет такой слово, а жаль. – Майкл сплюнул в салфетку, подморгнул собеседнику и уронил подбородок на согнутую ладонь. – Ты знакомится, нравится друг на друга, влюбляться друг в друга, ты оформишь развод со своей Люда и затем становишься зять оф Америка. Збигнев и другой американский элита выделяйт тебе на революсия два миллиард долларс. Ты победить на выборах в президент, вступайт в НАТО и Евросоюз и размещайт ракеты оф Америка на границе с Россия.

Будущий лидер нации не слышал слов, относящихся к знакомству и влюбленности, которые противоречили знакомству в гостинице: ракеты на границе с Россией просто затмили его разум. Он тут же встал на колени и сложил руки, как перед изображением Иисуса, и произнес:

– Я согласен, согласен. Расставьте ракетные базы сперва в Галичине, а потом и по всей Украине, мой народ, моя нация будет приветствовать и кричать «ура». Во сколько вылетает самолет? Что с собой иметь? Можно ли везти свой пистолет или там можно купить? А вдруг покушение? Нельзя оставить мой народ без лидера, иначе русские нас снова оккупируют.

Майкл Корчинский смотрел на собеседника через очки и видел на его все еще молодом лице каждую тоненькую морщинку. Слова «плут», «прохвост» скользили в его мозгу, но он не решался произнести их хотя бы на английском языке.

– Ты есть наш человек. Збигнев хорошо изучил твой биография. Он знайт, что твой отец был в немецком плену и вел себя очень хорошо. Збигнев знайт также, что ты работал счетоводом и бухгалтером на Галичина и прошел там крещение на Степа Бандер. Ми все знайт.

Он говорил это без запинки, не отрывая глаз от гладкого лица собеседника.

– А как я встречу Катрин, я ведь не видел ее ни разу, а по фотографии могу и не узнать? – спросил Вопиющенко, проявляя нетерпение.

– Я с тобой пойдет. Катрин завтра – сюрприз, болшой сюрприз. Ты на баня, на парикмахер, стрижка – ковбой, духи на Париж. Катрин болшой любитель мужской запах на духи Париж.

– Откуда вы знаете, Майкл? – задал Виктор глупый вопрос.

– Ми все знает. Даже то, что твой жена Люда тепьер сидит и плачет, но как говорит москаль: Москва слезам не верит.

Он открыл папку и достал два билета на самолет.

– Катрин прилетать завтра с маленький сумка под левый плечо. Ты завтра на десять утра ждать меня у подъезд.

– От всего сердца благодарю вас, – произнес Вопиющенко.

 

5

Виктор Писоевич, покидая посольство США, не знал, что Катрин находилась в соседнем помещении с кабинетом Майкла и в глазок наблюдала за своим будущим мужем. Высокий, стройный, улыбчивый, с большой густой шевелюрой и добродушным лицом, он покорно кивал головой и иногда выговаривал волшебное слово «йес», она от этого млела и сразу пришла в дикий восторг от его внешности. Она знала много мужчин до него, но никто не произвел на нее такого впечатления с первого раза. Как только он покинул кабинет Майкла и стал спускаться вниз по ступенькам, Катрин буквально влетела к Майклу, расцеловала его и все время произносила «о'кей».

– Я изнасилую его прямо на улице, – сказала она Майклу, порываясь убежать в посольскую гостиницу, дабы перед зеркалом во всю стену менять не только платья, но и прическу.

– Збигнев начнет ревновать, – заключил Майкл.

А Виктор Писоевич решил пройтись пешком, как простой смертный, и, когда увидел свободную скамейку в небольшом скверике, решил присесть, вдохнуть свежего воздуха полной грудью.

«Я, должно быть, божий избранник, – думал он, сидя на скамейке, закинув ногу на ногу. – Ни один человек в Украине не знал и не знает такого взлета, никому судьба так не благоприятствует, как мне, великому сыну нации. Моей будущей супруге Катрин, должно быть, здорово повезло, раз она будет иметь такого мужа, как я. И хорошо, и хорошо. Мне не стоит особенно выпендриваться, наряжаться, душиться, я могу и в майке появиться ей на глаза, потому что это я, а не какой-нибудь Гришка с шахты имени Артема. Если мы не понравимся друг другу, ничего страшного: это будет политический союз. Два миллиарда долларов на оранжевую революцию – таково приданое моей невесты. Это что-то да значит. И покровительство Америки, самой могущественной страны. А я, будучи президентом, в течение двадцати-тридцати лет заработаю гораздо больше двух миллиардов долларов. – Он посмотрел на свои ноги и увидел большое жирное пятно на брюках выше колена. – Брюки, пожалуй, придется сменить. И галстук по новой завязать. Что-то молния на брюках всегда расстегивается. Необходимо учесть сие обстоятельство. Катрин, должно быть, очень ревнива».

В этот раз Писоевич явился домой довольно рано. Жена не только обрадовалась, но и удивилась.

– Завтра я улетаю в Америку, – объявил он вдруг. – В Вашингтоне съезд руховцев, меня пригласили сделать доклад на этом форуме.

– А Борис Поросюк? Он же руководитель «Руха»? Он что, не поедет?

– Меня пригласили, а не его, – произнес недовольным голосом муж.

Супруга пожала плечами и молча стала собирать мужа в далекий путь.

Самое трудное, что пришлось пережить Вопиющенко в этот день, это звонок Майкла и его известие о том, что Катрин прилетела раньше на один день и что она уже ждет его в гостинице «Киев».

– Не может этого быть! – воскликнул он в порыве восторга. – Американская делегация во главе с великим сыном Америки Збигневом уже ждет меня в посольстве? Благодарю, благодарю, от всего сердца благодарю. Я скоро там буду.

Он лгал так правдиво и так искренне, что жена тут же принялась гладить новый галстук и даже достала оранжевую рубашку, но Вопиющенко уже ничего не видел, ничего не слышал, он какое-то время постоял перед большим зеркалом в прихожей, поправил галстук и схватился за ручку двери.

Людмила пыталась догнать его, но лифт закрылся перед ее носом, не дав ей сообразить, что увозит мужа от нее навсегда.

Путь до гостиницы «Киев» оказался на удивление длинным, казалось, количество светофоров увеличилось вдвое, а постовых милиционеров вчетверо. Он уже держал удостоверение депутата в раскрытом виде и, когда работник ГАИ подходил ближе, совал ему в нос и говорил: опаздываем.

– Не ездите на такой высокой скорости, это небезопасно. Счастливого пути, – козыряли работники дорожной службы.

Проверка документов при входе в гостиницу заняла много времени. Он уже искал глазами американку украинского происхождения, думал, что она спустится, чтоб встретить его, и сожалел, что не запомнил номер, в котором остановилась великая гостья. «Может, пошутили надо мной, – подумалось ему, и он грустно вздохнул. – Ничего, посмотрим».

И вот наконец номер тридцать три. Он постучал.

– Хэллоу! – раздалось за дверью, а потом показалась дородная девушка украинского телосложения. – Плиз!

– Моя прелесть! Настоящая украинка! Ты вернулась на родину, это очень хорошо, это великолепно.

Лицо Катрин сияло от радости. Она выглядела в глазах Виктора Писоевича немного задержавшейся зрелой девушкой, лет двадцати шести, двадцати восьми. Он невольно сравнивал ее со своей пока что законной супругой и приходил к выводу, что она ничуть не лучше Люды. Может быть, более живая, более массивная, более самоуверенная, и, вполне вероятно, что с такой нигде не пропадешь.

Катрин оказалась образованной, деловой и немного начитанной. Ее отец, сержант советской армии, в конце Второй мировой войны, воюя в Германии, перешел на сторону американцев и уехал в Америку, женился и стал довольно зажиточным человеком. Только в десятилетнем возрасте Катрин узнала, что ее корни на Украине и что она когда-то должна посетить эту страну во что бы то ни стало.

И вот такой случай, и жених просто красавец…

Три дня и три ночи хватило на то, чтобы насытиться друг другом, причем к концу третьего дня Вопиющенко выглядел усталым, каким-то сморщенным и вялым. Но не беда: обычное воссоединение сменилось политическим, экономическим и прочим единством, среди которых перспектива стать первой леди страны, пусть и такой бедной, как Украина, для Катрин было на первом плане. Именно это обстоятельство делало Катрин покорной, ласковой, преданной, и, когда она позже поняла, что эти три ночи и три дня не прошли даром, она была счастлива как никогда в жизни, – испытать радость материнства было давно пора.

И вот Америка, сказочная страна – страна, господствующая над всем миром. Остались две страны – Китай и Россия. Это нехорошие, непослушные страны, их надо опоясать ракетами, военными базами и, главное, враждебными режимами. Короче, их надо сломить, сделать послушными. Украину надо оторвать от России. Для этого есть хорошая почва… и есть кандидатура. Это счетовод, бухгалтер с Галичины Виктор Писоевич. Они с Катрин летят…

В первый же день приезда в Вашингтон, в одной из загородных резиденций их принял Збигнев Пробжезинский и имел с ними трехчасовую беседу. Катрин оказалась хорошим политиком и дипломатом. Вопиющенко она все больше и больше нравилась. После беседы, которая носила в основном нравоучительный и инструктивный характер, знаменитый американец польского происхождения выделил свою машину, и Катрин увезла жениха в свой загородный двухэтажный особняк с подземным гаражом, бассейном, сауной и другими постройками. И все это было обставлено с отменным вкусом, дорогой современной мебелью.

– Виктор, будь как у себя дома, – сказала она, ожидая поцелуя хотя бы в щеку.

Но Виктор не торопился с этим. Как дипломат и политик он проявил выдержку, был хладнокровным. Это еще больше раззадорило Катрин. После шикарного ужина она уложила его в роскошной спальне на водяном матрасе и сама улеглась рядом в чем мать родила. Теперь она была великолепной в постели, гораздо лучше, чем в Киеве, и Писоевич понял, что он сейчас влюбился по-настоящему: она его покорила, если не сказать поработила как женщина. Законная жена Людмила просто серая мышка по сравнению с Катрин.

Виктор уже на следующий день сделал Катрин предложение, попросив ее, если это возможно, пожить какое-то время, пока не кончится процесс развода, в гражданском браке. И Катрин с радостью согласилась.

– Я твоя судьба, – сказала она, – и нарожаю тебе шестерых детей, будущих политических деятелей. Все у нас будет хорошо, и мы объединим наши капиталы.

 

6

Виктор Писоевич привез свою гражданскую жену в Киев и месяца два жил с ней в полной духовной и телесной гармонии, отойдя на какое-то время от дел, имеющих, как он полагал, важное значение для будущего украинской нации. «Однако всему, что имеет начало, приходит конец», – изрек он про себя историческую фразу.

В это утро он проснулся рано и впервые почувствовал себя зятем Америки. Катрин рядом уже не было, она ушла на кухню готовить мужу сандвич.

Заложив руки за голову и обняв ладонями затылок, он устремил глаза в потолок, куда едва доходил свет ночника, улыбнулся довольный. В эту ночь сон был крепкий, даже снов не помнил.

Теперь хорошо думалось. Мысли роем лезли в голову и требовали систематизации. Все складывалось как нельзя лучше, за исключением того, что законная жена Людмила забила тревогу во все инстанции. Президент Кучума успокаивал ее: муж жив. Он, правда, очарован другой особой, да так крепко, что он сам ничего не может с собой поделать. Кто-то из друзей Америки настаивает на том, чтобы он, Виктор Писоевич, стал зятем великой страны, и это так соблазнительно, что ни один мужчина не мог бы отказаться от такой чести.

– Придется, голубушка, согласиться на развод, – убеждал Людмилу Кучума. – Ты еще молода, красива, найдешь себе друга и заживешь с ним припеваючи.

– А куда я дену двоих детей? Нет, нет, о разводе я и слышать не хочу. Я обращусь во все газеты, на телеканалы, выступлю в прессе и расскажу, что он из себя представляет.

Этот разговор каким-то образом дошел до Виктора Писоевича, и сейчас он вспомнил о нем и его лицо, еще гладкое, румяное, как у его духовных наставников на Галичине, сморщилось.

«Придется лишить ее жизни, – пришла в голову страшная мысль, которая, однако же, взбодрила его и заставила приподнять голову. В спальне никого не было. И хорошо, потому что ему показалось, что он произнес это вслух. – Как-нибудь так, не своими руками, конечно. Есть люди, которые за небольшую плату сделают все так, что комар носа не подточит».

Как у всякого мудрого человека, мысль повернула в другую сторону.

Вчера лидер «Руха» Борис Поросюк доложил, что на западе страны его люди, руководители одной из самых популярных партий, уехали в Англию к Борису Березовско-Гнильскому, а затем отправятся в США, дабы договориться о финансировании президентской избирательной кампании. Фамилии не назывались, но Виктор Писоевич сам догадался, кто из его окружения давно напрашивался на свидание с опальным российским олигархом.

«Молодцы, побольше бы таких людей в моей вильной Украине. Хотя более надежного посредника между мной и западным миром, чем моя супруга, не найти. Значит, дела идут как нельзя лучше. Можно продолжить обучение галичанских юношей, составляющих боевые отряды – костяк оранжевой революции. Зря Кучума с Яндиковичем выпустили плакат под названием «Бывшие идут». Ну и что, что бывшие? Бывшие придут, а бывшими станут те, кто пришел раньше нас. Моя нация это прекрасно понимает, и она требует от меня великих свершений. И я готов к этим свершениям. Никуда от этого не денешься. И я иду к тебе, моя нация, мой народ. Я твой сын, а ты – мой народ. При этом я буду руководствоваться коммунистическим лозунгом: для достижения цели все средства хороши. Мою связь с руховцами не одобрят на востоке страны. Там основная часть населения симпатизирует русским, да и сами они русские. Зато запад на моей стороне. Я пригрел руховцев. И не зря. Они меня переубедили. И внушили, что я должен стать отцом украинской нации, которая никогда больше не воссоединится с москалями. А это будет по достоинству оценено населением западной части Украины. Мне лишь бы победить на выборах. Какая разница, как я буду это делать. Деньги тут играют немаловажную роль. Помогайте, раскошеливайтесь, мои западные друзья, взамен я отдам вам Украину всю, с потрохами. Вводите сюда свои танки, стройте аэродромы, придвигайте свои войска к русским границам. У вас есть хорошее название, хорошая организация – НАТО. Вот в это НАТО мы и вступим, немедленно, как только я окажусь в кресле президента».

В это время Катрин просунула голову в приоткрытую дверь, но Виктор Писоевич плотно сжал веки, притворился спящим. Ему надо было еще обдумать некоторые вопросы. Катя ушла, неслышно придавив дверное полотно.

«Она молодец. Настоящая американка, не то что эта клуша, моя жена. После развода я ей всучу пять тысяч долларов. Разве этого мало?» – Его мысли тут же перескочили на Катрин. В памяти возникли гостиница «Киев», где они познакомились…

Дверь снова открылась, теперь уже полностью, Катрин вошла решительно и схватилась за край одеяла, дабы разбудить мужа, великого человека, который волею судьбы не принадлежит себе.

– Дорогой, иди, перекусишь, – попросила она.

Виктор Писоевич спустил ноги на ковер, медленно повернул голову и, увидев стрелку на часах на цифре девять, тут же вскочил как ужаленный.

– О, Боже! – воскликнул он. – Я уже опаздываю. Почему ты не разбудила меня раньше? Через десять минут за мной приедут.

– Как я могла? Я была бесконечно рада, что ты, наконец, лежишь в кровати, не ворочаясь, и даже похрапываешь. Тебе нужен отдых как никому. А сон, глубокий сон – бальзам для организма. Ты можешь полностью разрушить нервную систему – как же ты, больной, будешь управлять великой страной? Я бы на твоем месте весь воскресный день отдала полному отдыху. Я даже не претендую на совместную прогулку, не хнычу, что ты, после двух месяцев, пролетевших, как сонное видение, оставляешь меня одну в своем дворце. Я тут никого не знаю и даже языка не знаю и могу только мычать в присутствии твоих служанок. Другая бы на моем месте подумала, подумала и завела себе любовника, а я… верна, несмотря ни на что. Жаль, что жен президентов не коронуют, а это было бы пусть небольшой, но все же наградой за те неудобства, если не сказать страдания, которые мы испытываем со знаменитыми мужьями.

– Я не уверен, буду ли я президентом, но если стану им, издам указ о коронации жен президентов, как только приму присягу, – произнес Вопиющенко, открывая входную дверь и ступая на площадку. – А преподавателей украинского языка я тебе пришлю сегодня же. Изучай язык своего мужа, он ничуть не хуже английского.

– Дай я тебя хоть поцелую, – сказала жена. Но он хлопнул дверью и стал быстро спускаться по боковой лестнице, не дожидаясь, когда придет лифт.

«Если бы я знала, что меня ждет такая участь, ни за что не согласилась бы поехать в эту страну. И вообще, у жен знаменитых мужей незавидная судьба. Лучше проще, да лучше. Простой парень всегда бы держался моей юбки, он принадлежал бы только мне, а этот принадлежит всем, кроме меня. Вон Клинтон изменял своей супруге с Моникой, а потом она его еще и опозорила на весь мир, пустая, ничтожная натура: честь и совесть продала за деньги, сочинила трактат о своих взаимоотношениях с президентом. Не исключено, что такая же Моника найдется и на Украине, и не одна. Что я тогда буду делать? Как появлюсь на глаза родителям?»

Ахнув, она бросилась на балкон и увидела у подъезда несколько иномарок, в том числе и машину мужа, а также целую толпу молодых людей, членов штаба избирательной кампании, среди которых была и одна довольно симпатичная девица, гораздо моложе, чем она, супруга. Эта дама стояла рядом с ее мужем, явно строила ему глазки. И этим дело не кончилось. Она взяла его под руку, отвела в сторону, что-то шептала ему на ухо, а потом, когда он стал кивать головой в знак согласия, обвила его ручками вокруг шеи и дважды поцеловала в щеку.

Виктор Писоевич был настолько поглощен этой встречей, что даже не поднял голову, дабы увидеть свою супругу, пусть и не ответил на поцелуй дамы, стеснялся членов штаба избирательной кампании, а повернулся к своей машине, открыл заднюю дверь и пропустил даму вперед.

Точно, это его любовница, подумала жена, чувствуя, как у нее поднимаются волосы на голове. Все машины, кажись, их было пять, рванули одновременно, столбы пыли слились в единый столб, а этот столб достиг балкона и стал накрывать ее пышные, аккуратно уложенные волосы.

Вскоре раздался звонок в дверь. Это был знакомый двойной звонок старшего сына Виктора Писоевича от первого брака Андрея. Он стоял перед глазком в ожидании, что откроют дверь, но мачеха не торопилась: ей не хотелось предстать перед ним в озабоченном виде. Он точно спросит, что произошло и почему папы нет дома, а она, что она скажет?

Сказать, расплываясь в улыбке, что он уехал на важную встречу сегодня, в воскресенье, будет неправдоподобно, а сказать то, что она думает о поведении мужа, она не решалась. Надо было проверить самое себя.

Но звонок повторился. Он был более длинный и настойчивый.

– Андрюша, входи, – произнесла она, снимая защелку и поворачивая ключ в двери.

Андрей вошел мрачный, молчаливый, скупо поздоровался, снял верхнюю одежду и только потом зашел на кухню, где уже дымился кофейник и красовался торт, приобретенный в магазине еще вчера.

– Папа что, не ночевал дома? – спросил он таким тоном, будто мачеха во всем виновата.

– Ночевал, а где он должен ночевать? Сейчас самый разгар выборной кампании, будь она неладна, как говорят у вас на Украине.

– Терпите. Этого требуют интересы государства. Моя мать была согласна терпеть все, да она и терпела, как могла. И если бы не появились вы, мы, его дети, не были бы наполовину сиротами, – сказал Андрей, глядя на мачеху осуждающим взглядом.

– В этом не я виновата. Ты лучше поговори на эту тему со своей мамой и отцом, когда его встретишь.

– Отец только улыбается или морщится, а мать пожимает плечами да умывается слезами. Но чаще она винит вас: вы знали, что у него семья, и, тем не менее, заманили его в свои сети… легли с ним в постель. Вы показались ему лучше мамы, не так ли?

– Когда вырастешь и женишься, с тобой может произойти то же самое. Тогда и сможешь найти ответ на свой сегодняшний вопрос. А пока потерпи. Попей кофе, а я пойду выпишу тебе чек на тысячу долларов.

– Спасибо, не надо. Я переживаю за маму. Если с ней что-то произойдет, вы будете в этом виноваты.

– А что может произойти?

– Как что? Ее могут прикокошить, она сама может наложить на себя руки. Ее могут отравить, затем как будто лечить в какой-нибудь больнице до тех пор, пока она там не отдаст концы.

Катрин вздохнула и ушла в другую комнату. Она выписала чек на пять тысяч долларов, вернулась на кухню, где Андрей уплетал бутерброд с икрой, и положила чек на стол.

– Негусто, – промолвил Андрей, пряча чек в карман.

 

7

Эскорт машин, в одной из которых сидел Вопиющенко вместе с молодой дамой, разведенной три месяца назад не по собственной инициативе, Лилей, направлялся в сторону Житомирской области. Встреча с сельскими тружениками была запланирована давно, но все откладывалась по не зависящим от кандидата в президенты причинам. И вот, наконец, в одно из воскресений слуги народа, не желающие расстаться с этим простым, но заманчивым званием, двинулись в глубь страны покорять народные массы.

Близкий Виктору Писоевичу человек Лиля Замусоленко уселась на заднее сиденье рядом с кандидатом в президенты и, так как на глубоких дорожных воронках машину подбрасывало, придвинулась вплотную, а голову уронила на плечо патрону. Вопиющенко положил левую руку на плечи Лиле, прижал к себе крепче, за что она была ему бесконечно благодарна. Внимание водителя было приковано к дорожному полотну, поэтому Лиля, в знак благодарности, впилась в губы шефа и пощекотала горячим как угли язычком. Это привело великого человека в состояние возбуждения. К этому времени супруга Катрин была на сносях, и тоска по женскому телу с каждым днем усиливалась.

– Перекуси, дорогой, подкрепись немного. Эти жены-американки никогда не заботятся о своих мужьях: я это хорошо знаю. Пока доедем до Марьяновки, пройдет немало времени, а ты, должно быть, плохо позавтракал, – произнесла Лиля.

– Ты права, я не успел позавтракать, проспал, – сказал Вопиющенко, будто речь шла о важном моменте в его жизни. – А коль проспал – завтракать не пришлось.

– И часто это с тобой происходит?

– Почти ежедневно. Моя супруга Катрин в положении и потому спит как убитая, а я страдаю, – покривил душой кандидат в президенты.

– Бедный ты мой, великий ты мой. Если бы я была на месте твоей супруги, я бы тебя не выпускала из дому, пока бы не накормила завтраком. Это долг супруги. Эти американки – пустота. Кроме постели ни на что не способны. Но там другие нравы. Наши отцы только говорили о равенстве между мужчиной и женщиной, но на деле никакого равенства не было, а вот в загнивающих странах женщина давно пользуется такими же правами, как и мужчина. И сделано это без лишней болтовни. Ну, в общем, ты не хуже меня это знаешь. Вот бутерброды готовы, прошу любить и жаловать. Сначала закусим, а потом тяпнем по рюмочке. Для поднятия настроения. Ты… не успел побриться, бедный ты мой. Если в Марьяновке есть парикмахерская, мы ее навестим. Я настаиваю на этом. В этой Марьяновке один чудак построил финскую баньку. Я заказала ее на десять вечера. Хочу, чтоб кожа на твоем цезарском лице была гладкой, потому что будет покрыта моими поцелуями.

– Благодарю, – сказал Вопиющенко. – Я постараюсь сегодня сэкономить силы, чтоб не произошло осечки, как прошлый раз. Мы, мужчины, всегда хотим, но не всегда можем.

Виктор Писоевич достал две рюмки из портфеля, вытер их салфеткой и обе наполнил коньяком.

– За наше общее дело, – произнес он и пропустил в себя горячительную жидкость.

Эскорт машин свернул на проселочную дорогу, уменьшив скорость. Машину тряхнуло, Лилю подбросило и кинуло на колени Виктора Писоевича. Лбом она стукнулась о его нижнюю губу, а он схватил ее обеими руками ниже груди и прижал к себе. Лиля автоматически повернула голову и раскрыла губы. Он откинулся было назад, но не настолько, чтобы их губы разъединились, но потом, когда она отпрянула, шепнул: будем осторожны, водитель наверняка зафиксирует.

– Ну и что же? – махнула она рукой. – Если даже и зафиксирует, я не буду на него в обиде.

Показались первые дома деревни Марьяновка, днище машины стали цеплять бугорки чернозема на колдобинах, и теперь кандидат в президенты падал на колени Лиле к ее необычайному удовольствию. Показались первые школьники со знаменами руховцев.

– Мне придется пересесть к водителю на переднее сиденье, чтоб меня все видели. Гена, останови машину.

– И я хочу, – жалобно произнесла Лиля.

Машина остановилась. Кандидат в президенты пересел на переднее сиденье, и дежурная улыбка озарила его лицо. Опустив боковое стекло, он высунул руку и стал приветствовать встречающих. Большинство встречающих были руховцы, съехавшиеся со всех окрестных деревень, затем следовали члены фракции «Наша Украина», и замыкали толпу просто любопытные. Фюрер руховцев Поросюк ехал впереди и тоже с дамой своего сердца Бэлой Анисимовной, черноглазой толстушкой. Его водитель тоже остановил машину, и Поросюк вышел, поднял руку и воскликнул «Хай!»

– Хай, хай! – заревела немногочисленная толпа молодых людей, которые только что выпили по бутылке пива и по сто грамм водки.

– Выходи и ты, – сказала Лиля, – а то получится, что этот поросенок главный, что он кандидат в президенты, а не ты.

– Пожалуй, ты права, – произнес кандидат и схватился за ручку боковой двери. Но Поросюк подбежал первый, открыл дверь машины и воскликнул:

– Прошу приветствовать будущего президента Виктора Писоевича Вопиющенко!

Толпа молодчиков заревела.

Вопиющенко, в окружении единомышленников, направился к трибуне для того, чтобы произнести речь. Ради краткой сумбурной речи и собрались эти люди.

– Дорогие друзья! Я, Вопиющенко Виктор Писоевич, лидер фракции «Наша Украина» – самовыдвиженец, то есть сам себя выдвинул в президенты на радость моим единомышленникам и тем, кто меня поддерживает, проявил самостийнисть в самостийний Украине. Мне пятьдесят лет. Сам Бог велел в этом возрасте стать президентом. Голосуйте за меня, и я организую пять миллионов рабочих мест, а землю отдам вам, крестьянам.

– Не нужна нам земля, на ней работать надо, – крикнул кто-то из толпы. – Лучше колхозы возроди: работать не надо, а украсть – сколько хошь. Из пяти трахторов всегда работал один. Урожай собирали горожане – студенты, рабочие, даже чиновники пузом своим трясли, обливаясь потом, а мы в холодке, бывалоча самогоночку потягивали…

– Я вам дам качественное образование не по двенадцати, а по пятибалльной системе.

– Не нужно нам образование!

– Мои доходы за прошлый год составляют тридцать пять тысяч, – дул дальше кандидат, как бы не слыша, что говорил тракторист из толпы, – доходы жены четыреста восемьдесят тысяч. Три квартиры у супруги общей площадью четыреста квадратных метров, земли семь гектаров. На счету в банке шестьдесят тысяч, а у жены три миллиона.

– Буржуй, видали мы таких, – сказал тракторист Васька Слюнявый.

– Я все сказал, какие у вас ко мне вопросы?

– Почему мы плетемся в хвосте остальных стран?

– Я этот хвост обрежу, как только вы меня изберете президентом, – ответил кандидат.

– Вы – руховец?

– Нет, я только сочувствующий, вернее, покровительствующий. Их философия мне очень близка.

– Вон москалей! – крикнули два руховца.

Кандидату ничего не оставалось делать, как поддержать тех, кто его поддерживает, и он, поднатужившись, тоже воскликнул: хай! Толпа еще больше заревела, и в кандидата полетели цветы и даже гнилая картошка. Лиля, стоявшая почти рядом, обрадовалась, что не камни. Она стояла, иронически улыбаясь, благо ее возлюбленный не замечал ее иронической улыбки. Он целиком погрузился в любовь народа, его приветствовала и желала видеть президентом толпа. Неважно, что это была кучка руховцев, желающих хоть как-то пробраться в управленческие сферы, чтобы формировать политику с восточным соседом при полной ориентации на Запад.

– Ты видишь, как меня поддерживает народ? Я просто счастлив! С таким народом можно горы свернуть, а не то что поставить страну на ноги. Как только я стану президентом, сразу же издам декрет о запрете русского языка на всей территории Украины. А если в Кремле начнут издавать нехорошие запахи, вообще границу закрою. Пусть будет визовый режим, – сказал он своей спутнице на небольшой прогулке перед ужином, который тщательно готовился в столовой.

– Ах, меня это мало интересует, – произнесла Лиля грустно. – Мне жаль, что политика у тебя отнимает так много времени. Надо жить земной жизнью, радоваться… цветку, щебету птиц, ласкам женщин, они так милы, так нежны… Посмотри, какой закат! Это же чудо. Я благодарю тех, кто дал мне жизнь, чтоб ощущать это, наслаждаться им. Ну, Витюша, отвлекись. Ты меня будто не слышишь? Я начинаю тебя ревновать.

Вопиющенко величественно приподнял голову, выше заката, выше головы своей спутницы, и, застопорив шаг, сказал:

– Я сам себе не принадлежу, я принадлежу народу, поэтому ты не обижайся на меня. Люби меня таким, каков я есть. А я есть великий человек; я докажу это не только тебе, но всей нации. Только терпение и еще раз терпение.

– Нас уже ждут. О, вон Поросюк направляется в нашу сторону.

– Ты иди на некотором расстоянии, мы не должны давать повод для сплетен.

– Мне кажется, все всё знают. У Поросюка, говорят, три любовницы: одна здесь, в Киеве, вторая во Львове, третья в Ивано-Франковске.

– От имени своих единомышленников приглашаю вас на ужин вместе с супругой, простите, со спутницей, э… не то, вместе с секретарем нашего избирательного штаба Лилей Замусоленко, – воскликнул Поросюк.

 

8

Финская баня была так себе, ни два ни полтора. Сооруженная наспех бизнесменом Кишкой в полуподвальном помещении без бассейна, она выглядела довольно плачевно. Виктор Писоевич искал в своем усталом мозгу аргументы в пользу своей занятости, но ничего подходящего не находил. Он хотел уйти и в крайнем случае побыть в обществе Лили. Но Поросюк от него не отходил ни на шаг.

– Вы знаете, Виктор Писоевич, наша фракция набирает темп, мы по количеству членов скоро достигнем все партии, составляющие блок «Наша Украина», которой вы имеете честь руководить и которая вам принадлежит по праву вашего величия и мудрости. Все, кто вас приветствовал сегодня, это мои люди, жители села Марьяновка. А если бы мы проводили эту встречу в районном центре, там были бы десятки тысяч наших ребят. Вот как мы подросли в количественном составе. Недаром он называется «Рух», что значит движение. А движение может быть только вперед. Не бывает же движения назад, верно, дорогой Виктор Писоевич?

– Сколько баллов ты получал за сочинение в школе? – спросил Вопиющенко, глядя в глаза Поросюку.

– Обычно – высший балл.

– Оно и видно; ты действительно сочинитель. Голоса твоей фракции на выборах дадут всего два-три процента, не больше. А мне нужно двадцать-тридцать.

– Я обещаю пятьдесят.

– Обещанного три года ждут. А потом пятьдесят процентов от шести человек твоей партии составляет всего три голоса, всего-навсего. И… ты знаешь, я, наверное, в парилке не останусь. Под ребрами что-то ломит, даже не знаю что.

– Я не могу вам позволить оставить нас сиротами в бане. Тем более там красотки подойдут. Блондиночки, волосы – до талии, а фигура – закачаешься. Все члены «Руха».

– Меня это мало интересует: у меня своя Афродита – закачаешься.

– Ну и что? И у меня своя. Оставим их в покое, дадим им выходной, пусть отдохнут. Ласковее будут. Вы устали, я вижу. Великие люди всегда устают. Но пар костей не ломит. Отдохнем, наберемся сил, потому что завтра снова в бой за голоса избирателей.

– Я себе не принадлежу уже… который год. Отстань от меня, дай мне побыть с собой наедине. В конце-то концов, имею я право побыть один перед очередным выступлением на одной из площадей, где море человеческих лиц? У меня не заготовлена речь на завтрашнее выступление перед народом.

– Повторите завтра перед народом то, что вы сказали сегодня, и все будет тип-топ. А сейчас примем первобытный вид и будем ждать амазонок.

Руководитель «Руха» Поросюк взял Вопиющенко под руку и потащил в раздевалку здесь же, в подвале. Там уже раздавался запах не только бараньих шашлыков, но и пахло мышами и сигаретным дымом. Все это было до боли знакомо будущему президенту, и потому теперь он смотрел на этот балаган усталыми глазами и все еще надеялся, что ему удастся за что-то зацепиться, найти причину и покинуть этот вертеп.

Но как только они вошли, раздались аплодисменты и около десятка великолепных обнаженных женских фигур одновременно сделали реверанс и произнесли:

– Добро пожаловать, дорогой батька!

Виктор Писоевич заулыбался, его правая рука невольно поднялась для приветствия, а голова склонилась в знак благодарности. Легкий румянец скользнул по его бледным щекам, а горячая струя стрелой пробежала от ключиц до пояса. Он понял, что оживает, ибо нельзя оставаться равнодушным к красоте, которую ему преподнесли на блюдечке с голубой каемочкой. Неважно, кто эти девицы, глупы они или развратны, пусты и никчемны, важно, что каждая из них сказочно красива и эта красота гораздо выше их пороков.

– Откуда эти красотки, где ты их откопал? – спросил он у Поросюка.

– Это студентки театрального института. Я заплатил каждой по сто пятьдесят долларов. Вы можете выбрать любую. Любая будет согласна и даже счастлива, если вы ее выберете.

– Почему?

– Да потому что та, которую вы выберете, получит не сто пятьдесят, а пятьсот долларов, – сказал Поросюк.

– Ваша партия не так богата, и не следовало бы сорить деньгами попусту, – произнес Вопиющенко с видимым укором. – Впрочем, здесь и выбрать трудно: все хороши. Кажется, одна другой лучше. Давай сначала подкрепимся.

– Пройдем вот в эту комнату, – предложил Поросюк.

В комнате были накрыты столы на шесть персон. За главным столом сидели четыре девушки, обнаженные до пояса, без трусиков, в легких парусиновых фартучках, прикрывающих интимное место. Поросюк стал снимать с себя одежду, как только они вошли, и в костюме Адама уселся в кресло между двух красоток.

– Освобождайтесь от одежды, дорогой Виктор Писоевич, не стесняйтесь, коль мы не стесняемся, – сказала девушка, сверкая большими черными глазами и даря будущему президенту щедрую улыбку.

 

9

Заместитель Вопиющенко по экономическим вопросам Виктор Пинзденик в этот раз не присутствовал на встрече с избирателями, его не пригласили и в сауну, хотя ему страшно как хотелось, – ему было приказано готовить передовую статью в очередной номер газеты «Без цензуры». Он знал, что подпись под этой статьей, как и всегда, будет не его, а его дорогого шефа Вопиющенко. И изображал радость на лице по этому поводу. Бог с ней, с этой статьей: она не имеет особого значения в предвыборной кампании, но газета должна выйти завтра после обеда, а передовица все еще не готова.

– Эй ты, Пинзденик, когда статья будет готова? – спрашивала главный редактор Диана Дундуцик по телефону. – Я вся извелась, жду не дождусь. Ни Виктора Писоевича, ни статьи, ни команды, а я не знаю, что делать. Если не будет статьи сегодня к вечеру, я свой портрет помещу на том месте, где обычно красуется статья, пусть будущий президент любуется.

– Диана, Диночка, я уже приступил, уже первая строка готова, вот ты только послушай: «День независимости – это напоминание о великом событии, которое дало украинскому народу возможность самому свою…», а дальше никак нейдет: то ли долю, то ли судьбу, то ли запросы. Короче, мы освободились от опеки москалей.

– Пинзденик, нельзя так. Ты окажешь медвежью услугу нашему кандидату в президенты, какого не знала цивилизация. В Украине, к сожалению, живет много москалей, а половина украинцев симпатизируют им и даже говорят только на русском, предатели. Не будоражь им нервы, не задевай их самолюбия: они могут голосовать против Виктора Писоевича, нашего дорогого будущего президента. Как-нибудь обойди этот вопрос. Сгладь углы и дуй дальше.

– На кого дуть, Диана?

– На свои куриные мозги, вот на кого надо дуть!

Пинзденик с яростью бросил трубку: все же он не рядовой член фракции «Наша Украина», а заместитель Вопиющенко и заместитель председателя Верховной Рады Литвинова. А Диана, кто она такая? Бывшая любовница шефа.

Но, как всякий великий человек, чьи мозги работают на благо отечества, Пинзденик тут же забыл главного редактора и стал расхаживать по просторному кабинету, схватившись правой рукой за подбородок. Новые мысли нанизывались одна на другую, и тогда он брал в руки перо, а перо просилось к бумаге. Так вышла выдающаяся статья о суверенитете страны, которую не стыдно было показать главному редактору. Подпись под статьей: Виктор Вопиющенко.

– Я иду, – сказал себе Пинзденик и хлопнул дверью своего просторного кабинета.

Уже через десять минут он был у Дианы Дундуцик.

– Диана, красавица, Наталья Гончарова, я принес хорошую статью за подписью Виктора Писоевича. Он мне позвонил и продиктовал по телефону, а я записал слово в слово. Вот эта статья. Прошу любить и жаловать.

– Жук ты, Пинзденик!

– А ты жучка. Я не могу сказать сучка, хоть мне так хочется назвать тебя этим именем.

– Ну, ну, а ты назови, может, я ею и стану, если ты не продашь меня своему шефу, – сказала Диана и многозначительно улыбнулась.

– Ну, как можно продавать сладкую женщину? Это ты меня можешь продать в минуту слабости. Я, признаться, начал тебя ревновать к нему в последнее время.

– Ты всегда грубо шутишь, хоть мне иногда и нравится, – произнесла Диана, дотрагиваясь пальчиками до его пышных губ.

Минут через двадцать, застегивая брюки, Пинзденик спросил:

– Что бы ты делала, если бы сейчас ворвался шеф?

– Ничего. Я знаю, что делаю. У моего шефа столько баб, что он давно потерял им счет. Жену с двумя детьми бросил, женился на американке, потом меня соблазнил, затем еще с двумя моими подругами с журфака переспал, и какая-то Лиля из вашего штаба к нему липнет. Что это за Лиля, ты хорошо ее знаешь, выкладывай, давай.

– Лиля… – Пинзденик почесал за ухом. – Лиля – это личность, она просто умница. Всякий может только мечтать о такой женщине. Поэтому ты наберись мужества и не ревнуй. Она работает на благо народа. Никто так не может успокоить, уравновесить душевное состояние нашего шефа, как она. Она ему и выступление перед публикой готовит, и за питанием его следит. Ты же знаешь, что у него не только желудок, но и кишечник никуда негож. Если бы не Лиля…

– Перестань! Все Лиля да Лиля. Надоел со своей Лилей. А чем я хуже ее? Я должна признать, что шеф, как мужчина, так себе: ни то ни се. Надо быть изворотливой и слишком ласковой, чтобы от него что-то получить, и мне это уже надоело. Ты вот другое дело, от тебя хоть радость, а он… Ты только не вздумай проболтаться.

– Я? Ни за что в жизни. Я и так нахожусь в подвешенном состоянии. На мое место претендует этот долговязый Бздюнченко. И если шеф сейчас бы, сию минуту, нагрянул, он бы изгнал меня, исключил из партии, а на мое место встал бы Бздюнченко. Ах, мать моя родная! Я многим рискую. Вставай, моя сладенькая, одевайся и прими рабочий вид. Мы можем обсудить статью-передовицу. Если он застанет нас за этим занятием, то будет только польза. Подозрение как рукой снимет.

В это время раздался телефонный звонок. Звонил шеф.

– Диана у телефона. Как дела? Да так, как обычно. Жду передовицу. Пинзденика? Он немного приболел: насморк, говорит, замучил. Я пригласила бы его, вдвоем мы бы тут же написали передовицу, да боюсь заразиться. Ты скоро будешь? К вечеру? Ну, хорошо, целую тебя миллион раз.

Только теперь она повернулась, спустила ножки на пол, Пинзденик приподнял ее и подал ей одежду.

– Срочно садимся и доканчиваем передовицу, – потребовала она.

– Диана, у меня грандиозные планы относительно провала политики и снижения авторитета соперника нашего Виктора Писоевича на выборах.

– Какие планы? Поделись!

– Мы, я имею в виду нашу фракцию, завалим бюджет на следующий год. Лишь бы кабинет министров спустил этот план до выборов президента.

– Не морочь мне голову своими грандиозными планами, давай закончим передовицу, а затем можно будет побеседовать на отвлеченные темы.

– Согласен, – сказал Пинзденик. – Ты вооружись ручкой и бумагой.

– Зачем? Я сяду за компьютер. Если ты понесешь галиматью, я тут же сотру все. И никаких проблем.

Пинзденик приподнял голову, стал у окна, но так, чтоб его закрывала занавеска, и начал диктовать. У него пошло хорошо. Диана работала пальчиками быстро, ловко, расставляла знаки препинания там, где нужно, и статья от имени Вопиющенко вскоре была готова.

Вдруг открылась дверь, и на пороге показался шеф. Пинзденик так перепугался, что тут же стал чихать и сморкаться, доставая платок из кармана брюк и прикладывая его к носу. От растерянности он опустил голову и молчал как партизан.

Только Диана не растерялась. Она ласково посмотрела на будущего президента и, тыча пальцем в экран монитора, произнесла:

– Все готово, шеф. Пинзденик, не подходите к будущему президенту, а то заразите его своим чихом. Вы уже свою роль исполнили, можете быть свободны. Ну же, не мешайте нам, может, будут какие поправки: у вас, Виктор Писоевич, голова свежая, и в ней всегда бродят мудрые мысли.

Как только Пинзденик ретировался, Диана вскочила и бросилась шефу на шею.

– Я так соскучилась, сил никаких нет!

– Госпожа Дундуцик, наберитесь терпения на этот раз. Я что-то дурно себя чувствую. Я очень люблю сало с чесноком, видать, объелся, в брюхе все время урчит, не до лирики мне сейчас. И потом, гонка набирает обороты. Этот Яндикович идет на все, чтобы опередить меня. Я должен дать ему бой. Кажется, он замыслил избавиться от меня как конкурента любым путем. Меня могут убить, меня могут отравить, устроить мне аварию на дороге, все, что угодно. Вот и сейчас ехали на машине, и на трассе встречные грузовики слишком близко держались разделительной линии. Если бы не Славик, мой водитель, я, может быть, уже очутился бы в больнице. Как ты думаешь, это неспроста так поступают?

– Ой, мой дорогой, мне жалко тебя. Я эту ночь дурно спала и видела тебя во сне, с женщиной, правда, вы купались в каком-то болоте, и она все время старалась, чтоб ты утонул. Она была подослана Яндиковичем. Я прямо кричала от испуга. Даже на работу пришла, и все время ты не выходил у меня из головы. Это сказалось и на подготовке передовицы. Поэтому пришлось вызывать этого Пинзденика. Но ты знаешь, он тупой невероятно. Двух слов связать не может. Да еще неграмотный. Все время твою фамилию искажает, вместо Вопиющенко пишет Вонющенко. Я уже его неоднократно стыдила, а он мне: я кандидат наук, не смей со мной так разговаривать.

– А мне кажется: он на тебя смотрит недобрыми глазами, он тебя просто пожирает, я, пожалуй, заменю его Сашей Бздюнченко. Саша теперь заместитель самого Литвинова в Верховной Раде.

– Я бы не стала с этим торопиться. Дело в том, что у Пинзденика есть какой-то план по перехвату инициативы, и нам с тобой надо это использовать. А почему бы нет, скажи? А что касается того, как он на меня смотрит, то я просто не обращаю на это внимания. Но даже если бы я и заметила, что он ко мне неравнодушен, то в этом нет ничего интересного, мало ли кто на кого обращает внимание. По-моему, это улица с двусторонним движением, не так ли? И уж если разговор зашел об этом, то ты, голубчик мой дорогой, в отличие от меня, всегда ждущей тебя, как жена мужа с фронта, проводишь время в обществе какой-то Лили. Что это за Лиля, хотелось бы знать?

– Лиля? Да она сотрудница моего избирательного штаба. У меня с ней никаких амурных дел нет и быть не может. Ну, хватит об этом. Где статья-передовица, я подпишу и пойду почивать.

– Хочешь у меня отдохнуть? Я только прижмусь к тебе, мне больше ничего не надо, честное слово. У меня тоже сало есть, и чеснок твой любимый, и кусок вареного сала. Ну, как?

– Что ж! Где наша не пропадала!

 

10

Вопиющенко вернулся домой в субботний вечер довольно поздно. Он чувствовал себя невероятно усталым и к тому же голодным. Поездка на периферию не вписывалось в его распорядок. Там не с кем было вести войну за будущее президентское кресло, оставалось только создавать зыбкую почву, ему же хотелось сражений. Аплодисменты, низкие поклоны, пьянки, шашлыки, голенькие девочки, не дававшие ему отоспаться по ночам, – все это основательно измотало его физические и духовные силы. Его манила беспрерывная политическая борьба, разоблачение всех перед всем народом и всем миром, чтобы занять лидирующее положение в этой, пусть иногда неравной борьбе. Здесь он как будто никогда не уставал. Какие-то демонические силы оберегали его от усталости особенно в тот период, когда он вел войну с Россией по поводу оккупации Украины со времен Богдана Хмельницкого. Его современники галичане, особенно те, в жилах которых бурлила частичка польской крови, с превеликим удовольствием поставили бы ему памятники в каждом маленьком городишке еще при жизни, да неоткуда было взять денег.

В отличие от Юли, своей соратницы, он не отличался последовательностью в изложении мыслей, мямлил у микрофона, неестественно жестикулировал, хотя оранжевая толпа, чем больше не понимала его, тем неистовее аплодировала, вопила, топала ногами и восклицала: «Вопиющенко – так!» Эти слова он помнил и сейчас, принимая душ перед ужином, который, начиная с обеда, готовила Катрин.

Жена, родившаяся и выросшая в Америке, всегда кормила его консервами, бутербродами и жареными пончиками. Вот и сейчас жареные пончики лежали на столе в изобилии. Русскую икру она то ли не любила, то ли относилась к ней с недоверием. Когда Вопиющенко вышел из ванной в длинном теплом халате, супруга встретила его любезно и очень приветливо.

– О, май френд, – сказала Катрин, всплескивая руками, – как ты долго гуляла на народ! Ты давал счастье свой народ. Народ тебе скандаировал: Вонющенко, Вонющенко, ти есть наш фрэнд. Ай тебья так ждаль, так ждаль! Кушать пончик, свежий пончик, ай приготовил этот пончик на прошлой неделья; пончик есть украинский национальный блюд, а я есть украинка, хоть с языком у меня проблем. Но я выучит твой родной язык, сук буду. И даже украинский борщ на фрикаделька тебе начать варить. Ми любит украинский борщ. Свиной ножка, бараний ножка, капуста, соляна – украинский борщ на блюд, а блюд на стол. А тепьерь, май френд, кушать пончик, кушать и запивать кафа.

Катрин подняла юбку выше колен, и ее немного располневшая фигура стала покачиваться из стороны в сторону, но это не вызвало никакой реакции у мужа – голодного, усталого и основательно израсходовавшего мужскую силу со своими подругами.

– Иди ты к черту со своими пончиками и кофе, – произнес муж несколько громче обычного, не удостаивая супругу взглядом.

– Май френд, не кричать! Бэби, то есть как там, на украинский язык? А, дети, дети – спит. Ти что такой злая? О, я совсем забыл. Твой политический партнер Юлия Болтушенко звонил. Он просил отзвонить ей и приехать по важный проблем.

Злой муж тут же достал мобильный телефон, нажал на соответствующую кнопку, и на том конце раздался звонкий голос: слушаю, мой дорогой.

Виктор Писоевич крепче прижал телефон к уху, дабы звонкий голос не дошел до ушей Катрин, но она и не думала прислушиваться. Она уже копошилась в своем портмоне, достала чек на десять тысяч долларов и подошла к мужу.

– Май дие френд, – сказала она, – тут чек на десять тысяч доллар, отнеси этот чек на Юлия в понедельник. Юлия есть твой политический соратник, он поддержать тебя на выборах президента. Ти становишься президент, и ми едет на американский президент Пеньбуш в гости. Ми объединим Украина и Америка и покажем кукиш Россия. Россия не сможет поработить Украина, когда ти станешь президент. Мы ей покажем дуля, комбинейшн на три пальца. Ти есть – так, Вопиющенко – так, га-га-га.

И она попыталась чмокнуть мужа в щеку.

– А сколько у тебя еще денег? Сколько ты собираешься выделить на мою избирательную кампанию? – спросил муж, отодвигаясь назад, дабы избежать поцелуя.

– О, много! Сколько надо, столько ми выделяет. Я очень богатый, как это на русский? А, жена. И потом у меня френд Пробжезинский на Америка. Америка пятьсот миллион доллар выделяйт на твой избирательный компани. И я один тысяч доллар выделяйт тебе со свой банк.

– О, как много! Ты настоящий друг. Ты чистая украинка, ты наша девочка. Как мне повезло, что мы встретились и полюбили друг друга, – сказал муж, целуя Катрин в щеку. – Только не пятьсот миллионов, а два миллиарда, таковы были условия, когда мы заключали с тобой брачный союз.

– Бух-бух на кровать. Кровать мягкий, таблетка в рот и жена под бок: спать не просыпаться до утра, а утром снова выступать перед народ. Ти есть мой Юлий Цезарь. Я много раз слышал, как ти выступаль перед народ. О, это есть кайф. Звони Юлия и скажи: в понедельник встреча и план на политический борьба.

– Я не могу. То, что предлагает Юлия, никак невозможно откладывать на понедельник: либо завтра, либо уже никогда. Мой соперник набирает силу, его поддерживают другие партии, только блок Юлии Болтушенко со мной да еще руховцы. Спасибо за кофе и за деньги в первую очередь. Ложись спать, я встану очень рано, возможно, на рассвете.

– Хорошо, май дие френд. Завтра я тоже рано встать, тебя кормить на пончик и на кафа, – сказала Катрин и ушла к себе в комнату.

Вопиющенко улегся, повернулся на правый бок и заснул.

Утром, задолго до рассвета, на цыпочках он прошел в ванную, принял легкий душ, затем спустился в гараж, сел за руль своей колымаги, медленно поплыл на другую сторону Днепра.

 

11

Апартаменты Юлии Болтушенко были куда роскошнее загородной резиденции Вопиющенко. Тройное кольцо охраны, высокие золоченые ворота, трехметровый забор, увенчанный острыми пиками, многочисленная охрана в униформе, с автоматами через плечо, – все говорило о том, что Юлия, эта маленькая, худощавая женщина с длинными светлыми волосами, заплетенными и уложенными веночком, заботится о досуге и безопасности куда основательнее патрона. Да и вкусы у нее более изощренные.

Несмотря на то, что Виктор Писоевич не впервые подходил к этому бункеру, огражденному тройным кольцом, и многие из охранников должны были знать его в лицо, он, тем не менее, вынужден был извлечь свой мобильный телефон и позвонить Юлии, дабы сообщить, что он у ворот. Хозяйка должна была выйти, встретить в случае недоразумения с охраной.

– Дорогой, как я рада, что ты благополучно добрался, – произнесла Юля певучим голосом. – К тебе выйду я, а, нет, не я, у меня волосы мокрые, мой человек выйдет… с нашивкой на рукаве «БЬЮТ». Только мне надо его разыскать, он, кажись, в комнате охраны пуговицы чистит. Они все у меня чистюли, обрати внимание. Собаки и охранники причесаны, прилизаны, как у английской королевы. Ты его не бойся: у него взгляд, как у некастрированного быка. Оставь ключ в машине: ее заведут в гараж, а ты ни о чем не беспокойся, поднимайся в мои покои: твоя Афродита ждет тебя с нетерпением.

Виктор Писоевич убедился в том, что он правильно поступил, сделав звонок Юлии, ибо охрана оказалась совершенно незнакомой. Юля меняла охрану раз в квартал, все молодчики были заменены, даже собаки оказались другие, – все нервные, все подозрительные, начиная от начальника охраны, двухметрового амбала, и кончая рычащим бульдогом за металлической сеткой.

Плечистый человек двухметрового роста по фамилии Давимуха вышел в ботфортах на толстой подошве, окованной металлом, и зарычал, как раненый лев:

– Гм-м-м, кто здесь к великой Юлии? Ты, что ли?

– С кем имею честь?

– Давимуха, Давигость, как тебе больше ндравится, – пробасил Давимуха, протягивая ладонь, похожую на саперную лопату.

Виктор Писоевич порылся в кармане, доставая книжечку оранжевого цвета.

Давимуха выхватил удостоверение у него из рук, внимательно сверил фотографию с оригиналом и отрицательно покрутил головой, а потом громко крикнул: «Ар-рестовать!»

Тут же подошли два амбала, отвели руки назад будущему президенту и надели наручники.

– Позвоните Юлии и поднесите трубку к моему уху, – взмолился Вопиющенко.

Вскоре выбежала Юлия в теплом, длинном халате до пят и с замотанной головой. Она постояла за колонной, хихикнула несколько раз, затем взяла колокольчик в левую руку и сделала несколько движений. Давимуха моргнул, гостя отпустили.

– Витюша, дорогой, извини нас. Это твое лицо виновато, вернее, я виновата, мне надо было выйти самой, а не посылать телохранителя. У тебя лицо сейчас совсем другое, чем на фотографии, и телохранитель Давимуха тебя не узнал. Пшел отсюда, Давимуха.

Бульдог зашелся лаем, как бешеный, и подпрыгивал так высоко, что если б не было ограждения сверху, он преодолел бы трехметровую высоту забора и выскочил наружу.

Юлия увела гостя в свою приемную, оставила его на какое-то время одного, а потом явилась в модном мужском костюме, сработанном во Франции, села на колени своему благодетелю, будущему президенту страны, находящейся в центре Европы. Широкий ремень с золотой пряжкой, умеренно стянутый на брюках, вдавливал едва заметный животик, слегка покрытый жирком, а белоснежная рубашка под расстегнутым на все пуговицы пиджаком, очерчивала красивую грудь, хранящую притягательную силу.

Мощная плетеная коса, веночком уложенная на голове, подчеркивала царское величие хозяйки. Это величие подтверждалось не только тяжелой косой, но и походкой, плавной, легкой, уверенной, манящей. Юлия расплылась в улыбке, как жена Вити Катрин, обнажая белые ровные зубы, а губки, от природы тонкие, свидетельство жесткого, упрямого характера, растянулись так, что посинели по краям. Она подставила эти губы для дипломатического поцелуя.

– Я должна сообщить тебе нехорошую новость! Ты первый человек, которому я это сообщаю. Только тебе я могу доверить свою тайну. Даже мужу пока говорить не буду. Кстати, я отослала его в Англию… на полгода. Он встретится там не только с английскими лордами, но и с Борисом Березовско-Гнильским. Как ни странно, мне этот паршивый еврей оказался необходим. Да, да, необходим. Я понимаю, какой скандал разразится, если это станет достоянием всех.

– Что…?

– Ты пока молчи, ни о чем не спрашивай, – властно произнесла Юлия, и ее ладошка мгновенно очутилась на губах великого человека. – Я тебе этого не говорила: не возникало такой необходимости. Короче, я в свое время часто ездила в Москву, это было еще при Павле Лазаренко, который теперь, бедный, отдувается в Сан-Франциско, – так вот, я ездила по его поручению, встречалась с российскими олигархами и чиновниками из военного ведомства. Короче, получилось так, что передо мной оказались мешки с туго набитыми долларами и эти доллары как бы говорили: бери нас, Юлия, приюти нас, мы тебе сослужим добрую службу. Руки у меня дрожали, холодный пот прошиб все тело, я трижды отходила от этих мешков и все говорила «нет» и все же снова возвращалась к ним, чтоб взгромоздить их на свои худые плечи. Но они были так тяжелы, что даже мой сопровождающий в этой поездке Бенедикт Тянивяму, не смог бы поднять их. Я стояла и плакала над ними. Но тут мне на помощь пришли два молодых человека. Они схватили эти мешки, и один из них, с короткими усиками, произнес:

– Юлия Феликсовна, поехали, у нас в кармане билеты на самолет. Мешки опломбированы, экипаж самолета, на котором вы полетите, нами обработан: они знают, что в этих мешках ваши воспоминания, вышедшие в московском издательстве. Мы вам дадим пачку, там десять тысяч долларов, эту пачку вы сунете в карман таможеннику прямо в аэропорту. В Киеве вас будут встречать наши люди.

Виктор Писоевич слушал как зачарованный и почему-то все кивал головой. Это было глупо, если не сказать пошло, но Юлия Феликсовна не обращала на него внимания в эти торжественные и в то же время напряженные минуты.

– Так вот… – она ходила вокруг него, сидевшего в мягком кресле, и усиленно терла правый висок, – все было как во сне, как в сказке «Тысяча и одна ночь». Но все происходило в реальном мире, хотя я очутилась, вернее, осознала, что я существую, что я нахожусь среди пассажиров, только в самолете, после таможенного досмотра. Таможенник тесно прижался ко мне бочком с оттопыреным карманом, куда я с величайшей легкостью опустила пакет и блаженно закрыла веки. «Желаю приятного путешествия», – сказал таможенник. В киевском аэропорту меня встретили, погрузили мои мешки в машину и увезли в мою халупу на окраине города, где я ютилась в это непростое для меня время. И оставили меня с мешками. Перочинным ножом я сделала надрезы и высыпала содержимое на пол. Получилась гора денег, как у Гобсека. И я, как Гобсек, ползала по этой горе, нюхала эти пачки, сгребала их под себя и говорила: «Даже если меня казнят потом, я не откажусь от этого добра. Я построю шикарный дом, буду содержать политическую партию, буду покупать голоса избирателей и достигну высот на политическом поприще. Я стану Жанной д'Арк, а потом, возможно, и президентом страны… после твоих двух сроков пребывания на этом посту». А почему бы нет? Неужели женщина не может стать президентом?

– Да-а… – произнес Вопиющенко, – история еще та…

– В этой горе, я ее много раз пересчитывала, оказались миллионы долларов. Сколько? Это секрет фирмы. Но… и здесь начинается самое главное: в России президентом стал работник КГБ, польский и немецкий шпион. Он, естественно, начал наводить порядок. Надо признать: при Ельцине был хаос. Ельцин нам оставил Крым, будто недокуренную сигарету. Моих партнеров, кто подарил мне эти мешки, взяли за жабры. Тут всплыло и мое имя. Москали долгое время молчали, в рот воды набрав. Но теперь, когда стало ясно, что я и мой блок стали поддерживать твою кандидатуру, которую русские так ненавидят, Генеральная прокуратура России возбудила против меня так называемое уголовное дело. На Украине, благодаря депутатскому мандату, я неприкосновенна. Но мне нельзя выехать за рубеж: Россия подала на меня в Интерпол, куда бы я ни поехала, на меня могут надеть наручники и отправить в Москву, а оттуда в Сибирь. Что делать, как быть?

– Мы им по…

– Молчи, солнышко, я еще не закончила… Ну, так вот. Надо создавать боевые отряды, для того чтобы взять власть во что бы то ни стало. А придя к власти, мы примемся за наведение порядка в стране. Русский язык должен быть вытеснен отовсюду: из радио, телевидения, газет и журналов, театров и подмостков эстрады, из школ и любых других учебных заведений. Вместо русификации украинизация, и это справедливо, а значит, и гуманно. Ты президент, а я премьер-министр. А почему бы нет? А? Как ты думаешь? Теперь тебе разрешается балакать на родной мове.

– Ты знаешь, я бы поел чего-нибудь, нет ли у тебя сала с чесноком: с утра ничего во рту не имел, – произнес Вопиющенко и кисло улыбнулся.

Юлия хлопнула в ладоши и устремила глаза в сторону потайной двери. Тут же выскочил мальчик в белом халате и высоком белом колпаке.

– Сала и чеснока, живо. Прибавь ко всему, что должно быть на столе. Через пять минут доложить.

– Сало копченое, свежее? Вы не изволили сказать.

– Всякое. Президент должен иметь право выбора, – сказала Юлия. – А сейчас в баньку. Только смотри, не злоупотребляй салом, как в тот раз, а то еще больше отравишься, ты какой-то сальный, даже иногда пахнет от тебя салом.

 

12

Столовая Юлии походила на ресторан, правда, столиков было всего на двадцать пять персон. Была даже небольшая сцена для музыкантов. Но на этот раз посетителей было только двое: Юлия и Виктор Писоевич.

Вопиющенко потянулся именно к тому столу, который ломился от сала и чеснока. Юлия схватила бутерброд с икрой на другом столике и уселась напротив него.

– Налей, – приказала она.

Гость открыл бутылку русской «смирновской» водки и наполнил вместительные рюмки.

– За нашу победу… над москалями, над Кремлем и над Россией, – предложил гость.

– О, это само собой разумеется. И над Кучумой тоже. А почему ты не выпил?

– А я немного перекушу, – произнес он голодным голосом и принялся уплетать сало с чесноком. Это было вареное и охлажденное сало, а затем он попробовал кусок копченого сала с ядреной горчицей и только потом отхлебнул из рюмки, забыв произнести «за нашу победу». Разные сорта рыб, копченых и соленых, тоже привлекли его внимание. Он ел, не переставая, будто его не кормили целую неделю. Юлия знала, что он, после такой сытной пищи, сразу заснет и тогда не жди от него ничего, кроме храпа, но не препятствовала ему насладиться деликатесами.

– Бедный ты мой, некому за тобой ухаживать так, как ты этого заслуживаешь. Был бы ты моим, я бы тебя с ложечки кормила четыре раза в день, а когда бы ты уезжал на встречу со своим народом, чтобы образумить этот народ и наставить его на путь истинный, я бы посылала вслед за тобой походную кухню. Твоя супруга Катрин совершенно не заботится о тебе. Да и не умеет она готовить. От тебя всегда жареными пончиками пахнет. А это приведет к порче желудка. Вон и воротник рубашки у тебя давно не стиранный. А теперь, может, пора остановиться, – сказала она, видя, что он не знает меры. – У тебя нелады с желудком, а жирная пища – не самое хорошее средство для наполнения желудка.

Так оно и вышло. У Вопиющенко стали тяжелеть веки, и он, как большой ребенок, сказал:

– Мне бы полежать чуток. Минут пять-десять.

– Ноу проблем, – произнесла она сухо. – Ложись в кровать. Давай я тебе помогу раздеться.

Вопиющенко с трудом поднялся. Он еле двигался мелкими шажками и вдруг рухнул на пол.

– Встань, что ты за мужчина? Ну хоть на колени. Доползешь как-нибудь. Давай же!

Но он вдруг свернулся клубочком на полу, тяжело застонал, а потом схватился за живот.

– Врача! – закричал он, сколько было сил. – Ты, сволочь, отравила меня.

Слова «ты, сволочь, отравила меня» приковали ее к месту: она как сидела на корточках возле него, так и осталась на некоторое время.

– Врача, – повторил он, – именем родины, – врача, мне плохо. Лидер нации требует.

– Открой ротик, – спокойно и вежливо сказала она и сунула ему пальцы в рот, да поглубже.

Будущего президента вырвало, и он сразу повеселел.

– Ну, вот видишь. А то – отравила! Зачем мне тебя травить? Ты моя бетонная стена, за которой я всегда могу укрыться в любую непогоду. А потом я жду поста премьера. Разве ты забыл? А что касается отравления, то… тебя отравили твои соперники по выборам в президенты. Сейчас придет мой врач, сделает тебе промывание желудка, но завтра ты отправишься на встречу с избирателями и там почувствуешь себя плохо. Вызывай «скорую», покажись другим врачам, собери журналистов, а затем посети Верховную Раду и произнеси там зажигательную речь. Весь мир узнает, что великого сына Украины, борца за права своих граждан и их благополучие, отравили сторонники Яндиковича, претендующего на верховную власть. Америка, Европа на твоей стороне. И весь твой народ на твоей стороне. И только Россия начнет кудахтать и возмущаться. Но наплевать нам на Россию. Это москали. Они хотели бы меня арестовать, да и тебя тоже. Итак, вперед, мой будущий президент!

– Ну и умная же ты, чертовка, – сказал Виктор Писоевич, корчась от боли. – Не знаю, что бы я без тебя делал? А это прибавит мне голосов? Тогда давай пиярить.

– Не пиярить, а пиарить. Союз двух великих людей может перевернуть мир. Ошибка Наполеона, Гитлера в том, что они действовали в одиночку. Это от излишней веры в себя, в свою непогрешимость. Если бы Гитлер подружился со Сталиным, как мы с тобой, они оба могли бы поставить весь мир на колени, но этого, слава Богу, не произошло. Еще неизвестно, чем кончится наш союз, к чему он приведет. Я надеюсь, мы свергнем путинскую диктатуру в России и тогда вся нефть – наша, весь газ – наш.

– Мне снова дурно, – заявил лежащий на полу гость.

Врач явился незамедлительно. Это был семейный врач Герман, он потянулся за Юлией из Днепропетровска, когда она переехала в Киев.

– Что здесь происходит? – почти закричал он, увидев лежавшего на полу политического деятеля.

– Будущему президенту плохо, – сказала Юлия, – его отравили единомышленники Яндиковича. Ваша задача промыть ему желудок, поставить на ноги, а завтра вместе с ним поедете на встречу с избирателями. Принесете мне медицинскую сумку, я напихаю туда копченого сала с чесноком, и вы его завтра в двенадцать дня обильно накормите: он любит сало.

– Благодарю за доверие, мадам. А ему не станет еще хуже? Пока только рожа у него, как у обгоревшего вепря, а потом будет и все тело.

 

13

Среди оранжевой шушеры выделялся Бздюнченко. Он не только казался интеллигентным, но и был таковым на самом деле. Бог не наградил его умом и крепким здоровьем. Худощавый, долговязый, узколобый и узкоплечий, в то же время скромный, он был несказанно рад тому, что так удачно и так крепко прилип к лидеру оранжевой революции. Он выполнял любые капризы патрона, а в будущем превратился в добросовестную сиделку. Да и Виктору Писоевичу в будущем он стал необходим. Постепенно Бздюнченко достиг высот – стал заместителем председателя Верховной Рады. Теперь он отправился в поездку вслед за своим шефом для встреч с избирателями в глубь страны, поскольку возглавлял его избирательный штаб. Толпа журналистов с фотоаппаратами и видеокамерами следовала за лидером нации в нескольких микроавтобусах. Казалось, эта кавалькада была гораздо внушительнее эскорта будущего президента.

Вопиющенко, получивший ряд советов, так похожих на наставления Болтушенко, взял курс в сторону сельской местности. Вместе с ним в машине ехала Лиля, а за ними в отдельной колымаге следовали Пинзденик и лечащий врач Герман с медицинской сумкой, набитой салом. Бздюнченко ехал в отдельной машине замыкающим. Но еще не выезжая из города, он отстал и попросил своего босса по мобильному телефону, чтоб его подождали на границе Киева с областью.

Но Бздюнченко задержался на целый час. На проспекте Независимости его машина и машина с журналистами были остановлены работниками ГАИ за превышение скорости и за то, что проехали на красный свет.

Журналисты стали показывать свои удостоверения, но два офицера стояли на своем: виноваты и все тут. Водительские права подлежат конфискации. Журналисты пожимали плечами, пытались даже сунуть доллары, но ничего не помогало. Бздюнченко хохотал, сидя на заднем сиденье, и в то же время стал наливаться злостью и постепенно приходить в ярость. Наконец он выскочил с раскрытым удостоверением депутата Верховной Рады, ткнул майору в нос и, когда тот заморгал глазами и поднял правую руку, чтобы отдать честь и извиниться, ударил его носком ботинка в то место, откуда растут ноги. Майор зашатался и присел на корточки.

– Что же вы стоите, олухи царя небесного? Дайте этим мильтонам под дых как следует.

Журналисты, а среди них были и парни могучего телосложения, оставили свои фотоаппараты и видеокамеры на сиденьях микроавтобуса, повыскакивали, окружили постовых и стали избивать их. Бедные милиционеры в мгновение ока очутились на обочине в крови, прикрывая руками табельное оружие. Вынимать это оружие и защищаться от депутатов-бандитов они не имели права: любой депутат в «незалежной» Украине – лицо неприкосновенное. Даже если он будет жечь ваш дом на ваших глазах, вы имеете право только хлопать в ладоши и скандировать: слава Украине!

– Хватит, – приказал Бздюнченко.

Жрецы прессы, вытирая руки платками, кинулись в микроавтобус, а Бздюнченко, убедившись, что стражи дорожного движения еще дышат, дал каждому острым носком в солнечное сплетение, плюнул каждому в лицо и только после этого сел в машину.

– Поехали! – дал он команду.

– Надо бы нам выставить государственный флаг, – сказал водитель.

– А разве его нет на машине? – спросил Бздюнченко.

– Кажись, нет.

– А, вот почему нас остановили эти легавые.

Догнав будущего президента, они прикрепили национальные флаги, как это делают на автомобилях глав государств, и беспрепятственно двинулись дальше. Спустя два часа остановились в одном районном центре под названием Пусто-Вонякино.

– О, это, должно быть, родина нашего Пустовойтенко, бывшего премьера. Давайте проведем здесь митинг, – предложил Бздюнченко.

– А столовая тут есть? – осведомился Вопиющенко. Он хотел сказать, что желудок его пуст, как мешок, из которого высыпали горох, но врач Герман ущипнул его за локоть, и великий человек умолк.

– Я поднимусь к главе города, – сказал Бздюнченко, – если даже нет его, пусть замы организует митинг.

– Нам нужна городская столовая, – уверенно заявил Герман.

– А ты кто такой, милок? – спросил Бздюнченко.

– Это мой лечащий врач, его мне подарила Юля, – сказал Виктор Писоевич, приглядываясь к воротнику белой рубашки начальника своего штаба. – У тебя кровь на воротничке, ты что – ранен? Что это за сволочь, которая осмелилась поднять руку на начальника штаба избирательной кампании Вопиющенко? В тюрьму бандита. Где личная охрана, почему без охраны?

– Легавые по дороге прицепились, пришлось им набить морду. Это, должно быть, их кровь. Ребята, если у кого из вас при себе мел, дайте: намажу, и все исчезнет. Негоже начальнику штаба быть в пятнах крови, да какой! Бандитской.

У Лили в сумке был мел. Иногда приходилось выходить к доске и чертить схемы облагораживания земельных угодий после победы на выборах. Она тут же извлекла кусочек драгоценного мела и подошла к Бздюнченко, который опустил перед ней глаза и ждал прикосновения, затаив дыхание.

– Готово, – произнесла Лиля, не глядя на своего тайного ухажера, после того как замазала пятно на воротнике рубашки.

Будущего президента тут же окружили журналисты, и поневоле возникла стихийная пресс-конференция. Городской глава Пень глядел в бинокль из своего кабинета и, когда узнал Вопиющенко, уронил бинокль на пол, набросил на себя плащ и спустился вниз с прижатой рукой к левому боку, подражая будущему президенту.

– Господин президент! Интеллигенция и все трудящиеся Пусто-Вонякинского района в моем лице приветствуют вас. Какие будут приказания?

– Господин Бздюнченко распорядится, – бросил будущий президент.

Бздюнченко подошел к Пню, взял его за локоть и отвел в сторону. Что они там говорили, какие распоряжения получал Пень, никто не слышал.

Избирателей собралось не более двадцати человек, в основном молодежь. Председатель Пусто-Вонякино Пень объяснял, что пенсионеры клюнули на кормушку Яндиковича, он им повысил пенсии, и потому не желают участвовать ни в каких сборищах. Тем не менее Вопиющенко произнес зажигательную речь, обещая, что после победы великая и могучая Америка завалит сельские и городские магазины товарами повседневного спроса и первоклассным продовольствием наподобие ножек Пеньбуша.

После зажигательной речи Вопиющенко на лобное место вышел Бздюнченко. Он не повторял слова своего босса, а только дополнил их. Он напугал слушателей до смерти тем, что если они проголосуют за Яндиковича, то Яндикович продаст матушку Украину москалям в рабство, и тогда прощай незалежность. А что такое незалежность? Это свобода, это высокая зарплата, это работа по душе, это бесплатное обучение и бесплатное образование, это, наконец, долголетие граждан… свыше ста лет, никак не меньше. Это свободные браки, регулируемое деторождение и… цветение вишен в начале января.

Фото– и телекамеры щелкали беспрерывно, и если бы не клич – обед в столовой готов, они бы не смогли остановиться. Каждый стремился запечатлеть великое историческое событие, имеющее невыразимую значимость для судеб страны и ее граждан.

Четыре человека: Вопиющенко, Бздюнченко, врач Герман и личная секретарша Лиля, сели за отдельный столик, где в больших деревянных мисках сверкал украинский борщ и стояли бутылки с самогоном-первачком. Герман выставил на стол сало и чеснок, а также флакончик с жидкостью, нейтрализующий запах чеснока.

Вопиющенко тут же набросился на любимое блюдо, запивая крепким самогоном, пивом и сухим белым кисловатым вином.

Вскоре великие люди покинули столовую, чтоб перейти в местную сауну, и тут будущий президент почувствовал себя плохо, гораздо хуже, чем в прошлый раз в гостях у Юлии.

Буквально на днях в одной знаменитой клинике закрытого типа врачи-косметологи делали ему вливание с целью омоложения организма и, видать, что-то перепутали: либо он принял повышенную дозу, либо его организм среагировал на непроверенное лекарство, но он, после сытного ужина, почувствовал жар во всем теле. А потом это грешное тело начало чесаться. А лицо оказалось в мелких волдырях.

«Что делать? – испугался кандидат в президенты и закричал: – Где Жования? Позвать сюда Жованию!

Жования появился тут же, не успев надеть брюки на потное тело, поскольку только что вышел из сауны.

– Что с тобой, кацо? – спросил Жования.

– Смотри, что у меня с лицом? Как я теперь буду выступать перед публикой?

– Не переживай, кацо. Тебя отравили, понял? Отравили. Твои враги тебя отравили, да у них ничего не вышло.

– Да никто меня не травил. Это была неудачная процедура по омоложению лица, вот и все. При чем тут отравление?

– Ты, кацо, чудак и ты не понимаешь, что теперь твой рейтинг в народе поднимется на недосягаемую высоту. Ты станешь президентом. Только надо раскрутить это отравление по всем каналам.

– Если так, тогда я согласен. В кресле президента даже урод будет хорошо смотреться. Пусть я буду уродом, но я займу это кресло.

Тут и Бздюнченко подоспел. Он уже услышал это слово: Жования говорил очень громко.

– Я беру на себя этот вопрос. Страна сегодня же узнает, что кандидата в президенты отравили, но он, слава Богу, остался жив.

И Бздюнченко тут же приступил к исполнению своего обещания. Врач Герман без колебаний подтвердил, что господин Бздюнченко абсолютно прав. Тут же были допущены журналисты, некоторых уже подняли с кроватей, но многие находились в сауне. Защелкали фотоаппараты, включились видеокамеры, начали скрипеть перья, и даже произошел маленький инцидент между корреспондентом руховцем и корреспондентом газеты «Так», которую финансировал тоже Вопиющенко.

Сам Виктор Писоевич появился перед журналистами поддерживаемый телохранителями с двух сторон и с трудом произнес знаменитую фразу, ставшую крылатым выражением: «Вы нас не отравите!»

– Это работа Яндиковича и его штаба, – добавил Бздюнченко с места.

– Не бб-будем называть этту фамилию вслух, – произнес Вопиющенко жалким голосом, держась за живот. – Н-на-род и так догадается. И журналисты не с-смогут обойти этот вопрос стороной. М-моя нация, мой народ должен знать: н-нас нельзя от-травить!

– Народ у нас жалостливый: все отдадут голоса за нашего Виктора Писоевича. Мы победим в первом туре. Победа будет за нами. А там начнем сажать бандитов в тюрьмы, как завещал Чорновол. Слава Украине! – распалился Бздюнченко.

 

14

Кто отравил Вопиющенко, какие такие силы приложили руки к его здоровью, которые он никогда не назвал, а отсюда любой смертный может сделать вывод, что он сам отравился, а точнее, обезобразил свое лицо, стараясь омолодиться, – до сих пор неизвестно. Но во время предвыборной кампании, благодаря обезображенному лицу, его рейтинг достиг небывалой высоты. Народ проникся к нему жалостью, а с жалостью людские сердца погрузились в чувство, называемое любовью. Вопиющенко не прогадал. Должно быть, он и сам не предполагал, чем кончится попытка омолодить лицо, и мужественно терпел, полагаясь на вознаграждение со стороны избирателей.

Отныне он появлялся перед телекамерами в новом облике, выглядел жалко, и люди, особенно представители слабого пола, лили слезы, будто их единственные чада не смогли выбраться из загоревшегося здания и сгорели заживо. Конечно, лицо это зеркало души человека и, если это лицо стало вдруг обезображенным, оно вызывает сожаление. К такому человеку люди начинают относиться с уважением, видят в нем мужество, силу и целеустремленность.

Виктор Писоевич это понял уже на третий день и, чтобы убедиться в верности своих прихлебателей, уверявших его в превосходстве над соперником, решил вместе со своей ватагой отправиться во Львов, в город, в котором, как ни в каком другом, подтвердится его мужество после «отравления».

На центральной площади Львова собрались десятки тысяч соотечественников, и стоило ему взойти на трибуну, как раздались не только овации, но и плач, будто к микрофону подошел раненый сам Иисус Христос.

– Москали! Москали! Геть! Геть москалей, – заглушали голоса его голос у микрофона.

– Что такое, почему меня не слушают? – обратился Вопиющенко к губернатору области Догу.

– Они кричат: москали виноваты в вашем отравлении. Подождите немного, они успокоятся, тогда вы продолжите свою историческую речь, – сказал Дог, низко нагибаясь.

– А, черт, вполне возможно, – пробормотал будущий президент и сам решил заплакать.

Толпа отчетливо видела заметно опухшее лицо, слабо светящиеся глаза, ушедшие вглубь, из которых капали слезы на трибуну, покрытую оранжевой материей. Переминаясь с ноги на ногу, он терпеливо, с присущим ему мужеством ждал, когда кончится плач на площади.

После того как стали раздаваться хрипы и закатываться глаза от выплаканных слез, Вопиющенко осторожно промокнул скопившуюся влагу на щеках и только потом начал свою сумбурную речь, которая, однако, снова вызвала бурю восторга.

– Вы нас не отравите! – изрек он знаменитую фразу, вызвавшую бурю восторга и гром одобрительных аплодисментов. – Я заверяю вас, дорогие земляки и единомышленники, в том, что нас не отравят, то есть я хотел повторить: вы нас не отравите!

– Москали, вы нас не отравите! – раздался вопль на площади.

Взбудораженная толпа, журналисты, историки, ученые западной части государства только эти слова и запомнили, и они вошли в историю, потому что все остальное, что сказал новоявленный лидер нации, а точнее всех галичан, смело можно отнести к словесной белиберде. Виктор Писоевич шамкал, старательно плевал в микрофон, а в конце своей сумбурной речи в который раз повторил: вы нас не отравите!

С этим кавалькада будущих оранжевых путчистов вернулась в Киев, дабы взять на абордаж Верховную Раду.

Юлия Болтушенко уже знала об «отравлении» своего партнера и тут же помчалась к нему на встречу. Она не только сопровождала его, но и вручила заготовленную речь, с которой Вопиющенко следовало выступить в стенах парламента. Они, как два голубка, сидели на заднем сиденье новенького «мерседеса», и здесь же ему удалось внимательно прочитать речь, сочиненную Юлией. Он благодарно улыбнулся и сказал:

– Тут нет моей знаменитой фразы «Вы нас не отравите». Можно ее внедрить в этот текст?

– Виктор, дорогой, добавь и трижды произнеси с трибуны эти слова, я буду кричать «ура», а члены партии наших двух блоков подхватят и начнут топать ногами, свистеть и даже ломать кресла. Это триумф. Дай я тебя расцелую.

Депутаты Верховной Рады были до смерти перепуганы известием о состоянии здоровья самопровозглашенного отца нации. Они с нетерпением ожидали его прибытия и выступления с высокой трибуны. «Отравленный» смертельным ядом, а затем и биологическим оружием кандидат в президенты явился на утреннее заседание и был встречен овацией не только своих единомышленников, но и многими депутатами из других фракций и блоков, проявившими жалость к отравленному кандидату. Наличие отравления сработало, увеличило имидж претендента на высокий пост.

– Вопиющенко – наш президент! Слава Вопиющенко, Украине слава, слава, слава, слава! Слава отравленному президенту! Нас не отравить!

Виктор Писоевич хотел погрозить пальчиком, ведь эту фразу он еще не произносил с трибуны парламанта, но в последний момент передумал и направился к трибуне, опираясь на руку худощавой дамы, достал из портфеля несколько отпечатанных листков и, мысленно облачившись в тогу Цезаря, начал читать:

– Уважаемые депутаты! Уважаемые депутаты блока «Наша Украина»! Господа депутаты других, в том числе и правительственных фракций, которые не испытывают ко мне симпатии, мало того, кто нас ненавидит! Кто задумал мое отравление? Мне совершенно ясно, кто. Но, господа, вы нас не отравите. Мы и народ – едины. А народ отравить нельзя. И нас отравить нельзя, потому что мы стоим на страже народа. Слава народу Украины!

– Слава, слава, слава! – гремело сто голосов в зале.

Депутат Пинзденик, депутат Курвамазин, депутат Школь-Ноль, закатив рукава рубашек, подскочили к трибуне, Вопиющенко уступил им место, и Пинзденик сказал:

– Ну, суки, кто хочет померяться силами, выходи. Кто отравил президента – выходи.

Депутаты других фракций втянули головы в плечи и от страха только сопели в две дырки. Каждый помнил, как молодчики из «Нашей Украины» громили зал несколько месяцев тому назад. Они полностью вывели из строя систему голосования, которая отражалась на табло, выдирая микрофоны и телефоны не только у своих кресел, но и на столе президиума. Председатель Верховной Рады Литвинов призывал к спокойствию до хрипоты. Он добросовестно исполнял свою роль до тех пор, пока и сам не получил по затылку.

И теперь в зале заседаний сидело еще триста депутатов от других фракций, но никто не решился поднять свой голос против хулиганов в тоге депутатской неприкосновенности.

После Пинзденика кудахтал Курвамазин, а за ним прорвался к трибуне Школь-Ноль. Депутат Школь-Ноль из фракции блока Юлии Болтушенко, выкатив глаза, начал так:

– Ураги Украины это русскоговорящие, так называемые украинцы, проживающие в восточных областях. Из вас, господа москали, надоть вытравить любовь к так называемому русскому языку – языку мата и попсы. Тильки один язык самый красивый на свете – украинский язык, на котором общается с нами наш будущий президент. Польский язык, язык моих предков, не мешало бы уравнять в правах с украинским. Я бы ишшо аглицкий язык изучил, вернее, разрешил бы его к употреблению на Украине. И то подумать надоть. Я, когда мне было шестнадцать, не то семнадцать лет, изучал аглицкий, он очень хороший, пся крев.

– И думать нечего, надоть внедрять, – громко произнес председатель «Руха» Поросюк.

– Повесить всех депутатов, кто не с нами, – воскликнула с места Юлия Болтушенко, пританцовывая. – Нету других предложений? Мы так и поступим, только опосля выборов. Я обращаюсь к великому сыну украинского народа Виктору Вопиющенко: господин президент великой, незалежной страны! Отправляйтесь в Австрию на лечение от смертельного яда, которым вас отравили верные псы бандита Яндиковича. А мы с ним тутечки разберемся.

– Повесим его, – стукнув кулачищем по башке соседа, произнес Бенедикт Тянивяму.

– Дозвольте! – стукнул лбом по крышке трибуны Школь-Ноль. – Я ишшо не кончил. Дык вот, бандит Яндикович незаконно носит воинское звание майора. Как так, я вас вопрошаю? Человек, который дважды сидел в тюрьме за тягчайшее преступление перед народом и перед всем человечеством, ни дня не прослуживший у армии, ни советской, ни нашей национальной украинской, носит звание майора? Кто ему присвоил это звание? Я уже несколько месяцев жду ответа из министерства обороны на свой депутатский запрос, но ответа так и не поступило. Значит, никто ему не присваивал звание майора, он сам себе присвоил. Ежели бы, не дай Господь, его избрали президентом, так присвоил бы себе звание генералиссимуса Украины. И тогда бы Украина стала провинцией москалей, они бы ее оккупировали, а нас, украинцев, обратили в рабов.

– Я хочу дополнить! – драл глотку депутат Бенедикт Тянивяму, у которого усы висели ниже подбородка.

– Да погодь ты, Тянивяму, я еще не кончил, – с досадой произнес Школь-Ноль.

– Все на восток, громить пособников москалей, – орал Тянивяму.

– Мне плохо, – едва слышно произнес Вопиющенко. – Но…

Юлия тут же подбежала к окружению будущего президента. Она в глазах, полных мучительных страданий, прочла, что он хочет.

– К трибуне, к трибуне! – шептала она и тянула его за рукав. – Эй ты, Пинзденик, убери эту шваль с трибуны. Сюда, сюда, вон микрофон. Внимание, говорит вождь, надежда всей Украины и Америки в пику москалям-поработителям.

Вождь, поддерживаемый Пинздеником, произнес одну фразу и закатил глаза.

– Вы нас не отравите… где билет на самолет до Вены? Мне плохо. Отравили. Но вы нас не отравите! – он вытянул руку и погрозил пальцем всему залу.

Зал снова замер. Многие депутаты, чьи отцы отсиживались в советских тюрьмах, боялись Вопиющенко как чумы. Даже действующий президент робел перед ним и его камарильей. В любой цивилизованной стране неонациста, пусть даже такого масштаба, приструнили бы без какого-либо труда. А действующий президент и правительство дипломатично молчали, боясь навлечь на себя гнев персонально.

– Петя! Где билет, ты заказал билет нашему будущему президенту? На карту поставлена судьба страны, – повернулась Юлия к олигарху и депутату Петру Пердушенко.

– Не надо заказывать, – сказал Пердушенко. – Поедем в аэропорт. Я набью начальнику аэропорта морду, и он выделит специальный самолет до Вены. Надо только назначить сопровождающих нашему будущему президенту.

Депутаты Пинзденик, Курвамазин, Дьяволивский взяли Вопиющенко на руки и вынесли из зала Верховной Рады. Пинзденик и Курвамазин держали Вопиющенко за руки, взвалив его, таким образом, на плечи, а Дьяволивский встал между ног больного.

– Слава нашему президенту! – крикнул он.

– Украине слава! – поддержал Пинзденик.

– Надо позвонить министру иностранных дел, – предложил Петр Пердушенко. – Пусть свяжется с Веной. К ним едет будущий президент Украины, а не хрен собачий. Пусть готовятся, венки, цветы, ковровые дорожки.

– Президент потерял туфлю, – схватилась за голову Юлия Болтушенко. – Я тоже буду сопровождать президента, я буду нести туфлю, а в Вене готовить для него украинский борщ.

– А кто будет командовать депутатами обеих фракций? – спросил Пердушенко.

– Никуда они не денутся. Они еще больше сплотятся… вокруг депутата Тянивяму, – сказала Юлия, возвысив депутата Тянивяму до самых небес.

– Нельзя этого делать. Депутат Тянивяму начнет гражданскую войну на нашей вильной Украине. Он считает, что в восточных областях живут одни москали и их пособники. Будет международный шкандал, – заметил Петро Пердушенко, выказывая, таким образом, дипломатические способности.

Будущий президент поднял палец вверх. Сразу воцарилась тишина.

– Не надо нам войны, – шептал он, икая, – в восточных областях тоже есть наши штабы по избранию меня в президенты. Подождите до выборов.

– До выборов! – поддержал Петро Пердушенко. – Юлия, ты остаешься в Верховной Раде. Без тебя Верховная Рада как без головы.

– Витюша, мой дорогой, наш дорогой, поправляйся скорей. А я позвоню в генеральную прокуратуру. Пусть возбуждают уголовное дело. Яндикович будет снят с кандидата в президенты как террорист-отравитель народного кандидата, практически уже избранного.

– Слава Украине! – скомандовал Пинзденик.

– Слава, слава, слава!

Виктор Писоевич тоже попытался произнести это слово, но почувствовал, что его тянет на рвоту.

Его усадили в «мерседес», и кавалькада из трех машин тронулась в аэропорт.

 

15

Депутат Курвамазин, один из самых говорливых в Верховной Раде, втайне надеялся на самый высокий пост после победы Вопиющенко на выборах. Казалось, он был наиболее умным и даже одаренным оратором среди оранжевой братии. По любому вопросу, который рассматривался депутатами в качестве закона, будь то выпас скота в засушливую погоду или разведение английских бульдогов, он мог выступать до десяти раз в течение одного дневного заседания. Причем он приводил такие убедительные аргументы, что поневоле верилось: все депутаты – затаившиеся враги нации, кроме депутатов фракции «Наша Украина», куда входил и сам выдающийся оратор. Но ни Вопиющенко, ни Пинзденик, ни Пердушенко, ни Бздюнченко его не то что не замечали, скорее, недооценивали, а точнее, не любили. Они его постепенно стали ненавидеть как опасного соперника и потому пустили слух, что Курвамазин москаль, поскольку у него русская фамилия. Во всяком случае, корни Курвамазина в России. Все, в том числе и будущий президент, делали вид, что Курвамазина как бы не существует, хотя он всегда выступал на украинском языке и ни разу не употребил русского слова, а вдобавок обливал русских грязью, как только мог.

Исключительным красноречием и проклятием в адрес старших братьев и всех восточных сородичей, кто общался между собой на русском языке, Курвамазин все же добился того, что его перестали называть бранным словом «москаль». Но не больше. Украинские националисты, как и фашисты, были убежденными сторонниками чистой украинской крови, без примеси москальской в результате смешанных браков. Шовинистическая бацилла, поразившая мозги Вопиющенко еще со студенческих времен и особенно, когда он работал бухгалтером в сельской местности на западе Украины, привела его к особой национальной идее, которую, похоже, стал поддерживать не только запад, но и центр Украины. Странно, что лидеры западных стран, в которых мирно живут представители многих национальностей, в том числе исповедующие ислам, не зная никаких национальных проблем, словно не замечали, что их выдвиженец, кому они оказали не только моральную, но и материальную поддержку, скатился в болото национализма. Видимо, все еще действовал страх перед великой восточной страной, обладающей атомным оружием.

Депутат Курвамазин настойчиво убеждал себя в теории чистой украинской нации и считал, что раз он родился на Украине, вышел из утробы матери украинки и только отец у него русский, то он может считать себя чистым украинцем. Он готов был отказаться от москаля отца. Но этого от него никто не требовал. В этом не было необходимости: у Вопиющенко достаточно было пинздеников, школь-нолей, тянивяму, пердушенков да болтушенков. Таким образом, Курвамазин оставался невостребованным вопреки его унизительной лояльности и бесстыдному угодничеству. Гораздо позже, когда он очнется от шока, перенесенного в результате того, что его обошли по всем направлениям и все, кому служил умом и сердцем, Курвамазин начнет очень осторожно и очень мягко замечать ошибки своих соратников и даже образует свою партию, все еще лояльную банде Вопиющенко. Это мягкое поглаживание против шерсти, как и его облизывание ступней, снова никто не заметит. Такова судьба ретивого, заблудившегося в двух соснах политика и горе-оратора, которого жена называла Цицероном до тех пор, пока он сам в это не уверовал.

Вот и сейчас Юрию Анатольевичу не хватило места в машине, где в полулежачем положении ехал великий сын украинцев, будущий президент. Его, после унизительных просьб, едва пригласили в машину Школь-Ноль и Бенедикт Тянивяму, и то Бенедикт зажал его так на заднем сиденье, что Юрий Анатольевич все время вытирал рукавом пот с лица, протирал очки, дабы видеть, куда они так долго едут.

– Это москали виноваты, – произнес Юрий Анатольевич, когда убедился, что они подъезжают к аэропорту. Но на его фразу никто никак не среагировал. Это задело его самолюбие. Хотелось повторить эти мудрые слова так громко, чтобы у коллег в ушах зазвенело, но в это время депутат Крольчук стал выказывать недовольство тем, что у фракции нет доступа к складам оружия на случай войны Запада с Востоком, и тут же предложил разумный выход:

– Надо довести до сведения шефа идею о том, что те миллионы долларов, которые мы получаем из США на избирательную кампанию, надо использовать на подкуп избирателей…

– Да не на подкуп, что это за нецивилизованное слово? А на помощь избирателям, которых власть довела до нищеты. Яндикович их довел… при помощи москалей. Вот им и надо оказывать помощь. Надо завлекать молодежь. Молодежи по доллару, то есть по пять гривен хватит, и голос наш.

Курвамазин стал натирать правый висок и внутренне ругать самого себя за то, что он так позорно прошляпил эту идею, не высказал ее вовремя, а ведь он носился с ней почти неделю, все откладывая на потом. Правда, он хотел передать свое умственное изобретение лично будущему президенту в надежде, что он-то, наконец, оценит его по достоинству. Но опять не получилось.

В аэропорту он выскочил первым, глубоко вдохнул свежего воздуха и, расстроенный, прослезился. Благо его слез никто не увидел, очки скрыли душевные муки, редко все же, но находившие на него в минуты отчаяния.

Пердушенко быстро решил вопрос с билетами и количеством сопровождающих, но и здесь Курвамазин остался не у дел.

«Завтра в Верховной Раде никому не дам выступить, – решил он в отместку за невнимание к своей персоне. – Буду стоять возле председательствующего и перед его глазами подавать заявку на очередное выступление. Цель моих выступлений: разоблачить Яндиковича, русскоговорящих и москалей. Я покажу, на что я способен, я докажу свою преданность Чорноволу, Поросюку, Вопиющенко, Пинзденику и прочей сволочи!»

Он почесал бородку клинышком, стоя перед расписанием вылета самолетов. Самолет уже улетел, все машины с водителями ушли в город, а он остался один на один с депутатским удостоверением. Правда, это удостоверение помогло ему добраться до Киева на городском транспорте.

Домой он вернулся во втором часу ночи. Лицо у него было бледно-желтым и хмурым, он сопел от злости на себя и на весь мир, устроенный так негармонично и несправедливо по отношению к нему, великому сыну Украины, вынужденному влачить жалкое существование рядового депутата парламента и, главное, пребывать в тени.

Его жена Одарка, полтавчанка чистой украинской крови, торчала на кухне, нервничая от нахлынувших на нее подозрений и обманчивых чувств: а вдруг его убили? А вдруг он задержался у какой-нибудь крали и начисто забыл о ее существовании?

И вдруг… она несказанно обрадовалась, когда он открыл и запер за собой дверь, а потом стал снимать кожаный пиджак, освобождая согнутые плечи.

– Пришел таки, ну, слава Богу, а я уже думала, авария какая в дороге произошла, подставили тебе ножку враги твои и мои. Ты так всегда здорово выступаешь, я слушаю, и слезы из моих воспаленных глаз капают мне на подол. Ты мудрый, талантливый олатор, как и львовский губернатор, Юлий Цезарь. Тильки я боюсь, шоб тебе не всадили разрывную пулю в печенку, как Столыпину здеся, в Киеве.

Юрий Анатольевич хотел цыкнуть на Одарку, чтобы умолкла, но она уж больно удачно, от души говорила о своем восхищении его ораторским искусством. Одарка была гораздо моложе его и сохранила свою фигуру в отличном состоянии, несмотря на рождение дочери и сына. Она была лучше остальных, особенно тех дам, которые заседали в Раде, его ненавидели, и он их терпеть не мог. Именно благодаря Одарке он поставил крест на амурных делах, что позволило ему держаться великим мужем, никогда не расплываться в улыбке перед кем бы то ни было, не обнажать своих неприглядных зубов перед телекамерами и фотообъективами. Он слыл среди депутатов загадочным и непредсказуемым, смахивая на старого профессора, неразгаданного ученого, эдакого Леонардо да Винчи периода украинской оранжевой революции.

– Сало с чесноком и бутылку горилки, – приказал он Одарке, подставляя бороду для поцелуя. – Президент любит сало с чесноком, и я должен полюбить это блюдо. Оно, это блюдо, сугубо украинское, национальное.

Одарка тут же извлекла его любимое блюдо и достала бутылку «смирновской» водки, а себе полусладкое шампанское.

– Реве та стогне Днипр широкий, – запела Одарка после бокала шампанского.

– Уймись, не до песен сейчас, – произнес великий муж, морщась от ядреного чеснока. – Сейчас смута на Украине. Блок Яндиковича готовится расколоть Украину на восток и запад. Налицо гражданская война.

– О Боже!

– Но это еще далеко не все.

– О Боже, помилуй нас.

– Вокруг моего имени ястребы Яндиковича плетут интриги.

– О Боже! Мой великий олатор! Мой Сисерон. Во имя отца и Сына и Святаго духа! Это происки москалей.

– И, похоже, они это делают успешно. Наш будущий президент и его окружение предпочитают держать меня от себя подальше, и я вынужден пребывать в тени. Как я ни стараюсь доказать им свою преданность, они, похоже, не верят мне. Видать, моя фамилия меня подводит. Я уже жалею, что не взял твою фамилию при вступлении в брак.

– Ой, лышенько мое! Давай переименуемся. И я хочу этого. Наконец я верну свою девичью фамилию Червяк. И получится не депутат Курвамазин, а депутат Червяк. Червяки живучи, даже в пургу и холод зарываются глубоко в землю, а когда солнышко пригреет, выползают на радость другим червякам. Давай, а?

– Боюсь, что поздно уже. Могут возникнуть подозрения, что я маскируюсь, хочу скрыть свое москальское происхождение. А это еще хуже. Могут изгнать из фракции, и мы окажемся на мели. Свои откажутся, чужие не примут, что тогда делать?

– Может, переметнемся к москалям, а что? Такого олато-ра возьмут, ить в России только Троцкий был таким олатором, как ты.

– Троцкий жид, а я щирый украинец. Отец, правда, подпортил мою национальность. Но родителей не выбирают. И лидер нации это должен знать, но, видать, Борис Поросюк его подзуживает, боится, как бы я не стал его конкурентом при получении должности министра иностранных дел.

– А ты вынеси этот вопрос на обсуждение в Верховную Раду. Ты ни в чем не виноват, – сказала Одарка.

– Я уже думал об этом. Если бы не Бенедикт Тянивяму, не Пинзденик, не Поросюк и прочие арийцы украинской нации. Даже наш будущий президент у них под пятой в вопросах национального вопроса. Правда, я до сих пор не разобрался, кто кем руководит в национальном вопросе.

– Тогда к москалям: они нас любят, и мы их полюбим, – предложила Одарка.

– Это невозможно. Как писал Шевченко? Кохайтеся чернобрыви, та не с москалями… Я останусь щирим украинцем, я докажу это всяким Пинзденикам. Если наши политики, мои коллеги, не могут оценить мои заслуги, то это сделают потомки, я в этом уверен. Памятник мне воздвигнут на месте Богдана Хмельницкого, продавшего Украину москалям.

– Дай-то Бог, – сказала Одарка, обнимая мужа. – Я, может, дождусь такого счастливого момента.

– Если меня здесь не поймут, я попрошусь во Львов губернатором. Виктор Писоевич меня с удовольствием назначит. Иногда мне приходит мысль в голову, что они меня побаиваются и сам Виктор Писоевич в первую очередь.

– А почему так?

– Видишь ли, всякий руководитель не терпит людей умнее себя, талантливее себя.

– Да, это верно, – согласилась Одарка. – Я, когда ты выступаешь в Верховной Раде, думаю: никто так красиво, никто так правдиво и убедительно не говорит, как ты. Даже твои противники слушают, уши развесив. А твои единомышленники просто завидуют тебе, у них так не получается: Дьяволивский из Львова шамкает и брызжет слюной, Пердушенко слишком громко кричит и бьет кулаком по трибуне, наводя на слушателей страх, Тянивяму плохо выговаривает слова, а Школь-Ноль переливает из пустого в порожнее. Прицепился к Яндиковичу за то, что тот майор, и долдонил целый час об этом. Да пущай хоть енерал, какая разница, лишь бы мы победили, правда, дорогой?

– Истинная правда. Я когда выступаю, стараюсь не в бровь, а в глаз.

Одарка допивала третий бокал шампанского, а он еще и рюмку не опрокинул: знал за собой слабость. Если переберет, станет негодным как мужчина и Одарка будет всю ночь плакать, утверждая, что он разлюбил ее совсем.

 

16

Юрий Анатольевич проснулся в пять утра и тут же обнаружил, что пижама влажная и следы этой влаги расположились небольшими кружочками на простыне. Это бы еще ничего, но тут же он прислушался к биению сердца, а оно колотилось, будто он только что трусцой преодолел трехкилометровое расстояние и приблизился к финишу. Правый бок онемел, и по телу бегали мурашки. Но он обрадовался, что проснулся и перед ним возник реальный мир, а не тот, в котором он пребывал во сне. А сон был такой яркий, но такой дурной, а точнее ужасный – не выразить словами. Он куда-то бежал с группой вооруженных людей, своих единомышленников-бандеровцев, через леса и болота в погоне за москалями до тех пор, пока сами не попали в подземелье. Их туда заманили москали своей хитростью и изворотливостью. К тому же один москаль без усов погрозил ему пальцем и громко произнес: своих предаешь? Но из этого подземелья, в котором шипели змеи, был выход, поскольку москали словно испарились – никто не сделал ни одного ответного выстрела, никто не произнес: братцы, не убивайте, мы ваши братья, давайте прекратим, наконец, вражду. Все единомышленники Юрия Анатольевича палили из всех охотничьих ружей и даже из автоматов, а потом стрельба прекратилась. Только один депутат Верховной Рады из Львова Дьяволивский оказался рядом со связанными руками, без штанов и с оторванным членом, который, очевидно, москали сунули ему в пасть, потому что он только мычал.

– Выплюнь эту гадость! – закричал Курвамазин. – Что с нами, где мы?

Дьяволивский снова стал мычать, а потом начертил на стене кровью, сочившейся из пальца: незалежность! И тут же исчез. Юрия Анатольевича обуял страх. К тому же он услышал шипение змей. Одна змея уже начала ползти по спине, а шипение усиливалось по мере того, как она приближалась к уху.

– Помогите! Спасите!

Только тогда Одарка, не порывая со сном, толкнула его локтем в печенку, и он проснулся. Некоторое время он верил, что москаль его ударил прикладом в область печени, потому что Одарка продолжала храпеть как ни в чем не бывало. Но потом все же, по мере того как реальный мир начал проникать в его сознание, он пришел к выводу, что никаких москалей нет и не могло быть, а удар в печень он получил сам: при повороте ударился об острый локоть Одарки.

– Ах ты, Господи Боже, экий страшный сон ты мне послал. Нет ли здесь какого тайного предзнаменования? Конечно, я понимаю, что великим людям часто снятся дурные сны. Но… москали все же бежали от нас, мы их преследовали. Но почему мои единомышленники – львовяне и депутаты из Галичины – исчезли? Остался один бедный Дьяволивский с членом во рту, но и он исчез, растворился во мгле. А потом эти змеи… Змеи, рожи. Рожа ты, рожа, красавица рожа, дорогая рожа, я тебя изнуряю, я тебя изгоняю… из ретивого сердца, из легких, печени, из белых грудей, из кости, из жилья, из ясных очей.

Юрий Анатольевич бросился в комнату к книжным стеллажам и нашел сонник, быстро разобрал значение слов «змея» и «рожа» и ужаснулся: змея – коварство, предательство; рожа – тяжелая болезнь, не только телесная, но и духовная, в первую очередь духовная.

Все сходится, решил он, холодея. Болезнь я уже получил, и довольно давно. Искупался в холодном Днепре ранней весной и схватил… простатит, который привел к аденоме. Теперь у меня аденома. А от аденомы нестоиха. Он порылся в библиотеке и нашел сборник заклинаний, в том числе и от нестоихи, и с превеликим удовольствием, стоя на коленях, запричитал: «Встану я, раб Божий… благословясь, и пойду перекрестясь, в чистое поле, под красное солнце, под млад светел месяц, под частые звезды, мимо Волотовы кости могила. Как Волотовы кости не дрогнут, не гнутся, не ломятся, так бы у меня, раба Божьего Юрия, фирс не гнулся, не ломался против женской плоти. Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа, аминь. Господи, благослови, Господи, прости, Господи, помози! Как у стоячей бутылки горлышко завсегда стоит прямо и бодро, так бы у меня, раба Божьего Юрия, фирс завсегда стоял на плоть женскую, и во всякое время для любви и для похоти телесные, аминь, аминь, аминь!»

Никто в Верховной Раде не знает об этом. И не узнает никогда. А что касается предательства, то их уже было неисчислимое количество. Депутат Пердушенко предал меня? Предал. Мы с ним вместе бизнесом занимались, я мог бы быть богатым человеком, но ведь он, Пердушенко, все сгреб под себя, у него сотни миллионов в зарубежных банках, а у меня кукиш. Я по существу нищий человек, живу только на депутатскую зарплату и больше ничего. Иногда, правда, будущий президент подбрасывает да высокие должности обещает. Скорее бы уж эти выборы прошли.

Последняя мысль, мысль о выборах, за которыми последует назначение на высокую должность, немного согрела его мятущуюся душу, он даже начал варить кофе на кухне, но змеи, явившиеся во сне, не давали покоя. Ведь змея это коварство, предательство. Кто его предаст в очередной раз? Неужели Дьяволивский? Хитрая бестия. Должно быть, Вопиющенко ему тоже должность обещает после победы на выборах. Дьяволивский, правда, реже выступает с речами, чем он, но речи Дьяволивского более, так сказать, соленые, перченые, что ли, в них больше злобы и непримиримости к москалям. Если он станет премьером – беда. Он всех россиян, проживающих на Украине, вырежет, сгноит или отправит в тюрьмы. А их немало, около десяти миллионов. Но это же война. Все в нем бурлило, все негодовало, только фирс висел ливерной колбасой и не проявлял признаков жизни.

Выпив три чашки крепкого кофе, он полностью взбодрился, сна не осталось ни в одном глазу. Благо бриться не надо: бородка клинышком просто шик. Курвамазин ушел в свой рабочий кабинет и стал готовиться к выступлениям на предстоящем утреннем и вечернем заседаниях Верховной Рады. Вопросы, подлежащие обсуждению, на сегодняшний и на завтрашний день он знал.

Одарка проснулась в девять утра и, как была в ночной рубашке, вошла к нему в рабочий кабинет.

– Мой пупсик, мое перышко подслеповатое, ты уже работаешь на благо отчизны? Ну, поцелуй свою Одарку-кухарку. Кто ето говорил, что кухарка будет править государством? Чорновол или Вопиющенко? Если ты будешь министром иностранных дел, я с тобой зачну ездить по странам Азии и Америки. А ежели начнешь игнорировать свою Одарку, то я начну претендовать на управление государством. А покажи, что ты там написал, может, любовную записку кому, а? Ну-ка признавайся, лучше будет.

– Одарка, мне уже пора, – сказал муж. – Я опаздываю.

– Великие люди не опаздывают, они только задерживаются, – сказала Одарка, лаская своего мужа масляными глазами.

Всегда подтянутый, аккуратный и точный, Курвамазин опоздал к началу заседаний ровно на пятнадцать минут. Никто его не спрашивал, почему он опоздал, никто не встречал его овациями, а председательствующий посмотрел на него только когда он уселся на место и только тогда едва заметно улыбнулся. Обсуждалась поправка к закону о гражданах Украины, живущих за рубежом.

Из четырехсот депутатов на заседании присутствовало меньше половины, но и те вели себя из рук вон плохо: кто-то разговаривал по мобильному телефону с женой, кто с любовницей, кто с партнером по бизнесу, кто друг с другом, кто травил анекдоты, а кто и вовсе расхаживал между рядами.

А депутат Пердушенко не только кричал в трубку громче всех, но еще и стучал кулаком по столу и употреблял крепкие словечки. По существу на заседании работали только два человека – председательствующий Литвинов и выступающий на трибуне. Каждый выступающий знал, что его речь транслируется по радио и телевидению на всю Украину и на другие страны.

Юрий Анатольевич только уселся и подал заявку на выступление перед телекамерой, но тут к трибуне подбежал депутат Дьяволивский. Высокий, крепкого телосложения человек решительно оккупировал трибуну и тут же сунул руку во внутренний карман, чтоб извлечь заготовленное выступление, но текста там не оказалось.

– Козни москалей, – махнул он рукой и начал свою сумбурную речь. – Уважаемые депутаты, уважаемый Владимир… короче, господа. Национальный вопрос наша фракция, фракция Вопиющенко, шо означает владеть не только ненькой Украиной, но и москалями, поскольку раньше была Киевская Русь и где-то там, на севере, наши земляки-бедолаги поселилися и от нечего делать начали распивать горилку, курить махорку, женились на татарках и основали Московию. Потом расплодились, проклятые, разрослись, численно увеличились до такой степени, шо их стало больше нас. А када они поняли это, они замыслили и нас поработить. В этом им оказал услугу Богдан, как его там?… Хмельницкий. Народ Западной Украины не любит его, и я, ваш покорный слуга, не люблю его також. К слову должен сказать, шо тутечки, был у памятника, долго стоял, плевался и думал: шо ты, сука, продал Украину-неньку, сколько тебе за это москали заплатили?

– Депутат Дьяволивский! По существу, пожалуйста, – сказал председательствующий.

– Счас будеть по сучеству! Господа депутаты! В так называемой братской стране России, будь она неладна, проживает свыше двух мильонов щирых украинцев. Доколь мы будем терпеть, шоб москали там над ими издевались и называли их хохлами? Доколе, до каких пор, я спрашиваю вас, народные депутаты? Я предлагаю послать протест от имени Верховной Рады и указать: коль мы хохлы, то вы москали. И далее. Почему в нашей Украине так много русских школ, а у России ни одной украинской? На каком основании многие наши телеканалы балакают на русском языке, языке мата и попсы и прочей уличной брани и непотребных выражений, а красивый, певучий (Реве та стогне Днипр широкий) наш ридный язык москали запретили? Почему ни одной украинской газеты у Москви нет? А мы тут сидим и обсуждаем черт знает что. И ишшо. И это самое важное! Президент России Попопутин, хитрый и коварный и, должно быть, умный, как наш будущий президент Вопиющенко, затеял хитрую игру про двойное гражданство. Еще бы! Ему нужны наши хлопцы для войны в Чечне. Не следует также забывать, шо в нашей вильной Украине проживают русские, их свыше десяти мильонов, представляете, шо будет, если им дадут российское гражданство? Да они нас поработят. Однажды утром мы проснемся, а нам скажут: все! Украина в составе России. Тогда прощай свобода, прощай… незалежность. Мы рабы, вот кто мы. Я предлагаю прямо сейчас дать бой двойному гражданству. Фигу вам, а не двойное гражданство, москали неугомонные. А вот, забыл, значит…

«Гм, черт, как чешет, а? – подумал Курвамазин, ковыряясь в носу. – Сколько гнева в его лице с пупырышками. Видать, он умывается в Днепре, а Днепр течет к нам из России. Наши так называемые братья отравили днепровскую воду. Ее надо вначале кипятить, и лишь потом умываться». Он уже приподнялся с места, готовый взобраться на трибуну, но Дьяволивский, не реагируя на предупредительный сигнал и на последующее отключение микрофона, продолжал произносить речь, стучал по трибуне и даже грозил кулаком председательствующему. Он с еще большей энергией стал доказывать, что его мать, великая гражданка Львовщины, отсидела двадцать пять лет в концлагерях в Сибири, а получает пенсию наравне со всеми. На этом месте председательствующий выключил микрофон, но оратор не сходил с трибуны, пока его не вытащили за шиворот. Казалось, национальный вопрос его больная тема. В кулуарах он с пеной у рта доказывал, что украинская нация – самая молодая нация в смысле независимости и она еще свое покажет. Почему бы Украине не иметь своего атомного оружия? Почему бы не ликвидировать враждебный язык и не внедрить родной во все уголки великого государства? Избиратели Львовской области звонят ему беспрерывно с требованием наказать отщепенцев, живущих в восточных областях.

 

17

Юрий Анатольевич почесал затылок и направил свои очки на подходившего соратника Дьяволивского.

– Ты что, сука старая, чешешь с трибуны по десять минут? Это же нарушение регламента. Три минуты дается для выступления, а ты занял больше десяти, почти тринадцать минут по моим часам. И мое выступление проглотил. Так не годится.

– Я тшинадцать минут держал речь, а ты прошлый раз щемнадцать, помнишь, тебя стаскивали с трибуны оба председательствующие? К тому же ты выступаешь по десять раз на утреннем заседании и столько же на вечернем. У тебя блат, ибо только по блату можно так часто болтать на всю страну. Я тут подсчитал, что ты за этот сезон выступил более тысячи раз. И если учесть, что мы оба от одной коровы «Нашей Украины» пьем молочко и ожидаем еще от нее масла, то какая разница, кто из нас выступает, лишь бы больше критики высказывалось в адрес нашего противника на выборах. Надо как можно чаще поливать его грязью. Любое предложение правительства Яндиковича мы должны не принимать, а заваливать, помня ленинское выражение: чем хуже – тем лучше. Надо их оплевывать, да так, чтоб живого места на теле не было.

– Ты истинный бандер – западник… польский шпион. Что это за выражение «тшинадцать, щемнадцать?» Чей это язык? Странно слышать такую речь из уст того, кто борется за чистоту украинской нации. Сколько раз я тебя поправлял?

– А, вшистко едно, – философски ответил депутат и великий драматург Дьяволивский. – У меня-то корни польские. Я потомок Речи Посполитой, и у меня патологическая ненависть к москалям. Это заложено в генах. Поляки никогда не подружатся с русскими, хоть они, как и русские, – славяне.

– Почему?

– Да потому что они посылали своих королей на Москву и не встретили радушного приема. Вот почему. Я думаю: наш будущий президент разделяет со мной понимание этого вопроса. И ты тоже поляк, хоть и носишь русскую фамилию.

– Я поляк? Да ты что, офонарел, что ли? Да я щирый украинец, по матери, конечно, – защищался Курвамазин, сгребая свои бумаги в папку. – Извини, мне надо отлучиться по малой нужде.

После получасового перерыва, как только прозвучал сигнал, означавший, что пора собираться и регистрироваться, Курвамазин занял трибуну, но председательствующий сказал, что время принимать решение и приступать к обсуждению следующего вопроса.

– Уважаемые депутаты, уважаемый Владимир Михайлович. Я не могу сойти с этой трибуны, пока не выскажу свою мысль: депутатская совесть мне не позволяет это сделать. Да и мои избиратели требуют, чтоб я высказался. Итак, о каких национальных меньшинствах может идти речь? Разве москалей у нас мало, разве это меньшинство, да это же целая армия. Донецкая, Харьковская, Днепропетровская, Запорожская, Николаевская области, Крым – это сплошные москали. Россия уже призывает их к себе. Это динамит в пороховой бочке. Пусть выбираются к ядреней фене. А мы… проголосуем за Вопиющенко и заживем, как в Англии, Голландии, Франции, Германии и США. Тогда нашим гражданам не надо будет работать на москалей. А сейчас семь миллионов украинцев работают за пределами Украины. Правильно сказал депутат Дьяволивский: их там называют хохлами, издеваются над ними. Я обращаюсь ко всему народу: граждане вильной Украины! Вы меня слышите и видите. Я вас призываю голосовать за Вопиющенко, ибо после избрания Вопиющенко президентом нашей неньки Украины Америка завалит нас всех ножками Пеньбуша, Франция обеспечит одеждой, а Германия автомобилями, Италия мобильными телефонами и… санузлами. За кандидатуру Вопиющенко голосуем все. Хотите иметь все бесплатно, хотите стать богатыми, как в Германии, и ничего не делать, как в Германии, голосуйте за Вопиющенко!!!

Раздался гром аплодисментов. Предложение Курвамазина было встречено аплодисментами нескольких фракций – фракцией Вопиющенко, Болтушенко и руховцами. Они точно знали, что это предложение понравится многим обывателям, проживающим в разных областях Украины. Что может быть лучше: ничего не делать и все иметь. Неважно откуда это будет поступать. Фракция коммунистов хоть и не аплодировала Курвамазину, но это выступление ей тоже понравилось. Ведь все депутаты-коммунисты, кто выступал с трибуны Верховной Рады, высказывали тоску по былым временам, когда государство заботилось о каждом своем рабе. Именно тогда была нищенская заработная плата, бесплатное медицинское обслуживание, бесплатное обучение не только в школах, но и в высших учебных заведениях.

Председатель Литвинов в конце этой речи заморгал глазами, глянул на табло и быстро отключил великого оратора. Но уже было поздно: воробей выскочил из клетки, его уже не поймаешь. Он что-то промычал, но голос его заглушали повторные, еще более продолжительные рукоплескания членов фракции Вопиющенко, Юлии Болтушенко и депутатов-руховцев. Курвамазин высказал гениальную идею, дающую шанс на победу Вопиющенко на предстоящих выборах. Ни один народ, голодный и нищий, не привыкший к упорному труду и пристрастный к алкоголю, не откажется от чужого изобилия, а что касается голосования, то он проголосует за кого угодно. Так было и в России в семнадцатом году: русская интеллигенция поддержала психически неуравновешенного человека, выдвинувшего лозунг: мир – народам, фабрики и заводы – рабочим, земля – крестьянам. Интеллигенция расплатилась за свое заблуждение и доверчивость сразу же: часть была изгнана, остальная – безжалостно уничтожена, а что касается народа, в том числе и украинского, то он заплатил за большевистский переворот жизнью около ста миллионов человек.

И сейчас произошло как бы прозрение в головах туповатых, но чрезвычайно амбициозных и агрессивных депутатов фракции Вопиющенко, насчитывающих в своих рядах сто человек. Гром аплодисментов раздавался по всей стране: все, кто слушал трансляцию по радио и смотрел по телевизору, стали задумываться: а может, действительно, утопающий в роскоши Запад завалит нас мясом, колбасой, маслом, одеждой и мы насытимся, оденемся и заживем все как люди?

Теперь председательствующий взывал к порядку и к совести депутатов. Но это было бесполезно: единомышленники Курвамазина повыскакивали со своих мест и стали подходить к оратору, чтоб пожать ему руку.

Председательствующий разозлился и снова объявил перерыв.

Через полчаса заседание возобновилось. Речь пошла об инвалидах. Курвамазин первым подошел к трибуне… под аплодисменты своих единомышленников.

– Я только что говорил с Вопиющенко, звонил ему в Вену, и он одобрил мой почин. Он сказал, что не так давно ездил в Вашингтон и беседовал с Пеньбушем. Пеньбуш обещал… кроме того, жена будущего президента – американка, это немаловажный фактор. Бывший идеолог антикоммунизма и антирусизма Пробжезинский – первый ее друг. Так что дело, как говорится, в шляпе. Нечего нам укреплять Россию, давайте будем укреплять Запад: Украина европейская, но не азиатская страна, как Россия, которая спит и видит нашу ридну неньку на коленях. Не бывать этому! Наш путь на Запад! Слава Украине и Америке!

– Слава, слава, слава! На Запад, на Запад! – заревели депутаты фракции Вопиющенко.

– Прошу вас по существу, – умолял распоясавшихся депутатов Литвинов. – Речь идет об инвалидах. Мы уже принимали подобное решение, но никто инвалидов не берет к себе на работу. Владельцы предприятий предпочитают платить штрафы, лишь бы инвалидов не держать у себя на производстве.

– Кончай бодягу, Курвамазин, – закричал с места депутат от компартии Мироненко. – Владимир Михайлович, я прошу слова.

– Я еще не кончил, – сказал Курвамазин. – Я требую привлечь Яндиковича к уголовной ответственности за преступления перед народом. Где он был пять лет? В тюрьме сидел… за злодеяния! Как он пролез в премьеры? Как он осмелился выдвинуть свою кандидатуру в президенты страны? Как – я вас спрашиваю! Вы слышите меня, граждане Украины? Ну, как вы можете голосовать за бывшего зэка?

– Вы допускаете непарламентские выражения, прошу воздерживаться от непарламентских выражений, – робко заметил председательствующий. – Депутат Курвамазин, вы уже вышли за пределы регламента. Прошу садиться.

Курвамазин направился к своему месту, победно глядя в глаза каждому из своих сообщников. Но почему-то никто не аплодировал. Депутаты Пердушенко, Пинзденик, Дьяволивский и другие, кто был уверен в высоких постах и внушительных портфелях в правительстве Вопиющенко, почувствовали в Курвамазине серьезного соперника. На самом деле даже Пердушенко и Бздюнченко не осмелились звонить боссу в Вену, спрашивать, как у него здоровье, а Курвамазин сделал это, не задумываясь. Интересно, о чем еще они там говорили? Надо внедрить подслушивающую аппаратуру.

– Ну и сука ты, опередил меня, – сказал Дьяволивский Курвамазину, когда тот сел на свое место с победной улыбкой, не сходившей с его лица.

Но Курвамазин не слушал его, он рылся в бумажках, искал текст следующего выступления. Он планировал выступить в этот день до десяти раз. И надо сказать, своего добился. Мало того, он выступил не десять, а двенадцать раз.

Дьяволивский затаил на него злобу и стал усиленно думать, как бы насолить сопернику. В удобный момент извлек булавку из галстука и внедрил ее в кресло Курвамазина так, чтобы она впилась в мошонку оратора, когда тот плюхнется после очередного выступления. Но Курвамазин садился как-то так, что вогнал иголку глубоко в кресло, а мошонка не пострадала. Как он так умудрился, Дьяволивский никак понять не мог.

Когда решался вопрос, что такое металлолом и насколько пересекаются интересы государства с металлоломом, Юрий Анатольевич уже стоял на трибуне и произносил речь о том, что металлолом продается москалям, а москали переплавляют его и делают из него оружие, направленное против вильной Украины. Дьяволивский в это время уже в третий раз вставил иголку в сиденье великого оратора. Только Курвамазин направился к своему месту, как Дьяволивский поднялся и пошел к трибуне. Он тоже произнес пламенную речь и договорился до того, что в огромном полумиллионном количестве инвалидов на Украине виноваты, как это ни прискорбно, те же москали. Это они затеяли войну с Гитлером, это на их стройках и заводах работают украинцы и получают увечья, а получив такое увечье, возвращаются на свою родину, потому что не желают жить среди москалей. Речь не произвела впечатления на депутатов, но Дьяволивский все равно был награжден: Курвамазин с трудом поднялся с места и медленным шагом, полусогнувшись и произнеся проклятие в адрес москалей, направился в туалет извлекать иголку из ягодицы. «А, получил, – злорадствовал про себя Дьяволивский, – нечего высовываться впереди планеты всей».

 

18

Огромная часть населения великой страны облегченно вздохнула лишь после того, как Генеральная прокуратура возбудила уголовное дело по факту отравления Виктора Писоевича, претендующего на пост главы государства. Молодые люди некоторых западных областей, психологически готовые взять в руки не только вилы, топоры, но и оружие, чтобы выйти на улицы, успокоились настолько, что свои протесты и неофашистский шабаш решили отложить на более поздний срок.

Правонационалистические силы, поддерживаемые из-за океана, получили наиболее сильный козырь против левых, поддерживающих Яндиковича. Однако левые тоже не дремали. Они организовали группу депутатов и направили в Вену к больному кандидату в президенты и его врачам. Но измученный и злой лидер нации не пожелал с ними встретиться. Тогда огорченные депутаты оккупировали лечащих врачей. Врачи пожимали плечами, не понимая, что же от них хотят.

– Нам нужно подтверждение, что кандидат в президенты Вопиющенко был отравлен. Наша Генеральная прокуратура возбудила уголовное дело по этому факту. Мы цивилизованная страна и не можем себе позволить варварские методы борьбы с соперником на пост главы государства, – заявил руководитель депутатской группы от партии, соперничающей с партией отравленного Писоевича.

– Никакого отравления нет, – сказал врач. – Анализы подтверждают, что ваш будущий президент болен, у него желудочно-кишечный тракт в аварийном состоянии. Жаль, что у нас нет анализов на более ранней стадии заболевания, тогда мы могли бы более точно определить, действительно ли его кто-то отравил. В этом случае у нас был бы более точный диагноз. Может, такая вспышка, вернее обострение застарелой болезни от нервов? У него нервы никуда не годные.

Анализ, над которым трудись лучшие медицинские светила, показал, что никакого отравления не было. Это вызвало двоякую реакцию со стороны избирателей. Одни обрадовались несказанно, другие проявили недовольство. Особенно неистовствовали депутаты фракции Вопиющенко. Руководитель штаба избирательной кампании тут же собрал пресс-конференцию и высказал мнение, что его босса отравили биологическим оружием. Страна снова пришла в ужас. На Украине нет биологического, равно как и атомного, оружия – откуда взялось это оружие. Газеты и другие средства массовой информации снова получили жирный кусок пирога и начали трубить на весь мир о страшном биологическом оружии.

Пришлось снова ехать в Вену.

Австрийские врачи, надо отдать им должное, не пошли на сделку с совестью, не клюнули на обещанные миллионы Пердушенко и Болтушенко и подтвердить, что их пациент был отравлен биологическим оружием, категорически отказались. Группа депутатов-оппозиционеров вернулась в Киев и выступила с докладом в Верховной Раде. Великий человек обвинялся в мошенничестве. Сам себя отравил для того, чтобы устроить огромный скандал на всю страну и на весь мир. Но он просчитался.

После доклада, разоблачающего лидера «Нашей Украины», два депутата от оппозиции, Курвамазин и Дьяволивский, влезли на трибуну одновременно.

Дьяволивский с пеной у рта доказывал, что семнадцать юношей стоят с флагами под окнами Верховной Рады и требуют прекратить дискредитацию великого человека, а Курвамазин свою речь стал читать по бумажке.

– К оружию! – призывал Дьяволивский.

– Послушай ты, бандер, ретируйся пока отселева, – сказал Курвамазин и ударил его коленкой в промежность.

– Я кончил, – завопил Дьяволивский, корчась от боли.

В зале раздались аплодисменты, послышался хохот. Обсуждение вопроса, связанного со здоровьем будущего президента, продолжалось два дня. Депутат Пердушенко, человек могучего телосложения, притащил два чемодана с лекарствами от малокровия, кишечника, желудка, позвоночника и импотенции. Группа депутатов с Юлией Болтушенко во главе встретила Виктора Писоевича в аэропорту, они очень просили его показаться в Верховной Раде.

– У меня нет настроения, – недовольно сказал великий человек. – И потом, почему такое внимание к моей персоне? Я скромный человек, болею, как и все.

– Нет, нет, вы великий человек, – воскликнула Юлия и всплакнула.

– Вытри слезы, здесь не место слезам, – недовольно произнес лидер нации. – Я тебе открою тайну. Я пытался омолодиться, и врачи, чтоб у них руки отсохли, видимо, мне не те уколы дали, а может, те, но переборщили. Они уверяют, что неадекватно среагировал мой организм. Может, это и происки наших северных соседей: врачей подкупил Кремль. Вот почему я имею право думать, что меня отравили. Ты сейчас следи за нацией и докладывай мне: плачет моя нация или так себе, только о своем брюхе заботится.

 

19

Депутаты Верховной Рады так и не дождались своего кумира и вынуждены были, по истечении трех дней пустых надежд, перейти к обсуждению плановых вопросов – заготовке и продаже цветных металлов, а также транспортировке из одной отсталой, но развивающейся страны в другие развивающиеся страны.

Депутат Курвамазин трижды выступал по этому вопросу. Он предложил продавать цветные металлы по более низким ценам только тем странам, которые поддержат независимую от России Украину и пришлют своих наблюдателей с национальными флагами. Это, конечно же, Грузия и Польша.

Депутат Дьяволивский не подходил к микрофону, он все сидел и строчил, и строчил. То ли донос на депутатов из других фракций, то ли послание польской девушке Юзе, родители которой когда-то жили в Лемберге, то бишь во Львове, и оставили там имущество, захваченное большевиками, или москалями, поскольку большевики и москали это одно и то же. А может, он готовил настоящее революционное выступление перед депутатами, но это выступление он планировал осуществить, когда в зале будет Вопиющенко. Все складывалось хорошо для Дьяволивского, за исключением одного: Вопиющенко, как назло, не появлялся в стенах Верховной Рады. Лучшие врачи, которых он посещал и которые его посещали, работали над одной-единственной проблемой: как устранить пупырышки на лице, как убрать опухоль, которой перекосило лицо лидера нации. Женщины-то ладно, президенту простится любое уродство, но как посмотрят на это избиратели, захотят ли они иметь президента, у которого изуродовано не только лицо, но и весь организм? А то и мозг. Ведь мозг пострадал больше всего: участились галлюцинации, лидер нации часто впадал в детство, ратовал за принятие непопулярных решений, пробовал ходить задом наперед и многое другое.

Еще совсем недавно он, красавчик, сердцеед, хоть и с усилием, но выжимал американскую улыбку, будучи вышколенным женой-американкой, перед телеэкраном, чем приводил в неописуемый восторг своих многочисленных поклонниц по всей стране, а теперь… что будет теперь, он и сам не знал. Набрякшее лицо, утолщенные губы и нос величиной с кулак – таков облик кандидата в президенты.

Мог ли человек, страдающий многочисленными болячками, всего лишь кандидат на высокий пост, но никак еще не президент, красоваться перед экранами телевизоров в таком виде?

Эти и другие вопросы мучили слабый ум депутата Дьяволивского. Тем более что он был во Львове, когда там выступал страдалец за интересы народа, почти Иисус Христос в образе Вопиющенко. Дьяволивский так ахал и охал и хватался за сердце, что ему пришлось вызывать «скорую помощь». О своих чувствах, испытанных им во Львове, он и собирался рассказать депутатам Верховной Рады, будучи твердо убежден, что это выступление – историческое.

Но лидер не появлялся, и депутат Дьяволивский не выходил к трибуне.

После долгих уговоров Виктор Писоевич в интересах своей нации все же согласился появляться перед телекамерами, давать интервью журналистам и даже выступать на майдане перед оранжевой толпой, но категорически отказался сдавать анализы для дальнейшего лабораторного исследования. Что им руководило – никто не знает. Злые языки распускали слухи, что лидер нации боялся разоблачения, поскольку его никто не травил: он сам отравился неимоверным количеством сала, а возможно, при попытке омоложения.

После посещения косметологов, не сумевших добиться результата, Виктор Писоевич выступил на пятом канале, доложил, что здоров, несмотря на то, что его пытались отравить деструктивные силы.

Женская половина страны, прилипшая к экранам телевизоров, просто ахнула, увидев его в новом физическом качестве. Сердобольные дамы, слава Богу, не разочаровались в нем, нет, наоборот, он стал им ближе, роднее. Они начали доставать платки, вытирать слезы, всхлипывать, а некоторые даже принялись голосить, и не только у себя дома, но и на улицах.

– Что делать? – спрашивали мужья на западе страны, шевеля усами. – У него пройдет это, как только он станет президентом, – утешали они своих жен. – Бедный, он пострадал. За что, спрашивается? За народ, должно быть. За нас. Нет, наш Витюша это не Яндикович, наследник Кучумы. Кучума… стыдно такой великой стране иметь такого президента. Да он двух слов связать не может. А этот, он не говорит, а поет на трибуне. За него надо голосовать, только за него. И ни за кого другого. Кроме того, он подружится с Пеньбушем, ведь его можно считать зятем Америки, коль он женат на американке украинского происхождения. Америка богатая страна, что ей стоит завалить нас товарами, продуктами, автомобилями, построить нам дороги, новые города. Хватит нам в нищете пребывать, локти кусать, на сытых иностранцев глядючи.

– Вот видите, что я вам говорил? – сказал Бздюнчеко. – Наш народ – это стадо баранов, им идеи нужны, перспективы, американская помощь, а не ваше лицо. С лица воды не пить. Верно я говорю, Юля?

Юлия тяжело вздохнула.

– Верно, верно, – произнесла она чисто механически, глядя в пол. – Моя фракция, часть моего народа не свернет с пути, который нам предначертал наш великий, мудрый, наш несчастный президент. Я не могу поднять голову и как прежде разглядывать прелестные черты его лица, как это было всякий раз во время наших деловых встреч. Эти встречи были так непродолжительны и только деловые, хотя некоторые злые языки плели и плетут всякие небылицы о том, что у нас с Виктором Писоевичем более тесные взаимоотношения.

– Юлия, ты слишком много говоришь, – сказал Бздюнченко, бросая на нее тяжелый взгляд. Ему хотелось сказать еще больше, но рядом сидел президент, и ни к чему было развивать эту тему. Он много раз говорил своему кумиру Вопиющенко о том, что Юля может его дискредитировать, что она болтушка, что ее готовятся объявить в международный розыск за финансовые махинации в России, но Виктор Писоевич всегда отмахивался от продолжения этого неприятного разговора. А ведь он, Бздюнченко, ревновал: Юлия слишком много времени отнимала у будущего президента, отрывала его не только от жены-американки, но и от политики, от руководства фракцией.

Скрестив пальцы рук и положив ногу на ногу, Бздюнченко многозначительно и скупо улыбнулся и только потом сказал:

– Виктор Писоевич, кажется, у нас с вами неплохие взаимоотношения с министерством иностранных дел. Надо позвонить этому балбесу в МИД и сказать, чтобы он как можно дольше задержал заявления избирателей, проживающих или работающих в России, на предмет открытия там избирательных участков. В России четыре с половиной миллиона украинцев. За кого они будут голосовать, как вы думаете?

Вопиющенко пожал плечами, будто теперь ему было все равно, за кого в России проголосуют украинцы.

– За Яндиковича, конечно, – сказала Юлия без запинки. – В таком случае наша победа под большим вопросом, – высказал крамольную мысль Бздюнченко как руководитель штаба избирательной кампании.

– Что ты сказал? Думай что говоришь! Мой народ, моя нация – за меня, они пойдут за меня в огонь и в воду. Я вооружу свою нацию, я покажу этим восточным москалям, где раки зимуют, – произнес будущий президент.

– Это хороший козырь, – спокойно сказал Бздюнченко, но его надо использовать в последнюю очередь. А сейчас…

– Что сейчас, что сейчас, говори, не тяни кота за хвост, – нервно спросил будущий президент.

– Виктор Писоевич, не кипятись, а выслушай, – приказала Юлия. – У заместителя председателя Верховной Рады лоб хоть и узкий, но в этой недозревшей тыкве мозги есть. Говори, Бздюнченко.

– Вопрос сводится вот к чему. МИД должен задержать эти заявления до последнего дня. Если ЦИК (центральная избирательная комиссия) не примет решения до двенадцати ночи об открытии в России сорока одного избирательного участка, то мы там откроем всего два избирательных участка, – высказал наконец главную мысль Бздюнченко.

– А как быть с западной диаспорой?

– Там около пяти миллионов наших щирых украинцев, и они проголосуют за нас, потому что Вопиющенко и Запад это одно и то же, а потому там можно открывать хоть сто избирательных участков, хоть двести, разницы никакой. Чем больше, тем лучше. Надо сделать так, чтоб украинцы, проживающие в других странах, имели возможность проголосовать все до единого, это около трех-пяти миллионов голосов в нашу пользу, а в России на двух участках проголосуют до пяти тысяч человек, никак не больше. Ну как, подходит?

– Молодец, – сказал будущий президент. – Мой первый указ после выборов будет о присвоении тебе ордена Владимира Великого. Считай, что орден уже на твоей груди.

– Мне бы тепленькое кресло, триста гектаров земли, какой-нибудь санаторий в Ялте, – сказал Бздюнченко.

– Кем же ты хотел бы быть?

– Премьером, – тут же выпалил Бздюнченко.

– А это не хочешь? – скрутила и сунула ему в нос дулю Болтушенко. – Я руководитель партии, блок Юлии Болтушенко, слышал? Так вот знай: должность премьер-министра за мной. В нашей вильной Украине женщина еще не была на таком высоком посту. Я буду первая. Виктор Писоевич, скажи, права я или не права?

– Хватит тебе первого зама, – вынес приговор Бздюнченко.

– Друзья мои, давайте не будем делить шкуру неубитого медведя, я ведь еще не победил на выборах, а вы уже делите должности между собой и еще чего доброго передеретесь. После моей победы будем обсуждать эту проблему, а сейчас давайте продолжим. У меня вопрос к начальнику штаба моей избирательной кампании. Как мы сможем помешать ЦИК принять постановление об открытии избирательных участков в России в количестве сорока одного?

– Очень просто, – заявил Пердушенко. – Мы придем туда часам к восьми-девяти вечера и скажем: дорогие члены ЦИК, вы можете вынести решение об открытии избирательных участков в России после двенадцати ночи, но никак не раньше. До двенадцати ночи вы не сможете принять такое решение: мы вам все тут переломаем либо угостим пивом за дружеской беседой. Выбирайте, что лучше.

Пердушенко так разошелся, что, казалось, никто его не остановит. Но Виктор Писоевич провел ладонью по подбородку, который чесался, потом поднял указательный палец к потолку.

– Но ведь там охрана, нас просто не пустят на заседание избиркома.

Юлия рассмеялась.

– А для чего у нас депутаты такие, как Пердушенко, Пинзденик, Дьяволивский, да Бундоренко, да Бенедикт Тянивяму? Я бы даже Курвамазина с собой взяла. Это же богатыри. К тому же все мы неприкосновенны. Даже я, слабая женщина, дам в морду охраннику, и мне ничего не будет.

– Это я не могу не одобрить, – сказал кандидат в президенты. – А в МИД я позвоню. Если этот бугай выполнит нашу просьбу, я оставлю его министром иностранных дел на ближайшие десять лет.

– Звони и немедленно. Эту акцию следует провести за несколько дней до выборов, – велела Юлия.

– Группу наших богатырей подбери тщательно. Курвамазина не приглашай, он хилый и старый. Он замечательный болтун, а болтуны хороши на трибуне, но не годятся на баррикадах, – произнес Вопиющенко умные слова, ощущая постоянный дефицит умных слов после собственного отравления.

 

20

В эту субботу Курвамазин отдыхал, он, правда, дурно спал почти всю ночь, но в четыре утра заснул как убитый, погрузился в другой мир на целых шесть часов и вернулся в реальную действительность только в десять утра. Завтрак уже давно был готов. Одарка подошла к кровати и начала нежно гладить его по бороде. Тут он открыл глаза, и жена всплеснула руками от радости. Еще бы, не только глаза светились добрым благородным светом, что было редким явлением в семье, но желтоватая, а точнее, восковая кожа лица знаменитого мужа немного порозовела. Это так обрадовало супругу, что она начала напевать песню, которую пела когда-то в молодости и которая так нравилась молодому Курвамазину, будущему знаменитому мужу, настоящему Сисерону. Однако, вместо того чтобы поднять руки и прижать Одарку к груди, он ни с того ни с сего воскликнул:

– Голосуйте за Вопиющенко, он наш президент!

Сказав эти слова, он тут же вскочил и поднял руку кверху, как истинный галичанский бандер Школь-Ноль.

– Что с тобой, Юрик? – испугалась супруга. – Пойдем к столу, мой дорогой, мой Цацарон.

– Власть Яндиковича – бандитская власть. Мы покончим с ней. Мне приснился сон: Вопиющенко победил и предложил мне пост министра иностранных дел. Но я отказался. Хочу быть премьером, а там, через десять лет, президентом. Наш дорогой Виктор Писоевич к этому времени подохнет, вернее, отправится на тот свет. Сон символический, не правда ли?

– Вот сюда, дорогой, умой личико и садись к столу, – предложила Одарка. – Я тебе сто грамм налью, ты опрокинешь и придешь в себя, а то я боюсь. А вдруг…?

– Это хорошо, но мне нужна трибуна, я должен выступить, – категорически заявил профессор, академик, доктор юридических наук, а потом уж и муж.

– Потерпи, дорогой, до понедельника. В понедельник вся страна тебя будет слушать. Нет лучшего олатора, чем ты, Цацарон.

– Понедельник это слишком долго, это далеко. Народ должен знать правду, народ ждать не может, он не должен ждать. Пока я умываюсь и кушаю, ты обойди подъезд, пригласи соседей, соседи тоже народ, я выступлю перед ними с речью. Это будет важная, содержательная речь. В пользу будущего президента, который уже сейчас именует себя лидером нации, а что будет потом, когда он станет президентом? Мы его назовем гением, а я буду его замом. Давай обходи подъезд, собери всех: стариков, старух, молодежь, детей… мне нужна аудитория.

– А в парламенте? – спросила супруга. – В парламенте тоже будешь держать речь?

– И в парламенте тоже. Я должен переплюнуть Цицерона, который выступал обычно в сенате, а я буду не только в сенате, то бишь в парламенте, но и по месту жительства.

– Но, голубчик…

– Никаких но. Отправляйся немедленно. Фартук только сыми да новые сапожки надень, те, что жена Вопиющенко привезла, она недавно вернулась из Америки, там ей Пробжезинский подарил. Она ходила в них целых два дня, потом ей надоело, и она распорядилась выбросить их в мусорный бак, а я тут как тут, вытащил из бака как историческую ценность и положил в портфель. У этих сапожек не только великолепный вид, но и чудесный запах, от них исходит что-то такое великое, я даже не могу сказать что. Тут все смешалось – господин Пробжезинский, его подруга Катрин и будущий лидер нации.

– А иде они?

– У меня в портфеле. Я разрешаю тебе открыть портфель, достать сапожки и внедрить их на обе ноги, а потом… обойди весь дом, отработай подарок, который я тебе привез. Знаешь, как я долго стоял у величественного президентского дома, ждал, когда президент спустится по ступенькам, чтобы увидеть его и передать план устройства государства? Но он не появился, видать, принимал процедуры, потому что на ступеньках было много людей в белых халатах, сновали вверх-вниз и не отвечали на мои поклоны. Все равно я был вознагражден… сапожками Катрин.

– Я хотела только сказать, что многие уже уехали на дачу и большую аудиторию собрать навряд ли удастся. И потом, сколько войдет слушателей в нашу квартиру?

– Сколько войдет, столько и будет. Могут и в коридоре постоять, – сказал парламентский и семейный Цицерон.

Одарка поднялась на семнадцатый этаж на лифте и стала нажимать на кнопки звонков незнакомых квартир. Жильцы подходили к глазку и, видя, что там стоит баба с озабоченным лицом, открывали дверь и спрашивали, что надо.

– Мой муж депутат Верховной Рады Курвамазин приглашает вас послушать его лекцию на тему: «Вопиющенко и дерьмократия». Вход бесплатный.

– А вы его служанка?

– Я его законная жена, любимая супруга, только что пельмени ему сварганила, сметаной полила, бутылочку поставила и бегом сюды к вам для приглашения. Он кушает и готовится к речи одновременно. Он выдающийся олатор. Разве вы его не видите по телевизеру? Мой муж Цацарон двадцать первого века. А сапожки какие он мне подарил, только поглядите. Это сапожки супруги будущего лидера нации, – тараторила Одарка, пританцовывая.

– Ваш муж хороший болтун, а мы болтунов не любим.

– Какая у вас квартира, какой номер по порядку, дайте посмотреть. А, семьсот девяносто пять. Надо запомнить. После тридцать первого октября, когда Вопиющенко приступит к обязанности президента, Юрий Анатольевич станет премьером. Учтите это.

И тут расстроенная Одарка повернулась на сто восемьдесят и по боковой лестнице спустилась на шестнадцатый этаж. Здесь тоже ничего хорошего. Один мужик, правда, вышел с ребенком на руках и, выслушав ее, спросил:

– А сто грамм дадут?

– Это не принято, но я, так и быть, налью вам, уважаемый, только вы скажите, за кого отдадите свой голос на выборах, за Вопиющенко или за бандита Яндиковича. Он майор, но не служил у армии, а майора получил. Он, который всю жисть в тюрьме сидел, а потом был выпущен на короткий срок и тут же стал премьером. За кого, ась? А наш Виктор Писоевич енерал, запомните это. Разница между енералом и майором существует, так-то, любезный.

– Ни за кого. Мой отец состоит в такой вере, которая запрещает любое голосование до четвертого колена, – сказал мужчина лет тридцати, захлопывая дверь.

– Ох, ты, лышенько мое! Да как же быть-то? Знаете, сто грамм не могу налить: мой муж олатор не разрешит. Бывайте, как говорится, мне тутечки больше делать нечего.

Только на десятом этаже две старухи, тугие на ухо, согласились без всякого уговора посетить местного Цицерона. Одна только спросила:

– А что это за имя такое Сисярон? Ненашенское это имя. Идти страшновато, а вдруг изнасилуют, а потом зарежут?

Одарка долго объясняла, пока старухи не успокоились.

Прошло долгих два часа, как Одарка ушла собирать аудиторию, но Курвамазин не особенно беспокоился. Он усиленно готовился к дебатам со своими слушателями, среди которых были, по его мнению, и оппоненты, придерживающиеся противоположных взглядов. Когда Одарка сунула ключ в замочную скважину, он уже стоял над своими шпаргалками, готовый открыть рот. Скрипнула дверь, вошла Одарка, а за нею следом две старушки на цыпочках.

– Юрий Курвамазин, фракция защитников отчизны, блок Виктора Вопиющенко «Наша Украина», – произнес оратор, заглядывая в бумажки. – Я должен заявить следующее. Граждане вильной Украины! До каких пор мы будем терпеть преступный режим? Давайте покончим с преступным режимом. Осталось несколько дней до выборов президента. Голосуйте за Вопиющенко – народного кандидата, который уже избран президентом. Я говорю: уже избран, потому что знаю: это так и будет.

Старухи отодвинули платки, открыли ушные раковины, но о чем говорил «Сисярон», не разобрались.

Старуха Фрося поманила пальцем Одарку и, как ей показалось, тихо спросила: иде тут тувалет? У меня мочевой пузырь слабый.

– Вопиющенко и мочевой пузырь вам вылечит, только отдайте свой голос за Вопиющенко. Это я вам гарантирую, клянусь честью.

Фрося, не слыша голоса Цицерона, направилась в туалет, а другая старуха выразила желание отведать овсяной каши.

– И каша вам будет, только отдайте свой голос за Вопиющенко. Все, я кончил. Кто желает высказаться, прошу. Одарка, тебе слово.

Одарка собралась с мыслями довольно оперативно и, так как выступала всегда без бумажки, тут же начала:

– Как только победит Вопиющенко, туалеты не только в домах, но и на улицах будут работать круглые сутки, а овсяной каши хоть отбавляй на каждом углу в каждом магазине по дешевой цене. Любой пенсионер сможет на свою пенсию купить десять килограмм овсяной каши, два килограмма свеклы и два батона хлеба. В каждом доме будет висеть портрет великого президента, который будет выдаваться бесплатно по предъявлении пачпорта. Что еще я могу сказать, дорогие граждане старшего поколения… наш президент сделает так, что ни у кого болячек не будет и вам, бабушка Фрося и Евдокия, не придется ходить в туалет по пять раз за ночь. А мой муж, Юрий Анатольевич, как премьер-министр тоже проявит о вас заботу. Можете задать ему сейчас любой вопрос устно или в письменном виде.

– А лифт будет работать? – спросила старуха Фрося.

– А сколько будет стоить бутылка кефира? – робко спросила Евдокия.

– Как только пройдут выборы, цены на кефир будут доведены до нуля. Вопиющенко – это зять Америки, и как только он начнет издавать указы, цены на основные продукты питания пойдут вниз, – отчеканил Курвамазин.

– О, тогда и хлеб можно будет купить к чаю, а то и слоеную булочку. Голосуем за Яндиковича, – сказала бабушка Фрося и встала со стула.

Курвамазин вытаращил глаза. Одарка подошла к Фросе и сказала ей на ухо довольно громко:

– За Вопиющенко надо голосовать, а не за Яндиковича. Вопиющенко – благо для народа, а Яндикович, это, это… он благом не пахнет.

– Ой, запомнить бы…

– А вы нам запишите фамилии, – сказала Евдокия. – Как его, вашего-то протеже… Вонющенко, кажись.

– Запиши им и гони их отсюда, – приказал муж.

Обе старухи ушли, каждая с апельсином в руках. Одарка вернулась в кабинет мужа и уселась в кресло без приглашения. Она посмотрела на мужа смеющимися глазами и громко произнесла:

– Слово имеет депутат Курвамазин, прошу!

Курвамазин встал, поправил очки и произнес первую фразу, не заглядывая в бумажку:

– Юрий Курвамазин, братство единства и согласия, фракция «Наша Украина», блок Виктора Вопиющенко! Уважаемые депутаты, уважаемая Одарка! Наша кухня находится в убогом состоянии. Икры нет, ножек Пеньбуша тоже нет, даже французский коньяк с трудом достанешь. А почему? Да потому что страной управляет кучка бандитов во главе с Яндиковичем. Он присвоил себе воинское звание майора, как утверждает Школь-Ноль, и я с этим согласен, потому как в звании майора он руководит страной, а страной должен руководить генерал. До выборов осталось всего ничего. Мы победим еще в первом туре. Тогда у нас икра будет, ножки Пеньбуша тоже и вообще Америка завалит нас продуктами питания и одеждой. Потерпи, Одарка моя дорогая.

Тут он услышал аплодисменты Одарки, оторвался от бумажки и посмотрел на нее через массивные очки. Странно, но лицо супруги не вызвало у него восторга. Он тут же нахмурился и уткнулся в бумажки.

– Вместе с тем, – продолжил Цицерон свою неоконченную речь, – надо, если быть объективным, признать следующее: госпожа Одарка допускает серьезные недоработки в ведении домашнего хозяйства. А именно: часто подает жареную картошку двух, а то трехдневной давности, иногда попадаются заплесневелые отбивные, отчего у меня, когда я стою на трибуне и произношу речь перед депутатами и всем народом, происходит подозрительное урчание в брюхе. Все это может привести к тому, что я схвачу такую же болячку, как и наш выдающийся президент Вопиющенко. И что тогда будет с нашей страной? У президента болит желудок и у премьер-министра болит желудок. Сначала нас начнут жалеть, а потом… потом могут возненавидеть либо, в знак солидарности, все получат такую же болезнь. Мы получим больную нацию. Наши враги уже твердят, что мы больны на голову. Но это так, по злобе. А вот Вопиющенко действительно болен. Желудок у него никуда не годен, а теперь, после отравления биологическим оружием, и голова может дать сбой. Но, госпожа Одарка, все, что я здесь говорю, относится к строгой государственной тайне: кадастр № 45/6667–12. Благодарю за внимание.

Одарка всплеснула руками, затем схватилась за голову и убежала на кухню. Юрий Анатольевич принял это за аплодисменты и облегченно вздохнул.

 

21

Начальник штаба избирательной компании Бздюнченко собрал команду единомышленников к пяти часам вечера на так называемый пленум.

Все члены избирательного штаба обладали скромными умственными способностями, но отличались из ряда вон выходящими амбициозными замашками, беспардонной наглостью и соответствующим поведением. Каждый считал, что он пуп земли и, как только Вопиющенко станет президентом, ему будет предложена самая высокая должность. Следует оговориться: скромные умственные данные любого члена команды Вопиющенко компенсировались изрядной физической силой, довольно крепким телосложением, что позволяло действовать по принципу: сила есть – ума не надо. Ведь практически любую власть, если она не идет в руки добровольно, берут силой. Как было в России в семнадцатом году? Кучка бандитов во главе с коротышкой Лениным, снабженная миллионами немецких марок, захватила власть силой, а потом во всех учебниках это трактовалось как воля народных масс.

Все революции совершались в столицах. Вот и в Киеве должна произойти такая революция. Начальник избирательного штаба и собрал пленум, чтоб обговорить штурм ЦИК в одну из ночей, чтобы не дать возможность утвердить избирательные участки, находящиеся на территории России, где проживает украинская диаспора в несколько миллионов человек.

Сам Бздюнченко не отличался той физической силой и даже наглостью, которой обладали другие члены команды. И в отличие от других, у него был только один диплом о высшем образовании, в то время как остальные имели дипломы кандидатов наук, значились профессорами и даже академиками, а в действительности не имели даже среднего образования. Так, у Заварича-Дубарича было несколько дипломов, хотя он окончил всего лишь шесть классов.

Дипломы кандидатов и докторов наук продавались на любом переходе в метро, как, впрочем, и в Москве, и стоили копейки.

«С такими ребятами, – подумал Бздюнченко, – можно не только власть захватить, но и горы свернуть. Их физические данные – это дар природы, тут ни дать, ни взять: как есть, так есть. Плечистые ребята с хорошо накачанными мускулами, богатырскими скулами, владеют приемами самбо и каратэ. Пердушенко, Бенедикт Тянивяму, Дьяволивский, Залупценко, Рыба-Чукча, Турко-Чурко, Заварич-Дубарич, Пинзденик – просто богатыри. Даже лидер нации с завистью смотрит на них и сам делает все, чтобы не плестись в хвосте».

Все были в сборе, а президент задерживался. Депутаты начали нервничать. Даже Пердушенко поддался нервозности, правда, никто этого не заметил: он умел скрывать все внутри себя, и ни один мускул на его лице не дрогнет, в то время как его коллеги трясутся от злости.

«Юлия с ним, с моим кумом, соблазняет его, курва неуемная, хочет вытеснить меня с законного кресла премьера еще до завершения оранжевой революции», – думал Петя.

Через сорок минут появился Виктор Писоевич: он вылупился из потайной двери, как привидение, и занял место в последнем ряду. Даже не все заметили лидера нации. И тут же, легкая как перышко, Юлия ворвалась с центрального входа с сияющей улыбкой на лице. Она раскидала свою одежду по спинкам кресел, оставив на шее только оранжевый шарфик да маленькую дамскую сумочку табачного цвета под мышкой. (Производство оранжевых дамских сумочек еще не было налажено, поскольку у руля государства все еще находился маленький плюгавенький Кучума, ненавистный оранжевому и не оранжевому народу, что создавало благоприятную почву для захвата власти любой экстремистской группой).

– Я так счастлива, так счастлива, – запела Юлия, кружась перед столом, за которым сидели великие люди.

– Есть какие-нибудь новости? – спросил Пердушенко, нахмурив брови.

– Не скажу.

– У нее на руках отречение Яндиковича от участия в выборах, – прорычал великан Бандераренко. – Он знает, что борьба за кресло президента бесполезна, га-га-га!

– Говори скорее! – потребовал Пердушенко. – Не томи душу.

– Друзья мои, я рада оттого, что вы у меня такие богатыри и никогда женщину, такую как я, не дадите в обиду. А то Москва объявила меня преступницей и потребовала моего ареста. А что касается отказа Яндиковича от президентской гонки, то это принесло бы нам только вред. Пусть он будет, ибо что это за гонка в одиночку? Кого, собственно, перегонять, одного себя, что ли? А может, Курвамазина?

– Виктор Писоевич, а она права, ей-богу, права, – сказал Бздюнченко, глядя на последние ряды, где скромно сидел будущий президент в скрюченном виде.

– У меня новость, я просто так к мужикам не врываюсь, – сказала Юлия.

– Какая?!

– Какая?!

– Ради Бога, какая?

– Группа великих писателей Галичины, – Юлия назвала несколько фамилий, – всего двенадцать человек, обратились к украинскому народу с призывом отдать свой голос за Вопиющенко Виктора Писоевича. Это выдающиеся писатели украинского народа и всего Евросоюза. Как только мы победим, мы переведем их великие произведения на все языки мира. Мне уже звонили из Евросоюза по этому вопросу. Вы слышите, Виктор Писоевич? Выходите из закутка, садитесь в президиум. Президиум без вас похож на балаган. Вон Бздя с длинной шеей сидит как сирота казанская.

– Никогда не слыхал этих фамилий, – поморщился Вопиющенко и решительно встал, чтобы занять место за столом президиума.

– Они еще молодые и очень скромные. У одного вышли два тома произведений по пятнадцать страниц каждый, а остальные ждут нашей победы и только тогда выдадут нам свои великие произведения для издания в десяти томах.

– Надо, чтоб стали известны, – сказал Бздюнченко. – Если их великие творения написаны на галицко-польском диалекте, мы переведем на украинский. Юлия, займись этим. Растиражируем, разрекламируем на весь белый свет.

– Виктор Писоевич, когда пройдут выборы, издай, пожалуйста, указ о награждении всех двенадцати писателей премией Тараса Шевченко, ведь эти двенадцать галичан, никому пока неизвестных, все равно что двенадцать апостолов. Это символическое число. Они в своем обращении к украинскому народу совершенно справедливо указывают, что с приходом к власти Вопиющенко, то есть тебя и меня, Украина войдет в Евросоюз, а если победит Яндикович, то Украина будет порабощена москалями, – тараторила Юлия под аплодисменты.

– Эти галичане хотели бы навязать свою волю всем украинцам, – сказал Пердушенко, – но я считаю, что время национализма прошло. А эти так называемые бумагомаратели, это все дети Бориса Поросюка, не так ли?

Поросюк заморгал глазами, а потом втянул голову в плечи и поправил очки, что сползли на кончик носа.

– Члены Евросоюза, с которыми я постоянно общаюсь, одобрительно относятся к проявлениям национальной гордости и независимости галичан, – сказал Поросюк. – А что касается двенадцати писателей Галичины, то я уже начал переговоры об издании их художественных произведений… на польском языке. А там и на французском, потом на аглицком. И на русском надо бы.

– Надо в Киеве издать, – решительно предложил Бенедикт Тянивяму. – Я уже прочел один рассказ. Они пишут лучше Чехова: у Чехова рассказы на две, три страницы, а у них рассказ на полстраницы. Разве это не достижение? Если Чехов описывал какие-то события длинно и скучно, то галичане руководствуются одним правилом: краткость – сестра таланта. Так, великий украинский писатель Андрухович пишет: москали – вон. Из двух слов у него получился рассказ. А какой мудрый рассказ!

– Друзья мои, – вступил Вопиющенко, поскольку ему не положено было отмалчиваться, – я думаю так: как только мы победим, я заставлю свою нацию повернуться лицом к нашим великим писателям. Они подняли важную тему, тему русского языка на Украине. Не секрет, что половина моей нации общается на русском языке. А где же наш родной язык? Что мы, хуже москалей? Да украинский язык это язык Шевченко, Павла Тычины, а теперь и остальных великих писателей. А ты, кум, не уходи от национального вопроса. Я тоже готовлю роман, своего рода заповеди такого содержания: думай по-украински, предок древней Киевской Руси – думай по-украински, балакай на ридной мове. Эта заповедь должна звучать на каждом украинском телеканале, как только я стану президентом.

– Давайте пока займемся основным вопросом, – сказал Пердушенко, который все время морщился, когда упоминали великих писателей Галичины. – Нам же идти на штурм Центральной избирательной комиссии.

– Я протестую, – произнес Бенедикт Тянивяму.

– И я заявляю протест, – запищал Школь-Ноль.

– Пся крев, я поддерживаю, – заявил Дьяволивский.

– Что с вами, ребята? У вас есть конкретные предложения? Если есть, я готов, как лидер нации, выслушать их, а мои секретари занесут в протокол для будущих поколений.

– Я хочу, чтоб мы вынесли решение об установлении памятника всем двенадцати писателям Галичины в центре Киева, – сказал Бенедикт.

– Я поддерживаю это предложение, – сказал Школь-Ноль. – Эти писатели совершили великий подвиг. А деньги мы найдем. Я брошу клич, и вся Галичина соберет несколько миллионов гривен на коллективный памятник. Его надо установить еще при жизни авторов.

– Что ж, согласимся, коллеги?

– Согласиться можно, но только после победы оранжевой революции, а пока давайте обсудим будущий штурм ЦИК. Нам от этой проблемы не уйти, – настаивал на своем Пердушенко.

– Да, для этого мы собственно и собрались сегодня, – сказал Бздюнченко. – Это Юлия сообщила о каких-то писателях.

– Я поддерживаю это предложение, – сказал лидер нации.

– Тогда переходим к вопросу штурма. Там танки есть?

– Я только что связывался с нашим человеком. Наших бойцов у здания ЦИК около тысячи. А здание охраняют милиционеры плотным кольцом.

– Мы их рассеем, – уверенно сказал Петро Пердушенко.

– А если они окажут сопротивление? – спросил кандидат.

– А мы им депутатские удостоверения в морду. Потом удостоверение в карман и кулаком в зубы. Если это не поможет – обеими руками за волосы и коленом в подбородок. Делать все быстро и четко, – давал указания Пердушенко.

– Вопрос, когда?

– Как только донесет разведка, что они собираются утвердить избирательные комиссии в России. Нам наш человек сообщит об этом, а пока это только планы. А более детальный план штурма следует разработать в тот же день, в день получения информации от нашего человека, – заключил Вопиющенко.

На этом пленум был окончен. Ни один вопрос не был решен, но это никого не опечалило.

 

22

Будущий президент страны, не так давно вернувшийся из Вены, где лучшие врачи бесполезно лечили его от тяжелого недуга, пребывал в хорошем расположении духа, несмотря на изуродованное лицо, в связи с предстоящими теледебатами со своим соперником, также претендующим на высокий президентский пост. Катрин, умело скрывавшая ужас в глазах, уверяла его, что ничего страшного нет, что она по-прежнему любит его, а лицо… с лица воды не пить. Кроме того, все великие люди страдали от какого-то недуга, но их авторитет от этого не уменьшался, а наоборот, еще больше возрастал. Был же Кутузов с одним глазом, но это не помешало ему изгнать наполеоновскую армию из пределов империи и заслужить бессмертие.

Доводы жены оказались настолько убедительными, что он поверил в каждое слово и высоко поднял голову и больше не опускал глаза перед собеседником. Он впервые после болезни, еще не прошедший полностью и окончательно, но которая была низведена супругой до нуля, допустил к себе парикмахеров, массажистов и работницу лучшего ателье Киева, которая следила за его костюмом и галстуком.

После всех этих приятных процедур Вопиющенко разрешил сопроводить себя в машину, которая тут же отправилась по назначению.

Соратники встретили его аплодисментами. Еще бы! Лидер нации появился перед ними в новом облике, самоуверенный, улыбающийся и даже говорливый. Только Юлия что-то прятала глаза, а затем незаметно вышла, чтобы посетить дамскую, умыть лицо и израсходовать пакетик дорогой французской пудры.

– Друзья мои, я чувствую себя достаточно хорошо, мои домашние врачи уверяют, что аллергия, несколько подпортившая мой внешний вид, скоро пройдет. Единственное неудобство в том, что мне делают по десять уколов в день в одно и то же место и мне больно садиться, особенно если сиденье жесткое. Но это не главное. Главное то, что я должен предложить публично своему сопернику Яндиковичу явиться и провести со мной теледебаты на всю страну, на весь мир. Все вы знаете, насколько он косноязычен и туп, а мне только подай микрофон, и я буду говорить двое суток подряд, не умолкая ни на минуту. Наше телевидение и газеты, начиная с сегодняшнего дня, распространят мое заявление, мой вызов сопернику, и пусть мой народ, моя нация рукоплещет этому смелому заявлению. Радио и телевидение, особенно газеты должны распространить слух о том, что кандидат в президенты Яндикович отказывается от теледебатов, поскольку ему нечего сказать народу и он боится эфира по причине своей необразованности, косноязычия и прочее и прочее.

– И еще потому, что он был неоднократно судим за бандитизм, поджоги, разбой, изнасилование, воровство, шпионаж в пользу России и продажу оружия Ясиру Арафату в обход законодательства, – заявила Юлия Болтушенко. – И за… тайный сговор с Кремлем, Пекином и Сеулом.

– Будет тебе врать, – сказал Пустоменко, толкая ее в бок.

– Почему врать? Разве это не так? И это еще не все. А почему он присвоил себе воинское звание майора, если ни одного дня не служил в вооруженных силах? Кажись, он генерал-майора себе присобачил. Я выступлю со специальным заявлением по этому поводу. А ты, Пустоменко, молчи, не то мы подумаем, что ты шпион Яндиковича. Кроме того, ты не знаешь, что Яндикович девять или девятнадцать раз женат, а сейчас у него жена русская еврейка с одним глазом, а то место, откуда выходят дети, вырезано врачами-гинекологами. Вообще, насколько мне известно, и сам Яндикович кастрирован. Когда он сидел в тюрьме, ему отрезали не только детородный член, но и яйца, теперь у него два куриных яйца зашиты в мошонке, вместо настоящих. Так-то! А что касается твоей попки, Виктор Писоевич, куда врачи нагло всаживают по десять уколов, да еще в одно и то же место, так мы тебе подушечку подложим, и будешь сидеть себе, как младенец. Теперь, что касается лица, то и это поправимо. Во все газеты и журналы надо дать твой прежний портрет, и ты будешь эдакий Ален Делон. И во время дебатов неплохо бы что-то сообразить. Скажем, сделать некий компьютерный портрет. Телезрители все равно не поймут, у нас народ тупой и малообразованный. Бенедикт, поговори с компьютерщиками.

– Хватит болтать, – вмешался Пердушенко. – Мы видим, что с изуродованным лицом лидер нации пользуется еще большей популярностью, чем прежде, и давайте не будем умалять эту любовь. Я вижу: особенно активны лица женского пола. Если вы помните, был такой герой у нашего поэта Тараса Шевченко, его звали Квазимодо. Так вот этот Квазимодо и поныне любимец женщин.

– Да это не у Шевченко, а у галичанского писателя Андруховича герой Кваказимодо, – топнул ногой лидер нации.

Юля прыснула, но ничего не сказала, она помнила, что это герой французского писателя Гюго.

Писоевич смотрел на нее, как на золотой клад, он не мог себе представить, что пройдет несколько лет, и они станут самыми непримиримыми врагами – Юля вытеснит его из сердец многих украинцев, в том числе и бандеровцев, дабы претендовать на кресло президента.

А пока Болтушенко все более распалялась и стала высказывать такие обвинения в адрес Яндиковича, что Пустоменко просто перепугался и виновато сложил ручки, прося прощения. Лидер нации, стоявший рядом, поднял палец кверху, что значило: я сейчас буду говорить. Все притихли и устремили свои взоры на лицо «гения», изуродованное не то оспой, не то еще какой-то неведомой дрянью.

– Мои депутаты, мой народ, моя нация, можете быть спокойны, когда я рядом с вами. Излишне ругать этого серого Яндиковича не стоит. Он даже этого недостоин. Если мы все, я имею в виду моих депутатов, мой народ, мою нацию, ополчимся против Яндиковича, то создим ему солидный имидж, а это не в наших интересах. Я и так уложу его на лопатки во время теледебатов. Пусть моя нация рукоплещет мне как своему лидеру. А что касается этого Яндиковича, то достаточно его пощипывать потихоньку, как бы невзначай, походя, там, где будет упоминаться мое имя как лидера нации, и, так сказать, на фоне лидера нации можно как бы мимоходом упомянуть и этого серого кардинала Яндиковича. Вот и все, мои депутаты, вот и все, мой народ, вот и все, моя нация.

Раздались бурные аплодисменты и крики «ура». Юля подошла, повисла у него на шее и трижды поцеловала в изуродованную щеку. Все сто человек знали, что Юля испытывает к «гению» не только великие политические симпатии, но и нечто большее, и никто не осуждал ее за это. Как же, гений должен работать не только на благо человечества, но и сам хоть изредка получать удовольствие.

Воцарившаяся тишина продержалась недолго: депутат Пинзденик поднял руку.

– Депутат Пинзденик просит слова, как вы, господа депутаты?

– Пусть говорит, – произнесла Юлия.

– Депутат Пинзденик, прошу, – сказал Вопиющенко. – Можете с места.

– Нет, я хочу на трибуну. Я не хуже депутата Курвамазина, которого у нас прозвали Цицероном, – сказал Пинзденик, направляясь к трибуне. – Господа депутаты, господин президент, господин будущий президент. Я на сто процентов уверен, что народ Украины проголосует именно за вас, несмотря на ваше изуродованное лицо и на некоторую полусогнутую позу после отравления, за коим стоят российские спецслужбы. Но, господа депутаты, мои соотечественники, я обращаюсь ко всем вам от имени и по поручению нашей величественной фракции: прежде чем выпустить нашего гения, лидера нации, на трибуну теледебатов, необходимо всем нам сесть и сочинить текст, отпечатать его на бумаге и пусть Виктор Писоевич зачитает его. Если наш текст не понравится Виктору Писоевичу, тогда я предлагаю обратиться к Збигневу Пробжезинскому либо к еще кому, пусть они садятся и сочиняют сами.

Это предложение было встречено аплодисментами, и Пинзденик достал платок, поднес к массивному носу и громко высморкался, после чего сел на место и уткнулся в бумагу. Но Вопиющенко снова поднял большой палец кверху. Все втянули головы в плечи, а Пинзденик почувствовал дрожь в ногах и тут же принял стоячее положение.

– Мои депутаты, представители моего народа, великие сыны моей нации! Никаких трактатов для моего выступления перед этой серой личностью составлять не надо. Меня хоть и травили биологическим, химическим и термоядерным оружием, да так, что это отразилось на моем теле и в какой-то мере на душе, но мой мозг по-прежнему ясен, как божий день. А потому задавить этого Яндиковича мне ничего не стоит. Я сразу же загоню его в угол. Надо, чтоб ему первому предоставили слово. Как только он начнет шамкать, я начну свою речь. Это будет речь настоящего Цицерона. Вы все убедитесь в этом.

Гром аплодисментов свидетельствовал о том, что лидер нации тысячу раз прав.

– Я верю в мудрость нашего президента, – пропищала Юлия Болтушенко. – Уж если он сказал, значит, это так и есть и иначе быть не может, не должно быть иначе. Это говорю я, Юлия Феликсовна Болтушенко, лидер фракции «БЬЮТ». Моя фракция на следующих парламентских выборах займет первое место по количеству депутатов в парламенте, и тогда мы с Виктором Писоевичем немедленно осчастливим Украину: приведем ее в Еврорсоюз и НАТО, возведем трехметровый забор вдоль границы между Россией и нашей великой страной. Ура Вопиющенко!

– Ура нашему президенту!!! Ура-а-а-а!!!

На этом депутаты поставили точку и постановили разойтись по избирательным округам с единственной целью: подтвердить, что лидер нации готовится к теледебатам, а заодно и к выборам, он чувствует себя значительно лучше.

А Виктор Писоевич в этот день вернулся домой и поделился своими соображениями относительно теледебатов с супругой Катрин.

– Я не одобряю твое решение. Не будь таким самонадеянным, – сказала Катрин.

– Ты никогда не верила в мою мудрость, – пробурчал Вопиющенко обиженно, – а мой народ, моя нация верит мне. И я сам в себя верю. Неужели я такой плохой оратор? Да я его задавлю, я положу его на лопатки в первом же раунде. Теледебаты включают в себя всего несколько пунктов. Моя программа – это экономика, внутренняя и внешняя политика. Да разбуди меня в двенадцать часов ночи, я все тебе расскажу, как «Отче наш…»

– Я нисколько не сомневаюсь в этом, но настоятельно рекомендую подготовиться как следует, – сказала Катрин, глядя на мужа недобрыми глазами. – Тем более… что ты в последнее время, после отравления биологическим оружием, страдаешь памятью. У тебя провалы в памяти. Я это давно заметила, но не говорила, – не хотела расстраивать. Так что, голубчик, садись за текст. А если испытываешь трудности, я тебе помогу.

– Позвони Збигневу…

– Не пугай меня. А пока приляг, отдохни. Хочешь, я тебе дам успокоительное?

 

23

Кандидаты на пост президента в Америке участвуют в теледебатах незадолго до голосования. Зять Америки Вопиющенко не мог не подражать своей теще, поэтому подготовка к теледебатам началась за два месяца до их начала. Все, кто носил оранжевую куртку, участвовали в подготовке текста. Самым хорошим текстом был текст Бенедикта Тянивяму. Он состоял из нескольких предложений. «Всех русскоязычных граждан посадить за решетку. Украинский язык внедрить во все школы и государственные учреждения. Учитывая, что лидер нации – зять Америки, признать английский язык вторым государственным языком в независимой Украине. Возобновить расстрелы, вешать украинских москалей на площадях украинских городов». Писоевичу эта мысль понравилась, но Катрин погрозила пальцем и сказала, что пока рано.

Юля тоже не одобрила текст Бенедикта и с ходу предложила свой – целых три варианта. Катрин покачала головой и сказала:

– Этот лучше!

Виктор Писоевич долго крутил носом. Более радикальный вариант Бенедикта казался ему более подходящим, но замечание Катрин сыграло свою роль, и он согласился. Однако Катрин сама трудилась над своим вариантом и к вечеру предложила мужу свой текст выступления на теледебатах.

– Выучи мой текст, и ты победишь Яндиковича.

– Иди ты в баню, Катька, – стал шутить муж, – я Юлин текст уже выучил наизусть, а твой еще учить надо. Лидер нации не может трудиться над двумя текстами, ему достаточно одного. Ладно… Сделаем так. Ты еще поработай над своим вариантом и отдай мне. Я, если вдруг потеряю текст Юлии, возьму и прочитаю твой.

– Very well! – произнесла Катрин и поцеловала мужа в мочку уха.

Виктор Писоевич лег раньше обычного, видел кошмарные сны, ставшие нечеткими и бессвязными, как только он открыл глаза, понял, что в спальне никого уже нет, и устремил глаза в потолок. Там, рядом с люстрой, сгорая от большой любви, скрещивались мухи.

– Эй, Катрин, посмотри на любовную симфонию: мухи тоже живые существа, и у них, должно быть, такие же страсти, как и у нас, двуногих… мух.

Но никто не отозвался. В спальне царила мертвая тишина. Даже напольные часы и те молчали.

Сунув босые ноги в мягкие тапочки, стоявшие на ковре возле кровати, и набросив халат на обнаженные плечи, он поднялся с некоторым трудом, зевнул три раза подряд и заглянул в спальню жены.

– Ты что тут делаешь, моя Катрин?

– Текст твоего выступления на теледебатах сегодня вечером готов. Это мой третий вариант.

– Да у меня этих вариантов уже полторы сотни. Ладно, распечатай на принтере. А вот: мой народ, моя нация! Это хорошо, это любимое мое выражение. Кажется, эти выражения взяты нами из речей римских императоров. Ну вот, далее, далее, ага, я так и думал. Только тут слабо. Я хочу не только снять всех чиновников с должностей, но и предать их суду с конфискацией имущества. Пусть народ это услышит от меня. Народ злой. И репрессии по отношению к чиновникам одобрит. Режим Кучумы прогнил до основания. Их надо пересажать – всех, всех, всех. А там кормить одной фасолевой горошиной в сутки. И не давать пить. Не давать пить – самое большое наказание. Со мной в детстве так поступали родители. И если Ленин говорил: стрелять, стрелять, стрелять, то я говорю: сажать, сажать, сажать! У Бенедикта хорошая мысль – возобновить казни. Добавь и это.

– Збигнев не одобрит, поэтому сразу расстанься с этой дурной мыслью. А потом не забывай, что и ты обворовал страну на сумму в три миллиарда долларов, – съехидничала Катрин. – За что ж ты ее так ненавидишь?

– Да ты что? Как ты можешь так говорить? Откуда у тебя эти данные? Я ничего не воровал и я люблю свою страну, правда, не такую, как сейчас, где половина населения общается на русском. Но я ее переделаю. Я пересажаю…

– Давай не будем. Не переживай, я не враг тебе. К тому же, если понадобится, а это так и будет, мои друзья найдут еще три миллиарда долларов для того, чтобы ты мог прийти к власти. Но это так, к слову, на перспективу. А пока тебе предстоят дебаты. Иди, выпей кофе и в путь.

Пинзденик вскоре явился с двумя телохранителями, которые несли по два чемодана в руках. Он сразу же принялся доказывать, что все справки чрезвычайно важны и актуальны.

– Я пронумеровал каждую пачку. В чемодане на колесиках двести пачек, а во втором, без колесиков, от двухсот первой до пятьсот восемнадцатой пачки; все прошито, пронумеровано. В остальных двух фотографии да разные копии приказов вашего предшественника Кучумы.

– Зачем так много? Я не втащу это в студию.

– Вам, господин президент, и не придется тащить. Я сам потащу и даже разложу эти пачки в студии вокруг вашего столика на полу. Вам только нагнуться и поднять: там ответ на любой каверзный вопрос.

– Я думаю, эти пачки не понадобятся. Мой соперник слишком недалекий человек, чтобы задавать какие-то каверзные вопросы.

– Мы все такого же мнения, но если ваша супруга приказала, ничего не поделаешь. Все члены вашего блока дисциплинированны, знайте это, господин президент.

– Твоя машина здесь? Ты на машине приехал?

– Так точно, господин президент.

– Тогда и я с тобой поеду. Все же есть некоторое волнение перед началом дебатов. Шутка ли, на всю страну, а то и на весь мир, ведь трансляция будет передаваться через спутник, и жители любой страны смогут смотреть эти дебаты, если их можно будет именовать дебатами.

– Я буду весьма рад, господин президент: у меня джип, вы это знаете. Самая безопасная машина.

– А который час?

– Скоро семь вечера.

– Ого! Надо спешить, а то опоздаем.

Однако такое важное дело, как теледебаты, не могло пройти мимо Юли. Она примчалась запыхавшись и, не снимая верхней одежды, потребовала текст, который Писоевич уже как будто выучил наизусть. Пробежав глазами строчки на квадратной бумажке, она уставилась на своего босса глазами-буравчиками:

– Могло бы быть и лучше, но теперь уж поздно. Ты доверился своей Катрин, а она не нашенская, не знает наших традиций, нашего менталитета, нашей славянской психологии. Вот и вышел сероватый текст, а тебя будут слушать миллионы телезрителей. Ну да ладно. Если есть время, просмотри повесть Гоголя «Тарас Бульба».

– А кто такой Гоголь? Это писатель из Львова? Я насчет этих писателей плаваю. Если бы ты назвала имя Адама Смита или на худой конец Карла Маркса, я бы чего-то вспомнил. А Гоголь… а, постой-постой, это не тот, что перекрасился в москаля? Да он мне даром не нужен.

– Ну как знаешь. Я бы хотела, чтоб ты был Бульбой на теледебатах и нанес сокрушительное поражение неудачному премьеру.

– Постараюсь. А Бульба мне не нужен. За моей спиной Америка. А твой Гоголь москальский шпион, – и добавил: – И Бульба москаль.

Вскоре машина, за рулем которой сидел Пинзденик, подкатила к небольшому зданию квадратной формы, и два великих человека направились к входу, где их уже ждали режиссеры прямой трансляции. Чемоданы с пачками справок по падению экономики по вине правительства, возглавляемого Яндиковичем, выступающим теперь соперником Вопиющенко, пришлось оставить перед входом в студию. Пинзденика тоже не пустили дальше, несмотря на то, что он страшно возмутился и всем совал под нос свое депутатское удостоверение.

Тем не менее Виктор Писоевич не растерялся: он схватил два чемодана и, сопровождаемый квадратными глазами охранников, направился к студии, где должны были состояться теледебаты.

Виктор Писоевич положил чемоданы в угол, а сам подошел к указанному столику и разложил на нем свои бумажки. В этот момент открылась входная дверь и вошел человек высокого роста, крепкого телосложения, улыбающийся, самоуверенный, и протянул руку сопернику. Виктор Писоевич несколько секунд размышлял, подавать или не подавать руку своему врагу, которого он ни во что не ставил. Но рука потянулась сама, мимо его воли. Рукопожатие Виктора Федоровича было настолько крепким, что Вопиющенко даже поморщился от боли. И тут же его самоуверенность пропала. А ведущий, как назло, сказал, что все готово и ему надо начинать выступление первому.

Виктор Писоевич открыл рот и произнес:

– Э-э, ы-ы… моя нация, я победил, я уже президент…

– Прошу вас дальше, – сказал ведущий.

Эти страшные слова привели самопровозглашенного лидера нации в шоковое состояние. И только ладони, которые скользили по поверхности столика, нащупали хрустящие бумажки, которые как бы сами напрашивались на оказание помощи. И уже «избранный» президент опустил глаза и прилип как банный лист к заготовленному тексту.

– Я уже избранный, я победил в первом туре голосования. ЦИК шесть дней не объявляла результаты голосования. Шесть дней моя нация не знала, кто у нее президент. Но я знал. Каждая моя клеточка знала, что я победил. Власть воевала не со мной, а с моим народом, с моей нацией. Я уже заготовил ряд указов, согласно которым все чиновники от самого мелкого до самого крупного будут сняты со своих постов и преданы суду моей нации. Я никому не разрешу брать взятки, покупать дорогие автомобили и ремонтировать эти автомобили за казенный счет. Согласно моему указу будет создано правительство народного доверия, куда войдут и коммунисты, и социалисты, и даже сторонники моего оппонента. Спасибо.

– И вам спасибо, – сказал ведущий. – Виктор Федорович, ваша очередь.

У Яндиковича тоже были разложены бумажки на столе, но он на них не смотрел. Он поднял голову, улыбнулся и без тени смущения начал:

– Что касается внутренней политики, то я должен сказать следующее: надо сделать все, чтобы правительство работало более эффективно, потому что то, как оно работало раньше, ни в какие ворота не лезет. Мы это будем делать. Мой предшественник давал кредиты под одиннадцать процентов, а мое правительство давало эти кредиты под три процента. Вы поставили государство в зависимость от иностранного капитала. Вы продали электроэнергию иностранцам, нефтеперерабатывающие заводы тоже иностранцам. А что касается Виктора Писоевича, то у меня к вам такой вопрос: зачем вы ездили в Лондон? Куда девались деньги, которые вы там получили? Сейчас вы кричите о патриотизме, но продать страну американцам разве это патриотично? Ваше время кончилось, Виктор Писоевич. Народ не позволит вам снова сесть за руль государственного корабля, ибо вы его не туда намерены крутить. Вы Чернобыльскую АЭС закрыли, и что же?

Тут Вопиющенко оторвался от бумаг и поднял голову. Губы у него дрожали, но сказать он ничего не мог: именно его, самопровозглашенного президента, разобрали по косточкам. Но это было далеко не все. В заключительном слове Яндикович просто загнал его в угол. А пока Вопиющенко хватался за свои бумаги, как утопающий за соломинку. Но, несмотря на четко отпечатанный текст, чтение его было неуверенным и неубедительным. Пинзденик, сидя в коридоре и глядя в телевизор, грыз ногти, топал ногами и ругался матом в адрес своего кумира. А жена Вопиющенко Катрин, не отрываясь от экрана телевизора, вытирала слезы. Обида будоражила ей нервы, уже довольно подпорченные не только подругами мужа, но и постоянными переживаниями: а оправдает ли муж то колоссальное доверие, отработает ли те деньги, которые Америка выделила, сделав именно на него ставку?

«Должно быть, у него с головой не все в порядке, – утешала себя Катрин. – Кто его мог отравить? И что будет дальше?»

Юлия Болтушенко тоже сидела у экрана телевизора. Она невольно прониклась уважением к сопернику Вопиющенко, но когда он сказал, что она, Юлия Болтушенко, подруга президента и находится в международном розыске, побледнела и произнесла несколько нецензурных слов в адрес Яндиковича. Все, что он говорил дальше, стало казаться ложью и блатным жаргоном, а все, что мычал Вопиющенко, – песней.

Мудрый человек вернулся домой, как побитый. Если его прихлебатели, благодаря своей тупости и недальновидности, считали, что именно он, Виктор Писоевич, победил в теледебатах, то сам будущий президент чувствовал, что он выглядел на фоне своего оппонента бледно.

Да и Катрин встретила его хмурой улыбкой. Он уткнулся ей в грудь и засопел.

– Виноват, прости, – сказал он и схватился за голову.

– Да, ты проиграл теледебаты, а значит, проиграешь и очередной тур выборов. Этот Яндикович оказался крепким орешком, он практик, а ты просто болтун. Извини за откровенность.

– И что теперь делать?!

– Витюша, ты – мой муж, отец моих детей. Я тебе помогу стать президентом… только при одном условии…

– Каком? Я на все готов, клянусь честью, нет, клянусь матерью.

– Моя страна Америка поможет тебе взять власть. Ты станешь президентом. Но ты должен порвать с Юлией.

– Да я без нее… кто я такой? Я не победю.

– Да не сейчас. Вы пока держитесь вместе. Даже премьером ее назначь. Пусть поработает, она все завалит, это точно. Только одна из женщин хорошо руководила страной. Это Маргарет Тэтчер. А Юлия… она просто болтушка, она тебе все развалит, вот увидишь.

– Хорошо, я согласен.

– Смотри, если подведешь, я дам тебе развод и вернусь в Америку, а Америка от тебя отвернется, ты останешься ни с чем и будешь никем, ничем.

– Даю слово.

 

24

После сумбурного выступления на теледебатах Виктор Писоевич вышел весь в поту и в очередной раз достал изрядно влажный платок, чтобы промокнуть лоб и вытереть мокрую шею. Соратники встретили его аплодисментами и наперебой кричали:

– Вопиющенко, так! Ты победил, у тебя была выдающаяся речь. Такую речь ни один оратор никогда не произносил.

Юля тоже рукоплескала, а затем взяла его за локоть и увела в темный угол.

– Ты уж не обессудь, я, как твой друг, причем бескорыстный, скажу: ты мог быть лучше, ты мог бы победить соперника, но не победил его. А почему? Да потому, что растерялся. Ты выглядел неуверенным, мало того, испуганным, как провинившийся мальчишка. Мямлил, не мог оторваться от бумажки, местами был противоречив, и вообще, логическое мышление у тебя отсутствовало полностью. Неужели нельзя было выучить текст. Там всего-то с десяток предложений.

– Я плохо выспался в предшествующую теледебатам ночь. Видел дурные сны: будто Яндикович собирается проткнуть меня копьем, а я взбираюсь на стенку, но цель далеко, почти на небе, – оправдывался Вопиющенко. – И, тем не менее, в основном я ведь справился, не так ли? Ведь все вы так щедро аплодировали, когда я вышел из комнаты, откуда транслировался наш поединок. А Борис Поросюк не только поздравил меня с победой, но и колени обнимал, туфли пытался облобызать. Так что ты, козочка, не очень…

– Я тебе как близкому другу говорю правду, которую ты мало от кого услышишь. Но знай, на всех форумах я буду кричать, что твое выступление было мудрым, даже гениальным, и моя речь будет убедительной. Я здесь с тобой тет-а-тет одна, а на людях совершенно другая.

– Это мне подходит, – согласился Виктор Писоевич.

Соратники Вопиющенко – Пердушенко, Бенедикт Тянивяму, Борис Поросюк, Заварич-Дубарич, внесли булаву, сработанную из дерева в мастерской Львова, и бросили к ногам Писоевича, а потом принялись по очереди слюнявить своего кумира.

– Что это такое? – удивилась Юля.

– Как что, пани Юля? – всплеснул руками Заварич-Дубарич. – Булава есть символ власти в государстве. Мы только не успели позолотить булаву к этому времени, а так она сделана по всем правилам, как во времена Богдана Хмельницкого.

– Нет, Мазепы, – поправил Поросюк.

– И сколько же стоит работа? – спросил будущий президент.

– Один миллион гривен, – ответил Заварич-Дубарич.

– Это мелочь, – добавил богатый человек Пердушенко. – На избирательную кампанию мы тратим ежедневно в десять раз больше.

– Слава лидеру нации! – воскликнул Борис Поросюк.

Националист Поросюк уже знал, что его кумир, на которого сделал ставку Запад, назначит его министром иностранных дел, как только победа окажется в руках оранжевых.

– Виктор Писоевич, скажи, когда мы падем в объятия Евросоюза, сразу же после твоей и нашей победы или после коронации? – допытывался один из соратников.

– После коронации, – ответил будущий президент.

– А я предлагаю не спешить, – высказал крамольную идею Борис Поросюк.

– Почему же? – спросил Пердушенко.

– Тут есть одна глубокая философская мысля. Она состоит в том, что если мы сразу бухнемся в этот Евросоюз, то, будучи частью этого Евросоюза, мы не сможем делать то, что нам самим так хочется. Сами-то мы, как только придем к власти, а этого так ждет наш народ, сможем осуществить давнюю мечту. Мы запретим русский язык, ликвидируем все памятники москалям, в том числе и Пушкину в Одессе, ликвидируем все русские школы и выгоним Черноморский флот из Севастополя.

Поросюк уже не мог остановиться, но Вопиющенко поднял указательный палец кверху. Поросюк втянул голову в плечи.

– Мы должны ликвидировать и православную церковь. Борис, ты прав, нам нечего спешить в этот Евросоюз. Может случиться так, что сам Пеньбуш нас попросит, тогда мы станем одним из штатов США. Это будет самый большой штат. Моя супруга только об этом и мечтает.

– Но народу мы должны обещать немедленное вступление в Евросоюз. – Пердушенко поправил галстук, потом достал белоснежный платок и высморкался так громко, что соратник и будущий кум Давид Жования поморщился.

– Скоро в Грузию поедем делать еще одну революцию, революцию роз, – рассекретил идею будущего президента Грузии Сукаашвили Жования.

– Пригласи меня, Давид, – улыбнулась Юля.

– Нэ могу тебя пригласить. Писоевич обидится. Писоевич – мой болшой друг. А в Грузии друзьям пакость нэ дэлают.

– У вас тоже парламент, как на Украине? – спросил Жованию Петр Пердушенко.

– Точно, как на Украине.

– И партии у вас есть?

– А как ты думал?

– Тогда скажи, сколько надо выложить, чтоб попасть в список депутатов той или иной партии. Я, к примеру, заплатил три миллиона долларов, чтобы стать депутатом, – не отставал от Жовании Пердушенко.

– Ну, ты богатый человек. Да и Украина – нэ Грузия. Грузия – маленькое государство.

– Ну и что же? Грузия, как и Украина, под патронажем США. Вы даже более выгодны Штатам, чем мы. На вашу революцию хватит и полмиллиарда долларов, а нам нужно два, и то мало. Так что не прибедняйся.

Жования достал мобильный телефон и позвонил своим друзьям в Тбилиси. Он спросил на грузинском певучем языке, сколько его коллега заплатил, чтоб стать депутатом грузинского парламента. Там слишком долго объясняли, сам Жования не мог понять то, что ему было нужно, и разозлился. А когда южанин разозлится, он не отвечает за свои поступки. Жования бросил мобильный телефон в угол, выругался матом, сначала на грузинском, потом на русском языке. Все поняли, что мат был соленым, южным, но не таким горьким, как русский мат. Он уже занес кованый сапог над сиротливо лежавшим маленьким аппаратом, как тот, будто желая спасти самого себя, заревел, сколько было сил.

– Подними! – крикнул Пердушенко. – Не слышишь, зовет.

Жования приложил ревущий коробок к правому уху.

– Так бы сразу и сказал. Миллион долларов наличными и пять тонн мандаринов, и удостоверение депутата в кармане. Это не так уж и много, кацо. А я здесь выложил шесть миллионов долларов, чтоб стать депутатом.

– Мало! – сказал депутат от партии Болтушенко Школь-Ноль. – Я бы на месте Вопиющенко содрал с тебя десять миллионов. Грузины богатые люди.

Депутат Жования не обращал внимания на тираду Школь-Ноля: его глаза в это время были прикованы к суровому лицу будущего лидера нации. Тот помассировал затылок, потом кисло улыбнулся и произнес:

– В копилке нашего избирательного штаба не так уж и много денег. Я думаю, надо бы пройти по второму кругу. Придется, друзья, еще раз купить свой депутатский мандат для того, чтобы мы могли прийти к власти. Как только я стану президентом, каждый из вас вернет себе затраченные деньги в десятикратном размере. Боевые отряды под Киевом и особенно в Галичине просят не только кушать, но и новые образцы оружия. Это оружие должно поражать цели в ближнем бою.

– А американская помощь? А где Березовско-Гнильский? – вдруг задал провокационный вопрос Кикинах.

– Оставим Березовско-Гнильского в покое с его миллионами и американцев тоже, – покривил душой зять Америки. – Мы должны рассчитывать на свои силы, а потом уж, в критической ситуации, обратиться…

– Не свисти, Писоевич, – ляпнула Юля, но уже деваться было некуда и пришлось продолжить: – На какие деньги куплены тобою две дачи в Новой Зеландии?

– А ты откуда знаешь? Впрочем, у меня супруга не из бедных. Эти две дачи подарены Майклом ко дню нашей свадьбы, – защищался будущий президент.

– Не сердись, Писоевич, я просто пошутила, – произнесла Юля, хлопая в ладоши.

– Слава лидеру нации! – крикнул будущий кум Жования.

– Слава, слава, слава!

– Я первая кидаю в копилку четыре миллиона, – объявила Юля, выписывая чек на указанную сумму.

– Мой чек на пять миллионов, – расщедрился Жования.

 

25

Как и Курвамазин, депутат Дьяволивский был одним из самых активных оранжевых революционеров. Он, правда, принадлежал Юлии, состоял в ее блоке, но коль Юля, его госпожа, была не разлей вода с Виктором Писоевичем, то его особенно не беспокоило, к какой партии он принадлежит. Если Курвамазин не обладал никаким талантом, кроме ораторского искусства, и даже дурно распоряжался этим талантом, то Дьяволивский пописывал стишки, статейки и даже задумал повесть о Викторе Писоевиче и добился некоторого успеха: сочинил целых пять страниц о его детстве. Короче, Дьяволивский среди оранжевой братии считался писателем. Одно из издательств, расположенное во Львове, постоянно требовало от автора прислать первую часть знаменитого романа о лидере нации.

Справедливости ради следует сказать, что Дьяволивский не спешил с публикацией первой части своего романа, поскольку на горизонте появилась перспектива стать министром культуры. Это не только почет, но и солидная зарплата, связи, возможность стать в ряды людей, чье экономическое положение стабильно до седьмого колена. А это особняки в Ялте, Мисхоре, в Париже, Лондоне. Это яхты, дорогие автомобили и даже личный самолет. Да мало ли что. Но для того чтобы эта перспектива стала реальной, надо сделать лидера нации всенародно избранным президентом.

Помня свое происхождение, свои львовские корни, неплохо владея русским языком, Дьяволивский решил отправиться на избирательные участки в восточную область, поскольку на запад нечего ехать, там и так все хорошо. Там и без него вывешивали списки тех избирателей, кто голосовал за Яндиковича, с припиской в конце: «предатели».

Дьяволивский прибыл в Луганск поездом, когда уже вечерело. В Луганске торчала одна оранжевая палатка, из которой выходил какой-то львовянин с оранжевой повязкой на оранжевой куртке и покрикивал прохожим: «Голосуйте за лидера нации Вопиющенко. Вопиющенко – так!» Оранжевый парламентарий и направился к этой палатке. Но на улице одна старуха неожиданно спросила его, который час, он тут же измерил ее недовольным взглядом и в растерянности произнес:

– Без петнадцати щемнадцать.

– Вы – поляк?

– Пся крев! Я депутат Верховной Рады Дьяволивский. И к тому же великий писатель.

– Шо, шо? Дьявол? Фу на тебя, – произнесла старуха и перекрестилась. – Бандер, стало быть.

– Я боец за вильну Украину. Вы за кого будете голосовать, пани?

– За Яндиковича. А ты за кого?

– Пся крев, Яндикович – это банда, это – тюрьма. Вопиющенко – это свет, он гений, он мудрый, он добжый пан. Если пани согласна, я даю пани двадцать долларов, и пани голосует за народного президента Вопиющенко.

– Я не продаюсь.

– Двадцать долларов на дороге не валяются. Мы, депутаты блока Вопиющенко, никого не покупаем. Мы покупаем только ваш голос и то разовый голос. Крестик поставьте напротив фамилии Вопиющенко, и двадцать долларов у вас в кармане. Соглашайтесь, пока я не передумал.

– Меня зовут Марфа, – сказала старуха. – Я побегу домой, посоветуюсь с мужем и минут через двадцать приду. Ты, пан, стой здесь и никуда не уходи. Мы с мужем придем вдвоем, а ты приготовь сорок долларов.

– Пани Марфа! Пригласи всех соседей, у меня много долларов. Пан Вопиющенко богатый человек. Он станет президентом, и Америка завалит нас продуктами, одеждой и каждому, кто голосовал за Вопиющенко, подарит автомобиль.

Марфа исчезла в толпе, а Дьяволивский остался на бульваре и расхаживал вдоль безлюдной скамейки с оранжевым флажком в руках, на котором было написано крупными буквами: «Так!»

Он простоял минут сорок, и когда уже совсем стемнело, неожиданно подошла группа молодых ребят. Один из них попросил закурить, остальные окружили его, взяли под руки и завели во двор соседнего дома.

– Вытряхивай карманы, бандер!

– Я депутат, неприкосновенная личность. Мое удостоверение у меня в кармане.

– Покажи!

Дьяволивский только сунул руку во внутренний карман, как ребята, приставив нож к горлу, обшарили карманы сами. Двести тысяч долларов были отобраны вместе с депутатским удостоверением.

– Мы тебя убивать не будем, пес, но учти, если еще раз попадешься – милости не жди.

Депутат заморгал глазами, из них полились слезы. Это были слезы злобы и ненависти к… москалям. Как только ушли его обидчики, он остался один на один со своей ненавистью ко всему на свете. Он ненавидел русский язык и тех, кто общался на этом языке.

Россия и советская власть это одно и то же. Именно советская власть накануне Второй мировой войны устроила дикую резню во Львове, а после войны, в 1948 году, увозила эшелонами не только мужей, но и жен с детьми в Сибирь на вечное поселение без суда и следствия. Это невозможно забыть и простить. Если даже сами украинцы старались спровадить своих земляков в далекую Сибирь, то все равно они выполняли приказы русских.

«И вот теперь этот Яндикович хочет снова вернуть матушку Украину в лоно России. Не бывать этому, – думал Дьяволивский по пути в гостиницу без депутатского удостоверения и без копейки в кармане. – Хорошо, что на моей родине, на Львовщине, это прекрасно понимают, а вот здесь, на юге и востоке, тяготеют к России. Надо во что бы то ни стало войти в Евросоюз. Может быть, и они поймут, что это великое благо, поскольку зарплата поднимется у шахтеров в несколько раз, а полки магазинов будут ломиться от всякого добра. Наш Виктор Писоевич, хоть и стал уродливым, но это уродство придает ему еще больше мудрости, решительности и беспощадности к нашим заклятым врагам москалям. А я… я хочу быть министром культуры, в крайнем случае, губернатором Львова, Киев мне надоел, он слишком шумный, слишком суетный город. А Львов – западный город, где все меня понимают».

В гостинице «Салют» его встретил помощник Савелий Гриб и, сложив руки на груди, спросил:

– Что с вами случилось, господин Дьяволивский, на вас лица нет? Я обзвонил все службы города, сообщил, что великий сын западной Украины, похоже, пропал без вести, потому как должен был быть давно в гостинице, а его все нет и нет.

– Савелий, друг мой, мы здесь окружены москалями. Нам надо удирать отсюда как можно быстрее. У меня отобрали все деньги, все двести тысяч долларов и даже депутатское удостоверение, – сказал Дьяволивский как можно тише, прикладывая пальцы к губам, что означало сохранять полную тайну случившегося. – Я теперь без денег, без депутатского удостоверения и, следовательно, без перспектив провести агитацию в пользу будущего президента Вопиющенко. У меня даже на автобус не было денег, пешком пришлось топать.

Савелий схватился за трубку и начал набирать номер.

– Ты куда звонишь? Давай сохраним это в тайне, проглотим горькую пилюлю, так сказать, а я произнесу зажигательную речь в парламенте… в адрес тех, кто говорит о единой Украине. Ты, Гриб, видишь, что нет никакого единства: восток и запад – земля и небо. Запад – это прогресс, запад – это Пеньбуш, это Жак Ширак, это Тони Блэр, это Шредер. А восток – это москали, наши поработители.

Савелий положил трубку и достал кошелек.

– У меня пятнадцать тысяч долларов, я их вам отдаю.

– Откуда у тебя так много денег?

– Это из фонда Вопиющенко, а сам Вопиющенко берет у Америки. Америка – богатая страна. Насколько я знаю, киевские избиратели проглотили свыше пятнадцати миллионов долларов. Теперь их голоса – наши голоса.

– Ты молодец, Савелий, не зря я тебя взял в помощники, – сказал Дьяволивский, похлопывая его по плечу. – А сейчас пойдем, подзаправимся, у меня под ложечкой сосет.

На первом этаже гостиницы работал ресторан. Сейчас он был практически свободен, и как только вошли великие люди, официантка тут же подошла к ним и стала спрашивать, что посетители изволят заказывать.

Дьяволивский долго изучал меню, но в каждом блюде он подозревал какую-нибудь отраву. Он поднял голову, долго разглядывал официантку и наконец сказал:

– У нас по двадцать долларов на брата, мы их вам отдадим, только с каждого блюда, которое вы нам подадите, надо снять пробу в нашем присутствии. Мы люди непростые и потому боимся отравления. Здесь нас не любят.

– Вы поляки? – спросила официантка.

– Мы щирие украинцы из далекого запада, а вот тут украинца днем с огнем не сыщешь.

– Хорошо, пробу я сниму в вашем присутствии, – сказала официантка.

– Не надо было этого говорить до тех пор, пока она не принесла заказанные блюда, – сказал Савелий Гриб. – Теперь-то она, конечно, принесет здоровую пищу, и мы не сможем застать ее врасплох. А жаль. Вот был бы шум на всю Донеччину, а так придется смириться.

– Я не ел со вчерашнего дня и потому пожертвовал сенсацией, но у нас не все потеряно, – произнес Дьяволивский, потирая руки в предчувствии вкусных блюд. – Мы посетим другой ресторан и там проделаем этот эксперимент. И вообще, Савелий, знаешь, о чем я сейчас подумал? Как только Виктор Писоевич будет объявлен всенародно избранным президентом и я получу портфель министра народного образования и культуры, я издам указ о запрете русского языка во всех восточных обастях. Никому не будет позволено общаться на чужом нам языке.

– А как школы?

– И в школах поганый язык будет запрещен.

– Вместо русского следует ввести польский.

– Дзенкуе бардзо, – произнес Дьяволивский на чистом польском языке.

 

26

Богатство, соединенное с властью, – это богатство в энной степени. Судьба Пердушенко сложилась так, что к его богатству могла присоединиться власть, правда, он пока не знал, что ему обломится. Мечты крутились вокруг премьерского кресла, а на это кресло претендовала Юля, второй человек в оранжевой революции. Он все думал, кто богаче – кум Вопиющенко или он. Какое место следует отвести Юле? Кум ограбил банк, вывез все золото на Кипр, а Юля вывезла шестьсот миллионов долларов из России. Ясно, что она на третьем месте. Но Юлия, со своими награбленными миллионами, не должна составить ему конкуренцию. Поэтому кресло премьера может достаться только ему и никому другому. Для этого он начал издавать газеты, а потом подобрался и к телевидению. Вскоре им был создан пятый канал, на котором шло то, что ему было по душе.

Растущее влияние магната обеспокоило Вопиющенко и Юлю. И тут начались сложные политические интриги, в которых выигрывала Юлия. Но так как эти интриги наполнены обыкновенной человеческой грязью, Пердушенко решил, что на них нет смысла останавливаться, помня о том, что, копаясь в грязи, долго придется производить санитарную обработку, дабы самому не портить окружающий воздух.

Петя Пердушенко обладал еще одним неоценимым качеством – завидной физической силой, за которой следовала наглость, замешанная на самоуверенности и презрении к окружающим людям. Как никто другой Пердушенко претендовал на первые роли в государстве.

У Пердушенко был свой гарем. Иногда журналисты и дикторы пятого канала, среди них были довольно симпатичные личности женского пола, по очереди приглашались на дачу Петра. Они скрашивали его тоску, находившую на него неизвестно откуда, пели, танцевали, а некоторые, по доброй воле, гасили вспыхнувшую вдруг страсть молодого крепкого мужчины, не брезговавшего молодым телом. И только одна девушка, Наталья М., с самого начала повела себя независимо и гордо.

Петя исполнился гневом. Уже утром на следующий день был подписан приказ об увольнении М. Секретарь Ира, отпечатав этот приказ, вошла к Пердушенко, чтобы подписать его, но тут же заявила:

– Если вы увольняете Наташу, то и я подаю заявление об уходе. Позвольте присесть и, если можно, бумагу и ручку.

– Цыц, козявка! – стукнул кулаком по столу Пердушенко. – Я всех уволю и вообще я этот канал закрою. На х… вы мне все нужны, иждивенцы проклятые. Одни убытки от вас, а толку никакого. В том, что Яндикович набрал почти пятьдесят процентов голосов, виноваты работники пятого канала. Я уже трижды менял главного босса, а толку кот наплакал. Почему они мямлят, а не раскрывают реакционную сущность бывшего зэка Яндиковича? Почему не рассказывают о жизни и деятельности великого человека, выдающегося политика двадцать первого века Вопиющенко? Да у него все лицо распухло от заботы о народе! А мое имя вообще упоминается один раз в неделю. А надо было бы каждый день по нескольку раз. Кто им деньги платит, на чьи блага они существуют да еще ведут разгульную жизнь? Черт бы всех побрал, дармоеды проклятые. Вот тебе бумага, вот тебе ручка, пиши. Со вчерашнего дня.

– Петр Пирамидонович, не кипятитесь. Вы же Наташку любите, я знаю. Но… нельзя же так. Вы уже всех перепробовали, даже меня не обидели, но вы, как и любой мужчина, не знаете, что мы, бабы, тоже любим похвастаться. Когда, после меня, вы обработали Зину Левинскую, она мне на другой же день восторженно рассказывала, какой кайф получила от близости с вами. А знаете, как мне было обидно? Я три дня ревела, как белуга. А что касается Наташки, так она еще девственница, и вы, если хотите что-то получить от нее, не торопитесь укладывать ее сразу в постель, как укладывали нас всех по очереди, а добейтесь сначала ее любви. Я берусь помочь вам в этом.

– Правда? Ты действительно могла бы пойти на этот шаг?

– Могла бы, почему же нет? Мы с ней подруги. Но никто из нас теперь не питает надежду на то, что способен удержать вас возле себя дольше одной недели, поэтому к чему ревновать? Это пустое занятие. Может быть, Наташка еще могла бы поверить в то, что вы способны полюбить. А что дальше? У вас же семья, дети. Из семьи так просто не уходят. Тут нужна юношеская любовь и, скорее всего, неразделенная, а вы на это не способны, так ведь?

– Ира… ты знаешь, мне кажется, что я испытываю к ней совершенно другие чувства, не такие, как ко всем остальным. Если мне нужно трахнуть кого-то, если приспичит, то любая из вас, я думаю, не откажется, не так ли? А вот с Наташкой я бы просто поиграл, как с маленьким ребенком.

– Развратник старый, – произнесла Ира. – Если тебе этого так хочется, давай я сделаю это. Какая тебе разница, кто будет этим заниматься. Зачем невинность развращать?

– Ладно, черт с тобой, давай раздевайся. А приказ о твоем увольнении можешь порвать. Будешь моей пепельницей: в любое время есть куда стряхивать пепел.

Петя вышел на порог, приоткрыл входную дверь и сказал помощнику, торчавшему под дверью:

– Пока Ира не выйдет из кабинета, ни с кем меня не соединять, никого ко мне не пускать. Понял?

– А если сам Вопиющенко пожалует?

– Скажешь: я отдыхаю. Все!

Пердушенко оказался довольно предусмотрительным. Уже через десять минут в приемной сидела Юлия Болтушенко. Она нервничала и без конца названивала кому-то по мобильному телефону. Наконец стала звонить Пете, но телефон Петра молчал.

– Что такое, почему он не отвечает? Что с ним могло произойти? Адам, отвечайте, что же вы молчите, мало ли что могло случиться. Петр Пирамидонович великий человек, после будущего президента, конечно, и, возможно, после меня. Адам, попробуйте вы набрать его номер. Эти мобильные телефоны несовершенны, как и российское законодательство. Звоните немедленно. Дорога каждая минута. Пердушенко – это же финансы, это пятый канал, это экономика, наша опора.

Помощник Пердушенко Адам только улыбнулся.

– Он, видать, ушел на избирательный участок либо находится в пути, а телефон выключил. Ему без конца звонят, и от этих звонков голова у него болит. Я, будь на его месте, выключил бы тоже или вовсе не имел возле себя эту отраву, которая, ко всему прочему, еще и на мозги влияет. И не только на мозги.

Юля швырнула трубку и демонстративно плюхнулась в кресло. Она была явно на взводе. Вдруг раздался звонок по мобильному. Она вздрогнула и тут же приложила телефон к уху.

– Сейчас бегу, дорогой, сию минуту. Да я тут сижу у Петра Пирамидоновича в приемной. Не знаю, где он. Что говоришь, Виктор Писоевич? Не может этого быть! А впрочем, мне все равно.

Сказав эти страшные слова, Юлия еще глубже погрузилась в кресло. И дождалась. Вскоре из кабинета вышла расфуфыренная блондинка с сигаретой во рту, вся бордовая, довольная, победно улыбающаяся. Она знала Юлию в лицо, но сделала вид, что не замечает ее. Юлия заморгала глазами, не сразу пришла в себя и только потом вскочила как ужаленная, рванула на себя дверь, молнией ворвалась в кабинет Пердушенко. Он в это время поправлял ремень на брюках.

– Ах ты, подлец! – сказала Юлия, пытаясь плюнуть ему в рожу. Но плевок проскочил мимо уха.

– В чем дело, коза? – несколько грубовато спросил ее Петя. – Ты что, жена мне? Какое ты имеешь право вмешиваться в мою личную жизнь?

– Молчи, кобель. Давай лучше о политике говорить, дальнейшую стратегиею планировать. Без стратегии нам не выжить. Если наш президент проиграет во втором туре, значит, все мы в проигрыше окажемся. Фу, какие синяки у тебя ниже подбородка! Эта сучка, она что, такая страстная? Она всегда так кусается, когда приходит в экстаз?

– Ну, Юля, не вводи меня в краску, – искренне сказал Пердушенко. – Давай лучше о будущем поговорим. Мы выиграем и второй тур выборов, в этом я не сомневаюсь. А если даже и не доберем немного, Запад нас поддержит. Пробжезинский еще жив, а пока он жив, нам нечего бояться. Яндикович – это Россия, это союз с Россией, Запад прекрасно понимает, что значит союз России с Украиной. Друг российского президента Пеньбуш уже отобрал у России Грузию, теперь Украина на очереди. Наш Вопиющенко – зять Америки, мы все это прекрасно понимаем. Даже, допустим, мы проиграем, ну и что же? Мы не признаем этот проигрыш, вот и все. И Америка, Европа будет на нашей стороне. Они нас закидают хлебом, товарами, автомобилями, мы будем жить, как в раю, Юля, ты понимаешь это? А что касается якобы тобой разработанного плана и моего участия в его осуществлении, то это полный бред из области сна. Когда тебе это приснилось? Я впервые слышу от тебя о каком-то плане. Может, его кум Жования что-то предпринимал, но даже в это я не верю. Кум сам себя отравил, захотелось попиарить, вот и вышел конфуз.

– Петя, извини, дорогой. Иногда со мной происходит что-то невероятное. Иногда я хожу в добром здравии и вижу то, что не может присниться во сне.

– Обратись к врачу.

Юля перешла совсем к другому.

– Мы с тобой одинаково мыслим. Я планировала тот же сценарий.

– Юля, должен тебе сказать, что ты всегда так говоришь. Стоит мне высказать какую-нибудь гениальную идею, как ты тут же мне выдаешь: я тоже так же думала. Ты хорошая лиса, вот кто ты такая.

– Петя, но я же не отбираю у тебя твою идею, зачем ты так? Давай дальше. Или… подожди. Я тоже не лыком шита. Мне только что пришла мудрая мысль в голову. У меня голова хоть и маленькая, но, как говорят в России, удаленькая. Так вот, слушай. Если объявят, что согласно подсчетам голосов победил наш противник, мы не признаем результаты подсчета голосов. Нашего Витюшу заставим принять присягу где угодно, хоть на улице, и будем считать его президентом. Запад нас поддержит, а восток Украины мы объявим пророссийским, ну как?

– Это неплохая идея, но она нуждается в серьезной доработке, – небрежно произнес Пердушенко, наградив улыбкой свою собеседницу. – Ты, Юля, иногда высказываешь трезвые мысли, но голова у тебя, как у курицы, не обижайся, конечно. Я это говорю к тому, чтобы ты не лелеяла мысль стать премьер-министром, эта должность принадлежит мне, и я никому ее не отдам.

– Тебе мало заводов, фабрик, телеканалов, нефти, мастерских по всему Киеву?

– У меня дети.

– Да если бы у тебя было двадцать детей, и то они обеспечены до четвертого колена в будущем. Ты нахапал будь здоров. Еще неизвестно, кто из вас богаче, ты или Вопиющенко, наш будущий президент.

– Юля, не воняй, а то ты знаешь, если я разойдусь, никто меня не остановит, даже я сам себя не могу остановить. Ты тоже не бедная, миллиарда два долларов у тебя в загашнике, не так ли? А пока оставь меня, ты на меня дурно влияешь.

– Хи-хи, я пошла.

 

27

Прошло всего каких-то пять минут, как дверь открылась и в кабинет ввалился Курвамазин вместе с Дьяволивским.

Пердушенко нахмурился, и пока у него внутри все кипело, уткнулся в газету «Без цензуры». Они оба подошли к столу, но Петр Пирамидонович не поднимал головы.

– Петнасте, шешнасте, – шептал Дьяволивский, чтобы успокоиться. Он делал это всякий раз, когда волновался и даже когда очень радовался или злился. – Пся крев, я сегодня ни капли кофе во рту не имел, а уже четвертый час. Мы с Юрием Анатольевичем ешче утром споткались и усе рассуждали. Он мне доказывает, что вы нас не любите, в конце концов, не уважаете, а я доказываю ему, что все наоборот. Вы киваете головой, принимая наше приветствие, значит, у вас уважение такое же, как к нашему будущему президенту, пану Вопиющенко. Я хоть и состою в коалиции пани Юлии, но это не мешает мне иметь нежные чувства и к вам, пан Пердушенко. Вы играете основную роль среди оранжевых, так как финансируете их всех и нас с Курвамазиным тоже. И мы надеемся, что вы, пан Пердушенко, проявите к нам с Курвамазиным особые чувства и вознаградите нас за любовь к вам.

Пердушенко только открыл рот, как Курвамазин, отталкивая локтем Дьяволивского, начал:

– Здравствуйте, Петр Пирамидонович! – произнес Курвамазин, поглаживая бородку. – Позвольте занять сидячее положение в этих шикарных креслах из натуральной кожи. Знаете, мы оба так устали, мочи нет, я ночами не сплю, о родине нашей думаю и редко, конечно, о том, что вы недооцениваете нас, не поощряете наши старания.

– Садитесь! – рявкнул Пердушенко, показывая пальцем на кресла, но не поднимая головы. – Успокойтесь и… потерпите минутку, тут интересный материал. Я его передавал, но эта Диана вместо моей поставила фамилию Вопиющенко.

– Вы должны быть счастливы, я это могу повторить семнадцать раз, – сказал Дьяволивский.

– Молчи, дурак, – приказал Пердушенко, не глядя на Дьяволивского.

Дьяволивский недослышал этой фразы: он в это время мизинцем ковырял в правом ухе.

Курвамазин хотел что-то добавить, но только почесал затылок: он был куда интеллигентнее Дьяволивского. Кроме того, он имел ученое звание – доктор юридических наук, много лет работал адвокатом. Суммируя все это, можно просто объяснить, почему он, в отличие от Дьяволивского, не лез поперед батьки в пекло, как говорится. Он терпеливо ждал, как адвокат в суде, когда же ему предоставят слово.

Пердушенко закончил чтение, поерзал в кресле, затем уставился сначала на одного, а потом и на второго посетителя глазами-буравчиками, расставленными широко, как у казахов, иронически улыбнулся и спросил:

– Что надобно, господа депутаты? Только просьба по существу. Говорите, что вас сюда привело. Я слушаю, очень внимательно слушаю, – он нажал на кнопку записывающего устройства, – все, что вы здесь скажете, станет достоянием истории. Эта пленка способна хранить информацию четыреста лет. Все, включаю.

– Я очень стараюсь быть полезен своей команде, куда, кажется, и вы входите, Петр Пирамидонович. Но, увы, я замечаю, что ни с вашей стороны, ни со стороны президента никакой ответной реакции. Как же так? Даже… собаку за ее собачью верность поощряют, а я… мне ни разу не дали выступить по телевидению на вашем пятом канале. Почему, Петр Пирамидонович? Неужели я где-то, когда-то подмочил свою репутацию? Не переходить же мне на сторону оппозиции, чтоб заслужить там похвалу. – Курвамазин долго смотрел на него мутными глазами и слегка почесывал бородку.

– Да надоел ты уже всем, хрыч старый. Сколько раз я выступал в парламенте за все эти годы? Может, раза три, а то и того меньше. И то мне было не по себе, скука брала во время выступления: глядишь на эти тупые депутатские рожи и думаешь, на хрена мне все это нужно. Если вам не нужно, то мне тем более. А ты по три раза в день чепуху несешь с трибуны. На всю страну. Курвамазина с бородкой знают все. Я тут недавно ездил в деревню Дедовичи, где я родился и вырос. Соседская девочка Жанна говорит мне: дядя, я знаю вашего Курвамазина с бородкой, он отличный болтун. Меня не знает, а тебя знает. Что тебе еще нужно? И потом, ты склонен к зазнайству. Сегодня тебе позволили болтать в парламенте, но тебе показалось мало, и ты пришел ко мне и требуешь предоставить тебе эфир. Не много ли ты хочешь, браток?

– Я протестую…

– Протестуй сколько угодно, – великодушно заявил Пердушенко. – Ну, а ты, что ты хочешь, Дьявол…?

– Пся крев, я хочу того же. Когда я был на избирательном участке в Донецкой области…

– Меня это не интересует, – несколько беспардонно остановил его Пердушенко. – Короче, я понял, зачем вы оба пожаловали. Но, господа, я вас не приглашал. У нас на Украине говорят так: незваный гость хуже татарина. Но я великодушный человек. Раз вы уж здесь… протяните ручку. По пятьсот долларов, надеюсь, хватит.

– Не знаю, как мой коллега, а мне деньги не нужны, не за тем я сюда пришел. Меня интересует гораздо больше. Как вам известно, моя политическая карьера началась не вчера и я доказал свою лояльность и преданность идеалам блока Виктора Вопиющенко, куда входят уважаемые депутаты и руководители отделов, один из которых сидит передо мной, вернее, я перед ним сижу, и фамилия этого депутата Пердушенко. Я так же предан и этой козе, которая все время кричит, Болтушенко. Но выходит, что никто из вас этого не ценит. Я что, так и буду оставаться невостребованным, непризнанным Цицероном? Мне этого недостаточно. Мой ум рассчитан на большее, уверяю вас, Петр Пирамидонович, дорогой, и прошу вас: пошире откройте глаза. Вы увидите в этой седой бороде мудрость. А мудрость сейчас как никогда нужна государству.

– Ты хочешь знать, какую должность можешь получить в правительстве Пердушенко? Так, что ли? Хорошо, я подумаю. Но ведь кроме меня на эту должность претендуют и Юлия Болтушенко и Бздюнченко. Тут все будет зависеть от президента. Сходи к нему.

– Замолвите словечко, Петр Пирамидонович. Я буду произносить речи в вашу честь, всегда, при любых обстоятельствах.

Курвамазин порылся в карманах, словно хотел извлечь презент, но нашел только пять гривен в боковом кармане, которые постеснялся предложить Пердушенко в качестве презента.

– Пся крев, – произнес Дьяволивский, тяжело поднимаясь с кресла.

– Ты о чем там бормочешь, скотина? – спросил Пердушенко. – Подождите, Юрий Анатольевич, – обратился он к Курвамазину, открывая потайной ящик стола и извлекая нечто вроде визитки. – Это вам талон на машину. Оплату произведете только за оформление, остальное – подарок за добросовестный труд на благо блока Вопиющенко и Пердушенко.

– А я? – с дрожью в голосе спросил Дьяволивский.

– А тебе вот! – сказал Пердушенко, тыча в зубы комбинацию из трех пальцев. – Ты выступаешь несколько путано, а в твоих глазах сверкает злоба на все человечество. Я сижу на заседаниях и думаю: дай такой скотине власть в руки, он всех бизнесменов перережет, а кишки вокруг дерева обмотает. Откуда у тебя столько ненависти ко всему?

– Пся крев! Москали нас оккупировали, отца посадили, тетку посадили, дядей пересажали, все они на Соловках свой славный путь закончили. Я у дальней родственницы воспитывался. А теперь я мщу и буду мстить, пока дышу, – оправдывался Дьяволивский.

– Ну, черт с тобой. Вот возьми, сходи с этой карточкой в спортивный магазин, там тебе выдадут велосипед… китайского производства, совершенно бесплатно, между прочим.

У Дьяволивского заблестели глаза; крупная слеза скатилась по правой щеке, которую он и не помышлял смахнуть. Втянув голову в плечи, он побрел к выходу несколько зигзагообразно, постоял у двери и еще раз произнес «пся крев» и только потом скрылся за дверью.

– Петр Пирамидонович, ну зачем вы так? – спросил Курвамазин. – Он со всей душой к вам, а вы…

– Он гадкий человек и к тому же он серьезно болен.

– Чем?

– Национализмом. Он – нацист, бандер. Мой отец воевал с ними после сорок пятого года. Что они делали? Днем работали на фабриках и заводах Львова, а вечером брали автомат в руки и шли убивать ни в чем не повинных людей. Жертвами становились в основном жены и дети советских офицеров. Отца поймали одним воскресным вечером, отвели в лес, сдирали с него кожу и живого рубили по частям, сначала руку, потом ногу, а голову в последнюю очередь. Львовяне считают себя щирыми украинцами, в чем я очень сомневаюсь. Мой отец тоже украинец из Винницы. Я молчу только потому, что этот «пся крев» нам сейчас нужен, а так я бы ему морду набил.

Курвамазин слушал и чесал бородку, явно находясь в замешательстве.

– Вы, Юрий Анатольевич, только не говорите ему ничего, – продолжил Пердушенко миролюбиво. – С ним уже ничего не сделаешь: он зомбирован. Это депутат Зомби. Мало кто знает об этом, но я знаю точно. Я и о тебе думаю по-разному, но никак до тебя не доберусь.

– О чем вы думаете, Петр Пирамидонович? Говорите, не стесняйтесь. Я лояльно отнесусь к любой вашей информации, уверяю вас, – сказал Курвамазин.

– Ты носишь русскую фамилию, а состоишь во фракции Вопиющенко, который, как известно, устремил свой мудрый взгляд на Запад, а это означает, что он повернут спиной к нашим братьям на Востоке, – не претворяешься ли ты? Скажи честно, здесь, кроме нас двоих, никого нет, а я обещаю тебе, что наш разговор за пределы этих стен не выйдет. Ты веришь мне? Да или нет?

Курвамазин не на шутку разволновался. Заложив руки за спину, стал расхаживать по кабинету, будто он находился не в чужом, а в своем кабинете. Устремив свой мудрый взгляд в пол, он глубоко дышал, наполняя легкие воздухом, и, наконец, начал свою длинную речь.

– Я никогда не пользовался методами двойных стандартов. Я человек, как писал Горький – это звучит гордо, хочу, чтоб никто никогда после меня, даже лет триста, четыреста спустя, не мог меня упрекнуть во лжи. Я искренен и чист, как стеклышко. А что касается моей фамилии, то я наполовину русский: отец у меня русский, а мать украинка. Что тут поделаешь: родителей не выбирают.

– Я все думаю: искренен ли ты на трибуне или обычно говоришь то, что надо?

Курвамазин понял, что разговор переходит в иную плоскость и может кончиться тем, что у него отберут талон на новый «мерседес». Это испугало его. Но тут, как это бывает в редких случаях, раздался звонок по прямому проводу. Пердушенко схватил трубку, коротко произнес: слушаюсь, и тут же встал из-за стола.

– Мы еще вернемся к этому вопросу, – сказал он, подавая руку непрошеному гостю, – а сейчас меня вызывает сам Вопиющенко.

 

28

Миллионы украинцев разбросаны по всему миру, однако самое большое количество проживает в России. Почти столько, сколько в других странах вместе взятых. Это около четырех с половиной миллионов человек. Вопрос о том, должны ли они принять участие в выборах президента, решается довольно просто: если ты гражданин Украины, но живешь в другой стране, ты имеешь законное право принять участие в голосовании.

ЦИК организовала в России сорок один избирательный участок. Вопиющенко и его команда не на шутку перепугались. В узком кругу самых близких людей Вопиющенко, таких как Пердушенко, Пинзденик, Юлия Болтушенко, Бздюнченко, Бенедикт Тянивяму, Заварич-Дубарич, Залупценко и некоторые другие, было принято решение о ликвидации избирательных участков в России. Любому здравомыслящему человеку это решение могло бы показаться абсурдным. Как это так? Кучка политических авантюристов решает ликвидировать избирательные участки в братской стране, лишая таким образом миллионы своих сограждан права голосовать за того или иного кандидата.

Но у Вопиющенко и его команды слишком велико было желание захватить власть во что бы то ни стало – любым путем, за исключением вооруженных действий, и то благодаря инструкциям из-за рубежа. Как их инструктировали заокеанские наставники, захват власти должен осуществиться мирным, демократическим путем и только в крайнем случае может быть применена сила. Причем мирный путь захвата власти должен иметь видимость соблюдения всех параграфов международного законодательства.

– Я выделяю двадцать миллионов долларов, – сказал Пердушенко. – Столько же выделяет нам Березовский, итого сорок миллионов. Двадцать из этой суммы необходимо отдать членам Верховного суда, который будет разбирать жалобу ЦИК на наши действия. Двадцать можно дать работникам Центральной избирательной комиссии. У нас там уже есть свои люди, и они работают. И хорошо работают.

– Я не совсем понял, на какие наши действия могут пожаловаться члены Центральной избирательной комиссии? – высказал недоумение Вопиющенко.

– Мы уже однажды обсуждали этот вопрос, Виктор Писоевич, и вы согласились с тем, что должны завтра в ночь прорваться через милицейские кордоны в здание ЦИК и помешать его членам утвердить избирательные участки в России.

– Ах, да! Но как мы это можем сделать? – спросил лидер нации, у которого начались проблемы с памятью. – Не можем же мы разогнать вооруженную охрану. Что если они начнут стрелять?

– Дурак ты, прости Господи! – сказал Пердушенко. – А депутатское удостоверение для чего? Ткни ему в глаза свою книжечку, а потом бей по морде, сколько хочешь, – ты же личность неприкосновенная.

Раздались аплодисменты. Первой захлопала в ладоши Юлия.

– Молодец, Петруша, – сказала она, подходя и целуя его в щеку. – Только возьмите и меня с собой. Я надену сапожки с острыми носками и дам в морду любому лягавому, когда он уже будет лежать в крови лицом в асфальт, вот увидите. У меня жалости ни к кому нет и быть не может. Революция жалости не знает. У Жанны д'Арк жалости ни к кому не было. Если уж вы меня прозвали Жанной д'Арк, так я должна оправдать высокое доверие, не так ли?

– Юлия, тебя могут огреть дубинкой по голове, я за тебя боюсь, – сказал Пердушенко, сверля подругу немигающими глазами.

– Я буду держать депутатское удостоверение над головой. Кто посмеет? Я думаю, никто не захочет сесть в тюрьму, верно? Ведь у каждого милиционера дома жена, дети, и к тому же они получают неплохую зарплату. Пусть охраняют ЦИК от рядовых граждан, но не от депутатов, пользующихся неприкосновенностью.

– Я одобряю этот план, – величественно произнес Вопиющенко и склонил голову под аплодисменты своих соратников. – Нам нужно десять крепких парней, владеющих приемами самбо и даже каратэ. Это, безусловно, Петр Пирамидонович, Бенедикт Тянивяму, Роман Заварич-Дубарич, Пинзденик, ваш покорный слуга Вопиющенко, Бздюнченко, Дьяволивский, Школь-Ноль и свидетель Юлия Болтушенко. Мы будем действовать от имени всего украинского народа. Это благородная миссия. Для того чтобы установить истинную, а не показную демократию в нашей стране, мы должны действовать дружно и слаженно, ни перед чем не останавливаясь. У каждого из нас должен быть пистолет в кармане. Если милиция применит против нас, народных избранников, оружие, мы должны ответить им тем же. Командиром нашего боевого отряда я предлагаю назначить Петра Пердушенко как автора этой замечательной идеи. Как вы, дорогие мои соратники?

– Ура! – закричали все разом.

Незадолго до голосования, …ноября, около десяти вечера, отряд боевиков, единомышленников Вопиющенко, состоящий из депутатов Верховной Рады во главе с Петром Пердушенко, отправился на своих «мерседесах» к зданию Центральной избирательной комиссии. Здание ЦИК было окружено двойным кольцом охранников порядка, экипированных с головы до ног. Лицо и голову защищала каска с прорезями в районе рта, носа и глаз. Депутаты, пользующиеся неприкосновенностью, подошли вплотную, вытащили свои удостоверения и в грубой форме потребовали пропустить их всех внутрь здания.

– Не имеем права, – спокойно произнес командир отряда Зацепко.

– Вот право, – ткнул в глаза депутатское удостоверение Пердушенко. – Ты видел такое?

– Видел, и что же? – спросил страж порядка.

– А вот что! – Пердушенко наградил его кулаком в зубы. Зацепко упал, но тут же встал на ноги. Основной удар все же пришелся на защитную каску.

– Компромисс, я предлагаю компромисс, – произнес Зацепко, вытирая окровавленные губы рукавом бушлата. – Я пропущу одного из ваших бандитов для переговоров с членами ЦИК.

– Гы-гы-гы! Выплюнь зубы, мурло, а мы посовещаемся, – обнажая оба кулака, произнес бандит с депутатским удостоверением Бенедикт Тянивяму. – И гляди: челюсть переломаем, инвалидом станешь… на всю жисть.

Бандиты пришли к выводу, что Юлия Болтушенко могла бы подойти к председателю ЦИК Кивалову и предъявить свои требования от имени всех депутатов фракции «Наша Украина» и блока своего имени.

Юлию пропустили, но она быстро вернулась ни с чем: Кивалов категорически отказался нарушать закон. Тогда в банде состоялось короткое совещание. Все складывалось хорошо. Единственное неудобство для депутатов состояло в том, что неизвестно откуда вдруг появились тележурналисты с видеокамерами в большом количестве. Всего несколько человек, можно было бы прогнать либо разбить камеру, как это практикуется во многих странах.

Но великий стратег Пердушенко предложил молниеносный налет на блюстителей порядка.

– Кто за?

– Ура! За Родину, за Вопиющенко, за Болтушенко! – раздались голоса, но милиционеры, стоявшие плотным кольцом у входа в ЦИК, не дрогнули.

Депутат могучего телосложения Пердушенко ринулся первым. Схватив одного милиционера за грудки, со всей силой рванул на себя, но тот уже держался обеими руками за своих товарищей, и афера депутата не удалась. Пердушенко растерялся, но лишь на мгновение. Он снова приблизился к стражу порядка, обхватил его шею обеими руками, наклонил, сколько мог, вперед и с размаху ударил коленом в промежность, а потом в подбородок. Милиционер взвыл от боли и повис на руках у товарищей.

Вопиющенко проделал то же самое.

– Пся крев! – заревел депутат Школь-Ноль.

– Пся крев! – воскликнул депутат Дьяволивский.

– За демократию! – добавил депутат, юрист без среднего образования Заварич-Дубарич.

– Бей предателей! Дави москалей, – призвал богатырь Бондаренко.

– Смерть москалям! – завыл Бенедикт Тянивяму.

– Вопиющенко – так! – заревели бандиты-депутаты Верховной Рады.

– Что вы делаете, господа депутаты? – кричал откуда-то возникший майор милиции, видя, как избивают беззащитных до полусмерти.

– Дайте и ему! – приказал Пердушенко.

Депутат Бенедикт Тянивяму подбежал к майору и дважды стукнул его пестиком по голове. Если бы не каска, майор никогда не смог бы подняться.

Теперь вход в ЦИК был свободен. Камеры щелкали беспрерывно. Но бандиты были настолько возбуждены, что, казалось, ничего не замечали. Они спешили. Одна минута, и возбужденная банда была внутри. Члены ЦИК пришли в ужас. Некоторые подняли руки кверху, сдавались в плен. И только один член комиссии, долговязый, в очках, все время улыбался: это предатель, продавшийся за доллары. Именно он сообщал по мобильному телефону, какие вопросы будет разбирать и утверждать избирком.

Будущий президент вошел первым.

– Именем моего народа, – заявил он, – именем моей нации я приказываю вам не рассматривать вопрос об открытии избирательных участков в России. Все они будут голосовать в пользу бандита Яндиковича. Моя нация этого одобрить не может. Это мой народ послал меня сюда восстановить конституционный порядок.

Некоторые члены избиркома пытались протестовать, а долговязый, кажись, Могила, сказал:

– Братцы, члены избиркома, президенты приходят и уходят, а жизнь остается. Побережем свои жизни, тем более что нам тут неплохо живется.

– Ну, господин Кивалкин, как? – спросил Пердушенко и расхохотался на весь зал.

Председатель избиркома Кивалкин стал кивать головой… в знак согласия.

– Вшистко едно мы будем сидеть здесь, – заявил Дьяволивский, стоявший позади бандитов. – До двенадцати ночи.

– Почему до двенадцати ночи? – робко спросил Кивалкин.

– Так надо, – сказал Вопиющенко. – После двенадцати вы можете принимать какие угодно решения.

Кивалкин посоветовался с остальными членами своей команды и снова закивал головой. Бандиты, простите, слуги народа заняли кресла напротив президиума.

– Господин Пинзденик, – позвал будущий президент. У него теперь был вид настоящего киллера, мужественного борца за собственное теплое кресло в государстве. – Пойди выставь нашу охрану и посмотри, убрали ли трупы.

– Слушаюсь, господин президент, – приложил руку к пустой голове Пинзденик.

– Доложи, как там, на улице, и распорядись, чтоб подали бутерброды, – добавил Пердушенко. – Может, мы и избирком угостим, а то Яндикович о них, бедных, плохо заботится.

Пинзденик тут же вернулся и доложил, что раненых увезли на «скорой помощи», а у входных дверей стоят Курвамазин, Пустоменко, Бенедикт Тянивяму и Школь-Ноль с пистолетами, отобранными у милиционеров.

– Никто не подох? – спросил будущий президент.

– Кажись, нет, – ответил Пинзденик.

– Ну, братва, налетай, – дал добро президент.

Две дамы, Юлия Болтушенко и Белозирка, раздавали бутерброды и разливали коньяк.

Без пяти двенадцать слуги народа ушли, а ЦИК все же принял решение утвердить сорок один избирательный участок в России уже в час ночи, но это оказалось за пределами дозволенного срока. Вот почему Верховный суд вынес решение отменить постановление ЦИК об открытии сорока одного избирательного участка в России. Таким образом около двух миллионов избирателей лишилось права голоса.

Пострадавшие работники милиции были госпитализированы, а те, кто отделался легкими ушибами, считали, что им крупно повезло. Прокуратура возбудила уголовное дело по факту избиения стражей порядка, но никому персонально не предъявила обвинение: депутаты Верховной Рады преступлений не совершают, даже если от их рук гибнут люди: они над законом, они выше закона, они сами закон.

Дикая сцена с избиением стражей порядка была показана по каналам телевидения на всю страну и на всю Европу через спутник. Но, увы! На бандитов никто не обрушился, а такие сыны отечества, как руховцы, открыто восторгались «мужеством» лидера нации и его команды. Даже если бы воскрес Юлиус Фучик и повторил свою знаменитую фразу: «Люди, будьте бдительны», его бы не услышали, особенно на Западе.

Бандиты торжествовали победу и готовились к новым боям. Девиз «Все средства хороши для достижения цели» стоял первым пунктом в программе захвата власти.

Как и запланировали члены команды Вопиющенко, голосование в России граждан Украины состоялось только в четырех избирательных пунктах вместо сорока одного. Сотни тысяч соотечественников были лишены возможности отдать свой голос за того или иного кандидата. А Виктор Писоевич просто торжествовал. Он победил в двух аспектах. С одной стороны, он добился того, чего хотел, лишил своих граждан голоса, а с другой, показал, что он физически крепок и здоров, несмотря на изуродованное лицо и на то, что он не так давно вернулся из Австрии, где лечился после отравления.

Катрин прониклась к нему уважением и назвала его великим стратегом, мастером ближнего кулачного боя. Она, правда, не знала, что бандитский трюк был придуман не мужем, а Пердушенко.

Она тут же сняла трубку, чтоб доложить Збигневу, но Пробжезинский уже поздравлял ее и просил передать мужу, что он восхищен его поступком. Он даже сравнил его с Фиделем Кастро, который так же стремительно захватывал власть, правда, с оружием в руках. Катрин просила Збигнева поговорить лично с лидером нации, который стоял рядом, но связь вдруг прервалась и беседа не состоялась.

– Он поговорит с тобой, не переживай, – сказала Катрин мужу, – но только тогда, когда ты станешь президентом. Это хитрая бестия.

– Так я уже президент, – сказал муж.

– Еще нет, голубчик. Должен пройти второй тур выборов, а потом состояться инаугурация.

– Я приму присягу на Библии в парламенте после второго тура, независимо от результатов голосования, – заявил муж.

 

29

Особа в униформе американских ВВС незаметно подошла к будущему президенту и что-то шепнула ему на ухо на английском языке, а затем так же тихо, кошачьей походкой удалилась, ни на кого не глядя.

– Господа, – сказал Вопиющенко вставая, – к нам пришли великие люди, прошу встретить их достойно и быть максимально вежливыми не только с ними непосредственно, но и по отношению друг к другу. Это исторический момент не только в нашей жизни, но и в жизни всего государства. Благотворительная помощь на оранжевую революцию доставлена. Будем благодарны Богу и великой стране, расположенной за океаном, которая решила прийти нам на помощь. Пока посланцы поднимаются по ступеням нашего офиса, я предлагаю помолиться за Америку и ее президента. Во имя отца и сына…

Все повскакивали с мест и обратили свои взоры на живое изображение со сложенными ладошками, выпростанными пальцами у самого носа и стали повторять слова молитвы.

Входная дверь почему-то долго не открывалась, а потом резко отворилась и на пороге показалась Юлия Болтушенко.

– Ты никого не видела в коридоре? – спросил ее Пердушенко.

– Да какие-то два хорька сидят на мешках и курят сигары. Кто бы это мог быть?

– Они! – воскликнул Виктор Писоевич, прерывая молитву, и, ни на кого не глядя, бросился в коридор. Два хорька вскочили, кинулись на шею будущему президенту, целовались с ним по очереди, а потом один из них на ломаном русском языке произнес:

– Эта два мэшок полно доллар. Это на ваш победа на президент.

– На революшэн, – добавил другой хорек по имени Джордж.

– Тащите мешки в кабинет. Там у меня мои соратники по борьбе за счастье Украины, за правду, за независимость, за процветание и прогресс.

– Ти есть зять оф Америка?

– Да, да, конечно. Джордж Пеньбуш предложил мне в жены свою племянницу.

– Джордж Пеньбуш? Этот пьяница? Корошо, корошо. Ты тоже пьяница! Го-го-го! Это есть шутка. Русский шутка.

– Я не люблю русских, – сказал Вопиющенко.

– Ти не лубит рашэн? Пеньбуш тоже не лубит рашэн. Куда девать мешок?

– Отнесите в мой кабинет. Мои соратники все должны пересчитать.

Два сотрудника посольства США в Украине под гром аплодисментов втащили вначале один мешок, а затем и второй в кабинет, расплываясь в широкой американской улыбке. Оба они тут же сели на эти мешки.

– Ми тут принес деньга. Доллар, много доллар. Два миллиард доллар. А это, – он извлек из брюк довольно увесистый пакет, туго стянутый брючным ремнем, – это ти, Вопиющенко, оф пан Пробжезинский оф Америка. Передать жена Катрин. Ми сказать: гуд бай!

Американцы ушли, не закрыв за собой дверь.

– Дверь закрыть! – приказал Пердушенко. Он тут же извлек острый охотничий нож, разрезал мешки и высыпал пачки на пол.

– Давайте разделим это добро поровну! – предложила Юлия Болтушенко.

– Ты что, сдурела, коза? Ты и так уже обворовала Украину вместе с Лазаренко. Может, хватит, а? – сказал Пердушенко. – Эти деньги не для тебя и даже не для нас с тобой. Они предназначены для свершения бархатной оранжевой революции, которая приведет нас в НАТО и Евросоюз.

– И поставит Россию на колени, – добавил Вопиющенко.

Произнеся эти слова, он упал на горку долларов грудью, а носом старался понять, как они пахнут. Юлия Феликсовна тоже пристроилась сбоку и уткнулась носом в пачки.

– Новенькие, только что отпечатанные, – произнесла она в восторге. Бздюнченко упал на колени, раздумывая, где бы ему пристроиться. Поняв, что это бесполезно, он закричал:

– Вопиющенко – наш президент! Вопиющенко – наш президент.

Он произносил эти слова так громко, что будущему президенту пришлось затыкать уши сначала ладонями, а затем пальцами.

Первой поднялась Юлия, чтоб поддержать Бздюнченко, и заорала писклявым голосом так, что казалось, занавески зашевелились. Пердушенко тоже поднял голову и несколько раз крикнул: «Вопиющенко – наш президент». Депутат Пинзденик лежал рядом с Вопиющенко и кукарекал. Он делал это очень старательно до тех пор, пока и сам будущий президент не стал хлопать в ладоши. Пинзденик схватил за руку своего босса и попытался оттащить его, боясь, что тот задохнется. Поднялись и Юлия с Бздюнченко, и они вчетвером взялись за руки и начали отплясывать вокруг горки с долларами, на которых по-прежнему лежал Виктор Писоевич. Пляски продолжались не более десяти минут. Когда Вопиющенко встал, раскинув руки в стороны, кольцо танцующих разорвалось и раздались аплодисменты.

– Революция! Революция! Революция! Вопиющенко!

– Ребята, – сказал Виктор Писоевич, – нам нужно срочно убрать эти мешки. Дело в том, что сейчас, буквально через десять минут, в этот зал придут депутаты нашей фракции. Это почти сто человек. Мы не можем им показать эти мешки. Начнется паника, возможны драки: не все такие сознательные люди, как мы. На этом собрании депутатов нашей фракции мы зачитаем послание Пробжезинского, его переведет моя супруга, вот она уже здесь. Катрин, милая, подойди. Эти деньги, что ты видишь здесь, прислал твой друг Збигнев Пробжезинский, самый великий человек Америки, он ненавидит русских так же, как и мы с тобой.

Катрин взяла папку, разрезала ее крохотным ножичком, поднесла к глазам и ахнула. Инструкция, написанная мелким шрифтом, была на польском языке. Доллары в это время завернули в скатерть и унесли в другое помещение. Это сделал Пердушенко – самый крепкий из банды Вопиющенко.

– Ласточка, что ты так расстроилась, что-то не так? – с тревогой в голосе спросил Вопиющенко.

– Как же не расстроиться? Инструкция написана на польском языке. Збигнев хитрая бестия: он думает, что этот документ может стать достоянием общественности, и тогда наши враги могут обвинить мою родину Америку во вмешательстве в дела другого государства, в данном случае в дела Украины, – пролепетала Катрин. – Я это не смогу перевести: я польский язык никогда не изучала.

– Кто из наших депутатов владеет польским языком? – спросил Вопиющенко у своих ближайших сотрудников.

– Все львовяне владеют польским, они по существу и есть поляки, если не они, то их предки, – ответил Пердушенко. – Эти псы уже под окнами. Иди, Саша, открой им дверь.

Александр Бздюнченко бросился к дверям, вышел в коридор, но оказалось, что входная дверь на замке.

– Кто закрывал входную дверь? – спросил он, врываясь в зал заседаний великих людей.

– В том моя вина, – признался президент, шаря по карманам. – А, вот он, ключ от входной двери. Открой, пусть толпа соратников ворвется в зал заседаний.

Как только открылась входная дверь, депутаты «Нашей Украины», давя друг друга, насели на проем двери. Три депутата – Курвамазин, Дьяволивский и Заварич-Дубарич – хотели войти одновременно.

– Да не давите так, сволочи, – вскрикнул Курвамазин, – я заявляю протест.

– Спокойно, господа, спокойно, – произнес Бздюнченко, оглядывая ленты у каждого на груди, на которых было написано слово «Так». У Курвамазина ленточка перевернулась, и слово читалось как «кат», что значит «палач». – Подожди здесь, – обратился он к Курвамазину.

Курвамазин обрадовался. Впервые такой великий человек, один из ближайшего окружения будущего президента, обратил на него внимание. Слава Богу, наконец его, великого оратора, Цицерона двадцать первого века, заметили и, возможно, оценят теперь по достоинству.

Как только все девяносто девять человек вошли в овальный зал и расселись в кресла, Бздюнченко взял Курвамазина за руку и потащил на сцену. Курвамазин тут же стал открывать свой портфель, дабы достать бумажки с речами, будучи уверен, что ему хотят предоставить слово. Но Бздюнченко, подняв руку вверх, как делали немецкие генералы, воскликнул:

– Господа депутаты! Посмотрите, что написано на груди у этого предателя! Прочитайте: вместо «так» у него написано «кат», то есть «палач». Депутат Курвамазин – предатель. Я предлагаю устроить ему суд Линча!

– Ура! – заревели депутаты. – Ату его! Он москаль, у него русская фамилия. Долой его!

Депутат Заварич-Дубарич и депутат Пинзденик бросились на сцену, чтоб схватить предателя-москаля и устроить ему тут же, к огромной радости ликующей толпы, суд Линча, но Курвамазин, не понимая, что происходит, на всякий случай встал на колени.

– Я предан, не губите, люди добрые. Никакой я не москаль, я их ненавижу, клянусь честью!

– Которой у тебя нет, – сказал Пинзденик.

– Я сменю фамилию. Я и паспорт переделаю. А что касается этой надписи, то я получил ленточку в нашем штабе, как и все остальные депутаты.

На выручку ему пришла Катрин, жена президента. Она подняла его с колен, взяла за подбородок и сказала:

– Господа депутаты, я заметила, что у многих из вас вместо слова «так» написано «кат». – В зале загудели. Все вдруг устремили глаза на свои ленточки оранжевого цвета. – Успокойтесь, господа: у вас на груди просто перевернуты ленточки и знаменитое слово «так» читается как «кат». Будьте просто внимательны. Ничего страшного в этом нет. Вы не «каты», вы не палачи, вы – революционеры, борцы за правду. Как видите, произошло досадное недоразумение. В этом есть и моя вина. Это я заказала в Америке куртки, обувь, палатки, сувениры, головные уборы, ленты, и на всем написано это волшебное слово «так». Я, признаться, не могла подумать, что это обычное слово может читаться нашими недругами справа налево и будет превращаться в понятие «палач». Это просто совпадение.

– А нельзя ли заказать новые палатки, новые ленты и все прочее? – спросил депутат Заварич-Дубарич, протирая очки.

– Это невозможно, наши друзья в Америке уже потратили на всю эту мелочь свыше ста миллионов долларов. Наши друзья считают каждый цент. И потом, когда мой дорогой муж пройдет инаугурацию и станет законным президентом страны, деньги придется возвращать. А это ни много ни мало около миллиарда долларов.

– Два миллиарда, – шепнул ей Вопиющенко.

Катрин только поморщилась: ей не хотелось выкладывать карты лицевой стороной в это трудное время.

Раздались аплодисменты. Курвамазин еще раз упал на пол, но теперь уже к башмакам жены президента Катрин.

– Матушка моя пресвятая, Америка моя богатая, позволь мне целовать твои следы, где бы они ни отпечатывались!

Вопиющенко долго смотрел на седую голову Курвамазина, и ему, как любому хозяину, стало жалко своего верного пса, который из кожи вон лезет, чтобы угодить своему хозяину; сердце его дрогнуло, и он сказал:

– Встань, я снимаю все подозрения с тебя. Будь и дальше верным и преданным делу оранжевой революции.

– Благодарю, благодарю, мой президент!

 

30

Катрин получила зашифрованную инструкцию, где подробно рассказывалось, как организовать народ на майдане, как кормить, поить, какие цели ставить, как войти в контакт с силовыми структурами, кому сколько денег платить, как избежать кровопролития на главной площади страны и в других городах. Катрин быстро расшифровала, но текст был составлен на польском языке, а Катрин владела только английским.

– Депутат Дьяволивский и Заварич-Дубарич в совершенстве владеют польским языком, – сказал Вопиющенко супруге. – Я им прикажу завтра, и один из них придет к нам и сделает перевод.

– А ты где будешь завтра? – спросила Катрин.

– Где мне прикажут интересы оранжевой революции, там и буду, – ответил муж. Он уже лежал в кровати в спальне.

– О'кей, – сказала Катрин.

Она набросила на плечи роскошный халат и вышла на балкон подышать свежим воздухом. Внизу перед входом остановилась машина черного цвета, и из нее вышел Пинзденик. Он вытащил крохотный мобильный телефон и стал нажимать на кнопки. Катрин заметила и поняла, что он названивает мужу.

– Поднимайся на второй этаж, – крикнула она с балкона.

Пинзденик поднялся по ступенькам в мгновение ока. Входная дверь уже была открыта. Катрин стояла в халате, улыбалась, как настоящая американка.

– Прошу, – произнесла она коротко, давая ему возможность пройти.

– А Виктор Писоевич где? – прошептал Пинзденик. – Он мне назначил встречу на десять вечера.

– Он спит. Проходи, я угощу тебя кофе, – сказала она, глядя на Пинзденика какими-то неестественно блестящими глазами. – Не бойся.

– Я… завтра, завтра, – испуганно затараторил Пинзденик. Он замахал руками, попятился назад и что-то говорил, но все шепотом. Катрин протянула руки, словно хотела его поймать, он запутался перед самой входной дверью и чуть не упал, но дверь оказалась незапертой, и это спасло его. Он выскочил на площадку, как воришка, и быстро спустился по ступенькам.

– How silly you are! (Какой же ты глупый), – произнесла Катрин на своем языке.

Она вернулась в спальню, посмотрела на сонного мужа и вспомнила известную истину: жены президентов и других политических деятелей не самые счастливые, они скорее достойны сожаления, чем восторга. Во всяком случае, им живется не так, как об этом думают другие.

К обеду следующего дня пришел Дьяволивский. Катрин сидела напротив, поедала глазами переводчика, но он был слишком недоступен, слишком сосредоточен, слишком погружен в бумаги и, если бы в помещении, где он сидел и переписывал текст, раздался выстрел, никак бы не среагировал.

Текст перевода поместился на десяти страницах мелким шрифтом. Здесь было и несколько нежных слов в адрес Катрин. Переводчик долго сопел, что-то бормотал себе под нос и, наконец, пришел к мнению, что лирические слова переводить не стоит. Катрин, возможно, сама догадалась.

– Все готово, пани Катрин, что делать дальше? Будем вызывать лидера нации?

Дьяволивский доложил Вопиющенко, что перевод присланного из Америки текста готов.

– Благодарю, – сказал Виктор Писоевич. – Сегодня мы в узком кругу обсудим инструкцию, а потом соберем расширенный кворум.

В этот раз Виктор Писоевич прямо с майдана отправился домой и после чая и жареных пончиков принялся за изучение инструкции. Он несколько раз перечитал текст, но не мог понять, как можно предлагать деньги своим врагам – Генеральному прокурору, министру МВД, судьям, ведь это же люди действующего президента Кучумы.

– Ты дурак, – вынесла приговор мужу Катрин. – Доллар есть доллар, а доллар всемогущ даже в Америке. Человек Кучумы продаст твоих врагов за один доллар, а тебе дали два миллиарда долларов. Ты можешь купить всю милицию, Генеральную прокуратуру, весь суд, да еще на бизнес останется. За доллары милиция не будет разгонять твою молодежь на майдане.

– А мне останется на разведение пчел? Я очень хотел бы иметь свою пасеку. Пчелы приносят много меду, я смогу кормить всех своих друзей-руховцев, членов моей партии, а потом и всю нацию, поскольку это моя нация, – произнес лидер с огоньком в глазах.

– Пчелы потом, сперва… революция, – поморщилась Катрин.

– Тогда есть необходимость познакомить Юлю с этой инструкцией. Все же мы соратники, – сказал муж. – Она в этом больше понимает, чем я.

Катрин не стала перечить мужу и кивнула головой в знак согласия. Была приглашена Юля. Она быстро пробежала текст, поморщилась и произнесла:

– Я все это и так знаю. Какой дурак сочинял эту чушь?

– Джордж Пеньбуш, – покривил душой будущий президент.

– Да? А я не знала. Ну, если так… давайте, давайте я еще раз пробегу.

Теперь она потратила на чтение целых шесть минут и пришла в восторг.

– М-да, недурно, недурно. В этом что-то есть неуловимое на первый взгляд, но если вдуматься… А можно мне копию? На основании этой глубокомысленной инструкции я составлю план, и мы вместе с тобой, дорогой Виктор, будем им руководствоваться, идет?

– Я не возражаю, – сказал Вопиющенко. – Тем более что этот текст принадлежит другу моей супруги Пробжезинскому.

– Пробжезинскому, ты говоришь? Фу, какая мерзость! Да здесь ни одного толкового предложения нет. А где оригинал? Взглянуть бы на оригинал.

– Он у Катрин. Она не отдаст. Эта инструкция адресована ей лично. Это почти любовное письмо. Как может женщина пойти на такое, скажи?

– А ты не ревнуешь супругу к Пробжезинскому? Впрочем, она того не стоит. Да и ты не переживай. У тебя есть я. Ты понял?

Поскольку Юля говорила довольно громко, Катрин слышала обрывки фраз, но понимала не все, что говорила ее соперница.

– Поехали, нация ждет нас, – сказала Юля.

Вопиющенко покорно встал, чмокнул супругу в щеку, пряча переведенный текст во внутренний карман пиджака.

Соратники сели в отдельные машины, и уже через тридцать минут Виктор Писоевич вошел в зал, где собрались его единомышленники, и выступил с сумбурной речью. Он держал в руках текст инструкции и комментировал каждый пункт.

– Господа, – говорил будущий президент, – прошу всех рассаживаться по местам. Оранжевую символику поправите потом. Мы получили пакет, в котором инструкция о том, как нам взять власть в свои руки мирным путем, даже если количество голосов во втором туре президентских выборов будет не в нашу пользу. Наш соратник Дьяволивский пытался перевести текст, но перевод неточный, поэтому я еще не знаю его содержания, но чувствую, что это очень важный документ. В целях конспирации он написан на польском языке. Кто из вас владеет польским языком?

Около десяти депутатов, представляющих Галичину, тут же вскочили и одновременно произнесли «я»!

– О, это хорошо. Кому мы окажем честь выйти на трибуну и перевести нам руководство к действию?

Депутат Школь-Ноль, не дожидаясь, когда назовут его имя, уже бежал к трибуне.

– Пся крев, я здесь, – сказал он, тяжело дыша. Со своих кресел встали еще десять депутатов, но Школь-Ноль без запинки уже перевел первое предложение.

– Пусть переводит дальше, – дала команду Юля.

Однако после первого же переведенного предложения депутат Бенедикт Тянивяму встал во весь свой могучий рост и, в отличие от своих земляков галичан, не произнося никаких слов типа «пся крев», громко сказал:

– Ты неправильно перевел заголовок. Не обращение к украинскому народу, а инструкция, обращенная к украинскому народу, которая означает, как нам жить дальше, как выкурить москалей из наших территорий после бархатной революции, которую нам надлежит совершить в самое ближайшее время.

– Пся крев, – произнес Школь-Ноль про себя, – ради победы нашей бархатной революции в случае победы на выборах ставленника Москвы Яндиковича я готов уступить тебе место, поскольку ты настоящий поляк. Как вы, господа депутаты?

Все молчали до тех пор, пока лидер нации не кивнул головой в знак того, что он не возражает. Сразу же раздались дружные аплодисменты.

Бенедикт Тянивяму взял текст в руки, перекрестился, трижды поцеловал и только потом стал переводить по пунктам.

– Господа! Во имя родины, во имя процветания государства подлежит…

– Неверно! Не подлежит, а надлежит, – сказал профессор, доктор юридических наук без среднего образования Заварич-Дубарич. Он тут же вытащил еще три диплома, среди которых был диплом академика академии наук, полученный в Варшаве из рук президента Польши Косневского, потряс ими и добавил: – Только я могу перевести инструкцию с польского.

Лидер нации снова кивнул головой в знак согласия. Заварич-Дубарич подбежал, выхватил инструкцию и стал читать:

«Инструкция номер два. Вам надлежит:

– организовать молодежь из числа студентов и школьников старших классов и организованно вывести их на Майдан Независимости на следующий же день после объявления Центральной избирательной комиссией результатов голосования, если эти результаты не в пользу великого сына Украины, зятя и друга Америки Вопиющенко Виктора Писоевича;

– удержать пятый канал телевидения в своих руках и передавать в эфир все, что будет происходить на Майдане. Ваше телевидение будет транслироваться на всю Европу и Америку;

– форму и символику оранжевого цвета вы получите в ближайшее время в количестве трех миллионов экземпляров;

– для поддержания боевого духа и управления толпой в апельсины, упакованные в ящиках, необходимо загонять небольшое количество наркотических средств при помощи шприцов. Наркотические средства впрыскивать при консультации врачей, так как передозировка может сказаться на поведении толпы и обратиться против своих хозяев;

– оплата каждого участника митинга не должна превышать пятидесяти долларов за двенадцать часов;

– участники протеста из других городов оплачиваются в двойном размере;

– питание, спиртное, соки, кофе, одежда обеспечиваются в достаточном количестве за счет средств гуманитарной помощи из фонда «Катрин – Пробжезинский»;

– своих агентов следует направлять в другие города с полными карманами долларов для подкупа молодежи и организации митингов и собраний;

– захват власти должен произойти мирным путем, без применения оружия, без кровопролития, если это возможно;

– мирно надо окружить правительственные здания, в том числе и судебные органы, управления милиции и прокуратуры, резиденцию президента и Верховного Совета, Центральную избирательную комиссию и кабинет министров;

– мирно войти в здания, мирно поднять чиновников со своих кресел, мирно выкинуть их на улицу в открытые окна и посадить туда своих людей;

– в случае оказания сопротивления со стороны работников прошлого, враждебного народу режима допустимо применить силу, в которую внедрить гнев всего народа, дабы выбросить их на свалку истории. Спрятавшихся в подворотнях дрожащих хлюпиков, кто с бутылкой и стаканом в руках произносит тост за Яндиковича, отвести и посадить на скамью подсудимых;

– фонд помощи в осуществлении бархатной революции в Украине может быть увеличен до двух миллиардов долларов. С вами Бог!»

Заварич-Дубарич трижды перекрестился и трижды поцеловал инструкцию в конце текста.

Депутаты продолжали сидеть в застывшем виде еще несколько минут, глядя в потолок и даже не замечая лидера нации: инструкция произвела на всех и каждого ошеломляющее впечатление. Наконец-то все они, до единого, будут героями не только Майдана Независимости, но и многочисленных телекамер. Наконец-то настало время великой миссии Пинзденика, Юлии Болтушенко, Петра Пердушенко, Бенедикта Тянивяму, Дьяволивского, Школь-Ноля, Заварича-Дубарича, Пустоменко и прочего ученого люда без среднего образования, у которых от природы луженая глотка.

Немая сцена продолжалась недолго. Ее нарушил президент, хоть еще не избранный, но уже давно утвердившийся в сердцах и душах своих сообщников в деле захвата власти без применения оружия. Он вытянул руки и захлопал. Его тут же поддержали последователи.

– Слава Украине! – произнес он.

– Слава Вопиющенко! – закричал Пинзденик.

– Слава Вопиющенко! – поддержал хор.

– Слава жене президента Катрин! – закричал Курвамазин.

– Слава Збигневу! – выкрикнул депутат Школь-Ноль.

– Спасибо, господа слуги народа! – сжав ладони и делая поклоны, произнес президент. – Какие будут вопросы в связи с этой инструкцией?

– Будут ли нам присваивать воинские звания? – спросила депутат Юля Феликсовна. – Я, например, хочу быть генералом. А почему бы нет? Первая женщина в свободной Украине – генерал. Чем это плохо, господа?

– Сперва надо нашему президенту присвоить воинское звание, – произнес Пинзденик, – а потом уж о себе думать.

– Я поддерживаю это предложение. Считайте это моим депутатским запросом. Я прошу этот вопрос рассмотреть немедленно, – настаивал Юрий Курвамазин.

– Прошу открыть окна, – заявил Пердушенко, хотя это требование звучало как приказ.

– Чем вы мотивируете свое требование, или это тоже депутатский запрос? – допытывался Вопиющенко.

– Некоторые депутаты слишком плотно позавтракали и от эмоциональной перегрузки выпускают пар из штанов. Я уже по запаху определяю, от кого несет, – бодро ответил Пердушенко.

Дьяволивский и Бенедикт Тянивяму опустили головы: они оба наиболее часто выпускали пар из штанов, и он у них был наиболее ядовитый.

– Хорошо, – сказал Вопиющенко, – мне все понятно. Итак, в целях создания хорошей атмосферы разрешаю депутатам Дьяволивскому и Бенедикту прогуляться на свежем воздухе.

– А нас не лишат воинского звания?

– Не переживайте. Вы уже капитаны, один и другой.

– Мало, – посетовал Дьяволивский.

– Скромно, – с грустью произнес Бенедикт, открывая дверь.

– Господа депутаты, дорогие мои соратники, – обратился к ним президент. – Я сам себе не могу присвоить воинское звание, это ваша обязанность и ваш долг. Сначала вы мне присвоите, а потом я буду издавать указы о присвоении вам: кому майора, кому полковника, кому генерала.

– У вашего оппонента Яндиковича, хоть он и не служил в армии, воинское звание – майор. И у нас должно быть не ниже майора, а наоборот, выше. У меня уже, к примеру, есть воинское звание ефрейтор. Так вот, у Гитлера тоже было такое звание, однако он, кажись, стал маршалом. Но я человек скромный, мне достаточно генерала, – заявил Бздюнченко.

– Сперва президенту звание, – сказал Курвамазин. – Я предлагаю присвоить ему звание генералиссимуса. Был же Сталин генералиссимусом, хоть и не служил в армии и даже ни разу не вышел к солдатам, воевавшим с гитлеровскими войсками.

– Ура!!! – закричали соратники и захлопали в ладоши.

– Кто за то, чтоб присвоить нашему президенту звание генералиссимуса, прошу голосовать, – объявил Пинзденик.

Все подняли руки единогласно, и только Катрин воздержалась. Генералиссимус наклонил голову в знак благодарности, а потом стал обнимать всех по очереди и целовать в щеку и лишь Пинзденика поцеловал в губы затяжным поцелуем. Катрин нахмурилась, закусила нижнюю губу, затем порылась в сумке, извлекла пачку сигарет «Мальборо» и закурила.

– Внимание, господа депутаты! Вношу предложение присвоить воинское звание и жене президента, – объявил Пинзденик. – Она заслуживает звание генерала.

– Ура! Ура! Ура! – поддержали депутаты.

Катрин повеселела.

– Можно мне внести предложение? – спросила она у депутатов. – Я, правда, не депутат, но я знаю, что вы с любовью относитесь к моему мужу и ко мне в особенности. Так вот, я прошу вас присвоить воинское звание и моим друзьям: Збигневу Пробжезинскому, президенту Польши Косневскому, председателю Евросоюза по правам человека Хавьеру Солане. Эти люди внесли большой вклад в победу не только на выборах моего мужа, но и всей команды, независимо от итогов голосования.

– Я, как будущий президент, издам указ о присвоении воинских званий нашим друзьям, – заверил своих коллег Вопиющенко.

– И разжалуйте Яндиковича, – заревели все до единого.

– Ну, это уж разумеется.

 

31

В Верховной Раде, где господствовали зомбированные оранжевые, все ждали выступления их лидера Вопиющенко. Он появился под восторженные крики и тут же захватил трибуну.

– Мои депутаты, моя нация, мой народ! Слушайте своего президента, генералиссимуса Виктора Писоевича Вопиющенко, помазанника Божия на украинский престол, возведенного уже в первом туре голосования! В том, что я не набрал больше пятидесяти процентов голосов в первом туре, виноват Виктор Яндикович, бывший зэк, Кучумою возведенный в ранг председателя правительства моей нации, вопреки воле моего народа, вопреки моей воле и вопреки воле моих депутатов, которые здесь находятся. Позор Виктору Яндиковичу, позор всем депутатам, кто не состоит в моем блоке!

– Позор, позор! Ура! – хором скандировали оранжевые депутаты.

Депутаты продолжали вскакивать с мест, вскидывали руки над головой и скандировали: «Слава Вопиющенко! Слава! Слава! Слава!»

Виктор Писоевич кланялся, широко раскрывал заплывшие глаза, прижимал ладонь к сердцу…

Катрин сидела в первом ряду, понимала далеко не все, что говорил ее великий муж, но вопли окружающих ее людей, их громкие рукоплескания, царская посадка головы мужа, его поклоны в знак признательности соратникам не требовали перевода.

Однако она все время смотрела на Корчинского, сидевшего рядом с мужем, и думала, что давно пора переходить от митингов к действиям. Она моргала Корчинскому до тех пор, пока тот не уловил ее гримасу, не понял ее зов осадить мужа, и только потом стал пощипывать лидера нации за то место, на которое тот обычно садился. Виктор Писоевич не обращал внимания. Он продолжал выкрикивать лозунги зомбированной толпе. Катрин прекрасно поняла по поведению его соратников, что с таким народом можно перевернуть весь мир ногами кверху, не то что захватить власть в стране, в которой под эгидой демократии уже давно царит общественный хаос. Она долго думала, почему так ведут себя эти люди, действительно ли ее муж пользуется у них такой популярностью. Даже крупнейший политик мирового масштаба Уинстон Черчилль, когда поворачивал голову влево или вправо во время своей знаменитой речи в Фултоне, не вызывал столь дружных, столь восторженных аплодисментов. Неужели эти люди немного накачаны допингом? Допинг… о, это хорошая мысль. А что если толпу накачать? Тогда толпа сметет все на свете.

Катрин подошла и шепнула мужу на ухо, что ей надо возвращаться домой к малышам, к этому времени она уже родила ему троих.

На площади, перед зданием Верховной Рады, стоял роскошный «мерседес», подаренный Збигневом на свадьбу, который автоматически снялся с сигнализации, как только она приблизилась и протянула руку, чтобы ухватиться за ручку двери. Демонстрируя скромность или некий западный менталитет, она отказалась от персонального водителя, в отличие от мужа, у которого было три шофера, и крутила баранку сама. Сев на мягкое переднее сиденье, она сунула руку в карман и вместо ключей извлекла маленький, самый современный аппарат и всего дважды нажала на разные кнопки. В течение нескольких секунд сигнал через спутник прошел через океан и застрял в одном из окон огромного небоскреба. Пробжезинский только что встал и готовился принимать утренний душ. Набросив на худые старческие плечи длинный халат из дорогой материи и сунув босые ноги в мягкие тапочки, он направился по длинному коридору в душевую. В это время раздался звонок, протяжный, настойчивый, неумолимый. Он сунул руку в карман халата, извлек трубку, чтобы посмотреть, кто звонит, и тут же выключить, как в переднем окошке мелькнул милый лик Катрин, она ему очень и очень редко звонила после вторых родов. Кровь бросилась в старческое, все еще красивое лицо, тепло пошло по всему телу и застряло в неугомонной плоти.

– Катрин, милая, ты? Я тебя слушаю, рад, что все еще помнишь, и грущу оттого, что ты так далеко, в какой-то там Украине, будь она неладна. Казню себя за то, что отпустил тебя. Это все проклятая политика. Я так и прожил всю жизнь в борьбе за свои идеалы, политические амбиции, по сути, стал жертвой всевозможных политических интриг.

Он присел на мягкий пуфик, сгорбился, тесно прижав телефон к уху.

– Ты не объясняй, для чего тебе нужны деньги, я с превеликим удовольствием брошу еще один миллиард долларов ради блага твоей бедной страны, главным образом потому, что я ненавижу Россию. Долгие годы русский медведь оккупировал мою далекую родину Польшу, а потом, поработив многие страны, в том числе и Украину, угрожал всему миру коммунистическим порабощением. Мне уже осталось немного, с собой я ничего не возьму, – почему бы мне не сделать доброе дело для человека, которого я страстно любил и люблю сейчас, хотя надежды даже на обычную встречу у меня не осталось почти никакой. Что-что? Ты могла бы приехать? Я пришлю за тобой самолет. В четверг самолет будет в Киеве. Целую тебя миллион раз.

Катрин расплылась в улыбке. Этот старичок все еще такой галантный и стройный, несмотря на возраст, выглядит куда лучше мужа, особенно после того, как лицо, нос покрылись струпьями, которые невозможно убрать никаким кремом. Да и глаза у него углубились, почти не видны. Глупый он, вздумал омолодить лицо, соблазнился никому не нужной молодостью, а вышел геморрой по всему лицу.

– Збигнев, дорогой мой старичок, я тоже по тебе скучаю и ищу любой предлог, чтоб позвонить, услышать твой музыкальный голос. Я тут присутствовала на встрече мужа с его соратниками и пришла к выводу, что с такими людьми можно сделать многое. Это нечто похоже на рейх: мой муж – фюрер, а его единомышленники – генералы фюрера. За что они его так любят? Я не могу этого понять.

– Да не его они любят, не будь наивной, – послышалось в трубке, – они любят власть. Как только победит твой муж, они перегрызутся между собой, как голодные волки, потому что каждый из них уже сейчас претендует на первые роли в государстве. Это естественно. Вдолби это своему мужу и скажи, что ставку на него я сделал только потому, что он женился на тебе по нашему с тобой плану.

– Збигнев, ты гений… – воскликнула Катрин, и две крупные слезы скатились по ее все еще свежему лицу.

«Зачем я вышла замуж за этого ненормального человека? – думала Катрин. – Он и ночью, во сне бредит, произнося одни и те же слова: мой народ, моя нация. Зачем мне это? Что хорошего здесь, в нищей стране моих родителей?

 

32

По просьбе Катрин обсуждение инструкции проходило в узком кругу еще раз в ее присутствии. Был вызван самый важный советник Майкл Корчинский и, по настоянию Вопиющенко, Юлия Болтушенко. Катрин долго морщилась, не желая видеть наглую Юлю у себя дома, она считала ее виновницей всех семейных бед, но после того как Майкл высказал пожелание, что это было бы совсем неплохо, так как Юля тоже имеет огромный авторитет у народа, Катрин смирилась. Обрадованный Виктор Писоевич тут же взялся за телефон, стал нажимать на кнопки, но в прихожей разался звонок, и Юля показалась на пороге.

В ходе обсуждения инструкции Юле предложили заняться студентами, собрать их, провести с ними беседу, разбить всех на взводы, образовать роты, полки и даже дивизии, назначить командиров и отправить всех на учебу. Это могут быть пустующие сейчас пионерские лагеря, которые требуют незначительного ремонта. Занять эти лагеря и проводить там учебу. За каждый час, каждый день платить студентам, их командирам. Учеба должна быть приближенна к боевым действиям. Народ так просто власть не отдаст. Эту власть надо взять.

– Что скажете? – спросил Вопиющенко, когда Катрин остановилась, чтоб передохнуть.

– Нам и без инструкции все ясно, – заявила Юля. – Инструкция написана чужим человеком, плохо знающим наши условия. Прежде чем создавать отряды, мы должны ринуться в западные регионы и там создать соответствующую атмосферу. Пусть люди, те, что нас поддерживают, выясняют, кто голосовал за Яндиковича в первом туре, и не дают прохода предателям. Фамилии их должны быть вывешены на столбах, красоваться на общественном транспорте. Не давать им прохода, вытеснять их из очереди в магазинах, поджигать их дома, выбивать окна…

– А что делать с теми, кто живет на востоке? – спросил Майкл Корчинский. – Там же целые города поддерживают вашего противника Яндиковича?

– Опоясать их колючей проволокой и не выпускать, – воскликнула Юля, стукнув кулачком по крышке стола.

– Ви хотит гражданский война? – в упор спросил Майкл. – Установка на Пеньбуш, на Кондализа Сарайт, Пробжезинский другая. Ви должны мирным путем захватить власть. Если не полючится, то придется идти по пути Сукаашвили на Грузия, революция роз. Ми тоже для Сукаашвили разработали план прихода к власти. И эта план успешно осуществился.

Радикальные методы захвата власти, которые всякий раз предлагала Юля, обычно нравились Виктору Писоевичу. Вот почему он настоял, чтобы она присутствовала на семейном совете.

– А мне нравится план Юлии, – заявил он. – Только тюрем не хватает.

– Ти, Письоевич, есть демократ и не отступат от этот постулат. Америка на тебя сделала ставку как на демократа – революционера, а не головореза. Юля другое дело. Юля есть Жанна… ей надо дать копье в руки и с этот копье идти на сторонник Яндикович. Но это будет смех. Юля есть, как это по-русски? А, она есть баба, злой баба, и ти, Писоевич, от нее еще будешь страдать, страдать и плакать.

Майкл говорил бы еще очень долго и высказал бы неприятные слова в адрес Юлии, но она не позволила ему это сделать.

– Что вы такое говорите, Майкл? Это поклеп, а я поклепа не потерплю. Вся моя жизнь посвящена делу революции, и я делаю все, чтобы Виктор Писоевич стал президентом.

– Не ти делаешь, пигалица, а Америка делает, – пренебрежительно произнес Майкл. – Ти есть говно.

– Тогда мне тут делать нечего, я пошла.

Юля поднялась и направилась к двери. Но Вопиющенко остановил ее.

– Не ссорьтесь. Будем считать, что это каприз двух великих людей. Я согласен быть демократом, хоть чертом, лишь бы президентское кресло завоевать, – сказал он.

– Ну конечно, для этого ты и женился на этой дылде Катрин. Ты стал зятем Америки. Но я тоже не лыком шита. Я стану английской тещей.

– Каким образом? – спросил будущий президент.

– У меня дочь в Лондоне учится. На первом курсе. Она уже получила задание охмурить любого англичанина и выйти за него замуж.

Юля говорила слишком откровенно, то ли от злости, то ли в шутку, то ли из желания доказать, что она никого не стесняется, никого не боится и считает этих людей, один из которых только что оскорбил ее, обыкновкенными пешками.

– Ти слишком откровенный и прямолинейный, – сказал Майкл, весело поглядывая на Юлю.

– Зато я говорю правду-матку, а не так, как вы все, здесь сидящие: в глаза одно, а за глаза другое.

Близкие и великие люди в узком кругу часто говорили грубости друг другу, откровенничали, пытались побольнее ущипнуть друг друга словом и тут же прощали друг другу, хохотали, обнимались и даже способны были предоставить друг другу телесное утешение.

– Не президент я еще! – пытался блеснуть скромностью Виктор Писоевич в узком кругу. – Но моя нация, мой народ не оставит меня, я уверен в этом.

– Успокойся, милый, успокойся, – сказала Юлия, дотрагиваясь до его щеки.

– Я хочу обратиться к Майклу, – жалостливо произнес кандидат в президенты. – Можно ли считать наше сегодняшнее совещание в узком кругу законченным?

– Как скажет Юля, начальник штаба оранжевой революции, пусть так и будет, – ответил Майкл.

Все взоры обратились на Юлю.

– Ладно! Я дам поручение, а точнее, назначу ответственных за организацию обучения боевых отрядов, которые будут использованы для подавления сопротивления власти Кучумы и Яндиковича.

– Я очень рад, – сказал Вопиющенко и захлопал в ладоши. – А теперь, по случаю успешного завершения переговоров, приглашаю всех в ресторан, там нас ждут.

 

33

Преисполненные гордости за свою национальную независимость, часть украинцев с восторгом ждали второго тура выборов президента, разделяющего националистическую философию руховцев.

Он непременно приведет страну в Евросоюз, где давно уже существует не на бумаге, а на деле коммунистический принцип: от каждого по способностям, каждому по потребностям. Это был бы своего рода национальный праздник, если бы кандидат, зять Америки, стал президентом. Уж он-то мог бы насытить голодных украинцев всеми земными благами, которыми пользуются жители западного мира. Вот что значит независимость! Это раньше, при коммунистах, назначали вождя, и не в Киеве, а в Москве, и вождь не обязательно был украинцем, а часто это так и происходило: вождь оказывался москалем. И вот теперь…

А то, что младшая сестра России с подозрением смотрит на восток, это естественно. Мало ли в истории примеров, начиная с Библии, когда брат шел с мечом на брата, когда сестра с сестрой не могли найти общего языка и оставались заклятыми врагами до конца дней своих. И это были те, кто вышел из утробы одной матери, произошел от одного семени и вырос в одной семье. И потому нет ничего удивительного в том, что в разных частях Украины по-своему ненавидят русский язык, косо поглядывают на восток и во всех своих бедах обвиняют русских.

А что касается Галицкого княжества, то тут история распорядилась весьма нетрадиционно. Галицкое княжество столетиями находилось под оккупацией Речи Посполитой, и, естественно, произошло кровосмешение украинцев с поляками, и, возможно, потому город Львов, который вовсе не Львов, а Лемберг, спит и видит себя польским городом.

Неудивительно, что вся Галичина с таким восхищением встретила известие о том, что зять Америки Виктор Вопиющенко выставил свою кандидатуру в президенты. Ведь современное Галицкое «княжество» сумело кое-чего добиться: галицкие депутаты играют не последнюю скрипку в Верховной Раде, галицкие писатели небезуспешно исподволь поучают столичную интеллигенцию, какие ценности следует брать на вооружение, а от каких отказываться.

И вот 31 октября позади, первые результаты первого тура налицо: лидер нации, зять Америки Вопиющенко, впереди остальных кандидатов, но не опередил, к сожалению, своего соперника. А откуда у этого шахтера Яндиковича больше голосов, процент выше? Нет ли тут аферы?

И в Верховной Раде кипят страсти. Миллионы галичан не отходят от экранов телевизоров.

Парламент Украины, где всегда идут кулачные бои, шатается из стороны в сторону и никак не может определиться, кому же отдать предпочтение. Ведь каждый депутат парламента – это микрогосударство со своим дурным характером и умопомрачительными амбициями. Депутат Верховной Рады поистине королевская должность. Депутат – это неприкосновенная личность. Он совершенно непроизвольно может совершить любое преступление, и никакая правоохранительная структура не посмеет привлечь его к ответственности, поскольку депутат – творец закона, он сам – закон.

То, что каждый депутат может соблазниться взяткой, то, что он совмещает депутатские обязанности с крупным бизнесом и денежки в иностранной валюте гребет лопатой, никого не интересует. У одного Пердушенко бесчисленное количество фабрик и заводов, заправочных станций – и сосчитать трудно. Да и в Верховной Раде он руководит одним из важных комитетов по развитию и процветанию экономики государства. Вот почему Пердушенко процветает, а государство хиреет.

Но депутат Пердушенко и остальные, вместе с лидером нации, не довольствуются грабежом, они уже насытились. Теперь им нужна власть. И потому они рвутся к власти.

После первого тура выборов сто человек (депутаты «Нашей Украины») и двадцать блока Юлии Болтушенко, набросив на себя оранжевые шарфы, дружно заняли свои мягкие кресла в здании Верховной Рады.

Но сторонники Яндиковича тоже не ударили лицом в грязь. Они надели бело-голубые шарфы и были так же веселы, хоть и не так агрессивны, как оранжевые. Это был день второго ноября. Все до единого депутаты были в зале. Не было только самого Вопиющенко.

Спикер парламента огласил повестку дня, заставив предварительно всех зарегистрироваться, и на трибуну вышел заместитель Кивалова Ярослав Дунькодович, маленький, щупленький, с бегающими глазками человек. Он развернул папку с кипами всяких бумажек и от имени ЦИК гундосил целых тридцать минут.

Правда, его никто не слушал, всем все и так было ясно. Юлия все куда-то названивала, потом, дозвонившись, стала докладывать лидеру нации о ходе обсуждения важного вопроса: кто же все-таки победил на выборах. Депутат Школь-Ноль рассказывал сальные анекдоты, собрав возле себя человек двадцать. Сюда пролез и депутат Пинзденик и тоже попытался рассказать несколько анекдотов, но у него не так хорошо получилось, как у Школь-Ноля.

Депутат Курвамазин рвался на трибуну, но Дунькодович дошел только до середины своего выдающегося, но скучного доклада. Покончив с анекдотами, Школь-Ноль перешел к рассказу о боевой подготовке руководимой им дивизии «Галичина». Тут он приглушил голос, но докладчик на трибуне уже стал ему мешать. Депутат Пердушенко давал накачку по телефону руководителю автомобильной корпорации, громко посылая его на три буквы. В зале стоял гул, который смешивался с голосом докладчика, нудно перечислявшего цифры по регионам. Депутат Курвамазин расхаживал по залу, кого-то подзывал, а когда набиралось несколько соратников, уводил их к трибуне, что-то доказывал Литвинову и грозил ему пальцем.

Представители социалистической партии окружили своего лидера Морозова, тоже бывшего кандидата в президенты, позорно проигравшего битву за теплое волшебное кресло, и обсуждали вопрос о присоединении к лидеру нации Вопиющенко.

Таким образом, заседание Верховной Рады превратилось в обыкновенный базар. Председатель Верховной Рады уже никому не делал замечания, зная, что это совершенно бесполезно.

Наконец предварительная информация о выборах президента 31 октября закончилась, и представитель ЦИК Дунькодович перестал гундосить, депутаты стали наперебой поднимать руки и задавать вопросы.

– Как вы сами расцениваете бандитское нападение в ночь с 23-го на 24-е октября на работников охраны ЦИК и их зверское избиение? Каковы были их действия, когда они ворвались в зал заседания? Почему сотни тысяч украинцев, проживающих в России, были лишены права голоса? Сколько окон разбил лично лидер нации Вопиющенко?

Эти и подобные вопросы задавали депутаты Кановалюк, Шифрич и другие. Но Дунькодович мямлил о том, что разбой у здания ЦИК – это не его дело, это, дескать, прокуратура и милиция дадут свою правовую оценку, а что касается эмоций великих людей, лидера нации конкретно, то это естественно, так всегда было и так будет. Драчки во время выборов надо принять как должное.

На этом ответы на вопросы депутатов были закончены, и старичок Дунькодович, уставший и потный, сел на место, а депутаты приступили к обсуждению предварительных итогов голосования и жульничества избирательных комиссий по всей стране. Оказалось, что в Галичине проголосовали за Вопиющенко сотни тысяч граждан, которые находились в день голосования на заработках в России. Были и такие случаи, когда в деревне, где всего двести человек с правом голоса, проголосовало шестьсот. В голосовании приняли участие и те, кто умер два года тому назад.

Однако депутаты-вопиющенковцы стали высказывать аналогичные обвинения в адрес избирателей Яндиковича.

Юлия продолжала названивать знакомым и вдруг стала наливаться злостью. Она отключила все мобильные телефоны и направилась к трибуне. Никто не заметил, откуда у нее оказалась бумажка, может, она извлекла ее из-за пазухи. Но она прилипла к бумажке, будто ее заостренный носик приклеили скотчем. Только изредка Юля поднимала маленькие вороньи глазки, налитые кровью, и куриными пальчиками, собранными в кулачок, стучала по микрофону, придавая внушительность своему писклявому голосочку.

– Я, Юлия Феликсовна… Болтушенко (она стеснялась своей фамилии, происходившей от слова «болтать»), заявляю следующее: нация Вопиющенко не знает правды, нация Вопиющенко должна знать правду. Так вот, правда состоит в том, что лидер нации уже стал президентом, он победил. За лидера нации проголосовало больше пятидесяти процентов, а за Яндиковича всего лишь двадцать семь. Фальсификация выборов не прошла. Я поздравляю народ Украины с победой лидера нации Вопиющенко. Украинский народ никогда не изберет своим президентом бандита Яндиковича! – Тут Юлия трижды стукнула кулаком по трибуне. Депутаты даже вздрогнули. Вдруг маленькая писклявая козочка превратилась в грозную силу, способную привести в ужас весь зал. Этому способствовал и кожаный пиджак на худеньких плечах Юлии, так похожий на кожаную тужурку работника НКВД в юбке. – Я хочу сказать, – она вторично посмотрела на табло, отсчитывающее время ее выступления, – я хочу сказать, что депутаты, поддерживающие бандита Яндиковича, явились сюда в бело-голубых шарфах на шее, не зная, что это веревки, на которых они должны повеситься после того, как лидер всех украинцев примет присягу. И еще я хочу сказать: с сегодняшнего дня мы начинаем всеукраинскую акцию гражданского неповиновения, и я призываю всех выйти на улицы и стоять там до тех пор, пока не будет признана победа лидера нации Вопиющенко. Вопиющенко слава! Вопиющенко слава!

Депутат Кановалюк, сняв бело-голубой шарф, подошел к трибуне, где все еще торчала сухопарая Жанна д'Арк, и предложил ей самой повеситься.

– Я жертвую этот бело-голубой шарф, покажите пример, мадам. Может, и я за вами последую, а за мной мои товарищи.

– Еще чего! Все ваши жизни не стоят моего мизинца, – торжественно произнесла Юля улыбаясь.

Тут Школь-Ноль бросился к трибуне вместе с Курвамазиным, дабы защитить бесстрашную агрессивную птичку от разгневанной толпы и депутата Кановалюка с протянутым шарфом. Они взяли ее под руки и отвели на место.

– Кричите: слава Вопиющенко! Вопиющенко – наш президент! Ну что же вы? Охрипли, что ли? – вопила Юля.

Предложение Юлии немедленно повеситься депутатскому корпусу на добровольных началах, дабы их не вешал лидер нации Вопиющенко после вступления в должность президента, повергло в оцепенение многих депутатов. Оранжевые депутаты походили на большевиков в семнадцатом году в Петрограде. Только те действовали штыками, а эти пока языками, они использовали психологическое давление на своих оппонентов. Вопиющенко, правда, никак не походил на маньяка Ленина, но его недостаток восполняла Юля, украинская Жанна д'Арк. И в этот раз не все депутаты обратили внимание на фразу о том, что Юлия провозгласила нечто новое, небывалое в Украине, а именно: призвала к гражданскому неповиновению. Это стало основным кредо оранжевой революции, на проведение которой Америка выделила два миллиарда долларов, дабы возвести на престол своего зятя, независимо от итогов голосования.

И только депутат Кановалюк разгадал коварный замысел Юлии. Он сказал:

– Уважаемая Юлия Феликсовна! Только психически неуравновешенный человек может призывать к восстанию, к организации беспорядков, дабы запугать тех избирателей, которые подали свои голоса за Яндиковича. Мне вас жаль. Я искренне желаю вам поправиться и прийти в нормальное состояние, избавиться от нарушения психики. Наша фракция решила купить вам два билета, один в Москву, чтобы вы немного отдохнули и поправили свое здоровье. Заодно вы сможете навестить тех людей, кто уже сидит за решеткой благодаря вашим махинациям. И если вы там не задержитесь лет на десять, то поезжайте в Сан-Франциско к своему дружку Павлу Лазаренко, с которым вы обворовали народ Украины на миллиард долларов.

Депутат Кановалюк был не только молодым, но чрезвычайно симпатичным мужчиной, если не сказать красавцем, и то, что он ополчился на Юлю, доказывало, что не всеми мужчинами в Верховной Раде она может командовать, околдовывая их своими чарами. Слушая его выступление, она морщилась и напряженно думала, как бы отомстить ему.

Депутаты шумели. Кто возмущался, кто восторгался. Одни размахивали бело-голубыми, другие оранжевыми платками, но так как оранжевые были более сплоченные и более агрессивные, то они, похоже, и одерживали победу над остальными. Что творилось в зале, видели молодые ребята с оранжевыми ленточками на груди под зданием Верховной Рады. Это был некий пролог будущего спектакля, транслировавшегося некоторое время спустя на весь мир.

Самодовольство, самоуверенность меньшинства в оранжевых галстуках, в оранжевых ленточках приводила в замешательство тех, кто не забыл, что такое честь, совесть, порядочность. Одни нападали, другие слабо защищались. И все сидели в шикарных креслах в современном зале, сытые, самодовольные, четко осознавая, что закон в их руках, что материальные блага сыплются на них как из рога изобилия.

Наглость оранжевых базировалась на сплоченной поддержке галичанских нацистов, которые не просто толкали речи с высоких трибун, но и действовали. В таких городах, как Ивано-Франковск и особенно Лемберг, то есть Львов, вы могли поплатиться жизнью, если случайно назвали гривну рублем либо произнесли слово «один» вместо «одын».

 

34

Лидер восточных украинцев Виктор Яндикович возглавлял правительство страны в разгар оранжевого путча. Это на нем и на слабовольном Кучуме, как здание на плохом фундаменте, держалась власть.

Виктор Федорович хороший хозяйственник и скромный, порядочный человек, но слабый оратор и политик, ко всему прочему общавшийся в то время только на русском языке, а это сразу означало: враг всех галичан. Он впервые столкнулся с грубой самоуверенностью и наглостью галичан во главе с Вопиющенко и Юлией. Шутка ли: Юля предлагает обнести всю восточную часть высоким забором из колючей проволоки, а депутатам повеситься на своих бело-голубых шарфах. Прямо ленинизм! А этот ужас уже был пройден. Не лучше ли сдаться без боя, может, пощадят.

А что думал Виктор Федорович, не знает никто, кроме него самого. И историки не узнают. Судя по его поведению, можно только предположить: он испугался. Как это так? Имея в своем подчинении внутренние войска и всех стражей порядка, позволить кучке оранжевых бандитов, финансируемых из-за океана, совершить государственный переворот, а бухгалтеру из Ивано-Франковска провозгласить себя лидером нации?

Да это же настоящий семнадцатый год! Поистине история часто посмеивается над славянами, поскольку подобного не происходило даже в Западной Африке.

Но… подождем, что скажет история. Она расставит все по своим местам. Хотя России, правда, это еще не коснулось: маленький, плюгавенький головорез все еще в мавзолее.

В один из выходных дней Виктор Федорович решил прогуляться по центральной площади Киева. Солнце закрывали тонкие белесые, во многих местах разорванные тучи, благодаря чему оно грело, но не пекло. Огромная площадь была полупустой – самое хорошее время для прогулки, гуляй себе и думай свою горькую думу. И ему было о чем думать. Ну, захватят власть, черт с ними, я особенно ничего не потеряю. Благодарности за свой труд не приходится ждать от своих граждан. Хоть день и ночь сиди в этом кресле, а голова пухнет от всевозможных проблем. Коррупция как паутина опутала страну. Национализм на западе поднимает хвост, вот и мой тезка отравился этим заболеванием, а оно тяжелое, иногда надо пустить кровь, чтоб искоренить его.

Эти и другие мысли будоражили крупную голову премьера, когда он почувствовал, что ноги просят отдыха. А вот и садовая скамейка почти по центру площади, и там сидит молодая девушка, должно быть, школьница.

– Можно присесть? – спросил крупный дядя высокого роста и могучего телосложения.

– Садитесь, садитесь, прошу вас. Только почему вы спрашиваете? Я тоже присела от усталости. Но, кажется, я вас знаю. Неужели вы тот самый дядя, что руководит страной? В нашем городе вас не любят. Говорят: вы – ставленник Москвы, хотите запродать матушку Украину москалям.

Виктор Федорович повернулся к девушке вполоборота, дружески улыбнулся и спросил:

– Откуда вы и как вас зовут?

– Наташа Нечипоренко. Учусь в девятом классе в пятой школе города Львова, или Лемберга, как говорит моя бабушка.

– А твоя бабушка полячка?

– Должно быть, полячка, но какое это имеет значение?

– Вам в школе говорят, что я такой плохой и хочу продать Украину москалям?

– И дома, и в школе, и на улице, и везде. Лемберг за вильну Украину, за то, чтоб и духу москальского не было. Они наши враги. Когда нас Гитлер оторвал от нашей родины Польши и передал москалям в тридцать девятом году, работники НКВД почти весь город арестовали в одну ночь и сослали в Сибирь. А большую часть в пути расстреляли. А потом назвали убитых братьями. Что это за братья, скажите, пожалуйста?

– Да, могло быть и такое, – с тяжелым вздохом произнес дядя, сидевший рядом. – Власть была такая. И тогда страной управлял кровавый Иосиф Джугашвили. Как и Ленин, он был головорез. Русский народ пострадал не меньше, чем наш.

– А голодомор?

Виктор Федорович пожал плечами. Практически он не знал, что ответить школьнице из Львова. Он понял одно: молодежь Львова, да и всего запада, воспитывается в духе ненависти к старшему брату. Поляки как бы оставили ненависть к русским на западе Украины, где они не так давно господствовали.

– Наташа, у вас, должно быть, отличные оценки по истории?

– Да. Я еще заместитель руководителя кружка по истории. У нас преподаватель Вацлав Узилевский, бывший узник сталинских концлагерей. Наш кружок пользуется большой популярностью не только в нашей школе, но и в городе. Наш девиз – вон москалей.

– Ну, я думаю, когда ты повзрослеешь, ты изменишь свое мнение, – сказал знаменитый дядя, назвав Наташу на «ты».

В это время заклацали фотоаппараты, появились видеокамеры, кто-то произнес:

– Девушка, сядьте ближе, съемка для обложки журнала.

Наташа, не думая о последствиях, придвинулась ближе, приподняла голову и расплылась в щедрой молодой улыбке.

– Ну, Наташа, а у меня сын, он немного старше вас, глядишь, познакомитесь еще и подружитесь. Дело молодое.

– Не знаю, не знаю, все может быть, – сказала Наташа и раскраснелась.

Корреспонденты, сделав свое дело, собрались ретироваться, но Виктор Федорович остановил их.

– Возьмите адрес у девушки, она из другого горда, и в качестве награды вышлите ей один журнал, – сказал он журналистам.

– О, да, да, а то совсем забыли. Работы много, – произнес один, доставая записную книжечку и присаживаясь рядом с Наташей.

Наташа охотно дала свой домашний адрес, назвала номер и адрес школы. Журналист обещал выслать журнал на домашний адрес и в школу.

– Только подождите недельку, хорошо? Этот журнал нужно сверстать.

– Я буду ждать. А получив, еще приеду в Киев фотографироваться. Неплохо бы с президентом Кучумой.

– Мы его пригласим.

Виктор Федорович тоже остался доволен, хоть поведение школьницы не понравилось ему. Он как бы вдруг прозрел. «Да, оранжевые опираются на мощные националистические силы запада страны. Эти силы пестовал и поощрял бывший президент Кравчук. Значительная часть центральных областей поддалась мощной атаке галичанских националистов. Добром все это не кончится».

– Над чем вы задумались, Виктор Федорович? – спросила школьница.

– Есть над чем.

– Скажите, над чем.

– Да хоть над тем, почему ты так мыслишь.

 

35

Наташа вернулась к бабушке в приподнятом настроении. Бабушка удивилась, когда внучка похвасталась, что ее только что фотографировали со знаменитым человеком.

– А где ты его встретила, как так получилось, что вы оказались вместе на одной скамейке? У него, небось, супружница есть. Да и ты молодая, почти ребенок. Отец тебе нагоняй может дать за это. Такая шмокодявка, а уж самого премьера подцепила, ну ты даешь!

– Бабушка, вы глубоко заблуждаетесь. Я сидела на скамейке, грелась на солнышке, хоть оно и вовсе не грело, и вдруг подходит дядя, солидный такой и говорит: можно я присяду рядом и отдохну. Ну, вижу: солидный, лицо такое благородное, как у Пеньбуша, ну и говорю ему: «Садитесь, пожалуйста». Сел он, значит. Разговорились. Спросил, откуда я приехала. Я ответила: из Лемберга.

«Ругают меня в вашем городе? Говорят, что я хочу Украину продать москалям?» – спрашивал он. Тут я ему и ответила, да так, что он удивился, откуда я так много знаю. Я уже хотела было встать и уйти, как откуда ни возьмись нагрянули фотокорреспонденты и стали клацать фотоаппаратами и щелкать видеокамерами. Скоро на обложке журнала, кажись, «Отчизна», вы увидите себя, сказали мне. Вот теперь я и жду выхода этого журнала. Как только получу журнал, сразу же отправлюсь в свой задрипанный Лемберг, то бишь во Львов.

– Везет тебе, Наташка. Был бы этот Яндикович моложе лет этак на тридцать, наверное, влюбился бы в тебя и оставил тебя в Киеве.

Наташа расхохоталась, а на следующий день снова пошла по площадям и центральным улицам столицы в поисках приключений. Но уже никаких приключений с ней не произошло, и домой пришлось возвращаться с пустыми руками, как говорится. Так прошло несколько дней. Дядя больше не появлялся, хотя Наташа искала его, словно слышала его голос, который звал к себе. Наступила неясная тоска, которую она старалась отогнать от себя, не думать о происшедшем, и потому раньше срока стала собираться в дорогу.

– Отчего так рано собираешься, неделя еще впереди, – спросила бабушка.

– Скучно мне стало, домой хоцца, – ответила Наташа.

– А журнал?

– Обойдусь без журнала. Возможно, это была просто утка. И потом, что мне этот журнал даст?

– Что ж! Будем собираться в дорогу. Сходи в магазин, купи колбаски, пирожков и всякую закусь в дорогу.

– Сперва билет надо приобрести. На вокзал поеду.

– Он недалеко, пешком пройдешься.

Наташа вышла на улицу и направилась к железнодорожному вокзалу. По пути задержалась у киоска и увидела журнал, на обложке которого красовался ее портрет вместе с премьер-министром Виктором Федоровичем.

– Ура! – воскликнула она громко. – То же я, вот, смотрите.

Продавщица посмотрела ей в лицо и не поверила.

– Не может быть. Вы на свое изображение в журнале не похожи. Вы что, племянница Виктора Федоровича?

– Какая разница, кто я. Главное, что это мой портрет. Неделю тому мы фотографировались с Виктором Федоровичем для обложки журнала. Вы присмотритесь лучше.

– Да, что-то есть. Уж извините, мне показалось… я потому и не поверила. Что ж, поздравляю вас. Теперь вы знаменитость.

Наташа вернулась домой показать портрет бабушке. Бабушка была рада и попросила внучку остаться до воскресенья, это всего четыре дня.

Наташа осталась.

Когда пришло время отправляться домой, она взяла журнал с собой, показать родителям.

Наташа прибыла в свой родной город во второй половине дня, села на трамвай на привокзальной площади и поехала в сторону центра, а затем направилась к дому. На столбах всегда много объявлений, но Наташа на одном задержала свой взор. Крупными буквами было написано: «Москалька Наташа Нечипоренко на службе москаля Яндиковича». А внизу любительская фотография из обложки журнала. Кровь бросилась ей в лицо.

– Боже, что я сделала? – воскликнула она и, размотав платок, который был вокруг шеи, повязала его так, чтоб лица не было видно.

«Откуда они могли узнать так быстро? И почему они это так восприняли? Я ничего с москалями не имею и с Виктором Федоровичем тоже. Если я сфотографировалась, то что в этом плохого?»

Мать встретила Наташу со слезами на глазах.

– Как ты могла так поступить, доченька? Ведь эти бандеры раздерут тебя на части. А что скажет на это твой братик Вацлав, я даже не знаю. Он сейчас на демонстрации. Плакат держит с надписью: долой москалей.

– Мама, я никого не боюсь. Завтра же пойду в школу и выступлю на собрании. Этот Виктор Федорович очень симпатичный и порядочный человек. Он ни одного плохого слова не сказал в адрес львовян. Он только спросил: ругают ли его в нашем городе? А встретились мы чисто случайно. Я отдыхала на скамейке, он подсел, да еще разрешения спросил, как настоящий рыцарь. Тут набежали корреспонденты и засняли нас. Что в этом преступного? Мы же не дикари, мама, чтоб враждовать друг с другом, как племена, не поделившие дохлого крокодила.

– Почему ты не убежала, дочка?

– Да я и подумать не могла, что наши придурки так отреагируют. Я, пожалуй, пересмотрю свои взгляды, мама. Видимо, наши бандеры не только нацисты, но и придурки, у них не все в порядке с головой…

– Дочка, не вздумай повторить эти крамольные слова. Тебя казнят на площади наши бандеры.

– Бандеры – головорезы, мама. Но я все равно скажу, что о них думаю. А пока, мама, я уйду. Буду ночевать у подруги, а завтра отправлюсь в школу.

Подружка Наташи ничего не знала о ее приключении, обрадовалась ей и, выслушав рассказ о поездке в Киев, предложила отправиться в город на площадь Степана Бандеры, где вечерами обычно проходят разного рода сборища.

На площади было много народу. Последователи Степана Бандеры толкали речи. Один из них развернул большой портрет Наташи и произнес:

– Вот смотрите, эта девушка, ученица пятой школы, зовут ее Наташа Нечипоренко, продалась москалю Яндиковичу за тридцать сребреников. Она сфотографировалась чуть ли не в обнимку с бандитом, а внизу подпись: «За союз востока и запада». Позор продажной шкуре! Вон из Лемберга, священного города Галичины.

– Вон из Лемберга! – заревела обезумевшая толпа.

Когда Наташа оглянулась, ее подруги уже не было рядом. Наташа тут же нашлась: растрепала волосы, чтоб торчал только нос, и направилась к дому.

На следующий день в школе произошла ужасная сцена. Одноклассники дежурили у входа и не пускали ее в школу.

– Москалька, нет тебе места среди честных украинцев. Убирайся!

На шум вышел директор.

– Пропустите ее. Как раз собрался педсовет, на котором будет решаться вопрос об отчислении из школы промоскальски настроенной ученицы. А ее присутствие обязательно.

– Считайте, что вы меня уже исключили, – вынесла приговор Наташа и повернулась, чтобы уйти.

– А, она хочет избежать наказания, – произнес один долговязый одноклассник. – Бей москальку.

Наташа очутилась под ногами своих одноклассников. Она закрыла лицо руками и не просила пощады. А потом потеряла сознание… Директор поднялся к себе в кабинет и попытался связаться с губернатором Львовской области, чтобы доложить ему о происшествии и спросить, что же делать дальше.

– Пся крев, не звоните больше. Губернатор занят подготовкой боевых отрядов, которые в скором времени отправятся в Киев.

– Дзенкуе бардзо, – произнес директор и повесил трубку. Он стал у открытого окна и увидел неподвижную Наташу с раскинутыми ногами и руками. Возле нее никого не было.

– Собаке собачья смерть, – произнес он и отошел от окна.

 

36

Петр Николаевич Синоненко не только симпатичный, но и умный мужик. Сочетание ума и внешней привлекательности, прямо скажем, явление довольно редкое в жизни любого народа. Вопиющенко Бог наделил внешностью, но поскупился на ум и интеллект. Что касается остальных оранжевых вождей, то их по умственным способностям никак нельзя поставить выше кухарки, счетовода или молотобойца. А Петру Николаевичу нельзя отказать в порядочности и принципиальности. Жаль только, что он все еще верит в бредовые марксистские талмуды и поклоняется давно развенчанным коммунистическим вождям, профессорам всех наук без среднего образования. Трудно утверждать, что он свято верит в то, что проповедует, скорее лидерство в партии и заставляет его идти на сделку с совестью.

Если лидер Российской компартии Заюганов может вызвать только ироническую улыбку на лице любого гражданина, сидящего перед телевизором и слушающего демагогическую речь вождя седовласых ветеранов с партийными билетами в кармане, то Синоненко производит совершенно другое впечатление. Если бы он решился сделать хоть один шаг в сторону от марксистских догм, его партия была бы самой многочисленной в украинском парламенте.

Но партия, которую возглавляет Петр Николаевич, с каждым годом теряет своих сторонников. Однако не будем влезать в дебри тонкой и грязной политической борьбы. Признаем, что Петр Николаевич разбирается в этом куда лучше остальных руководителей фракций.

После своего очередного поражения на выборах президента 31 октября в первом туре голосования он собрал пленум, где было решено не поддерживать ни одного из кандидатов в президенты, вышедших во второй тур.

И Вопиющенко, и Пердушенко знакомились с решением пленума коммунистов, но и тот и другой были уверены на сто процентов в том, что доллары сильнее всяких решений, любых принципов, а Синоненко поторгуется, как положено, покривляется и, в конце концов, пойдет на сделку со своей политической совестью. Ведь политическая совесть все равно что проститутка, кто больше даст, тому и раскрывает свои объятия.

– Петя, – сказал Пердушенко своему тезке. – Мы с тобой оба Петра, хоть мы еще и не великие, как московский Петр, но мы с тобой не те Пети, которые пьют из банки и закусывают рукавом. Так ведь?

– Извините, Петр Пирамидонович, но мы не на пикнике и не на пляже. В своем офисе я – Петр Николаевич. У меня тут сидят люди. Перезвоните через час.

Петр Николаевич повесил трубку, весело улыбнулся и произнес:

– Экий хам этот Пердушенко! Гребет под себя и остановиться не может. Но этого ему мало. К власти рвется. Впрочем, все они рвутся. Вопиющенко, Болтушенко, Пинзденик, перебежчик Бздюнченко и прочая братия. Не дай Бог, придут к власти! Что тогда будет? Американские танки начнут давить нашу землю, в Россию будем ездить только при наличии визы. Жирные бесплодные американцы будут увозить наших грудных детей за океан, обескровливая нацию, а возможно, и чернозем, как это делали гитлеровцы во время Второй мировой войны, когда оккупировали Украину. Яндикович хоть и представляет олигархический клан, но он все же более разумный и его планы более приемлемы, чем бредовые идеи Вопиющенко.

Депутаты Мироненко, Соломатин и другие кивали головами в знак согласия со своим лидером.

– Пердушенко, должно быть, ведет переговоры с лидерами фракций о поддержке кандидатуры Вопиющенко по итогам второго тура голосования, – сказал депутат Мироненко, хитро поглядывая на своего шефа.

– У Пердушенко много кондитерских фабрик, автомобильный рынок почти весь у него, скоро он станет миллиардером, как Юлия Болтушенко. Не исключено, что он предложит миллионов десять, чтоб мы голосовали за его шефа, – сказал депутат Соломатин. – Десять миллионов долларов нам не помешали бы. Как вы думаете, Петр Николаевич?

– Он отдаст все двадцать, – смеясь, произнес Мироненко.

– Я не продаюсь, – сказал Синоненко. – И партия не продается. Пусть Морозова покупают. Морозов продаст себя и свою социалистическую партию с потрохами.

– Мы согласны, – сказал Соломатин. – Но ради интереса позвоните этому дебилу Пердушенко и спросите, сколько он предложит. Если он скажет: двадцать, потребуйте восемьдесят.

– Нам бы не помешали восемьдесят миллионов долларов, но мы не можем выглядеть в глазах общества продажной партией.

Разговор продолжался еще довольно долго, а потом снова раздался звонок. Генсек снял трубку.

– Уважаемый Петр Николаевич, это снова я, Петр Пирамидонович, – произнес Пердушенко слащавым голосом. – Я просил бы вас, если это возможно, навестить меня. Есть конкретное деловое предложение. Я в своем офисе. Жду вас до обеда. После обеда у нас встреча с шефом Вопиющенко. Я могу надеяться?

– Я посоветуюсь с товарищами и подъеду в течение часа. Это устроит вас?

– Буду рад увидеться с вами. Дело не терпит отлагательства. Хотите, я вышлю за вами свой «мерседес»?

– Что ж, высылайте, – произнес генсек и повесил трубку. – Я не продамся. Ни за какие деньги. Об этом не может быть и речи.

Минут через сорок Петр Николаевич входил в железные ворота, открывшиеся перед ним автоматически. На ступеньках стояли два вооруженных охранника с большой собакой, которая сидела поодаль и философски смотрела на одного из охранников в ожидании команды. Стоило охраннику произнести одно волшебное слово, и собака, так похожая на откормленного волка, бросилась бы на посетителя, чтоб расчленить его как кусок свинины.

Петр Николаевич осторожно начал подниматься по ступенькам, овчарка поднялась на задние лапы, но охранник только произнес «Заюганов, на место!», как овчарка уселась и больше не реагировала на незнакомого человека.

«Ну, псы», – подумал Синоненко и кивнул головой охраннику. Входная дверь перед ним так же автоматически открылась, а на пороге уже стоял великий бизнесмен-аферист, один из самых влиятельных людей блока Вопиющенко Петр Пердушенко. Он сразу же протянул руку гостю, глядя на него сверху вниз, а когда тот подал, тряс так, что Синоненко стал морщиться.

– Очень рад, оч-чень рад, Петр Николаевич. Вы настоящий лидер, я вам в чем-то просто завидую, хоть и знаю: зависть – нехорошая черта политического деятеля. Но я и политический деятель, и бизнесмен. Если меня разрезать пополам, право не знаю, какая сторона перетянет. Пожалуй, и та, и другая будут одинаковы. Да вы проходите: гость должен проходить первым, а хозяин, как собака – хвостиком. Зоя, шампанское, коньяк, икру, крабы, пиво, кофе и прочую дребедень гостю. Пошевеливайся, отсыпаться будешь дома.

Петр Николаевич был несколько подавлен роскошным видом кабинета и осторожно ступал по новому персидскому ковру, поглядывая на носки своих туфель. Он присел на край предложенного кресла и провалился так, что ему показалось, будто он сидит на полу. Такого кабинета не было даже у Вопиющенко, лидера нации, как тот сам себя именовал.

Зоя уже тащила огромный серебряный поднос, нагруженный персиками, яблоками, конфетами и прочей снедью, разложила все это добро на отдельный журнальный столик и побежала за следующим подносом.

– Уважаемый Петр Николаевич! Ваша фракция и лично вы, как ее секретарь, понесли значительное поражение на прошлых выборах. Мне вас всегда было жалко – чисто по-человечески. Я всем говорю так: Синоненко – хороший, ладный мужик. Ему бы руководить «Нашей Украиной», либо «Регионами Украины», либо социалистической партией, и тогда бы… Но, знаете, давайте перекусим. Зоя, ты где? А вот, ну молодец. Все, ты свободна, – сказал, наконец, Пердушенко. – Никого ко мне не пускай, ни с кем не соединяй, не отвлекай: мы заняты.

Зоя ушла, а хозяин стал сверлить гостя недобрыми глазами в надежде, что тот отведет взгляд, а потом громко расхохотался.

– Я буду только кофе, – сказал Синоненко. – И давайте приступим к делу.

– Гм, к делу… дело не волк – в лес не убежит. Но если уж так мало времени, что ж, приступим. В моих речах, хотя я выступаю редко и не столь успешно, как вы, Николай, простите, Петр Николаевич, и не столь логически последовательно, это мой большой минус. Курвамазин все старается меня перещеголять… так вот, в моих выступлениях есть такое выражение: в объединении – сила. Европа объединяется, все объединяются. А почему бы и нам не объединиться? Как вы думаете? Второй тур выборов на носу, зачем компартии быть в стороне от исторического процесса? Наш лидер Виктор Писоевич – это лидер нации. Он победил, в этом нет и не может быть сомнения.

– Тогда зачем вы начинаете собирать галицких националистов в Киеве? Для чего? Это же шабаш ведьм. Если вы уверены в победе, незачем демонстрировать силу.

– Если вы со своей партией к нам присоединитесь, тогда… тогда мы нашу общую победу разделим пропорционально количеству тех избирателей, кто нас поддерживает, – продолжал Пердушенко, как бы не слыша того, что только что сказал гость. – Поймите, это в ваших интересах. И, кроме того… я знаю, что компартия нуждается. Ваш коллега Заюганов, в отличие от вас, имеет неплохую собственность на Кипре, в Греции и других местах. А у вас, по моим сведениям, кроме жалкого дачного домика в ста километрах от Киева, ничего нет. Решительно ничего. Так я могу, по доброте душевной, предложить вам миллиончиков двадцать в качестве гонорара за поддержку на выборах… во втором туре. Чем это плохо? Или это не вписывается в устав КПУ?

– Вы довольно щедры. Только Морозову вы отстегнули шестьдесят миллионов долларов. И он продался вам. А мне предлагаете в два с половиной раза меньше – отчего так?

– Ну, хорошо. Удвоим ставки. Сорок миллионов долларов, и по рукам! Идет? Это вас устроит?

– А где вы берете эти деньги? Дядя Сэм ссужает? Сколько миллиардов США предлагает вам за матушку Украину? На какой цифре вы остановились? Христопродавцы вы, вот кто. Но ни я, ни моя партия не продаются. И даже у вашей Америки не найдется столько денег, чтоб нас купить.

– Ты, Петя, я вижу, не понимаешь шуток. Либо ты шутишь, а я не понимаю твоих… плоских… шуток. Нам есть смысл встретиться немного позже. Ну, скажем, дня через два-три. Я могу устроить встречу и с самим Виктором Писоевичем, лидером нации.

– О встрече я подумаю и сообщу, – сказал Синоненко, поднимаясь с кресла.

 

37

Александр Морозов собрал своих единомышленников и доходчиво объяснил им всем, что он согласился на союз с Вопиющенко по нескольким причинам, одна из которых самая главная. Это согласие самозваного лидера нации на отказ от многих полномочий президента в пользу Верховной Рады. Пленум ЦК социалистической партии Украины, которым руководил авторитетный лидер с седой головой Александр Морозов уже многие годы, встретил это известие бурей оваций. Социалисты, в отличие от других социалистов, которыми руководил олигарх Мудьведчук, страстно мечтали о том, чтобы Украина стала парламентской республикой, как многие страны Западной Европы, куда социалисты так стремились. Россия это так, на всякий случай, а вот Западная Европа – это просто мечта, это счастье, это рай земной. Дайте нам хотя бы понюхать, как он пахнет, этот рай. Если Украина станет парламентской республикой, то Западная Европа не сможет не открыть своих дверей, она обязательно откроет их и скажет: добро пожаловать, неугомонные украинцы. Молодцы, что вы повернулись спиной к россиянам! Садитесь за наши столы, они ломятся от всяких яств, набивайте свои голодные желудки, а потом ложитесь на мягкие диваны, утопайте в роскоши, купайтесь в море изобилия.

Соратники Морозова долго аплодировали и даже не стали спрашивать, какие еще блага они получат, заключив союз с Вопиющенко. Только один социалист, кажется, Онищенко, спросил:

– А предложат ли вам пост главы правительства, Александр Иванович? Хочется, чтоб вы стали премьером. Вы ничуть не хуже этого шахтера Яндиковича.

– Будем надеяться, – философски ответил Александр Иванович на каверзный вопрос. Он был несказанно рад тому, что все так обошлось, что никто не заподозрил его в крупной взятке в пятьдесят миллионов долларов. Он еще раз поговорит с Пердушенко о том, чтобы тот, сохрани Боже, нигде не проболтался об этой политической сделке. А что касается коммунистов, то… откуда они могли узнать? Неужели в национальном банке, которым до недавнего времени руководил Типко-Гипко, неужели эта крыса проболталась, что он, Александр Морозов, получил пятьдесят миллионов долларов от Пердушенко? Ну и черт с ними. Это все ложь, все политические страсти. На любом перекрестке скажу: лгут и все тут. Главное, чтоб мои соратники мне поверили. Это главное… А остальное – трын-трава.

Он высоко задрал голову, разглядел одну-единственную муху на люстре, прикрепленной к потолку, озарил свое лицо философской, только ему свойственной улыбкой и мечтательно сказал:

– Дорогие друзья! Будущее за нами, я в этом нисколько не сомневаюсь. Только мы должны быть сплоченными, как коммунисты, ибо в сплочении наша сила. Так называемый лидер нации серьезно болен. Он недолго продержится в кресле президента: смерть уже обнажила свои когти перед ним, а она, проклятая, всемогуща. Даже президент не в силах справиться с ней. Не он ее одолеет, а она его. И тогда ваш покорный слуга запросто может претендовать на президентское кресло. И вы не останетесь в тени. Ни одного своего политического соратника и единомышленника я не забуду. Каждый из вас получит по заслугам. Парламентская республика – это путь на Запад. В России, к сожалению, набирает темпы авторитаризм, а это не для нас, не для нашего свободолюбивого народа. У меня последняя просьба: не верьте никаким басням, когда их услышите из уст наших политических оппонентов. Они будут обязательно. Уже говорят, что СПУ продалась Вопиющенко. И даже цифру называют: пятьдесят миллионов.

– Бред какой-то, – произнес депутат Обнищук, сидя в центре зала.

– Вот именно, бред. Но осознавать это – еще не все. На политическую провокацию необходимо уметь дать достойный отпор.

– Как это сделать? Как это сделать? – хором спрашивали соратники.

– Очень просто. Делайте вид, что это вас не касается.

– А если спросят напрямую, в лоб, так сказать?

– Говорите: ложь! Партию купить невозможно, партии не продаются.

– А как же «Наша Украина?» – не унимался тот же Обнищук.

– Я в это не могу поверить и вам не советую. Просто лидер «Нашей Украины» Вопиющенко женат на американке, она скоро получит украинское гражданство, и потому Америка оказывает не только моральную, но, возможно, и материальную помощь, провоцируя оранжевую революцию. А что, чем это плохо? Если сегодня я подпишу этот политический брачный контракт, то само собой разумеется: где «Наша Украина» со своим лидером, там мы, СПУ, с ее лидером Морозовым, не так ли? Поэтому, если Америка поддерживает «Нашу Украину» и ее лидера, то она поддерживает и СПУ и ее лидера. Мы – единое целое.

Раздались бурные, долго несмолкающие аплодисменты и выкрики: хай живе! А лидер все стоял и тоже аплодировал до тех пор, пока секретарь Морозова, солидная тетка Зина, не стала дергать его за полу пиджака.

– Звонит сам Вопиющенко и просит явиться на подписание акта о сотрудничестве. Будет телевидение, – шептала Зина за спиной генсека СПУ.

– Друзья мои, меня уже ждут на телевидении. Там будет происходить церемония подписания политического соглашения СПУ с «Нашей Украиной» с Вопиющенко во главе. Может быть, это будет исторический факт и сегодняшний день войдет в историю. Наше собрание считаю закрытым. Разрешаю каждому из вас приникнуть к экрану телевизора, включить пятый канал. Там все будет как на ладони.

– Перекусите, Александр Иванович, ну, пожалуйста, – уговаривали его депутаты от фракции СПУ.

– Благодарю за заботу, – расплываясь в улыбке, как американец, произнес Александр Иванович, – но когда речь идет о судьбах страны, не до пищи. Мы, политические деятели, всегда чем-то жертвуем. Такова наша доля, такова наша судьба.

– А сколько времени вы отводите для сна, Александр Иванович? – спросила Антонина Памперс, дама с моложавым лицом и отвисшим подбородком.

– Госпожа Памперс, когда как. Бывает, что и совсем не могу заснуть: все думаю о судьбе страны. Ведь если Евросоюз раскроет нам свои объятия… то… это будет заслуга не только Вопиющенко и его команды, но и наша с вами. Не так ли, госпожа Памперс?

– О'кей, о'кей, я сама об этом только что думала. И… и еще меня мучает один проклятый вопрос, он мне не дает покоя, этот проклятый вопрос. Вы уж извините, Александр Иванович, задержитесь ровно на минуту. Вас, как великого человека, подождут, никуда не денутся. Так вот вы, как великий теоретик марксизма, простите, социализма, скажите, вернее, удовлетворите мое любопытство: оно мне не дает покоя. Я ничего не могу делать. Даже мои избиратели от этого страдают. И они мне подобные вопросы задают и лично, и в письмах. Вон, в моей сумке тут целая кипа таких писем. Хотите, прочитаю. Я уже читала депутатам. Они тоже интересуются, так сказать, этим вопросом.

– Прошу конкретно: времени мало, – изрек вождь социалистов.

– Так вот, вопрос такой, Александр Иванович, только я не знаю, откуда начать: с конца или сначала? Сегодня и я плохо спала: этот вопрос мне все не давал заснуть, даже снотворное не помогло. И я теряюсь, вы уж простите меня, грешную…

– Начните сначала, госпожа Памперс!

– Ну, вот, это другое дело. Сначала так сначала. Скажите, Александр Иванович, как только Вопиющенко станет президентом, нам Евросоюз сразу же раскроет свои объятия, в этом нет никакого сомнения. Мы очутимся в Евросоюзе. Но… и это самое главное. Там надо будет зарабатывать на жизнь? Вообще, там надо будет трудиться или только наслаждаться жизнью? Мы… понимаете, уже устали трудиться. И не только это. Там, в Евросоюзе, так же воруют и так же издеваются друг над другом, как у нас?

– Госпожа Памперс! Я постараюсь ответить вам, как сумею, только после победы Вопиющенко на выборах и автоматического вхождения Украины в Евросоюз. Подождите немного. То, что вы так любопытны, похвально. Но потерпите немного, осталось всего несколько дней, неделя самое большое.

 

38

Александр Иванович шел пешком на очень важное мероприятие. Он мог бы приобрести новенький «мерседес» или шведскую машину «вольво», но пока не спешил: не хотел светиться. У него нет пятидесяти миллионов долларов в кармане, они только на его счету в национальном банке, откуда только что сбежал Типко-Гипко. Этот Типко-Гипко драпанул и от Яндиковича, как крыса с тонущего корабля.

Иметь дело с таким человеком тяжело: не знаешь, в каком месте он подставит тебе ножку. А предатель обычно подставляет ножку над пропастью. Жалко этого Яндиковича. Не приведи Бог очутиться в его шкуре.

Александр Иванович шагал медленно, мечтая о кресле премьера, и нескоро определил, что идет не в ту сторону. Он глянул на часы. Стрелка предательски показывала, что он задерживается на час сорок минут. А вдруг без него там начнется церемония. Ведь есть же, кроме него, и другие лидеры, которые тоже согласны вступить в союз с национальным лидером. Синоненко, к примеру, Кикинах, Ватренко, а может, еще кто?

Он спросил парня, одетого в оранжевую куртку, как пройти к Николиной слободе, но тот развел руками и сказал:

– Я не здешний. Я из Львова.

– А что ты тут делаешь?

– Как что? Оранжевая революция в Киеве начинается, батя. Вступай в наши ряды.

– Так вот я держу путь к Николиной слободе, там лидер нации Вопиющенко.

– Возьми меня с собой, батя. Я ему сапоги языком вылижу, блестеть будут, клянусь честью. Только он спасет нас от москалей, что спят и видят нашу неньку Украину в своем составе. Не бывать этому. Вся Галичина на ноги станет, только пикни Вопиющенко, лидер украинской нации. Он зять Америки. И я хочу в Америку, я женюсь на американке.

Александр Иванович внимательно слушал парня из Львова и улыбался: с такими людьми не пропадешь. Но все же он подошел к старушке с палочкой, он любил старушек: они всегда все знают, и спросил, как пройти в сторону Николиной слободы.

– В обратную сторону, мой дорогой, в обратную. Потом повернешь направо, потом налево, снова направо и снова налево, а там спросишь.

Александр Иванович вернулся назад, но не успел пройти и двух кварталов, как к нему подошли два парня в униформе, подхватили его под руки и увели через шоссе, потом впихнули в джип «нисан». На заднем сиденье он увидел сотрудницу и подругу Виктора Писоевича Лилю.

– Александр Иванович, где вы пропадаете, я уже весь Киев исколесила в поисках вашей персоны. Разве так можно?

– Я… я замечтался и потому, очевидно, пошел не туда, не той дорогой. И даже теперь я думаю, той ли дорогой мы идем. Но это так, в философском плане, вы не обращайте внимания. Вас Виктор Писоевич послал?

– Да, а кто же еще? Но там Юлия буянит. Она говорит, что вы нарочно, что вы замыслили недоброе, табачок забрали, а сами в кусты, – произнесла Лиля, пристально глядя на старика, у которого широкий лоб покрылся потом.

– Эта Юлия… портит имидж нашему лидеру, не так ли? Как вы думаете, Лиля?

– Не знаю, что Виктор Писоевич в ней нашел! У нее всего двадцать депутатов. Это уголовники, предатели и двуликие Янусы, – с возмущением отозвалась Лиля. – Вас ждут уже два часа. Нервничают. Виктор Писоевич опасается, что на вас совершено покушение. Но, слава Богу, все хорошо. Я так рада, что вас увидела. Это трудно – в толпе увидеть человека. Вы, правда, довольно заметная фигура.

– Мы уже приехали? Так быстро? Ну и дела…

Александр Иванович все думал о том, как бы отдалить этот позорный акт воссоединения с блоком Виктора Вопиющенко, который в случае поражения приведет к непредсказуемым последствиям. А если и будет победа, кто даст ему гарантию, что он станет премьером? Он уже получил свою долю. Пятьдесят миллионов долларов большие деньги, но премьер может получить в сотни раз больше. Эти миллионы получит Пердушенко, а может, и Юлия, только не он.

Лиля оставила его в гардеробе, а сама исчезла, видать, побежала докладывать о ценной находке. Но не успел он сдать пальто, как вышел Пердушенко в оранжевом галстуке со смеющимися глазами, как бы говорившими: что ж ты, падло, опаздываешь? Взял денежки, так будь добр, отработай их добросовестно.

Но Пердушенко положил руку на плечо Морозову, нагнул голову – он был как раз на голову выше лидера СПУ, и шепнул ему на ухо:

– Молодец, что здесь, а не где-нибудь в канаве с пробитым черепом.

– Да вот, жив пока.

– Торопись, а то мой пятый канал давно нервничает. Да и народ ждет, вся Украина ждет этого союза. Две самые могущественные партии соединяются, совокупляются, а вдруг от этого брака родится уникальное дитя, которое поведет Украину в заоблачные дали. Тогда Россия сама будет искать случая, чтоб прилипнуть к нам и перенести свою столицу в Киев. Ведь именно Киев был столицей Древнерусского государства.

Не успел Пердушенко окончить свой монолог, как появился Вопиющенко, скупо улыбнулся, протянул руку и сказал:

– Как мы рады! Все рады: и я, и моя нация. Прошу в зал для подписания протокола.

– Прошу простить за опоздание. Должно быть, это нехорошо: я заставил ждать всех. Так получилось. Однако мне хотелось бы еще раз уточнить: дадите ли вы и ваша фракция согласие на политическую реформу? Это всего лишь незначительное умаление роли президента в государстве. Зато мы получим парламентскую республику, и тогда нам прямая дорога в Евросоюз. Кроме того, вы, Виктор Писоевич, получите право распускать Верховную Раду, следовательно, она будет вам подчиняться, ибо кому хочется быть распущенным?

– Я и моя нация… мы не возражаем. Вот только Юлия категорически против. Поговори с ней, Александр Иванович, а? Ты знаешь: все женщины упрямы.

Он вел Александра под руку. Десятки видеокамер были направлены на их лица, сильное освещение щипало глаза. Виктор Писоевич привычно улыбался, а Александр Морозов сохранял престижный, подчеркнуто величественный вид государственного деятеля, не позволяя даже скупой улыбке порадовать журналистов, а равно и миллионы телезрителей. Слишком важные исторические минуты отсчитывают время подписания брачного контракта двух лидеров, двух партий, которым обеспечена победа во втором туре голосования. Вопиющенко, как лидер нации, может улыбаться, ему это даже положено: если он улыбается, то и вся нация улыбается. А он, будущий премьер-министр, сугубо рабочий человек, пахарь, которому положено отдыхать не более четырех часов в сутки, поскольку именно он, премьер, отвечает за благосостояние народа, за сокращение налогового бремени, повышение пенсий, заработной платы рабочих и служащих, а президент…

Президент знай расхаживай по странам и континентам, улыбайся лидерам других государств да подписывай соглашения, наслаждайся совместной охотой, юными амазонками и другими прелестями жизни, которые и присниться не могут премьеру.

Александр Иванович поставил подпись первым, потом дрожащей рукой сделал это Кикинах и только потом Вопиющенко, лидер нации, под бурные аплодисменты. Кикинах первым кинулся и облобызал Вопиющенко, а Александр Иванович только потом. Он обнял его, прижал к себе, упираясь носом в шею лидера нации.

Вскоре явилась Катрин с сынишкой, держащим в ручке оранжевый шарик. Катрин скупо улыбалась. Потом взяла мужа за руку, куда-то увела. Надолго. Церемония подписания кончилась, началась церемония чаепития, где чаем и не пахло. Здесь были лучшие коньяки и вина. Кто-то прислал все это не то из Англии от Березовского, не то из Америки от Пробжезинского. Только икры не было. Россия не прислала, ну и Бог с ней: она пришлет после выборов господину Вопиющенко, президенту великой, независимой страны, которая будет уже стоять одной ногой в Евросоюзе.

Журналисты ушли, остался узкий немногочисленный круг четырех фракций. Кикинах, Морозов, Юлия Болтушенко сидели рядом за одним столом и по очереди произносили тосты в основном за благополучие нации и за здоровье лидера нации Вопиющенко, которого отравили российские спецслужбы, и потому он не мог остаться с ними разделить трапезу по поводу воссоединения.

– Я со всем согласна, – сказала Юлия, стоя с бокалом шампанского в руке, – только одно мне не нравится. Зачем нам эта так называемая парламентская республика? Что это нам даст? Для того чтоб навести порядок в стране, нужна сильная рука, сильная вертикаль власти. Вы посмотрите, что творится в России. Этот кагэбэшник Путин наводит порядок в стране. Шаймиев раньше поднимал голову, а теперь опустил ее. Гусинский и Березовский вынуждены были драпать из страны. А мы чем хуже? Да мы этот Донбасс обнесем колючей проволокой, но искореним русский язык. А тот, кто будет сопротивляться, тому пальцы, а то и язык будем отрезать. И это может сделать только президент, если у него будет вся полнота власти. И этим президентом будет Виктор Писоевич. Вы не знаете Виктора Писоевича. Виктор Писоевич внешне кажется либералом, добрым, мягким человеком, а на деле он куда сильнее русского президента. Давайте не будем лишать его полномочий. Только так можно привести страну к процветанию. Что-то и от коммунистов надо взять. Не все было так плохо при социализме. Правду я говорю, Александр Иванович? – Тут Болтушенко чокнулась с ним бокалом и залпом выпила шампанское. – Но, Александр Иванович, дорогой, кажется, именно вы, а не кто-то другой требуете разрушить конституцию страны и ввести так называемую парламентскую республику? Да или нет? Похоже, вы не любите Украину. А может, вы того, русский шпион? Признавайтесь, разоружайтесь, мы великодушны, простим вас.

– Да… что вы такое говорите, Юлия Феликсовна, Христос с вами, – произнес Морозов, заикаясь и моргая глазами.

– Юлия Феликсовна, вас вызывают, я провожу вас, – сказал Пердушенко и протянул ей руку. Она тут же встала, красная как помидор, и ушла под руку с мужчиной, которому никогда не могла ни в чем отказать.

– Зачем ты меня увел, подождать не можешь?

– Пусть Кикинах с Морозовым мусолят друг друга, они нам не нужны. Нам нужны голоса их единомышленников, тех, кто за них голосовал в первом туре. Пусть голосуют за нашу фракцию.

– Не за фракцию, а за лидера.

– Пусть за лидера, куда теперь денешься. А как ты думаешь, долго он протянет?

– Он будет жить вечно, – ответила Юлия.

Морозов облегченно вздохнул, когда Юлия вышла из-за стола. Он выпил с Кикинахом рюмку коньяка на брудершафт и принялся уплетать заграничную ветчину со всякими приправами. Они так пахли, что в носу щекотало. Школь-Ноль поднялся с рюмкой коньяка и начал произносить тост. Говорил он всегда путано и нудно. Расписывая выдающиеся качества лидера нации Вопиющенко, он, наконец, дошел до дивизии «Галичина».

– Мы можем показать, где раки зимуют, не только москалям, но и их приспешникам, поселившимся в самом благодатном крае, на востоке Украины. Откуда появились эти так называемые украинцы? Что это за украинцы, которые своего родного украинского языка не знают? Долой таких украинцев! Вот на западе, во Львове, вернее, в Лемберге – настоящие украинцы. Даже если в их жилах течет немного польской крови! Если разобраться, то это положительное явление. Поляки не любят москалей, и мы не любим москалей. И это нас объединяет. Писатели Галичины сказали свое слово относительно русского языка. Русский язык – это язык блатных, это язык мата и зэков. Я провозглашаю этот тост за Галичину, за дивизию, за галичанских писателей и за Юлию Болтушенко. Ура!

Выслушав этот тост, Морозов отлучился по малой нужде, а потом присел на диван в прихожей перед открытой форточкой и набрал полные легкие воздуха.

– Эх, как хорошо, – сказал он себе, – пойду на улицу, вспомню детство. Я всегда любил гулять на свежем воздухе. Будьте вы прокляты со своими Лембергами… Влип я, одним словом. Хотя… пятьдесят миллионов долларов на дороге не валяются. Я не продался, наоборот, я обманул вас, оранжевые чурки, продавшиеся Березовскому и Пробжезинскому. Это вы продались, а не я продался. Это вы иуды, но не я, Александр Морозов.

 

39

Петр Пирамидонович, облачившись в новый костюм и повязав галстук на бычьей шее, вышел во двор, сел в машину и дал команду водителю взять с налету Верховную Раду, где, должно быть, уже кипели страсти. Но на подъезде к зданию Верховной Рады раздался звонок по мобильному телефону. Он приложил крохотный аппарат к уху.

– Пердушенко слушает, – сказал он негромко.

– Говорит Борис Березовско-Гнильский из Лондона. Здорово, сука! Как дела? Скоро возьмете власть в свои руки? Я только что говорил с этим дебилом Вонющенко. Он и переадресовал меня к тебе. Я знаю, что ты не бедный человек, но все же мой долг внести хоть малую лепту в развитие вашей оранжевой революции. И я решил пожертвовать двадцать миллионов долларов. Я понимаю, что это капля в море, но на них вы недельку продержитесь на Майдане Независимости. И надо, чтоб было полмиллиона человек. Кормите их и поите вдоволь да еще транквилизаторы подмешивайте, поите водой с энергетическими добавками. Это дорого, но ничего не поделаешь. Главное, чтобы эта революция победила, а затем перекинулась в Россию, я в этом особенно заинтересован.

– Это жест доброй воли или двадцать… миллионов надо будет возвращать после прихода к власти? – спросил Пердушенко.

– Потом разберемся. Главное… главное, вы должны оторваться от России, которую я ненавижу всеми фибрами своей души. И всегда ненавидел. Всегда, даже тогда, когда грабил ее. Ну, да ладно. Это все потом, потом. А пока мне нужен счет, банк, куда бы я мог перевести деньги. Ты называй, у меня тут устройство все записывает, слово в слово. Инкогнито гарантирую. Даже английская разведка не имеет доступа к моему записывающему устройству. Говори, не стесняйся. Если этих денег не хватит, я пришлю еще. Но я знаю, что шестьсот пять миллионов выделяют США. Мало – еще выделим. Этот скупердяй Сорос пусть раскошеливается, Збигнев… да мало ли щедрых людей?

– Подожди, останови машину, – приказал Пердушенко водителю. – Послушай, Борис Абрамович, я сейчас же доложу президенту, и мы пошлем к тебе своих людей. Там все на месте обговорите. Может, прибавишь еще хоть сотню, что такое двадцать миллионов? Сущий пустяк. Ты не бедный человек. Подарим тебе один завод – окупится всё.

Известие о готовности предоставить двадцать миллионов долларов на оранжевую революцию нисколько не удивило и не обрадовало международного экономиста Пердушенко, поскольку он и сам мог с величайшей легкостью и даже удовольствием выложить эти двадцать миллионов на великое и благородное дело государственного переворота. А что такое переворот? Это смена власти одних другими, и если этот переворот происходит с малой потерей крови, а то и вовсе бескровно, то это просто смена отсталого антинародного режима более прогрессивным антинародным режимом. Тем более что сказочно богатый Запад поддерживает и поощряет. Жаль, что США сделали ставку на больного человека, а не на него, здорового, крепкого, самоуверенного. Он и только он, Пердушенко, смог бы навести порядок в стране и привести ее к процветанию.

А тут к власти рвется Болтушенко. Хитрая, сучка. Надо помешать ей в этом, во что бы то ни стало. Может, аварию ей подстроить? А вдруг она лишь рисуется, цену себе набивает, а в ответственный момент скажет: «Петя, я передумала, не женское это дело, иди ты, становись премьером, ты же мужчина все-таки. А баба есть баба: ее дело кухня, пеленки, подгузники и нескончаемая радость в постели. Женись на мне и баста».

Эти мысли сверлили его мозг даже тогда, когда он вошел в полупустой зал Верховной Рады, где выступал Курвамазин, страстно доказывая, что лошади как гужевой транспорт имеют право на жизнь, поскольку надвигается энергетический кризис и Россия снова может увеличить квоты на нефть и газ. Голос Курвамазина надоел всем хуже горькой редьки, и всякий раз, когда он выступал, а выступал он по тридцать-сорок раз в день, все демонстративно закрывали глаза, а кто-то даже не стесняясь похрапывал.

Ни Вопиющенко, ни Болтушенко в зале не было. Что это могло значить? Никто не обратил внимания на депутата и магната Пердушенко, и потому он спокойно прошел к своему креслу, дважды ущипнув певичку Белозирко за плечико, она негромко хихикнула и даже сказала: да ну тебя! Он сел напротив, но в следующем ряду, и уставился на ее покатые плечики.

 

40

Певичка Белозирко, рано растерявшая свой скромный талант, нашедшая пристанище на политическом Олимпе, долго кочевряжилась, но все же дала согласие на поездку по Крещатику в обществе своего коллеги Петра, а затем посетить дачу финансиста. А уж потом, как всякий человек, имеющий хоть какое-то отношение к сцене, раскрепостилась и дала волю своей буйной натуре. Она то пела, то произносила речь, как будто находилась на трибуне. Да и глупо было бы отказываться: как ни сладка власть, приносящая деньги, как ни хороши деньги, дающие власть, но никогда нельзя сравнить вкус пчелиного цветочного меда со свекольной сердцевиной, из которой добывают сахар.

Потом было все как в песне. Но не как в песне Селин Дион или Марая Кэрри, а как в песне Белозирко – навеселе, на радостях, на какой-то такой струне, которую как ни натягивай, все равно бренчит, отдает скукой и… надоедает.

– Меня ждут великие дела, – произнес Пердушенко, напяливая на себя мятый, давно не стиранный халат и направляясь в душ.

Белозирко, напевая прощальную песенку, облачилась в свои одежды, подошла к большому зеркалу и увидела довольно милое, немного мрачное личико, осененное печатью недальновидности и непредсказуемости в собственном поведении. «Не делай так больше, как бы говорило ей ее же отражение. – Если у тебя нет таланта, то у тебя есть смазливое личико и неплохая фигура, а главное, у тебя статус неприкосновенности, ты депутат страны. А у депутата страны так много возможностей: голова должна кружиться. Ты – закон, ты – все; ты – мораль, ты светоч эпохи. Иди, готовь речь и выступи с трибуны в защиту лидера нации. Если тебя как певицу не оценили, то как оратора оценят: трансляция заседаний в Верховной Раде по всей стране и по всему миру. Вперед, Белозирко!»

Она уже оделась, причесалась, припудрилась. А сумка, где сумка? Вот беда-то. Она подошла к кровати, откинула покрывало и увидела свою сумочку не в изголовье, а в ногах, невероятно мятую, почти жеваную; должно быть, Петя, старательно работая, нещадно мял ее босыми ногами и поцарапал нестрижеными ногтями. Петя, конечно, мужик что надо, однако слишком груб, он попросту кобель и целоваться не умеет. Никакой поэзии: животная случка, способная вызвать только разочарование, если не отвращение. Никогда-никогда больше я не должна попасться ему в лапы. Дура! Невыносимая безмозглая дура, так мне и надо. И даже мало того. Ему следовало надавать мне по морде и выдернуть клок волос во время страсти, когда он рычал как бык.

Прижав сумочку локотком, она уже двинулась к входной двери, как вошел высокий жеребец в распахнутом халате, нарочито демонстрируя свою безжизненную плоть, так похожую на лошадиную после случки.

– Ты куда?

– Я должна подготовить речь в защиту лидера нации, потому я спешу.

– Возьми, – предложил Пердушенко, кидая ей пятьсот долларов.

– Убери это. Я не продаюсь. Свой поступок я оценю сама, он дороже твоих грязных денег. Ты – бирюк, ты чучело огородное. Я никогда, никогда не приду к тебе больше. Скажи водителю, чтоб отвез меня домой.

– Сама доберешься. Ты слишком воображаешь, посредственная певичка. Голос совсем пропал, вот почему ты сменила сцену на трибуну Верховной Рады. Кончится твой срок, и ты превратишься в обычную, никому не нужную дурнушку. Пока! Увидимся в Верховной Раде.

Певица закрыла за собой дверь и растворилась в уличной толчее, а Петр Пирамидонович снова вернулся в ванную и стал внимательно рассматривать свою плоть, с которой творилось что-то необычное, во всяком случае, то, чего раньше не было.

Он, расстроенный, вернулся в свой рабочий кабинет, разыскал медицинский справочник, а затем и медицинскую энциклопедию с тем, чтобы найти заболевание мужских половых органов. Он много перелистал страниц, но ничего утешительного не нашел. И вдруг страшная мысль током пронзила его мозг: сифилис или гонорея. Одно из двух. Другого заболевания быть просто не может. Кто его наградил? Белозирко? Быть этого не может. Ни сифилис, ни гонорея не проявляются сразу после полового контакта. Это ясно как дважды два.

«Неужели эта ресторанная сучка, как ее звали? Рада, Ада или Лада, уж не припомню. Это точно она. Вот дурак, почему я на это пошел? И главное даже адреса не взял. Теперь ищи, свищи, где она живет. А сифилис – это ужасная болезнь. Той, что меня наградила, мало голову оторвать. Я раздеру ее на части. Ее подослали ко мне, это точно. Российские спецслужбы, должно быть. Да, это они. Но, дулю вам, голубчики. Умирать буду, а вы не узнаете, отчего. Никто не узнает о моей болезни. Мне, как и Виктору Писоевичу, надо уехать за границу и там пройти обследование…»

Деньги из Лондона пришли через четыре дня. Петр Пирамидонович тут же отправился к Вопиющенко и сообщил ему, что Борис Березовско-Гнильский выслал двадцать миллионов долларов на закупку палаток, одеял, подушек и прочего утеплительного материала для молодых революционеров.

– Мелочь, но все же приятно, – сказал Вопиющенко. – По подсчетам наших друзей из-за океана, нам нужно около миллиарда долларов для того, чтобы успешно провести кампанию. И эти деньги будут высланы, вернее, они будут доставлены и переданы нам. И тут я постоянно думаю, кому бы поручить эту, прямо скажем, солидную, тяжеловесную кассу. Юлии? Но… не растеряет ли она половину из этих денег? Может, Бздюнченко? Он хороший парень, молчаливый, все время кивает головой в знак согласия, но в нем что-то есть такое, и сам не знаю что. Но что-то такое недоброе, свое. Он, кажется, голоден, потеряет голову от такой суммы да еще сбежит в Америку, как наш Павлуша Лазаренко. Итак, суммируя все сказанное, выходит, некому поручить кассу. Остаешься ты, Петр Пирамидонович, а если ты откажешься, придется мне самому. Я уж точно не растеряюсь и весь миллиард, а то и два пущу в оборот, вернее потрачу на осуществление планов оранжевой революции. Мы уже обсуждали этот вопрос с супругой. Она категорически против того, чтоб эта касса была в нашем распоряжении. Что думаешь по этому поводу? Ты человек состоятельный, у тебя самого около миллиарда долларов, ты, если и присвоишь миллионов сто, это не так заметно.

– Будет более разумно, если этой кассой мы будем распоряжаться вдвоем, – лениво произнес Пердушенко. – Это конечно, лишняя нагрузка, но ничего не поделаешь: революция требует жертв.

– А может, подключим и Пустоменко?

– Пустоменко? Боже сохрани. Лучше Пинзденик.

– Согласен! Получится финансовый триумвират. У нас в наличии на сегодняшний день восемьсот двадцать миллионов долларов. Около пятисот из них надо направить в регионы. Там тоже оранжевые платки, машины, флаги, демонстрации. На все нужны деньги. Если подсчитать, то это не такая уж и большая сумма. Придется еще просить у наших друзей. Кстати, хорошо бы ввести должность вице-президента, как в США.

– Тогда обязанности президента придется возлагать на премьер-министра, не так ли?

– Конечно.

– Тогда мне надо строить свою жизнь так, чтоб я оставался в Киеве на время твоего отсутствия, ведь я же буду премьером?

– Не мучайте меня пока с этим вопросом. Кончатся выборы – тогда определимся.

– А что, есть какие-то сомнения?

– Слишком много особ претендует на эту должность.

– Кто конкретно? – спросил Пердушенко, глядя в глаза лидеру нации.

– Александр Морозов, например, Юлия Болтушенко, Володя Пинзденик, Кирилл Кикинах, да мало ли кто?

– Но ближе, чем я, у тебя нет людей, не так ли?

Тут дверь отворилась и на пороге показалась Юлия в длинном пальто, с косой, уложенной веночком на голове. Она тут же подошла к лидеру нации, поцеловала его в щеку, израненную неизвестной болезнью, а потом уставилась на Пердушенко, словно ожидая, что тот встанет и освободит кабинет. Но Петр Пирамидонович стал в ответ сверлить ее своими немигающими глазками, будто говорившими: да я тебя раздавлю, как букашку. Юлия поняла это и смирила свой гнев.

– Ну что вы тут без меня обсуждаете? Два мужика и ни одной женщины. Надо думать, ваши решения, если вы их уже приняли, недостаточно объективны, поскольку у них отсутствует истина. Ибо, как в семье, так и в политике присутствие женщины обязательно.

– Гм, гм, у нас речь шла о том, что Петру Пирамидоновичу надо отправиться на заседание парламента в Евросоюз, – не совсем уверенно заявил лидер нации.

– В Евросоюз? Зачем ему в Евросоюз, он здесь нужен, – сказала Юлия и устремила уже теплый взгляд на Пердушенко. – Для Евросоюза и других дел за пределами нашего государства у нас есть Борис Поросюк, лидер «Народного Руха» Украины. Пусть он и едет, а Петруша… он мне здесь нужен.

 

41

Наташа Белозирко вернулась домой довольно поздно, в первом часу ночи. Не раздеваясь, она, сняв туфли, прошла в спальню, отодвинула полотно приоткрытой двери и увидела шокирующую картину: ее муж Артемий в костюме Адама лежал на руке своей обнаженной подружки и издавал сильный храп. Ей показалось, что ему надрезали горло и потому он издает такие протяжные звуки. Артемий, контрабандист, был любвеобильным человеком и на неверность жены отвечал адекватно. Но чтобы такое… Вдобавок его напарница, кажется Рая, она ее немного знала, лежала на спинке, раскинув ножки в стороны, мирно посапывала. «Бог с вами, спите, отдыхайте после агонии, я ведь тоже не святая, – подумала Наташа, закрывая дверь. – Однако пора с этим завязывать. Вот только произнесу речь в парламенте, стану знаменитой на всю Европу и тогда начну действовать».

Вернувшись в прихожую, сняла верхнюю одежду и ушла в ванную. Наполнив ванную почти полностью, подумала, что если погрузиться с головой, то несколько минут спустя все может кончиться, и тогда все мирские страсти и людские страдания будут значить ровно столько, сколько упавший волос с головы во время их расчесывания после утреннего сна. Она легла в теплую мягкую воду, повернулась на спину и втянула в себя воздух.

Зажав ноздри двумя пальцами и плотно закрыв глаза, опустила голову и достала затылком дна ванны. Время тянулось слишком долго, разрывая грудь на части. «Экая глупость, – подумала она, чувствуя, как вода начинает проникать в ушные отверстия. – Я должна подготовить выступление в Верховной Раде. Это будет ошеломляющая речь. А тонуть в ванне… довольно глупо; пусть Артем тонет вместе со своей Раей».

Она думала это уже в сидячем положении, шлепая ладошками по поверхности теплой воды. В который раз она вспоминала свою карьеру певицы и то, как ей взбрело в голову заняться политической деятельностью в ущерб растущей популярности. И действительно, популярность, стала катастрофически падать… вместе с голосом.

«Теперь осталось выйти с депутатским значком на груди на Майдан Независимости и познакомиться с каким-нибудь простым парнем, студентом, инженером, а если повезет, то и с бизнесменом. И надо все начинать сначала. Мой Артем совершенно чужой для меня человек. Хорошо, что детей нет. А Петя Пердушенко – хам. Может, я и не гожусь в любовницы, но он не рыцарь, он скорее бугай. Брр! Случайный секс – яд для души и сердца. Больше я не попадусь. Еще не тот возраст. Двадцать семь лет, это так мало, так мало. Хотя столько душевных травм! Не знаю, как я перенесу все это!»

Вдруг послышались шаги. Шлепал явно не Артем. Это Рая. С заспанными слипшимися глазами она вошла в ванную и протянула руку за шлангом.

– Ты, сучка, что делаешь в чужой квартире? Хочешь, я вызову милицию и тебя посадят суток на пятнадцать? Я же депутат, разве Артем тебе не говорил об этом?

Гостья протерла глаза, а затем вскрикнула с перепугу:

– Артем! Спаси! Убивают!

Артем прибежал в том же костюме Адама. Он увидел супругу в ванне и схватился за голову.

– О Боже! Это сон, кошмарный сон. Не может такого быть! И не должно быть. Рая, ты где находишься, как ты сюда попала? И ты, Наташа, что это такое, ты нарочно это подстроила. Ты же со вчерашнего дня в командировке… в Швейцарии проводишь встречи со своими земляками, выходцами из Украины и временно живущими в сказочной Швейцарии. Рая, а тебя кто подослал, скажи? Неужели это происки Москвы?

– Нужен ты Москве, как собаке пятая нога, – сказала Наташа, зашторивая ванную. – А теперь уходите оба. От вас дурной запах исходит. Ну, кому сказано?! Ой, вы, очи, очи дивочи… – запела она каким-то легким прорвавшимся голосом.

Вскоре квартира опустела. Когда Наташа вышла из ванной в теплом халате и в мягких тапочках на босу ногу, ножки повели ее на кухню, где стоял холодильник. Она тут же открыла его, извлекла бутылку недопитого коньяка и бутылку непочатого шампанского.

– Я обязательно выступлю на заседании Верховной Рады, – успокаивала она вслух сама себя, разбавляя коньяк шампанским. Напиток приятно щекотал ей внутренности, согревал кровь и какую-то легкую струю посылал в немного воспаленный мозг. – Жизнь хороша. Несмотря ни на что. Семейные неурядицы, неудачи в любви – все это пустяки по сравнению со статусом депутата Верховной Рады. Я буду держать речь… на всю страну. Если меня не все смотрели на сцене, то на трибуне все увидят… не только в Украине, но и в западных странах.

Наташа наполнила уже третий бокал и немного окосела. Ей стало очень тепло, если не сказать жарко. Вдруг она почувствовала, что по обеим ее щекам текут теплые струйки. Теплый дождик, дождик слез полился на обнаженные колени, а полы халата раздвинулись так, что даже пупок сверкал.

– Му-у-у-у! – ревела она как белуга, сама не зная почему. Она поднялась с места и снова побежала в ванную, достала полотенце, осушила лицо. – Я обязательно выступлю с трибуны Верховной Рады… в пользу Писоевича. Он несчастный человек: отравлен спецслужбами России. Мы оба несчастны. Если и он поймет это, он бросит свою клушу Катрин и мы соединим свои судьбы. Мне больше ничего не надо от жизни.

И снова потекли слезы. Это продолжалось до пяти часов утра. Спиртное не скрутило, не сломило ее волю, а только подбадривало, оберегало от сна.

На рассвете она все же заснула, но ненадолго. Сильная доминанта, повязанная с выступлением в Верховной Раде, уже в восемь утра подняла ее на ноги. Наташа выпила две чашки кофе, взбодрилась, навела марафет, а в десять утра уже была в здании Верховной Рады. Ей немного не повезло: перед ней выступали такие зубры ораторского искусства, как Курвамазин, Пинзденик, Дьяволивский и Болтушенко.

Юлия Болтушенко звала народ на улицы, призывала рубить пальцы на руках, огородить колючей проволокой бритоголовых, проживающих в восточной части Украины, немедленно вступить в НАТО и в Евросоюз. Во время своего выступления она заглядывала в конспект, отрывалась от него и устремляла взор в лица слушателей, а чаще поверх голов и стучала при этом кулачком по микрофону. Получалось довольно громко и внушительно. Как только кончилось выступление Юлии, к ней тут же подбежало несколько мужчин, подхватили ее под руки и отвели на место. Эмоциональное возбуждение Юлии было так велико, что никто не мог бы поручиться, что она устоит на собственных ногах.

Наташа Белозирко не на шутку испугалась, когда объявили ее выступление. А вдруг с ней произойдет то же самое? Как она пройдет к своему креслу, кто ей подаст руку, кто подойдет к трибуне, чтобы увести ее, не дать упасть? Пердушенко? Но ведь его, кажется, и нет в зале. Школь-Ноль? Он всякий раз строит ей свои бараньи глазки. А еще этот вепрь Бенедикт Тянивяму.

Она поднялась с кресла, крепко сжимая текст, свернутый в трубочку, и нетвердым шагом направилась к трибуне. Путь показался необычайно длинным и трудным, а у самой трибуны, когда надо было взойти на подмостки, она задела носком туфли за небольшой выступ нижней доски и споткнулась. Да так сильно, что стукнула головой о верхнюю доску, на которой обычно раскладывали ораторы листы бумаги с текстом своего выступления. Текст выступления, свернутый в рулон, выпал у нее из рук, пришлось нагнуться, достать и только потом развернуть, расположив перед глазами первую страницу.

Проделав эту нудную работу, Наташа прилипла к тексту, но никак не могла начать: буквы расплывались перед глазами, разрушали любое слово. Тогда она подняла голову, глаза к потолку и воскликнула до боли знакомое ей выражение:

– Слава Вопиющенко, слава «Нашей Украине!»

Сто двадцать депутатов «Нашей Украины», возглавляемой Вопиющенко и Юлией Болтушенко, разразились громкими аплодисментами, а депутат Школь-Ноль, обнявшись с депутатом Бенедиктом Тянивяму, начали скандировать:

– Вопиющенко – слава, Болтушенко Юлии – вечная слава!

Теплая струя опоясала бюст оратора, а затем горячей струей поднялась вверх, звеня в области позвоночника, и застряла в темени Наташи. Теперь она уже различала не только буквы, но и слова, улавливала целые части предложения, знала, где надо делать ударение и как делать целые предложения вопросительными и восклицательными.

– Вопиющенко – наш президент, он победил в первом туре! Зачем нам второй тур, скажите на милость, господин Яндикович? Вы же судимы советским судом за измену Родине, за воровство, за грабеж и убийство Гонгадзе! Как вам не стыдно лезть в президенты? Я и мои товарищи, певцы и музыканты, решительно протестуем против этого, разэтакого действия. Я призываю Руслану-дикарку объявить голодовку в знак протеста против несправедливости. Я уже такую голодовку начала… с сегодняшнего утра. Только две чашки кофе выпила, а больше ничего в рот не брала, клянусь. Короче: слава нашему президенту Виктору Федоровичу Вопиющенко!!!

– Не Федоровичу, а Писоевичу, – поправил оратора Бздюнченко, что сидел в президиуме.

Наташа, правда, не слышала этой поправки и еще несколько раз неправильно повторила эту фразу, приведшую в шоковое состояние депутатов Школь-Ноля и Бенедикта Тянивяму, которые тут же стали топать ногами в знак протеста.

Вот почему никто не подошел к Наташе Белозирко, когда она окончила свою несколько бледную и малоубедительную речь. Она неуверенно сошла с трибуны, трижды сделала наклон головы председательствующему и, хватаясь за спинки кресел, побрела к своему месту. Зал воздержался от аплодисментов. Это автоматически свидетельствовало о полном провале речи начинающего оратора. Молодые глаза снова стали на мокром месте у Наташи, и тут ей взбрело запеть, казалось, и голос прорезался. Да вот только петь было нельзя: на трибуну уже в который раз взбирался Курвамазин.

Он разоблачал, проклинал всех и вся, называя вещи своими именами. Если, скажем, правительство Яндиковича повысило пенсии старикам и инвалидам, а также минимальную заработную плату рабочим – это провокация и вообще это не в интересах народа, это не помощь нищим пенсионерам, наоборот, это ущемление их интересов. И в доказательство своих аргументов приводил неопровержимые доказательства: подорожали хлеб, колбаса, транспорт. Только президент Вопиющенко сделает Украину не только свободной, но и счастливой страной, ибо Вопиющенко – лидер нации, Украина – это его народ, его нация.

Очевидная грубая ложь, смешанная с хвастовством, повергала в смятение депутатов, думающих иначе, но это «иначе» пряталось где-то внутри глубоко и очень редко выползало наружу. Даже председатель Верховной Рады Литвинов стал сомневаться и спрашивать у самого себя: а где же истина?

И чуть позже при его попустительстве, если не сказать трусости, были приняты сугубо политические, антиконституционные решения типа непризнания состоявшихся выборов.

 

42

После того как Юля выступила в парламенте с зажигательной речью, патетически потребовала всем, кто не входит в коалицию Вопиющенко – Болтушенко, набросить бело-голубые шарфы на шею, а точнее повеситься и сделать это добровольно, потому что оранжевые после победы сделают это принудительно, ее авторитет повысился. Особенно на Западе. Именно после этого выступления ее стали называть украинской Жанной д'Арк.

– Пся крев, – говорили избиратели Галичины, – если с лидером нации, храни его ксендз, что-то такое произойдет, если после отравления москалями его лицо полностью сгниет и голова отвалится, то вместо него у руля станет наша Жанна д'Арк. Она перевешает всех восточных москалей, всех, кто незаконно живет на нашей земле восточнее Киева.

В Украине, а точнее в западной ее части, стало попахивать средневековьем. К счастью, это не входило в планы тех, кто финансировал оражевую революцию на Украине. Мы можем ругать супругу Вопиющенко сколько угодно, но именно она следила за тем, чтоб ее муж захватил власть мирным путем. Страх коммунистического геноцида после семнадцатого года привел в дрожь правителей всех континентов. И Пеньбуш с Кондализой Сарайт следили за тем, чтоб не пролилась ни одна капля крови в одной из славянских стран Восточной Европы.

Галичане со скрипом мирились с этой тактикой. А Юля… эта молодчина, стала им родной по духу. Именно она могла расправиться с русскоговорящими.

Юлии понравилось мудрое сравнение с Жанной д'Арк. С тех пор ее поведение, ее выступления стали еще боевитее.

– Наплевать на восток и на то, что я кому-то не нравлюсь. Запад нас поддерживает, и центр, по моим наблюдениям, тянется за Галичиной, – высказала она интересную мысль в узком кругу.

Лидер оранжевой революции почесал затылок, затем налил себе рюмку коньяку, опрокинул и закусил ветчиной, несколько поморщился и сказал:

– Возможно, это и так. И я бы пошел по такому же пути, предложил нашим оппонентам потуже затянуть шарфы на шее, но тот, кто нас финансирует, требует попридержать эмоции… по той причине, что мы живем в начале третьего тысячелетия и сейчас иные приоритеты. И еще. Я думаю, что Америка хочет нас приобщить к западной цивилизации. Ведь кто такой Ленин? Он азиат, и потому свои бредовые идеи воплощал на крови. Как голодный пес жаждет сырого мяса, так и он жаждал крови. А мы не голодные псы. Нам дают это понять. Мало того, нас держат в определенных рамках.

– Наплевать, – парировала Юля. – Нам надо добиться цели, а для достижения цели все средства хороши. Станем во главе государства, а потом будем двигаться дальше по американскому пути.

– Юля права, – произнес Поросюк и осекся, поймав на себе взгляд лидера. Обычно никто из членов команды Вопиющенко, в том числе и из депутатов блока Юлии, не позволяли себе такую дикую выходку, как признание, что кто-то прав, кроме лидера оранжевой революции. Всегда прав был только Вопиющенко.

– Извините, Виктор Писоевич, вырвалось; это случайно. Безусловно, вы правы, и только вы. Лидер нации всегда прав. А вы, Юлия Феликсовна, не можете претендовать на истину в последней инстанции, это противоречит… уставу, короче, это противоречит здравому смыслу.

Соратники дружно захлопали, а Борис Поросюк, дабы окончательно реабилитироваться, поднялся с места и громко произнес: Вопиющенко – так! Этот выдающийся лозунг, который должны были принять все страны мира, но так никто и не принял, кроме Галичины, был тут же поддержан Заваричем-Дубаричем, Дьяволивским, Бенедиктом Тянивяму, Курвамазиным, а за ними последовали и другие депутаты.

Юлия сидела скрючившись и, сколько могла, втянула голову в плечи. Через какое-то время она ладошкой правой руки проверила, на месте ли ее заплетенная веночком и тщательно уложенная на самой макушке коса. Коса оказалась на месте, Юля свободно вздохнула. И тут ей пришла в голову светлая мысль – как хорошо быть лидером.

Вопиющенко все выше поднимал подбородок. Он не только лидер, он все, он и никто другой сделает из Украины конфетку… в пику москалям и на радость всему Евросоюзу, который тут же раскроет свои объятия.

– Благодарю вас всех, – великодушно произнес он, а это означало, что все могут быть свободны. – Дела нашей родины и всего Евросоюза требуют от меня, как своего лидера, напряженной работы, а это значит, что мне необходимо уединиться. До завтра, как обычно, до десяти утра. Есть ли вопросы? Только коротко.

– А когда начнет действовать майдан? – громко спросила Юля.

– Я уединяюсь для того, чтоб обдумать этот вопрос, – ответил Виктор Писоевич и взялся за портфель.

Члены двух партий тут же разошлись, а Юля направилась в свой офис. Мысль о лидерстве не покидала ее. Зачем уединяться, чтоб в одиночестве обдумать такой простой вопрос, как созыв галичан в Киев на майдан с флагами и другими лозунгами? «Нет, я поступила бы совсем иначе», – подумала она.

В офисе ее ждала целая гора писем. Обычно вскрытие и чтение писем она поручала другим людям, а тут как бы невзначай взяла одно письмо в красивом конверте с пометой «лично в руки».

«Дорогая Юля! Ты не только Юля, ты украинская Жанна д'Арк. Так держать, Жанна д'Арк. Вопиющенко просто рохля по сравнению с тобой. Тебе надо стать лидером оранжевой революции, а затем и нации, а не ему. Была б моя воля, я бы добился твоего президентства на три срока подряд. С уважением, профессор Львовского университета Юзеф Соколяник».

Юля автоматически приложила письмо к губам и раскрыла следующий конверт. К ней обращались студенты. Они предлагали ей выдвинуть и свою кандидатуру в президенты, коль грядет второй тур выборов. Далее следовал вопрос, правда ли, что в ее жилах течет армянская кровь? И почему она не смуглая? Как ее девичья фамилия?

«Вы можете и не отвечать на эти глупые вопросы, – писали студенты, – главное, что вы есть и что вы такая решительная, такая четкая и уверенно держите себя у микрофона. Президентский жезл должен быть в ваших руках. Вам следует надеть мужской костюм, а Виктору Писоевичу навесить. Они, конечно же, добровольно это не сделают, им надо помочь. Украина для украинцев, но не для москалей».

Третье письмо было в том же духе. Юля присела на краешек стола и задумалась. Ей вдруг стало жарко, и она обнаружила, что сердце колотится, как птенчик в когтях хищника. Она бросилась к графину и налила себе свежего сока. Голова работала напряженно, много надо было изменить и прежде всего отношение к семье. Если уже практически созрел вопрос развода с нелюбимым мужем, то теперь его следовало отменить. Если любовная связь с сильным полом для нее была обычным явлением, то теперь следовало быть осторожнее.

«Но как? Я же не могу выдвинуть свою кандидатуру на пост президента, ведь это был бы раскол в наших рядах, – думала она, мысленно спрашивая себя, как быть, и не находила ответа. – Может, подождать? Не вечно же Виктор будет сидеть в кресле президента. Кому-то он должен уступить. И это буду я. Только мне он уступит. А что касается авторитета, то росту авторитета сопротивляться нельзя. Не мешало бы побывать и мне во Львове. Кстати, интересно, есть ли хоть в одном письме приглашение? Посмотрим!»

Она перечитала много писем и то, чего она так ждала, нашла. Ее приглашали Черновцы, Ивано-Франковск, Тернополь. Ай да Юля! Вперед!