1

Двадцать первого ноября состоялся второй тур выборов президента. Избиратели западных областей страны не только с тревогой, но с надеждой ожидали радостной вести Центральной избирательной комиссии. Не столь важно, какой результат принес второй тур голосования. Дивизия «Галичина» ждала команды. Тысячи студентов и других молодых людей, что проходили подготовку в специальных лагерях не только в самой Галичине, но и под Киевом, ждали команды. Они изнывали от безделья и даже хотели, чтоб их кумир проиграл. Простые люди тоже волновались, в отличие от тех, кто проходил специальную подготовку, переживали. Они желали победы Вопиющенко. Мало кто ложился спать в эту ночь, когда ЦИК была занята подсчетом голосов. В Тернополе, Ивано-Франковске и Львове волнение было так велико, что «скорая» работала всю ночь, доставляя бедных избирателей, проголосовавших за великого, мудрого сына украинского народа Виктора Писоевича, отравленного москалями, но выжившего благодаря мужеству и любви к своему народу, в пункты скорой помощи.

– Пся крев! – вопили львовяне. – В Донецке одни москали, вон москалей. Дайте нам возможность избрать настоящего президента! Только Америка приведет нас в Евросоюз и защитит от оккупации москалей. Америка нас накормит, обует и оденет…

Волнение на западе страны передалось в столицу. Начальник избирательного штаба Бздюнченко уже около четырех часов утра получил предварительные данные итогов второго тура голосования и пришел в неописуемый ужас: за Яндиковича проголосовали на миллион больше, чем за лидера нации Вопиющенко.

Дрожащими руками он шарил по карманам в поисках мобильного телефона. Надо было немедленно сообщить Виктору Писоевичу о том, что избирательная комиссия, по всей вероятности, неправильно посчитала голоса. Не может же такого быть, чтобы какой-то там Яндикович набрал голосов на целый миллион больше. Бздюнченко наконец нашел телефон и несколько раз нажал на соответствующие кнопки. Трубку взяла Катрин.

– Виктора Писоевича, срочно-пресрочно! – писклявым голосом потребовал Бздюнченко, пританцовывая на месте. – Плохая… неожиданно плохая новость. Ничего нельзя сделать, я вынужден его и вас огорчить: мы проиграли. Я думаю, он не спит… Ох, я много говорю, простите, пожалуйста, несостоявшаяся первая леди великой страны. Но вы не переживайте, слезы не лейте, лучше срочно звоните своему другу Пробжезинскому, пущай раскошеливается или вводит войска в Киев. Надо что-то делать!

– О'кей, о'кей, – раздалось в трубке. – Вы не волнуйтесь, проблем не создавайте. Я позвоню Джорджу Пеньбушу. В Киеве не войска нужны, а доллары.

Виктор Писоевич краем уха слышал все, что говорила Катрин, и понял, что дела не блестящи, но для того чтобы прийти в состоянии бодрости, усиленно тер глаза кулаками обеих рук. Утренний холод, пробравшийся в открытую форточку, обдал рыхлое тело будущего лидера нации и вынудил его трижды чихнуть. Оздоровительный чих заставил его прийти в себя и… стоя за спиной супруги, он спросил:

– Кто звонил, в чем дело?

– Ты второй раз проиграл. Не занять тебе кресло президента, – вынесла жестокий приговор Катрин и передала трубку супругу.

– Мы проиграли, – дрожащим голосом произнес Бздюнченко, вытирая слезы, катившиеся по щекам.

– Кто сказал, что мы проиграли? – громко спросил Вопиющенко.

– Это говорю я, Бздюнченко. Я же начальник вашего избирательного штаба.

– Не психуй! Избирательная кампания только начинается. Срочно обзванивай всех наших. Сбор к десяти ноль-ноль утра. Сообщи Юлии от моего имени, пусть по рации объявит оранжевый огонь. Телетайп должен передавать эту информацию во все регионы страны, во все учебные заведения Киева. Все, я одеваюсь. – Он бросил трубку и повернул голову к супруге. – Катрин, оранжевый галстук! Немедленно! Оранжевая революция в опасности. Но она только начинается. Сообщи в Америку! Звони… срочно. А я… в штаб.

– Да в какой штаб? Сейчас только четыре часа утра, ночь на дворе, темная ночь. Ложись, отдохни.

– Збигневу звони!

Виктор Писоевич спустился вниз в темноту и только сейчас вспомнил, что вчера отпустил водителя до десяти утра. Он схватился за голову, а потом обнаружил включенный мобильный телефон. И стоило нажать всего лишь одну кнопку, как бодрый голос Юлии обрадовал его:

– Я у телефона, Виктор Писоевич.

– Пришли за мной машину, срочно.

– Я сейчас сама приеду, – певучим голосом сказала Юлия.

В десять утра началось совещание в штабе оранжевой революции. Совещание выглядело довольно солидным. На нем присутствовало свыше двухсот полевых командиров из числа студентов столичных вузов, что прошли специальную подготовку на западе Украины и частично, возможно, на территории Польши. Там подробно давалась тактика оранжевой революции. Полевые командиры получали по шестьсот долларов в месяц, бесплатную одежду, питание и пятьдесят долларов на безалкогольные напитки, в основном пиво. Директора высших учебных заведений тоже состояли на иждивении отцов оранжевой революции, получая солидное вознаграждение, но в каком количестве, до сих пор остается тайной.

В зал вошли трое – Майкл Корчинский, американец польского происхождения, Виктор Писоевич, зять Америки, и Юлия Феликсовна, английская теща. Полевые командиры и около ста депутатов от партии Юлии и партии Вопиющенко тут же встали, как солдаты, и громко начали скандировать «Вопиющенко – так!» Новоиспеченный лидер нации замер, положив правую руку на сердце. Он согнулся и долго стоял в таком виде, пока Юля не ущипнула его.

– Вопиющенко – так! – завопила оранжевая толпа, топая ногами.

– Револушэн победит! – добавил Майкл Корчинский.

– Меня травили, но я здесь, меня обманули, обокрали, два миллиона голосов украли у меня и моей нации, но я здесь, перед вами. На вас вся надежда и не только моя, но и всего, всего нашего народа. Ваши имена золотыми буквами впишут в анналы истории. Как только мы победим… Я думаю по-украински и вас призываю!

– Долой москалей! – добавила Юля.

– Долой, долой, долой!

– Я говорить речь, рашэн речь, украин не понимайт, – начал Корчинский, отталкивая плечом лидера. – Америка вам виделяйт два миллиард доллар на проведение револушэн. Ви победить.

– Майклу можно говорить и на враждебном нам языке, – разрешила Юля, – но скоро он выучит наш родной язык, не правда ли, Майкл? Мы уже победили, у нас больше голосов, – добавила Юлия, вскакивая на табуретку с целью увеличения своего маленького роста. – Завтра на заседании Верховной Рады вы, Виктор Писоевич, принесете присягу президента на Библии. Нашему президенту ура! Ура-а-а-а!

Пинзденик, Бенедикт Тянивяму, Пердушенко, Курвамазин и остальные лидеры оранжевого путча повскакивали с мест и стали скандировать: слава, слава, слава! Им последовали полевые командиры.

Виктор Писоевич опустил голову и дважды чихнул.

– У нас полевые командиры, чему я очень рад, – повторил он пустую фразу и не заметил, как Юлия поморщилась. От растерянности стал шарить по карманам, пока не нащупал вчетверо сложенный носовой платок, вынул его и стал сморкаться. – Так вот, значит, они должны получить от нас задание и приступить к своей исторической миссии по защите конституционных прав наших граждан.

Фраза была туманной, расплывчатой, но командиры слушали, затаив дыхание.

– Готовы ли вы, полевые командиры, к выполнению исторической миссии? – спросила Юлия, слегка отталкивая лидера нации и вытягивая руку со сжатым кулачком гораздо выше головы.

– Готовы, – сказали полевые командиры хором.

– Поклянитесь!

– Клянемся!

Больше половины студентов киевских вузов составляли выходцы из Львова, Ивано-Франковска и Тернополя. Это была галицкая элита, готовая пролить кровь за освобождение Украины от русского языка и русских школ, а возможно, и от православных церквей московского патриархата.

На совещании полевых командиров пришлось решать много организационных вопросов: питание, включая и прием алкоголя для поднятия настроения, привлечение киевских школьников к участию в демонстрации и ряд других. А вот с туалетами вышла проблема: о них просто забыли. Всего не предусмотришь.

Вопросов было так много, что полевые командиры предложили прервать совещание, чтобы срочно отправиться в свои учебные заведения и вывести народ на улицу.

Юлия поддержала энтузиазм полевых командиров, и они ринулись, позабыв об обеде, в школы, институты, университеты, и вскоре тысячи студентов вышли на Майдан. Еще не было оранжевых флагов и курток. Были только ленты с надписью «Вопиющенко – так». Тут же соорудили сцену, высокую, прочную, чтобы вожди во главе с лидером могли взобраться повыше, помахать ручкой и произнести зажигательную речь в честь собравшейся молодежи, студентов и школьников, которые пришли сюда во имя процветания Украины.

К девяти вечера того-же дня лидер нации и сопровождающие его лица – Юлия Болтушенко, Петр Пердушенко, Александр Бздюнченко, Владимир Пинзденик, Борис Поросюк – взошли на трибуну под громкие аплодисменты и крики «ура».

Саша Бздюнченко вышел вперед и во все горло завопил:

– Вопи-ю-щенко! Вопиющенко!

Депутаты Заварич-Дубарич, Школь-Ноль, Курвамазин, Дьяволивский, Пустоменко, Бенедикт Тянивяму, Червона-Ненька, находящиеся в толпе, стали выкрикивать те же слова до тех пор, пока безликая масса не поддержала их. Юлия Болтушенко на сцене тоже стала вопить во славу лидера нации. Депутат Пинзденик тут же присоединился, а Борис Поросюк, надежда всех украинских националистов, среди которых большая часть старые бойцы Степки Бандеры, встал на колени.

– Батько ты наш, солнышко наше ясное! Ты есть глава государства, законный лидер нации! Прими низкий поклон от всех руховцев-бандеровцев, борцов за самостийнисть неньки Украины. Да поможет тебе Бог изгнать всех москалей-поработителей из нашей земли! – пел старенький генерал-бандеровец.

Стоявшая внизу толпа не слышала и плохо видела тщедушного злобного человечка, валяющегося у ног лидера нации, но все равно дико орала от восторга.

Лидер нации едва заметно улыбался и чуть наклонял туловище. Он выглядел более чем скромно, как и полагается самозванцу.

Наконец телекамера зафиксировала Поросюка у ног Вопиющенко. Это сразу же отображалось на огромных экранах. Толпа замерла на некоторое время, а потом стала реветь еще больше, еще громче. Значит, кандидат в президенты действительно гений. Голодные студенты и школьники, одетые более чем скромно, начали топать ногами, взмахивать руками и орать во всю глотку:

– Вопиющенко слава! Слава, слава, слава!

Истошные вопли продолжались до тех пор, пока Виктор Писоевич не поднял руку вверх. Безликая, послушная толпа вдруг замерла. Кандидат извлек текст выступления из внутреннего кармана пиджака и начал речь:

– Дорогие друзья! Сегодня мы с вами начинаем общенациональную акцию неповиновения и непризнания сфальсифицированных выборов! Мой блок, мои депутаты, моя нация так решила и так будет. Блок нашей Жанны д'Арк, то бишь Юлии Болтушенко, присоединился к нам с вами. Воздадим ей хвалу и скажем ей: добро пожаловать, наша Жанна д'Арк!

– Уря-а-аа!

– Я же благодарю вас за поддержку и хочу от имени моего народа, от имени моей нации сказать вам большое спасибо за то, что вы вышли сюда, на Майдан Независимости, чтобы сказать «нет» бандитам от власти и их бритоголовым последователям. Так называемый президент от власти бандит Яндикович сфальсифицировал итоги выборов и объявил себя президентом. Он украл у меня и моей нации три миллиона голосов. Я хочу спросить вас, как может дважды-трижды судимый человек стать президентом? Хотите ли вы такого президента? Мы в Верховной Раде признаем выборы фальшивыми и отменим их, а я приму присягу и буду законным президентом, вашим президентом. Украина тут же вступит в НАТО, а затем и в Евросоюз. А Евросоюз – это богатство, это роскошь, это стол, на котором все всегда есть, и нас приглашают за этот стол. Кто не хочет к этому столу, поднимите руки. Нет поднятых рук, следовательно, все хотят в Евросоюз. Все вы будете жить как у Христа за пазухой. Никому из вас не придется уезжать в Россию на заработки, унижаться там, трудиться за жалкие гроши на наших врагов москалей, которые веками держали неньку Украину, как собаку на поводке. Каждая украинская семья будет жить припеваючи в семье дружественных народов Западной Европы. Ибо не может так быть, чтобы наши друзья, которые ждут нас с раскрытыми объятиями и говорят нам: «Добро пожаловать, свободные граждане», не накормили нас досыта и не одели во все новое, с иголочки, как говорится. А потом, не забывайте, что мы находимся в центре Европы и, следовательно, вся Европа должна объединяться вокруг нас. Мне прочат лидерство во всей Европе. А Европа это не Россия, которая снабжает нас только газом и то по самым высоким ценам, кажись, по сорок долларов за тысячу кубометров. Всех вас, дорогие друзья, ждут в Европе. Вы здесь командиры и там будете командирами.

– А работать надо будет? – спросил школьник Женя Коваленко, стоявший в первых рядах. Но лидер нации не слышал этого вопроса.

– Дорогие друзья! – продолжал он читать текст. – В ближайшие дни к вам присоединятся десятки тысяч граждан Украины. Здесь, на Майдане Независимости, будут расположены палатки, организовано первоклассное питание и все остальное, потерпите немного. Десятки тысяч людей из Львовской, Тернопольской, Ивано-Франковской и других областей Украины движутся в сторону Киева, чтобы принять участие в великой исторической миссии – борьбе за демократию. Будьте стойкими и мужественными. Директора школ, институтов, ректор Киевского университета дали добро на то, чтоб на время прекратить занятия и пройти школу жизни здесь, на Майдане Независимости. Вскоре сюда прибудут десятки журналистов из различных стран мира. Весь мир будет любоваться вашими восторженными лицами. И на сегодня все, друзья мои. Завтра с утра все сюда, у нас здесь много работы. Все, я кончил.

Потом речь держала Юлия; она жестикулировала, говорила немного бессвязно и непонятно, к чему толпа всегда прислушивается и делает выводы, что оратор – человек непостижимого ума. И только после нарочито туманных выражений, держа кулачки над головой, посылала проклятие бывшему режиму Кучмы и Яндиковича.

Толпа скандировала:

– Вопиющенко! Вопиющенко! Вопиющенко!

 

2

После первого собрания оранжевой элиты на майдане, где присутствовали тележурналисты пятого канала в полном составе, а также несколько иностранных корреспондентов, Виктор Писоевич произнес первую сумбурную речь под дикие вскрики обезумевшей толпы, и это, по его глубокому убеждению, было началом новой эры в стране. Крики восторга прорезали воздух и со сцены; гремели аплодисменты из-под ладоней и Писоевича. Он наполнялся гордостью, величием и верой в некое божественное предначертание судьбы, которая благоволит конкретно взятому отдельному человеку не чаще одного раза в течение столетия. Невольно стал сравнивать себя с Мазепой, Степаном Бандерой и другими предателями, думая, что станет замыкающим в славной плеяде великих сынов отечества. Особенно родным, особенно близким, почти соратником был Степка Бандера, отдавший свою жизнь за незалежность Украины. Ведь если бы был жив Степка, Украина давно была бы в Евросоюзе. Но Степки нет, его уничтожили чекисты, значит, он, Виктор Писоевич, приведет Украину в этот Евросоюз. А пока необходимо сделать все возможное, чтобы взять власть в свои руки, а потом уж, при помощи США, провести ряд значительных реформ – и дорога в Евросоюз открыта. Как только Украина плюхнется в раскрытые объятия Евросоюза, его историческая миссия будет на самой вершине, и это поставит его где-то посредине между Бандерой и Мазепой. А взять власть сам Господь Бог и Соединенные Штаты ему помогут. Не победить, не взять этот лакомый кусок в свои руки было бы просто и стыдно, и обидно. Надо набраться терпения, проявить выдержку, и по истечении определенного периода времени булава будет в его руках. В Евросоюзе пост главы украинского государства за ним останется, а потом, когда руководство Евросоюза оценит его умственные способности, будет учрежден пост президента Евросоюза и он, Виктор Писоевич, займет этот пост. А там, куда повести этот Евросоюз, время само подскажет.

После его сумбурной речи к микрофону подошла Юля, она говорила четко, последовательно, доходчиво, громко. Толпа так же визжала, но скандировала прежние лозунги: «Вопиющенко – так!» «Вопиющенко – слава!» Юля то улыбалась, то хмурила брови, будучи немного обиженной. Почему толпа ни разу не произнесла «Юля – так»?

Потом выступил лидер социалистов Морозов. Его речь была грамотной, он также посылал проклятия в адрес оппозиции, но произносил слова как-то тихо и несколько неуверенно с трибуны, возвышавшейся над толпой метров на двадцать.

Послышались те же крики, те же лозунги. Создавалось впечатление, что если послать любое оскорбительное слово в адрес толпы, последуют те же крики восторга. Лидер нации забеспокоился, что это может быть? Может, наркотиками накачали ребят?

– Вы ничего подбадривающего не давали манифестантам? Они слишком возбуждены, – спросил он у Бздюнченко.

– Господин президент, – вытянулся длинный Бздюнченко, – ничего такого не давали ребятам и девочкам, за исключением пива… с водкой, куда чуть-чуть добавили транквилизаторов. Но все это дано натощак. Кухня пока не организована, а их надо было бы подкармливать, студенты все же голодные, вот почему пиво, смешанное с водкой, так действует. Кроме того, каждый участник митинга под эгидой гражданского неповиновения получил по десять долларов на карманные расходы. К тому же надо учесть, что пиво довольно калорийное. И водка тоже. А транквилизаторы в качестве добавки способны творить чудеса. Это нам нужно. Не позже чем завтра телеканалы всех стран будут на этой площади, а они-то знают, как подавать материал, можете быть уверены.

– Добавление транквилизаторов это моя идея, – сказала Юля не очень громко, дабы не заглушить речь Пердушенко, который сейчас слюнявил микрофон. – Не забывайте, что эта толпа в любое время готова к штурму логова президента Кучумы или премьера Яндиковича. Вы радоваться должны тому, что вас так любят.

Вопиющенко снова наполнился величием. Откуда столько любви у народа к нему, больному, с обезображенным лицом человеку? Величие проснулось в нем, стало выходить наружу, сиять, будоражить сердца людей, всего народа, который увидел в нем своего нового мессию. И задача этого мессии проста – привести Украину в Евросоюз и НАТО, отгородиться от России высоким забором, увенчанным колючей проволокой, вытравить все русское, запретить балакать на чужой мове, равно как и вести делопроизводство, ликвидировать русские школы. А что касается русскоговорящих граждан, то этих граждан постепенно, незаметно, в течение каких-то двух десятков лет отправить в небытие.

Мудрые мысли будоражили его скромные мозги, зарождая в нем уверенность в предначертании судьбы, которая вот-вот вручит ему жезл правителя не только нищей Украины, но и всего европейского пространства, а там, глядишь, и до Америки можно добраться.

Прошло всего каких-то десять минут, на площади стали устанавливать новые телекамеры. Телеэфир быстро распространялся по всей стране. Жители Львова, Тернополя, Ивано-Франковска пришли в состояние экстаза, лили слезы от счастья, целовали гремящие ящики домашних телевизоров, плясали и били в ладоши и даже рвали на себе одежду. Это был воистину триумф. Еще бы! Их сыновья и дочери на Майдане Независимости приветствуют нового своего вождя, вчерашнего счетовода и бухгалтера, и их восторженные лики видят жители других стран – Польши, Германии, Чехии! И все орут: Вопиющенко – наш президент! Слава Вопиющенко! Слава, слава, слава!

Откуда-то появились и грузинские флаги, затем латвийские и даже один турецкий. Тут же возник миф о международной поддержке оранжевой революции. Среди обезумевшей толпы нашлись фото– и телекорреспонденты западных стран, особенно американских, канадских, французских, немецких и английских.

– Откуда эти корреспонденты? – спросил Вопиющенко у Юлии, стоявшей рядом. Юлия улыбнулась и просто сказала:

– Мы аккредитовали корреспондентов из восьмидесяти стран мира. На это ушло всего шестьдесят миллионов долларов. Сущие пустяки. Об Украине мало кто знал раньше, пусть теперь узнает о ней весь мир. И вас узнает, господин президент. Я позаботилась об этом, неужели вы не догадываетесь? Мне удалось, после длительных и напряженных переговоров с послами восьмидесяти государств мира, договориться о моральной поддержке нашей революции и признании вас лидером этой революции.

– Что делать дальше? – спросил президент у своих соратников. – Как только они устанут произносить здравицу в мою честь, им станет скучно. Может, мы споем какую-нибудь песню?

– Пусть только попробуют скучать, – сказал Пердушенко, несколько подозрительно и ревниво относившейся к поведению Юлии, которая все время жалась к великому человеку. – По десять долларов получили, что им еще надо? Это студенты, у них, кажется, стипендия всего пять долларов в месяц. Кроме того, у них ерш в голове.

– Что значит ерш? – спросил Бздюнченко.

– Это русское слово, оно означает смесь водки с пивом, – повторил Пердушенко то, что уже было сказано Бздюнченко.

– Поменьше русских выражений, а то мы тебя к москалям причислим, – погрозила пальчиком Юлия.

– Перестаньте пререкаться, – распорядился лидер нации. – Вот что делать дальше, я право же не знаю. Придумайте что-нибудь! Я требую!

Юлия снова взяла микрофон в руки и поднесла его к губам. Но толпа, проглотившая ерш и все еще голодная, продолжала скандировать: слава Вопиющенко! Тогда Юлия, как искусный оратор, подняла руку высоко над головой, и… странное дело: на Майдане Независимости установилась тишина.

– Граждане Киева! Жители нашего великого, независимого государства! Прежде чем нам уйти с этой площади, мы должны добиться правды, справедливости и демократии. Если вы сомневаетесь в искренности моих слов, особенно в моем понимании, вернее в толковании этого слова, то я уверяю вас в том, что демократия означает: что хочу, то и делаю. Бело-голубых будем все равно вешать… демократическим путем. Каждый повешенный укрепит нашу демократию. Такой демократии в мире еще не знали. А мы им продемонстрируем.

– Ура!!!

– Я вижу, вам нравится это понятие, – продолжала Юля. – Вот и хорошо. Но, чтобы делать каждому из вас то, что он хочет, чтобы вешать бело-голубых, мы должны отстоять эту демократию, пока… мирным путем, а потом посмотрим. Как только мы окончательно победим и эта демократия станет на все четыре ноги, тогда мы, мои дорогие, помня о том, что можно делать то, что нам хочется, начнем огораживать восточный промосковский регион колючей проволокой. А кто остался за проволокой, тех можно и подвесить. Только как это будет выглядеть? Как посмотрят на это другие страны? Мы должны убедить мировое общественное мнение, что веревка, колючая проволока – это расцвет демократии. После этого закроем все русские школы, как это сделано в Галичине, а тем, кто будет продолжать балакать на русском, начнем рубить пальцы.

– Ура-ааа!!!

– А теперь несколько слов о лидере нации. Вот он перед вами. Даже отравленный, с изуродованным лицом, он пришел, чтобы увидеть вас и пообщаться со своей нацией. Вы лучшая часть этой нации, ее ядро, ее зерно, отделившееся от плевел, к которым относятся Кучума и Яндикович. Наш лидер родился в украинской семье. И отец и мать украинцы. Москальской крови здесь нет и быть не может. Я думаю, что и польской крови нет, хотя очень жаль. Но, друзья мои, Виктор Писоевич мудрый человек. Он ни разу не был судим. За выдающиеся заслуги перед украинской нацией и всем человечеством, по предложению ООН, американский мыслитель польского происхождения Збигнев Пробжезинский и наш друг выдал за него замуж… свою… дальнюю родственницу Катрин. А Катрин – украинка. Наш лидер – зять Америки. Зять Америки – наш президент! Представляете, какие блага посыплются на стол каждого из нас! Вам не надо будет взваливать тяжелые рюкзаки на плечи и отправляться в Московию на заработки, чтобы прокормить свою семью. У нас будет бесплатное образование, зарплата, как у американцев, от двадцати до пятидесяти тысяч долларов в год.

– Уря-ааа!

– Слава Вопиющенко! Слава, слава, слава!

 

3

Действующий президент страны Кучума проявил решительность и подписал распоряжение перекрыть подъезды к Киеву, но его распоряжение действовало всего лишь несколько часов. Возможно, работники ГАИ были подкуплены, возможно, оранжевые силой брали заслоны на абордаж, но автобусы, битком набитые юными революционерами, объезжали перекрытые дороги, а когда это не помогало, бросали транспорт и пересаживались на маршрутные автобусы и такси и беспрепятственно добирались до Киева, чтобы попасть на Майдан Независимости. Кто их посылал по объездным путям, где не было никаких заслонов, почему уже во второй половине дня заслоны с основных магистралей были сняты?

Майдан наполнялся народом, народ превращался в толпу, а толпа требовала вождей, поскольку толпа, по выражению одного мудреца, так похожа на стадо баранов, чьи действия непредсказуемы в отсутствие пастуха. Надо отдать должное пастухам: они не оставляли стадо наедине с собой. Крики восторга лились непрерывно с самого утра до позднего вечера, ораторы, чьи речи были так похожи одна на другую, как две капли воды, сменяли друг друга, заплевывая микрофоны, работающие на весь изумленный мир.

В первую же ночь на площади начали устанавливаться откуда-то появившиеся оранжевые палатки, спальные мешки, походные кухни, стали подвозить теплую одежду, ящики с оранжевыми апельсинами и неимоверное количество спиртного.

Около трех часов ночи майдан погрузился в ночную мглу и замер. Примерно из десяти тысяч участвующих в митинге 22 ноября восемь разбежалось по студенческим общежитиям, и только две остались ночевать в палатках.

Тернопольские мальчики, студенты и школьники, и те, что не так давно отслужили в вооруженных силах, имели не Бог знает какой жизненный багаж за спиной, они по существу только начинали жить. И жизнь эта складывалась не всегда удачно.

Андрей Буль-Булько, недавно вернувшийся из армии, собрался жениться на Люде Пополизко, но в самый последний момент, за день до свадьбы, уличил ее в измене со своим бывшим одноклассником Романом Холопко. И свадьба, понятно, расстроилась. А Роман Холопко вовсе не думал жениться на Люде, в его задачу входило просто побаловаться и еще доказать самому себе, что он ничуть не хуже Андрея, бывшего комсорга класса, теперь вернувшегося из армии с погонами сержанта.

Родители Романа на последние гроши, не такие уж и малые, свыше двух тысяч долларов, откупили его от службы в армии, и он, как избалованный ребенок, нигде не работал, болтался по улицам, часто без гроша в кармане. Девушки, с которыми заводил знакомство, намекали на кафе, на сауну, а он, самолюбивый и гордый и вдобавок хвастливый, не мог себе этого позволить. Случайно познакомившись с Колей Ужом, Роман, что называется, задрал голову кверху и уверовал в то, что жизнь – это сплошные радости.

Коля Уж был мастер открывать дверные замки квартир, а если успешно открыть чужую квартиру, когда отсутствуют жильцы, можно хорошо отовариться, загнать добро, как бы уже ставшее личным, и выручить эти проклятые деньги. Коля с Романом довольно часто находили деньги, и это было, как они оба считали, самым удачным мероприятием в их благородной миссии – справедливого распределения собственности между всеми гражданами вильной Украины.

Но однажды произошла осечка: хозяин оказался дома – лежал в объятиях подруги в отсутствие жены. Коля с Романом открыли замок входной двери, бесшумно вошли в прихожую и расхохотались, обнаружив, что одна сумка разошлась по шву сверху донизу.

Хозяин понял, что в доме непрошеные гости, молниеносно набросил на себя халат, а затем и на непрошеных гостей. Первые же приемы рукопашного боя привели к тому, что оба героя лежали на полу с окровавленными лицами и связанными за спиной руками.

Подруга хозяина поднялась вслед за ним и, чуть-чуть приоткрыв дверь, с интересом смотрела в щель на ворвавшихся грабителей. Она пришла в ужас, когда узнала в одном из лежавших на полу Романа Холопко. Экий милый мальчик в постели этот Роман, подумала Люда Пополизко, с которым она развлекалась всего лишь два дня тому назад.

– Иван Семенович, – произнесла она осторожно, затем приоткрыла дверь побольше и поманила пальчиком Ивана Семеновича.

– Что? – спросил он ласково.

– Один из этих жлобов – мой двоюродный брат, – сказала она нараспев, ловко подставляя розовые губки для поцелуя. – Отпусти их к чертовой матери, и пусть катятся колбасой.

– Ни за что в жизни, – неуверенно произнес Иван Семенович.

– Ну, пожалуйста, зачем нам возиться с какими-то олухами в такое время, ведь мы не каждый день вместе, – пела Людочка.

– Ладно, – сказал Иван Семенович и повернулся к гостям, чьи окровавленные лики были вымазаны в собственных соплях. – Вставайте и уходите, но чтоб я вас в городе не видел. Благодарите свою сестричку Люду Пополизко, иначе сидеть бы вам лет эдак по десять за грабеж. Небось, я не первый, не так ли? Ну, признавайтесь!

Роман Холопко наклонил голову в знак согласия и произнес:

– Это второй случай, уважаемый Иван Семенович, но даю слово, и от имени сестры тоже, что больше никогда-никогда не буду этим заниматься, мне так стыдно, так стыдно. Умоляю вас: не сообщайте родителям, отец у меня сердечник, умереть может, если узнает, что случилось с его мальчиком. И наручники с нас обоих сымите, они вам, должно быть, еще пригодятся.

– Ладно, черт с вами, – сказал Иван Семенович примирительно, снял с них наручники и выпроводил за дверь.

– Эта Люда действительно твоя сестра? – спросил Коля Уж, когда они благополучно спустились на первый этаж и извлекли пачки дорогих сигарет, чтобы наполнить свои легкие сладким дымом, а кровь порцией никотина.

– Это моя бывшая сучка. Только вчера мы трахались, но она, корова, не понравилась мне в постели. Замуж собралась за одного моего друга и накануне свадьбы потащила меня в постель к себе домой, ну а ее будущий муж явился не вовремя и застал нас. Так свадьба расстроилась.

– Благородная, ничего не скажешь, – сказал Уж, прикуривая у Романа. – Что нам теперь делать, может, в другой город махнуть, а? Скажем, в Киев, а что?

Этот разговор состоялся в субботу, накануне второго тура выборов президента. А уже во вторник, 23 ноября, поступила информация во все уголки Галичины, и не только Галичины, о том, что деструктивные силы хотят повергнуть страну в омут многовековой зависимости от России, которая спит и видит, как бы поработить неньку Украину и подчинить ее своим интересам. Лидер нации Вопиющенко победил на выборах с огромным преимуществом, но его оппонент Яндикович украл три с лишним миллиона голосов и объявил себя президентом. Это наглая ложь! Все, кому дорого благополучие и процветание Украины, немедленно должны прибыть в Киев для спасения своего счастливого будущего и будущего страны.

В конце важного сообщения, которое передавалось не только по радио, но и по телевидению, сообщался адрес и телефон отделения «Народного Руха» Украины, которым управлял не сын Чорновола, ныне депутат Верховной Рады, а Борис Поросюк, наиболее ярый и образованный националист. Десятки и сотни молодых людей Тернополя, Львова, Иван-Франковска ринулись в руховские опорные пункты не только за инструкциями, но и за пособиями, чтобы спокойно добраться до Киева.

Известная нам четверка прибыла в Киев на такси 25 ноября. Каково же было их удивление, когда их приняли с распростертыми объятиями, не спросив даже паспорта, а всего лишь переписали фамилии, выдали по сто долларов каждому в качестве компенсации, до отвала накормили и поселили всех четверых в шикарную оранжевую палатку.

 

4

В десять утра раздался звук, похожий на удар колокола, но это был удар по грандиозной гильзе размером в двести миллиметров.

– Выходим строиться, – дал команду Андрей.

– А куда девать алюминиевые ложки? – спросил Роман Холопко.

– За голенище, а тебе, Люда, за пазуху, а то сопрут. Уже сперли нержавейку – всю: и вилки, и ложки, я уж думал, перейдем на палочки, как китайцы.

– Да кому нужно это дерьмо? – возмутилась Люда. – Во всем мире алюминиевые ложки не используются для приема пищи. А мы должны прятать. Да кто их сопрет, хотела бы я знать?

– Сопрут, еще как сопрут, – сказал Холопко. – Вот кончится оранжевая революция, и тогда будем кушать ложками из серебра и других драгоценных металлов. Словом, как в Евросоюзе. А пока что прячь за пазуху или согни хвост ложки и заткни за пояс, если не хочешь иметь проблем.

На большом плацу строились участники оранжевой революции в колонны по десять человек. Им выдавали флаги, железные бочки небольших размеров, короткие металлические прутья в качестве инструмента для дополнительных звуков и коротко инструктировали, как с ними обращаться. На всех оранжевых флагах крупными буквами под серебро было написано: «Вопиющенко – так!»

Полевой командир Гнилозубко с длинным оранжевым шарфом на шее и оранжевой повязкой на лбу с надписью «Вопиющенко – так» остановил колонну в центре площади и, приказав погрузиться в мертвую тишину, начал речь.

– Сыны и дочери великой страны! – произнес он в мегафон так, что душа каждого революционера дрогнула при этих словах. – Нам выпала великая миссия защитить демократию и построить новую жизнь, которую еще никто не видел на Европейском континенте. Мы защитим страну от банды Кучумы – Яндиковича. Именно эта банда узурпировала власть в нашей стране и не дает нам дышать и пользоваться демократией, установленной в большинстве стран. Власть хочет подчинить нас России, чтобы мы снова стали русскими рабами, как это было при коммунистическом режиме. Кучуму – долой! Вопиющенко – так! России – нет! Повторяйте за мной: Кучуму – вон! Вопиющенко – так! России – нет!

Толпа ревела, как бешеное стадо коров, но все шло вразнобой, лозунги смешивались: около тысячи манифестантов как бы разделились на три группы, и каждая группа выкрикивала свой, полюбившийся ей лозунг. Гнилозубко быстро сообразил и стал повторять только один лозунг. Лучше выходило: Вопиющенко – так! На этом и решили остановиться.

Сюда прибыли и другие командиры с красными повязками на лбу, они, как и Гнилозубко, привели свои отряды – цвет западной Украины, потомков украинцев польского происхождения. Был даже отряд из далекого запада закарпатских гор, студенты ужгородского университета, поддавшиеся на агитацию своего известного земляка, бывшего продавца сигарет Бамбалоги. Это была малочисленная группа, что-то вроде одного взвода, вошедшего в состав Галицкого полка.

Люду Пополизко оттеснили от своих и тесно прижали к белой металлической полосе ограждения. Рядом стоял бородатый мужчина лет сорока, очевидно, художник, или мазила, как его называли две хохотушки с сигаретами во рту. Он поднял руки над головой, чтобы аплодировать лидеру нации, но так как не было не только лидера, но и его холопов, он согнул руки в локтях и оба локтя очутились на плечах незнакомки, которая была так возбуждена, что, пожалуй, не почувствовала этого.

– Девушка, красавица, вы уж того, простите меня, пожалуйста, я не того, не нарочно. Просто здесь так много народу, впечатление такое, что вся страна здесь, дабы возвести своего любимца на престол, – лепетал бородач до тех пор, пока Люда не повернула голову.

– Э, бросьте вы голову людям морочить. Можно подумать, что вы просто так сюда пришли. Заплатили вам хорошо, вот вы и здесь, – сказала Люда, отворачиваясь от художника и устремляя глаза на сцену. На сцене появились два молодых человека в рабочих куртках с молотками, электрощупами и тонкими разноцветными проводами, торчащими из карманов. Они проверили освещение, сигнализацию и тут же испарились. – Я с ребятами приехала сюда по зову сердца, и то сегодня утром мы все получили по десять зеленых на карманные расходы. А питание – классное, плюс напитки, так называемый ерш и еще какой-то напиток, поднимающий настроение до самых небес. Я думаю, эта акция обходится в копеечку бедному лидеру нации. Говорят, он имение продал, свое и своих родителей, чтоб содержать всех бездельников, которые тут пьют и дерут горло.

– А как бы мне к вам поселиться и пользоваться всеми благами, которые вы здесь так любезно перечислили. Знаете, художники – бедный народ, в большинстве своем. Единицы, правда, те, кто рисует портреты выдающихся политических деятелей, те, как правило, цветут и пахнут, им море по колено. У них свои дачи, можно сказать виллы, но повторяю: это единицы. Большинство же влачат жалкое существование. Меня зовут Герасим по фамилии Подкова, конечно же, вы не слышали такой фамилии.

– Вы – киевлянин? – спросила Люда через плечо.

– Не совсем так, красавица. Я под Киевом живу, однако все мои художественные полотна о славном городе Киеве, матери городов русских. У меня с собой свернутая в рулон картина под названием «Дворняжка на Крещатике». Если вы подвинетесь немного, я достану из штанин, как писал мой старый товарищ.

– Что касается вашего внедрения в наши ряды, должна сказать, что это невозможно, поскольку на полном довольствии лидера нации находятся только приезжие, активисты Лемберга, Ивано-Франковска, Тернополя и других городов. Нас так много, просто ужас. Я полагаю, что все эти рыла, что орут здесь, съедают не меньше миллиона долларов каждый день. Как бы лидер нации не разорился, не стал нищим.

– Девушка, не переживайте. Америка слишком богатая страна, она может не миллионы, а миллиарды долларов выделить на то, чтоб лидер нации, который им приглянулся, стал их зятем, не мытьем, так катаньем стал президентом. Экая у вас гладкая розовая кожа, и запах у нее просто балдеж. Хотите портрет под названием «Юная Ева»?

Художник еще что-то промычал у нее над ухом, но его голос потонул в диком восторженном реве толпы. Волна нагоняла волну, толпа работала слаженно, как оркестр, у которого есть дирижер. Так могут вопить только тренированные, обученные люди. Похоже, дирижер заметил лидера нации и его свиту. А это была настоящая радость. Так хотелось всем прочистить глотку, а орать просто так, когда нет никого на сцене, согласитесь, глупо.

– Вопиющенко! Слава! Слава! Слава!

Лидер нации, без головного убора, с черным, как у негра, лицом, в дубленке до колен, медленно взбирался по ступенькам наверх. За ним следовали жирные, с огромными животами священники, католики из Галичины, и только потом Болтушенко, Пердушенко, Пинзденик, Бздюнченко, Дьяволивский, Курвамазин, Путоменко, Заварич-Дубарич, Червона-Ненька и прочие львы оранжевой революции. Они ценили власть больше денег, выше совести и чести и рвались к этой власти, сметая все на своем пути, как большевики в семнадцатом году.

На сцене, сколоченной из бревен и досок, уже были установлены микрофоны и телекамеры пятого канала, а иностранных корреспондентов еще никто не видел. И мир еще не знал, что оранжевая революция так много значит и происходит в таких масштабах, которые не могли даже присниться ни Госдепартаменту США, ни Пеньбушу.

 

5

Служители католической церкви решили поддержать Вопиющенко и его команду, почувствовав, что лидер нации страстный поклонник не только всего западного и с ненавистью смотрит на восток, но готов броситься в объятия католицизма с последующей ликвидацией православных храмов. Жирные, как откормленные хряки, священники едва поднялись по ступенькам на сооруженную трибуну. Огромные животы выпирали колесом, жирные морды лоснились, крохотные глазки прятались глубоко в заплывших от жира щеках. Это были не священники, а настоящие уроды, посланные на выставку для всеобщего обозрения.

Один жирный вепрь подошел к микрофону и сиплым голосом произнес:

– Матка Боска, благослови вшистких участников революции и главного ксендза галичанского сына Писоевичаа-а-а! Аминь! Аллилуйя, аллилуйя! Матка Боска, услышь нас, праведных, благослови бывшего бухгалтера из Ивано-Франковска на президентское кресло, аминь.

– Ура-а-а-а! – заревела толпа. Манифестанты не аплодировали, им мешали флаги и другие атрибуты оранжевой революции, которые они держали в руках. Свободны были только глотки. Глотки работали весь день до хрипоты.

Второй служитель, очевидно, из приграничной польской провинции, тут же извлек вчетверо сложенный листок с текстом, книгу небольшого размера, произнес краткую речь, а потом стал читать молитву.

Речь состояла из общих фраз, в которой служитель католической церкви, отягощенный не только своим тучным телом, но и тяжелым медным крестом, призывал армию и другие силовые органы поддержать лидера нации, которого благословляет церковь на украинский трон. Таким образом, церковь, вопреки христианской морали и христианским канонам, попирая и топча эти каноны, протянула руку тем, кто рвался к власти нечистым и нечестным путем. Окончив свою, противную Богу и церкви речь, служитель, видимо, получивший тридцать тысяч долларов, как и Иуда, продавший Христа за тридцать сребреников, с тяжелым крестом в руках, подошел к Вопиющенко и протянул для целования.

Целование состоялось. На сцене раздались аплодисменты, а на площади крики «ура».

Священник благословил молодежь на борьбу с существующим режимом и призвал способствовать незаконному захвату власти серым кардиналом. Возможные жертвы и возможные реки крови, которые могут быть пролиты во имя насильственного захвата власти не сегодня, так завтра, священник обошел стороной в своей сумбурной речи.

Лидер нации выдавливал из себя улыбку, периодически хлопал в ладоши и иногда отвешивал поклоны толпе. Толпа каждый поклон встречала диким ревом, будто перед ней стоял сам царь Соломон.

– Вопиющенко – наш президент! Вопиющенко – слава! Слава! Слава!

Рев толпы длился около семи минут. Юлия Болтушенко стояла рядом, стараясь уловить не только движение, но и дыхание лидера нации: ей тоже хотелось завладеть микрофоном, но Вопиющенко выставил правую ногу вперед. Это был знак того, что он готов произнести пламенную речь. Юлия подалась назад. Путь к микрофону был открыт. Лидер нации медлил.

– Сделайте милость, ваш народ, ваша нация вас ждет, – произнесла Юлия Болтушенко, прорываясь к микрофону. – Кучуму – геть, Кучуму – геть, Яндиковича – геть!

Лидер нации медленной походкой приблизился к микрофону, сунул правую руку во внутренний карман пальто и извлек несколько бумажек, скрученных в рулон, с напечатанной речью, подготовленной его супругой Катрин сегодня ночью.

Именно тогда, в ночь с двадцать первого на двадцать второе, а вернее двадцать второго в три часа ночи, Вопиющенко, получив все данные от начальника избирательного штаба Бздюнченко, а затем и по электронной почте, с ужасом понял, что проиграл выборы. Он чуть не упал в обморок. Но жена и несколько американских экспертов заверили его в том, что борьба только начинается.

– Благодарю, – торжественно произнес Вопиющенко, прикладывая ладонь правой руки к сердцу и низко кланяясь. – Дорогие мои сограждане, дети моей страны. Будем стоять до конца. Вас и меня благословила церковь. Да будет так. Мы, значит, стоим тут до конца. Кучуму – геть. Русских – геть. Я все сказал.

Под рев толпы Юля приблизилась к лидеру вплотную, сунула руку во внутренний карман кожаного пальто, незаметно извлекла речь и шепнула ему на ухо:

– Читай! Нация ждет твоей речи. А то, что ты изрек, – всего лишь анекдот. Ты понял, лидер?

Вопиющенко развернул свиток и стал читать. Читал он неважно, и слова его были неуверенны, потому речь получилась несколько сумбурной. Эту речь можно разделить на несколько составляющих. Он назвал участников путча единомышленниками и даже друзьями, сообщив, что к Киеву движутся на волах, на автомобилях, самолетах, на поездах десятки и сотни тысяч людей, чтобы поддержать справедливость. Далее он сообщил всем известную новость, что выборы сфальсифицированы, а следовательно, победа за «нами». Центризбирком бездействует, не объявляет окончательные результаты, но уже ясно, что он хочет объявить победу Яндиковича, врага украинского народа и всего человечества.

– Мы же не можем допустить этого. Мы должны быть едины. Если не признают нашу победу, мы пойдем на силовой вариант, мы заставим признать нашу победу.

Прочитав по бумажке, что мы не признаем итогов второго тура голосования, он сказал, что требует отмены выборов в Луганской, Донецкой, Харьковской областях, где его оппонент набрал наибольшее количество голосов, а также отказывается признать голосование по открепительным талонам. В Украине около пяти миллионов стариков и больных, которым Яндикович поднял пенсию в целях агитации, их-то и надо лишить возможности голосовать да еще на дому. Он просил толпу стоять до победного конца, а полевых командиров расставить палатки по всей территории майдана и организовать участникам революции нормальную жизнь. Наконец, он сообщил, что сегодня немедленно соберется внеочередное заседание парламента, на котором он примет присягу президента на верность своей нации, своему народу.

Вопиющенко нудно читал, но его уже никто не слушал: толпа, накачанная наркотиками, ревела, размахивала флагами, топала ногами. Создавалось впечатление, что ей все равно, что говорит лидер.

Едва оратор закончил последнее предложение, к микрофону подскочил Бздюнченко и во весь голос заорал:

– Слава Вопиющенко! Вопиющенко – наш президент!

Юля приблизилась к оратору и перехватила микрофон:

– Дорогие мои, – четко произнесла она без бумажки. – К нам в Киев со всех концов страны едут сотни тысяч человек, чтобы поддержать оранжевую революцию. Никаких переговоров с бандитами, что сидят в правительственных креслах. Я призываю прекратить занятия в школах и высших учебных заведениях, объявить забастовку на заводах и фабриках, ибо как можно сидеть на занятиях, как можно работать в цеху, когда надо брать власть в свои руки, а бандитов, захвативших эту власть, сажать в тюрьмы? Дорогие мои! Я призываю каждого из вас строить баррикады на всех центральных улицах Киева, блокировать железные дороги, аэропорты на случай, если бандиты начнут оказывать сопротивление. Я здесь со своей дочкой и даю слово, что не уйду отсюда до полной и окончательной победы. И вы не расходитесь до полной и окончательной победы.

Юные сердца, особенно школьники младших классов киевских школ, на майдане еще больше воодушевились. Толпа качнулась, готовая строить баррикады, вооружаться булыжниками, но полевые командиры приказали стоять на месте, а свои эмоции выражать только словесно, в лозунгах, которые они изучили на тренировках не только в Галичине, но и под Киевом еще в августе.

Юлия изрядно устала от эмоционального перенапряжения и уступила место Александру Морозову. Он поблагодарил всех, кто пришел на майдан, чтобы поддержать справедливость, и заявил, что после подписания соглашения между социалистической партией и партией Вопиющенко он свои обязательства выполнил, делая тонкий намек на ответный ход будущего президента. Затем речь держал бывший премьер Кикинах. Поскольку речь Кикинаха была самой бледной, если не сказать самой бездарной, ее лучше опустить.

Лидер нации стоял и все время улыбался. Такого поразительного успеха у него не было никогда в жизни. До сих пор он не верил, что деньги имеют такую огромную силу, что на американскую валюту можно перевернуть весь мир с ног на голову. До сих пор его самоуверенность была напускной. Она исходила не от души и сердца, а сугубо от внушения своих соратников, своей супруги Катрин, которая прямо приказывала ему верить в победу.

«А может, и правда я не совсем обычный человек, – подумал он, невольно наполняясь величием. – Нигде не сказано, когда, в какое время, во сколько лет Наполеон почувствовал себя гением. Может быть, в моем возрасте, может, раньше, может, позже. А я только теперь. С сегодняшнего дня начинается новый отсчет не только для моей судьбы, но и для моей нации, которую я приведу к процветанию при поддержке моих заокеанских друзей».

 

6

Из четырехсот пятидесяти депутатов парламента четыреста три считались миллионерами, и в этом нет ничего удивительного, поскольку должность депутата не только избиралась, но и продавалась, покупалась и стоила пятнадцать, а то и больше миллионов долларов. Простой смертный и мечтать не мог о депутатском кресле. Любой избиратель мог бы задать себе вопрос: как вчерашний счетовод из Ивано-Франковской области стал кандидатом в президенты? Откуда у него взялись миллионы долларов, он что – заработал их честным трудом? Кто обворовал национальный банк и вывез золотой запас страны на Кипр? Дядя Сэм? Степан Бандера, любимец лидера?

Некоторые излишне смелые, и беспардонные избиратели – они тоже покупались, а еще точнее продавались – утверждали, что депутатский корпус состоит из одних сплошных негодяев, чьи шкурные интересы всегда выше общенародных, общегосударственных. Были и такие, кто доказывал, что среди депутатов есть честные, порядочные люди. И это справедливо. Среди всего депутатского корпуса наиболее сплоченными, наиболее агрессивными, дисциплинированными и непредсказуемыми оказались оранжевые депутаты, члены партии Писоевича и Болтушенко. Это люди, которые руководствовались общеизвестным правилом: для достижения цели все средства хороши.

И как это ни странно, они нравились народу, за них голосовали, им рукоплескали, ими гордились. А потом, когда стало ясно, что оранжевые вожди – люди недалекие, безвольные и мелкие, способные возглавлять лишь пасеку да свиноферму и красть, а не руководить государством, долго терпели их, слепо верили их пустым обещаниям. Воистину каждый народ достоин своего правительства. Что-то подобное уже было в России в семнадцатом году, и как ни кичатся украинцы своей нацией, они недалеко ушли от россиян в смысле чинопочитания и головотяпства, проявленного в период октябрьского переворота. Страшная, не имеющая аналогов в мировой истории мясорубка, затеянная большевиками после октябрьского переворота и продолженная Иосифом Джугашвили в период коллективизации, сделала гениев зла Ленина и Сталина земными богами. Мировая история не знает вождей, которые воевали бы с собственным народом, однако их трупы и поныне оскверняют Красную площадь… так что, дорогие украинцы, мы с вами кровные братья не только по укладу жизни, общим корням, но и по обожествлению и возведению в ранг лидеров нации тщедушных, сереньких, нищих духом личностей.

Внеочередное заседание парламента, которого потребовали лидеры оранжевой революции, состоялось не в тот же день, когда началась так называемая оранжевая революция по команде Юлии и Вопиющенко на деньги дяди Сэма, а на следующий день, точнее, двадцать третьего ноября, два дня спустя после второго тура голосования. Из четырехсот пятидесяти депутатов собралось только сто девяносто. Это были депутаты фракции Вопиющенко, Морозова и Болтушенко – жалкое, но сплоченное и чрезвычайно агрессивное меньшинство.

Председатель Верховной Рады Владимир Литвинов с трудом успокоил разбушевавшихся путчистов с оранжевыми длинными шарфами на шее. Он сделал краткое заявление, в котором предостерег депутатов, организаторов путча о тяжелых последствиях и призвал к умеренности в захвате власти, а затем предоставил слово депутату Роману Заваричу-Дубаричу. Заварич-Дубарич высоко поднял голову, дважды чихнул для важности, вышел к трибуне, развернул папку и начал громко и выразительно читать:

– Уважаемые народные депутаты, Матка Боска, дорогой украинский народ! Фракции Вопиющенко, Болтушенко и Александра Морозова, а также Кикинаха уполномочили меня заявить следующее: криминальная власть попыталась совершить государственный переворот путем избирательной кампании и захватить власть в стране. Банда Яндиковича совершила государственный переворот путем выборов, результаты которых сфальсифицированы. Это факт. И это преступление не только перед украинским народом, но и перед всем человечеством. Мы, депутаты, избранные всем украинским народом, обеспокоены государственным переворотом, заявляем следующее: легитимно избранным президентом является Вопиющенко! Это факт. Не важно, что он набрал меньше голосов во втором туре. У нас меньше голосов, но мы их не фальсифицировали, а банда Яндиковича сфальсифицировала их, приписала себе голоса избирателей. Законно избранный президент здесь, в этом зале. Можете поприветствовать его. Давайте, не стесняйтесь.

Депутаты, увешанные оранжевыми лентами, значками, в длинных оранжевых шарфах, вскочили с мест, начали скандировать, выкрикивать, окружив улыбающегося с тупым выражением лица Вопиющенко, сидевшего здесь же в зале, рядом с Юлией.

Литвинов вытаращил глаза и несколько раз стукнул кулаком по столу, но зал, хоть и в жалком меньшинстве, гудел, орал, как люди во время всемирного потопа.

– Если вы превращаете заседание Верховной Рады в митинг, то я закрываю заседание, – сказал председатель.

– Ура-а-а! Ура-а-а-а! – ревели обезумевшие депутаты от радости.

– Я боюсь, – произнес Виктор Писоевич на ухо Юлии. – А вдруг они нас съедят.

– Гордись, не будь дураком. Слава Вопиющенко, – заревела Юля.

Тут подошли несколько мужиков крепкого телосложения, грубо схватили своего лидера за руки и за ноги и стали подбрасывать к потолку.

Председательствующий не на шутку перепугался и произнес несколько слов, которых никто в шумном зале не расслышал, и после этого срочно покинул кресло председателя. Оранжевые депутаты остались обезглавленные, но не расстроились, наоборот, обрадовались.

На трибуну снова выскочил Заварич-Дубарич.

– Теперь я могу продолжить, – обрадовался он, вытирая пот со лба. – У нас есть документы, свидетельствующие о полной победе Вопиющенко на выборах, он опередил своего соперника на три миллиона голосов, и мы никогда, ни при каких обстоятельствах не согласимся с иными результатами. Мы никогда не станем подчиняться преступной власти в лице конкурента Яндиковича. Мы призываем депутатов Верховной Рады сегодня же признать полную и абсолютную победу Вопиющенко, а самого законно избранного президента – принести присягу на верность своему народу, своей нации сегодня, здесь, в этом зале. Мы ответственно заявляем: произошел государственный переворот. Нет причин доверять Избирательной комиссии. Верховная Рада сегодня же должна отправить продажную комиссию в отставку и назначить новых членов, которые признали бы победу Вопиющенко. Мы призываем военных и других работников правоохранительных органов перейти на сторону народа, то есть на сторону Вопиющенко и не подчиняться преступной власти. Мы обращаемся к США, Евросоюзу, странам Азии и Латинской Америки не поддерживать преступную власть, которая попыталась совершить государственный переворот путем выборов. Обращаемся к сессиям областных советов: проведите форумы на местах и вынесите решение о признании Вопиющенко президентом Украины и выполняйте только его указы, которые поступят к вам уже сегодня. И тогда мы победим окончательно и бесповоротно.

– Ура-ааа! – заревели оранжевые. Депутаты, поднялись с мест, долго аплодировали, выкрикивали лозунги и даже расхаживали по залу, не обращая решительно никакого внимания на отсутствие председательствующего и на то, что он закрыл заседание Верховной Рады.

Наконец к трибуне подошел лидер одной из партий – Морозов. В своем выступлении он также назвал власть преступной и согласился с тем, что победил Вопиющенко, но все же призвал к осмотрительности и заявил, что Верховная Рада в таком составе не может принимать никаких решений, ибо эти решения будут незаконными. В зале присутствуют чуть больше трети депутатов.

– Судя по настроению тех, кто присутствует в зале, они готовы принять любое решение. Почему бы вам не принять решение о передаче звезд в аренду? Или, скажем, арестовать правительство России? Здесь я хочу сказать, что если вы берете на себя ответственность, что ж, принимайте, – произнес Морозов и сел на место.

– Берем, берем! Мы лучшие представители народа, следовательно, мы народ, а остальные быдло. Те двести шестьдесят депутатов, что отсутствуют, это предатели, вон их, предателей. Все! Благодарю за внимание, – пропищала Юля.

Юлия Болтушенко все время подбадривала национального лидера и даже пощипывала за локоть.

Вдруг она вскочила, как шальной избалованный ребенок за любимой конфетой, и засеменила к трибуне, восторженно улыбаясь и сверкая кошачьими глазами.

– Уважаемый украинский народ, уважаемые дипломаты всех стран, уважаемые журналисты! Миллионы людей стоят под стенами парламента и не знают, что в парламенте присутствуют сегодня, в этот ответственный час для страны, настоящие слуги народа! Это настоящие сыны отечества, а не предатели, которые решили бойкотировать историческое заседание парламента. И Бог с ними, скатертью дорожка, как говорится. Вы, господа трусливые депутаты, никогда больше не попадете в парламент, ибо история выкинет вас из этих мягких кресел. От имени всех, кто представляет весь украинский народ в этом зале, я хочу выразить глубокую благодарность спикеру парламента Владимиру Литвинову за то, что он с народом, за то, что он с нами. – Юля оглянулась по сторонам. – А где он? Пойдите, найдите его. Это относится и к мэру Киева Александру Помеломельченко, который сегодня примкнул к участникам оранжевой революции. А почему нет коммунистов? А, они здесь, только сели отдельно, отделились от депутатов, представляющих народные интересы. Поэтому я призываю законно избранного президента Виктора Писоевича распустить парламент и назначить новых депутатов, которые признают поражение врага народа Яндиковича и будут служить верой и правдой законно избранному президенту Вопиющенко.

На радость Юлии депутаты долго ревели, а она в это время перевела дух, ибо волновалась как никогда раньше. Ее еще обрадовало то, что Литвинов снова появился на своем рабочем месте. Дело в том, что он долго шел по коридору, когда покинул свое кресло, и напряженно думал: а куда я иду? Неужели от своего кресла, такого теплого и уютного? Зачем? Кому оно достанется? Э, ни фига, оно никому не должно достаться. А чтоб оно никому не досталось, надо возвращаться обратно.

Юля глотнула мутноватую воду из стакана.

– Центризбирком собирается объявить окончательные итоги голосования в ближайшее время, – продолжала она, – но мы не допустим этого. Долой предателя Кивалова и весь избирком! Нам нужен такой избирком, который признал бы победу народного избранника Вопиющенко. Граждане великой Украины, я, Юлия Болтушенко, призываю вас: во всех городах, поселках, на фабриках и заводах стройте баррикады и провозглашайте президентом Вопиющенко. Слава Вопиющенко! Слава Украине с Вопиющенко во главе!

– Слава! Слава! Слава!

Заместитель председателя Верховной Рады коммунист Адам Мортынюк тоже выступил. Оранжевые топали ногами, свистели, но Адам повышал голос, и этот голос слышали миллионы телезрителей.

– Пленум ЦК КПУ поручил мне сказать следующее: коммунисты предупреждали, что выборы президента 2004 года приведут к жесткому противостоянию двух олигархических кланов и поставят нацию на грань катастрофы. Одна из олигархических групп решила захватить власть любой ценой. Законно лишь то, что им выгодно. Все остальное вне всякого закона, и любая реальность не имеет права на жизнь. Технология захвата власти, разработанная американскими политтехнологами и опробованная в Югославии и Грузии, пришла и на нашу землю. На деньги, украденные у народа, содержатся десятки, если не сотни тысяч боевиков под так называемыми оранжевыми мирными флагами. Раздаются призывы о захвате почт, вокзалов, аэропортов, правительственных зданий. Происходит небывалое давление на Центральную избирательную комиссию, дабы та признала победу своего лидера вопреки воле избирателей, делаются попытки втянуть вооруженные силы в аферу захвата власти. Мы против вмешательства извне, мы за диалог двух кланов во имя того, чтобы не пролилась кровь!

Юля, возмущенная выступлением Адама, вернулась на свое место, устремив взгляд на Вопиющенко, громко произнесла:

– Иди!

– Куда? – задрожал лидер нации.

– К трибуне, присягай на Библии.

– Боюсь, давай завтра.

– Иди, дурак. История требует. Библию не забудь!

Вопиющенко набрался сил и мужества, вскочил, будто ему шило воткнули в одно место. С Библией под мышкой засеменил к трибуне. Зал замер; установилась такая тишина, что депутаты слышали дыхание друг друга.

Он положил Библию и придавил ее левой рукой, хотя следовало положить правую, но оранжевым депутатам, как и президенту-самозванцу было все равно. Юля следила за каждым его движением, за каждым словом, которые он с трудом выговаривал, и тут же подбежала к трибуне. Увидев, что текст присяги лежит вверх тормашками, она перевернула его и едва слышно произнесла: «Читай выразительно, придурок» и вернулась на свое место. Вопиющенко прокашлялся, боязливо оглянулся и, увидев, что на него уставилось столько глаз, наклонился к бумажке так, будто хотел понюхать ее, и неуверенно, но значительно громче стал произносить слова присяги. Мучительные минуты подошли к концу. Не получив ни одного вопроса, он схватил Библию под мышку и пустился в бега. Стыд охватил его убогую натуру.

Он покинул бы зал заседаний, но Юля преградила ему путь, как мальчику, который с разбега хочет прыгнуть в пруд.

Он уселся на свое почетное место и стал прислушиваться. Кто-то шептал ему на ухо: «Лжепрезидент, лжепрезидент, остановись, потерпи, твое время еще не пришло. Власть захватить – не с женщиной переспать. Щедрая помощь дяди Сэма принесет тебе корону на блюдечке, но не сегодня, подожди немного».

 

7

Смехотворная инаугурация пока что самозваного президента Вопиющенко имела последствия: в самом центре бандеровщины, западноукраинском городе Львове, где Вопиющенко так любили, так почитали и так жалели по случаю отравления, все переполошились. Тут же было объявлено о роспуске властных структур, созданных прежним президентом и прежним премьером. Городом стали править националисты-бандеровцы. Львов – один из красивейших городов на Украине и в какой-то мере справедливо считается центром западной культуры. Жаль, что этот центр стал центром ненависти к великому русскому народу, кровным братьям, даже если принять во внимание, что во Львове проживают украинцы с польскими корнями, все же они славяне, поскольку поляки не англосаксы.

Да, чекисты по приказу Сталина, правившего страной, громили город после насильственного освобождения в тридцать девятом году. Тысячи невинных граждан были арестованы, сосланы в Сибирь, расстреляны без суда и следствия. Жители города затаили обиду, и это справедливая обида, которая будет длиться еще не одно столетие. Но следует задать себе простой вопрос: а при чем здесь русские? Если следовать нацистской философии, то русские не должны бы прощать немцев за миллионы убитых во Второй мировой войне. Но ведь этого не произошло. Войну затеял Гитлер, это по его приказу сжигали пленных в раскаленных печах и душили в газовых камерах. Русские и немцы дружат, они поставили крест на прошлом. А украинские националисты этого не могут сделать, потому что их культура – азиатская культура: обидел кто-то когда-то предка, надо обязательно мстить.

Вопиющенко был светлой надеждой львовян. Они верили, что, став президентом великой страны, он искоренит из сознания людей Пушкина, Достоевского и Толстого, Чайковского и Менделеева, гениями украинской и мировой литературы станут писаки нацистского уклона, чьи произведения из трех-четырех страниц будут приводить в трепет наследников продажного нацистского прихвостня Степки Бандеры.

Жители Львова и других городов с нетерпением ждали указов новоявленного лидера, но самозваный президент не издавал и не рассылал указов. Львовяне пришли в замешательство, но чтобы не остаться в стороне от великих свершений, разрешили прекратить занятия в школах и высших учебных заведениях, работу на фабриках и заводах, а освободившийся люд призвали на митинги и больше половины населения отправили в Киев на Майдан Независимости.

Точно так же поступили в Ивано-Франковске, Тернополе и других великих и малых городах Галичины.

Галичане не только ненавидели соперника Вопиющенко Яндиковича, но и боялись его, несмотря на то, что он приезжал к ним с добрыми намерениями, с открытой душой и даже простил юношу, совершившего на него покушение, они все равно боялись и ненавидели его. За что? Что он сделал им плохого? Может, им не понравилось то, что он повысил пенсии старикам почти в два раза и поднял минимальную заработную плату, увеличил пособие матерям при рождении ребенка? Или их возмутило то, что Украина стала выбираться из нищеты при правительстве Яндиковича? Где его грехи, в чем он так перед ними, внуками польских граждан, провинился?

Да все очень просто. Яндикович допустил непоправимую ошибку в своей предвыборной кампании, заявив, что он за союз с Россией, за двойное гражданство, за то, чтобы русский язык на Украине имел право на жизнь и люди могли говорить на том языке, который им нравится. А это страшное оскорбление для руховцев. Националистическая бацилла поразила запад Украины настолько, что никто не помнил о том, что огромная часть населения кормилась за счет России. И это не только почти бесплатный газ и нефть, электроэнергия, но и сотни тысяч молодых людей, уезжавших в Россию на заработки, чтобы кормить голодные семьи в вильной Украине.

К великому сожалению, националистическая бацилла поразила не только и не столько простых людей, сколько интеллигенцию. Ведь «великие», а точнее, бездарные галичанские бумагомаратели, известные только в националистических кругах, утверждают, что русский язык – это язык мата и попсы. Как же можно разрешать этому языку разрушать польско-галицкий диалект, на котором разговаривал Степан Бандера? Как же можно дружить с москалями, заклятыми врагами Речи Посполитой и их праправнуками? Есть восточная Украина, где живут бритоголовые алкаши, и есть западная, цивилизованная часть, которая находится в центре Европы. Вся Украина должна быть в Европе, но ни в коем случае не под диктатом России, азиатской страны. Вопиющенко – зять Америки и потому он наш. Америка нас завалит всем необходимым.

Четыре миллиона наших парней вынуждены уезжать в Россию на заработки, трудиться там на благо москалей, потому что кормиться нечем, семьи страдают от бедности. А почему? Да потому, что Америка до сих пор не уделяла нам никакого внимания. А теперь, когда Вопиющенко стал ее зятем, сам Бог велел завалить запад Украины продуктами питания, одеждой и новейшими автомобилями да современными компьютерами. Отпадет необходимость ездить в Московию на заработки, выполнять унизительную работу и жить в унизительных условиях. Пусть москали приглашают китайцев на работу, москали азиаты и китайцы азиаты, а мы… мы белые, в нас течет голубая польская кровь. Наши предки хоть и были славянами, но это западные славяне, они не имеют ничего общего с восточными.

Если быть объективным, то нельзя не признать, что многострадальная Россия, по независящим от нее причинам, несла страдания и другим народам, входившим в коммунистическое царство тьмы. Над многострадальным русским народом давно уже завис злой рок: за октябрьскую революцию под руководством Ленина и Троцкого пришлось заплатить миллионами жизней и лишиться около двух миллионов лучших умов, которые эмигрировали за границу. Кровавая гражданская война, развязанная большевиками против собственного народа, и последовавший за ней страшный голод 1921 года унесли миллионы жизней. Сталинская коллективизация уничтожила крестьянство. Страшный голод не пощадил и Украину.

Долгие годы ленинские гвардейцы в кожаных тужурках держали десятки миллионов людей в тюрьмах и концлагерях просто за то, что кто-то мог думать иначе, чем велел вождь, которого даже после смерти не предали земле, утверждая, что он вечно живой.

Конечно, это не могло миновать украинцев, которые тоже строили светлое будущее. Но весь парадокс в том, что все смотрели на Москву. Именно там находились вожди, чьи лики, подобно солнцу, освещали и давали тепло на просторы всего советского пространства. Именно там заседало могущественное Политбюро, от которого исходили невидимые флюиды завоевания и порабощения других народов, флюиды вражды и ненависти к своим братьям, принуждающие предать забвению свой собственный национальный язык. Боль накапливалась годами, десятилетиями. И не только у западных украинцев, но и у поляков, чехов, словаков. Русские поневоле оказались заложниками накопившихся собственных обид. Немцы, французы, шведы относятся к русским гораздо лучше, чем поляки и жители Галичины, хотя русские войска штурмом брали Берлин и Париж в свое время.

Возможно, поэтому западная часть Украины предпочла серого и мстительного кардинала Вопиющенко хорошему хозяйственнику Яндиковичу, который видел будущее страны в союзе с Россией.

Прошло всего два дня с начала оранжевой революции, и город Львов почти опустел. Даже митинги проводить было не с кем. В Киев на Майдан Независимости уезжали школьники, студенты, люди среднего возраста и даже семьи с детьми. Еще бы! Там уже маленькая Америка. Прекрасное питание и спиртное, жилье и одежда, да еще по десять, а то и по пятьдесят долларов в день в зависимости от должности. Где такое видано? Вот она, Америка.

Ивано-Франковск никак не может отстать от Львова. То, что происходит во Львове сегодня, завтра в Ивано-Франковске должно произойти обязательно. Мало того, франковчане идут дальше, вперед. Они вывешивают списки тех предателей национальных интересов, кто проголосовал за Яндиковича двадцать первого ноября. Это списки презрения и позора, тревожного ожидания и страха: местные дерьмократы приняли на вооружение марксистский лозунг – кто не с нами, тот против нас. Попробуйте назвать гривну рублем на рынке в Ивано-Франковске! Тут же получите по зубам. А если вы не голосовали за Вопиющенко, можете вообще убираться на все четыре стороны. Вы не наш. Вы не с нами, а кто не с нами…

Ивано-Франковск – провинциальный городишко, и потому люди здесь более самолюбивые, чем в Киеве или даже во Львове. Знайте это и воздавайте хвалу Ивано-Франковску, даже если от него будет нести гарью или за вами будет гнаться комариная туча.

Из Ивано-Франковска отправился весь транспорт в Киев, поэтому оставшаяся часть действительно села на волов и двинулась на поддержку оранжевой революции.

Не только в поездах, самолетах, шикарных автобусах, личных автомобилях, заправлявшихся топливом совершенно бесплатно на любой заправочной станции, но и на волах, тащивших длинные и широкие арбы на резиновых колесах, была непредсказуемая романтика. Молодежь пела и пила на деньги дяди Сэма, садилась, тесно прижимаясь друг к дружке, и молодые люди тут же впивались в пышные губы незнакомкам, прежде чем спросить: а как тебя зовут? Слабые юные существа, которые так не любили свою слабость и всегда, с тринадцати лет, хотели быть сильными, – сильными настолько, чтобы ни в чем не уступать мальчишкам, сгорали от нетерпения, опускали ручку, касались колена мальчиков, а то и… доводили их до умопомрачения. О, двадцать первый век подарил им свободу, и эта свобода пришла с далекого волшебного Запада. Вопиющенко наш потому, что он всеми фибрами души ненавидит Восток, эту азиатчину, и стремится на Запад.

Юноши не меньше своих подруг были преисполнены радушных надежд на светлое будущее, полное романтических приключений. И ценность этого будущего в том, что оно реально, оно наступит уже через сутки, как только они достигнут столицы и поселятся в оранжевых палатках вместе со своими подружками. Эти палатки их уже ждут. И вождь их ждет. Экий щедрый вождь! Десять долларов за то, что покричишь на площади, плюс отменное питание, плюс горячительное и еще какие-то транквилизаторы для волшебного настроения, плюс стройные ножки.

Нет, настроение у молодых людей, у тех, кому за двадцать, и у тех, кому за тридцать, у кого были семьи и кто не был женат вовсе, было превосходное, исполненное великих надежд в отношении не только судеб государства, но и личных судеб. Это было пробуждение от вековечного сна, оно напоминало восстание Спартака в Древней Римской империи с той только разницей, что восстание Спартака было разгромлено, жестоко подавлено, а оранжевая революция не будет и не может быть подавлена. Рабы, которых призвал Спартак к восстанию, не обладали такими широкими возможностями, их не финансировала Америка: Америки тогда не было как таковой.

 

8

После «инаугурации» Вопиющенко сто девяносто человек поднялись с кресел, топали ногами, нещадно били в ладоши и выкрикивали всевозможные лозунги, обнимали и даже кусали друг друга: такой радости никто из депутатов не испытывал со дня рождения. Наиболее сильные физически, типа сила есть ума не надо, накинулись на бедного Писоевича, согнутого, мокрого как курица, и стали подбрасывать в воздух. Того, что он запросил пощады, никто не слышал, да и не хотел слышать.

– Смилуйтесь, соратники мои люби! У меня сперло дых от вашей любви и преданности, что будет делать моя нация, если я тут кончусь? – вопил Виктор Писоевич.

– Будет, ребята, – дал команду Пердушенко.

– Отдохни, наш лидер, а потом издашь указ об искоренении русскоязычных двуногих из украинской земли, – прорычал Бенедикт Тянивяму, сажая Писоевича на президентскую скамейку.

– Оставьте меня одного, – потребовал Вопиющенко. – Я президент! Я – все! Моя нация воздаст мне хвалу посредством установки памятников.

– Никак невозможно тебя оставить одного, – возразил Пердушенко. – Ты наш президент, а президентов одних не оставляют. Сегодня я твой охранник. А памятник я поставлю за свои деньги, у меня хватит капитала. Из стекла, бетона и бронзы.

– Уйдите все! – закричал президент. – Мне надо побыть одному. Сегодня мой день, сегодня мой праздник. Моя нация оказала мне высокую честь. Я – президент моей нации. Вот моя машина, и в ней сидит мой шофер. Мы с ним поедем ко мне домой: меня ждут дети, меня ждет Катрин. Все! Вы слышите? Я сказал: все. – И он направился к машине.

Пердушенко моргнул своим соратникам, и они сразу поняли, что надо делать, и тут же направили свои стопы к собственным «мерседесам». Это и был эскорт, сопровождающий самозваного президента.

Первым поехал Пердушенко, за ним двинулся Бздюнченко, Пинзденик, Школь-Ноль, Заварич-Дубарич, Дьяволивский, Бенедикт Тянивяму, Залупценко, затем Юлия, покрикивая на водителя, чтобы он всех обогнал и следовал непосредственно за машиной первого человека.

Замыкал колону сопровождения Юрий Курвамазин на допотопном «Запорожце», только что полученном из ремонтной мастерской. Он заметно волновался: как бы не отстать от скоростных автомобилей. Но, о чудо! Эскорт двигался по улицам черепашьим шагом, будто президент США совершал экскурсию, любуясь прелестями Киева.

«Гм, что это творится с нашим президентом? – задавал себе вопрос Курвамазин. – Вместо того чтобы спешить домой, порадовать жену и детей, он едет еле-еле да еще направляется не туда, куда надо. Что бы это могло значить? О, куда они поворачивают, на мост? В Россию, что ли, едут? Не может этого быть! Мы же с Западом душа в душу, на запад надо поворачивать, на Житомирщину и прямехонько на Варшаву. И через Луцк можно. Гм, какой мутный Днепр, что бы это могло значить? У нас души чисты, как слеза, а вода в Днепре мутная. Это банда Яндиковича замутила воду в Днепре. Под суд его, этого Яндиковича. Отныне с ним покончено. Ишь, отпуск взял, прячется, ждет, когда Центральная избирательная комиссия объявит окончательные итоги. Знаем мы эту комиссию. Тьфу на нее, поганую. У тебя, Виктор Федорович, все равно нет столько денег, чтобы нам противостоять. Россия что-то выделила, но Россия не Америка. Америка хоть десять миллиардов отстегнет на то, чтобы мы оказались у власти. Просто потому, что ей этого хочется. Прошли те времена, когда Россия делала что хотела на Украине. Я сам русский и все хорошо помню. Но теперь я стал украинским политиком и буду верным нашему президенту. Сегодняшнее мое выступление в парламенте было 1508-м по счету и все в пользу Виктора Писоевича. Он не может, не должен сомневаться в моей преданности. Вот, к примеру, Николай Васильевич Гоголь… чистокровный украинец, а стал русским писателем. Так и я, Юрий Анатольевич Курвамазин, русский юрист, стал выдающимся украинским политиком. Баш на баш, как говорится. Гоголь в Россию, Курвамазин на Украину. Я, конечно же, стану министром юстиции, а далее посмотрим».

Курвамазин так размечтался и расслабился, что совершенно потерял бдительность. Если бы это было в час пик, когда сотни машин, нет, тысячи машин, тесно прижавшихся друг к другу, как оранжевые юноши на майдане, то он мог бы поплатиться если не жизнью, то здоровьем. Но шоссе было безлюдное, только редкие машины двигались навстречу по противоположной полосе. Он собрался было притормозить на несколько минут, но тут – о мать честная! – колонна машин, за которыми он, не торопясь, следовал, исчезла из виду. Как это могло произойти? Померещилось, должно быть? Он срочно протер очки влажным от пота платком и напялил их на переносицу: точно, никого нет. Они бросили его, как старую изношенную калошу. Надо двигаться прямо… к границе, пересечь границу и на Орел, взять этот Орел с налету, а оттуда через Тулу и на Москву, прямо к Путину: хочешь квалифицированного юриста – раскрывай объятия!

Но этой, самой последней мечте не суждено было осуществиться: Курвамазин успел дважды нажать на акселератор до упора, «Запорожец» так стал вибрировать, будто готовился к взлету, как на встречной полосе показались машины, сопровождающие новоиспеченного президента.

– Так вот вы где, канальи! – произнес он громче, чем с трибуны в тысячу пятьсот восьмой раз. – Я сейчас же поверну налево и выйду на противоположную полосу.

И тут Цицерон двадцать первого века приблизился к левой полосе вплотную и ахнул: между ним и встречной полосой росли деревья, а бордюр был так высок, что ни одна машина не смогла бы его преодолеть. Он опустил лицо на руль колымаги и прослезился. Благо этого никто не видел, ни соратники, ни жена, ни бездомная кошка, которая всегда встречала его у подъезда.

Самый коварный, самый богатый и самый могущественный соратник Петро Пердушенко следовал впереди машины президента. Он посмеивался, выковыривая остатки пищи соломинкой от тмина, высушенной еще в прошлом году, и держа на руле только одну левую руку. «Мне абсолютно все равно, буду я премьер-министром или нет. Разве что это теплое и до неприличия мягкое кресло принесло бы моему бизнесу невиданный взлет, и я обогнал бы этого восточного донецкого выскочку Рината Ахметова. Остальное меня мало интересует. Пока. Кажется, Ахметов к власти не рвется. И я бы не рвался… до поры до времени. А там время покажет. Кажется, наш лидер недолго протянет. Если что, премьер может взять на себя функции президента. Был же Путин сначала премьером и только потом стал президентом. Этот вариант подошел бы мне как нельзя лучше. Но соперники, соперники… Эта Юлия из кожи вон лезет, чтобы сесть в премьерское кресло. Она, должно быть, спит и видит себя в этом кресле. Еще бы! Баба – премьер-министр Украины! Но ведь это же смешно. И Катрин не допустит этого. Она же неглупая баба. Ведь благодаря Катрин и ее связям, Вопиющенко стал великим человеком. На Майдане Независимости аплодируют вовсе не ему, а долларам. Есть еще у меня соперник. Это Александр Морозов. Пятидесяти миллионов долларов, которые он получил за воссоединение, показалось мало. Требуется еще и кресло премьера. Гад! Если ты только сядешь в это кресло, получишь пулю в лоб. Я не пожалею миллиона долларов, но ты отправишься туда, куда отправился в свое время Гонгадзе. – Они уже переезжали мост через Днепр, и только сейчас Петр Пирамидонович подумал о том, что президент чудит: не в ту сторону едет. Дело в том, что впереди следовала служба безопасности, которой сам лидер давал команду, куда поворачивать. – Это они виноваты, а не президент. Президент замечтался, а возможно, и заснул. Шутка ли, столько ночей не спать. Он хоть и больной, но дух в нем еще довольно крепкий. А что касается того, что водитель поехал не в ту сторону, то это легко поправимо».

Пердушенко выходил из любого затруднительного положения. Ему это давалось легко и просто. И сейчас он смекнул, что надо поравняться с машиной Вопиющенко и спросить водителя: куда путь держишь, браток? Если, конечно, лидер нации спит. Так оно и вышло. Как только машина сравнялась с президентской, Пердушенко краем глаза уловил, что гений зажмурил глаза, расслабил руки, лежащие на заднем сиденье ладонями кверху. Грудь его высоко вздымалась, а из толстых потемневших губ струйкой текла слюна. Он двигался медленно с приспущенным стеклом, водитель машины президента тоже приспустил окно и, останавливаясь, высунул голову.

– Виктор Писоевич почивают, – сказал водитель Гена Дубко. – Они приказали всю ночь кататься по городу и не мешать им наслаждаться сновидениями. Я уж и не знаю, куда ехать, да и медленно боюсь ехать: заснуть можно за рулем.

– Кусай губы, – посоветовал Пердушенко, – со всей силой периодически стучи себя по ушам раскрытой ладонью. А если это не поможет, просунь руку в промежность, нащупай один шарик и сдави со всей силой, так, чтоб из глаз искры посыпались, и сна как не бывало. Увидишь!

В это время подскочила Юлия Болтушенко:

– Что с лидером нации? Ему плохо? Где «скорая?» Срочно вызовите «скорую!» Пропустите меня к нему! Это все Кучума и Яндикович, я точно знаю. Здесь все наши машины, ни одна чужая не вклинилась? Сейчас все делается очень просто: с расстояния можно послать что-то такое, от чего человеку становится дурно и он даже умереть может. Куда вы? Какого черта нажимаешь на газ?

Но машина с президентом уже сдвинулась с места и, медленно набирая скорость, вскоре очутилась на расстоянии пятнадцати метров от автомобиля Пердушенко. Юлия, не долго думая, завела мотор и двинула следом. Теперь она, а не Пердушенко любовалась задом автомобиля, в котором сидел великий человек и, возможно, думал о судьбах страны с величайшим напряжением.

«Как бы это узнать? – спрашивала она себя и не находила ответа. Уже за мостом вслед за президентом свернув направо, она вдруг вспомнила, что у нее в каждом кармане куртки по одному новенькому мобильному телефону и еще около пяти в багажнике и три в бардачке. – Вот дура, не могла прибегнуть к достижению цивилизации раньше. Это все от нервов. Ведь если что с ним произойдет, я пропала, не видать мне кресла премьера, как свинье своих ушей. Ведь кресло премьера это мое кресло: ни Пердушенко, ни Бздюнченко, ни Пинзденику оно не светит, а точнее, не принадлежит и принадлежать не может. Я и на площади орала дольше всех и громче всех. И не только я, но вся моя фракция под названием «Блок Юлии Болтушенко». Так что кресло премьера – мое законное кресло. Эх, кресло, волшебное кресло, какое ты мягкое и весомое. Не только свои чиновники со всей Украины, но и послы иностранных государств, и бизнесмены на цыпочках, на цыпочках будут подходить с увесистым свертком в руках. А если Витюша не вынесет этого отравления, то мне придется занять кресло президента, поскольку у нас, как в России, нет должности вице-президента. Это очень хорошо. Почему это одни мужики сидят в креслах премьеров да президентов? Была же Маргарет Тэтчер. Ее имя до сих пор гремит по всему миру, а англичане на нее просто молятся. Я буду не хуже Маргарет. Только фамилию сменить надо, имя можно оставить, а фамилию сменить. К примеру, Юлия Цезаренко, это почти что Юлий Цезарь. Первое, что сделает мое правительство, это блокада всех российских товаров, которые следуют через Украину. Даже газовую трубу перекрою им. Путин на коленях приползет, чтобы просить прощения за свою глупость и наглость. Ишь, в международный розыск на меня подал. Подумаешь, каких-то шестьсот миллионов долларов я поимела. Что это за деньги? Да нам на одну оранжевую революцию полтора миллиарда долларов выделила Америка».

Оставим пока Юлию, не будем ей мешать строить воздушные замки на посту премьера, у нас есть еще другие близкие соратники, чье мнение никак нельзя игнорировать: они, как и остальные члены банды-команды, играли не последнюю роль в развитии демократического государства. Тем более что эти четыре соратника мыслили одинаково. Это должно быть исключение из общих правил, поскольку давно известно: что ни личность, то иной мир, иное мнение, свой взгляд на один и тот же предмет. Подтверждением этому служит, например, личность Ильича: Ленин в каждом человеке видел врага мировой революции и расстреливал, кого только мог, а тех, на кого не хватало патронов, выслал за границу. А его соратник Сталин не только в особе врага видел врага и ссылал на вечную каторгу, не жалея пуль и пеньки на веревки. Правда, в каждом человеке маскировался враг. Как видим, итог размышлений великих людей был одинаков и только методы разные. Кто из них был наиболее ярко выраженным негодяем, определить невозможно.

 

9

Совершив автомобильную экскурсию по своей, теперь уже незалежной Украине, Виктор Писоевич пришел к выводу, что настало время издавать указы с подписью «Президент всея Украины». Заработала мысль, были востребованы ручки, карандаши, бумага, заработали секретари, и вылупились указы. Это были дурацкие указы, требующие официальной передачи власти; они вызывали улыбку, и их никто не исполнял.

Тогда и стал вопрос: что делать дальше?

– Я издам еще один указ, – предложил президент.

– Пока грош цена твоим указам, – сказала Юля с трибуны. – Надо собирать народ со всей Украины. На майдане у нас сто тысяч. Так? Надо, чтоб сто тысяч стояло у резиденции действующего президента Кучумы и сто тысяч у резиденции премьер-министра Яндиковича. Где взять этих людей, в Киеве? Киев уже весь стоит на улицах, ждет нас, так как мы им обещали срочное вступление в Евросоюз.

– Надо пригласить американцев, я же зять Америки, пусть она выручает своего зятя, – крякал будущий президент.

– Помолчи, Писоевич, ты плохо ориентируешься в обстановке, особенно после отравления.

– Не сметь обижать лидера нации, – возмутился телохранитель Червона-Ненька, который одновременно снимал пробу с любого блюда, прежде чем лидер сядет к столу.

– Я не обижаю, я просто предлагаю, – сказала Юля. – А ты закрой рот!

– Пущай говорит она, она же – стратег оранжевой революции, – встал на защиту поэт и стратег Турко-Чурко. – Уж коль Юля – наша Жанна д'Арк, то ей и карты в руки. Наша задача, господа, возвести Виктора Писоевича на престол, даже если он был бы не лидер нации, а простой счетовод, то бишь бухгалтер из Ивано-Франковска. Коль Америка сделала на него ставку, то нам никуда не деться. У любого из нас, господа, есть недостатки. К примеру, Курвамазин – надоевший оратор, Червона-Ненька все время снимает пробы, обжирается и портит воздух так, что невозможно с ним рядом находиться, наш Виктор Писоевич – тупой и косноязычный… все равно он наш лидер, он гений. А Юля… она Жанна д'Арк двадцать первого века. Это признают даже во Франции.

– Ура Юлии! – заревела толпа оранжевых депутатов.

Юля подняла правую руку вверх и держала до тех пор, пока все не утихли.

– Не ссорьтесь, господа! Я, как и вы все, признаю лидерство Вопиющенко, зятя Америки. И сделаю все, чтобы возвести его на престол, а также помогу ему привести Украину в Евросоюз и НАТО. В качестве награды, я это скрывать не буду, после пятого-шестого президентского срока, он мне уступит президентское кресло. Я надеюсь, все согласятся с этим.

– Я не согласен, – вскочил Виктор Писоевич и вытер скатившуюся слезу по левой щеке.

– Ладно, потом посмотрим. А пока, господа, всему депутатскому корпусу надо разъехаться по регионам. Каждый депутат должен привезти в Киев сто тысяч манифестантов и, если удастся, по одной воинской части. Здесь остаются пять человек – я, Виктор Писоевич, его личный телохранитель, снимающий пробу, Червона-Ненька, Турко-Чурко и Пердушенко. У нас в Киеве много работы. Мы должны вступить в контакт с МВД, вооруженными силами, судом и прокуратурой. Никто из силовых структур не должен выступить против воли народа. Мы должны заставить Кучуму и Яндиковича добровольно уступить власть, либо, в крайнем случае, дать согласие на третий тур выборов и будем избираться до тех пор, пока не победим.

Доводы Юлии были разумны, с ними нельзя было не согласиться, а после бурных аплодисментов Виктор Писоевич встал и произнес:

– Юля выразила нашу общую мысль, мы с ней этот вопрос обговаривали сегодня около полуночи у нее на даче. Я издаю устный указ: всем немедля отправиться в регионы, набрать там сто тысяч безработных, школьников и студентов и во главе колонны двинуться на столицу незалежной Украины Киев! Поняли задачу?

– Так точно, – взревели оранжевые шарфы.

– По коням! – приказал лидер нации.

Депутат Школь-Ноль, как и остальные сто восемьдесят депутатов, в расшитой гуцульской сорочке, к воротнику которой никогда не приложишь галстук, уселся в свой личный потрепанный «мерседес» рядом с водителем, студентом второго курса львовского техникума Коцких, и скомандовал:

– В Лемберг!

Водитель Коцких, отслуживший армию, проучился два года в техникуме по строительной специальности, пересел на грузовик, вывозивший отходы из мусорных бачков, попал в водители к Школь-Нолю по ходатайству тетки, находившейся в родственных отношениях с депутатом. Он хорошо знал свой родной город Лемберг, а вот к Киеву никак не мог привыкнуть. И теперь, сидя за рулем мерса, рад был до потери пульса, что едет к себе на родину. Стрелки на часах показывали первый час ночи. Так поздно они еще ни разу из города не выезжали.

– Пан Шкиль, а если на нас нападут по дороге? Хоть наша ненька Украина и свободная страна, но москали все еще шастают по просторам нашей независимой державы. Они вооружены ножами, кастетами и даже пиштолями, а у меня только баранка в руках. Шо будем делать, когда нас в темноте на безлюдном месте встретят вооруженные ножами москали?

– Гы, не боись, у мене два пиштоля в наличии. Затем у мене мобильник, звякну губернатору, и наряд вооруженных до зубов молодцев из дивизии «Галичина» немедленно окажет нам помощь: москали будут уничтожены и взяты в плен.

– Дзенкуе бардзо, пан Шкиль. Но у мене есть еще одна просьба. Шоб я не заснул за рулем до столкновения с москалями, вы произнесите свою знаменитую речь. Моя тетка говорила, что вы любите тренироваться, прежде чем выступить перед народом. Потренируйтесь и сейчас. Вам польза и мне польза. Вы выучите речь наизусть, а я не засну за рулем. Вам хорошо и мне хорошо.

Школь-Ноль знал своего водителя, тот не в первый раз обращался к нему с такой просьбой. И посему он не заставил себя долго ждать.

– Будь по-твоему, только не сверни с дороги от восторга. Итак, геть русские школы! Геть русский язык, язык мата и попсы. Украина, в особенности ее западная часть – это центр культуры и украинского языка. Не киевско-полтавский, а галичанский говор должен составить основу, главный костяк национального языка. Как только я стану министром культуры и образования, ни один телевизионный канал не будет вещать на языке мата и попсы. Ишь, чего вздумали эти москали. Не мытьем, так катаньем. Не получилось оккупировать Украину при помощи Яндиковича, так они продолжают кампанию растления украинской нации изнутри: свой язык, свои танцы, свои песни – в души наших горячих патриотов. Не выйдет, господа москали. Ни одной школы с русским языком преподавания, ни одной газеты на русском языке, ни одной вывески, ни одного совещания, ни одного делового разговора в любом учреждении на чуждом, грубом, солдафонском языке. Да этого Озарова следует уволить уже за одно то, что он изъясняется на украинско-русской мове. А русских писателей мы должны предать забвению. Русский язык должен уступить английскому языку. Польский еще нам ближе и приятнее. К примеру: «дзенкуе бардзо». Сколько поэзии в этом выражении, как ласково это звучит, насколько приятно для слуха. Я скажу так нашему президенту, когда он издаст указ о моем назначении министром культуры и народного образования. Тогда же, с того самого момента, начнут издаваться новые учебники для начальной и средней школы, а также по истории, физике, химии, математике и биологии. Экое красивое украинское слово «роскишница», а по-русски оно всегда звучало грубо и грязно. Такие нежные выражения, абсолютно чуждые грубости и половому извращению, допустимы и на уроках в школе, начиная с шестого класса. А почему бы нет? Когда я был в Голландии, там плакаты детородных органов висят в кабинетах, начиная с первого класса. Чем это плохо? Что тут такого? Так природа нас устроила. И если украинская девочка будет рассматривать такой плакат с украинским мальчиком, а потом, позже, у них появится украинское дитя, то тут ничего нет аморального. Наоборот, такая политика, такой стиль народного образования только на пользу государству. В Украине падает численность населения, а должна расти. Я добьюсь того, чтобы оно росло. Вплоть до открытия клубов свободной любви. Пусть господствует любовь, пусть рождаются дети, пусть все славят Украину и гордятся своим происхождением.

На последнем предложении Школь-Ноль заснул. Ему приснился кошмарный сон: он тонул в мутной, окрашенной кровью воде, а на берегу стояли все те же ненавистные россияне и кидали ему веревку, за которую он никак не мог ухватиться, потому что между концом веревки и им буйствовал крокодил. Хищник все шире раскрывал пасть, чтобы проглотить его.

«Надо нырнуть поглубже, – решил Школь-Ноль, – проплыть под крокодилом и ухватиться за кончик веревки. А россиянам я скажу на своем родном языке: «Дзенкуе, панове». Он так и сделал, набрал полные легкие воздуха и нырнул глубоко-глубоко, почти до самого дна, оттолкнулся кистями рук и вынырнул далеко от крокодила. Но веревки уже не было. На берегу стояли Лев Толстой, Федор Достоевский, Николай Гоголь, Иван Тургенев и Александр Пушкин. Все молчали, кроме Пушкина. Пушкин поднял руку вверх и произнес: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!»

«О Боже! Да это опять они! Что делать, что мне делать? Остается одно из двух: либо идти ко дну, либо плыть к ним в рабство. Не могу, не буду. И наших никого нет. Хоть бы кто видел, как я жертвую своей жизнью во имя национального процветания. Где вы, Рябчук, Винничук, Ирванц, Андрусяко-Макако, Андрухович-Слонович! Опишите мою гибель! Пусть потомки расставят мне памятники не только по площадям Львова, но и по всей матушке Украине, пусть назовут моим именем улицы, прошпекты и закоулки, а также тупики и площадки для мусорных бачков!»

Школь-Ноль уже собирался креститься левой рукой, правая у него работала, распростертые пальцы шлепали по поверхности воды, и это удерживало его от погружения вниз, как с берега, подобно самому Иисусу Христу, медленным и уверенным шагом двинулся в направлении к нему сам Лев Толстой. Школь-Ноль перестал креститься и начал работать обеими руками и обеими ногами. Теперь он лежал на воде, как на песчаном берегу, и ощущал только приятное щекотание в пузе. Экое блаженство. Толстой в сандалетах, как римский воин, шел по воде, нисколько не погружаясь, с протянутой к нему, утопающему, рукой.

– Иди, младший брат мой, – сказал великий бородатый человек с мудрой улыбкой на лице. – Никто тебя порабощать не собирается. Ты волен как птица. Тот, кто любит свой язык и свою культуру, безусловно, достоин уважения, но ни один язык, ни одна культура не может жить в полной изоляции от других культур. Вперед надо идти не с закрытыми, а с открытыми глазами, запомни это, брат мой.

Толстой взял его на руки и, так же ступая по воде, вынес на берег. Школь-Ноль собирался отблагодарить своего спасителя, он уже подобрал несколько слов и составлял предложение, а когда оно получилось, не очень длинное и не очень лестное, на берегу уже никого не было.

– Где вы, Лев Николаевич? – произнес он так громко, что водитель испугался и стал нажимать на тормоз.

– Какой Лев Николаевич, что с вами? – спросил водитель и начал тормошить его за плечо.

Школь-Ноль совсем проснулся. Помассировав пальцами лоб, а затем, проведя ладонью от переносицы до подбородка, он, уже находясь в реальном мире, произнес:

– Сон мне приснился, великий, знаменательный сон, как любому великому человеку. Весь вопрос в том, что я не могу поддаться агитации, а это была агитация, не более того. Но никто этого не поймет. Где мы находимся и который час?

– Кажется, подъезжаем к Лембергу, – сказал водитель недовольным голосом, в котором сквозила и нотка раздражения.

– Гм, жрать хочу. У тебя там, в загашнике, ничего нет? – спросил Школь-Ноль.

– Вот стоит губернатор Лемберга со своей свитой, в гости зовет.

– Останови. Привет, губернатор, а где народ, почему так мало народу? Мне сто тысяч нужно набрать и увезти в Киев.

– Так все уже в Киеве. В городе никого нет, город вымер, пан Шкиль.

– А если я поеду в Волынь? – спросил Школь-Ноль.

– Там тоже никого нет. Волынь вымерла так же, как и Львов. Мне только что звонил губернатор Волыни, жаловался, что некому снег убирать, в котельную уголь закидывать, все в Киев подались оранжевую революцию поддерживать.

– О, Матка Боска, что делать? Подамся в горы, пастухов овечьих стад подбирать, – сказал Школь-Ноль, вопросительно глядя на водителя.

 

10

Если дисциплинированный и самый преданный идеям национализма депутат Школь-Ноль сразу же, как только в этом назрела необходимость, на которую указала Юлия Феликсовна, отправился на запад с намерением привезти сто тысяч манифестантов в Киев на майдан, то остальные депутаты с оранжевыми шарфами направились в один из крупных ресторанов Киева на сабантуй. Возглавлял этот поход сам Виктор Писоевич. Он в этот раз расщедрился: разрешил потратить шестьдесят тысяч долларов на сабантуй из партийной казны, которая трещала от щедрой американской помощи по всем швам.

Оранжевые заняли все залы ресторана, однако была установлена связь с самым большим столом, за которым сидел президент. Оранжевые набивали пустые желудки, а что касается пустых голов, то их заполнить было нечем: президент больше мычал, чем изрекал мудрые мысли. Однако все добросовестно молчали, ожидая, авось, что-то такое важное будет сказано лидером.

– Знаете что, друзья? У меня, как и у всякого мудрого человека, есть свои причуды. Я раньше держал их при себе, как говорится, а сегодня, после присяги на верность народу, мне вдруг захотелось заглянуть в ближайшее будущее. И я уже смотрю туда и кое-что вижу. А вижу я покосившийся дом, выбитые окна на жилых домах, а в квартирах матери кормят грудью детишек, будущих воинов вооруженных сил.

– И мы видим, и мы видим, – вскочили все сто восемьдесят народных депутатов в оранжевых шарфах.

– Сейчас я позвоню Белоконю или этому, как его, Кузько-Музько, и прикажу окружить резиденцию Кучумы и Яндиковича войсками, – наконец изрек президент мудрую мысль.

– Ура-а-а-а!

– А вы, мои лакеи, держитесь меня!

– А кого же нам еще держаться? Только тебя, только тебя. Только… ты очень устал: лицо почернело, веки опустились, голова немного повисла. Можешь закрыть глаза, покемарить, может, сон придет, – изрек Заварич-Дубарич.

– Едва ли такое счастье может мне улыбнуться. Я уже давно не сплю: думаю о нации, ее чистоте, вернее, ее очищении от всякого наслоения и даже кровосмешения. Эти браки между русскими и нашими гражданами… беспокоят больше всего. Степан Бандера, наш великий земляк, спал тридцать минут в сутки. Только это не дает мне считать себя несчастным человеком.

– Ура, – пропели депутаты. – Нам бы тоже не мешало закрыть глаза.

Самозваный президент закатил глаза и – о, чудо: перед ним предстал городской пейзаж, который казался ему теперь совсем другим, не таким, каким он видел его раньше. Это был Майдан Независимости, откуда доносился дурной запах. Это был запах фекалий, смешанных с мочой.

Почему так загадили этот волшебный, символический майдан, ведь здесь ковалась, да и сейчас куется его президентская власть. Если бы не этот рев толпы, если бы не эти взмахи рук и возгласы «Вопиющенко – так», то он не осмелился бы выйти с Библией под мышкой на трибуну, чтоб дать присягу, по существу пройти сложный процесс инаугурации в присутствии жалкого меньшинства парламентариев.

Виктор Писоевич засопел. Его примеру последовали ближайшие столы, но столы, что находились подальше, начали бастовать. Оттуда раздавался шум и громкие возгласы «Вопиющенко – так!» Да, это майдан, подумал Писоевич. А как бы улучшить работу майдана? Надо увеличить количество передвижных туалетов. Они есть у военных. А если нет, придется звонить Пеньбушу, в крайнем случае, Пробжезинскому. Необходимо, чтоб туалеты были достойны украинской демократии, за которую мы неустанно боремся. Деньги, господа, это еще не все. Вот поляки прислали нам оранжевые куртки, это они хорошо сделали. Одними деньгами сыт не будешь. У нас, на Украине, этой всякой мелочи, бижутерии, просто нет, никто не выпускает, поэтому ее ни за какие доллары не купишь. Вон у Пердушенко конфет сколько угодно, а попробуй, закажи у него оранжевые куртки. А что если нам потребуется нечто большее, чем оранжевые куртки? Автоматы, например? Неизвестно, как поведут себя военные, внутренние войска. А вдруг начнется разгон демонстрации? Выдержат ли мои ребята на Майдане Независимости? Центризбирком собирается завтра обнародовать окончательные результаты голосования, и Яндикович становится президентом. Советники по линии моей дорогой супруги настаивают на том, чтоб мы хладнокровно делали свое дело, без спешки, не буянили, не играли мускулами. Юлия слишком торопится. Если только кто-то из наших ребят кинет булыжник в окно или в представителя власти – все, мы проиграли. Миф о мирном развитии оранжевой революции будет утрачен. А так Кучума не догадается, он слишком слаб и слишком туп, чтобы разгадать наши замыслы. У Яндиковича нет власти и нет поддержки. Он представитель нынешний власти, которую мы всячески разоблачаем. Дурной запах здесь царит. Презервативы валяются. Я думаю: будущие поколения простят нашим парням, так загадившим этот Майдан Независимости. Ведь они для блага народа все это делали. Туалеты… больше туалетов. На каждые пять палаток туалет…

– Вот видите, как хорошо! – говорит прелестная римлянка и целует его в волосатую грудь. – Руки у вас в грязи. Девочки, подайте тазик и кусок хозяйственного мыла, я попытаюсь отмыть, если получится. У главы государства должны быть чистые руки.

– А где и когда я их запачкал? – спросил Виктор Писоевич.

– Когда возглавляли банк. А потом, когда были премьером, – ласково сказала Камелия.

– Эти руки чисты, они ничего не крали, – сказал Вопиющенко, растопыривая пальцы и выгибая ладони.

– Да, да, я знаю. Эти руки непосредственно не вытаскивали банкноты, этим занимались другие… Пинзденик, к примеру. А твои ручки ставили подпись в соответствующем месте. И золотые запасы твои руки на Кипр не тащили, ты только давал распоряжения.

– Ну и шалунья же ты, все знаешь, будто все видела, при всем присутствовала…

К нему подошли не то три мужика, не то три женщины в масках, с золотой тогой и высоким золотым колпаком в руках. Лидер нации только раскрыл рот, чтобы спросить, где Камелия, куда она исчезла, как одна маска приложила палец к черным губам, приказывая хранить молчание. Вторая маска сорвала с него одежды, и на его голое тело была наброшена тога. Тога оказалась такой тяжелой, что у него невольно согнулись ноги в коленях. Третья маска нахлобучила золотой колпак на голову. Шея не вынесла груза весом в пять тонн, и голова свесилась набок.

– Прямо держи голову, президент! – приказала маска.

– Ммм.

– Прямо, тебе сказано! Тяжела ты, шапка Мономаха, – произнесла маска.

– Особенно краденая, – сказала вторая маска.

– Не краденая, а добытая нечестным путем, – сказала третья маска.

– Купленная на американские доллары, – произнесла та маска, которая нахлобучивала корону на голову лидеру нации.

– Для достижения цели все средства хороши, не так ли, господин?

– Ммм…

– А теперь идем на Майдан Независимости. Путь открыт, – пригласила первая маска.

Виктор Писоевич на полусогнутых ногах, со склоненной набок головой сделал первый шаг и зашатался.

– По… по… помоги-и-те! – закричал он сколько было сил. И странно, тут же появились соратники – Пинзденик, Пердушенко, Школь-Ноль, Заварич-Дубарич, Бенедикт Тянивяму, Дьяволивский, – все с Болтушенко во главе. У Болтушенко оказалась лысая бритая голова, блестевшая как медный таз. У Бенедикта Тянивяму торчали четыре клыка, два снизу, два сверху. Остальных зубов не было. У Заварича-Дубарича был один глаз вместо двух. А Школь-Ноль и Дьяволивский были увешаны отрезанными языками тех, кто говорил на русском. Пинзденик держал в руке тяжелый чемодан, набитый долларами, а у Пердушенко вокруг шеи вились две шипящие змеи с неестественно длинными жалами.

– Не-е хо-чу-у! – испуганно воскликнул лидер нации.

– Дорогой, не переживай: все мы одного поля ягоды, – сказала Юлия. – Берите его на руки и несите на трибуну. Человечество ждет, телекамеры со всех уголков земли включены и готовы к записи на пленку. Да смотрите не уроните, – приказывала Юлия, обнажая длинные клыки.

Первым приблизился Пердушенко. Он без труда усадил лидера нации на свою левую раскрытую ладонь.

– А что делать нам? – испугались холуи.

– Сопровождать, – сказала Юлия. – Становитесь по бокам и сзади, а я пойду впереди… планеты всей, – добавила она шепотом.

– Я упаду! Привяжите меня, – расхныкался лидер нации.

– Никуда не денешься, черт тебя не возьмет. Ты – наш. Где мы, там и ты, где ты, там и мы. Ты и мы отныне это единое целое, учти. – У Юлии зубы стали еще длинней.

– А как же Катрин? Я же зять Америки. Что скажет Америка?

– Америке нужен не ты, а Украина. А ты нужен нам.

– Юлия, голубушка, пощади…

– Ага, расхныкался. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Вперед ребята, – приказала Юлия.

Братья по духу двинулись с места.

– Запевай! – приказала Юлия и затянула нудную песенку на один из куплетов никому не известных галичанских писателей и поэтов. Лидер нации хотел закрыть уши ладонями, но понял, что этого нельзя делать, иначе он упадет. Он только закрыл глаза, пока они не наполнились слезами восторга и умиления.

– Виват! – воскликнула Юлия.

– Слава Цезарю! – поддержал Пердушенко.

– Вопиющенко – слава! Не путайте, – с обидой в голосе произнес телохранитель Червона Ненька.

– Не могу-у! – воскликнул лидер нации и встал на ноги. Перед ним простиралась удручающая картина: все его единоверцы лежали в грязи, собственной блевотине, произносили непотребные слова. Только музыканты продолжали играть нечто в виде траурного марша.

– Катрин, спаси-и-и! – закричал он, сколько хватило сил…

 

11

Перед самым выходом на трибуну Вопиющенко Пердушенко опустил руку до самого пола, дав возможность лидеру подойти к волшебному ящику, откуда его слова «моя нация, мой народ» разнесутся не только по территории Украины, но и по всему миру. Но лидер медлил, он ждал, когда все члены его команды появятся на сцене, начнут скандировать и только потом, под восторженные вопли, подойдет к микрофону. Виктор Писоевич никак не мог понять, где же они находятся: впереди площадь пуста, льет дождь, поблескивает брусчатка, вдали возвышаются шпили кремлевских башен. «Это что, Красная площадь? Она, голубушка. Значит, оранжевая революция перекочевала в Россию, а его, как лидера оранжевой революции, пригласили в Россию на коронацию. Вот это да! Но откуда же раздаются голоса? Никого ведь не видно».

И тут раздалось: «Вопиющенко – наш президент! Слава Вопиющенко! Украине слава!»

– Где мы? – спросил лидер нации у Болтушенко, стоявшей рядом; у нее шла пена изо рта оттого, что она громче всех выкрикивала лозунги и размахивала руками перед ревущей толпой на площади.

– Как где, Витя? Мы на Майдане Независимости, – произнесла она, обливаясь слезами радости и награждая его жарким поцелуем в губы.

– А где мой народ? – спросил он, вытирая рот рукавом.

– Как где? На Майдане Независимости.

– А мы где?

– На Майдане…

– А почему я вижу шпили Кремлевских башен, а революционеров вовсе нет? Ни одного.

– Это от радости, от радости! – тараторила Юлия. – Ты соберись с силами и готовь программную речь… перед своим народом и перед всем миром! Весь мир на ушах стоит, ждет твоей речи. А журналисты! Да они вторую ночь дежурят и толкают друг друга, стоя в очереди…

– А главы государств будут?

– Будут непременно, а как же иначе. Они уже подъезжают к Киеву: Пеньбуш на самолете, а Путин на волах.

– А где все остальные, почему никого нет? Разве мы только вдвоем с тобой?

– Я здесь, – сказал Пердушенко.

– Я тоже здесь, – произнес Морозов, лидер социалистов. – Доллары я уже израсходовал, а должность премьера впереди, не забывай об этом, сонный лидер нации.

– Молчи, старый козел, – с издевкой произнесла Юлия. – Должности министра транспорта тебе вполне достаточно. Премьер – это… это моя должность, не так ли, Витя, мой дорогой?

– Я тебе дам «мой дорогой», – донесся голос Катрин откуда-то сверху. При этих словах лидер нации втянул голову в плечи, а потом обхватил ее ладонями и закричал:

– Только не по голове, она у меня и так болит. В глазах рябит, мир в них переворачивается, а этот мир мною покорен.

– Бросьте вы спорить, – сказал Пердушенко. – Должность премьера я уже купил. Вернее потратил на нее свыше трехсот миллионов долларов и еще столько же готов отдать… на воспитание твоих детей, Виктор Писоевич, а также на строительство дачи в районе Ивано-Франковска, где ты раньше работал бухгалтером и одновременно впитал в себя все идеи руховцев. А детей потом пошлешь в Америку либо в Англию. Их обучат там не только политике, но и манерам, а также честности, порядочности. А то на Украине этого страшный дефицит. И мы с тобой не совсем цивилизованно идем к власти. Мы побеждаем насильственным путем, путем революции. Нас не интересуют итоги голосования, нас интересует власть и пути ее захвата. Не исключено, что наш оппонент Яндикович уже через неделю приведет сюда шахтеров и они отберут у нас захваченную нами власть. Помните об этом, друзья мои, и не ссорьтесь, не делите власть преждевременно, до… второй коронации…

– Я… д-д-думаю, что П-п-пердушенко п-прав, – с трудом произнес лидер нации, у которого голова практически лежала на плече.

– Поддерживай ему голову, Петр Пирамидонович, – с тревогой в голосе сказала Юлия. – Она может у него свалиться, и что тогда? Яндиковичу нам присягать?

– Мне саблю! Саблю мне! – требовал Бенедикт Тянивяму. – Я с саблей пойду на москалей, я им покажу кузькину мать. Сначала я вырублю всех москалей в Крыму, потом на Донбассе, в Харькове, Луганске и в Киеве тоже. А лидер нации, как только примет вторую присягу, присудит мне булаву. С этой булавой я объеду весь мир, пущай видят, что в Украине есть свои национальные герои.

– Чего это он стоит на четырех ногах? – слабым голосом произнес Виктор Писоевич. – Бенедикт, ты что, стал животным?

– Я стал львом. Дайте мне меч.

– Не торопись, – вмешалась Юлия. – Я тоже хочу стать Жанной д'Арк. Я пойду на Донбасс, а ты на Московию. Но только после коронации, потерпи немного.

– Есть, – сказал Бенедикт и тут же превратился в собаку.

Пока великие сыны украинской нации спорили между собой в основном по поводу раздела власти, к Майдану Независимости стали подъезжать главы государств. Первым прикатил Путин на волах. Он был один, без охраны, в расшитой украинской сорочке, без головного убора. В такой же сорочке ходил в свое время Хрущев. Путин спрыгнул с колымаги, набитой золотистой соломой, достал мел из правого кармана пиджака, начертил на площади карту Украины и провел жирную линию, разделив, таким образом, страну на две половины, и сам стал в восточной ее части. На той и на другой части начали появляться бывшие избиратели в рваных майках и трусах с красными и оранжевыми факелами в руках.

Оранжевые революционеры напугались и перестали кричать. Все ждали Яндиковича. Но Яндикович не появлялся.

Через какое-то время появился Джордж Пеньбуш. Он хотел встать рядом с Путиным (друзья все-таки), но линия, которую очертил Путин, выросла так, что не переступить. Пришлось встать в западной части. Пеньбуш тут же поклонился оранжевой толпе, но услышал в ответ: слава Вопиющенко! Ни слова о нем самом. Тогда гость разорвал пачку стодолларовых купюр и бросил в толпу.

– Слава Пеньбушу! Пеньбушу – слава. Привет, дядя Сэм!

Главы других государств подъезжали на велосипедах и становились рядом с Пеньбушем. Их было так много, что они уже не помещались на карте западной части страны. Пеньбуш обратился к Путину:

– Пусти на свою территорию, нам уже стоять негде, разве ты не видишь? Эй вы, братва, не толкайтесь. Давайте лучше проломаем эту стену и оккупируем восточную часть.

– Мы и там не поместимся: нам нужна вся Россия, – раздался голос Маргарет Тэтчер.

Путин стоял, улыбался. А когда ему это надоело, он повернулся и показал всем комбинацию из трех пальцев.

– Прекратить! – возмутился Вопиющенко, чувствуя прилив сил и поднимая голову. – Моя нация сама выберет берег, к которому можно притулиться. Впрочем, она уже выбрала. Мы хотим в Евросоюз. Примите нас… Накормите, оденьте, обуйте, а потом моя нация возьмется за труд. Пять часов в сутки с нас хватит, но тринадцатую зарплату вы нам должны обеспечить. Будем вам строгать палочки, чистить обувку, топить камины, зажигать елки на площадях и варить украинскую горилку. А что касается вас, Владимир Владимирович, то я к вам съезжу за… газовой трубой. Отдайте нам наполненную газовую трубу, и Бог с вами: вы своим путем, мы своим путем. И еще. У вас колючей проволоки достаточно. Отдайте нам часть. Пора навести порядок на границе. Не должны наши зверьки на четырех ногах и звери на двух ногах пересекать границу, когда им вздумается, к чему? Должен быть порядок, как в Евросоюзе, где мы уже стоим одной ногой. Я завтра же издам указ о том, чтобы и вторая нога была там. А вы, господин Путин, поезжайте в Китай. Там вас ждут.

– О-о-о! – загудели лидеры западных стран. – Нам это не нравится.

– Дайте ему успокоительное, – предложил не то Ширак, не то Шредер.

– Нам туфли чистить не надо, мы сами это сделаем, – сказал Тони Блэр. – А вы должны научиться сами создавать для себя материальные блага и стать цивилизованными людьми, как в Евросоюзе. Тогда мы вас сами начнем звать в нашу семью. Мы давно ликвидировали границы друг с другом, а ты предлагаешь протянуть колючую проволоку на границе с северным соседом, как так?

– Фи! – сказала Юлия Болтушенко. – Подумаешь. Еще выкаблучиваются! Не хотите, так и не надо. Пока вы там будете нам условия ставить, мы к Америке прилипнем. Лидер нашей нации – зять Америки, не так ли, господин Пеньбуш? Ты нас ножками забросаешь, и нам пока хватит, а там будет видно.

Толпа начала скандировать:

– Пеньбуш! Пеньбуш! Пеньбуш! Пеньбуш, пришли нам груш!

– Но не грош!

– Пеньбуш, ты хорош!

Пеньбуш молчал. Он все оглядывался на Путина и иногда подмигивал ему. Путин отвечал тем же.

Наконец Пеньбуш сказал:

– Америка за честные, демократические выборы.

Путин тоже сказал:

– Россия будет работать с тем президентом, которого выберет украинский народ.

Стоявший на трибуне Пердушенко покрутил головой и стал нашептывать лидеру нации на ухо крамольные слова:

– Лицемеры оба. А кто выделил свыше миллиарда долларов на нашу победу? Пеньбуш. А кто дважды поздравил Яндиковича с победой на выборах? Путин. Оба они лгут, никого не стесняясь. Я не верю ни одному из них. И ты, Витя, не верь.

– Я обязан верить. Меня тоже купили американцы. С потрохами. А Путин меня теперь мало интересует. Я хочу, чтоб он стал на колени, когда я буду произносить текст присяги на Библии.

– Господа! Начинаем! Где церковь? Подать сюда митрополитов с кадилами.

На трибуну поднялись те же священники из Львова, которые уже были на этой трибуне, и началось богослужение.

Потом Вопиющенко произнес текст присяги. Библию держали два священника. Виктор Писоевич так же, как и в прошлый раз, выставил левую руку, но к нему подошел настоятель униатской церкви из Львова и поправил грубую ошибку. Лидер нации сменил левую руку на правую и оперся на раскрытую Библию.

Буквы плыли у него перед глазами, и последние слова пришлось уже просто мычать.

Лидеры других государств просто не понимали украинской речи и думали, что мычание, как раз то, что нужно, и потому слушали с величайшим вниманием. А что касается своих – свои прощали, полагая, что он, кончив произносить последние слова клятвы, поет псалмы Давида.

После окончания текста и пения, вернее мычания, раздались нескончаемые овации. Виктор Писоевич стоял и улыбался. Он не видел головы митингующих, а только одни туши и удивлялся, откуда же исходит этот звук: «Вопи-и-и-и!» – И тут он проснулся.

– Где я?

– У дома, – сказал водитель.

 

12

Соратники оставили своего кумира, как только его машина остановилась у подъезда дома, где он проживал со своей семьей, и, на радостях, разбрелись по своим гнездам, дабы отдохнуть несколько часов, поскольку день предстоял напряженный, как и все дни в период новой президентской гонки. В эти дни Майдан Независимости был взрывоопасным живым механизмом, он требовал не только бутербродов, напитков, теплой одежды, но и допингов в лице лидеров, которые постоянно выступали с зажигательными речами, доводили до умопомрачения манифестантов, обещая рай на земле после захвата власти мирным путем. Майдан основательно напугал депутатов Верховной Рады, ее руководство в лице Литвинова, который видел и понимал, что оранжевые попирают все юридические и моральные законы, но не смог выступить открыто против оранжевых путчистов, поскольку, как и все, боялся потерять свой портфель. Он робко напоминал им, что их действия противозаконны, но, тем не менее, действовал по их указке.

Майдан был той силой, на которую опирались Писоевичи и мошенники, которые вели себя в парламенте, как настоящие бандиты на большой дороге. Далеко не все могли накачивать толпу на майдане. Их никто не понимал, хотя выученная фраза «Вопиющенко – так!» гремела над площадью, как сотни колоколов. Только украинская Жанна д'Арк обладала способностью околпачивать толпу. Нервная, крикливая Юлия сжимала маленький кулачок над своей маленькой головкой, увенчанной веночком заплетенных светлых волос, активно плевала в микрофон, приводя в восторг многотысячную толпу. Потом подходил и слюнявил микрофон лидер нации Вопиющенко. Он всегда пользовался написанным текстом и читал его несколько невнятно, часто повторялся, не забывая при этом напоминать о заслугах перед своим народом, который он именовал своей нацией. Толпа, накачанная наркотиками, все равно визжала. Даже тогда, когда он тянул руку вверх. Но в этой толпе были и совершенно трезвые люди. Они тяжело воспринимали слова типа «мой народ, моя нация». Это резало слух. Ведь можно сказать и так: моя нация, мои рабы.

И сейчас, после напряженного дня работы, когда Виктор Писоевич очутился у своего дома и направлялся к лифту на первом этаже, он шептал все те же слова: моя нация, мой народ, мои рабы… На слове «рабы» остановился, задумался, хотел плюнуть, но вместо этого почесал затылок.

Дежурные в униформе бросили чашки с недопитым кофе и тут же куда-то позвонили. На том конце провода трубку подняла жена президента Катрин.

– Солнце взошло, оно поднимается на лифте, – сказал дежурный голосом, в котором было больше радости, чем когда ему сообщили, что у него родился сын.

Катрин выскочила на лестничную площадку вместе с советником Майклом.

Лифт раскрылся, и оттуда медленно выполз лидер нации.

Выслушав восторги и поздравления, лидер нации присел к богато накрытому столу, но не выказывал никакого аппетита. Он глотнул из бокала немного французского шампанского и выдавил скупую улыбку. Советник Майкл, сидя напротив, опрокинул стакан «Смирновской» для храбрости и, глядя то на Катрин, то на лидера нации, осторожно, исподволь, начал свою трудную, но необходимую речь.

Для полного и последовательного изложения мысли Майкл говорил на родном английском языке, а Катрин переводила все дословно, поскольку английский язык для нее был родным языком, а украинский она изучила гораздо позже и общалась на нем гораздо реже, чем на родном.

– Мы с Катрин внимательно следили, сидя перед экраном телевизора, за событиями в Верховной Раде и были несколько озадачены слишком экспрессивным поведением депутатов «Нашей Украины» и депутатов Жанны д'Арк Юлии Болтушенко. Депутаты ваших двух фракций производили впечатление, будто они уже все знают о победе революционных сил, которые приведут вас к власти. Выборы как бы отступили на второй план. Депутатов ничего не интересовало, кроме таких выборов, которые признают вашу победу. Весь мир следил за этим. Я уже говорил вам, что надо быть более гибким. Вы должны были говорить больше о нарушениях в процессе голосования, подвергать сомнению результаты выборов, но при этом дожидаться объявления окончательных итогов голосования и уж тогда призывать народ на улицу. А вышло так, что вам заранее известны результаты голосования. Что вы думаете по этому поводу?

– Это не я. Это мои соратники, в особенности Юлия. Это держиморда в юбке. Я ничего с ней не могу поделать, – оправдывался Вопиющенко.

Катрин передернуло при этих словах. После некоторого раздумья, не поднимая головы и не глядя на супруга, она спросила:

– А куда вы исчезли после инаугурации, где вы были всю ночь и целый день?

– На другой планете, – с трудом ответил Вопиющенко. – И там я видел такое… ни словом выразить, ни пером описать.

– Что же ты видел, мой дорогой?

– Свое будущее, наше будущее, будущее моей нации.

– Понятно! Давайте лучше вернемся к теме нашего разговора. Майкл, пожалуйста, продолжай.

Майкл снова отхлебнул русской водки, покряхтел, вытер губы белоснежной салфеткой и, уже глядя в потухшие глаза лидеру нации, продолжил:

– Конечно, толпы людей, что стояли под стенами Верховной Рады, воспринимали все как должное. И это понятно. Их не интересовало, что в зале заседаний присутствовало жалкое меньшинство – сто девяносто один депутат из четырехсот пятидесяти. Они поверили бредням Юлии, что эти депутаты враги народа и их надо лишить депутатских мандатов или распустить Раду и назначить таких депутатов, которые примут подходящее для вас решение. Мы с вами позаботились об этом заранее, когда утверждали специальное меню для юных революционеров. В этом меню был огонь оранжевой революции. Но ведь обычный человек, который не ел наших апельсинов, не пил нашу кока-колу, смотрел на все это трезвыми глазами и прекрасно понимал, что за отсутствующими депутатами – их избиратели, а это намного больше половины населения Украины. Призывы Юлии перекрывать железные дороги и аэропорты, блокировать правительственные здания, врываться в кабинеты и выносить на руках чиновников и выкидывать их на улицу – это не что иное, как государственный переворот. Збигнев Пробжезинский не желает, чтоб вы дурно выглядели. Ваша победа, как заноза, должна быть вытащена нежными пальчиками, но не при хирургическом вмешательстве. Согласны ли вы с этим?

– Согласен, еще как согласен. Но это не я, вернее, не совсем я, это все мое окружение, слишком радикальное, нетерпеливое. Они больше хотят власти, чем я. Если бы я отказался от президентской гонки, они бы навесили мне петлю на шею, уверяю вас.

Вопиющенко чуть не расплакался при этом. Он снова раскрыл рот, но более широко, чем в обычной обстановке. А это означало, что он хочет сказать что-то из ряда вон выходящее. Катрин испугало это, и она, чтоб он не заговорил, широко, как американка, улыбнулась и скороговоркой произнесла:

– Виктор, а ведь нас ждут Пеньбуш, Жак Ширак, Тони Блэр, Шредер. Выше нос, выше голову. Продолжай, Майкл.

– Я хочу выпить за дружбу, за нашу победу и за вашу первую поездку в качестве президента в Америку. Там с нетерпением вас ждут… вместе с Катрин.

– Я слушаю вас, – сказал он, глядя на советника.

– Самая большая ваша ошибка в том, что вы стали принимать присягу, положив левую руку на Библию вместо правой. И вообще, этого ни в коем случае не следовало делать. Это был первый признак насильственного захвата власти. Как вы могли так поступить, кто вам подсказал этот неверный ход?

– Это все она, Юлия. Это она мне дала с утра шоколадку и сказала: пожуй, появится хорошее настроение, нервы придут в норму. Я взял и проглотил. А потом мне казалось, что я летаю. Она мне подсунула Библию и говорит: иди, клянись, человечество ждет. Вот я и пошел. Казус вышел, я это только потом понял, но, что было, то прошло. А что дальше делать, я просто не знаю. Подскажи, Майкл, а?

Майкл вытащил какие-то мелко исписанные квадратные бумажки из дипломата с кодовым замком, разложил их на столе и стал менять местами до тех пор, пока у него не вырвалось знакомое всем слово «о'кей!»

– По моим данным, – сказал Майкл, не отрываясь от бумажки, – Запад выделил на вашу победу один миллиард триста восемьдесят восемь миллионов долларов. Да еще господин Березовско-Гнильский прислал двадцать миллионов. Это большие деньги, и проиграть выборы мы не имеем права. Ваш проигрыш будет рассматриваться как преступление перед человечеством. Это будет поражение Запада перед Россией, которая наращивает ядерные вооружения. Это секретная информация, – сказал Майкл, увидев в руках собеседника блокнот и ручку. – Записывать ничего нельзя. Лучше я потом еще раз повторю.

– Хорошо, – согласился Виктор Писоевич.

– Ваш оппонент, или соперник на выборах, опережает вас приблизительно на один миллион голосов. Представители Европарламента знают эти цифры, но тем не менее они убеждены… короче, они заявили о многих нарушениях в отличие от представителей России и других стран бывшего Советского Союза. Что это значит? А это значит, что вы должны обратиться в Верховный суд сразу же после того, как ЦИК объявит результаты голосования следующего тура. Вместе с заявлением, а можно и до того, вам следует отнести пятнадцать миллионов долларов в качестве благодарности, а также поздравления по случаю нового года. Как это у вас говорят? А, позолотить ручку или подмазать. Это поможет судьям более объективно рассмотреть вашу жалобу и вынести вердикт в вашу пользу. По моим наблюдениям, в вашей стране, как и в остальных слаборазвитых странах, доллар всемогущ. Можно сказать, это и есть закон, это и есть истина, потому что это сила. Оранжевая революция, ее содержание – это все доллары, доллары, доллары. Портфель с зелеными бумажками мог бы отнести судьям юрист, скажем, Курвамазин. Он неплохой мужик, преданный вам и квалифицированный юрист, сумеет обосновать подарок так, чтоб это выглядело не взяткой, а было совершенно законно и, разумеется, в высшей степени секретно. Подав такую жалобу в Верховный суд…

– А если судьи прогонят нашего Курвамазина?

– Тогда придется удвоить сумму гонорара.

– А что дальше-то делать? – интересовался лидер нации, уже привыкший к тому, что ему кто-то дает указания, советы и эти советы часто становятся указаниями, как действовать в той или иной ситуации. И хорошо: меньше голову ломать приходится. Виктор Писоевич к этому стал привыкать.

– А вы не сидите сложа руки. Вам следует удвоить количество участников оранжевой революции и все время давать им новые задания. Осторожно переходите к блокаде дома правительства, ЦИК и даже президента. У здания, где будет заседать Верховный суд, тоже поставьте своих оранжевых революционеров, но только подальше, чтоб не мешать работать. Это будет мягкое давление на Верховный суд. Что касается других учреждений, то блокада должна быть плотной, настойчивой, немного агрессивной. Главное, не давать повода для применения силы.

– Как это?

– Очень просто. К примеру, я пришел в ваш дом, хочу отобрать его у вас, но у меня нет ни пистолета, ни кинжала, ни даже палки, я мирно настроен, вежливо говорю вам: убирайтесь отсюда по-хорошему, я применять силу не буду и вас призываю не делать этого. Вы возмущаетесь, кричите, осуждаете мои действия, а я в ответ говорю вам: успокойтесь, пожалуйста, ничего с вами не случится, я человек мирный, и при этих словах выталкиваю вас грудью на улицу, а сам меняю замок на вашей квартире, поскольку она уже моя.

– Как образно. Теперь, кажись, я понял. А то у нас в Галичине уже несколько дивизий сформировано для того, чтобы взять власть силой.

– Сила – это последний аргумент. Сила может вызвать ответную реакцию. Тогда начнется гражданская война. И еще: кто применит силу первым, тот будет осужден международной общественностью. Даже США не смогут успокоить мировое общественное мнение, – сказал Майкл.

– Меня и мою нацию уже подозревают в реванше. Уже звонил Косневский. Они с Соланой собираются в Киев. Как мне вести себя с ними?

– Мирно. Помните: Солана и Косневский – наши люди, они на вашей стороне. Даже если они начнут вас осуждать, они все равно с вами. У вас идеальные условия. Лучше чем были у Сукаашвили или Коштуница. Метод оранжевых революций прошел испытание на прочность и в других странах. И это испытание успешно было завершено. В Белоруссии, правда, произошла осечка, но Лукашенко не может появиться ни в одной западной стране. Ему путь на Запад отрезан.

– Вы думаете, в Украине все пройдет и я стану законно избранным президентом? – спросил Вопиющенко, припоминая символический сон прошлой ночи.

– Все просчитано до мелочей. Конечно, славяне тяжелый народ, мы это имеем в виду. К тому же Россия рядом, ей страшно не нравится, что она теряет Украину. Но вы держитесь до последнего. Денег не жалейте. Приглашайте на Майдан Независимости не только молодежь, но и семьи, создавайте им комфортные условия: кормите, поите вдоволь. Покажите, что вы щедры и богаты. Дайте всем понять, что за вашими плечами стоит некий нескончаемый клад сказочных богатств и что этих богатств хватит надолго на каждого украинца и русского, живущего здесь. Пусть каждый знает, что после победы на Украине наступит эпоха благополучия и процветания. Вашингтон будет осторожно поддерживать вас.

– О, тогда я ничего не боюсь. Значит, я не зря присягал, – выпалил Вопиющенко, глядя поверх головы своего советника. Советник нахмурился и с укором посмотрел в сторону Катрин, что сидела напротив него, как бы ища у нее поддержки.

И действительно, Катрин тут же среагировала. Она дернула мужа за рукав, чтобы отвлечь его от возвышенных радужных мыслей, и, когда знаменитый муж обратил на нее свой светлый взор, с укором сказала:

– Не надо спешить, мой дорогой. Кто спешит, тот людей смешит. Ты это уже сделал.

– Инаугурация, или посвящение в президенты такой страны, как Украина, это праздник не только народа одной страны. На этот праздник хотят приехать и руководители других государств, может быть, сам Пеньбуш пожалует, а вы по совету ваших единомышленников пытались провести эту инаугурацию чуть ли не в подвале. Вот почему это никто не может одобрить.

Лидер нации смотрел на собеседников потухшими глазами. Он чувствовал усталость не только физическую, но и духовную. Было так много сказано, что даже голова не смогла переварить всего этого нравоучительного политического диалога, а скорее, монолога, к чему он, хотя и стал привыкать, но все же не настолько, чтоб выглядеть ребенком в собственных глазах.

Он стал чесать спину о спинку стула, на котором сидел, и это был признак того, что ему необходим врач-массажист для точечного массажа и другие врачи. Сегодня, во второй половине дня, ему быть на майдане перед своей нацией, где он должен произнести очередную речь. Он поднялся со стула, кивнул головой в знак благодарности и пошел в другую комнату, где его уже ждали врачи.

– Что ты думаешь, Катрин, понял ли что-нибудь твой муж из всего того, что мы ему тут наговорили, или это все так: собака лает, а ветер несет?

– Я постараюсь выяснить у него после медицинских процедур: он обычно после врачей становится достаточно сообразительным и вполне послушным.

 

13

Депутат Школь-Ноль, к которому впоследствии присоединился и Пустоменко, как только вышел из коматозного состояния в ресторане «Украина», хорошо поработали на Западе: они подались в предгорья Карпат к скотоводам и провели агитацию. Агитация базировалась на антироссийских набивших оскомину, но убедительных постулатах, и скотоводы клюнули. Их собралось около пятидесяти тысяч вместе с подростками и школьниками, начиная с шестого класса. Кто на волах, кто на лошадях, кто на старых «Запорожцах» двинулись в Киев и спустя четыре дня очутились на майдане. Здесь был другой мир, другие нравы, которые и не снились скотоводам и подросткам.

Депутат Верховной Рады Бенедикт Тянивяму дежурил в эту ночь по палаточному городку, расположенному на Майдане Независимости. Кроме оранжевого шарфа, на рукаве оранжевой куртки были привязаны три черные ленты с надписью: «Вопиющенко – наш президент».

В сопровождении полевых командиров он совершил обход палаток, потратив на это четыре с лишним часа. Палаточный городок был огромный, наполненный народом, повалившим сюда из Западной Украины. Ребята из Львова, Ивано-Франковска и Тернополя занимали лучшие палатки, где было практически все: электрообогреватели, освещение яркое и более слабое в полумрак, в некоторых палатках горели свечи. Здесь стояли ящики с водкой, шампанским, пивом и даже холодильные камеры с первоклассными продуктами.

В любой палатке царил боевой дух. Старшие палаток выражали недовольство мирным развитием революции, которая может затянуться дольше положенного. Но такое мнение не везде поддерживали. Рядовые бойцы, причем это были люди разного возраста, не скрывали, что палаточная жизнь их вполне устраивает.

– Я готова голосовать за кого угодно, лишь бы никто не победил. Тогда выборы будут продолжаться долго, возможно, полгода, а то и год, – заявила Люда Пополизко, которая сидела у раздвижного туристского столика с бокалом шампанского в руках. – Оранжевая революция это – во! Такой жизни у нас еще никогда не было, не так ли, ребята?

– Мы вполне согласны, – сказал Андрей Буль-Булько. – Эти мериканцы, они богатые люди, пусть финансируют нашу житуху. А что нам? Кричи на площади: «Вопиющенко – наш президент» и вся забота. Зато потом, эх! Даже во сне такое не может присниться. Камеры фиксируют наши пьяные рожи и по всему миру распространяют. Мериканцы думают, что мы – во! Они не знают, что мы – дерьмо, пьяницы, бабники и прочая сволочь.

– Кто здесь полевой командир? – спросил Бенедикт Тянивяму, неожиданно заглядывая в палатку.

– Я, – вытягиваясь в струнку, произнес Юрий Гнилозубко. – Эта палатка под названием «Степан Бандера» одна из самых несознательных, господин помощник президента. Они приехали сюда пить, обжираться и трахаться.

– Ладно, идем, – сказал Бенедикт, – оранжевая революция это свобода, это демократия. Да и я, ваш покорный слуга, являюсь главой всеукраинского объединения «Свобода», поэтому вы, дорогие революционеры, можете делать все что хотите. Даже сам президент это одобрит. За это мы и боремся. Я пожелал бы вам экономно расходовать силы, поскольку завтра к нам приедет Хавьер Солана и президент Польши Косневский. А вдруг их сам Вопиющенко пригласит на майдан? Вы их должны приветствовать громко и четко. Смотрите, чтоб сил хватило.

– А, у нас уже был Лех Валенса. Мы так кричали, что он уши затыкал, – добавил Роман Холопко.

Бенедикт Тянивяму понял, что ему здесь делать нечего, и покинул палатку. Буквально рядом, в палатке еще большего размера, гулянка была в самом разгаре.

– Ну что, куда дальше поведете? – спросил Бенедикт полевых командиров.

– Да везде одно и то же. Везде порядок и революционный дух. Молодежь веселится, понятное дело, не без этого. Тем более революция, демократия, раскованность, некий американский дух. Ни одного москаля, никаких принципов и сексуальная свобода. А потому я предлагаю и вам, господин Тянивяму, развлечься немного, – убедительно говорил Юра Гнилозубко. – У нас есть палатка имени Юлии Болтушенко. Это проверенные девочки.

– Хорошо, давайте показывайте, я тоже ведь человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Эта фраза принадлежит не мне. Это Степан Бандера сказал, а я только повторяю. Он еще очень много сказал, да все не удержать в голове, она у меня хоть и большая и умная, но таких мыслей долго не удерживает. Ну да ладно, где бордель?

– Пошли.

Мы не станем останавливаться на постыдных картинах разврата, захлестнувшего не только Украину, но все постсоветское пространство в наиболее уродливой форме. У нищих духом единственное развлечение в жизни – это наркотики, спиртное и бесстыдное удовлетворение физиологических потребностей, которые не ведомы даже животным. Классическая музыка, классическая литература пылятся на полках, на них нет спроса, а дешевые поделки типа секс с животными, секс с мертвецами пользуются популярностью и немалым спросом.

Славяне, проснитесь! Вы умираете и не только духовно, но и физически. Те, кто посылает вам продукцию разврата, потешаются и смеются над вами! Равно как и над тем, что вы враждуете и ненавидите друг друга.

Бенедикт Тянивяму, уроженец Галичины, вырос в семье кочегара и учительницы младших классов Марии Савельевны. Он был единственным сыном, Бог знает на кого похожим. От отца он не взял ничего. Отец, худощавый, низкого роста, с рыжей шевелюрой, был, в сущности, живым и добрым мужиком, никогда не отказывался от рюмки, а мать приземистая, тучная и неповоротливая женщина. Сын же в возрасте двенадцати лет был на голову выше отца и ничем на него не походил. Широкоплечий крепыш, с большой головой и тупым выражением крупного лица, он походил на соседа, инвалида Отечественной войны на костылях. Сверстники в школе прозвали Бенедикта быком.

Казалось, всем наделил его Бог, кроме ума: Бенедикт не отличался умом, он отличался силой. Школу посещал два раза в неделю. Аттестат зрелости получил лишь потому, что хорошо трудился на школьном участке и таскал парты с этажа на этаж во время капитального и текущего ремонта.

Его звали работать в милицию, но он предпочитал ночные набеги на сельские дома и ограбление одиноких прохожих. Вскоре организовал небольшую банду. И тут его приметил Школь-Ноль, студент университета. Щуплый Школь-Ноль и богатырь Бенедикт Тянивяму подружились и… в будущем стали депутатами Верховной Рады Украины.

Все шло хорошо до тех, пока он вместе с братом будущего президента Петром Вопиющенко не поехал в Ивано-Франковщину на могилу известного бандеровца Клима Савуры. Здесь Бенедикт Тянивяму выступил с программной речью, содержание которой сводилось к одному: бей москалей! Все зло исходит от жидов и москалей, вот с кем надо воевать.

Программная речь новоиспеченного националиста вызвала возмущение не только в России, но и на Украине, в особенности у тех, кто воевал против фашистов и бандеровцев во Второй мировой войне. Шум был и в Верховной Раде.

Вопиющенко к этому времени уже включился в предвыборную гонку за кресло президента и был на девяносто процентов уверен в том, что американские доллары сыграют в этой гонке решающую роль, поскольку обучение полевых командиров для оранжевой революции шло полным ходом. И на этом этапе борьбы мог позволить себе маленькое лукавство. Сразу же после того как с высокой трибуны было публично объявлено, что Бенедикт исключается из фракции «Наша Украина», Виктор Писоевич поманил его пальцем и сказал:

– Выше голову, коллега. Я одобряю твои поступки. Единственный наш путь в Европу, а что касается москалей, то к этим москалям – спиной. И только спиной. Ты навсегда останешься моим соратником, а то, что я сказал о твоем исключении из фракции, это просто так, для отвода глаз. Не обижайся, браток. Политика – это все равно что женщина легкого поведения: сегодня с одним, а завтра с другим, третьим, четвертым и так без конца.

Бенедикт Тянивяму так обрадовался, что схватил лидера нации на руки, как маленького ребенка, и стал кружиться с ним и целовать в рябое лицо цвета чернозема.

– У меня голова кружится, пусти, – взмолился Вопиющенко.

– От успехов, – произнес Бенедикт. – У меня тоже кружится. Я надеюсь, нет, я твердо уверен, что когда мы окончательно одолеем москалей и вытравим их непонятный и чуждый нам язык из сознания нашей интеллигентной украинской нации, вы присвоите мне звание маршала. Я буду хорошим министром обороны.

Он поставил президента на ноги. Президент зашатался: голова у него кружилась не только от успехов, но и от земного притяжения.

– Дай руку, друг, – сказал он Бенедикту. – Как вел себя мой брат Петро? Почему ты не дал ему выступить на святой могиле борца с москалями? Это он убил москаля Ватутина? Правильно сделал. Мой брат Петро мне об этом всегда долдонил.

– Твоему брату нельзя было выступать на могиле Клима Савуры. Восточные промоскальские избиратели ополчились бы против тебя, и ты потерял бы их голоса.

– Я не боюсь этого: я куплю их голоса. У нас есть возможность предложить за каждый голос до ста долларов.

– Галичину покупать не надо, галичанам достаточно обещания приобщиться к Западной Европе. Все галичане – люди западной ориентации, они веками жили в составе Польши, Австро-Венгрии, а москали, когда пришли, очень грубо с нами обращались. Свыше четырехсот тысяч человек, среди которых были старики и дети, отправили в Сибирь умирать ни за что, ни про что. Какие ж это братья? Это жестокие псы, а не братья. Вы всю благородную помощь, поступающую из великой страны, тратьте здесь, в Киеве, на подкуп военных, судьей, высших должностных лиц охраны порядка, спецназа, на содержание наших ребят на Майдане Независимости, а излишки на подкуп восточных избирателей.

– А ты не так глуп, как это может показаться на первый взгляд. Это хорошее сочетание силы ума с силой мышц. Это сугубо американская технология. Сегодня же вечером твои мускулы пригодятся у здания ЦИК. Пойдешь с нами?

– С превеликим удовольствием: куда партия прикажет – туда и пойдем.

В тот же вечер работники охраны ЦИК были зверски избиты за то, что не пускали бандитов во главе с лидером нации в здание, и отправлены в больницу. И прокуратурой не было возбуждено уголовного дела, а средства массовой информации промолчали: и здесь зеленые американские бумажки сыграли свою волшебную роль.

 

14

Председатель Верховного суда Украины Мудьведко в последние годы жил на одну зарплату, и хотя эта зарплата была не такой уж мизерной, он, Мудьведко, чиновник такого высокого ранга, не мог быть доволен. Ему, как никому другому, было известно, что зарплата – это не заработок, это так, для видимости, для ведомости. Все в независимом украинском государстве, начиная от президента и кончая самым маленьким чиновником, не живут на одну зарплату, более того: каждый чиновник считал бы для себя оскорблением жить на одну зарплату. Даже работники милиции, суда и прокуратуры, эти стражи порядка и торжества закона в стране, от постового до генерала, пополняют свой личный бюджет за пределами платежной ведомости. И это стало возможным, как только Украина стала независимым государством. И демократия способствовала укоренению новой буржуазной морали. Обогащение теперь не только не преследовалось, а наоборот, поощрялось. Кто не понимал этого, тот ходил в рваных штанах, а на столе вместо мяса была только килька да прошлогодняя вареная картошка без масла.

А судьи? Чем они отличаются от других чиновников? В руках любого судьи судьба человека. Всякий рядовой судья – личность, голову кверху, взгляд в пространство, то в глубь истории, то в следующие цивилизации. Каждый день судьи заседают, и каждый день им приносит доход от ста до пятисот долларов. А Верховный суд просто бездействует. Никто в Верховный суд не обращается: все откупаются на местах. Все берут, вернее, разрешают, а проще, закрывают глаза на то, что им приносят, преподносят, и всем хорошо.

Крупные неплательщики налогов осаждают президентскую администрацию, и если государственная казна недополучает миллионы долларов, президент закрывает на это глаза. То же самое происходит и с международными торговыми сделками. Киллеры, которых нанимают солидные люди типа Пердушенко, если и попадаются, их быстро выпускают, потому что заказчики вносят за них любую сумму органам правопорядка. Достаточно посмотреть на особняк министра МВД с несколько смешной фамилией Белый Конь. Только в прошлом году председатель Верховного суда ездил к нему на далекий запад, чтобы провести свой отпуск и попить волшебной водички, способной вывести не только камни из почек, но и очистить печень. А печень у Мудьведко хромала на обе ноги.

Как и всякий человек, Мудьведко имел семью. Дочь была уже замужем, но никогда не отказывалась от помощи родителей. Мало того, она нуждалась в этой помощи. У Кази Казимировича был еще сын, ученик девятого класса, который ничем не интересовался кроме компьютерных игр. Постепенно игры стал вытеснять Интернет.

– Я ненавижу школу, – заявлял сын, – она мешает мне заняться настоящим делом. Я хочу принять участие в конкурсе «Лучший игрок компьютерных игр» и я обязательно им стану. И займу первое место. Да еще премию получу. А ты, папочка, мне даже мотоцикл не можешь подарить. Тоже мне глава Верховного суда.

Казя Казимирович мог отказать не только дочери, но и сыну, которого называл маленьким бирюком за то, что сын Ви-анор играл в компьютерные игры в полулежачем положении и всегда засыпал под конец. А вот отказать своей молодой жене Нимфодоре, носившей к тому же древнее имя, он никак не решался. Нимфодора, хотя муж все время называл ее то Нимфа, то просто Дора, меняла место работы по пять-шесть раз на год. И это продолжалось до тех пор, пока Казя не дал согласие на то, чтобы она сосредоточила свои усилия на воспитании единственного сына, которого они зачали еще за два года до регистрации брака. Теперь Нимфодора всем своим увесистым грузом села на плечи председателя Верховного суда.

Будем человечны и справедливы: Казя Казимирович не мог жить на одну зарплату. И к тому же он был ничуть не хуже остальных. Чиновники гораздо ниже его рангом набивают карманы долларами и даже не брезгуют гривнами, а он сидит на мели. Совесть – это, конечно, хорошо, скажем, в Швеции, Германии, Австралии или даже в Португалии, не говоря уже о США, но что такое совесть на Украине? Совестью сыт не будешь.

Недавно во время теледебатов лидер нации показывал свои растопыренные пальцы и аристократические, белые, в отличие от лица, ладони, заверяя телезрителей, что эти руки чисты, они ничего не крали. Казя Казимирович смотрел и слушал это по телевизору. Он улыбался и сам себе сказал:

– Ну да! А откуда же ты, голубчик, взял миллионы, миллиарды долларов на избирательную кампанию и на содержание орущих на площади бездельников? Где ты заработал эти деньги? Найдется ли хоть один чиновник в нашем государстве, кто бы жил на одну заплату? Видимо, я – один из них. Меня можно было бы занести в книгу рекордов Гиннеса. Да и моих коллег по работе тоже. Черт, хоть уходи с этой должности.

Казя Казимирович так расстроился, что открыл холодильник, извлек недопитую бутылку с коньяком и налил себе солидную рюмку доверху. Удивительно, но холодная жидкость согрела внутренности, и жизнь показалась не такой уж горькой и беспросветной. Тут и Нимфодора пришла похвастаться, что разгадала кроссворд в газете «Вечерний Киев». Она показала ему, на какой трудный вопрос без труда ответила. А когда муж похвалил ее за эрудицию, трижды поцеловала его в лысину. Казя просто расцвел, как цветок после теплого дождя.

И тут, вдобавок к этой маленькой радости, раздался телефонный звонок. Этот звонок прозвучал по потайному номеру, который знали два-три человека в государстве. Это, конечно же, президент Леонид Данилович, начальник администрации президента Медведченко да Генеральный прокурор.

Услышав протяжный звонок, Казя вздрогнул. Не от испуга. А от чего-то другого, он и сам не мог понять от чего. Видимо, этот звонок нес с собой некую невидимую энергию, нечто значительное, очень весомое, способное повлиять на серые будни жизни, когда тебе решительно ничего не светит, а ты так нуждаешься, так надеешься на перемены к лучшему.

Года два тому назад Мудьведко прекратил начатое строительство дачи в пятнадцати километрах от Киева. Причина? Все та же: отсутствие средств.

Дрожащей рукой он схватил трубку и, крепко прижимая ее к левому уху, побежал в угол, спрятался за штору и четко произнес:

– Первый у телефона.

– Я Курва… мазин, по поручению лидера нации… Меня зовут Юрий Анатольевич. Если вы смотрите телевизор, в частности, канал Верховной Рады, то вы меня должны знать. Сегодня у меня было тысяча пятьсот девяносто восьмое выступление. Я юрист высшей категории.

– Знаю, знаю, ну так что же из этого? Откуда у вас мой телефон?

– От российских спецслужб, – нагло заявил Курвамазин. – И я прошу вас… угостить меня чаем. Сегодня же, сию минуту. Я тут проходил мимо вашего особняка и подумал: а почему бы мне не повидаться с председателем Верховного суда? Так как, Казя Казимирович?

– Хорошо. Сейчас я позвоню на первый этаж охране. Паспорт у вас с собой?

– У меня депутатское удостоверение, – сказал Юрий Анатольевич, выходя из машины и волоча тяжелый портфель за собой.

Юрист поднялся к юристу на второй этаж и сделал три коротких звонка. Дверь открыла Нимфодора.

– Что у вас в портфеле? Почему вы не оставили его на первом этаже? – спросила она строго и хотела захлопнуть дверь перед носом посетителя.

– Апельсины там. Оранжевые, свежие. Это символ оранжевой революции, – торжественно произнес Курвамазин, награждая хозяйку скупой улыбкой.

– Откройте портфель!

– Как я могу убедиться, что вы супруга Кази Казимировича? Мы, юристы, словам не верим.

– Казя, дай мне мой паспорт!

Но Казя не подавал признаков жизни. Это так, на всякий случай. Он не мог позволить себе оставить страну без председателя Верховного суда в такой трудный для нее час. Он уже держал один пистолет в правой руке, а второй пытался достать из сейфа, да никак не мог попасть ключом в замочную скважину.

– Все, прощайте, – сказала Дора посетителю. – Кази нет дома.

– Ну, ладно, – сдался великий юрист. – Я открою портфель, только учтите: то, что предстанет вашим глазам, – строгая государственная тайна. Ибо в этом маленьком, но тяжелом портфеле судьба Украины, ее будущее, наше с вами будущее. Вы можете поклясться, что сохраните втайне то, что увидите?

– От Кази у меня нет тайн, а что касается остальных – клянусь честью. А хотите, на Библии поклянусь.

– Я вижу: вам можно верить, – произнес Курвамазин, пытаясь открыть портфель. – Гм, заклинило, э, черт. Принесите нож с кухни.

Нимфодора бросилась на кухню, оставив входную дверь открытой. Юрист Курвамазин не стал дожидаться ее возвращения и вошел за нею следом.

– Казя, караул! Он ворвался без приглашения, без разрешения, даже ботинки не снял, сволочь. Прикончи его, я подпишу акт о самообороне.

Казя наблюдал за вошедшим гостем из-за той же занавески; он узнал Курвамазина и немного обрадовался. Не может такого быть, чтобы депутат Верховной Рады, который выступил 1989 раз в парламенте, согласился на такую грязную провокацию, как убийство председателя Верховного суда. Что ж тогда будет? Во всем государстве воцарится беззаконие и начнутся беспорядки. Будь что будет, решил Казя.

– Дора, успокойся: это, безусловно, наш человек. Иди на кухню и готовь чай.

Перед входом в кабинет хозяина, Курвамазин снял не только верхнюю одежду, но и сапоги, вытерев их предварительно о ворсистый ковер.

– Казя Казимирович, спасибо, что вы меня приняли без каких-либо проволочек. Этот портфель вам дарит «Наша Украина». Это не взятка, нет, нет, Боже сохрани! Здесь всего лишь пятнадцать миллионов долларов. Это мизерная сумма. Людям такого масштаба, как вы, надо давать сто пятьдесят миллионов долларов, и это можно было бы назвать взяткой. А пятнадцать миллионов – это копейки в масштабах страны. Это вам так, на мелкие расходы. Скажем, завершить строительство дачи недалеко от Киева.

Мудьведко побледнел, челюсть сама опустилась, ноги в коленях начали сгибаться, но мозг еще напряженно работал. Чтобы не опозориться, упав на пол, он крепко прижал спину к косяку двери, а правой рукой поддерживал подбородок, готовый свалиться на грудь. «Господи, дай мне силы! Еще никогда я не был в такой ситуации. Совесть для меня с детства была превыше всего, дороже всего, а теперь… что-то со мной происходит невообразимое, небывалое. Должно быть, я ломаюсь, я похож на хворостину. Дора, где ты, Дора?»

– Дора, воды! – воскликнул он.

Курвамазин, не дожидаясь появления супруги, бросился на кухню, наполнил кружку и быстро вернулся в кабинет Кази Казимировича.

– Пожалуйте. Выпейте… и вообразите, что вас окружают друзья: волнения как не бывало. Только сильные люди так волнуются. С Виктором Писоевичем происходит то же самое. Я помню, когда появились американские дипломаты с такими же портфелями, вернее, с мешками, у него так же руки тряслись, как и у вас. А потом все прошло. И с вами будет то же самое. Только не брезгуйте советом, который вам дают добрые люди.

– Уф! – произнес председатель Верховного суда, опрокидывая кружку с водой. – А теперь пойдем на кухню. Дора, Дорочка, солнышко мое ясное, закусь нам. У нас великий гость, мой коллега, юрист высшего класса.

– Теперь я вижу, как скромно вы живете, – сказал Курвамазин, сидя у стола на кухне и кладя одну ногу на массивный портфель с долларами. – Так не годится. Как только мы одержим полную и окончательную победу над этими бандитами, я внушу Виктору Писоевичу мысль о том, что председатель Верховного суда достоин более высокой зарплаты. А сейчас примите это в счет компенсации за прошлые годы добросовестной службы на благо отечества.

И тут Казя Казимирович стал наполняться прежней силой и чувством собственного веса, общественного веса. И даже обидой за прошлое, за недоплаты, за ущемление, унижение, неоправданное держание на голодном пайке. И тут… откуда взялись силы и такое мужество, трудно понять. Должно быть, высшие силы послали ему эти сигналы в его выдающийся мозг. Он точно определил, чего Курвамазин хочет.

– Но я ведь не один. У меня еще четырнадцать заместителей, они тоже люди, – произнес он, лаская глазами посетителя.

– Нет проблем. Им хватит по пятьсот тысяч на человека, а если хотите по миллиону, итого еще семь миллионов. А то и четырнадцать миллионов.

– На первый случай хватит и по пятьсот тысяч, а там посмотрим, – выпалил председатель Верховного суда и обрадовался своей смелости.

– Тогда семь миллионов. Прикажите пропустить моего человека Пустоменко, – произнес Курвамазин и набрал номер. – Послушай, Миша, еще семь кусков. Второй портфель в багажнике. Открой и извлеки, код 0008896.

Уже через семь минут второй портфель был на втором этаже.

– Какие ваши требования, что вы хотите? – уточнил страж законности, хотя он на восемьдесят процентов знал, что от него хотят.

– Вердикт… нам нужен вердикт.

– О чем вердикт? Раз уж мы здесь вдвоем и рядом нет ни души, говорите все с предельной откровенностью. Прошу вас.

– Вынести вердикт о том, что выборы президента, состоявшиеся двадцать первого ноября, недействительны, и назначить день повторных выборов главы государства в кратчайшие сроки.

– А если новые выборы снова будут не в вашу пользу?

– Тогда снова придется признать их недействительными.

– И тогда портфель будет весить столько же?

– Ну конечно. Иначе и быть не может.

Казя Казимирович побарабанил пальцами по поверхности стола.

– Право, не знаю, что с вами делать. Надо бы помочь лидеру нации, да суд нельзя купить, сами понимаете…

– Да мы вовсе не покупаем…

– Казька, не дури, – не выдержала Нифодора, прячась за занавеской. – Не вздумай отказывать людям. Не забывай, что есть еще и Конституционный суд, и без тебя могут обойтись. Надо же и людей защищать. Вон его отравили… он достоин… королевского кресла. Ну я уверяю тебя… сколько лет прошу купить норковую шубу, а ты: денег нет, денег нет. Тебе люди хотят помочь, помоги им и ты, не будь дураком.

– Дора, Дорочка, я согласен, я не возражаю, я только думаю, как подступиться к этому, а так, с чего бы это я стал возражать?

Председатель Верховного суда тут же схватил календарь, он у него дрожал, как осиновый лист в руках, и долго подсчитывал в уме, сколько же нужно отвести дней для повторного голосования.

– Раньше двадцать шестого декабря никак не получится, – сказал он, облизывая горевшие губы. – И то боюсь: не справитесь.

– Мы на все пойдем ради спасения и благополучия нации, – произнес Курвамазин. – Я увеличу количество своих выступлений примерно в два раза, а Юлия Болтушенко уже давно не спит ночами, она и дальше готова работать не покладая рук на благо отечества. Все будет в порядке, не беспокойтесь.

– И вы не беспокойтесь. Я вынужден буду мучить ваших представителей, но решение будет принято в вашу пользу. Только чтоб ваши адвокаты не знали о наших стратегических соглашениях. Это может повредить делу. Вы понимаете меня?

– Как юрист юриста я не имею права не понимать вас, – ответил Курвамазин, протягивая руку.

 

15

Как только Курвамазин закрыл за собой входную дверь, Мудьведко помчался в туалет, поскольку давно мучился излишним количеством жидкости в организме, морщился и ерзал в страхе, что мочевой пузырь не выдержит. Он долго копошился при закрытой на крючок двери, чем и воспользовалась Нимфодора. Она на цыпочках прошмыгнула в рабочий кабинет мужа и увидела под креслом два пузатых портфеля образца семидесятых годов прошлого века. Один из них, самый объемный, оказался открытым. Став на колени, она заглянула вглубь и ахнула то ли от удивления, то ли от испуга, а может, от всего вместе. В глазах потемнело, голова закружилась, и Нимфодора, потеряв равновесие, упала на портфель, успев обхватить его руками.

В этом положении и застал ее Казя.

– Ты что тут делаешь? Встань сейчас же, – приказал муж, шевеля короткими усиками.

Нимфодора очнулась, но портфель все теснее прижимала к груди.

– Наконец-то сам Господь Бог послал нам краюху хлеба за наши неустанные труды на благо отечества. Как я мучилась все эти годы, а иногда и тебя мучила, а ты всегда был такой твердолобый, такой правильный, такой ровный и гладкий: любой нормальный человек испытывал бы тошноту от твоей праведности и твоей твердолобости, которую ты именовал скромностью или порядочностью. Уж и не помню: умопомрачение какое-то наступило, от радости, должно быть.

– Что ты такое говоришь, Нимфа? Это деньги… они вовсе не наши, они принадлежат одной организации и предназначаются для оранжевых революционеров, что мерзнут на площади и ночуют при десятиградусном морозе на улице. У них уши отморожены, мошонки подмерзают. Им, чтоб согреться, надо не только кричать и колошматить в ладоши, но и подпрыгивать то на одной, то на другой ноге. Они вынуждены принимать спиртное. А спиртное заканчивается. Так вот эти деньги для приобретения спирта. Мне этот человек сдал портфели на хранение.

– Ты, Казя, говори кому-нибудь другому, а мне нечего лапшу на уши вешать. Не потерплю. А если разозлишь меня, я того… позвоню Бело Коню, или Белому Коню, как бишь, его там.

Нимфа поднялась, приблизилась к мужу вплотную, будто хотела схватить его за жабры. Но, вместо того чтобы выцарапать глаза или вырвать клок серых волос в районе виска либо затылка, растущих веночком, она ладошкой, с присущей ей и только ей нежностью, провела по щеке и чмокнула его в подбородок.

– Ну, Казя, мой ненаглядный, хватит меня мучить, – я ведь люблю тебя… даже тогда, когда говорю тебе не совсем приятные вещи. Если честно, то я всегда завидовала всяким толстозадым, с колышущимися, как морская волна, животами и тройными подбородками женам рядовых судей. А почему? Да потому, что они расхаживают в норковых шубах даже в оттепель. И голову несут высоко, будто ловят журавля в небе. А я, такая стройная и сравнительно молодая, моложе тебя на целых семнадцать лет, еще на меня тридцатилетние юноши поглядывают, хожу в одном и том же пальто с облезлым воротником уже пятый год. Да разве это справедливо? Это ты меня так любишь? Ну, скажи правду, не юли, не шмыгай носом.

– Я тоже не бог весть как одет, – сказал в свое оправдание Казя. – Самый лучший мой наряд – красная мантия в зале суда. Но в твоих словах тоже есть доля правды, если не вся правда. А посему… будет тебе норковая шуба, даже две шубы. Носи на здоровье.

– И сапоги аглицкие, – произнесла Нимфа, хлопая в ладоши.

– И сапоги, – согласился муж.

– Вот только теперь я вижу, что я жена председателя Верховного суда!

Казя проснулся среди ночи, тихо как мышка сполз с кровати, накинув одеяло на прелестную фигуру жены, а затем, набросив халат на плечи, ушел к себе в рабочий кабинет.

Он раскрыл оба портфели, пересчитал пачки, в каждой было по десять тысяч долларов. Этот груз и пугал его, но в то же время и притягивал. Председатель суда становился весомее в собственных глазах. Взяв две пачки в обе руки, он приложил их к щекам, затем поднес к ноздрям, но они ничем не пахли, затем швырнул на пол, вывалил остальные из портфелей, затем сел на небольшую волшебную горку.

– Вот вам, вот вам, я вас ни во что не ставлю, я буду таким же честным и принципиальным, как и раньше. Мы вынесем справедливое решение по поводу выборов. Если человек победил, если он набрал больше миллиона голосов, то какие могут быть вопросы, не так ли?

Слова «не так ли?» он произнес, глядя в угол, откуда смотрело на него неясное, но с четкими контурами изображение не то Вопиющенко, не то Курвамазина. Изображение подняло руку и погрозило пальцем.

Казя не на шутку испугался.

– Изыди! – сказал он. – Согласно статье номер 355, пункт 4, покушение на председателя Верховного суда карается лишением свободы на…

– Ах, мой пупсик, да как же ты без меня-то будешь? – раздался голос в углу, из которого выплыла в коротком ночном халате прелестная супруга Нимфодора. Она тут же приблизилась, прижалась к нему всем телом, продолжая щебетать, как сорока. – А я тут проснулась, а тебя нет… Думаю, может, тебя того… задушили, а денежки в рюкзак и шмыг на улицу. Знаешь, я поняла, что деньги это не только счастье, это еще и зло. Убить могут, а деньги забрать. Куда их девать? В банк не положишь: подозрение на себя накличешь, и дома держать их страшно. Давай питаться будем только в ресторане. И дачу купим на… Кипре. У нашего Вопиющенко, говорят, там шикарная дача. Я давно мечтала познакомиться с его второй женой Катрин. А теперь и подружиться с ней не мешало бы. Ты уж вынеси решение в пользу Катрин, вернее, ее супруга. Пусть он побудет президентом, коль ему так хочется. К тому же, я точно уверена в том, что он смертельно болен: дай человеку возможность умереть президентом. Это пышные похороны, это надгробная плита с золотыми буквами с последующими экскурсиями туристов и все такое прочее. Неизвестно, как мы умрем и будут ли золотые буквы на нашем надгробье красоваться, а на надгробной плите Писоевича золотые буквы будут сверкать, особенно на солнышке. Учти все это при вынесении вердикта.

– Не лезь в политику, – проворчал муж. – А что касается вердикта в пользу законно избранного президента, то придется, однако, признать ряд нарушений, допущенных всеми партиями, и назначить повторное голосование. Только, раз ты уж так много знаешь и умеешь держать язык за зубами, то мне придется доверить тебе одну очень пикантную миссию. Я не могу этого сделать, не имею морального права.

– Я сотворю все, что ты скажешь.

– Содержимое этого, более легкого портфеля надо распределить между членами Верховного суда поровну. Здесь семь миллионов. Выходит по пятьсот тысяч каждому. Позвони кому-нибудь, пригласи на чай и передай портфель.

– У вас есть хоть одна женщина?

– Есть, а как же.

– Как ее фамилия?

– Плодожорка Раиса Матвеевна. Она и будет принимать заявление от Курвамазина, того, что приходил к нам. Позвони ей завтра, представься и назначь ей свидание.

– Все будет исполнено.

 

16

Центральная избирательная комиссия объявила результаты выборов президента три дня спустя – 24 ноября. Это привело в шок избирателей Галичины. Они добросовестно, в подавляющем большинстве, отдали свои голоса лидеру нации, покровителю руховцев и всех прочих националистов, видевших себя в составе Евросоюза, Польши, Австрии, кого угодно, лишь бы увеличить дистанцию между Галичиной и Москвой, которой они боялись больше, чем их предки крымских татар. А если не боялись, то делали вид, что боятся. Эта боязнь стала модной. Скажем, бороться за счастье народа было в высшей степени модно.

А Вопиющенко пригрел руховцев, взял их под свое крыло, и это сделало его лидером не только руховцев, но и лидером нации. Пусть не всей, пусть части нации, западной ее части – по существу всего пяти областей из двадцати пяти. Во всяком случае, он сам так себя именовал, и галичане встретили это с восторгом, а затем разбрелись по всей Украине и добросовестно подтверждали, что человек, которого пытались отравить все те же москали, и есть лидер нации, надежда детей и стариков, посланный Украине самим Господом Богом.

Галичане при этом сделали еще одно благородное дело: они сумели проголосовать и за тех, кто находился на заработках в той же злополучной Московии, а их было не меньше двух миллионов, а также за умерших в 2004 году. Таким образом, галичане внесли самый весомый вклад в победу лидера нации на выборах президента. И вдруг ЦИК объявляет уже второй раз победителем не их лидера, а почитателя москалей Яндиковича.

– Да он же ридной мовы не знает. Он не может быть нашим президентом, мы его никогда не признаем.

Надо сказать, что галичане слов на ветер не бросают. Тут же стали создаваться параллельные структуры власти, возглавляемые националистами.

Захватить власть во Львове, Ивано-Франковске, Тернополе было куда проще, чем большевикам в 1917 году в Петрограде: чиновник любого ранга десятилетнего царствования Кучумы был нечист на руку. А точнее, он был бесстыдный вор и наглый взяточник. Он понимал, что сидит на мине замедленного действия, а вот добровольно отказаться от воровства и взяточничества у него не хватало ни смелости, ни ума, ни чести. Человек жаден по своей природе, и эта жадность не всегда приносит ему пользу.

К тому же администрацию во Львове и других городах никто не охранял, как, скажем, в Киеве. Вот и получилось двоевластие, а точнее, полный контроль оранжевых над западной частью Украины.

И все. Как они там смеют объявлять Яндиковича президентом?! Тут же посыпались звонки в Киев.

Поскольку лидер нации страдал недомоганием, на связь вышла знаменитая Юлия, вторая железная леди после английской.

– Мои дорогие, – сказала Юлия Феликсовна, выслушав все вопросы галичан, – лидер нации не может снять трубку: к нему едет Косневский, Хавьер Солана и другие европейские политики, они хотят примирить двух соперников. Конечно, ни о каком примирении не может быть и речи. Но, видите, Украина вышла на международную арену, она пробудилась ото сна, стала центром внимания во всем мире… благодаря вам, мои дорогие. Именно вы, галичане, сыграли здесь ключевую роль. А посему, что бы вы ни делали, все будет правильно. Создавайте не только параллельные структуры, но и перекрывайте дороги, блокируйте административные здания, гоните прокуроров, начальников милиции, судей и… присылайте нам людей. Майдан в эти дни не должен пустовать. Захватывайте транспорт, в том числе и поезда в Киев. Нам нужно еще как минимум пятьсот тысяч человек. У нас тут уже родились стихи, они стали нашим девизом. Вы хотите их услышать? Пожалуйста: запишите: «Нас богато, нас не подолаты». (Нас много, нас не победить).

Восток? Восток бурлит, вернее, бузит. Но мы, как только победим полностью и окончательно, начнем веревки из них вить, а затем оградим колючей проволокой. Не переживайте. А то, что ЦИК объявила результаты голосования в пользу Яндиковича, абсолютно ничего не значит. Будет следующий, третий тур голосования. И тогда будет наша победа. Мы будем проводить столько туров, сколько понадобится для победы лидера нации. Хоть десять туров проведем и не остановимся на этом. Только вы уж проголосуйте за всех, за умерших в прошлом и позапрошлом году, за тех, кто работает в России, Италии, Португалии и за своих маленьких чад. Вот-вот, молодцы. Как приятно работать с таким народом. Я, если Виктор Писоевич отпустит, пойду к вам работать, ну, скажем, мэром Львова, а то и губернатором области. Куда девать ваших людей? Каждому найдется место. У нас четкая организация. На майдане вас встретят полевые командиры. Кроме того, я там бываю каждый день. На майдане достаточно спросить: где Юля? – и меня сразу же отыщут. Спасибо, что позвонили. Вы настоящие патриоты, цвет нации, а мы с Виктором Писоевичем ее лидеры. Пока.

Львовяне в один день собрали сто пятьдесят тысяч, посадили на колеса и отправили в Киев. От Львова не отставали и другие города. Это были студенты высших учебных заведений, учащиеся техникумов и ПТУ, школьники, рабочие фабрик и заводов, а также пенсионеры. Пенсионеры прихватили пенсию, которую им повысил Яндикович в два раза, но деньги им не понадобились: на майдане им выдавали по пятьдесят гривен в день, а также обильно кормили, обеспечивали жильем. Благо, да и только.

Города западной Украины опустели. А те, кто все же остался – больные, школьники от первого до восьмого класса, а также матери и некоторые старики и старухи, тоже не сидели сложа руки. Пока революционеры в оранжевых куртках были на пути к Киеву, оставшиеся львовяне перекрыли трамвайные пути в нескольких местах, парализовав таким образом движение городского транспорта.

– Почему, твою мать, не отправился в Киев, где решается судьба нации? – спросил восьмиклассник по фамилии Пестицид, нагло ворвавшийся в кабину водителя трамвая.

– Когда вырастишь, построй трамвайную линию от Львова до Киева, тогда я и погоню туда трамвай, – сказал водитель и расхохотался.

– Бей его, он москаль, – бросил клич Пестицид.

Мальчишки пятых-шестых классов, вооруженные стальными прутьями, бросились к трамваю и начали бить окна. У водителя была заячья шапка на голове, и это спасло его от смерти. Несколько дряхлых стариков, что сидели в трамвае, общались шепотом на русском, а когда юные хулиганы, перебив все стекла, ворвались в вагон, один из стариков громко на украинско-польском диалекте сказал:

– Где ваши оранжевые куртки? Или хотя бы шарфы? Вы оранжевые или москали? Кто вы? Где ваш командир – два шага вперед, марш!

Белобрысый Пестицид вышел вперед с опущенной головой.

– Я капитан команды юных революционеров под названием «Башмак Вопиющенко». Ни курток, ни оранжевых шарфов нам не выдавали, и то, что мы не в форме, не наша вина.

– Согласен, – сказал старик, – но вы забыли, что оранжевая революция носит мирный характер, она не предполагает бить витрины магазинов или окна трамваев, как же вы так?

– Нам показалось, что дядя водитель – москаль. А москалям здесь нечего делать. Вон москалей!

Юная зондеркоманда трижды повторила: вон москалей! И только после этого покинула разгромленный трамвай.

Под командой Пестицида мальчишки строевым шагом пошли вдоль улицы, напевая песенку о великом сыне Галичины Степке Бандере, памятник которому находился во Львове и к которому они направлялись с целью присягнуть на верность народу и поклясться отомстить поганым москалям. За что отомстить, они, правда, еще не знали, но жажда мести уже жила в их душах. Сказалось воспитание не только родителей, но и школьных учителей.

Шествуя вдоль узенькой улочки с трамвайной линией посредине, юные революционеры обратили внимание на плакат, гласивший: ОНИ ГОЛОСОВАЛИ ЗА ЯНДИКОВИЧА! А далее шли фамилии тех, кто решился на это преступление.

– Ребята! Давайте покажем им кузькину мать. Это москали проклятые, – сказал Пестицид ребятам.

– А как их найти? – спросил пятиклассник Гниль.

– Надо найти жилищную контору, там знают, – не растерялся Пестицид.

Юные революционеры, которые уже третью неделю не посещали школу, долго искали жилищную контору, и хотя она находилась в каком-то тупике, в конце длинной улицы, носившей имя Степана Бандеры, они ее все же нашли. Настырные ребята. Ничего не скажешь. Но на двери жилищной конторы висел тяжелый массивный замок и надпись: «Все уехали в Киев на майдан защищать Украину от нашествия москалей».

– У, проклятые, – произнес Пестицид, имея в виду москалей.

– Геть! Геть! Геть! – скандировали школьники.

 

17

Сердечная подруга и духовная соратница в борьбе за президентское кресло самопровозглашенного лидера нации Вопиющенко, Юлия Болтушенко сыграла выдающуюся роль в мирно-насильственном захвате власти. Опираясь на зомбированную толпу в оранжевых куртках, она шла на всевозможные хитрости, использовала приемы, которые и в голову не могли бы прийти лидеру нации. Поскольку не пролилась ни капля крови, пришлось пускать в ход не только подкуп, хотя это был основной стержень, на котором держался путч, но и ложь, лесть, страх.

Уже на следующий день после объявления результатов голосования не в пользу Вопиющенко, количество оранжевых увеличилось вдвое. Майдан трещал по всем швам. Мочу и фекалии, а также пищевые отходы, вату, всякие противозачаточные средства не успевали убирать, и в безветренную погоду на майдане дурно пахло.

Среди огромной толпы оранжевых революционеров, безусловно, были люди, которые руководствовались благими намерениями, – помочь стране выйти на светлую дорогу, ведущую в процветающий Евросоюз. На майдане были не только галичане, киевляне, но и представители России, Прибалтики, Грузии и, конечно же, Польши. Это были обманутые люди.

По предложению Юлии, часть зомби в оранжевых куртках были направлены к зданию Верховной Рады, часть к дому Правительства, часть к зданию Верховного суда и около ста тысяч к администрации президента. Бедный Кучума отсиживался то в туалете, то в бункере. И все равно не был уверен, что оранжевые не ворвутся в его апартаменты и не разорвут его на части.

– Блокада преступного режима – вот наш следующий шаг! – бросила клич Юлия Болтушенко.

В то время, когда лидер нации глотал таблетки, а затем проходил мучительную процедуру массажа и принимал болезненные уколы, Юлия носилась, как обозленная оса, обнаружившая свое кем-то разрушенное гнездо. Так, когда депутаты Верховной Рады пытались отменить свои постыдные решения в пользу Вопиющенко, принятые несколько дней назад под давлением оранжевых, Юлия незаметно покинула зал, спустилась вниз и приказала открыть входные двери. С криком и воплями оранжевые стали подниматься по ступенькам, и депутаты, как маленькие дети, когда воспитатель объявляет: горим, спасайся, кто может, покинули зал заседаний и скрылись, кто в туалете, кто в других подсобных помещениях на верхних этажах. Это было трусливое постыдное бегство. Тогда председатель парламента вышел на балкон и с трудом успокоил ревущую толпу, пообещав сделать все от него зависящее, чтобы удовлетворить их требования. Он даже сам не предполагал, что все это устроила Юлия, железная леди. А Юлия торжествовала: она добилась поставленной цели.

Чрезвычайное заседание Верховной Рады состоялось в субботу, буквально на следующий день. Хотя Юлия и не присутствовала на этом заседании, равно как и лидер нации, но депутаты приняли все, что она хотела. Была принята отставка правительства и отставка ЦИК. Дела оранжевой революции резко пошли в гору.

Один из величайших парадоксов заключался в том, что зомбированная, накачанная наркотиками оранжевая толпа, состоявшая из галичан на девяносто процентов, воспринималась депутатами парламента, журналистами и подавляющим большинством киевлян как сила народа, которой не то что невозможно, но и грешно противостоять. Хорошо оплачиваемые журналисты из восьмидесяти стран мира, которые жили в роскошных гостиницах, а на майдане появлялись в определенное время, восприняли хорошо организованный спектакль борцов за справедливость в оранжевых куртках как волю и чаяния всего украинского народа и информировали свои страны, выдавая ложь за истину. И люди в этих странах поверили лжи. И не только простые люди, но и государственные деятели.

Президент Франции Жак Ширак, которому нельзя отказать в широте политических взглядов, основываясь, очевидно, на оценках своих журналистов, произнес удивительную фразу, не имеющую ничего общего с реальной действительностью: «Итог выборов президента Украины стал не только персональной победой Вопиющенко, но также победой демократии и права в соответствии с глубокими чаяниями украинского народа».

Можно порадоваться за руководителей оранжевого переворота: это высказывание только подтверждает силу доллара, бесстыдной лжи и наглости, с которой путчисты пришли к власти. Правда, они следовали тактике, которая не применялась ни в прошлом веке, ни в средние века. Они захватили власть мирным путем. Конечно, и мирный путь захвата власти требовал усилий и сообразительности. Юлия Болтушенко не хотела отставать от западных экспертов, хотя их тактика уже доказала право на жизнь в Югославии, Грузии и в некоторых других странах.

Встал вопрос, как бойкотировать правительство, которое охраняется кольцом вооруженных, хорошо экипированных омоновцев. Да еще в два ряда, плечом к плечу. Как остановить поток машин на главных трассах?

Эксперты предлагали колотить в гильзы с девяти утра до восемнадцати вечера. Чиновники не смогут работать в кабинетах, работа правительства будет парализована.

– Пусть работают, – сказала Юлия, – наша задача не пускать их на работу утром и с работы вечером. Мы тоже поставим свое кольцо из оранжевых. Первое кольцо омоновцев, второе – наше. Чем плохо? А колотить не обязательно в гильзы, можно и в пустые железные бочки. Двухсотлитровые. К тому же одну бочку можно распилить на две. И колотить металлическими прутьями: звук будет на десять километров. Бочки мы купим. А то и так возьмем: я пошлю бригаду с полевым командиром на базу. А еще лучше, если Петр Пирамидонович распорядится, у него этих бочек много.

– Мне это нетрудно, – сказал Пердушенко, несколько завидуя Юлии, которая быстро находила выход из любого положения.

– Прикажи доставить бочки на Майдан Независимости и распилить их сегодня же. А я возьму пятьсот долларов и с ребятами пойду покупать цветы.

– Для чего цветы? – спросил советник Майкл.

– Для подарков тем, кто охраняет правительство Яндиковича и президента. Бедные ребята стоят на морозе, не шелохнувшись: ни попить, ни пописать, стой как истукан. Мне жалко ребят, они ведь тоже наши. Мы им сочувствуем, а они нам. Ведь никто из них ни разу не замахнулся на наши мирные устремления.

Она тут же поехала на Майдан Независимости, собрала полевых командиров и провела с ними надлежащий инструктаж.

– Друзья мои! – начала она, ласково поглядывая на молодых ребят в оранжевых куртках. – Родина требует от каждого из нас максимального напряжения сил. Каждый из вас уже многое сделал для того, чтобы поднять престиж государства на недосягаемую высоту. Нет такого уголка на земном шаре, где бы не знали, не видели по телеканалам, что творится в нашей вильной Украине. И человечество уже откликается на наш энтузиазм. Президент Грузии уже прислал своих ребят с грузинскими флагами, должны приехать делегации из Прибалтики. Корреспонденты радио, телевидения, газет и журналов уже на площади. Из восьмидесяти стран. Мы им платим и их содержим. На каждое ваше лицо где-то кто-то смотрит и восхищается им, в особенности, как вы скандируете.

– Так нас обучали этому, – сказал Гнилозубко.

– Да, я могу это подтвердить, – произнес Долгоносик, чтобы не отстать от товарища.

– Пожалуйста, не перебивайте, я в курсе, – нахмурилась Юлия. – Так вот, друзья мои! Обстановка требует, чтобы мы удлинили рабочий день, иначе мы не добьемся поставленной цели.

– Тогда увеличьте жалованье, – сказал полевой командир Цветоед.

– Не жадничайте, вам и так платят по пятьдесят долларов в день. С нынешнего дня начнем работать с восьми утра и до одиннадцати вечера. Этого требуют интересы революции. С восьми утра и до восемнадцати вечера работаем у здания правительства, Верховной Рады и Администрации президента. А потом дружно идем колонной на площадь Независимости. А теперь нам необходимо избрать командиров дивизий.

– Под названием «Галичина», – сказал Цветоед.

– Пусть будет «Галичина». Сто тысяч в каждой дивизии. Сегодня подают жалобу в Верховный суд. К зданию Верховного суда одну дивизию во главе с командиром. Только поставьте подальше, чтоб им не мешать. Судьи Верховного суда – наши люди, они должны вынести справедливое решение, а справедливым называется только то решение, которое вынесено в нашу пользу: признание победы Яндиковича недействительным или сфабрикованным. В шесть часов плотный обед и все на майдан. На майдане концерт, выступление и ваши восторженные бурные приветствия. Сегодня я уговорю лидера нации выйти на высокую трибуну.

– Что-то его давно не было, он что, болеет? – спросил кто-то из полевых командиров.

– Что вы! Он здоров как бык. Просто сегодня приехали из Евросоюза и из Польши, все они собрались у Кучумы, что-то там решают. Но это так, для отвода глаз. Нам надо купить цветы. Мы раздадим их омоновцам, что охраняют Дом правительства.

– Еще цветы им, как бы не так! – возмутился командир дивизии «Галичина» Долгоносик.

– Цветы – это признак мирного развития нашей революции. Нам неважно, как будут реагировать омоновцы, нам важно, чтоб это было заснято на телекамеры и показано по всему миру. А потом, нельзя стрелять в людей с цветами в руках. Кто знает, какую команду может дать этот Белый Конь или сам Кучума. Видите, он не решился даже вызвать войска на подавление оранжевой революции. Первые дни мы будем держать осаду, а потом прорвемся внутрь и будем уносить чиновников вместе с креслами и выкидывать на улицу, освобождая места, которые должны занять достойные люди.

– Я хочу стать министром МВД, – сказал командир дивизии Долгоносик.

 

18

Президент Кучума, похожий на древнего кавказского старца, которого все еще уважают за его старость, но никто не слушает ни его советов, ни его решений, все время проводил заседание Совета безопасности с участием всех силовых структур государства. На этих совещаниях всегда принималось одно и то же важное государственное решение – усилить охрану важных государственных объектов, к коим относятся кабинет министров, администрация президента и некоторые другие объекты.

– А если подогнать водометы и разогнать толпу на майдане? – внес предложение министр МВД Белый Конь, четко зная, что этого не будет. Министр уже давно договорился с главным путчистом о том, что его ведомство никаких силовых мер к демонстрантам применять не будет.

– Уже поздно, – сказал министр обороны Кузько-Музько. – Это надо было сделать в первый же день, тогда не было столько иностранных корреспондентов со всего мира, как сейчас. Пошумели бы немного и утихомирились, а теперь…

Президент расплылся в улыбке и, растягивая слова, произнес:

– Ничего страшного не происходит. Ну, приехала молодежь из Галичины и других западных областей, пошумят немного и разъедутся по домам. Что им в Киеве делать? Работники метеорологической службы передают, что погода ухудшится, мороз усилится, ветер северный со снегом. Мне достаточно пять минут побыть на свежем воздухе, и я уже начинаю дрожать, потом наступает чих, который никак не остановить. А провести ночь в палатке – ни за какие деньги. Зря Виктор Писоевич это затеял. Ничего у него не получится, гарантию даю. А если что, я подключу своих друзей из-за рубежа. Я и соперников призову и скажу: ну-ка подайте руку друг другу и сделайте это так, чтоб камера зафиксировала. Вот и всё, все проблемы. Думаю: нет причин для беспокойства. В крайнем случае я воспользуюсь правом президента и призову всех, все силовые структуры, стать на защиту конституционного строя. Тогда, милые мои, вам придется вывести свои подразделения и призвать к порядку всех, кто покинул родные места, заводы, фабрики, семьи, детей и жен. Но, думаю, дело не дойдет до этого.

Доводы главы государства были настолько же убедительными, насколько и наивными. Он не знал, что все, кто сидел здесь, кого он возвел на самые высокие посты, еще задолго до первого тура голосования предали его. Кроме того, как и президент, силовики погрязли в коррупции и растаскивании скудного богатства страны, свято веря в то, что они будут занимать свои должности до конца дней своих. Их мозги, заплывшие жиром, не способны были разгадать лживые обещания Вопиющенко о том, что он сохранит всем прежние должности взамен на неучастие в подавлении оранжевого путча.

В этой гнилой команде один Яндикович был чистым как стеклышко и работящим премьером, который не горлопанил и не обещал золотые горы. Он сумел за короткий период поднять страну из болота, в котором она застряла. Но народ считал его одним из членов команды Кучумы. Даже старики, которым Яндикович повысил пенсию в два раза, далеко не все голосовали за его кандидатуру: политические симпатии были выше хозяйственных достижений. Ведь Вопиющенко – зять Америки, а Яндикович кто? Поклонник России.

– Я не отдыхал уже два года, – сказал министр МВД Белый Конь в конце совещания.

– Так в чем дело? Пиши заявление и отправляйся на свою дачу. У тебя в Закарпатье особняк? Отправляйся в Закарпатье. К воскресенью майдан уже будет чист, как стеклышко, – произнес президент фразу, от которой сидевший здесь же Яндикович пришел в недоумение.

– А может, все-таки администрацию президента опоясать тройным кольцом омоновцев. Кто знает, как они себя поведут… А вдруг что?

Министр обороны был без погон, в гражданском костюме и никакого грозного вида не производил.

– Ладно! – произнес президент, награждая всех приятной старческой улыбкой. – Выдели еще пятьсот легавых, пусть дежурят, а то деньги получают, и не малые, надо сказать, а ничего не делают.

– Слушаюсь, – произнес Белый Конь, вставая с кресла и вытягивая руки по швам.

– Тогда на сегодня все. Отдыхайте, товарищи, – сказал президент. – И будьте покойны, все близится к завершению, никаких причин нет для беспокойства.

Когда за последним посетителем закрылась дверь, Леонид Данилович облегченно вздохнул и, склонив голову на ладони, стал думать о том, что если Бог отобрал у него здоровье, то все же не лишил ума. А это так много значит. Вот и сейчас он принял правильное, даже можно сказать, мудрое решение. Зачем эти водометы? К чему разгонять толпу студентов, пусть помитингуют. И к тому же срок его президентских полномочий все равно истекает, какая разница, кто станет президентом – Вопиющенко или Яндикович? Если Яндикович и Украина при нем расцветет, потомки скажут: вот, мол, Кучума все развалил, а Яндикович вывел страну из тупика.

«А я хочу, чтоб потомки помнили именно мое правление, а не какого-то Яндиковича – шахтера, понимаешь. А Вопиющенко… он болтун, при нем еще и хуже будет, чем было при моем десятилетнем правлении. Тогда и будут говорить: Кучума был хороший президент, а вот этот – дерьмо на палочке. Еще и памятник мне поставят. Вот только Юлия пищит, обиделась, девка. Это благодарность за то, что я ее вытащил в Киев и пригрел гадину. Никому нельзя делать добра: сделаешь человеку добро, а он тебе ответит злом и никак иначе.

Кончается мой срок; жаль… еще бы лет пяток потрудиться на благо своего отечества, но я сам виноват: надо было не пяти, а семилетний срок установить. Кажется, во Франции, такой срок установлен. А чем это плохо, хотелось бы знать? Надо смыться отсюда. В Россию или в Индонезию. Жарко там, правда. Нет, к Путину поеду, он мне выделит кусочек земли для дачи. Мы с ним чуть не поссорились из-за этой Тузлы, будь она неладна, эта Тузла-музла. Разве нам Крыма недостаточно? Крым – наш. На вечные времена. В Крыму мне нужен особняк».

Все складывалось как нельзя лучше. Утром ушло срочное сообщение о заседании Совета безопасности в десять часов утра, Леонид Данилович вовремя сел в свой президентский лимузин, тронулся с места, сопровождаемый солидной охраной не только в автомобилях, но и на мотоциклах. Эскорт машин почти подъехал к зданию, где размещался его рабочий кабинет, и здесь – о чудо! – огромная толпа оранжевых преградила им путь. Да кому? Самому президенту! Неслыханная дерзость.

– Кучума – геть! Кучума – геть, Кучума – геть! – скандировала толпа оранжевых.

– Ребята, все будет хорошо, вы только не волнуйтесь. Я все равно проведу Совет обороны у себя на даче, на кухне, а то и в своей спальне, – тараторил президент, сидя на заднем сиденье, но его никто не слышал.

– Что делать? – спросил начальник охраны.

– Как что делать? Поворачивать обратно. Если эти мальчики не пропускают своего президента в рабочую резиденцию, то лучше вернуться на дачу и отдохнуть, а Совет обороны проведем как-нибудь на следующей неделе.

 

19

Нимфодора хорошо знала Раису Матвеевну Плодожорко еще с прошлого года, когда справлялось пятидесятилетие мужа. Тогда Раиса Матвеевна принесла огромный серебряный сервиз стоимостью в несколько тысяч долларов. Она как бы побила рекорд среди своих коллег, приглашенных на юбилей и принесших дорогие подарки. В этом соревновании она заняла первое место.

Другие члены Верховного суда косо посматривали на нее, но потом, по прошествии некоторого времени, простили ее, тем более что председатель значительно потеплел, стал чаще улыбаться, и эта улыбка была приветливой и доверительной, как у старшего брата. Он стал каким-то более откровенным и добрым. В тесном кругу на протяжении нескольких лет он позволял себе обсуждать не только вопросы права, но и вопросы светской, в том числе и семейной жизни. И на Раю он стал смотреть более добрыми и, как ей показалось, восторженными глазами. И то, что именно Рая стала доверенным лицом в получении семи миллионов долларов и распределении между остальными членами суда, исключая председателя, вовсе не случайно.

Нимфодора проявила удивительную смекалку в качестве посредницы в передачи выделенной суммы взятки членам Верховного суда. Да и ждать пришлось недолго. Плодожорко сама позвонила на квартиру Кази Казимировича, дабы поставить его в известность, что она задержится на даче в понедельник и во вторник по случаю ремонта отхожего места специальной, очень дефицитной бригадой. Но, к ее удивлению, трубку подняла Нимфодора.

– Вы, глубокоуважаемая Раиса Матвеевна, – сказала Нимфодора, не отвечая на приветствия судьи Плодожорко, – часто названиваете моему мужу, и я уже проникаюсь чувством ревности, и это чувство усиливается мимо моей воли, ибо не может мой муж Казя Казимирович равнодушно смотреть на такую женщину, как вы. Но ничего не поделаешь: это факт, а факт упрямая вещь, от него никуда не денешься. Но мы друзья, вернее, подруги, и не будем разрушать нашу дружбу. Хотя, Раиса Матвеевна, я все же хочу сказать: пока вы добираетесь до места работы, я звоню мужу Казе, который тоже спешит на работу, чтоб первую вас лицезреть, и говорю ему, что у меня начинается сердечный приступ. Он, конечно, все бросает и мчится домой… несмотря на то, что в его прямом подчинении находится такая симпатичная, нет, я не так сказала, что в его подчинении находится такая красивая женщина, как вы. Вот что я должна сказать вам. И далее, самое интересное, самое пикантное. Пока моего Кази нет, к вам явлюсь я, Нимфодора, его супруга, и вручу вам портфель. Этот портфель мне только что передал депутат Курвамазин, вы его хорошо знаете; он просил передать по назначению, то есть вам. В нем материальная помощь из фонда Юлии и Писоевича. Как говорит депутат Курвамазин, вы должны распределить эту помощь между членами Верховного суда поровну. Это, мол, им на бутерброды, так как жалоба кандидата в президенты Вопиющенко на то, что его оппоненту удалось сфальсифицировать выборы, будет разбираться в течение продолжительного периода времени именно вашим судом. Бедным судьям, то есть вам, придется заседать с утра до вечера. А времени на то, чтобы поехать домой либо в ресторан пообедать, просто не будет.

– Согласно статье… я, как заинтересованное лицо, должна прислушаться к совету, который мне дает жена уважаемого Кази Казимировича относительно распределения материальной помощи жрецам правосудия, поступившей от кандидата на пост президента Вопиющенко и его подруги Юлии. Он проиграл выборы, и теперь этот проигрыш мы, судьи, должны признать незаконным. А признав прошлые выборы недействительными, назначить повторные выборы в самые кратчайшие сроки. Только надо, чтоб Кази Казимирович был согласен. Он согласен?

– Конечно, – ответила Нимфа. – Я его настрою на это, я проведу с ним профилактическую и организационную работу. Вы можете быть уверены в положительном исходе этого дела.

– Казя Казимирович уже получил материальную помощь?

– Должно быть, так оно и есть. Потому что именно он посоветовал распределить содержимое портфеля в равных долях между всеми членами суда.

– Благодарю вас, Нимфодора. Материальная помощь – это свежий воздух, это глоток свободы. Вон на мне синтетическая облезлая шуба, туфельки со сломанным каблуком: я не хожу, а хромаю, сотрудники посмеиваются надо мной, хотя и сами выглядят не лучше. Садитесь на такси и быстро к зданию Верховного суда.

Нимфодора так и сделала. На это ушло всего пятнадцать минут. Раиса Матвеевна уже стояла на ступеньках. Нимфа выскочила из машины и, держа портфель за ручку, немного наклонилась вправо, показывая, какую тяжесть она держит в правой руке.

Раиса Матвеевна, как ей казалось, ждала слишком долго, не пятнадцать, а все сто пятнадцать минут и потому исполнилась злостью. Она схватила портфель, тесно прижала его к животу и тут же скрылась за дверью, к изумлению Нимфодоры. «Правильно она сделала, – решила Нимфодора. – Я бы точно так же повела себя. Зачем ей я, ей портфель нужен».

А в кабинете первого заместителя Кази Казимировича Раисы Плодожорко собрались все члены Верховного суда. Раиса Матвеевна выступила с коротким сообщением:

– Господа судьи! Благотворительный фонд кандидата в президенты Вопиющенко прислал нам семь миллионов долларов через своего доверенного лица Курвамазина… на мелкие расходы, куда включаются и личные нужды.

– Ура-а! – заревела мужская часть Верховного суда. – Наконец-то. Хоть один нас оценил. Наша-то задача в чем состоит?

– Я думаю, в хорошем, внимательном отношении к его документам, в помощи оформить их грамотно, а в совещательной комнате, когда будет решаться вопрос: быть или не быть, надо принять единственно правильное решение – быть!

– А вы уверены в этом, Раиса Матвеевна?

– Абсолютно уверена! И вы все будете уверены, как только получите по пятьсот тысяч долларов. Они-то на дороге не валяются.

– Ого! На такой гонорар можно купить машину, построить шикарную дачу и жить так, как живут члены Верховного суда в России, – сказал член Верховного суда Украины Слизняк.

– Прикажите закрыть дверь на замок, – распорядилась Раиса Матвеевна.

– Где табличка? – спросил Слизняк. – Надо указать, что мы сегодня принимаем заявления с часу дня.

Он нашел такую табличку и отправился ее вывесить. Но в коридоре уже стояли Курвамазин и еще несколько депутатов. Это были доверенные лица проигравшего выборы Вопиющенко.

Как только приоткрылась дверь, Курвамазин просунул носок ботинка между дверным полотном и наличником двери и сказал:

– Я прошу Казю Казимировича. Доложите, что это Курвамазин просит.

– Нет Кази Казимировича. Он будет позже. Извольте немного подождать, имейте совесть. Нечего лезть нахрапом, надоели, честное слово.

– Перед вами депутаты Верховной Рады…

– А перед вами судья Верховного суда – знаете, что это такое? Нет, не знаете, а коль не знаете, катитесь колбасой.

Слизняк вернулся и получил свою долю. Он был так рад, что встал у окна и начал напевать революционную песню «Вставай, проклятьем заклейменный».

– Да ты что? Радоваться надо. Мы живем в демократической стране, где сила закона, а не закон силы. А когда Вопиющенко станет полноправным президентом, права граждан еще больше расширятся. А мы кто? Мы тоже граждане, следовательно, наши права тоже поднимутся на ступень, а то и выше.

Казалось, судья Слизняк не остановится, если уж он разошелся. Но в это время входная дверь отворилась широко, до самого конца, и показался сам Казя Казимирович почти под руку с Курвамазиным. Дальше следовали другие депутаты, такие как Школь-Ноль, Заварич-Дубарич, Бенедикт Тянивяму, Пустоменко и Дьяволивский.

Все судьи тут же в срочном порядке с оттопыренными карманами направились в зал заседаний Верховного суда и расселись за овальным столом. Однако при появлении председателя пришлось встать и даже захлопать в ладоши.

– Садитесь, коллеги, – сказал председатель, усаживаясь в председательское кресло. – Раиса Матвеевна, примите заявление у господина Курвамазина. Мы завтра же начнем его рассматривать.

Окончив последнюю фразу, Казя Казимирович сделал суровое лицо и обвел всех судьей не менее суровым взглядом. А сие означало, что все должны удалиться, как положено по законам судебного этикета. Судьи удалились в совещательную комнату. Раиса Матвеевна для видимости стала просматривать каждую бумажку у Курвамазина, но после того как председатель Верховного суда моргнул ей, сгребла все бумажки и сказала:

– Завтра в десять ноль-ноль по киевскому времени начнется первое заседание, а вернее, слушание по этому делу. Казя Казимирович, следует ли уведомлять оппонента о начале слушаний?

– Обязательно уведомите, а как же. Права у всех одинаковые, что у заявителя, что у ответчика. Я сегодня на вечернем заседании Верховной Рады увижу депутата Шафрича и скажу ему об этом, – в хорошем расположении духа произнес Курвамазин. – Он мой соперник по количеству выступлений в Верховной Раде. Правда, я уже 1977 раз выступил, а он всего 77 раз. Он очень отстал. Впрочем, если хотите, я могу передать ему уведомление явиться на заседание суда.

– Нет, этого нельзя делать, – сказал Мудьведко. – Мы ему пошлем электронной почтой. Господин Яндикович ознакомится с сообщением уже через двадцать минут.

– А если он напишет встречное заявление, в котором укажет, что больше всего нарушений было со стороны команды Вопиющенко, что тогда? – спросила Раиса Матвеевна.

– Примите у него такое заявление, мы отказать не можем все по той же проклятой уравниловке. Права не имеем. Но мы его рассматривать не будем. Рассматривается только первое заявление, а на второе начхать. Мало ли, сколько заявлений поступит еще!

 

20

По желанию заявителя судебный процесс был открытым. Мало того, хорошо оплачиваемые молодые люди в оранжевых куртках окружили здание Верховного суда, создавая видимость давления, однако давления никакого не было. Это было тоже секретное соглашение между судом и оппозицией, стремившейся захватить власть.

Верховный суд тут же вынес решение: запретить публикацию данных об итогах голосования в пользу Яндиковича, что автоматически означало: итоги голосования суд признает сомнительными и до вынесения вердикта недействительными. Только суд, но не народ путем голосования, мог вынести то или иное решение. Надо сказать, что судебное заседание проходило довольно скрупулезно и создавало видимость объективности.

В течение первых двух дней судьи зашли так далеко, что уже можно было приступить к утверждению, что черное это белое, но никак не черное.

Судья Слизняк уже поднял руку и приоткрыл рот, но его сосед Свербилко ущипнул его в районе пятой точки и показал на председателя суда Казю Казимировича, который стал чаще тереть лысину, извлекать носовой платок из судейской мантии, дабы убрать пот с высокого оголенного лба. Глядя на мученическое выражение лиц Дьяволивского, Заварича-Дубарича, Курвамазина и еще одного, чья фамилия никак не запоминалась, – председатель Верховного суда сильно стукнул себя по лысине кулаком и тихо произнес: эврика.

Он тут же объявил перерыв и призвал всех судей следовать в совещательную комнату. Судьи как бы почувствовали свою вину, и им ничего не оставалось, как последовать за главным с опущенными головами, а один из них, по фамилии Личинка, так долго сморкался, что привел свой носовой платок в полную непригодность. Он вошел в совещательную комнату последним.

– А Личинка… Тычинка, – произнес Казя Казимирович, а потом улыбнулся, чтоб не обидеть добросовестного судью лишним словом «Тычинка», – вы настолько добросовестно исполняете свои обязанности, что еще немного, всего несколько заседаний, и нам придется признать победу Яндиковича. А как быть с презервативами, надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю, их что – возвращать? Собственно, я к этому готов, господа судьи. Обидно только, что все кругом берут, начиная с президента Кучумы и кончая заведующим баней Сидором Сидоровичем, а мы, великие мужи свободной независимой Украины, сидим на мели. Вы, Личинка, как думаете?

– Да я как все. Мечтаю о даче, но еще и не приступил к грандиозному строительству, только одну канавку для того, чтобы залить цемент, выкопал, и то сам на майские праздники, ну если надо, я готов пожертвовать, но, как говорил один великий юрист: ты мне друг, но истина дороже.

– На мыло такого судью, – вынесла вердикт судья Раиса Матвеевна. – Вы согласны, товарищи?

– На мыло, на мыло судью!

Взрыв негодования был единодушным. Личинка, бывший комсомолец, бывший член партии большевиков, привык подчиняться коллективному мнению, и хоть довольно часто его тянуло к буржуазному, индивидуальному способу мышления, все же в самый важный момент он охотно демонстрировал коллективное мышление. И сейчас он поднял обе руки кверху.

– Я с вами, товарищи! – произнес Личинка и чуть не заплакал. – Только я хотел бы знать, в чем моя вина. Может, я не туда смотрю, не так сижу, не так моргаю, не так киваю головой, – говорите, не стесняйтесь. Нет такого человека, который был бы неисправим до конца дней своих. А потом, мне всего лишь пятьдесят, кстати, вчера исполнилось, и никто из этой оранжевой сволочи меня не поздравил.

– Как не поздравил? – возмутилась Раиса Матвеевна. – Судья Личинка, Варварий Варварович, ну-ка посмотрите мне в глаза! От кого вы получили пять пачек… чая в экзотической упаковке, а?

– Я имел в виду лично, чтоб потрясти ручку, чмокнуть в лысину. Там среди этих оранжевых есть и женская особь, молоденькая такая: мне бы в дочери сгодилась.

– Господин Личинка! Вы не только судья, но и философ. Это похвально, конечно, но давайте как-то так: и нашим, и вашим, – вынес свое заключение председатель Верховного суда.

– Как это «и нашим, и вашим»? Только нашим, только тем, кто нам через Раису Матвеевну вручил эти так называемые пачки, – грозно произнес самый крупный, в смысле фигуры, судья Бомбовоз.

В совещательной комнате установилась привычная тишина. Такая тишина царила, когда судьи, не имея совершенно никакой работы, дремали в своих креслах, поскольку в Верховный суд очень редко когда обращались граждане свободной и нищей страны.

Казя Казимирович, отягощенный этой тишиной именно сейчас, когда на весах находилась судьба страны, поднял голову и уже раскрыл рот, чтоб произнести знаменитую фразу: быть или не быть, как все тот же философ Личинка поднял руку почти до потолка.

– Пожалуйста, Варварий Варварович, что вы хотите сказать?

– Я хотел спросить, а не сказать.

– Спрашивайте. Я разрешаю.

– В чем же моя вина, Казя Казимирович?

– Ах, в чем ваша вина… так вот: к чему было голосовать за то, что принимается и встречное заявление, заявление ответчика, по чьей вине сфальсифицированы итоги голосования? Короче: Яндикович тоже подал заявление, в котором указывается на многочисленные нарушения, в особенности в западных областях. Я спросил, кто за то, чтобы принять это встречное заявление, поднимите руку. И вы первый подняли руку, да еще так высоко, чтоб все видели. Я чуть и сам не поднял руку, но мне хватило мужества опомниться.

– Ну, так что же? Разве я не могу выразить свое особое мнение? Конституцией это не запрещено.

– Ваша вина, Варварий Варварович, заключается в том, что вы, не глядя на председателя, подняли руку первым. Что получилось? А получилось то, что остальные могли подумать, что раз вы, сидящий рядом со мной, подняли руку «за», то и я поднял руку «за» еще раньше вас. Тут простой обман зрения. Таким образом, все проголосовали за включение встречного иска, с которым никто не знает, как теперь быть.

– Гм, как быть, как быть, – соображал Личинка и тер подбородок. – Ага, нет ничего проще. – И уже громко, встав, что свидетельствовало об исключительной истине, заявил: – Не рассматривать встречное заявление. Пусть оно лежит на дне наших архивов до тех пор, пока какой-нибудь умник-правдоискатель не станет копаться в хламе истории, дабы сказать: все было не так, все было наоборот. Но такое явление бывает не чаще одного раза в столетие.

– А что, в его тезисе есть рациональное зерно, как вы думаете, товарищи? – спросил председатель своих коллег.

– Я поддерживаю полностью и должен заявить следующее: у нашего коллеги Личинки природный талант юриста, его именем может гордиться страна. Если бы не Казя Казимрович, с его мудростью предвидения, о чем свидетельствует его приглашение всех нас в эту совещательную комнату, то быть бы Варварию Варваровичу председателем суда. – Судья Клещ впился глазами в председателя, затем обвел взглядом всех судьей и только после этого остановился на восторженном лице Личинки. – Ты-то сам что думаешь, Варварий Варварович? Сколько можно ходить с опущенной головой, скажи на милость? Выше голову! Если место здесь занято, то в Конституционном суде место председателя вскоре освободится. Там тебе и место, Варварий Варварович. А что касаемо существа дела, то я предлагаю простой вариант: выйти сейчас к заинтересованным сторонам и объявить о том, что результаты выборов 21 ноября признаются недействительными ввиду многочисленных нарушений одной из сторон. Все.

Раздались аплодисменты. Однако мудрость председателя оказалась выше аплодисментов. Он сказал:

– Будем считать, что мы сегодня, здесь, сейчас пришли к единодушному мнению и соглашению о том, что надо назначать новые выборы, но объявить об этом не раньше третьего декабря. Нас транслируют на всю страну, на весь мир, в самых дальних уголках планеты люди смотрят на наши озабоченные судьбами страны лица, поэтому спешить не будем, помня хорошую поговорку: поспешишь – людей насмешишь. Кажется, все мы обговорили, у нас еще минут десять свободного времени, и поэтому я предлагаю по чашке кофе: мозги лучше работают.

Он нажал на кнопку звонка, и тут же девушки в белых фартучках внесли подносы с дымящимися чашками кофе «арабика».

Судья Личинка, как только опустошил вторую чашку, тут же, не мешкая, поднял руку и потребовал пристального к себе внимания.

– Пардонюсь, как говорится, но у меня возникла гениальная идея, которой грешно не поделиться. Мою идею можно продать, и это будет выглядеть вполне законно, учитывая, что у нас цветет и пахнет рыночная экономика. Если бы я был эгоистом, как некоторые мои коллеги думают, я бы не стал делиться этой идеей со всеми, а воспользовался бы лично в своих корыстных целях. Мне бы еще чашечку кофе … – Ему тут же поднесли, он тут же выпил, выпил залпом и поцеловал в донышко. Это было нечто новое в его поведении, поэтому коллеги стали очень внимательно прислушиваться к каждому его слову. – Итак, моя идея состоит в том, что кандидата в президенты Яндиковича поддерживают пенсионеры, инвалиды и прочие немощные старперы, которым он поднял пенсии и другие виды материального благополучия. Они за него горой. А так как их не один миллион, а целая часть общества, должно быть, миллионов восемь, не меньше, то может получиться так, что и в следующий раз он выиграет.

– И хорошо, нам еще заработок: мы и в следующий раз вынесем решение о повторном голосовании, – произнес судья Клещ.

– Да сколько раз можно выносить решение? – раздался чей-то голос.

– Не переживайте, – сказал судья Личинка. – Когда выиграет выборы Вопиющенко, Яндикович подаст свой иск: нам все равно придется заседать. Но я полагаю, нам нужна победа Вопиющенко. Потому я перехожу к самому главному, слушайте внимательно. Для того чтобы победа в следующем туре президентских выборов досталась Вопиющенко, надо лишить права голоса стариков… законным путем.

– Как это?! – воскликнул председатель Верховного суда.

– Как это? – задавали вопрос все по очереди.

– Все очень просто, – ответил Личинка. – Надо подсказать им, чтоб через свою фракцию, через свой блок или объединение, как их там, Верховная Рада вынесла решение об уменьшении открепительных талонов в десять-пятнадцать раз, а это автоматически значит: голосовать можно только на избирательном участке. А по открепительным талонам разрешить только инвалидам первой группы и тем, кто лежит на операционном столе.

– Ну и что же? – спросил председатель.

– Как что же? Миллионы избирателей не примут участия в голосовании. Старики, больные, женщины на сносях, те, кто дурно чувствует себя, – разве вся эта многомиллионная масса пойдет на избирательный участок, чтоб проголосовать за Яндиковича или Вопиющенко? Да никогда в жизни. Вот и получится: и волки сыты, и овцы целы.

– Мудро, просто, понятно, ничего не скажешь, – вынес приговор председатель. – Поговори с этим, как его, с Курвамазиным, он все сделает как надо. Парламент такое решение, безусловно, вынесет. И еще сделает так, что все фракции за это проголосуют.

– Юлия Болтушенко и ее блок воздержатся.

– Это ее конституционное право.

– Пора уже, нас ждут, – сказал Казя Казимирович.

 

21

Ничего нет в жизни более нудного и скучного, чем судебный процесс любой инстанции. Как строительство здания состоит из отдельных малозначительных, но необходимых трудовых операций, которые скучны для постороннего глаза, даже если они выполняются с прилежанием и любовью, так и судебный процесс состоит из скучных мельчайших нюансов, неожиданных, совершенно пустяковых на первый взгляд вопросов, кажущихся малозначительными, на которые в обычной жизни человек не обратил бы внимания. Но… так же, как красивое здание, сданное в эксплуатацию и состоящее из этих самых кирпичиков, так и справедливый судебный вердикт может быть вынесен только после кропотливой, скучной работы судьи, как это имело место в Верховном суде. Тем более что рассматривался важный вопрос – кто же более достоин президентского кресла.

Копаться в судебных дебрях мы не станем: это скучно. Но нельзя не сказать, что представители Вопиющенко в суде вели себя спокойно, до невероятности уверенно, так как они хорошо знали: судьи на их стороне. Эти самые кирпичики, из которых и состоит судебная пирамида, подбирались и укладывались особым образом. Антипод справедливости был так правдив, ложь настолько выглядела истиной, здание лжи настолько было прочным, что даже зарубежные адвокаты не сумели его разрушить.

У Вопиющенко по итогам второго тура голосования было на миллион меньше голосов, чем у Яндиковича. Эти данные представили работники Центральной избирательной комиссии.

– Гражданин судья, я с трудом пробрался сегодня в зал заседаний, – заявил представитель ЦИК Головомойко. – Оранжевые революционеры окружили здание Верховного суда и никого не пропускают. А когда появилась Юля, начались дикие крики «ура», пляски, похожие на пляски смерти, я едва спасся, меня едва не разорвали. Я прошу запретить любые демонстрации у здания суда. Это давление на суд. Кроме того, нам здесь в этом зале сесть негде: журналисты, поддерживающие оранжевых, заняли весь зал.

– Врешь, Головомойко. Это не давление, это признак демократии, а мы за демократию боремся, – заявил оранжевый Курвамазин.

Казя Казимирович удовлетворил первый иск работника ЦИК и предложил покинуть зал судебных заседаний некоторым журналистам и просто зевакам, дабы освободить место для работы членов избиркома.

А вот что касается запрета на безобразие уличных революционеров в оранжевых куртках, поддерживающих Вопиющенко и считающих его уже президентом, то тут судьи не на шутку переполошились. Выручила все та же Раиса Плодожорка. Она гордо, как римлянка, задрала голову и спросила:

– А как вы думаете это сделать? К кому мы должны обращаться, кто будет исполнять наши решения? Может, вы возьмете мечи и разгоните толпу оранжевых? Сделайте это, Верховный суд возражать не станет. Однако не следует забывать, что это признак демократии. Представители Яндиковича тоже могли бы принять участие в митинге и одобрить справедливое решение суда, однако их нет.

– Решение Верховного суда о запрете давления на суд будет исполнять милиция и другие правоохранительные органы, – сказал представитель ЦИК.

– Ну и обращайтесь к ним, в чем дело, кто вам мешает?

– Я тоже считаю, что есть правоохранительные органы и пусть они этим вопросом занимаются, хотя демонстранты в оранжевых куртках нам мешают, но их так называемое давление не повлияет на решение Верховного суда. Суд отклоняет это ходатайство. Будут ли другие предложения членов Верховного суда? Нет других предложений? Нет, единогласно. А что касается заявителя, то судебная палата принимает те заявления, которые касаются Луганской и Донецкой областей, к производству. Также мы принимаем жалобы на проведение голосования по открепительным талонам. Остальные жалобы не принимаются.

– А что может быть остальное? – спросил представитель Яндиковича Шафрич.

– Прошу соблюдать дисциплину и порядок, – призвал председатель.

Судьи делали вид, что отменить результаты выборов второго тура, состоявшегося 21 ноября, нельзя. И вот тут-то оранжевые пошли в атаку; они наперебой доказывали свою правоту, трясли бумажками, якобы полученными с мест, где говорилось о нарушениях, доказывали, что Яндикович вознамерился совершить государственный переворот и избрал для этого хитрый ход – второй тур выборов, хотя лидер нации Вопиющенко победил еще в первом туре голосования.

– Мы просим расширить количество юристов, представляющих интересы законно избранного президента Вопиющенко.

Судьи почесали затылки и для видимости раскашлялись, но согласились с заявлением великих юристов Курвамазина и Заварича-Дубарича.

Доверенным лицом стал молодой бюрократ и выдающийся демагог Заварич-Дубарич, готовый доказывать, что белое это вовсе не белое, а черное, серое или еще какое, до тех пор, пока ему не скажут: ладно, согласны, только отстань.

В первом же своем вступительном слове он страстно доказывал, что подсчет голосов ЦИК надо аннулировать, поскольку они не говорят о победе Вопиющенко. Вначале даже судьи улыбались такой юридической наивности и гражданской наглости, но затем постепенно стали сосредотачиваться, хватать перья и что-то заносить в свои талмуды, кивать головами в знак согласия и одобрения.

– А может, нам следует объявить перерыв? – сказал Казя Казимирович, приподнимаясь с кресла. Но тут поднял руку депутат Гивриш, представитель Яндиковича, набравшего на миллион голосов больше своего конкурента.

– У меня вопрос к представителю оранжевых Заваричу-Дубаричу.

– Ах, извините, пожалуйста, – проявил несвойственную ему вежливость председатель Верховного суда. – Прошу.

– Скажите, господин Заварич-Дубарич, на каком основании вы предлагаете признать недействительным протокол Центральной избирательной комиссии, подписанный всеми заинтересованными сторонами?

– На том основании, что победил Вопиющенко, а не Яндикович, – ответил Заварич-Дубарич.

– Подсчет голосов говорит об обратном, – сказал Гивриш.

– Идите и обратитесь к толпе, к народу, они вам скажут, кто победил. Вон, оранжевые флаги развеваются прямо под окнами. Там много тысяч… демонстрантов.

Следует признать, что депутат Верховной Рады Заварич-Дубарич на каждый вопрос давал четкий ответ. Он производил впечатление юриста довольно высокой квалификации, хорошо знал законы и лазейки к этим законам и то, как, уцепившись за тот или иной закон, низвести его к нулю, доказать, что он давно утратил силу, поскольку есть масса других законов, принятых Верховной Радой. Он мог бы заслужить уважение в обществе, если бы не одно для всех заметное «но». Разделяя взгляды своего кумира Вопиющенко и претендуя на солидную должность после избрания последнего, Заварич-Дубарич перевернул конституцию страны и свод всех законов, стараясь заставить работать на одного человека – Вопиющенко. Отсюда квалифицированная ложь, иногда похожая на правду, отсюда и правда, так похожая на пустой звук, что глядя и слушая Заварича-Дубарича, поневоле думаешь: откуда все это? Это трезво мыслящий юрист или подметка Вопиющенко, достоинства которой могли быть оценены по заслугам только после прихода к власти Виктора Писоевича?

Как никогда ранее и никогда позже, Заварич-Дубарич смахивал на профессора, доктора юридических наук, хотя не имел даже среднего образования. А диплом юриста купил. Он был такой же профессор, как когда-то Сталин, можно сказать, имел высшее образование, не имея среднего.

Чтоб не совсем обидеть будущего министра юстиции Украины, признаем: Заварич-Дубарич был профессором лженаук. У представителей Яндиковича не было таких профессоров. Наоборот, у них было много недостатков. К этим недостаткам можно отнести немногое, вмещающееся в нескольких словах, а именно – честность, правдивость, вежливость, скромность, порядочность.

Это бросилось в глаза оранжевым и было воспринято ими как слабость. Должно быть, этот недостаток тянулся от самого кандидата в президенты Яндиковича, который стремился выиграть выборы честным путем, в отличие от своего соперника, который уже присягал на верность народу в присутствии жалкой кучки парламентариев-единомышленников и все время твердил, что он их уже выиграл.

Чтобы избавить того, кто будет читать эти строки, от невыносимой скуки, перенесемся в конец этого позорного судилища: оно состоялось в первых числах декабря. Казя Казимирович, в присутствии всех судьей огласил вердикт, обрадовавший одних и приведший в неописуемый ужас других. А именно: признать выборы сфальсифицированными и назначить третий тур на 26 декабря. Каким бы несправедливым было это решение, оно не подлежало обсуждению или, точнее, обжалованию. Вердикт был окончательный и обжалованию не подлежал.

Ни в одной стране мира, включая и Гвинею Бисау, никогда не было и не могло быть третьего тура выборов главы государства. Такое возможно только в комедии Гашека.

Виктор Писоевич вместе со своей командой поспешил на майдан, где его встречала та же ревущая толпа оранжевых, чтобы объявить радостную новость: победа Яндиковича признана Верховным судом незаконной. Тут же были названы все судьи поименно. Толпа, накачанная наркотиками, продолжала реветь от восторга даже тогда, когда лидер нации увел своих единомышленников в один из ресторанов Киева, где на чьи-то деньги был заказан шикарный ужин.

На банкет были приглашены редакторы некоторых газет, журналов и телевидения. Уже в газете «Вечерний Киев» публиковалась восторженная похвала лжи.

 

22

Постановление Верховного суда о проведении третьего тура выборов было не только нарушением конституции, но и всяких норм морали. Украинская фемида дала понять обществу, что президентом должен быть избран зять Америки Вопиющенко. Галичанских националистов в лице своего зятя поддержала Америка, а Россия превратилась в пассивного наблюдателя – вот почему время работало на них. И вообще, что-то произошло, что-то переменилось, даже ветер дул не в ту сторону. Подобно тому, как крысы вылезают из своих нор, когда наступает темень, чтобы поохотиться, отыскивают мешок с крупой и без труда прогрызают ткань, а то и дно деревянного ящика, где хранится зерно, точно так же разные политические объединения начали выползать и лепиться к Вопиющенко. В их головах произошло смещение в сторону западного вектора, тесно связанного с украинским национализмом. Даже католическая церковь не осталась в стороне: священники начали благословлять тупых амбициозных захватчиков власти в полной уверенности в том, что сам Папа римский дал добро на такое благословение. Уж церковь-то должна быть вне политики, ибо политика – это кладовая грязных технологий, где отсутствие совести и чести является основным пропускным билетом для тех, кто хочет добиться власти. Неважно, каким путем, хотя, как правило, нечестным.

Вскоре Верховной Радой был принят губительный для Виктора Яндиковича пакет законов, который лишил его победы на выборах 26 декабря в третьем туре. Самое удивительное то, что за этот пакет проголосовали все, кроме Юлии Болтушенко и ее фракции. Даже сторонники Яндиковича подняли руки «за», а когда опомнились, уже было поздно. Лидеру оранжевых везло, как Наполеону. Верховная Рада отправила в отставку всех членов ЦИК и назначила новых – сторонников Вопиющенко. Председателем ЦИК был утвержден прихвостень команды Виктора Писоевича Ярослав Дунькодович. Серенький, ничтожный, с бегающими глазами, Ярослав приложил все свои более чем скромные способности, дабы доказать свою преданность лидеру нации. Он спал четыре часа в сутки, как ленинский головорез Дзержинский, когда брал в заложники невинных женщин и детей и лично расстреливал их, не оставляя никого в живых. А чтобы не засыпать на ходу, Дунькодович пичкал себя наркотиками. В течение каких-то двадцати дней было напечатано около сорока миллионов избирательных бюллетеней и чуть-чуть открепительных талонов для видимости. Старичок-живчик сумел сплотить работников, готовых положить живот свой за лидера нации Писоевича, в одну монолитную команду и направить ее в нужное русло, чтоб никто не мог сомневаться в результатах голосования.

– Мы должны выполнить свой долг. Мой предшественник, царствие ему… простите, дай ему Бог здоровья, допустил непростительную ошибку при подсчете голосов в пользу Яндиковича. А мы не должны, не имеем права. Раз народ требует, кто может пойти против воли народа? Вон шахтеры приезжали на вокзал. Побыли около двух часов и разъехались по домам. Они-то понимали, что силы народа на стороне лидера нации. Вопиющенко! Вопиющенко! – начал он скандировать, и не все члены штаба избирательной кампании поддержали своего нового председателя. Он еще больше усилил бдительность, а с нею и работоспособность.

Отныне все работало на команду Вопиющенко: Верховный суд, многотысячная толпа оранжевых, Верховная Рада, церковь, прокуратура, средства массовой информации, так называемый ученый мир. Милиция и внутренние войска, возможно, ждали указания своих непосредственных начальников, но никакой команды не поступало: начальники-силовики давно были в сговоре с Писоевичем, надеясь сохранить свои должности. Что касается действующего президента Кучумы, то он сидел в своем кресле и дрожал, как осиновый лист, не предпринимая никаких шагов по защите конституции. Последовала блокировка правительственных зданий и администрации президента. Если молодые люди в оранжевых куртках и стучали металлическими прутьями по пустым металлическим бочкам и этот звук рвал барабанные перепонки, если никого не пускали на работу и не выпускали тех, кто уже там находился в здании, то это тоже делалось мирными средствами. Молодежь в оранжевых куртках стояла сплошной стеной, в несколько рядов, и выкрикивала лозунги не только добросовестно, но и фанатично. Да и вид был у всех фанатичный. Надо признать, что дирижеры оранжевой революции работали под руководством шахматиста мирового масштаба Пробжезинского и потому умело подливали масла в огонь. Они ежедневно приходили на майдан и внушали восторженной толпе, всегда одинаково накачанной, всегда одинаково ревущей, что благодаря им, стоящим здесь в любую погоду, Украина вдруг стала известна всему миру как государство, в котором народ жаждет свободы. Именно их лица смотрят такие же молодые люди по телеканалам во всем мире, не исключая далекую страну Австралию.

– Все, наша победа окончательна и бесповоротна, – стал утверждать Пинзденик, – дело лишь во времени. Можно расслабиться.

– Не совсем так, – возразил Петро Пердушенко. – Нам предстоит достойно провести выборную кампанию в конце декабря. И провести эту кампанию так, чтоб комар носа не подточил.

– О, разумеется, – согласился Дьяволивский. – Я, как и прошлый раз, на Львовщину не поеду, мне там делать нечего. Мои земляки проголосуют правильно, даже за тех, кто в России на заработках, за инвалидов, за женщин, которые рожают в этот день детей, за больных гриппом и тех, кто по пьянке сломал или вывихнул ногу. Вы меня пошлите в Донецк, в Луганск, а то и в Харьков, я там наведу порядок.

– Мы туда уже направили десятки тысяч своих людей, – сказал Бздюнченко, правая рука лидера нации.

– И все же… мне бы… как бы это сказать, – почесывая ухо, мямлил Дьяволивский. – Видите, в чем дело, в прошлый раз хулиганы напали на меня и угрожали отрезать… мое достоинство. Я мужественный человек, весь в отца, а мой отец, родив меня, всю жизнь провел в сибирских лагерях, и все же, когда меня окружили со всех четырех сторон, у меня коленки стали дрожать. И не потому, что я слабый человек, нет, просто так, сами по себе начали трястись. И вот тогда стал вопрос ребром: либо я, либо революция. Я, конечно, выбрал революцию и уже стал читать молитву, но вдруг послышался сигнал, а затем показалась машина с работниками милиции. И бритоголовые разбежались, моя жизнь была спасена. К чему я все это говорю? Да к тому, что, может быть, для людей моего уровня следовало бы выделить охрану, да и нам выделить по два пистолета.

– Трус, – произнесла Юлия убийственную фразу. – Да знаете ли вы, что я, женщина, прорвалась в логово ОМОНа, который в четыре шеренги выстроился перед администрацией президента и был вооружен до зубов. Я этим красивым ребятам еще несколько роз подарила. Конечно, я ждала, что кто-то из них подойдет и со спины обнимет за шею и начнет давить до тех пор, пока не перекроет мне дыхание. Однако же ничего подобного не произошло. Кстати, я заявляю о своей поездке в Донецк. Вы знаете, что там меня больше всего ненавидят. Лютой ненавистью. И, тем не менее, я поеду. Прямо на митинг. И выступлю у них на митинге. А если на митинг не пустят, выступлю на телевидении: есть у них такой канал, «Украина» называется. Мне никакой охраны не надо. Если со мной депутат Турко-Чурко поедет.

Депутат Турко-Чурко, всегда клеившийся к Юлии, срочно достал носовой платок и поднес его к носу. Он елозил в районе ноздрей до тех пор, пока не чихнул, но добросовестно, аж подпрыгнул на месте.

Юлия посмотрела на него. Глаза ее хитро заблестели, а один из них, уловив улыбающееся лицо Пердушенко, многозначительно моргнул.

– Не стоит рисковать своей жизнью ради этих бритоголовых, – произнес он, поглядывая на депутата Турко-Чурко. – Если что, я сам могу поехать, для меня это не составит никакого труда.

– Я поеду, но только при условии, что вы не будете отправлять меня в Крым, – сказал Турко-Чурко. – В Крыму меня принимают за русского. Они, проклятые, знают мою настоящую фамилию. В прошлую выборную кампанию, когда я был в Симферополе, они мне задавали один и тот же вопрос: скажите, как вы из Турчанкина превратились в Турко-Чурко? Что я мог сказать? Я сказал так, как есть: в украинском парламенте негоже носить русскую фамилию. Есть у нас один Курвамазин и хватит. И то, я ему давно предлагаю сменить фамилию или урезать ее. Я подозреваю, что депутат Пердушенко вовсе не Пердушенко, а Пердушенков. Вот какие дела, господа.

Депутаты все еще балагурили, шутили, над кем-то посмеивались. Но, как и всякому делу, этим забавам пришел конец. Майкл Пробжезинский вместе с Бздюнченко ворвались в зал заседаний и прямо заняли стол президиума.

– Виктор Писоевич занят, он на процедурах, – сказал Бздюнченко, раскладывая бумаги. – Его жена Катрин прислала Майкла, который проведет сейчас инструктаж, как нам вести себя на избирательных участках. Пожалуйста, Майкл.

– Ми надумаль, ми решиль, – произнес Майкл, а потом перешел на более простой язык, когда сочетание английских слов с русскими дают общую картину в той или иной области, если слушатели специалисты в рассматриваемой области.

Вопрос шел о жульничестве на выборах, а слушатели были отменные жулики в этом вопросе. Причем не надо считать, что жулики это так уж и плохо, особенно если речь идет о захвате власти и тем более таким, невиданным ранее путем – путем мирной, нежной оранжевой революции, когда революционеры как бы упрашивают противную сторону: ну уйдите, пожалуйста, освободите нам место. Мы хотим тоже порулить.

– Согласно решению ЦИК на каждом избирательном участке будет один представитель то ли в качестве секретаря, то ли в качестве председателя от нашего будущего президента и один от Яндиковича, тоже претендующего на пост президента. Кроме этого, вокруг избирательных участков должны находиться наши ребята в оранжевых куртках, в крайнем случае в оранжевых шарфах. У каждого нашего представителя должно быть достаточное количество денег для подкупа избирателей, а также спиртного, особенно в сельской местности, где мужик за стакан водки родину продаст, не то что голос отдаст за нашего президента. В ход должно пойти все: лесть, уговоры, угрозы, подкуп, запугивание, обещания, прием в Евросоюз, где люди купаются в роскоши, и все, что только пригодится для нашей окончательной победы. А вот еще: никакие протоколы не подписывайте на избирательных участках. Сторонники Яндиковича будут их составлять для того, чтоб подать потом в Верховный суд. А это лишние расходы. Мы судьям и так уж дали возможность обогатиться. Мой отец Збигнев говорит, что двадцать три миллиона – это слишком. Можно было обойтись и пятью миллионами. Кто предложил такую сумму?

– Я предложил, – сказал Курвамазин, вставая с места.

– Они что, запросили такую сумму или вы им сами предложили?

– Ммм, так сложилась ситуация. Я боялся, что если назову маленькую сумму, то главный судья Казя Казимирович скажет: подумаем. А это значит – будем думать в течение… года. А когда я пообещал пятнадцать миллионов только ему одному, у него аж пот на лбу выскочил и он тут же пожаловался на слух и трижды попросил, чтоб я повторил названную цифру. Согласно статье номер… конституции, они не должны просить у нас денег, чтоб решить в нашу пользу жалобу Яндиковича, я в этом уверен. Это говорю я, Курвамазин, который на сегодняшний день выступил в парламенте уже 1999 раз.

– Хорошо. Еще вопросы будут?

– Несомненно, что в восточных областях постараются доставить всех инвалидов и больных, а также женщин на сносях на избирательные участки своим транспортом. Что делать?

– Надо, чтоб этот транспорт не работал. Водитель может лыка не вязать, колесо может быть проткнуто ножом или другим острым предметом, дорога повреждена. А что касается сельской местности, там никакого транспорта нет. Делайте все возможное и невозможное, чтоб старики не приняли участие в голосовании. Кроме того, ваши так называемые бритоголовые мальчики страдают хорошим качеством и грех было бы им не воспользоваться: они любят горячительное. Ну и заливайте им глотки до потери пульса. Есть еще вопросы?

– Господин Пробжезинский, откуда вы так хорошо знаете традиции славян? – расхохотался Пердушенко.

– Я потомок славян, хоть и родился в Америке. Мой отец чистокровный поляк. А поляки не очень-то симпатизируют русским, вы, должно быть, это хорошо знаете.

– Конечно, – сказала Юлия, – русские освобождали Украину от польского рабства, вы и украинцев не жаловали, не так ли?

– Госпожа Болтушенко, давайте не будем. Кто старое вспомнит, тому глаз вон. Кажется, такая поговорка в России и на Украине. И поставим на этом точку. Если ко мне нет больше вопросов, я отправляюсь к президенту. Гуд бай!

 

23

В штаб Виктора Яндиковича позвонил опытный человек и, не называя своей фамилии, сказал:

– Что же вы наделали? Мне трудно согласиться с тем, что среди ваших единомышленников в Верховной Раде нет умных людей, которые могли бы разгадать хитрый ход своего оппонента. И, тем не менее, вы поддались этому обману, попались, так сказать, на дешевую удочку.

– Что такое, в чем дело, где мы могли ошибиться?

– Вы проголосовали за политические реформы в пакете, то есть в целом, в котором речь шла, в завуалированной форме, правда, о лишении голосов около семи миллионов избирателей, в основном людей старшего поколения. А это же ваш электорат, ваши избиратели.

– Да? Разве? А почему? Постойте, постойте, я, кажется, начинаю соображать. О Господи, да это действительно так. Где же был наш Гивриш, наш Кановалюк, Шафрич, они что, думали тем местом, на которое садятся, или головой все же? И что теперь делать? Подскажите, ради Бога, история вас не забудет.

– Утопающий за соломинку хватается, и, как ни странно, такой способ выплыть может быть кстати. Обращайтесь в суд.

– Какой суд? Суд Вопиющенко купил за тридцать миллионов долларов. Там одни иуды – христопродавцы. Обращаться в суд – бесполезная затея.

– В Конституционный суд. Там одни старики, они на вашей стороне, их еще никто не подкупил. Они, бедные, сидят без дела и невероятно скучают. Дайте им работу. Денег у вас, правда, нет, но по торту каждому подарить можете, не так ли?

– Да, мы не так богаты, как оранжевые. Нам помочь некому. Вся надежда была на Россию, но, похоже, у России своих проблем хоть отбавляй. А за спиной Вопиющенко Америка, он ее зять. Американка Катрин уже заказала наряды в Париже. Она уже супруга президента, несмотря на то, что у так называемого президента не хватает двух миллионов голосов…

– Вы могли обойтись и без помощи России, у вас своих бизнесменов полно. А среди этих бизнесменов полно русских ребят; почему они вам не помогают? Объясните, что когда придет к власти Вопиющенко, им несладко придется.

– Они тогда начнут размахивать руками и говорить примерно так: а где же вы были раньше, почему не пришли и не сказали? Ну да Бог с ними. Значит, нам в Конституционный суд? Гм, от имени избирательного штаба, что ли?

– От имени депутатов. Не затягивайте только. – И неизвестное лицо повесило трубку.

Такое заявление в Конституционный суд было подано после десятого декабря за подписью около пятидесяти депутатов Верховной Рады.

Старушка Владислава Кирилловна долго крутила заявление, написанное на трех листах с многочисленными подписями, и, наконец, сказала:

– Приходите на следующей неделе, мы немного разгрузимся от всяких дел и тогда начнем балакать. Тут, видите, целая гора заявлений и жалоб от граждан и организаций по всякому поводу и без повода, как, скажем, это: экскаватор рыл котлован и повредил водопроводную трубу, граждане остались без воды. Вот они решили, куда бы вы думали обратиться? В Конституционный суд. Или еще. Женщина пишет: «Пымала мужа с другой бабой, вынесите, пожалуйста, решение отрезать ему яйца». Так и написано: яйца. А что касаемо вашего заявления, в нем, конечно, затронута судьба страны, но давайте… повременим. Страна никуда не денется, и ее судьба не минует ее. Что ей предназначено свыше, то и сбудется. Короче, не гоните лошадей.

Депутат Гивриш достал свое депутатское удостоверение и ткнул в нос старушке. Старуха вздрогнула и спросила:

– Так вы оттуда?! Ну и каша же у вас там! Я смотрю, как вы деретесь, и смеюсь до упаду. Кажется, вы ничем не отличаетесь от той бабы, которая просит Конституционный суд отрезать ее мужу яйца. Честное слово. Это же стыд и срам. Я бы, будь моя воля, взяла метелку и метелкой по кумполу. Каждого, невзирая на звания. Правда, некоторые мне нравятся. Вот Синоненко, Шафрич, Каноненко, Гаврош…

– Гивриш, а не Гаврош, – вот я перед вами.

– Рази? О, тогда давайте вашу жалобу, я на днях, через недельку-другую, передам председателю Конституционного суда.

– Это надо сделать сегодня же, немедленно, дорога каждая минута, – сказал депутат Гивриш.

– Сегодня? Да вы что, как это можно сегодня, если у председателя насморк? Он хоть и председатель, а в то же время он еще и… человек, правда, очень сильная натура: даже с насморком подписывает решение Конституционного суда. Правда, в последнее время у нас никаких решений не было. Вот если бы Кучуму свергли раньше времени, мы бы это так не оставили. Наш председатель с Кучумой – друзья, кумовья.

– Я сейчас наберу его номер, – сказал Тарас Черновол и достал мобильный телефон.

Заявление о грубом нарушении конституционных прав граждан пожилого возраста, которые лишались возможности принимать участие в голосовании за того или иного кандидата в президенты, было принято к производству, но изучалось до самого того дня, когда проходили выборы. Подслеповатые старики спорили о том, что не там поставлена запятая, что не так составлено предложение, что подавшие иск безусловно правы и надо выносить справедливое решение, но как бы не напортить при этом, а проще говоря, как поступить, чтоб получилось: и нашим, и вашим.

Председатель Конституционного суда, будучи очень осторожным человеком, очень боязливым, стал связываться с судьями других стран и просил их дать ему совет. Надо отдать должное, никто из судей западного мира не сказал, что Верховная Рада приняла конституционное решение. Такое в западном мире просто невозможно, равно как невозможно доказать, что белое это вовсе не белое, а черное. Председатель Конституционного суда Польши посоветовал вынести окончательное решение, справедливое с юридической и человеческой точки зрения, за день до голосования. В этих условиях получится и нашим, и вашим.

Председатель Конституционного суда от души поблагодарил коллегу, тут же собрал судейский кворум и высказал свое мнение по поводу решения Верховной Рады:

– Я пришел к выводу, что это незаконно. Никто не имеет права лишить голоса кого бы то ни было. У нас даже заключенные принимают участие в голосовании. Прошли те времена, когда зэки были лишены права голоса.

– Так их никто не лишает, – заявила судья Мотылица. – Сократилось только количество бюллетеней голосования на дому. Я считаю, что это правильно.

– Ексакустодиана Елизаровна, представьте: вы передвигаетесь при помощи палочки, и для того, чтобы добраться до избирательного участка, вам придется потратить двенадцать часов, а то и все шестнадцать. Пойдете вы голосовать? Да ни за что в жизни. Или вам нужно поехать еще дальше, в районный центр, например, к нотариусу заверить документ. Да на кой вам это нужно? Да вы лучше отдадите последнее яйцо от старой курицы тому, за кого хотели бы отдать свой последний голос, чем топать в такую даль. А как вернуться обратно?

– Тут вам и свобода: хочу – пойду, не хочу – останусь дома.

– Все так. Но Вопиющенко все равно победит. Деньги – это сила, а у него много денег, за его спиной богатая Америка. Это не то что Россия, – выразил мнение судья Винтовка-Патрон. – Как мы потом будем жить: Вопиющенко мстительный и злопамятный человек. Надо сделать как-то так, чтоб и овцы были целы, и волки сыты.

Председатель склонил голову на согнутую кисть руки, потом поднялся с кресла и начал прохаживаться по залу, заложив руки за спину. Все члены Конституционного суда знали, что Андрей Петрович в этой позе принимает очень ответственное, судьбоносное решение для украинского государства, и добросовестно молчали.

Сделав несколько разворотов из конца в конец, он вдруг произнес:

– Мы можем вынести решение за день до голосования. Наше решение не может быть воплощено в жизнь: слишком мало времени для этого. Ну, может быть, в Киеве и других крупных городах старики и больные смогут воспользоваться, а что касается периферии, этой тьмутаракани, то об этом не может быть и речи. Вот и получится: и нашим, и вашим. Какая сторона тогда сможет нас обвинить, скажите? А никакая! Вперед!

Вместо ответа судьи захлопали в ладоши: председатель оправдал их надежды.

Так оно и вышло. Многие избирательные участки получили это решение к вечеру, за десять часов до начала голосования, и уже решительно ничего не могли сделать. Но большинство избирательных участков на местах вообще ничего не получило. Утка была запущена, но эта утка тут же была похоронена, хоть и никто не мог бы сказать, что она не была запущена.

Приняв такое решение единогласно, Конституционный суд тут же направил свое решение в ЦИК. Оно попало в руки председателю ЦИК Ярославу Дунькодовичу. Прочитав текст, Дунькодович кисло улыбнулся и произнес: сумасшедшие. Нормальные люди такое решение принять не могут.

– Передайте это в областные штабы, – сказал он секретарю, швырнув текст телеграммы на стол.

В областных штабах это известие было встречено в штыки. А что касается Галичины, то там сделали вид, что такого решения Конституционного суда вообще не существовало, а если и было, то это всего лишь досадная ошибка, не более того.

И все же народ узнал. Гораздо раньше начальников. Телевизор есть в каждой семье.

Особый интерес к слабому ветерку справедливости проявили граждане старшего поколения, в подавляющем большинстве своем прикованные если не к постели, то к дому, которые забыли дорогу в райцентр или даже в соседнее село на рынок. По многим причинам: по состоянию здоровья, из-за боязни покинуть дом, из-за отсутствия транспорта и… такого пустяка, нигде никем не зафиксированного, как неуважения к старшим. Войдете вы в автобус, опираясь на палочку, часто и тяжело дышите, будто только что взобрались на вершину горы, но вам никто не уступит сидячего места: все сидячие места заняты молодыми людьми, парнями, девушками, которые хохочут, балагурят, поглядывают вокруг себя, но ничего не видят. А еще сидят те, кто целуется взасос друг с дружкой: они вам никогда не уступят место. Вот и приходится стоять, опираясь одной рукой на палочку, а другой – держась за поручень.

– Придут с открепительным талоном, и я смогу проголосовать, а за кого я проголосую, это уж мое дело, – хвастается старушка Люба, которой скоро восемьдесят и видит она на один глаз, но голова у нее ничем не забита, все еще хорошо варит. – Я уже никому не нужная, всем надоела и сама себе надоела, а тут на тебе: государство нуждается в моем голосе, значит, не так уж плохи наши стариковские дела. Пойду доложу соседке Эллине, у ее телевизер давно не работает.

Эллина Воронкова, моложе Любы Лопатиной на целых пятнадцать лет, осталась одна и не отличалась крепким здоровьем. По немощи и по способности передвигаться она давно обогнала Любу и внешне выглядела, как узник Освенцима. Два важных органа в утробе требовали замены, как стартер для запуска мотора. Это печень и почки. И жила-то Эллина на козьем молоке и на относительно свежем воздухе.

– Эллина, пусти, чтой-то ты все запираешь дверь на щеколду: не боись, никто тебя не украдет, – сказала Люба, стуча костылем в полотно двери.

Эллина обрадовалась живому человеку, бросилась в сени, и в это время у нее голова так закружилась, аж в глазах потемнело.

– Погоди маненько, счас нащупаю щеколду, – с усилием произнесла она и открыла дверь.

– Ой, что ты такая бледная? Тебе плохо?

– Мне уже всегда плохо. С чем пришла?

– Мы голосовать будем. Есть решение суда, всем старикам разрешается принять участие в голосовании. Ты за кого будешь?

– За Яндиковича.

– И я за Яндиковича, он хороший мужик, простой такой и добрый.

 

24

У Юлии Феликсовны, хрупкой женщины невысокого роста, было двадцать депутатов, входивших в ее фракцию, хотя она мечтала иметь все четыреста пятьдесят. Она сразу ввела жесткую дисциплину. Депутаты подчинялись ей, как послушные дети строгому воспитателю.

Депутатам, входившим в ее фракцию, нравилось то, что Юлия отличная политическая авантюристка, готовая на все что угодно ради захвата власти. Именно она была сторонницей крайних мер: всех восточных перевешать, оппозицию ликвидировать, у богатых все отобрать, перераспределить между приближенными и войти в Евросоюз во что бы то ни стало, даже без приглашения. Юлия – это был некий железный Феликс в юбке.

Потеряв всякую надежду стать президентом, она сосредоточилась на должности премьер-министра, но и тут маятник стал колебаться между нею и Пердушенко. Как можно было свалить соперника? Был только единственный путь – повышение собственного рейтинга.

Однажды, когда Виктора Писоевича нигде не было, даже на майдан он не явился, хоть и обещал, Юлия неожиданно возникла перед одурманенной, ревущей толпой в белой одежде и произнесла краткую зажигательную речь. Толпа выла, аплодировала, топала ногами, выкрикивала лозунги, один из которых прозвучал так: Юля – наш президент. Это ударило в голову Юлии, она вздрогнула и залилась слезами. То были слезы радости. Неужели? А что? Почему бы нет? Писоевич отравлен, его песенка спета, он никогда не сможет толково руководить государством, во всяком случае так, как это могла бы делать она, Юля. Кто носил розы и букеты гвоздик вооруженной до зубов охране президента Кучумы? Она носила, и ее даже пропускали на территорию запретной зоны, ее, а не Писоевича. Сердце колотилось так, что еще немного и она грохнулась бы в ревущую толпу. Дабы избежать подобного казуса, она покинула трибуну и ревущую толпу, села в автомобиль. Направление было одно – дом Виктора Писоевича. Надо посмотреть на его противную рожу, спросить, как он себя чувствует.

В двухэтажном особняке за городом ярко горел свет во всех комнатах второго этажа, а на первом только одна лампочка, освещающая дежурного. Юлия хорошо знала этот дом: он строился еще тогда, когда Виктор Писоевич был премьером, а она его замом… практически на ее деньги. Тогда она мечтала о том, что они после отделки дома поселятся там вместе: она разведется со своим мужем, а он оставит свою супругу. Но вышло иначе: в их судьбу вмешалась американка Катрин. Она оказалась сильнее и перспективнее.

Юлия без сопровождения вышла из машины, захлопнула дверцу и направилась к входной двери. Но дежурный милиционер не пожелал открыть калитку. Он сидел в будке на возвышении и, глядя на посетительницу сверху вниз, коротко сказал:

– Не велено пускать.

– Так это же я, Захар! Ты что, спишь там? Меня узнают за километр, а ты… открывай давай.

Охранник растерялся, он медлил с ответом. Ему велели никого не пускать, но не сказали, что даже Юлию не пущать, если она вдруг пожалует. Он мямлил в будке, будто расстегивал ремень, к которому был привязан. В это время Юлия набирала код, только она знала этот код.

Калитка открылась без помощи дежурного, Юлия показала свои ровные зубки, помахала ручкой охраннику и пошла по дорожке, посыпанной красным песочком в направлении входной двери первого этажа. Но и здесь входная дверь оказалась закрытой. Код к замку этой двери у нее в памяти не сохранился. Но не беда. Она извлекла из сумочки записную книжечку и без труда нашла код и к этому замку.

Слабо освещенная парадная лестница, как в каком-то дворце, вела на второй этаж в апартаменты семьи Вопиющенко. Хорошо, что Катрин находилась в детской, баюкала малышей, а то Юлия с ее знаниями кодов от замков, запоров и даже спальни очень серьезно расстроила бы супругу, и все это имело бы не совсем хорошие последствия для самой Юлии.

«Вот его кабинет, здесь направо, – подумала Юлия и увидела высокую, такую знакомую дверь, не запертую на замок. – Постучать или так войти? – спросила она себя, но механически постучала. – А если не откроет?»

Но дверь оставалась приоткрытой. Она постучала еще.

– Катрин, ты? Подожди минуту, я сейчас выйду, – произнес Виктор Писоевич таким знакомым для Юлии голосом.

– Вы ошиблись, Виктор Писоевич, – сказала Юлия, широко открывая дверь и вваливаясь в шубе внутрь кабинета. – Поухаживайте за мной, будьте рыцарем. У вас так тихо, аж страшно.

– Юлия?! – вытаращил глаза Майкл Пробжезинский.

– Юлия Феликсовна?! – не менее Майкла удивился Пердушенко. – Каким образом? Почему… нельзя было позвонить?

Виктор Писоевич молча поднялся и предложил свои услуги по снятию с худых плечиков роскошной шубы, которую он же ей подарил еще в прошлом году. Он не задавал никаких вопросов, хорошо зная, что Юлия, как привидение, везде проберется, даже в мышиное отверстие, не то что через кодовые замки.

– Что вы здесь делаете, такие-сякие, нехорошие. Почему без меня, это что – заговор? Триумвират?

– Ми тут обсуждайт ситуация на Донбасс. Донбасс, Россия, Донбасс на Киеф пиф-паф. Ви, Юлия, колючий проволока на Донбасс? Обмотать, обкрутить, а Донбасс такой нежность не принять. Донбасс возмутить. Ми такой ситуэйшн не планировать, – говорил Майкл на смешанном языке, но Юлия все прекрасно поняла.

– Да, Майкл прав, – сказал Пердушенко. – Его это настолько возмутило, что он потребовал обсудить этот вопрос немедленно. Вот мы и собрались для обсуждения, но никак не можем найти общий подход.

– Я поеду в Донбасс, улажу все, я найду с ними общий язык, они же алкаши, работяги, одним словом, – произнесла Юлия и заняла кресло, не дожидаясь приглашения. Майкл посмотрел на нее недобрым взглядом и тут же встал, давая возможность присесть Виктору Писоевичу.

– Ничего, сидите, Майкл, я сейчас подкачу еще одно кресло, – сказал лидер нации и тут же исчез за дверью.

– Как ты прошла сюда? – спросил ее Петя. – Виктор Писоевич уверял меня, что сюда и мышка не проберется. Ну, ты… короче, тебе не хватает кожаной тужурки.

В это время Виктор Писоевич мусолил в прихожей большое кресло, в котором любила почивать Катрин. Кресло не вмещалось в проеме двери, ведущей в кабинет, и хозяин, делая усилие еще в коридоре, поскользнулся и грохнулся на пол.

Первой на грохот прибежала Катрин.

– Помоги-ите! – произнесла она как можно громче.

Мужчины выскочили, подняли лидера нации и внесли в кабинет, куда вошла и Катрин. И тут глаза двух дам встретились. В глазах Катрин был такой вопрос: ты что здесь делаешь? Но глаза Юлии отвечали: а твое какое дело, мы с твоим мужем политические партнеры, всего лишь.

Но Катрин, как воспитанная и выдержанная дама, кисло улыбнулась и сделала небольшой поклон политическому соратнику своего мужа. Муж, как только отряхнулся и сел в свое кресло, а кресло Катрин заняла Юлия, тут же внес ясность в неясную ситуацию.

– Юлия Феликсовна легка на помине; ей должно быть здорово икалось, здесь часто звучало ее имя, и потому она решила навестить нас, чтоб положить конец мужским пересудам. Я думаю, Катрин поступила бы точно так же.

– Я решила поехать в Донецк. Там бушуют страсти вокруг колючей проволоки. Не будем мы их опоясывать, мы найдем другие методы воздействия. Им же я буду строить глазки и улыбаться до ушей. Я очарую их. Вот так, такое решение я приняла и явилась сюда, чтоб сообщить об этом, – заявила Юлия, поправляя косу на голове маленькой ручкой.

– Все это хорошо, но не слишком ли опасно, – высказался Вопиющенко. – А вдруг… разорвут на части?

– Меня опасность не интересует, меня интересует судьба страны, – гордо заявила Юлия, делая резкое движение, чтобы подняться с кресла.

– Я поддерживаю энтузиазм Юлии Феликсовны, – сказал Пердушенко. – Трудно допустить, чтобы кто-то решился поднять руку на женщину, такую хрупкую и симпатичную, тем более на депутата парламента.

Вопиющенко все время заглядывал в какую-то книгу, словно он что-то оттуда вычитывал.

– Я хочу только добра нации, вашей нации, Виктор Писоевич, – сказала Юлия.

– Все мы хотим добра, – читал Виктор Писоевич по бумажке. – Всякий политический деятель хочет добра народу. Вообще, есть два пути – принимать его таким, каким он нам кажется, или не принимать вовсе. А вот упрекать политического деятеля в том, что он такой-сякой, очень сложно, ибо ни один лидер, в том числе и я, не отрицает добро: он хочет и декларирует это везде и всюду – добро и только добро. Гитлер тоже хотел добра своему народу. Ему казалось, что на пути достижения этого добра стоят евреи, ну и остальные там… русские, украинцы, поляки, чехи. Если их убрать – наступит добро. Вождь мирового пролетариата Ленин искренне хотел добра и богатства всем угнетенным, слепым, хромым, нищим, но на пути достижения этой благородной цели стояли целые народы, которые думали иначе. Если завоевать весь мир и уничтожить всех тех, кто смеет думать иначе, полагал вождь, тогда и наступит это светлое будущее – коммунизм. Я обещаю минимум, чтобы меня не упрекали потомки, что я много наобещал, но ничего не сделал.

Юлия хлопала глазами. Она не поняла, к чему этот длинный и по существу пустой монолог лидера нации, который еще не так давно держался гораздо скромнее. Может, Петя и Майкл хотят восстановить его против единственной дамы, претендующий на пост премьера.

«Петя, что ли, хочет занять должность премьера? Наверно, он. Каждый человек неуемен в своей жадности. Петя уже переплюнул родного отца в бизнесе, а теперь хочет доказать, что он второе лицо в государстве. А почему бы женщине не стать премьером? Никогда ведь раньше не было этого в Украине. Так давайте сделаем это, покажем, на что женщина способна. Сейчас встану и скажу, скажу все, что думаю».

У Юлии было много амбиций, много планов. Не все она выкладывала перед аудиторией. И сейчас она воздержалась, не стала раскрывать своих планов до конца и тем более в узком кругу.

Она могла высказаться в редкие и сложные моменты истории ее страны. И тогда, когда разбушевалась оранжевая холера, несущая несчастье государству, Донбасс громко заявил «нет», Юлия тут же высказала мнение, что неплохо было бы оградить всех, думающих иначе, колючей проволокой. Когда должность президента, которую занимал Кучума, висела на волоске, она на майдане бросила клич: Кучуму – вон! Кучуму за решетку!

Оранжевые на майдане прозвали ее Жанной д'Арк, и это прозвище ей очень и очень нравилось.

Она в свое время набедокурила в России, и там против нее возбудили уголовное дело и объявили в международный розыск. Теперь, чтоб все нивелировать и отомстить Кучуме за добро и зло, был один верный путь – это путь, ведущий в кресло премьера.

Уже давно она заключила соглашение с будущим лидером нации Вопиющенко о том, что после победы на выборах любым путем он становится президентом, а она, Юлия Болтушенко, премьером страны.

Но не все так просто. В ходе выборной кампании многие единомышленники Писоевича все теснее и теснее группировались вокруг него, приближались не только к телу, но и к душе его, дабы завоевать доверие лидера нации. Так у Юлии появились соперники на премьерское кресло в лице Пердушенко, Пинзденика, Морозова, Кикинаха, Бздюнченко. Кто займет кресло премьера, зависело только от одного человека. И этим человеком был Вопиющенко.

У Юлии, как у женщины, было, может быть, сильнее влияние на лидера нации, чем у всех мужчин вместе взятых, но у нее был еще один невидимый соперник в лице Катрин, супруги будущего президента. Бороться с этим соперником у Юлии не было ни сил, ни опыта. За плечами Катрин стояли могущественные силы за океаном в лице Збигнева, который через своего сына Майкла, находящегося в Киеве, влиял на Писоевича больше, чем кто бы то ни было.

Только преданностью, бесстрашием, нечеловеческой работоспособностью можно доказать свою исключительную преданность не только лично президенту, но и государству.

«Переборщила я с Донбассом, – думала она, кусая тонкие губы, – надо реабилитироваться. Даже если мне это будет стоить изуродованного лица, перелома рук и ног. Я должна доказать, что способна на подвиг. И я докажу это во что бы то ни стало».

– Юлий долго думайт, о чем Юлий думайт? – спросил Майкл.

– Я завтра же еду, – заявила она, вскакивая с кресла и как бы не слыша Майкла. – Прощайте. Если убьют, похороните на майдане, чтоб я всегда слышала мальчиков и девочек в оранжевых куртках, поющих гимн свободы.

– Юлия, погоди, голубушка, – произнес лидер нации, но Юлия, уже одетая в шубу, спускалась по лестнице и пулей выскочила на дорожку, посыпанную красным песком, дежурный милиционер храпел в будке, она проскочила мимо него, села за руль и завела мотор. Мотор заревел, машина сорвалась с места и тут же исчезла из виду, оставив после себя тонкую струйку дыма, разносимого ветром.

 

25

Туда, в Донецк, где еще ни разу в жизни не была, хоть и родилась недалеко от этого шахтерского края, где все люди черные от угольной пыли, только глаза и зубы светятся, устремилась новая Жанна д'Арк в белой украинской сорочке и оранжевой куртке. Она сделала такую милость для восточных русскоговорящих украинцев в тот момент, когда всем было ясно – оранжевые захватили власть, а перед властью надо склонять головы. Несколько раньше украинская Жанна д'Арк предлагала всех повесить, а теперь снизошла до контакта с ними при помощи телевидения, чтобы попытаться сгладить их ненависть и возмущение оранжевыми. Оранжевые желают им только добра и благополучия. Ведь если Запад раскроет украинцам свои объятия, кто будет в выигрыше, как не мы? У нас никогда не было изобилия, несмотря на то, что земля плодородная, черная, как сажа, и мягкая, как дно залива, откуда растет камыш.

«Китай завалил нас дешевыми товарами от карманного фонарика до компьютера, и работают эти устройства исправно в течение нескольких дней, а товары, производимые в странах Евросоюза, на наших рынках, на прилавках наших магазинов днем с огнем не сыщишь. Все это китайское барахло – козе под хвост: обувь на неделю, туфли на два дня, кипятильник на один раз, часы на сутки, а карманный фонарик на один вечер. Они, нищие, взялись за дело, а мы все воюем за место под солнцем. Мы ничего не умеем делать, кроме танков, ракет, да еще выпускать спутники, засоряя атмосферу всякой гадостью. А Запад… у него все добротное, первоклассное, начиная от противозачаточных средств и кончая отделочными материалами для дома».

Эти и многие другие мысли сверлили мозг украинской Жанне д'Арк на длинном шоссе Киев – Донецк, на котором ее машина «вольво» мчалась со скоростью сто сорок километров в час, не предусмотренной правилами дорожного движения. Юлия не ехала, а плыла как на лодке: машина мягкая, способная развить скорость до двухсот сорока километров в час, за рулем такой машины главное не заснуть от укачивания, способствующего поддаться слабости.

На одном из постов ГАИ ее остановили, но она тут же вытащила удостоверение депутата парламента и, когда работник правопорядка козырнул, умчалась дальше. Ночь темная, холодная, на дороге появился не только тоненький лед, но и снег, сначала мелкий, который никто не убирал, затем и покрупнее, стало трудно двигаться: мотор ревел, просил снисхождения, колеса скользили, машину покачивало, скорость пришлось сбавить до шестидесяти.

Наконец двести километров позади, время два часа ночи. Юлию стал одолевать сон и мучить голод, а в машине, как назло, ничего не было. Даже бутылки шампанского. Только несколько мобильных телефонов. И посты ГАИ куда-то подевались, и машин на дороге не было, и темнота хоть глаза выколи.

Юлия остановилась на обочине дороги, соображая, что делать дальше. Бензина в баке меньше половины, а заправка Бог знает где. Двигатель работал: его нельзя было выключать – холодно.

И вдруг загремел один из телефонов. Юлия схватила телефон, как клад, найденный вдруг, после длительных и безуспешных поисков.

– Это говорит Турко-Чурко. Где вы, Юлия Феликсовна? Где вы, богиня с голубыми глазами и золотистым веночком на макушке волшебной разумной головки, от которой сотрясается весь старый режим и добровольно уходит в прошлое?

– Турчик, ты настоящий друг. В самую трудную минуту для меня ты один обо мне вспомнил. Я на шоссе номер три, в двухстах километрах от Киева. Я тут в одиночестве, припарковалась к обочине и стою. Ни продуктов, ни топлива, ни гаишников, ни машин – одна пустота вокруг. Даже волков нет. Что, что? Я взяла курс на Донецк. Завтра вечером я должна выступить у них на телевидении. Если не убьют, вернусь обратно через недельку.

– Стойте на месте. Со мной Бенедикт Тянивяму. Часа через два мы подъедем, держите подфарники включенными. Продукты закупим, спиртное возьмем. Держитесь, Юлия Феликсовна, солнышко вы наше. Я начал новую поэму о вас. Уже одна треть страницы заполнена. Целых восемь строк, хотите, почитаю?

Турко-Чурко, или турок, как его называли коллеги, давно был влюблен в Юлию, хотя эта любовь оказалась безответной на протяжении вот уже трех с лишним лет. Бывший секретарь райкома партии Турко-Чурко был неплохим оратором провинциального масштаба, сочинял дрянные стишки и писал статьи в местную газету. В Верховную Раду он попал от Компартии Украины, но потом переметнулся к Юлии все по той же причине: ему казалось, что его сердце бьется в унисон с ее сердцем.

После нескольких попыток стать ближе к той, чей облик тревожил его мужское поэтическое сердце, Турко-Чурко понял, что цель может быть достигнута: Юлия ждет его на безлюдном шоссе за двести километров от Киева.

Если бы это случилось не ночью, а днем, Турко-Чурко поехал бы один, а ночью… кто знает, что может случиться на дороге в ночное время? Ведь ночь и дорога не имеют практически никакого отношения к политике: здесь царят совершенно другие законы. Вопрос лишь в том: повезет, не повезет. Самостоятельные, никем не назначенные ночные патрули, которые могут появиться на дороге даже в милицейской форме, если им предъявить депутатское удостоверение, еще больше обрадуются и еще тщательнее произведут обыск, обчистят машину, а удостоверение депутата прихватят с собой. А что касается депутата… то его можно привести в такое состояние, когда он не будет реагировать ни на дождь, ни на ветер, ни даже на волчьи зубы, если таковые попадутся: он может лежать, совершенно обнаженный, в кювете вниз головой.

Эти и другие нехорошие мысли сверлили мозг поэта, когда он нажимал на акселератор автомобиля, крепко сжав коленями рулевое колесо, но не говорил вслух. Бенедикт полуразвалившись храпел, как недорезанный вепрь.

Через сто пятьдесят километров был пост ГАИ, но никто их не останавливал: три человека в застекленном помещении сидели в креслах, курили и согревались православной, насколько им позволял служебный долг. Таким образом, машина проехала, промчалась дальше, а когда спидометр отсчитал двести километров, сбавила скорость, а затем и вовсе остановилась. Юлия обрадовалась им как родным и готова была на любые жертвы, лишь бы отблагодарить за преданность.

– Как вы могли так сесть и уехать? А как же фракция? Фракция без руководителя – ничто.

– Бенедикт где?

– В машине, спит.

– Юрик, ты настоящий друг, – сказала Юлия – Придет время, и я тебя отблагодарю более существенно и весомо. Меня упрекнули в излишней жесткости по отношению к бритоголовым, вот я и решилась съездить в Донецк, выступить у них на телевидении, а может, и на площади, я посмотрю, как меня будут встречать. Моя задача реабилитировать себя в глазах избирателей, которые, по всей вероятности, меня ненавидят так же, как и Виктора Писоевича.

– Я понимаю, Юлия Феликсовна, и я с вами. Можете на меня рассчитывать.

На площади имени вождя несостоявшийся мировой революции Ленина в Донецке собрались десятки тысяч граждан, сторонников Яндиковича. Бело-синие флаги, портреты президента, транспаранты «Яндикович – наш президент» – все это Юлия видела издали, а к восьми вечера, в сопровождении Турко-Чурко и Бенедикта Тянивяму, она вошла в подъезд и поднялась этажом выше.

Две девушки встретили ее в небольшом помещении, откуда транслировалась передача по спутниковому телевидению на всю Украину и на другие страны.

Здесь ее ждало много вопросов, каверзных, сложных, на которые нелегко так сразу ответить даже самому лидеру нации. Но Юлия не растерялась: она бойко отвечала на все вопросы, умело отпочковывалась от своих предыдущих высказываний в адрес бритоголовых.

– А вы покажите этот фрагмент моего выступления по телевидению, я хочу его увидеть! А, вы не можете! Значит, это поклеп и ничего больше. Я родилась и выросла в Днепропетровске, по соседству с вами, и до того как переехать в Киев, общалась исключительно на русском, так же, как и вы. Мои родители остались там и говорят только по-русски. Я почти русская.

Юлия не обращала внимания на всякие колкости в ее адрес, доносившиеся с улицы. А там шахтеры, которые не могли не быть навеселе, кричали и даже скандировали: сука, убирайся от нас, ты – мошенница, не порти нам настроение.

Юлия краснела, но старалась не подавать вида. Ее как бы поджаривали на сковородке, но она хотела сидеть спокойно, и надо отдать должное, ей это удавалось.

К концу передачи бушующая толпа приутихла, а значит, цель поездки в логово противников была достигнута.

Вопиющенко открыто восторгался ее мужеством, сидя у себя дома перед экраном телевизора.

– Майкл, Катрин, смотрите, идите сюда, что вы там все балагурите? Посмотрите, что вытворяет наша Юлия. Ей и только ей быть премьером. Никто так не сможет примирить мою нацию, никто так не успокоит мой народ, как она. Ну что ты скажешь, Майкл?

– Ти испортишь отношений с Россия, а Россия это газ, это нефть, это электроэнергия.

– Я против Юлии, ты знаешь, – сказала Катрин, не глядя на мужа.

– Катрин, не будем спешить, как говорят на Россия. – Майкл достал сигару и прикурил от пламени свечи. – Если Юлия примиряйт юг и восток с запад, то она есть находка на президент. Я звонить отцу, отец скажет свой мнение. И я предлагаю сделать так, как скажет мой отец, он умный человек, я бы сказал, талантливый человьек.

– Я согласен с Майклом, – подтвердил свою мысль президент.

– Нас два, ти один, – произнес Майкл, глядя на Катрин.

– Ну, Бог с вами, делайте, как считаете нужным, – сказала Катрин и поднялась с кресла.

Юлия вернулась в Киев на следующий день настоящий героиней.

– Я еще не на то способна, вы меня плохо знаете, уважаемый Виктор Писоевич. Лучшего премьер-министра вам не найти, учтите, – патетически сказала она ему по телефону.

– О да, пожалуй, ты права. И сам Майкл говорит то же самое. Давай подождем немного: сегодня вечером он позвонит своему отцу Збигневу. Как Збигнев скажет, так и будет. С этим даже Катрин согласна.

– Ну, я рада. Впрочем, завтра третий тур или второй. Еще сутки, и ты законно избранный президент. А Збигневу надо послать мой портрет, пусть полюбуется…

 

26

Решение Верховного суда о признании второго тура выборов президента нелегитимным и о назначении повторного голосования повлияло на умы избирателей всех уровней – от простого рабочего до министра. Никто не стал задавать себе вопрос: а справедливо ли это решение, правовое оно или политическое, как выносился этот вердикт: на основании права или тут сыграли основную роль американские доллары? Верховный суд по согласованию с командой Вопиющенко назначил дату следующих, третьих по счету выборов, на 26 декабря. Решение суда, принятое вопреки разуму и здравому смыслу, придало оппозиции еще больше уверенности в своей победе и привело ее к еще более неадекватному поведению.

За короткий срок было полностью парализовано, а затем и отправлено в отставку правительство страны, сменен состав Центральной избирательной комиссии, избрана новая ЦИК, в основном из сторонников Вопиющенко. Был снят с поста Генеральный прокурор и назначен знаменитый Пискуляко.

Собственно, лидер нации уже практически захватил власть и стал зачитывать свои указы на Майдане Независимости перед накачанной наркотиками толпой. Он пошел бы и дальше, занял бы пустующие кабинеты в правительстве, зашел бы в апартаменты президента и сказал Кучуме: подвинься, но у него за спиной стоял чужой, равнодушный к событиям и потому трезво мыслящий человек Майкл Корчинский.

– Властные структуры в вашей стране полностью парализованы, – сказал он в беседе с Вопиющенко. – Кучума с радостью уступит тебе свой кабинет. Он будет умолять только об одном: чтоб ты оставил за ним привилегии, которые полагаются президенту, отбывшему свой срок. Он уже давно твой сторонник и единомышленник. Правительство обезглавлено: Яндикович в отпуске, а его зам Озаров точно знает, что его шеф больше никогда не вернется, и потому Озаров также твой единомышленник. У него тоже есть слабая надежда на то, что ты его не выгонишь с работы. А Генеральный прокурор Пискуляко – твой с потрохами…

– Я дам команду на штурм, чего тянуть резину, зачем тратить денежки на очередную избирательную кампанию? Все это блеф. Прав тот, у кого больше прав. Сила доллара…

– Не торопись, – сказал Майкл. – Или ты хочешь стать вторым Пиночетом? Успеешь насладиться властью, времени у тебя много впереди. Видимость мирного перехода власти из одних рук в другие нельзя нарушать. Будь терпеливым и хладнокровным. Власть уже практически в твоих руках. Твоя Юлия хорошо расправляется с теми, кто еще на что-то претендует.

– Но… если честно, то я боюсь болезни. Она может вырвать у меня булаву…

– Что значит «булаву»?

– А это символ власти. Всех я уже победил, а вот болезнь пока нет. Потому я тороплюсь, как никогда. Я хочу стать хозяином моей нации, моего народа, служить ему, низко кланяться ему на площадях. Наконец, я же ваш зять, почему это Америка не учитывает, а все тянет резину? Мне, в общем, наплевать на эти выборы и на общественное мнение. Люди – быдло. Животные на двух ногах, и мозгов у них не больше, чем у животных. Они сначала подумают, что я захватил власть, но потом, когда они убедятся в том, что я принес им добро, начнут думать совсем иначе. Как писал наш поэт, «все иде, и все минае», что значит: все идет и все проходит.

Но Майкл сделал вид, что ничего не слышит, и продолжал настаивать на своем.

– Если ты хочешь, чтоб тебя приняли в Евросоюз и во Всемирную торговую организацию, если хочешь оставаться зятем Америки, гостем моего отца и достойным мужем Катрин, делай так, как я тебе советую. Я руководствуюсь планом, разработанным моим отцом и другими экспертами по захвату власти на постсоветском пространстве. А прелесть этого плана состоит в мирном пути прихода к власти, или, по крайней мере, видимости мирного пути захвата власти. Ты и твои единомышленники уже довели до того, что мы можем говорить о видимости мирного захвата власти. Еще немного, и твоя нация проснется и воспротивится насильственному захвату власти. Сейчас все еще спят, начиная от спикера парламента. Потерпи немного. Пусть пройдут выборы, которые дадут тебе право именоваться истинным лидером нации, избранным народом на законном основании.

– Да, а Донбасс, а Крым, а весь восток Украины? Да им хоть кол на голове теши, они в сторону Москвы будут смотреть. Словом, я тороплюсь.

Вопиющенко так разнервничался, что не мог усидеть в кресле. Он схватил бутылку с минеральной водой и опрокинул ее, будто находился в песках пустыни Сахара.

– Мы не должны нервничать, – сказал Майкл и порылся в кармане куртки. – Вот таблетка: под язык, и через три минуты все будет о'кей, наступит благополучие.

– Две, – потребовал Вопиющенко.

– Бери две, что делать.

Вопиющенко проглотил две таблетки и запил водой. Майкл смотрел на него, но ничего не смог увидеть. Если раньше до отравления на лице вождя играли мускулы, цвел румянец в зависимости от настроения, то теперь лицо оставалось черным, бугристым, как вспаханная нива, и чувство жалости, присущее даже иностранцам, охватило его всего и сделало мягче.

– Потерпи, Виктор, я тебе как мужик мужику говорю. Мы не должны выглядеть в глазах мирового общественного мнения, как узурпаторы власти, а наоборот, как законно избранные по воле народа, а там будешь делать все, что тебе заблагорассудится. А что касается Донбасса и Крыма, не принимай близко к сердцу. Тебе нужно большинство, даже если это будет один человек. Ты посмотри, как в Америке. Пеньбуш ненамного опередил Кэрри, но вся Америка аплодировала Пеньбушу. Так и ты. Твои противники, те, кто против тебя голосовал, уже через месяц забудут об этом и будут тебе рукоплескать так же, как сейчас рукоплещут твои сторонники на Майдане Независимости. Этих ты поишь наркотиками, ты их содержишь, а тем обещай побольше, поскольку обещание это тоже своего рода наркотики. Как делал Ленин? Он всем обещал рай на земле. И ему верили, за ним шли. Даже те люди, кого он довел до крайней нищеты, верили только ему одному, а потом, когда он отдал концы, поверили его духовному сыну, головорезу Джугашвили.

– Мне не надо, чтобы Донбасс шел за мной. Я их всех пересажаю, я уничтожу их. Тюрьмы надо заполнить, концентрационные лагеря возобновить, ссылки возродить. В Аравийскую пустыню – вот куда я бы всех загнал.

– Не горячись. Настоящий политик не может страдать жаждой мести, он должен быть великодушным. Каждый человек по отдельности – личность, – продолжал философствовать Майкл, – а в толпе, когда он становится частью толпы, похож на вола с завязанными глазами: куда его поведут, туда он и пойдет покорно, и воз тянуть будет добросовестно.

– Со всем я согласен, – начал сдаваться лидер нации, – но я уже устал бороться за власть. Я уже хочу руководить, хочу ездить по странам вместе с супругой Катрин, как американский президент. Я лидер по натуре, не могу сидеть просто так, сложа руки. Я хочу действовать, действовать и еще раз действовать во имя блага народа. А ты… ты меня ограничиваешь, моя нация не простит тебе этого.

Вопиющенко на последних словах широко улыбнулся, дабы Майкл воспринял его слова, как шутку.

– А знаешь, что? Я сейчас отправлюсь на Майдан Независимости, там меня всегда ждут. Мерзнут люди, надо им потопать ногами, помахать руками и покричать, они от этого согреваются. А в общем, они мне уже не нужны. Их содержание обходится в копеечку. Кроме того, мне докладывают, что в палатках процветает распутство, происходят драки: спариваются, женятся, разводятся. Ты мне заготовь хоть один указ, я его подпишу и прочитаю на майдане.

Майкл не возражал. Он достал портфель, извлек кипу бумаг. Там уже содержались всякие указы, приказы, постановления. Это были копии тех указов, приказов, которые издавались Коштуницей в Югославии, а затем Сукаашвили в Грузии. Достаточно было немного изменить шапку, дату, переставить некоторые слова и вставить другую фамилию в самом конце, скажем, вместо Сукаашвили – Вопиющенко, и дело в шляпе.

Виктор Писоевич с президентской решительностью схватился за телефон, дабы сообщить Юлии о том, что встреча на майдане состоится уже через полчаса. Юлия согласилась, хотя знала, что оповестить всех в течение получаса никак не получится, а тем более пробраться на этот майдан, в особенности, если он уже запружен народом. Бенедикта Тянивяму трудно будет извлечь по телефону, а без него, без Бенедикта, вывести все пятнадцать тысяч на площадь и заставить их орать во всю глотку просто невозможно.

Но, к счастью, все обошлось благополучно. Юлия позвонила депутату Школь-Нолю и приказала ему схватить горн, броситься к палаткам и протрубить сбор, как когда-то в пионерском лагере. Эта афера удалась на славу, майдан тут же был заполнен, и Бенедикт Тянивяму явился на майдан с некоторым опозданием.

Революционеры в оранжевых куртках уже орали во всю глотку: «Вопиющенко – наш президент» до тех пор, пока тот лично, сверкая своим экзотическим видом, не появился на трибуне.

Он трижды низко поклонился, затем извлек несколько указов и стал их зачитывать. Надо признать, что читал он нудно, но толпа все равно ревела. Наконец он передал свои указы Юлии, еще раз поклонился и уже начал устную, несколько сумбурную речь.

– Спасибо вам, мои юные друзья, благодаря вам мы победили коррупцию, низвергли этот преступный строй и установили демократию. Это все благодаря вам. Во всех уголках вселенной люди знают каждого из вас в лицо и гордятся вами. Теперь наступает следующий этап революции. Я вас всех отпускаю, а здесь, на майдане, останется немного людей, пока я не пройду вторую инаугурацию. Но это не значит, что вы уже отработали свое и больше не нужны революции, нет, ни в коем случае. Сейчас все в оранжевых куртках разъезжайтесь по избирательным участкам, по всей стране, и будьте там хозяевами. Мы должны показать всему миру, что выборы прошли честно и демократично, ибо до сих пор, пока побеждал мой оппонент, выборы нельзя было назвать демократичными. Лишь с нашей окончательной победой весь мир назовет эти выборы демократичными. Почему? Да потому что вы, народ, здесь на майдане этого требуете. Вы народ, вы лучшие представители народа. Слава вам! Украине слава!

– Вопиющенко – слава! Слава! Слава! Слава!

Вопли продолжались еще довольно долго, а потом, когда лидер нации со своей свитой отправились выпить и перекусить, внутри этой толпы посыпались вопросы друг к другу.

– Нас хотят разъединить? Ничего подобного. Мы не хотим. Как ты думаешь, это приказ или пожелание?

– Я останусь здесь до победного конца.

– И я.

– И я.

– И я.

 

27

Виктор Писоевич покинул майдан. Остался штаб. Куда деваться членам штаба? Лидер штаба Пустоменко предложил:

– Пойдем, ребята, навестим своих верных подданных, они будут несказанно рады. Заодно посмотрим, как они живут, как развлекаются, есть ли у них все необходимое.

Когда пришли в палаточный городок, тут же собрали актив оранжевых. Юлия начала речь:

– Друзья мои! Прошу внимания. У меня указ президента о сворачивании палаточного городка в Киеве и по всей стране и направлении народных сил на избирательные участки, особенно на восток и на юг страны. В указе президента всего одно предложение, и то краткое: свернуть палаточный городок ввиду отсутствия необходимости и ввиду отсутствия средств на его содержание – президент Украины Вопиющенко. Вот и все, господа.

– Уууу! – содрогнулась палатка, в которой зачитывался этот указ.

– Мы никуда не уйдем! – заявил полевой командир Юрий Гнилозубко. – Нам и здесь хорошо.

– Никто из нас не уйдет, – шумели и другие полевые командиры. – Выходит, теперь мы уже вам не нужны. Привели вас к власти, и гуд бай, как говорят американцы.

– Я хочу власти, как и лидер нации, – настаивал на своем Гнилозубко.

Главный координатор палаточного городка Андрей Хоменко насупился и не проронил ни слова, хотя Юлия Феликсовна уперлась в его лицо своим проницательным взглядом, ожидая поддержки. Молчали и другие руководители палаточного городка. Депутаты парламента с оранжевыми шарфами на груди выжидали, как поведет себя будущий премьер в этой непростой ситуации. Наконец Бенедикт не выдержал и рявкнул:

– Приказ начальника – закон для подчиненного. Раз лидер нации издал такой указ, какие могут быть обсуждения? Если, господа полевые командиры, начнете выкаблучиваться, вызовем бульдозеры и сгребем эти палатки к чертовой матери. Ура!

Но Бенедикта никто не поддержал.

– Ну, будет вам шутить, Бенедикт, – сказала Юлия. – Ребята могут подумать, что вы серьезно. Указ президента направлен не на разгон палаточного городка, не на прекращение оранжевой революции, а на ее укрепление. Вы обратите внимание на сложившуюся ситуацию, друзья мои. Верховный суд дал нам шанс доказать легитимность избранного президента. Потому и назначил повторные выборы. Все это сделано благодаря вам, вашему мужеству, вашей настойчивости. Я с восхищением вспоминаю, как ребята из Ровно стучали железными прутьями в пустые железные бочки перед зданием правительства и как этот грохот музыкой отдавался в наших сердцах. Я пять ночей не спала ни капельки: все сидела, пила кофе и смотрела пятый канал. Киевляне проходили, морщились, но далеко не все. Большинство улыбались и даже скандировали: так держать. А теперь представьте: враги народа и оранжевой революции во главе с Яндиковичем обманным путем заставят народ проголосовать на свою корысть – что мы тогда будем делать? Весь наш энтузиазм – коту под хвост.

– Не дадим, не позволим! – возмутились полевые командиры.

– То-то же! – обрадовалась Юлия. – Вот почему нам надо действовать, не сворачивать свой энтузиазм. Лидер нации очень занят, потому он и издал такой указ – краткий, но мощный, без разжевывания, помня о том, что краткость – сестра таланта. Это уж моя задача разжевать вам его, разобрать по косточкам, как говорится. Так вот, этот указ направлен на усиление нашей революции, доведение ее до логического завершения. Что думает по этому поводу маршал Хоменко?

Андрей, не поднимаясь с места, пробурчал:

– Начальству виднее. С вашими доводами, Юлия Феликсовна, трудно не согласиться. Я бы оставил две тысячи манифестантов здесь вплоть до инаугурации президента, а остальные десять или пятнадцать тысяч отправил бы в регионы.

– А я бы отправил в регионы на избирательные участки и гостей, их не меньше ста тысяч, – сказал начальник штаба оранжевых Игорь Горбань. – А может, и больше. Это молодежь из Грузии, России, Белоруссии, Узбекистана, Казахстана, Ирландии, Молдавии, Австралии, Голландии, Канады и США. Даже французы были, израильтяне, это же целый интернациональный сброд, сколько денег на них ушло, а сколько наших девчат перепортили! Пусть работают, вернее, пусть отрабатывают, бездельники.

– Вот против них и направлен указ президента. Мы их приглашали, но не так настойчиво, как вас, друзья мои, – с улыбкой произнесла Болтушенко. – Мы их не можем использовать. Большинство языка не знает, ни украинского, ни русского. Разве что три слова: Вопиющенко – наш президент. Можно согласиться с мнением Хоменко. Две тысячи наиболее храбрых бойцов надо оставить на майдане, а остальные могут сворачивать палатки уже в понедельник, после выборов, и брать билеты, ах, виновата, – спохватилась Юлия. – Не после выборов, а до начала выборов, так, чтоб успеть на избирательные участки. Завтра у нас что, четверг? Так вот уже завтра надо уезжать, а то и сегодня ночью. Не задерживайтесь, прошу вас, мои дорогие. Это в ваших интересах, в интересах революции.

– И это все?

– Да, все, – сказала Юлия. – Но знайте: слово «все» в ваших интересах.

– А то, что мы больше вам не нужны?

– Это тоже в ваших интересах.

– А деньги на дорогу нам дадут? – спросил полевой командир Гнилозубко.

– Деньги на дорогу? – удивилась Юлия. – А разве вы не накопили… целое состояние? Если рядовые революционеры получали по десять долларов в сутки, плюс питание, плюс шампанское и все остальное, энергетические напитки, к примеру, то полевые командиры получали по пятьдесят долларов в день. Куда вы девали деньги, господа командиры?

– Ну, как все живые люди, и по магазинам захаживали, покупали… сувениры, подарки своим новым подругам, дабы иностранцы их у нас не перехватили. Знаете, эти сопливые иностранцы такие денежные, как натащат всяких вин и закусок в палатку, аж глаза разбегаются, и у девушек в особенности. Ну и мы… не лыком шиты.

– Юра, ты философ, – произнесла Юлия и почесала затылок.

– Надо нам купить билеты на дорогу, – сказал великий демагог Пустоменко. – Я позвоню начальнику вокзала и прикажу ему выдать бесплатные билеты нашим революционерам. Военные всегда пользовались бесплатным проездом, почему бы не пойти на такую, так сказать, маленькую жертву?

– У нас есть группа девушек, так называемый отряд особого назначения, – сказал Бенедикт Тянивяму. – Я ходатайствую перед командованием оставить этот отряд до дня инаугурации президента.

– Добро, Бенедикт, – сказала Юлия. – Твоя просьба будет учтена. Велики твои заслуги перед революцией, Бенедикт, и я назначаю тебя командиром отряда амазонок. Когда приедут главы государств на инаугурацию нашего президента, твои амазонки должны быть в полном боевом. Правда, это не значит, что они могут понадобиться: у них своих полно, да и квалификация там выше, чем у нас.

– Слава Юлии! – невольно вырвалось из груди Бенедикта.

Полевые командиры захлопали в ладоши, но тут же погрузились в свои блокноты.

– Есть ко мне вопросы? – спросила Юлия.

– Как нам быть с молодой парой Людмилой Пополизко и омоновцем Андреем, которые, кажется, не так давно поженились? – спросил Хоменко.

– Оставьте их пока при лагере.

– А как с квартирой в Киеве?

– Какой еще квартирой?

– Вы же им и обещали. Вы сказали, что поговорите с мэром Киева.

– Ах, да, припоминаю. Я поговорю на днях. Но вы им ничего не обещайте. Сейчас такое время: не знаешь, за что хвататься. Вы им скажите, что их отъезд из Киева и возвращение на родину – в их интересах. Можно даже издать об этом указ.

– Юлия Феликсовна, – произнес Хоменко, – вы, конечно, в этом я нисколько не сомневаюсь, станете премьер-министром. И тогда вам ничего не стоит решить несколько квартирных вопросов, подарить, так сказать, наиболее отличившимся полевым командирам. Ребята заслужили это вполне. А что касается нашего штаба, то это, конечно, в первую очередь…

Юлия поневоле наливалась краской, но, скрепя сердце, держалась, как могла. Депутат Пинзденик попытался встать, но она дернула его за рукав, приказывая сидеть, не двигаться.

– Это не вписывается ни в какие юридические нормы, – не выдержал депутат Курвамазин.

– Что вы имеете в виду? – настороженно спросил Хоменко.

– Юрий Анатольевич хотел сказать, что действия правительства Яндиковича и его избирательного штаба вне закона. Режим Яндиковича будет свергнут народом, так, Юрий Анатольевич? – произнесла Юлия, толкая носком сапога в колено Курвамазина. – И вообще, товарищи, давайте заканчивать: дел много, а времени мало. Мы сейчас все уйдем, а штаб останется во главе с председателем координационного совета Андреем Хоменко и решит, кому собирать чемоданы, а кому остаться. Это все делается в ваших интересах.

Штаб заседал до вечера. Решение штаба было окончательным и обжалованию не подлежало, как и вердикт Верховного суда. Во-первых, отселению подлежали все иностранцы, их было свыше пятидесяти тысяч, за ними отселили всех киевлян, которым больше нравилась в палатках свободная любовь и только потом уж революция. Затем следовала Киевская область. Во-вторых, надо было не только освободить, но и довести до ума дворец культуры, оккупированный оранжевыми. В-третьих, и это самое трудное, необходимо было убедить революционеров в том, что революция кончилась, лидер нации в преддверии полной и окончательной победы и необходимости оставаться на майдане еще несколько недель нет никакой. Оранжевая революция принесла свои плоды, но она исчерпала свои ресурсы.

Сколько слез, сколько проклятий сыпалось на головы бедных активистов, невозможно передать в одной главе книги, – это не вместится ни в какой отдельный том. А посему оставим все это на совести тех, по чьей вине разгорелись эти страсти.

На майдане были революционеры и более старшего поколения, кому было за тридцать и даже за сорок. Это люди, которые искали, но не могли найти работу, это те, кто не искал работы, а перебивался случайными заработками. Кто поднимал то, что плохо лежало, либо, в крайнем случае, подстерегал женщину с золотыми побрякушками в ушах или с дорогим кольцом на пальце, а также те, кто не занимался ни тем, ни другим, ни третьим в силу проклятой лени. Именно для таких людей покидать майдан было истинной трагедией. Многие оранжевые революционеры уже хорошо отзывались о Яндиковиче, прочили ему успех на выборах и даже хотели, чтоб он выиграл их, а кому быть президентом, снова решалось бы в Верховном суде. Именно в этом случае их никто бы не снимал с насиженного места, кормил бы их и поил вдоволь, давая возможность побаловаться сладким бабьим телом, которого хочется даже в том случае, если и вовсе не можется.

 

28

Известие о разгоне оранжевой братии, такой сплоченной Майданом Независимости, было воспринято как величайшая трагедия в жизни многих юношей и девушек, чьи судьбы, так или иначе, переплелись, как ветки необрезанного винограда, с ветвями рядом растущей сливы. Кто-то наслаждался ради наслаждения по вечерам, когда майдан пустовал, а жизнь кипела только в оранжевых палатках, кто-то, были и такие, понравились друг другу, жили душа в душу и строили грандиозные планы на будущее.

В большей степени это относилось к тем парам, где партнером был полевой командир, поскольку именно полевым командирам не только хорошо платили, но и обещали всякие блага после окончания оранжевой революции. А тут на тебе: поезжайте по домам и все.

В тот же вечер после совещания под патронажем Юлии Болтушенко полевые командиры довели до сведения своих подчиненных, что пора сматывать удочки. Девочки в слезы, – как? Мы не хотим расставаться со своими возлюбленными. Петя, Аркаша, Андрюша, не покидайте нас!

– Подождите, мы сейчас решим, – предложил главный координатор Андрей Хоменко. Он увел всех полевых командиров в свою палатку и провел с ними короткое совещание. – Ребята, сегодня устроим сабантуй, напьемся все до потери пульса, бросимся в объятия нашим девкам, а к утру нам принесут билеты на поезда, и мы пока разъедемся в разных направлениях. Надо будет – соберемся здесь же, на Майдане Независимости. Так и передайте всем подчиненным. Если утром билетов на поезда не будет, никому никуда не двигаться с места. Понятно?

Полевые командиры разбрелись по своим секторам, по палаткам для проведения разъяснительной работы.

– Эй вы, плаксы! Давайте устроим прощальный сабантуй, – бросил клич один из полевых командиров по кличке Зубр. – Сбрасывайтесь по двадцать долларов с рыла, пока магазины не закрылись.

– Андрюша, ну ты не прочь, чтоб мы погуляли перед отлетом? – спрашивали наперебой то девочки, то мальчики Андрея Хоменко.

– Гуляй, братва, сколько душе угодно, заодно и я погуляю с вами. Где наша не пропадала? Мы привели лидера нации к власти, теперь…

– Мы никому не нужны, – произнес один из полевых командиров Кривой Нос.

Хоменко торопился, поэтому ничего не ответил на реплику Кривого Носа. Он стремился попасть в каждую палатку, но это ему не удалось: палаток было слишком много.

Майдан гулял до утра. В десять, во время завтрака, депутат Пустоменко принес полный чемодан билетов на поезда во все концы страны. Во втором чемодане, доставленном чуть позже, были грамоты и удостоверения, что такой-то – Иванов, Петров, Сидоров, направляется на избирательный участок как представитель лидера нации Вопиющенко.

Вскоре появился оркестр одной из воинских частей, начался митинг, на котором были речи, слезы, словом, проводы. Молодежь в тех же оранжевых куртках направлялась для агитации, поддержания порядка и соблюдения дисциплины на избирательных участках. Надо отдать должное руководству оранжевых: каждому выдали дополнительно по десять долларов в виде премии за хорошую работу на благо родины и всего человечества.

На майдане осталось около двух тысяч человек вместе с руководителями Хоменко, Горбанем, Боровым и Лонговым.

 

29

Как только судьи Верховного суда вынесли радостный для всех оранжевых вердикт о проведении третьего тура выборов 26 декабря, Виктор Писоевич со своими единоверцами три часа плясал, а потом разрешил отправиться на дачи для продолжения сабантуя. Сам решил поехать в то село, где работал бухгалтером.

Катрин пыталась убедить его в том, что нельзя расслабляться ни на один день, но он только улыбался и говорил одно и то же:

– Не переживай, все будет тип-топ. Выборы будут проводиться до тех пор, пока победа не будет за мной. Ты думаешь, что я выложил двадцать миллионов долларов за просто так? Моя победа в третьем туре – их забота, а не моя. Срочно собери мне рюкзак.

– Хорошо, – согласилась супруга и подалась в другую комнату, где извлекла мобильный телефон, чтоб позвонить Майклу, ближайшему советнику и другу.

Майкл примчался через сорок минут. Он привез новую инструкцию.

– Виктор Писоевич! – сказал Майкл. – Садись и слушай. Мы тебе сказал: не расслабляйся. Ти должен сделать вид, что победа за тобой. Эта ночь не спать, другой ночь – тоже не спать. Собрать свой штаб, я знакомлю всех с новой инструкцией.

Штаб оранжевых собрался в течение часа. Майкл выступил с речью. Вожди оранжевой революции слушали, раскрыв рты. Их привлекало не содержание, поскольку это была смесь украинской, польской и английской речи, а само звучание слов – благородных, пусть не всегда понятных, они звучали музыкой в революционных ушах. Если кто случайно засопел, его тут же локтем в ребра, он тут же просыпался, вскакивал и громко произносил: Вопиющенко – так!

Никому не разрешалось конспектировать речь Майкла, за исключением Юлии.

Каждое слово Майкла весило тонну, оно было зафиксировано, записано в толстой тетради с твердой обложкой. Наверняка эта тетрадь останется в архивах с грифом «совершенно секретно» и будет открыта лет эдак через пятьсот. Собрание оранжевых длилось всю ночь. И только в пять утра, когда сам Майкл задремал, уронив голову на трибуну, оранжевые во главе со своим лидером засопели, повалились на пол, поджали колени к подбородкам и нещадно захрапели.

В воскресенье, 26 декабря 2004 года, почти половина граждан страны, надеясь приобщиться к богатой кормушке Запада путем вступления в Евросоюз, голосовала за Вопиющенко, – в этот самый день произошла одна из величайших экологических катастроф в мировой истории в Юго-Восточной Азии под названием цунами. Она унесла около трехсот тысяч человеческих жизней.

Не будем гадать, не станем предполагать, что это недобрый знак свыше, может, это чисто случайное совпадение: так захотелось судьям Верховного суда, которые добросовестно старались отработать двадцать три миллиона долларов и быстрее посадить Вопиющенко в президентское кресло. Потому-то они и назначили дату выборов чуть ли не в тот же день – день вынесения постыдного вердикта.

Не берем на себя смелость обвинять Вопиющенко и его команду в том, что они знали, что произойдет 26 декабря, и поэтому вместе с судьями специально назначили выборы именно на это роковое число, дабы показать своей нации и всему миру: вот какие мы грозные! Вот какие знаковые события происходят в день выборов лидера нации в президенты, – мы хотим бегло перечислить те, далеко не все известные нам нарушения элементарных норм не только законодательства, но и человеческой морали, которые допустили оранжевые эмиссары на избирательных участках. Надо признать: это скучно, но ничего не поделаешь.

В восточных областях оранжевые эмиссары без оранжевых шарфов и оранжевых курток разъезжали в шикарных джипах по деревням и заключали соглашения с нищими крестьянами на предмет того, кому из кандидатов отдать предпочтение. Те, кто соглашался голосовать за Вопиющенко, получали триста гривен, что составляло шестьдесят долларов. У крестьянина требовали паспорт, при нем снимали копию на своем ксероксе и говорили: смотри не подведи, по отрывному корешку мы все равно узнаем, за кого ты голосовал.

– Как можно? – горестно восклицала какая-нибудь старушка. – Продалась так продалась, чего теперича делать?

Там, где эмиссары чувствовали, что дело не получится, представлялись сторонниками Яндиковича и объясняли, как заполнять бюллетень:

– Если вы за Яндиковича – ставьте плюс, а против фамилии Вопиющенко – минус.

Старикам и инвалидам обещали прислать транспорт и советовали никуда не ходить. На избирательных участках, где оранжевых было большинство в комиссиях, не давали расписываться в корешке избирательного бюллетеня. Таким образом одна пятая избирательных бюллетеней считалась недействительными. Это как раз те, кто голосовал за Яндиковича.

Оранжевые использовали еще одно мощное средство: списки избирателей были составлены так, что сотни и тысячи граждан не были внесены в число голосующих.

– Вас нет в списке. А что мы можем сделать? Идите, куда хотите.

И последнее мощное, можно смело утверждать, решающее воздействие на итоги голосования было лишение права голоса людей старшего поколения – больных, слепых, хромых, а также тех, кто лежал на больничной койке по тем или иным причинам.

В восточных областях многие представители старшего поколения оказались твердыми орешками: не поддавались уговорам, не соблазнялись на деньги, не верили, что за ними пришлют транспорт, и добирались на своих двоих с палочкой в руках. Не у всех избирательные участки находились в двухтрех километрах от дома.

У пожилого человека более твердые нравственные принципы, чем у молодого. И эти принципы, как правило, переходят в упрямство. Упрямые старики, которые едва дышали и преодолевали значительные расстояния, чтоб добраться до избирательного участка, умирали, не доходя до избирательной урны. Таких случаев были десятки.

А что же происходило в западной части страны, в Галичине, например?

О, там все шло как по маслу. Там один избиратель появлялся по пять-шесть раз на день на избирательном участке с одним и тем же паспортом. Что он делал со своим паспортом? Он голосовал за сына, который находился в России на заработках. Второй раз по тому же паспорту голосовал за второго сына, находящегося в Италии на заработках. В третий раз он голосовал за отца, умершего в прошлом году, а в четвертый раз за умершую в позапрошлом году тещу.

Во Львовской, Ивано-Франковской и Тернопольской областях количество голосов за кумира Вопиющенко доходило до ста двадцати процентов. Начальники избирательных комиссий схватились за голову: что делать? Нельзя же выпускать мыльный пузырь наружу за пределы избирательного участка: засмеют иностранцы. Даже поляки засмеют, хоть они спят и видят Украину в каком угодно союзе, лишь бы не с Россией, на которую у них просто аллергия.

И тут мудрые галичане находят выход из щекотливого положения. Они нежно берут под ручки представителей Яндиковича, своих кровных братьев, а также русских наблюдателей и ведут к себе домой в гости, где водка – рекой, пиво – хоть купайся в нем, закуски – словно Украина уже давно в Евросоюзе. А тем временем на избирательных участках количество голосов за лидера нации доводится до уровня чуть ниже ста процентов: комар носа не подточит. В любой стране это возможно, даже в Ираке: там тоже скоро выборы.

ЦИК не спит всю ночь. Ярослав Дунькодович как пчела снует между туалетом и своим рабочим креслом: нервничает человек. Еще бы! Он из заместителя, человека на побегушках, такого старательного, такого дисциплинированного, такого преданного своему грозному начальнику Кивалову, вдруг, как по мановению волшебной палочки, в чудо которой он верил с детства, становится на место этого самого Кивалова, и теперь… он – все! Все!!! Это «все» горело в глазах невиданным доселе огоньком, раскрывая рот и обнажая подгнившие зубы, поднимало и опускало руки, совало пишущую ручку для подписи какой-нибудь случайной бумажки и творило другие чудеса.

– Что с вами, Ярослав Иванович?! Вы какой-то не такой сегодня! Пойдите прилягте на диванчик, поспите часок, – советовали ему некоторые сотрудники.

– Потом, потом, история требует жертв. Выспимся… на том свете, а сейчас… решается судьба страны. Вы мне приносите только те данные, которые радовали бы мою душу. Я хоть и служил своему прежнему начальнику Кивалову по своей привычке, порядочности, дисциплинированности, но в душе всегда был за лидера нации Вопиющенко. Бывало, прилягу на диван и шепчу молитву: Господи, пошли победу великому человеку, поскольку этой победы ждут все страны Евросоюза, они уже стоят с распростертыми объятиями и, как только Вопиющенко станет проходным, примут нас, прижмут к груди, аки мать своего первенца.

 

30

В канун нового 2005 года Писоевич стал президентом страны, опередив своего оппонента на два миллиона голосов. Это были сомнительные голоса. Но оранжевые и те, кто его поддерживал за рубежом, считали это внушительной победой, неважно, каким путем достигнутой, но все же победой. Писоевич три дня приходил в себя, воображая, что за ним не только украинский народ, но и весь мир. Коль мировая держава – США – за его спиной, то и все остальные… должны стоять в очереди.

Многострадальная супруга новоиспеченного президента Катрин расплакалась от переполнивших ее американское сердце чувств. Но слезы тут же пришлось промокнуть сухой тряпкой: начались звонки со всех сторон. Это было какое-то комариное нашествие. Ей пришлось держать две телефонные трубки в левой руке и три в правой и всем отвечать одной и той же фразой: «Thank you very much!» Добросовестные граждане на том конце провода тут же отключались, зато тут же подключались новые. Чего только ей не желали: и здоровья, и процветания, и путешествия по всем странам и континентам, и приглашали в гости, и советовали больше не рожать, дабы окончательно не испортить фигуру, и быть бдительной по отношению к мужу, дабы Юля окончательно не привязала его к своей юбке.

Это длилось нескончаемо долго. Дети уже обступили ее и что-то требовали, словно их вовсе не касалось, почему мать плачет. Они не знали, по молодости своей, того, что произошедшее уже повлияло на их дальнейшую судьбу, предоставило им неограниченные возможности в среде прожигателей жизни, подарило им американское гражданство и бессчетные капиталы.

Лидера нации не было дома. Никто не знал, где он. Юлия увезла его далеко за город на дачу, где она сама не была уже больше месяца. Никто не знал адреса этой дачи, даже сам лидер нации. Здесь она поставила вопрос ребром: будет ли он соблюдать ранее достигнутые договоренности или благородно, как ощипанный, но победивший рыцарь, дипломатично отказывается от них?

Лидер нации подумал и сказал:

– Если великие люди обещают, то они нарушают… (у Юлии лицо позеленело) известный постулат: обещанного три года ждут. И еще. Если я дал обещание, то я могу его взять обратно, это мое право: я – дал, я – взял. Так что, дорогая моя, мое обещание, если никаких эксцессов со мной или с моей супругой не произойдет, остается в силе: ты становишься премьером.

Тут Юлия впилась в его губы, и лидер нации не смог больше выговорить ни слова. А жаль, в эти минуты он мог бы высказать такие фразы, которые стали бы крылатыми и прославили страну на многие столетия.

Лидер нации – теперь он чувствовал себя настоящим лидером – ни с того ни с сего заявил, что его ждет страна, что его мозг будоражат великие свершения и он не может так долго находиться в обществе одной женщины, пусть даже такой красивой, как Юля. Он торопился не то домой, в объятия Катрин, не то в резиденцию президента, чтобы найти, прижать к сердцу и расцеловать булаву – символ могущественной власти.

Юля всплакнула для видимости и, взволнованная перспективой будущего премьерства, раскашлялась, сказала, что простыла, и, схватившись за голову, ушла в другие комнаты, а лидер нации в одиночестве вышел во двор. Впервые, сопровождаемый эскортом машин, гораздо пышнее, гораздо солиднее, чем это делал маленький, сгорбленный старичок Кучума, – он умчался к ликующей супруге Катрин. Он сделал несколько почетных кругов вокруг Киева, но все еще без орущей толпы на улицах. А чтобы восполнить этот пробел, приказал завернуть на Майдан Независимости.

Здесь все та же ревущая толпа, значительно убавившаяся в количестве, плечом к плечу, куртка к куртке, все в том же оранжевом цвете канувшей уже в вечность революции, упорно ждала своего лидера до победного конца, продуваемая ветром и посыпаемая снегом. И дождалась. Лидер нации с умилением посмотрел на сплошное волнообразное оранжевое одеяло и тут же ужаснулся. Ведь он, еще за несколько дней до двадцать шестого декабря, дня выборов, распорядился значительно уменьшить количество палаток на майдане, довести число проживающих в этих палатках революционеров до двух тысяч. А тут на тебе… почти пятисоттысячная толпа. Да это же миллион долларов в день. А впереди еще инаугурация. Катрин наверняка потребует новое платье, сшитое в Париже, и какое-нибудь колье в несколько миллионов долларов.

Однако что поделаешь: революция! Пришлось кланяться ревущей толпе, затем величественно выпрямляться, скрещивать руки над головой и произносить в микрофон:

– Слава вам, сыны отечества!

После одних и тех же слащавых словесных выкриков и телячьих восторгов, исходивших из коллективного умопомрачения, лидеру нации пришлось произнести речь, к которой он не был готов. Но надо ли было теперь готовиться? Едва ли. Даже если бы он просто мычал, или выл от боли, или выражался нецензурными словами, как простой бухгалтер, переполнивший свой желудок энергетическими напитками, толпа все равно ревела бы от дикого восторга. Ведь великий человек, лидер нации плюется мудро, ругается гениально. Тропинка, по которой прошли его божественные ножки, всегда напоминает людям о его мудрости и величии, а потому всегда почитаема как историческая достопримечательность.

Да что там говорить! Еще совсем недавно пионеры годами искали тот угол, за который мог завернуть Ленин, чтоб облегчиться. Пионеры будоражили стариков, выживших из ума по причине своей древности, письмами и встречами до тех пор, пока те не выдавливали из себя что-то вроде того, что да, было такое дело, они слышали, они видели. Вождь мирового пролетариата точно заворачивал за этот угол, опираясь на руку Надежды Константиновны, потом она отворачивала свое личико на безлюдье, дабы гений мог расстегнуть ширинку на брюках, да к тому же еще дважды чихнул при этом. Это он чихал на империализм, дорогие пионеры. Когда подрастете – памятник надо поставить на том углу. Это памятник истории.

И Украина была советской. Совсем недавно. Те, кто стоял на площади и драл глотку до посинения – дети вчерашних пионеров и комсомольцев, а лидер нации – сын участника Отечественной войны, бывшего узника одного из фашистских концлагерей; он член КПСС, а если он не вступал в славные ряды, то по возрасту вполне подходил для этого.

В любом случае, чисто генетически понятие вождь и массы осталось точно таким же, как при советской власти, с той лишь разницей, что теперь массы для пущего энтузиазма подкачивались разного рода транквилизаторами, энергетическими да спиртными напитками…

Но лидер нации почувствовал усталость, а скорее некое безразличие, сменившееся раздражительностью.

– Домой! – сказал он водителю и своим холуям-охранникам.

Катрин видела все это по телевизору: пятый канал транслировал каждый шаг вновь избранного президента, у которого было на два миллиона голосов больше, чем у Яндиковича. Но она не слышала его слова «домой» и немного расстроилась.

Однако через тридцать минут она заметила из окна второго этажа целую вереницу машин, медленно сворачивающих с трассы и направляющихся к дому. Вторая машина с флагами на капоте, как у настоящего президента, дала ей основание считать, что там именно ее муж, самый великий человек во всем отечестве. Она тут же ахнула и набросила длинную песцовую шубу до пят на окутанные платком могучие плечи и спустилась на первый этаж. Великий человек уже был в прихожей.

– Дорогой, мудрый, великий… – запричитала она, повиснув у него на шее. – Вот я тебе в качестве подарка принесла в этой корзине чеки на девятьсот миллионов долларов. Это тебе подарок за твой гигантский труд.

– От кого это? – не выдержал президент.

– От разных бизнесменов и даже лидеров партий, которые входят в коалицию. Самую крупную сумму прислала Юля. Целых триста миллионов долларов.

– Ну, девятьсот миллионов это не такая уж большая сумма, но все равно. Из двух миллиардов, подаренных Пеньбушем на оранжевую революцию, мы потратили чуть больше одного миллиарда, остальные деньги я припрятал с месяц назад.

Виктор последовал в свой рабочий кабинет, уселся на мягкий диван, покрытый черной кожей, и вытянул ноги. Катрин пристроилась у его ног, присев на невысокий пуфик, и прижала голову к его коленям. Муж растопырил пальцы и положил ладонь на макушку ее головы. Это было наивысшее блаженство для супруги-американки.

– Ты какой-то расстроенный. Почему?

– Расстроился я оттого, что мой указ о сворачивании оранжевой революции не выполнен. Те, кто должен был уехать, в подавляющем большинстве остались на Майдане Независимости. Я им, конечно, благодарен за поддержку, но не могу же я кормить и поить их вечно. Они съедают более ста тысяч долларов в день, если не целый миллион.

– Да, это верно. И Майкл мне уже намекал на то, что слишком дорого обходится эта обезумевшая толпа. А ты позвони Помеломельченко. Снесите этот майдан… бульдозерами. Те деньги, они в чеках, что подарили нам бизнесмены и лидеры партий, могут быстро закончиться, и тогда мы снова пролетарии. Снести все к чертовой матери бульдозерами.

– Бульдозерами???

– Да, да, а как же еще?! Эти мальчики и девочки жили у тебя там на майдане как в раю: отожрались, как свиньи, напивались до потери сознания и трахались на глазах друг у друга, как настоящие проститутки. Кому хочется, чтобы такой жизни наступил конец. Им ведь надо возвращаться по домам, а что их там ждет? Работа, кислые щи да дешевый табак. Но и работы нет. На Запад разве податься. Но и работать никто не хочет, будто только вчера этот социализм кончился. Разгони их, и дело с концом. Бульдозеры, бульдозеры да шланги поливальных машин. Теперь они тебе не нужны больше.

– Да, я тоже об этом думаю. Платили им хорошо, кормили до отвала, обижаться не на что. Посмотри мне телефон Помеломельченко, я, пожалуй, поговорю с ним на эту тему.

Мэр Киева Помеломельченко, активно поддерживающий оранжевую революцию, давно страдал от обилия туристических палаток, расположенных в центре города. Дело не столько в мусорных баках и баках, заменяющих канализационные трубы, которые надо было ежедневно вывозить за город во избежание дурного запаха и размножения бацилл, вызывающих заражение, но еще и в том, что мэр терпел экономические убытки. На месте обычных палаток могли стоять торговые палатки, которые приносили баснословную прибыль. Помеломельченко, как никто другой, ратовал за скорейшую победу Вопиющенко, дабы майдан очистился и уступил место торговым палаткам, особенно в канун Нового года.

 

31

– Виктор Писоевич, дорогой! С победой вас, законной победой на выборах! Народ доказал, что вы истинный лидер нации, и конец 2004 года войдет в историю как год великого перелома. Жаль, что в этот день произошла трагедия в Таиланде, Индонезии, вода поднялась… но это чисто случайное совпадение. Если верить Господу Богу, то мы увидим, что он наказывает одну часть человечества и благоволит другой. Украине никогда раньше не везло, и вот теперь Бог смилостивился, послал нам своего и всенародного любимца. Я уже подумываю, где вам памятник поставить. Если не сейчас, то потом, потом, сами понимаете, все мы смертные, и когда наступит такой скорбный час, что весь наш народ вынужден будет облачиться в черное, то памятник надо тут же ставить. Я думаю, что на том самом месте, откуда звучал ваш страстный голос в защиту нации, то есть на майдане, где-то рядом со стрелой… такой же высоты. Что? Что? А, пардон. Вы собирались сами мне позвонить? О, видите, я угадал ваш благородный порыв; когда великий человек собирается звонить маленькому человеку, то у маленького человека, в данном случае у меня, мэра Киева Помеломельченко, возникла настоятельная потребность снять трубку и набрать ваш домашний телефон. Знаете, мне кто-то как будто шептал на ухо: сними трубку и набери номер лидера нации, предупреди его желание позвонить тебе, ибо ты ему нужен сейчас как сотоварищ и единомышленник в борьбе за правое общенародное дело. Теперь, Виктор Писоевич, я весь в вашем распоряжении, весь во внимании и готов выполнить любое ваше распоряжение. Баньку там, дачку отстроить, прописать дальнюю вашу родственницу и обеспечить ее жильем в Киеве, – как говорят: ноу проблем. Палатки? Во как надоели! Терпение мое лопается, бардак там, понимаете ли, завели! Знаете: современная молодежь на всякие подвиги способна. Там по ночам такие крики, такой визг… а если заглянуть внутрь: одна лежит, а пять мужиков в очереди стоят. Соревнование, видите ли, устраивают. Да, да, я понимаю, следует признать их выдающуюся роль в победе демократии, в торжестве добра над злом. Но это я так говорю и только вам, это не для прессы. Никто никогда не узнает истинных целей… оранжевой символики… А еще! О памятнике вам как лидеру нации. Рядом со стрелой. Я прикажу немедленно возвести. Сначала приглашу лучших архитекторов, выдающихся скульпторов из Америки и Евросоюза, куда мы должны немедленно войти, как об этом говорили мне на ушко Лех Валенса и Косневский. Только деньги, где взять деньги? Давайте перестанем платить москалям за газ и эти деньги пустим на памятник. Я поговорю с послом Черномординым, он хороший парень, поймет нас. А еще одна проблема… мои киевляне мерзнут в квартирах. В этом москали виноваты. Только они и никто другой. И… Яндикович виноват. В этом нет сомнения, Виктор Писоевич. Экое у вас отчество прекрасное. О Боже ты мой, я, кажись, заговорился…

– Вы чем-то очень раздражены, – не выдержал Виктор Писоевич словесного поноса своего подчиненного. – И вам не следовало со мной делиться тем, что вы видели в палатках и… относительно моего отчества.

– Я ничего не видел, это я так… предновогодняя… красивая сказка о том, что могло бы быть в молодежной среде, если бы этой молодежью не занимались выдающиеся сыны отечества, такие как Пинзденик, Пердушенко и наша Жанна д' Арк Болтушенко и этот, как его, Курвамазин… Прошу считать это новогодней шуткой, так сказать. Хотя оно, конечно, всякое бывает, даже мои дети способны всякое вытворять: тут родительский глаз нужен, а на майдане ребята оторваны от родителей. Само собой разумеется: всякие казусы возможны. Но это только на пользу, только на пользу, уверяю вас, господин президент. Вон, есть случаи истинной любви. Мне тут докладывали: одна галичанка по имени Люда Попоплизко сумела покорить сердце парня из охраны бывшего президента Андрея Паршу. И что вы думаете, молодые люди сыграли комсомольскую, простите, галичанскую свадьбу. Этот Парша перешел на нашу сторону, надел оранжевую куртку да еще пятерых увел из охраны так называемого президента. Они квартиру просят в Киеве. Если вы прикажете, что делать – я выделю, если нет, кукиш им, пусть возвращаются в Галичину либо в Крым к родителям мужа. Относительно же вашего отчества, так знайте, оно у вас прекрасное. Хотел бы я носить такую фамилию, вернее, такое отчество, как у вас, но судьба не наградила меня такой прелестью. Писоевич, как поэтично звучит, прямо в рифму просится: Писоевич – мордобоевич…

Мэр был чрезвычайно говорливым собеседником. Если бы он обладал такими же деловыми качествами, ему бы не было цены как руководителю. Это как раз тот случай, когда говорят: идеальных людей не бывает. Если не одно, так другое. Человек, особенно чиновник, если он исполнительный, то обязательно любитель выпить, если он добр и расположен к посетителям, то он непременно взяточник. Если он низко кланяется начальству и входит к ним в кабинет на цыпочках, а выходит как бы пятками вперед, то он жесток и груб с подчиненными и посетителями.

Лидер нации находился где-то посредине и относился к другой категории государственных служащих: у него руки как всегда были чисты. Он не разменивался на мелочи и взяток не брал, он проворачивал более крупные дела, и деньги сами текли ему в руки, как в государственную казну. А если он и вывозил золото на Кипр, то это было в интересах… государства. И только государства. Будучи премьером при Кучуме, он был государственным человеком и свои личные интересы не отделял от интересов государства.

– Сегодня я не расположен к… лишней болтовне, – начал президент, но мэр не дал ему докончить.

– Я вас понимаю, вы устали. Великая, почетная должность требует неимоверного напряжения сил, поэтому прошу простить за столь обстоятельную информацию, я вот уже отрываю трубку от уха и желаю вам отдохнуть, набраться сил на благо своего великого народа, чью долю вы сознательно взвалили на свои покатые плечи…

– Не сметь вешать трубку! – приказал президент. – Я не сказал главного.

На той стороне послышалось мычание, так похожее на блеяние затерявшейся овцы. Президент невольно улыбнулся, а потом, никто не знает отчего, расхохотался.

– Ты чего? – прибежала Катрин с ребенком на руках.

Виктор Писоевич поднял палец, приказывая ей молчать.

– Вы готовы послушать, что я скажу? – строго спросил он мэра Киева. – Готов. Ну, хорошо. Так вот, этих юношей и девушек в оранжевых куртках надо отправить по домам. Родители по ним скучают, да и необходимости в них нет больше. Они свое дело сделали, спасибо им большое. Теперь надо, чтоб они с таким же энтузиазмом трудились на заводах и фабриках, умножали благосостояние государства. Отправьте половину, а то и больше половины по домам, остальных куда-нибудь за город до моей инаугурации. Сами там разберитесь. Вам нужен указ? Хорошо, я сейчас издам его, пришлите ко мне посыльного.

Наконец президент повесил трубку, поднялся с кресла и подошел к окну. Разговор с мэром Киева хоть и был сумбурным и несколько раздражал его длиннотами и преданным голосом, но в то же время напоминал ему о некоем возрастающем величии и параллельном возрастании его авторитета. В его выдающемся мозгу вереницей стали пробегать великие люди разных эпох – Александр Македонский, Юлий Цезарь, Наполеон Бонапарт, Адольф Гитлер, Иосиф Сталин. Кто следующий? – спрашивал мозг и тут же давал ответ: Вопиющенко.

«Да, мне предстоит много сделать. Молочные реки потекут по нашим деревням и городам, никто из моих граждан не будет уезжать на заработки в другие государства, мы сами будем принимать рабочих из других стран. Евросоюз будет гордиться нами и ставить Украину в пример другим. Президент России будет выстаивать часами у меня в приемной, но я буду медлить, откладывать встречу с ним, а ему придется ждать, ждать, поскольку иного выхода найти не сможет. Что касается памятника при жизни, то об этом говорить еще рано, а если и заведут разговор подчиненные, то я буду молчать, я должен находиться в стороне от этого, пусть в данном, конкретном случае решает нация, моя нация, и как она решит, так тому и быть».

Его размышления прервала Катрин. Она подошла к нему сзади и нежно положила скрещенные ладошки на плечи. Он был привычен к таким нежностям и поэтому не вздрогнул. Он также знал, что она о чем-то спросит, и приготовился к ответу.

– Когда инаугурация, милый, завтра или послезавтра? Мне нужно колье, платье я уже заказала, шубу еще нет. Колье будет стоить пять миллионов долларов, платье сто тысяч, а сколько шуба, не знаю. Но к завтрашнему дню точно не будет готово.

– Еще нет окончательных итогов голосования. Это чисто формально. Ярослав Дунькодович свой человек, но я ему разрешил быть максимально осторожным. Мало ли что. Кроме того, не исключено, что команда Яндиковича обратится в Верховный суд с жалобой, и тогда придется ждать решения суда.

– Но ведь у тебя с судом хороший контакт, – сказала Катрин. – Я считаю, что Верховный суд – это твой суд. Двадцать три миллиона на дороге не валяются, правда? Таких денег судьи еще не видели. Говорят, уже закипела работа на дачных участках: строят трехэтажные особняки. Скоро тебя переплюнут. Кстати, как наш особняк в Галичине, сколько там этажей?

– О строительстве особняка на Галичине потом. А что касается Верховного суда, то все так. Только в каждом деле есть норма, процедура. Решение суда должно выглядеть в глазах всех граждан правдивым, честным, законным. Кроме того, у нас есть еще и пресса. Да и в других странах должны поверить нашему суду. Исходя из всего сказанного, следует настроиться на более поздний срок проведения инаугурации. Я жду этого дня не меньше, чем ты, дорогая. Проснусь в двенадцать ночи и думаю. Тем более что это уже вторая инаугурация. Так что, моя дорогая…

Слово «дорогая» так понравилось Катрин, что она аж подпрыгнула на месте и трижды чмокнула мужа в затылок.

Затем первая леди страны стала думать совсем о другом. Она составляла график поездок по Европе и Америке; пред ней вставали блестящие шумные дворцы, наполненные первыми лицами страны, тосты в честь ее мужа и в честь супруги мужа, подарки, знакомства, новые связи, шикарные приемы.

В этой блестящей суете муж забудет о существовании Юлии. Пусть она будет премьером, Бог с ней, у нее забот полон рот, она и сама станет разъезжать по миру, возьмет себе в помощники этого красавчика Кановалюка из Верховной Рады, он моложе и лучше Вити. Так что все складывается как нельзя лучше.

 

32

Мэр Киева Помеломельченко был настолько доволен разговором с президентом, что не находил себе места. Он тут же потребовал от жены бутылку и закуску, а когда она доставила всю эту благодать в срочном порядке, приголубил стакан православной, сладко потянулся и только после этого почувствовал, как разливается тепло по всему телу да наступает успокоение. Теперь он и на многочисленные звонки отвечал с удовольствием, а когда поступил звонок от директора небольшого рынка Мудиакашвили, обрадовался и сказал:

– Жду у себя дома, кацо. Приезжай немедленно: дорога каждая минута.

Уже через двадцать минут кацо позвонил во входную дверь и был встречен мэром с распростертыми объятиями.

– Это мой поздравлений с Новым годом, – сказал Гиви, доставая пачку долларов из внутреннего кармана.

Мэр как бы не обратил на них внимания, дело было уже привычным, скорее он удивился бы, если бы этого не было. Он взял Гиви под руку и препроводил в свой кабинет, слегка оттопыривая карман халата, куда сама по себе упала довольно весомая пачка зеленых.

– Знаешь, кацо, я только что говорил с президентом: великий человек, я тебе скажу, настоящий лидер нации. Так вот, лидер нации разрешил убрать часть этого дерьма с Майдана Независимости. Надо куда-то срочно их вывезти за город, а там они и сами разбегутся.

– Их уже гораздо меньше, – сказал Гиви, потирая руки.

– Да, разбрелись по избирательным участкам, но многие вернулись обратно в Киев и, хотя их палатки убрали, они, наглецы, стали подселяться в другие палатки и вместо четырех теперь там по восемь человек: друг на друге лежат. Хорошо, если парень и девушка, но ведь пошли уже и однополые пары. Разврат да и только. Надо что-то придумать и увезти за город, в те общежития, где люди жили во время оранжевой революции, это в основном галичане. Что ты можешь придумать, как это сделать? Ты же первый терпишь убытки. Это сотни тысяч долларов.

– Я пришлю автобусы, пустим слух, что всех увозят за город на хароший баня, сауна, а затем будет елка на Новый год, а затем снова на Майдан Независимости. Кричи «ура», сколько душе угодно.

– Молодец, Гиви. А я в это время пришлю бульдозеры, они все снесут, а потом и поливальные машины появятся, начисто промоют площадь, блестеть будет, как прежде. А пока там такая вонь и грязь, пройти невозможно, платок к носу надо прикладывать, дырки в носу зажимать.

– Разреши приступить к исполнений поручений, – произнес Гиви, бросая на стол еще одну пачку долларов.

30 декабря, за день до Нового года, пассажирские автобусы сумели вывезти около трех тысяч никому теперь не нужных революционеров не то в сторону Чернигова, не то в сторону Житомира, но всех выгружали в лесу, где пахло соснами, среди которых ютились жалкие домики. Их выгружали, как мусор, тут же разворачивались, чтоб привезти новую партию из Киева.

Революционеры находились в приподнятом настроении, поскольку им вдоволь давали всяких напитков, в том числе и алкогольных, но уже из кармана Гиви. Многие, кто сошел с автобуса, распределились по парам и разбрелись дышать свежим воздухом, которого так не хватало на Майдане Независимости. Однако не все имели напарниц или напарников. Вообще ощущался дефицит слабого пола.

Те, кто был свободен, и в особенности полевые командиры, тут же начали проявлять беспокойство и задавать себе вопросы: а куда нас привезли? Поневоле началось изучение местности. Оказалось, что здесь есть кухня и как раз сейчас готовят щи к ужину.

– Кто щи готовит на ужин? – поинтересовался полевой командир Дзень-Брень.

– А больше ничего нет, милок, – сказала повариха тетя Ксюша. – Обещали кашу гречневую, не привезли, сардельки тоже. Какие продукты остались, с того и готовим, али вы все, может, ужинать и вовсе не будете? И сколько вас – никто не сообчил. Триста, четыреста человек, – сколько? Мы тут на пятьсот готовим, а дальше, как получится.

Дзень-Брень затянул молнию на оранжевой куртке и пошел искать других полевых командиров. Полевой командир Брехалко, приспустив штаны, поливал высокую сосну, задрав голову, чтоб увидеть крону.

– Эй, Антон, давай соберем всех. Кажется, нас хорошо надули, подлюки, – сказал Дзень-Брень.

– А, один хрен, все равно домой надо чапать.

– Тебе-то можно, ты недалеко живешь, до Житомира рукой подать, а мне-то до Карпатского хребта, ой-йой-йой, не менее двух дней добираться. И карманы у меня пусты, ветер в них гуляет, – чесал затылок Дзень-Брень.

– А что случилось? Говори, не выкозюливайся. – Брехалко, застегнув молнию на брюках, устремил свой взор на товарища.

– Да как тебе сказать. Вытурили нас с Майдана Независимости.

Тут подошли и другие оранжевые куртки. Куртки дрожали, вид у них был далеко не мажорный, как прежде.

– Подкрепиться бы да согреться, – говорила каждая куртка.

– А сауна будет, где сауна? Эй, братва, у кого металлические прутья, доставай, – бросил клич полевой командир Картуз.

– Надули нас, ребята, – повторил Дзень-Брень и сжал кулаки.

– Подумаешь, велика беда, – сказал полевой командир Сосулька, опираясь на плечо подружки Зульфии. – Власть без нас ничто, никто. Если мы не поддержим нашего Вопиющенко, то ему хана, кто он без нас? Нуль без палочки, вот он кто. Ему без нас не пройти эту, как ее, говноингурацию. Он завтра же пришлет за нами автобусы и даже вертолеты, вот увидите. Только не пищать, не показывать вида, что нам здесь не ндравится, сохрани Боже.

– Не пищать!

– Не пищать!

Клич был брошен, он был услышан, получил продолжение, его все повторяли громко, с энтузиазмом, как на майдане, а потом повзводно отправились в маленькую столовую под навесом, где ветер остужал щи, ужинать. Это был пролетарский ужин, за которым последовал пролетарский ночлег.

Пока возобладало мнение командира Сосульки, все ринулись занимать помещения для сна, но этих помещений хватило ровно на две тысячи, а тысяча осталась как бы за бортом.

Последние автобусы привезли последнюю партию в два часа ночи и хотели уйти порожняком, но полевые командиры преградили путь и дали команду занимать автобусы по новой.

– Вези нас на майдан, – потребовали они. – У нас тут тысяча бойцов лишняя, не помещается в палаты, даже на полу места заняты.

– На майдане ничего нет, – сказал координатор Андрей Хоменко.

– Я подтверждаю сказанное, – произнес Бенедикт Тянивяму. – Мало того, этот Помеломельченко пригнал бульдозеры, которые снесли палаточный городок, а поливальные машины смыли все подчистую. Там такая вонь стояла, ужас. Но я дал команду: снять Помеломельченко с поста мэра столицы. Это самоуправство.

– На майдан! – заревела толпа.

Тут Бенедикт вскочил на крышу автобуса и произнес краткую речь.

– Друзья мои! От имени президента я благодарю вас за мужество, которое вы проявили в период оранжевой революции. Благодаря вам Украина начнет цвести и пахнуть, как говорится. Каждого из вас знают в любом, самом далеком уголке планеты. Я призываю вас не поддаваться на провокации отдельных шпионов Яндиковича. А в том, что Яндикович заслал провокаторов в ваши славные ряды, я нисколько не сомневаюсь. Лучше проявить бдительность, чем поддаваться на провокацию. Не обращайте внимания на мелкие и временные трудности, вы пережили куда более трудные дни. Помните: любая революция не только начинается, но и кончается. И наша, слава Богу, кончилась. Но она кончилась благополучно для нас. Теперь можно и по домам. У себя дома каждый из вас будет командиром… улицы, квартала, района, города, села или районного центра. Возвращайтесь по домам и берите власть в свои руки.

– Я поддерживаю! – во весь голос закричал полевой командир Брехалко.

– И я поддерживаю, – произнес так же громко полевой командир Дзень-Брень. – Вези нас домой, Бенедикт!

– Айда, ребята!!! – заревели все.

– И мы едем! – сказал один домик, набитый до отказа и не смогший заснуть.

– И мы-ы-ы!

Весь лагерь выразил желание ехать и брать власть в свои руки на местах. Бенедикт обрадовался. Самая взрывоопасная афера, казалось, может завершиться благополучно. Он схватил один из мобильных аппаратов, дважды нажал на кнопки и тихо произнес:

– Господин Бессмертно-Серый Роман Аполлинариевич! Это я, Бенедикт. Три тысячи бутылок сюда, на объект пятьдесят пять в квадрате, срочно. Иначе… бунт. Меня могут разорвать на части, Роман Аполлинариевич. Прошу и умоляю…

Бессмертно-Серый, комендант оранжевого палаточного городка и одновременно заместитель начальника предвыборного блока Вопиющенко, сэкономившего не один десяток миллионов долларов на оранжевой революции, немедленно отреагировал на просьбу Бенедикта, и три грузовика появились в сосновом лесу уже через сорок минут, словно из-под земли вынырнули. Бенедикт поднял вверх руку, в которой откуда-то появился мегафон.

– Полевые командиры, ко мне! – заревел мегафон так, что ветки на верхушках сосен закачались. – Вы, слуги нации! Выстраивайте своих подчиненных и подходите к грузовикам, каждый получит бутылочку с энергетическим напитком, а потом на ближайшую железнодорожную станцию с песней, как на майдане. Здесь недалеко. Любой поезд, любую электричку берите с налету: она ваша.

Полевые командиры по привычке стали наводить революционный порядок в своих полках, а полки уже скандировали:

– Вопиющенко – наш президент! Вопиющенко – слава! Слава! Слава! Слава!

Полки подходили к грузовику, где каждый получил бутылку с волшебной жидкостью и пачку дешевого сыра в упаковке. Но процесс выдачи шел все же в замедленном темпе. Тогда поступила команда всем трем грузовикам выдавать одновременно, а полкам рассредоточиться в трех направлениях.

Когда все было получено, грузовики опустошены, несколько полков с песнями о Вопиющенко двинулись в сторону железнодорожной станции «Умри надежда». Здесь уже стоял товарный поезд с хорошими вагонами, крытыми жестью и обитыми по бокам мелкой рейкой, окрашенной в кирпичный цвет, в коих обычно перевозили цемент, сахар, муку и прочие товары, несовместимые с сыростью в виде дождя и снега. В вагонах было прохладно, около нуля градусов, но революционеров было так много, что им приходилось спать стоя, они выпускали горячий пар не только изо рта, согревались, соприкасаясь телами. В головах царил какой-то радостный хаос, будто земля вращалась с невероятной скоростью, поезд двигался навстречу этой скорости, колеса не касались рельсов, и вообще каждый революционер летел навстречу холодной ледяной луне, и чем ближе была луна, тем становилось темнее и неуютнее. К тому же что-то жгло внутри, и пересыхало горло.

 

33

Операция с отправкой никому уже не нужных «революционеров» закончилась только за день до Нового года, когда уже были известны окончательные итоги выборов. Роман Аполлинариевич не спал всю ночь. Как никто другой он был заинтересован в благополучном завершении этого щекотливого вопроса. Нельзя было разгонять майдан, и невозможно было больше держать эту армию на центральной площади страны. Эта армия не только проедала огромные деньги, уходящие как бы из собственного кармана Бессмертно-Серого, она еще приносила убытки городским властям, в частности, мэру Киева Помеломельченко, к тому же на майдане надо было устанавливать новогоднюю елку. Плюс ко всему невозможно было убрать дурной запах мочи и фекалий, который разливался по площади. Словом, причин было так много – голова кругом.

Вдобавок один из приближенных нового президента, Бздюнченко, напомнил Роману Аполлинариевичу об инаугурации президента, которая, в отличие от инаугурации других президентов, будет происходить на этом же Майдане Независимости.

Когда тридцатого декабря Бенедикт сообщил, что к двенадцати часам последний революционер в оранжевой куртке покинул пределы предместья Киева, Посмертно-Серый облегченно вздохнул и тут же назначил свидание Бенедикту в своих апартаментах в восемь вечера.

До визита Бенедикта оставалось шесть часов. Этого времени предостаточно, чтоб проверить все мешки, дабы убедиться, сколько там еще осталось зелени. Это были инкассаторские мешки, куда Аполлинариевич заглядывал ежедневно, но так и не знал, в каком мешке конкретно сколько зеленых бумажек находится. Да и количество мешков было неопределенным. Их привозили, складывали, а пустые не всегда забирали обратно.

Вызвав помощников и секретаря, он сказал им:

– Меня нет.

– Как это нет, вы же перед нами, Роман Аполлинариевич, смилуйтесь ради Бога над нами, – произнес помощник Свистуненко.

– Да, я подтверждаю это, – добавила секретарь Оксана Расчепирко.

– Гм, какие вы у меня тупые…

– Точно, тупые, а что поделаешь, – промолвила Оксана.

– Я говорю, что меня нет для тех, кто будет спрашивать, где я, а так я на месте, но только для вас. То есть я есть, и в то же время меня нет. Поняли вы меня?

– Так точно, поняли: вы есть, и в то же время вас нет, – сказал второй помощник Мудолиз.

– Нищета! Что мне с вами делать? Вы оба – на майдан! Посмотрите, как убирают мусор, а ты, Оксана, займись переводом речей президента на английский язык. Короче, вы меня сегодня не видели.

Помощники, козырнув, удалились, а Оксана закрыла входную дверь и вернулась в его кабинет.

– Давайте пересчитаем, – сказала она.

Роман Аполлинариевич бросился скидывать мешки с полок, а Оксана принялась вытряхивать их содержимое на пол. В течение трех часов они успели дважды пересчитать, и оба раза не точно, потому что суммы отличались одна от другой. Первый пересчет показывал цифру в сто восемьдесят семь миллионов, а второй – в сто восемьдесят девять миллионов долларов.

– Двух миллионов не хватает, – мило лгал Роман Аполлинариевич. – Президент уволит меня, ведь он знает, куда каждая копейка израсходована.

– Я не брала…

– Я на тебя и не подумаю, как можно? Ты, я знаю, честная девочка, ты умница и ты… только даешь, но ничего взамен не берешь. Никто с тобой сравниться не может. А теперь… оставь меня одного. Ко мне должен прийти Бенедикт.

– О, знаю, этот бугай… экая противная рожа.

Только Оксана вышла из кабинета своего начальника и открыла входную дверь, как загремел ботфортами Бенедикт Тянивяму. Он держал две полные сумки в одной руке, а другую держал у виска, как старый служака в милицейском мундире.

– Я к шефу, – сказал он, – а если шефа нет, расположусь у тебя здесь. Возражать не будешь? У меня в этих сумках всего полно.

Оксана только улыбнулась, а потом широко распахнула дверь начальника и отступила на шаг назад, давая возможность пройти этому быку.

Роман Аполлинариевич широко раскрыл объятия гостю и трижды поцеловал его мимо щек, прикладывая щеку к щеке.

– Ну, садись, дорогой, – предложил хозяин.

Бенедикт вытащил все из сумок и разложил на столе. Там были вина, коньяки, закуски.

– Всех отправил? Бездельники. Кормили, поили их, даже в баню водили, а они только орали на площади да трахались в палатках ночи напролет. Но все равно я рад. Тут осталось ровно четыре миллионы долларов. Нам с тобой по миллиону, а остальные два на инаугурацию…

– Человек сто еще остались, – сказал Бенедикт, – говорят, до полного вступления в должность президента с места не сдвинемся, хоть стреляйте на месте. Инаугурация для них – это вершина их мечты, ради которой они бросили свои нажитые места, своих свиней и овец и приехали мерзнуть на главную площадь страны. А своего кумира, своего Бога видели очень редко и только у микрофона, у которого он, как правило, шамкал, понять было невозможно.

– А это, должно быть, координатор Андрей, как бы мой заместитель. До чего же упрямый молодой человек. Но я знаю, чего он хочет. И не только он, но и его банда. Они хотят получить жилье в Киеве и набить карманы долларами. Откуда просочилась информация об американской помощи? Он подозревает, что эти деньги я хочу прикарманить. Что бы ты посоветовал, Бенедикт?

– Я могу связаться с ребятами из организации под названием «Пора». Эти ребята их живо выкурят с Майдана Независимости.

– Было бы замечательно. Послушай, Бенедикт, выделим им сто тысяч долларов за эту работу. Двадцать тысяч я тебе подарю. Если захочешь, отдашь своим бандерам, а если нет, оставь себе на мелкие расходы.

– Надо посоветоваться с Виктором Писоевичем, как он скажет, пусть так и будет, – предложил Бенедикт.

– Не будь дураком. У Вопиющенко мозги забиты другим: он слезно умоляет Пеньбуша приехать на его инаугурацию, а тот, похоже, кочевряжится. А потому Писоевич никого не принимает. Даже я не могу к нему прорваться. Давай попробую брякнуть ему: получится – хорошо, не получится – спардонь.

Бессмертно-Серый набрал номер телефона лидера нации и кратко изложил существо вопроса.

– Убрать все палатки, где бы они ни находились. Я ведь уже издавал такой указ, – сказал Вопиющенко и повесил трубку.

– Приказ: убрать, – сказал Роман Аполлинариевич. – Вот тебе сто тысяч. Дуй к организаторам «Поры», это хорошие ребята. Отдай им эту сотню, и дело с концом.

Бенедикт только спрятал деньги в дипломат и, допив рюмку с коньяком, собрался уходить, как раздался звонок. Это звонил координатор палаточного городка на Крещатике Андрей Хоменко.

– Я должен немедленно встретиться с Романом Аполлинариевичем, – заявил Хоменко.

– Приезжай, мы здесь, – сказал Бенедикт и громко рассмеялся.

– А что мы с ним будем делать? – спросил хозяин.

– Я ему эту сотню отдам и попытаюсь внушить, что у нас серьезные финансовые трудности, – сказал Бенедикт. – А, вот и Хоменко, это он звонит в дверь. Видать, находился недалеко от вашего дома. Надо с ним поосторожней, он недобрый субъект, может и ножом пырнуть.

– Я прибавлю ему еще десять тысяч, – сказал хозяин и стал рыться в одном мешке.

Хоменко тут же вошел и без приглашения сел.

– Когда нужно было, нас призвали и мы пришли, – сказал Андрей. – По просьбе Виктора Писоевича и Юлии Феликсовны мы установили палатки на майдане, жили в этих палатках и участвовали во всех мероприятиях, а теперь вы хотите убрать нас тихо, как мусор. У нас много вопросов к вам, Роман Аполлинариевич. Куда девались миллионы долларов, которые выделяла координационная рада? Мы этих денег не видели. Правда, нам выдавали по пятьдесят долларов в день, но это только активистам, а остальным – гроши.

– Андрей…

– Не хочу ничего слушать. Вы лучше скажите, почему нас выпихивают? За что? Разве мы это заслужили? Кто привел вас к власти, вернее, кто помог вам захватить власть? Мы. Кто стоял на морозе и ветре в ожидании, когда вы все изволите появиться и помахать нам рукой или произнести несколько пустых фраз? Мы. Кто не пускал министров на свои рабочие места? Мы. Кто стоял стеной вокруг президентской администрации и кричал: Кучуму – долой? Опять же мы. А теперь нас выпихивают, выгребают, как мусор. Но знайте, господа руководители оранжевой революции, нам терять нечего, мы можем сюда еще вернуться… с оружием в руках.

– Андрюша, выпей… давай выпьем вдвоем, – предложил Роман Аполлинариевич, поднося полный бокал русской охлажденной водки на небольшом подносе.

Андрей механически схватил бокал и опрокинул его с жадностью и поспешностью.

– Еще, – потребовал он. – Позвольте нам до присяги президента не покидать Крещатика, тогда, может быть, мы и сами разойдемся. После праздника, конечно.

– Помеломельченко возражает, – сказал Бенедикт. – Мы не против.

– Мы с Помеломельченко разберемся сами, – сказал Андрей.

– Положи пакет на стол, – приказал Бенедикту хозяин.

– Послушай, Андрей. Здесь сто тысяч долларов. Если хочешь, купи себе квартиру в Киеве, женись на киевлянке и живи, как живут новые украинцы. Только отправь всех по домам. Революция кончилась, какой смысл держать вас на морозе? Да и вам надоело, должно быть, находиться в антисанитарных условиях уже больше месяца. Вы свое сделали, спасибо вам. Отечество не забудет вас. Как только пройдет инаугурация, мы вам соорудим памятник прямо на площади Независимости. Уж если вы так хотите побыть на торжествах по поводу вступления в должность президента, приезжайте, я выпишу вам пропуск. Вы откуда, из Галичины? Узнаю галичан. Молодцы галичане, упрямый и гордый народ, всегда своего добьется. Итак, на чем мы остановились? Сто тысяч долларов, это деньги, подумай об этом, Андрей.

– Хорошо, – сказал, наконец, Андрей. – Но по пятерке остальным ребятам.

– У нас нет таких денег.

– Тогда по тысяче.

– По тысячи найдется, – согласился Роман Аполлинариевич и стал копаться в мешке. – Сколько вас там?

– Пятьдесят человек.

– Вот пятьдесят тысяч, и на этом давайте поставим точку.

 

34

Количество членов избирательного штаба кандидата в президенты Яндиковича пополнилось за счет людей, которые разделяли его идеи. Это были грамотные люди, но наличие таких черт, как честность, порядочность и соблюдение этических норм, не позволили им добиться победы своего кандидата на выборах. Если сторонники Вопиющенко швыряли деньгами, кормили и поили избирателей, грубо и демонстративно вмешивались в избирательный процесс, то представители Яндиковича только наблюдали и фиксировали эти нарушения.

В процессе третьего тура голосования ими было собрано свыше десяти тысяч нарушений. Акты этих нарушений вместились в шестьсот пятьдесят томов.

Известие о таком количестве томов испугало оранжевых. Ясно было одно. С таким количеством улик было бы глупо не обратиться в суд, в тот же самый Верховный суд, где совсем недавно процесс выиграли оранжевые.

Лидер нации не на шутку встревожился. А вдруг Россия выделит не двадцать три миллиона долларов, а все двести тридцать? Судьи ведь на такую сумму клюнут; не могут не клюнуть. Поди потом докажи, что давал взятку и что признание предыдущих выборов недействительными, сфальсифицированными были окончательными.

Вопиющенко созвал совет единомышленников, дабы решить, как вести себя дальше. Совет заседал двое суток подряд и только на третий день пришел к выводу, что в данной ситуации лучше ждать. И с инаугурацией пришлось отложить до окончания Рождественских праздников.

Лидер нации затосковал и по мере сил запил. Его не радовали поздравления некоторых лидеров других стран в связи с победой на выборах. Он все ждал поздравления из России, но Россия молчала, и это тревожило его больше всего. Значит, что-то за этим кроется.

Просветление наступило только после Рождества. Стало известно, что Верховный суд вообще отказался принять дело в производство от сторонников Яндиковича. Ни шестьсот томов, ни видеокассеты судья Плодожорка не приняла. Значит, суд по-прежнему никем не подмазан. Ему хватило двадцати трех миллионов долларов, полученных раньше. Экие порядочные ребята эти судьи. Если бы все такие. Взятку берут только один раз. А ведь как бывает? Дашь взятку, а другой придет – удвоит эту взятку и выиграет процесс.

Тут Курвамазин отнес еще восемь миллионов на пятнадцать человек. Тогда Раиса Плодожорка тихо сказала:

– Можете быть спокойны, все будет тип-топ. Похоже, нам придется принять дело к производству: они каких-то иностранных адвокатов собираются нанимать. Нам не нужен скандал в международном масштабе. Мы должны показать всей стране и всему миру, что у нас самый правдивый и самый демократичный суд, какой когда-либо существовал в Европе. Поэтому разбор будет такой же продолжительный, такой же тщательный, как и в прошлый раз, когда вы подавали жалобу на проведение прошлых выборов, когда победил якобы Яндикович.

– Все так, Раиса Матвеевна, только… нас поздравляют с победой многие наши друзья за рубежом. К тому же мы уже разослали приглашения на инаугурацию, без указания даты, правда. Поэтому надо было бы, чем раньше, тем лучше, как говорится. Народ ждет, можно сказать, человечество ждет.

– Все, что смогу, сделаю. Я бы у них ничего не приняла, но они, кто-то им посоветовал, наняли трех швейцарских адвокатов, по четыреста долларов каждому платят в час, представляете? Я бы тоже не прочь быть адвокатом. Это же более трех тысяч в день. Во дают! Я скажу Казе Казимировичу, чтобы он затягивал как можно дольше, скажем, до десяти вечера. Если они будут сидеть десять часов, то это составит четыре тысячи долларов на каждого, или двенадцать тысяч в день. Во дают!

– Я думаю, вы, да и все судьи, не обижены. Тридцать один миллион долларов… это… это…

– Да я не обижаюсь.

Тут секретарь пришла и доложила, что целый грузовик подъехал к зданию суда и несколько иномарок. Они что-то сгружают, а тележурналисты все фиксируют на телекамеры.

– Ого! Господин Курвамазин, спуститесь по потайной лестнице. Не надо, чтоб вас видели, хорошо?

Плодожорка поднялась с кресла и протянула длинную руку, которую Курвамазин схватил и облобызал, будто рука была медовая.

Почти десять человек ворвалось в кабинет Раисы Матвеевны. Трое из них заговорили по-французски.

– Мы уполномочены подать иск по поводу выборов 26 декабря, – сказал адвокат на чужом языке.

Раиса Матвеевна захлопала глазами, а потом кивнула головой в знак согласия.

– Заносите документы, – сказал адвокат.

Пять морских пехотинцев с широкими лентами на груди «Яндикович – наш президент» бросились вниз и внесли несколько ящиков с томами в сто и больше страниц, в которых все было запротоколировано, документировано. Грубые нарушения избирательного законодательства отражались как в зеркале.

Затем принесли еще десять ящиков видеокассет.

– Видеокассеты я не возьму, – заявила судья.

– Почему?

– Чтоб посмотреть все ваши кассеты, надо минимум полгода. Оставьте себе это в качестве архива. В судебной практике видеозаписи не используются. Любая кассета может быть сфабрикована. Кассета – это не доказательство. А вот ваши тома приму. Сколько их у вас там? Вы что – писателей нанимали? Это все русские писатели-новеллисты? Сколько у вас этих томов?

– Шестьсот двадцать пять! – сказал Шафрич.

Раиса Матвеевна схватилась за голову. Такого прецедента в ее судебной практике еще не было. Она с тоской смотрела на эти ящики, должно быть, тяжелые, поскольку их вносили по два моряка, и когда ставили на пол, он, как казалось Раисе Матвеевне, прогибался. «Господи! Сколько же страниц в каждом томе, – подумала она и заерзала в кресле. – Кто все это будет перечитывать?»

– Куда вы, Раиса Матвеевна?

– В одно место, – солгала она.

– А, пожалуйста, пожалуйста, нет вопросов, все мы люди, все мы человеки, – миролюбиво произнес Нестор, полагая, что судья отлучается ненадолго.

Но Раиса Матвеевна, скрывшись за дверью, ускорила шаг и, запыхавшись, влетела в кабинет Мудьведко.

– Казя Казимирович, – сказала она, прерывисто дыша, – там такое… там просто ужас. Даже вы, великий человек, такого в своей жизни не видели. Я в трансе, не знаю, что сказать, куда повернуться, как отбояриться от них. Казя Казимирович, дорогой, подскажите, выручите. Давайте посоветуемся.

Мудьведко сам перепугался. Ему казалось, что судья Плодожорка не может стоять на собственных ногах, а ее лицо то бледнеет, то краснеет, глядишь, грохнется она на пол и пена у нее изо рта пойдет. Поэтому он жал со всей силы кнопку под крышкой стола.

Несколько судей влетели в кабинет главного без стука в дверь.

– Садитесь, господа, – сказал Мудьведко. – Раиса Матвеевна, и вы садитесь, как же вы? Зачем было стоять, лишнюю энергию тратить? Так вот, господа, у Раисы Матвеевны ЧП. Расскажите о нем, Раиса Матвеевна.

Раиса Матвеевна дважды икнула, потом трижды чихнула, прокашлялась, не торопясь, убрала платок в карман судейской мантии и начала:

– Уважаемые коллеги! Случай беспрецедентный. В судебной практике еще не встречалось подобное происшествие. Я, сколько работаю, не встречалась с подобным прецедентом, клянусь вам. Эти Яндиковичи притащили шестьсот двадцать пять томов… макулатуры, в которой содержатся доказательства, что выборы президента 26 декабря сфальсифицированы и должны быть признаны недействительными. Кроме этого, они притащили на грузовике десять ящиков видеокассет. Да если взять все это и добросовестно изучить, понадобится около полугода. Как же наш лидер нации, которого мы еще третьего декабря назначили президентом, сможет так долго ждать? Ему уже присылают поздравления с победой на выборах. Как тут нам быть? Да еще иностранные адвокаты приперлись, на чужом языке командуют. Все это фиксируется ими, у них точно есть записывающие устройства. Ужас! Нам надо быть максимально осторожными.

– Вы правильно сказали: макулатура – вот что это такое. А коль макулатура, то ее надо выбросить, – внес предложение один из судей.

– Выгнать иностранцев в задницу! – заявил другой. – А на каком языке они говорят?

– Не поняла, – тут же пролепетала Раиса Матвеевна. – Видеокассеты я у них не приняла, я им сказала об этом, и, похоже, они согласились.

– Наверное, это русские шпионы, – вынес вердикт третий судья. – Это прямое вмешательство России в дела независимой Украины.

Тут все устремили взоры на главного судью Мудьведко, который в это время, будучи в сильном волнении, покусывал соломку во рту.

– Казя Казимирович, как?

– Казя Казимирович, что?

– Казя Казимирович, ваш вердикт.

Председатель Верховного суда всего один раз чихнул в ладошку и просто сказал:

– Позовите ко мне этих адвокатов.

Судья Бомбовоз бросился к двери и вскоре вернулся с двумя мужиками и одной дамой средних лет.

– Господа, ваши паспорта и доверенности от Яндиковича.

– А пасс, о'кей, – сказал адвокат Робер Викель д'Артуа.

Он извлек паспорт и вложенную в него доверенность на ведение дел. Остальные адвокаты сделали то же самое.

Председатель Верховного суда когда-то изучал французский язык не то в пятом, не то в шестом классе и по слогам читал.

– Де Бувиль Маго Крюшон, Мари де Косе Будуа, все граждане Швейцарии. А где же ваш переводчик? А визы есть? А, все есть. Можете приступать к исполнению своих обязанностей, адью! – сказал Мудьведко и попытался улыбнуться, как француз. Но улыбка вышла славянская, скупая, с хмурым выражением лица.

Швейцарцы ушли, плотно закрыв за собой дверь.

– Как быть с томами, право, не знаю, – нерешительно сказал Мудьведко, – надо будет подумать. Но в любом случае их надо принимать в производство. Эти шестьсот томов мы распределим между всеми судьями. Выйдет где-то по сорок томов на каждого, а может, немного больше. За два-три вечера можно перелистать и… не придать значения тому, что там содержится.

– Мудро, гениально и актуально! – произнесли судьи хором.

 

35

После новогодних и Рождественских праздников, бурных, торжественных, радостных для всех без исключения депутатов блока Вопиющенко и Болтушенко, наступили будни, связанные с подготовкой ко второй инаугурации. После подготовительной к инаугурации процедуры Вопиющенко вступал в должность президента, как он считал, на законных основаниях. Все шло хорошо, как по маслу. И вот, как гром среди ясного неба: две газеты сообщили, что им запрещено публиковать итоги выборов от 26 декабря. Так решил суд. Еще большее беспокойство вызвало известие о том, что три швейцарских адвоката сразу же попытаются в случае необходимости дать отвод суду в его полном составе, и тогда пиши – пропало. Третьей нехорошей новостью было то, что оппонент, вернее его люди, обнаружили и собрали увесистую папку стольких нарушений на выборах, что их пришлось оформлять в шестистах томах. Это небывалый случай.

Вожди оранжевой революции от расстройства организовали коллективную пьянку, затем коллективную сауну, закончившуюся коллективным двухдневным загулом. И лишь лидер нации находился в стагнации и все время совещался с Майклом Пробжезинским и своей супругой Катрин.

Майкл обзвонил много известных американских адвокатов и судей, получил много рекомендаций, но не получил ответа на главный вопрос: как сделать так, чтоб черное представить белым, а точнее, чтоб Вопиющенко стал президентом страны. Ведь Америка сделала на него ставку.

Вскоре прибыл юрист из Америки и тут же отправился к председателю Верховного суда Мудьведко. Два юриста быстро нашли общий язык.

– Вы должны принять политическое решение… в правовом поле – посоветовал иностранец. – В процессе разбирательства придирайтесь к каждому слову заявителя, не давайте им дышать, но толково, чтоб никто не разгадал ваших намерений. Швейцарские адвокаты будут давать вам отводы. Не принимайте никаких отводов. Заявители пошумят и успокоятся.

– Не волнуйтесь: караван идет, он все равно придет к месту назначения. А за совет благодарю, мы воспользуемся им, – сказал Казя Казимирович. – Передайте лидеру нации, что он может готовиться к присяге.

Мудьведко мучила совесть, он сознавал, что он юрист, и помнил знаменитую фразу: ты мне друг, но истина дороже, и тем не менее… «Живем один раз. Можно быть справедливым и нищим, а можно немного отступить от этой, так называемой истины, хотя любая истина это нечто такое, что можно повернуть и так и эдак, посмотреть на нее с другой стороны, и выйдет, что она уже не истина, а нечто похожее на нее. Если сам президент, гарант этой истины, обходится с ней, как с уличной девкой, то что остается нам, простым смертным?»

Поразмыслив, как всякий великий человек в трудную минуту, когда капля совести начинает будоражить мозг, и найдя себе оправдание, Мудьведко пометил в календаре дату первого заседания Верховного суда по делу о многочисленных нарушениях избирательного процесса в день выборов президента.

Первое заседание началось в десять утра. А уже через два часа швейцарский адвокат Робер Викель д'Артуа потребовал отвод председателя Верховного суда Мудьведко. Неслыханная дерзость. Казя Казимирович собрал всех в совещательную комнату, и там впервые судьи разразились хохотом.

– Тише, господа судьи, нас могут услышать, – произнес Мудьведко и погрозил пальцем. Когда все умолкли, председатель вышел первым, а за ним последовали и остальные. Все встали возле своих кресел. Председатель объявил, что отвод председателю суда отклоняется.

Адвокаты пошумели, посовещались и успокоились. Кроме швейцарских адвокатов, было много своих, но теперь все они находились в тяжелом положении. Адвокат Яндиковича только открывал рот, как председатель перебивал его либо лишал слова.

У всего состава суда было единство, каждый член суда получил значительную сумму американских долларов, поэтому все шло как по маслу. Единственное, чего не учли судьи, так это трансляции всех заседаний по телевидению. Если бы они не допустили столь грубой ошибки, миллионы людей поверили бы в их честность. А так… даже маленькому ребенку было ясно, что суд подкуплен, что судьи попирают законы и что там, где они видят белое, на самом деле черное.

О лживости и предвзятости суда можно было догадаться по представителям лидера оранжевой революции: все они сидели как на празднике, мило улыбались, разговаривали друг с другом, и на их лицах было написано: мы уже давно победили. Только один-единственный раз председатель сделал замечание Курвамазину, когда тот громко рассмеялся и назвал одного оппонента дураком.

– Ведите себя достойно, представители господина Вопиющенко.

– Мы просим извинения, – сказал Курвамазин, зная, что его слова услышат миллионы избирателей.

В день завершения судебного разбирательства было много ярких выступлений со стороны заявителей. Судьи, правда, слушали от начала и до конца. Здесь отличился депутат Шафрич. Он сказал о том, что если суд вынесет несправедливое, политическое решение, то это повлияет не только на всю правовую систему, но и на поведение судей в будущем. Кроме того, каждый гражданин будет знать: можно нарушать законы и суд оправдает, поскольку закон что дышло, куда повернул, туда и вышло.

Столы, за которыми сидели судьи, были завалены томами заявителей. Каждый докладывал. Но каждый судья называл эти доказательства не более чем лирическим вымыслом да ссылался на то, что нет даты, что нет всех подписей, что во многих томах говорится об одном и том же. Выходило, что все тома можно объединить в том, а один том можно свести к одной странице, а одна страница просто не стоит внимания.

Под зданием Верховного суда стояли представители Яндиковича с бело-голубыми флагами, но судьи не обращали на это никакого внимания.

Где-то на пятый день около восьми вечера судьи, не дав представителям заявителя высказать еще несколько важных доказательств, отправились на тайное совещание. Ранее они обычно возвращались в зал заседаний не позже чем через десять-пятнадцать минут, а тут прошло уже два часа, а красные мантии все заседают, забрав с собой все шестьсот томов жалоб, актов, протоколов со стороны заявителя.

– Решают, – с надеждой сказал Шафрич. – Им придется принять непростое решение, но оно должно быть справедливым. У нас охвачен каждый избирательный участок. Нет такого избирательного участка, где не было грубых нарушений и подтасовок в пользу Вопиющенко.

Эти слова Шафрича услышали адвокаты Вопиющенко. Они громко рассмеялись, а Курвамазин даже покрутил пальцем у виска. В конце концов две враждующие стороны повскакивали со своих мест, перемешались друг с другом, закуривали, прикуривали друг у друга, угощали чаем и рассказывали анекдоты.

– Эх, мать моя честная! – посетовал депутат Школь-Ноль. – Я уже пять дней здесь штаны протираю, и все впустую. Лучше бы мне заняться полезным делом. И так все ясно: Вопиющенко – наш президент. Он избран народом еще в августе прошлого года.

– Как это?! – удивился Шафрич.

– А так, очень просто. Ты видел, сколько на майдане было людей? Если бы мы захотели – вся Украина была бы на майдане.

– Где бы вы взяли столько денег?

– Это наше дело. Нас поддерживает народ. Вся нация – это нация Вопиющенко, пора бы с этим смириться.

– Сейчас выйдут судьи и объявят свой вердикт. Будем еще раз выбирать.

– Вот вам, – скрутил дулю Школь-Ноль.

Швейцарские адвокаты дремали в креслах: им все равно шло четыреста долларов в час. Остальные нервничали в ожидании. Особенно волновались представители Яндиковича. И вдруг, взамен судей, где-то около двенадцати ночи, в зал заседаний ворвался Пердушенко с кипой газет в руках. Киевская газета «Курьер» напечатала результаты голосования на выборах 26 декабря.

– Берите, знакомьтесь, – громко произнес Пердушенко, победно улыбаясь. – Вопиющенко – президент! Читайте, читайте! Что вы на меня смотрите, будто никогда не видели.

– Ка-ак?! Решение суда еще не… – произнес Шафрич, поднося газету к глазам.

– Уже вынесено. А где судьи? Они что – спят? Значит, я опередил их. В таком случае считайте, что я главный судья и мое решение окончательное, обжалованию не подлежит. Эй, кто там, Школь-Ноль, ты что, спишь? Пойди разбуди судей, пусть придут и зачитают свой вердикт. А то получится, что я их опередил. А я ведь не Верховный суд.

Школь-Ноль помчался сломя голову. У порога он зацепился ногой и грохнулся на пол. Никто не засмеялся: все замерли в ожидании.

Наконец вышли сонные судьи и выстроились у своих кресел. Главный судья Мудьведко зачитал вердикт. Он был краток: выборы 26 декабря проведены без нарушений, в иске Яндиковичу отказать.

В правом крыле, где сидели представители Вопиющенко, раздались крики восторга и прогремели аплодисменты. Депутаты и адвокаты стали обнимать и целовать друг друга. Многие из них все еще думали, что суд вынес единственно справедливое решение: сделать Вопиющенко президентом на вечные времена.

И только Пердушенко улыбался и расхаживал по залу, как победитель. Он-то хорошо знал, что это был всего лишь спектакль стоимостью в тридцать один миллион. Он даже не сожалел и не стал объясняться с судьями, почему произошел этот очевидный и чрезвычайно глупый казус. Почему он еще до завершения суда и вынесения вердикта, пусть формального, принес газеты с извещением о результатах выборов, коль они не имели никакого права печатать такую информацию до объявления решения Верховного суда.

Произошло недоразумение. Ну и что, он явился раньше времени. Газета напечатала раньше положеного. Всем ясно, что суд был подкуплен. Но зачем волноваться, раз это так. Зачем гадать, каково будет общественное мнение, если все хотят, чтоб Вопиющенко был президентом.

В тот же день представители Яндиковича принесли на плечах гроб, в котором была похоронена украинская конституция и свод всех законов. Оркестр исполнял похоронный марш. Народу было немного, но те, что были и хоронили судебную систему государства, склонили головы и вытирали слезы. Это было знаковое событие, игра фортуны с целым народом. А может, фортуна поиграла, поиграла и уступила место тем, кто поднимет матушку Украину на недосягаемые высоты и выведет ее в число развитых европейских государств? Будущее покажет…

 

36

О решении Верховного суда в пользу Вопиющенко стало известно 20 января, и это вызвало бурю восторгов у всех, кто носил оранжевые шарфы и куртки, а также у тех, кто относился к ним с симпатией и поверил в их лживые обещания, сулящие рай на вильной Украине. Это, прежде всего, весь запад. Весь запад – это шесть из двадцати пяти областей страны, исключая Закарпатье, где созревало новое течение под названием «русины», население которого критически относилось к посулам политических авантюристов. Шесть областей – это чуть больше такой области, как Донецкая, по численности населения. И что же? Пусть это меньшинство, но это сплоченное, сильное и наглое меньшинство. Завоевала же кучка авантюристов всю Россию в семнадцатом году.

К поверившим в рай на земле, перспективу немедленного вступления в Евросоюз даже вопреки желанию самих жителей европейского объединения примкнула и значительная часть обитателей Киева и центральных областей Украины, клюнула на бесстыдное вранье оранжевых, особенно Болтушенко, обладающей способностью выдавать ложь за истину.

Трудно было не соблазниться посулами немедленного вступления в Евросоюз, где все, от мала до велика, купаются в роскоши, работают, а точнее, нажимают на кнопки в течение всего лишь шести часов в день и получают большую зарплату, отдыхают на морях и океанах. Правда, никто не думал о том, что в Евросоюзе сказочное материальное изобилие создано кропотливым и напряженным трудом. Да и оранжевые вожди об этом не заикались. Своими лживыми обещаниями, они создавали иллюзию, будто там все падает с неба, а с неба падает только манна небесная.

Однако это лишь побочные составляющие скоропалительного прихода оранжевых к власти. Главное же иное, а именно: американские доллары, ленинская сплоченность, наглость и самоуверенность оранжевых в достижении своих целей. Даже тот, кто сомневался, нередко пасовал перед их наглостью, целеустремленностью и каким-то дьявольским духом – делай, как я.

Решение Верховного суда состоялось в четверг 20 января, а Курвамазин и Школь-Ноль предлагали президенту повторно принять присягу уже в пятницу, на следующий день, если уж он не готов прямо сегодня. К ним присоединились и Дьяволивский с некоторыми другими депутатами.

– Надо немедленно это сделать, то есть принести присягу на верность народу в качестве президента. Библию мы вам достанем, вашу правую руку положим сами на Библию, еще и поцелуем при этом, а то вы в прошлый раз, по забывчивости, свойственной великим людям, перепутали и положили левую, это оказалось неудачным, а теперь все будет тип-топ. Готовиться особенно нечего. Тем более нация ждет, – шамкал Школь-Ноль, жмуря маленькие злые глазки, в которых все же сверкали искры дьявольского торжества по поводу удавшегося захвата власти. Неважно, все ли то, что декларировалось, было соблюдено. Да, да, это вовсе неважно, ведь и в семнадцатом году в России руководствовались лозунгом: для достижения цели все средства хороши.

Школь-Ноль выделялся среди остальных депутатов своей неказистой внешностью и худосочностью. Обычно любой депутат выглядел сытым, самодовольным, необыкновенно умным и все знающим, имел, как правило, двойной подбородок и толстый живот и отличался ленивой походкой. Трудно было поверить в то, что он живет в нищей Украине, а не в Евросоюзе. А Школь-Ноль был худой, как жердочка, смотрел на все в окружающем его мире с какой-то завистью и озлобленностью, требовал, чтоб ему поддакивали, соглашались с любой его идеей, даже если эта идея была смешной и глупой. Это было просто с избирателями и даже иногда в парламенте, но здесь, перед троном, на котором уже восседал завтрашний президент, выглядело совершенно иначе. Он стоял перед Вопиющенко полусогнувшись, низко опустив голову, а потом как бы начал пританцовывать.

Лидер нации улыбнулся, а потом спросил:

– Вы что-то еще хотели бы сказать? Говорите, я вас внимательно слушаю.

– Ммм, я… хотел бы заявить, нет, сказать, опять не то, а, вот, я хотел бы вас заверить в том, что я, Школь-Ноль Андрей Вацлавич, готов служить в качестве… ну, скажем, губернатора Львовской области. Это самая маленькая должность, на которую я претендую…

– Я тоже претендую на должность губернатора Львовской области, – заявил Дьяволивский, выступая на шаг вперед. – Мои заслуги перед оранжевой революцией не меньше твоих.

– Не ссорьтесь. Будьте благоразумны. И потом, можно подумать, что все мы сражались ради должностей. Моя нация этого не может одобрить. Конечно, мы соберем президиум нашей коалиции и будем распределять должности, мы это просто вынуждены сделать. Я и сам толком не знаю, кто какую должность займет. И к тому же, наша фракция насчитывает сто депутатов, а министров всего двенадцать и двадцать пять губернаторов, что составляет тридцать семь вакантных должностей. Как видите, на всех никак не хватит. Кроме того, блок Юлии Болтушенко, блок Кикинаха, блок Морозова… всем надо понемножку. У меня с ними соглашение. Так что, друзья мои, я рад бы всех вас наградить министерскими портфелями, да нет такой возможности.

– А вы увеличьте количество министерств, – выпалил Школь-Ноль, – подпишите такой указ, это же вам ничего не стоит. Я не то чтобы так уж чаю стать министром, это все моя женушка, она спит и видит себя женой министра, причем ей решительно все равно какого, даже если это будет министр по очистным сооружениям. Лишь бы министр. Прошу вас, черкните, и все тут. Я могу заготовить текст такого указа. Ну, пусть будет министерство по прерыванию беременности. Это же очень актуально, у нас рождаемость падает, причем катастрофически. Уже на три миллиона уменьшилось. Если так и дальше пойдет, то незачем будет избирать и президента. А я… запрещу прерывание беременности и… обяжу каждую женщину родить и воспитать не менее трех деток. Тогда мы обгоним москалей по количеству и качеству населения.

– Хорошо, хорошо, я об этом подумаю, с Юлией посоветуюсь. И мы вынесем этот вопрос на обсуждение после инаугурации, которую лучше провести в воскресенье… надо же известить руководителей иностранных государств, дать им возможность… присутствовать при инаугурации лидера великой страны. Джордж Пеньбуш может обидеться, канцлер Германии, Японии и остальных стран. Да и нашему народу надо дать возможность… Галичина вся до единого человека должна быть на инаугурации. Мы проведем этот всенародный праздник на Майдане Независимости. Пусть народ придет в оранжевом одеянии, и пусть послы видят торжество оранжевой революции. Кажется, все. Кто следующий? Депутат Курвамазин, вы что хотите сказать?

Курвамазин стоял и глядел в одну точку. Его взгляд был прикован к бюсту Шевченко, установленному правее лидера нации. Этот бюст через вспотевшие очки казался ему копией президента, с которым разговаривали его коллеги. Он снял очки, заморгал глазами и снова уставился на бюст. Видение подтвердилось. Это был Вопиющенко. Как только произнесли его фамилию, Курвамазин вздрогнул. Вместо того чтобы выразить желание занять должность министра юстиции, о чем он всегда мечтал, он спросил:

– Извините, это ваш бюст?

– Да что вы? Я скромный человек, кроме того, у меня нет усов, а у Шевченко усы. Вы так плохо стали видеть? Как только пройдет инаугурация и я займу кабинет своего предшественника Кучумы, я тут же издам указ о том, чтобы вас направили за границу на лечение. Человек такого масштаба, как вы, должен… не только предвидеть, но и видеть реальный мир. А пока примите мои сочувствия.

– В стенах парламента я сижу довольно далеко от трибуны, но я хорошо вижу выражение лица каждого оратора, даже его двойной подбородок, и точно определяю по выражению его лица: врет он или говорит правду. Это я здесь, у вас в кабинете… принимаю желаемое за действительное. Я даже у себя дома рисую, в воображении, конечно, ваши бюсты, ваши портреты в каждом кабинете, в каждом переулке, на каждой площади, в любом нашем городе. Мои выступления в парламенте приближаются к двум тысячам по количеству, и я в своих выступлениях всегда был на вашей стороне. Мне бы пост министра юстиции, на большее я не претендую.

Курвамазин трижды низко поклонился и дважды перекрестился, чем не только угодил Вопиющенко, но и смутил его. Но он собрал все свое скудное мужество в свой дрожащий кулак и произнес:

– Должность министра юстиции уже занята. Что еще?

– Тогда должность Генерального прокурора подошла бы…

– Уже занято. И я… занят, прошу извинить. А ваша просьба будет учтена и рассмотрена при распределении должностей.

– Позвольте мне откланяться и выразить вам мои наилучшие пожелания здоровья, настроения, трудолюбия и прочих благ… пусть процветает ваша семья, ваша супруга-американка. Пусть подрастают ваши детишки, которые родились не в Киеве, а в Америке и имеют американское престижное гражданство; пусть Джордж Пеньбуш вас всегда поддерживает.

И Курвамазин повернулся на сто восемьдесят, рванул ручку двери на себя и очутился на улице. Январский мороз и ветер сковали его члены, и чтоб не вступить в конфликт со своим собственным сердцем, он забежал в кафе, заказал двести грамм православной в пластмассовом стаканчике, опрокинул и поцеловал в донышко, как в молодости.

Визит к президенту небольшой группы депутатов, так горячо участвовавших в оранжевой революции, был только началом той грызни, которая разразилась по поводу дележа министерских портфелей. Только на премьерское кресло претендовали как минимум три человека: Юлия Болтушенко, Петр Пердушенко, кум и ближайший соратник, и как бы тень самого президента – Александр Бздюнченко. Кого из них выбрать, он никак не мог решить.

Бздюнченко лип к нему, как банный лист, следовал за ним везде и всюду, даже у нулевого помещения стоял, пока хозяин не вернется. Виктору Писоевичу достаточно было раскрыть рот и произнести «а», как Саша уже произносил «б». Но не лучше ли его сделать государственным секретарем, упразднив администрацию президента? В США ведь есть госсекретарь. Да и жена Катрин настаивает на этом. Украина не только следует по пути США в политическом плане, но и должна следовать в плане экономическом, дабы добиться процветания в кратчайшие сроки и догнать, а возможно, и перегнать Америку.

Много зависит и от премьера. Вот кум Петро, чем не премьер? Если бы не… Юлия. Юлия Феликсовна доказала свою исключительную преданность. Если бы не Катрин, сделавшая его зятем Америки, он взял бы в жены Юлию: она симпатична, энергична и не так уж и бедна. Все ее имущество можно оценить в четыре миллиарда долларов. Она и сама говорила ему об этом. Но как ее выбрать? Что скажет Катрин? За спиной Катрин великая страна. Попробую еще раз обговорить с ней кандидатуру Юлии, нашей Жанны д'Арк. Если она упрется, то придется назначить Петра, нашего гиганта. Задавит он меня, боюсь. Такой массивный, и глаза свекольные, жестокий, должно быть.

Как избежать грызни между соратниками, президент не знал. «Мне надо позаботиться о том, чтоб они не перессорились между собой и чтоб это не стало достоянием гласности, – думал он. – Я даже могу взять на себя определенную долю ответственности. Начну предлагать кандидатуры на тот или иной пост сам, а они пусть кивают головами в знак согласия. Я теперь для них Бог и царь, что скажу, так и будет. Вон даже мой кум Петро ходит на цыпочках в моем присутствии. А что касается Юлии и Петра, то, может, мне бросить жребий: на кого падет, тот и будет премьером».

Он думал много и бессистемно, возвращался к первоначальной мысли, потом отбрасывал ее, чтоб начать с конца, но тройка в составе Бздюнченко – Болтушенко – Пердушенко стояла перед ним, как шиш, а они, еще не перессорившись, требовали решения.

И тут его размышления прервал звонок Юлии.

– Когда проводим инаугурацию, в субботу? – спросила она голосом, так похожим на колокольчик. – Только успеем ли? Инаугурация должна превратиться в национальный праздник нашего многострадального народа, а не так, как было при прежних президентах. А для этого мы должны подготовиться. Я хочу позвонить в МИД, надо же пригласить глав иностранных государств. Я потому и звоню: хочу согласовать дату.

– Хотелось бы в субботу, признаться: не терпится, но, по-моему, лучше в воскресенье. Весь Киев соберется, яблоку негде будет упасть, и я речь произнесу на майдане, это будет все-таки символично. Тут осталось всего ничего, один день по существу. И главам иностранных государств собраться надо. Может, и сам Пеньбуш пожалует.

– Значит, проводим в воскресенье. Тогда я звоню в МИД. Пусть там поработают эти бездельники. Их надо заменить всех. До единого! Я, как только стану премьером, всех поменяю. В воскресенье инаугурация, а в понедельник может собраться парламент, и ты представишь мою кандидатуру на утверждение, так, мой дорогой?

– После инаугурации я планирую небольшое турне по Европе. На это уйдет минимум неделя.

Юлия тяжело вздохнула и послала воздушный поцелуй лидеру нации по телефону, а теперь уже законному президенту, которого она увидела на экране своего мобильного телефона.

«Придется назначать тебя… вопреки воле моей клуши. Как можно обидеть такого человека, который так много для тебя сделал? Правильно ее называют Жанной д'Арк. Она истинная Жанна».

 

37

23 января, в воскресенье, по замыслу оранжевых, общенациональный праздник – день вступления Вопиющенко в должность президента страны. И страна действительно ликовала, хоть и не вся. Никто в то время не мог бы поверить, что так называемый лидер нации за пять лет своего бездарного правления практически полностью разорит страну. Он будет заниматься голодомором, пчелами и Степкой Бандерой. Тут он достиг определенных успехов и, конечно, крепко нагадил как ставленник Америки на искусственно созданный барьер между двумя братскими народами – русскими и украинцами.

У славян – русских, украинцев, белорусов – есть одна негативная черта. Достаточно взгромоздиться на трибуну какому-нибудь малограмотному дебилу, а лучше маньяку, произнести сумбурную речь о свободе, равенстве, братстве, как его награждают аплодисментами, криками «ура», тут же превращают его в гения, идут за ним, верят ему и считают его своим Богом. Хороший тому пример 1917 год. Маленький, плюгавый авантюрист, проживший много лет за границей, появился в Петербурге, нанятый немцами, со своими головорезами. Они взгромоздили его на кучу металлолома под названием броневик, откуда он, шамкая, не выговаривая некоторые буквы, прокукарекал о свободе, равенстве, братстве. Человек двадцать его соратников аплодировали новоявленному гению. И как это ни парадоксально, ему поверили массы, за ним пошел народ, расплатившийся за свою наивность миллионами жизней. Ленин и сегодня – гений. Какой же он гений? И что такое гений? Кровавый маньяк разве может быть гением? Ленин изгнал интеллигенцию – мозг нации, затеял гражданскую войну, уничтожил религию, разграбил церкви, продал за границу бесценные предметы искусства, расстреливал невинных священников, дабы объявить себя земным богом. И это гений? Да он обыкновенный бандит, кровавый маньяк, его труп и сейчас оскверняет Кремль. Не место ему в русской земле.

А Сталин? Малограмотный кровавый южанин. Грузинам должно быть стыдно, что у них был такой земляк. Но у русских, украинцев, белорусов Сталин – профессор всех наук, гений всего человечества. Да какой же он профессор, если у него не было даже среднего образования? Сталин выиграл войну, кричат русские. Но ведь он ни разу не был на фронте, как же он мог войну выиграть? Сталин – гений, кричит секретарь русских коммунистов Заюганов. Гений чего – концлагерей и расстрельных дел, отец голодомора в России и на Украине?

Преступлениям, которые совершили два «гения», нет конца и края.

Неудивительно, что в начале двадцать первого века и украинцы, будучи совершенно самостийными, поверили в живое чучело, которое само себя назвало лидером нации. Благо Вопиющенко не был кровавым маньяком, никого не расстреливал, никого не сажал. За это ему спасибо. Его вина в том, что он взялся не за свое дело, вернее, американцы не на того поставили, чтобы насолить России.

Но вернемся к инаугурации. Как вещало телевидение, это был праздник всего народа, страна, разделенная на восток и запад, праздновала далеко неодинаково. Кто-то этот праздник считал трауром и был убежден, что так оно на самом деле и есть.

И на западе были люди, с тоской смотрящие на праздничное шоу, поскольку они голосовали за Яндиковича, но не подавали вида, зная, что их имена известны оранжевым и даже написаны на заборах под общим названием: позор предателям-москалям.

Как ни странно, была еще одна категория граждан, которая пребывала в непонятном настроении, не то в трансе, не то в состоянии столбняка. Это были те юноши и девушки, которые на протяжении месяца мерзли на Майдане Независимости, дабы принести так называемую победу своему кумиру. Именно им не разрешили остаться в Киеве, чтобы посмотреть на торжество того, ради кого они тут стояли ежедневно с утра до вечера, по существу помогли ему захватить власть. А теперь их выгребли из города, как мусор, и начисто забыли о них. Их как будто не было. Ни один оратор не вспомнил о них. И лидер нации, чье имя они выкрикивали ежедневно, как бы от имени всех граждан, создавая ему имидж национального героя, да так уверенно, что он и сам поверил и стал выражаться недвусмысленно и лаконично: моя нация, мой народ (мои рабы), – сейчас, в день инаугурации, не вспомнил о них, будто их и вовсе не было на свете.

С каждым часом наряду с уверенностью, что Украина стала центром политических событий в мире, чуть ли не центром этого мира, президента беспокоило, приедут ли на инаугурацию главы всех государств или только часть из них. Если приедет Пеньбуш, то приедут все, вплоть до руководителя Гвинеи Бисау.

Но, к великому удивлению и разочарованию президента и его камарильи, эти надежды не оправдались. В Киев приехал только президент Польши да кто-то из крохотного государства Прибалтики. Это была ощутимая пощечина амбициозным политикам, окружающим президента, притом, что восточная часть страны приуныла в молчании и только западная часть, с польскими корнями, праздновала победу. Даже если это была пиррова победа, заядлые националисты Галичины, чьи скудные мозги подтачивала злоба и ненависть к другим народам, праздновали не только в Киеве, но и у себя перед экранами телевизоров.

Как только волшебные слова клятвы на верность народу были произнесены в стенах Верховной Рады, Вопиющенко принял нательный крест Мазепы, а также булаву как символ верховной власти не от своего предшественника, как полагалось, а от председателя Верховной Рады Литвинова, а затем отправился на Майдан Независимости.

Нельзя было без сочувствия и жалости смотреть на бедного старичка, бывшего президента, который сидел в парламенте на специально отведенном ему почетном месте с мертвеннобледным лицом, потухшим взором и смахивал на сторожа колхозной фермы. Он сидел без движения, боязливо поднимал и тут же опускал глаза, боясь с кем-нибудь встретиться взглядом. Это вчерашний президент Кучума Леонид Данилович, несколько слабовольный, а может, просто философски смотревший на это шоу, хорошо зная, что его имя еще будут вспоминать.

Забегая вперед, скажем, что так оно и произошло. Уже через полгода так называемого правления народного президента появились плакаты с надписью: прости нас, Леня Данилыч.

А пока экс-президент Кучума сидел рядом с экс-президентом Кравкучем, посмеивающимся над своим коллегой Леонидом Даниловичем. И вправду: Кучуму даже не пригласили передать булаву, этот символ власти, вновь «избранному» президенту Вопиющенко. Леонид Данилович оставался в ложе как бы в качестве инородного тела.

О чем он думал в это время? О своей судьбе, о том, что все, в том числе и слава, так быстро проходит, после чего наступают серые скучные будни, и эти будни будут тянуться до самой смерти; о том, что даже президент страны все равно смертный?

Едва ли. Скорее, он думал о том, что его могут привлечь к ответственности, отобрать так легко приобретенное имущество, лишить дачи, машины, урезать пенсию, а то и вовсе посадить за решетку. Он не был уж таким злостным вором, не воровал своими собственными руками, никого не убивал, чтоб отобрать богатство. Деньги сами стекались в его кошелек, как полноводные реки в одно большое озеро. Были даже мгновения, когда он собирался приостановить это течение, но семья категорически возражала, называя это долларовым геноцидом.

– О Боже! Помоги мне пережить все это, – прошептал он тихо и сам вздрогнул от этого шепота.

– Ты что там шепчешь? – спросил сосед Кравкуч, наклонив голову к его уху. – Не обижайся, будь выше всего этого. Твоего соперника ждет та же участь. Он никогда не сможет стать истинным лидером нации: не с того теста сработан.

– Да уж, да уж! А там, кто его знает: пути Господни неисповедимы. Никто из нас не знает, что нас ждет впереди.

– Всему приходит конец, все дороги ведут к одному храму, и этот храм – вечная темнота и вечная неизвестность, – философски изрек Леонид Макарович. – Ты и сам виноват. Не надо было юлить, метаться между Вопиющенко и Яндиковичем. Мог бы стоять на своем. И силовые структуры держать в кулаке. А то они тобой командовали. Вопиющенко купил их, а ты и не знал. А возможно, и ты клюнул на несколько миллионов американских долларов. Кто знает!

– Да уж, да уж! Мне доллары не нужны, мне покой нужен.

Слабой, неуверенной походкой Леонид Данилович поковылял к машине и приказал водителю ехать на загородную дачу, где его ждала семья, одетая в траур. Он не желал присутствовать на майдане, где его наследник стоял под аркой башни с высоким шпилем и произносил сумбурную речь.

Оранжевая элита пожаловала на майдан, а потом появилась и Юлия в длинной белой шубе, волочащейся по земле. Ее встречали криками восторга, словно она идет на площадь давать клятву народу в качестве президента.

Все обратили внимание и на то, что Жанна д'Арк выглядела лучше, чем первая леди, жена президента Катрин. Вдобавок, когда она царственной походкой шагала по свободной дорожке к монументу, киевляне приветствовали ее громко и дружно. В ответ она величественно кивала своей маленькой головкой и продолжала движение в сторону лобного места, где сосредоточились иностранные гости, где пристроилась и первая леди Катрин, чтобы чмокнуть ее щеку и всем своим гордым видом сказать: экое ты ничтожество.

Все руководство оранжевой революции в этот день отказалось от символики: ни оранжевых курток, ни оранжевых шарфов.

Наконец появился президент, вышел из арки и стал извлекать заготовленную, отпечатанную на белой глянцевой бумаге речь, над которой трудились соратники. И президент читал ее, не отрываясь. Толпа стояла молча, а потом, когда нудное чтение закончилось, откуда-то слетел белый голубь к ногам президента. Он что-то там наклевывал, а потом красиво стал плясать, опять же у его ног.

Лидер нации подумал, что это добрый знак: сам Господь послал этого голубя, поэтому он наклонился, протянул руки, дабы поймать волшебную птицу на глазах у многотысячной толпы. Но голубь взлетел над его головой. Знамение не состоялось. Президент вздрогнул, но тут же пришел в себя и широко улыбнулся. Если он не поймал голубя, то не он в этом виноват: виноват голубь.

Члены политбюро оранжевой революции, которые мысленно уже делили власть между собой, стояли поодаль от иностранных дипломатов. Пердушенко не мог устоять на месте: он все время демонстрировал свою богатырскую фигуру, передвигался на небольшое расстояние и смотрел на застывшую толпу, как на стадо баранов. Юлию он старался не замечать. Но Юлия не растерялась. Она величественной походкой направилась к нему и, будучи ростом ниже его плеч, заставила наклониться, подставить сначала одну, а потом и другую щеку для дружеского поцелуя. Это, конечно же, был поцелуй Иуды в женском обличье. Пердушенко только догадывался об этом. Он был твердо уверен, что главная его соперница на кресло премьера уже смирилась с тем, что не она, а он, Пердушенко, является главой правительства, и потому пришла его поздравить.

Как писал великий поэт Украины, «все идэ и все мынае», торжества закончились, гости разъехались, но народ замер в ожидании: а что дальше?

 

38

После пышной коронации Вопиющенко элита оранжевой революции устроила грандиозный банкет, на котором было все: от русской икры до заграничных вин. Еще никто точно не знал, какой пирог ему уготован, кого лидер нации назначит на тот или иной пост. Это был некий нарастающий нервный стресс, который могло немного унять только спиртное. Потому будущие министры сознательно допустили передозировку.

Юлия Феликсовна сидела за третьим столом от президента, все время пожирала его красными глазками, из которых беспрерывно лились слезы, правда, по одной капельке, а когда капельки кончились, глазки просто оставались красными. То были слезы радости и торжества революционных идей. Оранжевая революция на Украине как две капли воды походила на Октябрьскую в России: и там и тут кучка сомнительных личностей, финансируемая иностранным капиталом, захватила власть, выдав ее за всенародное волеизъявление. Разница только в том, что там был картавый, плюгавый с бородкой, чье кредо было: стрелять, стрелять и еще раз стрелять, а тут высокий стройный мужчина, прошедший духовное крещение в Галичине, на родине Степки Бандеры, и захвативший власть мирным путем на американские доллары.

– Дорогой, скажи, у тебя уже заготовлен указ о моем назначении премьером? Так вот знай: твоя страна, твоя нация начинает новую страницу в истории мировой цивилизации. И то, что вторым человеком в этом свободном государстве будет женщина, – это тоже знак новизны. Знай: я ничуть не хуже Маргарет Тэтчер. Я сделаю эту страну процветающей, идущей впереди Евросоюза. Я национализирую три тысячи предприятий и продам их с молотка. Миллиарды долларов поступят в казну государства. Пройдет каких-то пять лет, и мы эти заводы, доменные печи продадим повторно. И так всякий раз, до тех пор, пока Украина не зацветет и не начнет пахнуть. – Юлия вдруг вскочила с бокалом шампанского в руках и громко произнесла: – За лидера нации, ура-а-а-а!

Но лидер нации дремал и не обратил на ее тост никакого внимания. Да и другие депутаты были заняты своим делом: кто в зубах ковырялся, кто крыл соседа матом. А Пердушенко сломал уже второй стол, соревнуясь с депутатом Червона-Ненька в силе и могуществе железного кулака и железных мышц.

Курвамазин дважды вставал, поднимал палец кверху и начинал произносить речь, путая сабантуй с парламентом. Но рядом сидел Школь-Ноль, хватал его за штаны и восклицал:

– Что ты, пся крев, делаешь? Здесь тебе не Верховная Рада и не трибуна, которую ты уже заплевал так, что никакая уборщица отмыть не может. Здесь чествуют лидера нации.

– Сиди ты, пшек поганый, польский шпион, а я постою, – расхохотался Курвамазин. Он в редких случаях шутил, и шутки всегда получались злые. – Сейчас я провозглашу тост за лидера нации. И учти: перед тобой стоит не кто-нибудь, а сам министр юстиции Курвамазин. У меня все законы вот здесь, в этой башке, покрытой сединой славы и мудрости.

– Кто ты есть? Ты пока никто. Ты меньше букашки и, как букашка, никому ты не нужен. Я вот пойду губернатором Львова, по-старому Лемберга. Я там сразу же поставлю памятник оранжевой революции и лидеру нации. Мне этот пост уже обещан, а ты как был болтуном, так им и останешься.

– Я выдающийся оратор и классный юрист, где вы найдете такого министра юстиции, как я, скажи? Да если только в Америку поедете. И то, боюсь, не найдете. Цицероны на дороге не валяются.

– Ты – москаль, у тебя фамилия москальская, не прикидывайся. Как ты пролез в Верховную Раду, давай признавайся.

– Меня народ избрал, единогласно, между прочим. А завтра будет указ, согласно которому я – министр юстиции. Так что смотри, с кем имеешь дело. У меня достоверные сведения о намерениях президента.

Школь-Ноль втянул голову в плечи. «А может, действительно эта Курва станет министром, – подумал он. – А кем же стану я? Мне бы министерство внутренних дел. Я бы по всей Украине создал дивизии, а потом собрал их в единый кулак. А что с одной дивизией, куда пойдешь? Дивизия «Галичина» там и останется, в Галичине. Она не даст возможность москалям захватить Галичину, вот и все. Тут нет масштаба».

Лидер нации сидел во главе стола. Он совсем не пил и плохо закусывал. Да и некогда было. Сколько иностранцев шамкает, произнося речь в его честь. Вот только президент Польши говорил целых полчаса. Но в его речи ни слова о том, что когда-то Польша оккупировала значительную часть Украины. За ним прибалты. Прибалты так рады, что Украина поворачивается лицом к Западу, а спиной к России. А Сукаашвили! Он только произнес хвалебную речь и бросился обнимать, прижимать и слюнявить Виктора Писоевича. Да так, что тот, бедный, начал отталкивать его руками.

Надо их внимательно слушать, каждому кивать головой и улыбаться при этом. Кроме того, завтра же, не откладывая в долгий ящик, надо лететь в Москву, дабы показать, кто есть кто, дать понять, что с сегодняшнего дня страна под его руководством ни на шаг не отступит перед так называемым старшим братом. Наоборот, покажет кукиш этому Путину. А сама повернется лицом к Западу. А ты, старший брат, оставайся азиатским королем, откуда тебя тоже попросят. А электроэнергия? Нет, нет, политика это тонкое дело, она выше обид, выше неприязни. И Путина, и Россию он ненавидит так же, как и Яндиковича, у кого он вырвал победу с таким трудом. А далее, после Москвы, в Западную Европу. В Западную Европу он отправится с супругой, как и положено президенту великой страны. Западная Европа – это рай, она обязательно раскроет свои объятия матушке Украине и накормит почти пятьдесят миллионов голодных граждан. Пусть потомки ставят ему памятники на каждом углу. У этих русских был же свой Петр Первый, почему бы ему не стать Виктором Первым?

Иностранные гости произносили тосты нудно и долго, в общей сложности более трех часов, а потом уже стали валиться с ног. Президент тоже устал, он чисто механически кивал головой, а от постоянной улыбки начало сводить рот. Катрин сидела рядом и все время толкала его в задницу, когда он принимал поздравления стоя: давай, мол, выдавливай улыбку, и не простую, а американскую, до ушей. Благо представители крупных государств поздравляли первыми, и у него хватило сил все время стоять, а когда начались поздравления представителей более мелких стран, он уже принимал их сидя: чередовал работу с отдыхом.

Он, бедный, даже ни разу не мог взглянуть на своих единомышленников, особенно на Юлию да на кума Пердушенко. И хорошо, что не представлялось такой возможности, потому что Юлия просто пожирала его своими уставшими глазами, которые все больше краснели не то от напряжения, не то от слез. Он не мог бы не пожалеть ее, если бы заглянул в ее глаза. А ее поведение уж точно непредсказуемо: кинется на шею и вопьется в губы. Весь мир увидит и начнет строить догадки. Нет, нет, этого надо избежать, во что бы то ни стало.

Что касается Пердушенко, то… здесь совсем другая ситуация. Петр Пирамидонович полностью заменил свои живые глаза на стеклянные. Только стеклянные глаза могли неподвижно смотреть на лидера нации: не минутами – часами. Даже у Катрин мороз по коже пробегал. Никто не знает, на что способен этот великан. «Если Витя сделает его премьером, добра не жди, – думала она, тесно прижимаясь к мужу, когда он сидя принимал поздравления. – Этот бирюк сместит Витю и станет президентом. Нет, нет, уж лучше эта коза Юлия».

 

39

– Виктор Писоевич, сколько миллионов долларов стоит премьерская должность? – спросила Юля накануне отъезда лидера нации за границу.

Вопиющенко, не долго думая, ответил: сто.

– Так мало, вернее, так много? – выкатила глаза Юля.

– А ты как думала? Но… с тебя я возьму тридцать. Пятнадцать мне пришлось отдать судьям Верховного суда, а остальные…

– Дорогой, не надо, я согласна, это мне под силу. Мои люди завтра же привезут мешки с долларами.

– Не торопись. Вопрос еще не решен окончательно.

– Ну, Витя, не морочь мне голову, не кромсай мое сердце. – Потерпи немного, что ты такая нетерпеливая?

Юля, склонив голову, ушла ни с чем. Суббота и воскресенье тянулись как никогда долго. А понедельник – день тяжелый. В этом убедилась Юлия как никто другой. В тот день она была на грани срыва. Никак не могла решить простую проблему: сидеть дома и ждать звонка или идти к дому правительства с мобильным телефоном в кармане и там услышать эту радостную новость от лидера нации, а может, сидеть дома за чашкой кофе со включенными записывающими устройствами, дабы записать это великое, радостное известие. Как быть? Быть или не быть? Дважды она одевалась, дважды выходила на лестничную площадку и дважды возвращалась и прилипала к экрану телевизора.

– Телеграфные агентства всех стран, вы готовы передать новость во все уголки земного шара, да так, чтоб сам Господь Бог услышал: Юлия – премьер?

Допив шестую чашку кофе, она, наконец, произнесла решительное волшебное слово: вперед, Жанна! И тут же вскочила, как ужаленная. Набросив на плечи самое старомодное, самое потертое пальто, изношенное когда-то еще в Днепропетровске, она вышла на улицу и направилась к гаражу.

Машина «ауди» завелась быстро, тронулась плавно, и вот Юлия, будущий премьер, но еще не премьер, остановилась в глухом переулке, а к дому правительства пошла пешком. Был уже десятый час. Нигде никого. Даже охраны нет снаружи, даже будки нет: открывай дверь и входи.

С дрожью в ногах Юля подошла к массивной, такой знакомой двери, ведь она когда-то, еще до того как Кучума посадил ее за решетку, здесь работала заместителем Вопиющенко. Ухватившись за толстую деревянную ручку правой рукой, а левой упираясь в полотно второй половины двери, она с силой рванула ее на себя, и дверь покорилась. Но за дверью оказалась будка, а в ней милиционер с лицом бульдога.

– Вы, гражданочка, куда? – спросил страж порядка.

– К Озарову! Озаров пришел или еще нет?

– Пока нет. А он вас вызывал?

– Ммм. Вы меня не узнаете?

– Побудьте за дверью. С той стороны двери, на свежем воздухе. Мне незачем вас узнавать. Когда придет господин Озаров и закажет вам пропуск, тогда приходите, но с паспортом в руках, не забывайте, иначе никто вас не пропустит.

«Ну, подожди, гад», – прошипела Юлия про себя, но подчинилась приказу.

Она вышла и чисто автоматически направилась в сторону машины. Ноги сами понесли ее туда. Только нажав на пульт автоматического открывания дверей, она мысленно спросила себя: а что это я делаю? Тут откуда-то появился дворник, он был непростительно вежлив, поэтому робко потребовал:

– Уберите машину, пожалуйста. Вон сколько под ней мусора, а я должен убрать. Асфальт должен блестеть, как у кота…

– Да, да, – сказала Юля, не глядя на дворника и садясь за руль.

Машина сама привезла ее к дому. Что может быть лучше дома? Дом – это надежная, теплая, уютна норка, куда человек, подобно мышке, испуганной котом, может юркнуть в любое время и быть в абсолютной безопасности. Только чекисты обладали способностью ворваться в эту норку и вытащить человека за воротник, а теперь демократия, слава Богу: прячься от всяких бед и набирайся сил.

Юля сбросила с себя верхнюю одежду и устроилась перед телевизором. Глоток коньяка, глоток охлажденного шампанского, настенные часы пробили десять. Телекамеры в аэропорту не включены. В чем дело, почему? Ведь вылет уже через час. Он летит в Москву демонстрировать свою мощь.

«Должно быть, он собрался улететь тайком, и никакого указа подписано не будет. Не может такого быть, такого быть не должно. Должно быть, там, рядом с ним, его кум Петро и именно Петро посоветовал: подписывай просто так, без телевидения, без излишней шумихи. Подпиши и улетай, а я прямиком в правительство, займу кресло этого Яндиковича и начну править. А что касается Юлии, ну посмотрим. Референтом она бы подошла».

Еще всякие страшные мысли лезли Юлии в голову, волновали ее душу, будоражили сердце.

– Не могу-у-уу! – закричала она так, что занавески на окнах зашевелились. – Не хочу, не хочу… жить. Жить не хочу. Что если с балкона? Девять этажей. Мучиться не придется.

Балконная дверь была приоткрыта. Она рванула ее на себя и очутилась на балконе. Балкон был захламлен картонными ящиками и всяким барахлом. Метелка упала ей под ноги, и она чуть не грохнулась в остекленную балконную загородку. Совершить прыжок с балкона не так-то просто: балкон застеклен. А, вот одна дверка открывается, можно пролезть: падение получится не головой вниз, а как-то плашмя. Страшновато, но ничего.

Юлия открыла дверку и стала одной ногой на скамейку, а другую, дрожащую, выставила на улицу. И тут – о Боже! – загремел телевизор:

– Внимание, внимание! Передаем репортаж…

Юлия грохнулась на балконный пол и ушибов не почувствовала. Клубком вкатилась в комнату, подползла к дивану и устремила глаза на горящий телеэкран. Телевизор звал ее, как бы шевелился, и там… лидер нации, в окружении Бздюнченко и личной охраны, стоит у стола, а на столе так много бумаг и чернильный прибор. Юля вздрогнула и схватила пульт, чтобы увеличить громкость. Точно. Аэропорт Борисполь под Киевом. Президентский самолет готов к вылету. Лидер нации в окружении телекамер в правительственном зале аэровокзала подписывает указ и тут же зачитывает его, стоя перед телекамерами. Сердце у Юлии колотится так, что вот-вот выпрыгнет, но после слов… «назначить на должность премьер-министра Украины… Юлию Феликсовну Болтушенко» она вскрикивает не то от боли, не то от радости и яростно размазывает слезы по худому, бледному, изможденному личику.

Если наша жизнь всего лишь миг во времени вселенной, то это супермиг в жизни хрупкой женщины Юлии.

Юлия почувствовала прилив сил. Господи, как много проблем, тяжелых, неразрешимых, свалилось с ее плеч. И эти проблемы снялись одним росчерком пера. Ведь она была невыездной, не могла выехать ни в одну страну, ее могли арестовать даже в братской Польше. И это всего лишь маленький штрих в цепи многочисленных проблем, которые отныне станут далеким кошмарным сном. Юлия, переполненная радостью, кружилась по комнате, как маленькая девочка, когда первый раз ее, почти что сироту, отдали в пионерский лагерь, расположенный на берегу тихой, ласковой, как материнское тепло, реки Самары на все лето в Орловщину.

Дома тепло, уютно, дома ни души, только она, Юлия, и Указ. Надо получить его. Но как? По факсу. Где факс? А, вот он!

Небольшой гул, мигание маленького зеленого шарика, похожего на точку, и копия Указа у нее в руках. Она читает текст вслух, но слова претворяются в мелодию, и Юлия начинает петь. Это текст самой лучшей песни в ее жизни, и она, и только она имеет неоспоримое право положить его на музыку. Есть же песни на белые стихи! Это торжественные песни, их поют с особым подъемом души. И она поет. Все идет хорошо, и мелодия хороша, только фамилия президента не укладывается в ритм. И что ж? И пусть. На то он и президент, чтоб не укладываться в привычное. А потом, это народный президент. Революция и президент одно и то же. Революция и народ – единое целое. Если у президента были деньги на то, чтобы совершить оранжевую революцию, то эти деньги дал ему народ. А кто совершил революцию? Опять же народ, следовательно, Витенька народный президент. Надо позвонить ему и поблагодарить! Срочно.

И мобильный телефон не подводит ее: лидер нации поднимает трубку уже в самолете и говорит: «Алло, я слушаю, Юлия Феликсовна. Тут Бздюнченко поздравляет тебя, а мы летим покорять Москву».

– Витя, дорогой мой, ты принял верное, единственно верное решение. Я буду работать дни и ночи и никогда, ни при каких обстоятельствах не подведу и не предам тебя. Можешь быть уверен во мне, как в себе самом.

В ее спальне висела икона с изображением Иисуса в терновом венце. Юлия, вчерашняя комсомолка, стала перед изображением на колени, сложив ладошки перед грудью, произнесла «Отче наш».

В прихожей начали раздаваться звонки. Теперь она не торопилась поднимать трубку. Все переменилось. Все стало на свои места. Красивый сон стал явью. Юля еще постояла у окна, посмотрела, как детишки кидают снежками друг в друга, величественно улыбнулась и только потом пошла в прихожую и сняла трубку со стационарно установленного аппарата.

– Депутат Курвамазин, партия защитников отчизны, блок Виктора Вопиющенко, – услышала Юлия и расхохоталась. – Я со всей ответственностью заявляю, что лидер партии Юлия Болтушенко достойна самого высоко поста в государстве после лидера нации, призванного играть роль первой скрипки в революционном оркестре. Поздравляю вас и, согласно статье конституции Украины, признаю вас верховным главнокомандующим. И если вы сочтете мою кандидатуру полезной…

– Депутат Курвамазин, вы хороший оратор, я с удовольствием буду слушать ваши речи… в парламенте, – вынесла приговор Юлия и бросила трубку. Но тут же раздался следующий звонок.

И Юлия решила убежать из дому, надеть пальто с капюшоном, дабы никто ее не узнал, и, шагая по закоулкам и переулкам, составлять план на завтрашний день.

 

40

Юлия в сопровождении двух молодых людей, работавших ранее ее помощниками, села в машину рядом с водителем, а не за его спиной.

– К дому правительства, – скомандовала она.

Водитель кивнул головой в знак согласия и завел двигатель.

– А вы, Женя и Дима, поступаете в мое распоряжение и составите мою личную охрану. Будете меня охранять?

– С превеликим удовольствием, Юлия Феликсовна, – произнесли оба почти одновременно. Тридцатилетний Женя был худощавым парнем высокого роста, почти как лидер нации Вопиющенко, а Дима чуть старше, лет тридцати пяти, плотного телосложения, с хитрым кошачьим взглядом.

– А своих бывших вы увольняете? – спросил Дима. – Они, должно быть, не справлялись.

– Сменился мой имидж, и я должна сменить охрану. Теперь я – глава правительства, вы слышали об этом?

– Конечно, слышали и потому прибежали, – произнес Женя, расправляя плечи.

– А что со мной? – спросил водитель Мизинец.

– Работай, Мизинец, ты хороший водитель.

Расстояние от дома до здания правительства всего ничего, менее километра. Новый, только что привезенный из Германии «мерседес» остановился перед массивной дверью, Женя с Димой выскочили, открыли переднюю дверь машины почти одновременно, а затем ухватились за ручку массивной входной двери, пропуская Юлию вперед.

– Смирно!!! Премьер идет, – закричал Дима, и дежурный офицер, вытягиваясь в струнку, приложил руку к козырьку. – Ключи от кабинета премьера!

Юлия в сопровождении двух охранников поднялась на скоростном лифте и открыла массивную дверь своего кабинета. В нем еще пахло Яндиковичем. Это был чисто мужской запах – смесь пота с одеколоном и папиросным дымом. Кабинет вытеснил человека-гиганта, что-то уже успевшего сделать для страны в условиях, когда вор на воре сидел и вором погонял с молчаливого благословения президента Кучумы, – этот кабинет распростер свои объятия худосочной женщине, полной энергии и желания сделать добро.

– Ребята, – сказала она Жене и Диме, – обойдите все кабинеты и от моего имени скажите, что через тридцать минут сбор в зале президиума. Либо к Озарову зайдите и передайте ему мой приказ: он оповестит всех. Да, и скажите, чтоб мне прислал несколько женщин для того, чтобы убрать кабинет: у него в каждом кабинете баб хоть отбавляй. Бездельники. Все, идите.

Юлия подошла к большому окну, затянутому шторой из плотной ткани, и отодвинула ее. Внизу, на площади, как муравьи копошились люди, она глядела на них сверху, будучи убеждена, что каждый муравей на двух ногах зависит отныне от нее, малосильной, хрупкой женщины, у которой если и мало физических сил, зато много духовных. Эти силы, помноженные на упрямство, помогли ей выкарабкаться еще в детстве и стать заметной не только в десятом классе, но и в институте, в котором она превосходно училась.

«Я всех выгоню и наберу людей работящих, достойных, преданных оранжевой революции, тех, кто был на майдане и прорезал воздух сжатыми кулаками. Даже Виктор Писоевич не сможет работать так продуктивно, как я. Ведь все зависит от премьера и его правительства. Президент осуществляет общее руководство страной, а я буду заниматься конкретными делами».

– Юлия Феликсовна, госпожа премьер! – вкрадчиво произнес первый зам Озаров, один из корифеев старого правительства. – Позвольте побеспокоить вас.

– Пан Озаров, будьте проще, ведь мы коллеги, не так ли? – сказала Юля, протягивая руку Озарову. – Садитесь, пожалуйста. Доложите вкратце о делах. Все ли вышли на работу, какие ближайшие задачи стоят перед вами, а затем, на совещании, вы мне представите каждого по очереди. Я не всех знаю лично. Хотела бы познакомиться.

– Госпожа премьер! А вы нас не…

– Да бросьте вы! Я не госпожа, я труженица, неутомимая труженица, я буду работать по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки, я и вас утомлю, и вы начнете убегать от меня вскоре. Поэтому какая я там госпожа? Я просто Юлия. В крайнем случае, Юлия Феликсовна. Кроме того, я всех людей, кто захочет трудиться, оставлю в креслах, повышу зарплату в два раза, помогу строить дачи в Крыму, а то и в Греции, да и в Америке, если кто пожелает. Вы не волнуйтесь. Конечно, многое будет зависеть от лидера нации, его слово решающее, кого он пожелает, того придется и назначить, и в этом случае… если только поставить два параллельных кресла и ввести новую форму правления. Скажем, два министра экономики, два министра путей сообщения, три министра очистных сооружений и так без конца.

Юля говорила еще двадцать минут, от природы страдая словесным поносом, а замолчала лишь потому, что на нее напал чих. Этим воспользовался министр экономики Озаров. Он торжественно объявил:

– Госпожа Юлия Феликсовна! Все работники кабинета министров на работу ходят без опозданий, особенно после того, как народные массы в оранжевых куртках, посланные американцами и европейцами, чтобы совершить революцию и пристроить Украину в Евросоюз, получили приказ разблокировать здание Совета. Это благодаря лидеру нации Вопиющенко и вам, госпожа премьер-министр. Где вы были раньше, почему не появились здесь месяца два тому назад? Тогдашний премьер Яндикович уступил бы вам свое кресло, как мужчина уступает даме, и не было бы никакой блокады. А так, многие министры ночевали в своих кабинетах на матрасах, и эти матрасы до сих пор в кабинетах, накрытые подушками и одеялами, а у некоторых даже утки остались: туалеты ведь не работали в период блокады. Как насчет… того, чтобы оставить министров при должностях?

– Пан Озаров, вы за словом в карман не лезете, это видно сразу. Я, кажется, если не все, то многое поняла. Идите теперь соберите всех министров в конференц-зале, потом позовете меня.

Когда Юлия вошла в конференц-зал, все дружно встали, касаясь подбородками груди. Тишина была такая, ну просто выразить невозможно, в особенности потому, что ни одной мухи в зале не было по причине зимы, но если была хоть одна полудохлая муха и она решилась бы пролететь над головами великих людей, ее полет был бы слышен довольно отчетливо.

Юлия постояла несколько секунд молча, а потом вспомнила, что ей надлежит поздороваться первой, и сквозь зубы произнесла:

– Здравствуйте, коллеги!

– Здравия желаем, госпожа…

– Здравствуйте, пани…

– Приветствуем Жанну д'Арк… с майдана. А почему не в оранжевой куртке?

Последнее приветствие произнесли те люди, которые точно знали, что их не оставят в новом правительстве. Многие из них, еще стоя, схватились за портфели, ожидая, что пани Юлия скажет: «Вы свободны, господа, оранжевая революция не нуждается в ваших услугах».

Но Юлия подошла к каждому и только после рукопожатия тот или иной министр получил право опуститься в кресло. Премьер была переполнена неведомыми дотоле ей чувствами, и даже если бы ей сказали: марш на майдан, сучка, она все равно протянула бы ручку, сделала наклон туловища и одарила женской улыбкой своего заклятого врага.

– Не каждый из вас с восторгом встретил оранжевую революцию, это мне известно. Но, принимая во внимание то, что у нас теперь полная свобода и каждый волен думать и поступать так, как ему подсказывает совесть, вопрос о том, кто на чьей стороне был и с кем воевал, снимается полностью и окончательно. Мы теперь самая демократическая страна в мире. Только с такой демократией, где каждый делает все, что хочет, думает, как ему заблагорассудится, Евросоюз раскроет нам свои объятия. Этого вопроса я еще коснусь, и неоднократно, а сейчас я хотела бы познакомиться с каждым министром конкретно и вкратце послушать, какие стоят перед ним задачи на ближайшую перспективу и на год в целом.

Последние слова «на год в целом» произвели благоприятное впечатление на всех министров без исключения. Особенно на министра иностранных дел, молодого, симпатичного мужика, так много сделавшего для возрастания авторитета Украины за рубежом. Он улыбался, как американец, строил глазки, как француз, и краснел, как украинец. Именно ему лидер нации давал много всяких поручений, в том числе и аферу с избирательными участками в России. Уж кто-кто, а он должен остаться в правительстве Болтушенко.

Первый заместитель Яндиковича Озаров тоже клеился к новой власти. Он действительно добросовестно трудился и знал эту работу, как никто другой: ему все равно, оранжевые во власти или Яндикович: страна одна и та же. Это руководители меняются, а страна остается на месте. И хороший, знающий свое дело экономист должен быть вне политики.

Несмотря на скучную беседу – каждый докладывал при всех, хотя можно было проводить беседу у себя в кабинете индивидуально, а тут каждый распинался о своих достижениях, подчеркивая свой личный вклад, даже Озаров улыбался, слушая ложь, – но, тем не менее, все сидели, в рот воды набрав.

Юлии не могла не нравиться такая дисциплина. Она бы закончила раньше, не задавала бы пустяковых вопросов типа как живут крестьяне Конго, но Юлия ждала телевидение. Стрелки часов клонились к пяти пополудни, а телекамер не было. Должен был прийти пятый канал.

– Пойдите позвоните на проходную, может, эти ослы не пропускают корреспондентов, – приказала она Озарову.

Так оно и вышло. Озаров доложил, что корреспонденты пятого канала уже час стоят под дверью Дома правительства, а их не пускают.

– Уволить всех немедленно, сию же минуту, – почти вскрикнула Юлия так, что все вздрогнули и втянули головы в плечи. – Я подпишу этот приказ собственноручно. Жаль, что приходится с этого начинать.

И она дождалась текста и тут же подмахнула приказ об увольнении дежурных по первому этажу, продемонстрировав таким образом, что она, Юлия Феликсовна, слов на ветер не бросает. Министры молчали.

– Ну, что скажете, господа хорошие? – спросила она, глядя на всех недобрыми глазами.

– Жаль, что такой пустяк может испортить вам настроение, – сказал начальник хозяйственного отдела. – Но это полбеды, а вот кто будет охранять здание, ведь столько посетителей, просто ужас, все идут не куда-нибудь, а в Дом правительства.

– Вы и будете охранять! – сказала Юлия.

– Лично я? Вы мне доверяете? Тогда спасибо за доверие.

– Да, лично вы будете стоять на вахте. Примерно в десять вечера я закончу работу, вернее, мы все окончим рабочий день, и я хочу вас видеть с пистолетом на боку, незаряженным, конечно, на первом этаже.

Раздался хохот, а за хохотом последовали аплодисменты. В общем, обстановка разрядилась, лицо премьерши озарилось улыбкой. А тут и телевидение подоспело.

– Начнем сначала, – предложила Юлия, когда оператор включил камеру. Съемка прошла на славу. В тот же день вся страна смотрела выступление нового премьера. Да и министры были на подъеме, все же их редко показывали по телевизору. Даже то, что сегодня впервые им работать до десяти вечера, не смутило их. Новый начальник – новые порядки: новая метла по-новому метет, это известно с древних времен.

После всех процедур, связанных со знакомством и телевизионной съемкой, министры разошлись по своим рабочим местам, а Юлия – в кабинет премьера принимать поздравления. Но поздравлений было так много, что все в голове перепуталось, и она решила убежать из кабинета. Теперь она заходила к министрам по очереди с единственной целью: выяснить, в каком кабинете все еще висит портрет ненавистного ей бывшего президента Кучумы. К сожалению, многие попались на этом, дико извинялись и тут же при ней грубо срывали со стены портрет, кидали в угол, а некоторые, самые ретивые, еще топтали ногами скорбное личико беспомощного старика.

 

41

Подписав указ о назначении премьера, Виктор Писоевич сел в президентский самолет, в котором все еще пахло Кучумой, и направился в Москву. Теперь он – президент страны, которую следует оторвать от России на вечные времена и очутиться в широко распахнутых объятиях Запада. А точнее Америки, зятем которой он, волею рока, стал так неожиданно легко и быстро. И вот сейчас он, Виктор Писоевич, летит к русскому медведю Путину в далекую и ненавистную Московию в качестве оранжевого президента европейской страны, которая не сегодня-завтра станет членом Евросоюза, посмотрит ему в глаза и скажет: вот, я твой первый гость, цени. Крым ты должен оставить в покое, Черноморский флот вывести досрочно и цены на энергоносители не поднимать.

Полет длился около часа, но за это время он перебрал в мозгах не только свое отравление, но и многое другое.

«Зачем я лечу именно в Москву, а не в Париж, Лондон и т. д. Да затем, чтоб показать бывшему работнику КГБ, что он просчитался, делая ставку на Яндиковича. Не вышло, голубчик, по-твоему. И никогда не выйдет. Я буду держать курс на сказочный Запад, а к тебе повернусь спиной. Я знаю: ты будешь склонять меня подписать соглашение о едином экономическом пространстве. Никакого пространства. Я подпишу все что угодно на Западе, а в Москве ни одной бумажки. Шиш вам, москали».

– Уже подлетаем, – произнес Бздюнченко, нисколько не волнуясь и сосредоточив свой взгляд на брюках и обуви президента. Заметив, что туфля на правой ноге в грязи, он достал салфетку, наклонился, сложил ее вчетверо и стал наводить блеск. Виктор Писоевич выставил ногу для удобства и погладил своего госсекретаря по голове в знак благодарности.

Самолет пошел на снижение в аэропорту Внуково, посадочная полоса была готова к приему. К трапу самолета, как только он приземлился, подошли посол Украины, представитель президента России и несколько дюжих молодцов в качестве охраны.

Путин уже ждал в Кремле.

Останавливаться на встрече двух лидеров не имеет смысла, поскольку визит Вопиющенко был случайным, поспешным, незапланированным и беглым, как бы мимоходом, все равно как охотник по нужде забегает в охотничий домик исключительно по необходимости, скажем, проверить ружье, попить чаю, и только потом отправляется на настоящую охоту. Так и президент Украины. Побыв около часа в Кремле, Вопиющенко, словно на собственных крыльях, улетел в Западную Европу, где его уже ждала Катрин, и они оба пробыли там не час, а целую неделю. Здесь и воздух был совершенно другой, и чужая речь звучала музыкой в оттопыренных ушах. А изобилие, от которого зрачки глаз расширялись, просто приводило в восторг настолько, что ни Виктор Писоевич, ни Катрин ни разу не подумали: а как же это изобилие достается, откуда оно, кто трудится на заводах, фабриках, на полях, производя все это добро?

Конечно, страны Евросоюза отличаются не только от Украины, но и от России: там все есть, кроме дедушки и бабушки, как говорится. Президент с завистью смотрел на чужие города, а Катрин уверяла его, что скоро и украинские города под его руководством станут такими же, и дороги будут, как на Западе, и магазины, забитые товарами разного назначения от пола до потолка.

– Только держись подальше от России с ее имперскими замашками, – наставляла Катрин. – Повернись лицом к Западу и к Америке. Ты – зять Америки, не забывай об этом ни на одну минуту.

Парламентарии Евросоюза, сделавшие ставку именно на него, Вопиющенко, добились своей цели и были рады приветствовать своего ставленника громом аплодисментов. Виктор Писоевич низко кланялся, прикладывая правую руку к сердцу, и, уже стоя на трибуне, извлекал небольшие квадратные листки с текстом выступления из внутреннего кармана пиджака.

Речь всегда была короткой, как у лидеров Запада, но удивительно сумбурной. Он всем парламентариям доказывал, что Украина – центр Европы и что Европа без Украины – все равно что тачка без колеса. Надо срочно ликвидировать визовый режим, не препятствовать украинской молодежи посещать любую страну Евросоюза. И обмен украинской валюты на евро не должен быть ограничен, и рабочие места могут предоставляться: украинцы хорошо, добросовестно трудятся. Вон в России около двух миллионов молодых людей работают за гроши, а дружественный Запад испытывает дефицит в рабочей силе. Украина уже приняла решение о безвизовом режиме для граждан любой страны Запада, теперь дело за странами блока.

Слушатели только улыбались: если пустить такую голодную ораву численностью около пятидесяти миллионов человек, то в странах альянса полки сразу опустеют. Товары могут исчезнуть не только за евро, но и таинственным образом, да и безработица начнет набирать темпы. Депутаты как бы говорили: мы тебе рады, ты наш, ты молодец, утер нос русскому президенту, но к нам не лезь со своей необузданной оравой. Чтобы принять Украину в наше объединение, надо тебе слишком многое сделать, а на это уйдет лет сорок, ну, может, тридцать, и никак не меньше.

Что же касается Виктора Писоевича, то он находился совершенно в ином измерении. То, что европарламентарии встречают его стоя, то, что ему предоставляют трибуну, то, что его встречают некоторые руководители, уже говорит о многом. А что еще надо? Что касается матушки Украины и ее проблем, связанных с катастрофическим повышением цен на продукты питания, а также повсеместное отключение электроэнергии и ряд самоубийств чиновников прежнего правительства, то это сугубо внутреннее дело страны. В переходный период от нищеты к сказочному богатству и процветанию все может быть. Это и аресты, и погромы, это демонстрации «за» и «против», и нет никакой необходимости возвращаться в Киев, срочно назначать на должности своих единомышленников, активистов оранжевой революции.

Смогут ли они вывести страну из кризиса и направить ее на путь процветания, неважно. Важно, что революция победила. Остальное за Евросоюзом, ведь Запад и особенно Америка ни за что не допустят сближения Украины с Россией. Украина и Россия – это слишком. Двести миллионов человек плюс наличие ядерного оружия – ну кто с этим справится?

 

42

Неизвестно, вернулся бы лидер нации в Украину к концу последней недели января, если бы не тревожное сообщение о состоянии здоровья матери. Мать уже старенькая, немощная, получала жалкую пенсию, как и жалкую зарплату, работая учительницей, но, тем не менее, помогала сыну, когда он учился в Тернопольском финанасово-экономическом институте. Там он приобрел специальность бухгалтера, и в 1975 году, после окончания, был направлен в село Конотопово (Яровое) Косивского района Ивано-Франковской области. Мать и сюда, в село Яровое, присылала посылки и иногда по десять рублей, отрывая их от жалкой получки в школе. И в Тернополе, и особенно в селе Конотопово он прошел отличную школу галичанского национализма, заложенного Степаном Бандерой. Тут ему привили любовь к вильной Украине и ненависть к русским, к москалям и другим народам. Философия ненависти пустила глубокие корни в душе бухгалтера и, если бы год спустя его не призвали в армию, где все еще господствовала марксистская идеология, не исключено, что Виктор Писоевич стал бы Бандерой номер два.

Но, борясь уже за кресло президента, он приютил бандеровскую партию под названием «Рух», которая была довольно популярна на западе Украины.

Когда самолет приземлился в Киеве, президент, сев в бронированный «мерседес», отправился к матери, которая уже отходила в мир иной.

На похороны собрались соратники, его ближайшие друзья, готовые теперь сдувать с него пылинки. Каждый подходил, протягивал руку, дабы выразить соболезнование. Виктор Писоевич на какое-то время отключился от государственных дел, к которым он еще даже не приступал: потеря матери заставила его вернуться к проблемам бытия, жизни и смерти, временного нахождения на этой земле. Да и болезнь не давала ему покоя.

Он все время старался выглядеть на людях молодцом, крепился, как мог, но что у него на душе, никто не знал. Даже такой, как он, коварный, властолюбивый, злопамятный и мстительный, не был лишен способности страдать, как и всякий живой человек. И в эти минуты он достоин был сочувствия и даже уважения.

Депутат Курвамазин заготовил речь на могиле матери президента, но его не допустили, не дали ему возможность произнести страстные, наполненные горечью и состраданием слова в присутствии сына, чье сердце представляло собой сплошную рану. Быть может, его сердце, его кровоточащая рана, дрогнуло бы и оратор, Цицерон третьего тысячелетия, был бы оценен и вознагражден должностью министра юстиции. Но Курвамазину и в этот раз не повезло. И вообще, он заметил, что его будто бы оттесняют, не дают ему прохода и на любую его инициативу смотрят с ухмылкой, будто он не Курвамазин, а Иванушка-дурачок.

Сказать несколько слов на могиле матери президента позволили только Юлии, но у нее плохо получилось: слезы не давали ей возможности быть красноречивой. Да и говорила она больше о сыне, о Викторе Писоевиче, чем об умершей матери. Это выглядело не совсем кстати.

Обряд похорон происходил в христианском духе, были не только оранжевые, но и священники. Когда опускали гроб под траурную музыку, Борис Поросюк взял полную пригоршню глины и бросил в яму со словами: «Москали виноваты». Он всегда держался лидера нации, даже Бздюнченко оттеснял. Только Пердушенко не мог оттеснить. Петя пришел на похороны в двойном трауре: он не стал премьер-министром, хотя считал эту должность у себя в кармане. Уйти сразу в оппозицию ему не позволяла гордость. А позже он составил довольно хитрый план: еще ближе станет к лидеру и начнет капать на Юлию до тех пор, пока полностью не дискредитирует ее в глазах президента.

Когда могильщики стали засыпать гроб землей, все отошли, кроме личной охраны и президента. Он стоял у гроба и мысленно прощался с матерью. Это были нелегкие минуты в его жизни.

В его полузакрытых глаза возник образ матери тридцатилетний давности. Тогда он вернулся из Тернополя с дипломом в руках. Мать подарила ему кожаный пиджак и коротковолновый приемник, позволяющий слушать радио «Би-Би-Си» и другие западные станции, которые вещали на Советский Союз. Это была новинка. И тот и другой подарок ему очень понравились.

– Зачем ты так потратилась? Дорого, должно быть.

– Все летние отпускные потратила, сынок.

– А как же мы жить будем?

– Что-нибудь придумаем, не переживай. Ты знаешь, я даже рада, что так получилось.

Вспомнив это, он почувствовал, как слезы катятся вдоль щек. Почему он всегда брал у матери и мало отдавал ей. Даже будучи управляющим банка, не жаловал мать деньгами. Нет никого ближе и дороже матери. «Мы осознаем это, когда уже поздно. Прости, мать, прости, родная, не осуждай своего блудного, неблагодарного сына. Если я стану настоящим народным президентом, здесь, у твоего дома, будет стоять тебе памятник с надписью «Любимой матери от блудного сына».

Катрин подошла к нему, взяла его под руку и повела к машине, что стояла поодаль. Откуда-то взялась Юлия. Она шла на некотором расстоянии, борясь с навалившимися на ее голову проблемами. Надо встретиться с президентом как можно раньше и решить ряд проблем. Пора назначать правительство, министров, старая команда не работает, один Озаров пытается что-то делать. Замерла милиция, в столице участились грабежи и убийства, а он со своей Катькой разгуливал по странам Западной Европы. Как так можно?

Ей так хотелось все это высказать, но как это сделать? Да и удобно ли?

Она села в свою машину и приказала ехать вслед за машиной президента. Она знала, что будут поминки в одном из ресторанов, но не знала, в каком.

Наконец кортеж машин остановился у ресторана «Оранжевая луна», где столы на триста человек уже были накрыты, и Юлия, благодаря своей должности, получила право сидеть справа от президента. С левой стороны сидела Катрин, но Виктор Писоевич повернулся к Юлии и тихо спрашивал, как дела, как обстановка в стране, что она решила относительно старой команды министров.

– Нам надо встретиться и все обговорить, не откладывая в долгий ящик.

– На днях встретимся.

– Нельзя на днях, это невозможно. Я понимаю тебя: мать похоронил, а мать это не подружка, каких много. Но ты президент, ты – лидер нации и потому не имеешь право медлить. Дорог каждый час, каждая минута.

– Ну, хорошо, созвонимся.