Янукович подвел Евросоюз и Соединенные Штаты, и себя лично. Проявил самостоятельность. Да как он посмел не подписать соглашение с Евросоюзом, не посоветовавшись с дядюшкой Сэмом? Какая наглость. Эй, Наливай-разливайченко, падло, что ж ты спишь? Ну-ка отрабатывай зарплату! Сколько денежек, американских долларов ты прокутил и все впустую. Ты будешь повешен на фонарном столбе на демократических началах. Это опасность повисла над головой Наливайразличвайченко, как дамоклов меч. И Наливайразливайченко, как и положено американскому шпиону, ноги в руки – и бегом в Польшу, в Прибалтику, в Галичину, в окрестности Киева, пока не закипел котел, где варились бандеровцы, наполняясь ненавистью к русским, учились ближнему бою без применения огнестрельного оружия, где познали, что такое коктейль Молотова и с чем его едят; как оградиться колючей проволокой, как разбивать головы беркутовцам, стоящим впритык друг другу, как не лечить и не кормить раненых, и как не подбирать их, лежащих и замерзающих в лютый мороз.

Пусть президент чувствует себя виноватым – каждый день все больше и больше, а когда надо будет, мы устроим ему ловушку.

Все это президент Украины видел собственными глазами, но не понимал что к чему. Чувство вины перед всеми, боязнь, что заблокируют счета в американских и европейских банках, мучившая его пресловутая капля крови, что дороже любой революции, растерявшиеся соратники по партии, демарш Богословской, вовсе покинувшей партию, – все это вместе взятое помешало ему принять единственно правильное решение и сказать: дорогие швабы, дорогие и любимые янки! Возвращайтесь по домам и отдыхайте, а я разберусь как-нибудь сам в своем бедном государстве. Был же пример с Лукашенко в Белоруссии. Руководитель небольшой страны оказался смелым, волевым, несговорчивым. Он собрал весь дипломатический корпус, всех швабов и америкосов (невиданное дело) и приказал им покинуть его страну в течение двадцати четырех часов. И швабам, и америкосам, всем, кто давал советы и даже грозил санкциями Лукашенко, ничего не осталось делать, как паковать чемоданы и возвращаться домой. А Лукашенко, вздохнув свободно, в течение часа разогнал своих смутьянов, рвущихся к власти.

Елена Локаш, последняя подруга президента, напоминала ему об этом, но вместо того, чтобы прислушаться, он сидел по семь, по восемь часов в своем, пока еще своем роскошном кабинете, и слушал бредни криворотой красавицы Кэтрин Эштон. Когда Эштон уставала, ее сменяла статная, широкоплечая и толстозадая лесбиянка Виктория Нудельман, она твердила о том, что надо уступать, уступать и еще раз уступать, как это делает любой руководитель демократического государства. Президент делал еще одно преступление перед своим народом и перед собой тоже – он кивал головой в знак согласия, подтверждая, что на него можно давить до тех пор, пока совсем не задавишь. Он не думал, а может, в этом виновата умственная скудость, что нельзя, что преступно посылать безоружных ребят, чтобы их жгли коктейлями Молотова, разбивали им головы булыжниками весом с килограмм.

Вот только что ушли от него руководители трех оппозиционных партий – Яйценюх, Клочка, Тягнивяму. Они улыбались, заверяли, что их подопечные находятся на Майдане, преследуя мирные цели, что они сейчас, прямо сию минуту, отправляются на Майдан, поговорят с ребятами, чтоб те не кидали мирные булыжники в мирные головы беркутовцев, а когда оказывались за дверью приемной, дико ржали и крутили пальцем у виска. Они не шли, а бежали на Майдан. Там уже произносил речь Вальцманенко. Трупчинов тоже лез, но Вальцманенко отталкивал его плечом, отойди, мол, святоша.

Непобедимый боксер европейского масштаба Клочка вытягивал руку вперед, уступите мол, и произносил речь. Его осторожно теснил Яйценюх, страдавший словесным поносом, а Яйценюха в свою очередь выталкивал Тянивяму. Он обещал повстанцам шествие по Красной площади в Москве с мешками через плечо набитыми отрезанными головами москалей. Его, Тянивяму, встречали бандеровцы криками ура, громом аплодисментов, а когда выступал Клочка или Яйценюх, плевались, а то и выкрикивали: геть!

Если в это время Виктория Нудельман лезла в мешок, который тащили два смуглых молодца, и извлекала пирожки, суя в рот бандеровцу, голодному и дрожащему от холода, получался праздник.

У президента тоже были свои люди, служба безопасности, разведка, внутренние войска, национальная гвардия и министр обороны, они у него сидели по четвергам и то, если не было красавицы с кривыми ногами и перекошенным ртом Эштон, либо располневший еврейки Нудельман, которые от имени народов, давали накачку украинскому президенту. Главный козырь этих двух дам был совершенно одинаков: демократическая молодежь собралась в Киеве побалагурить, пошуметь, покричать, в том числе и в адрес президента, который не хочет, чтобы Украина вступила в содружество наций под именем Евросоюз. А Украину там давно ждут, стол накрыт, а на столе яства со всего мира, а вина из Греции и Испании, и виноградные гроздья тоже.

У Виктора Федоровича краснели глаза, еще немного и он готов был заплакать, но обошлось обычной словесной отговоркой и сложением рук у подбородка: виноват, простите уж, а что касаемо молодежи, я вам верю: пошумят, пошумят и разойдутся по домам. Мы тоже были молоды…

– Демократик, демократик, – одаривала президента Баронесса Эштон, похлопывая его по плечу и награждая лошадиной улыбкой.

Виктория Нудельман была более сурова и волшебное слово «демократик» срывалось у нее с губ более категорично и больше смахивало на приказ, чем на нравоучение. Виктор Федорович при этом наклонял голову гораздо ниже, по существу стучал лбом о крышку стола, ронял нескольку крупных слез и произносил ЕС, ЕС, вашу мать. У него это выходила на чистом английском языке лишь потому, что он больше ни одного слова не знал.

– Демократик, – заключала Нудельман и ударяла кулачком по столу.

– Слава тебе, Господи! – произносил Янукович фразу на чисто русском языке, хоть полагалось на украинском.

– А тепьерь кафа! – требовала красавица Эштон.

Вбегала Анна Герман с подносом, и, хлопая глазами, произносила:

– Та шо цэ робиться? в приемной полно народу, а вы тут какую-то кафу собираетесь распивать. Виктор Хведорович, неужели нельзя навести порядок? Ежели шо, я их быстро вытурю, а то чего доброго они вам в штаны начнут лезть. Аут, аут, – произнесла она последнюю фразу повышенным тоном, показывая рукой на дверь.

Нудельман, родившаяся когда-то на юге России, неплохо знала русскую речь, вспылила и четко произнесла:

– От имени Госдепартамент США, приказываю: этот сук убрать и уволить с работа – демократик. Хайль!

Едва Виктор Федорович наполнил чашки пахнущим президентским кофе, как раздался протяжный звонок, и Нудельман срочно схватила трубку. Звонил сам Бардак из Вашингтона. Он требовал отчета по пирожкам, Виктория затряслась от страха: из этой порции, что она сейчас привезла, ни одного пирожка никто не получил, ни один будущий головорез.

– Моя сейчас идет, моя бросает все важные дела и шагает на Майдан, демократик. Моя находится на резиденций, бывший президент Виктор Юшшенко, – запинаясь на последнем слове, произнесла Нудельман.

И она исчезла с массивной сумкой. И красавица Эштон испарилась, как ведьма. Виктор Федорович хотел поцеловать ей ручку, да не вышло.

Теперь в его кабинет свободно вошли великие люди Украины, которые ему докладывали, как ведут себя главари партий, какое бесчисленное количество иностранцев на Майдане, как расхаживает по Майдану бывший грузинский президент Сукаашвили, но Виктор Федорович только рукой махал: пусть прогуливаются.

Известная тройка – Яйценюх, Тянивяму, Клочка – почувствовали слабость президента и потребовали смещения премьер-министра Азарова. И президент согласился. Это была очередная стратегическая ошибка. Теперь страна начала катиться вниз по наклонной, а оппозиция торжествовала, ведь еще Ленин говорил: чем хуже, тем лучше. Пригодилась пословица: не в бровь, а в глаз. Мало того, Яйценюх мог занять этот пост, но Юля, отбывая наказание в курортных условиях, помахала пальчиком: нельзя, не соглашайся.

После первого тяжеловесного футбольного мяча, так удачно забитого в ворота президента, оппозиция на радостях решила взять тайм-аут, а президент снова стал приходить в такое состояние, когда не надо ни о чем беспокоиться. Он съездил в Сочи на Олимпиаду, потом уехал в Китай, пообщался с руководством Поднебесной и даже получил кредит, спокойно вернулся в Киев, и сел в свое царское кресло. Это кресло уже начало потихоньку шататься, но оно так устроено, что ты сидишь в нем, как в материнском чреве, где так комфортно и не чувствуешь, как оно шатается, и даже тогда, когда оно тебя выталкивает вон.

В этот день с утра он только уселся и начал испытывать блаженство, исходящее от царского кресла, как вошла министр юстиции Елена Локаш. Он нахмурился, но тут же пришел в себя, мгновенно вскочил, протянул руку и нежно расцеловал в обе щеки. Но Лена не удовлетворилась, отыскала и впилась ему в губы. Этот поцелуй стрелой поразил, точнее, оживил его как мужчину.

– Ну, Лена, если ты так рано пришла, прыгай на руки, я отнесу тебя в то помещение, где никого нет, где меняют белье каждый день, где есть полный всякого добра холодильник и где мы были с тобой, бог знает когда.

– Ах, как долго я этого ждала, – произнесла Лена голосом, который возбудил Виктора Федоровича еще больше.

Жаль только, что чудесные мгновения так быстро кончаются, и никому не удавалось их удержать, даже Фараонам.

Виктор Федорович остыл первым, пришел в обычное состояние, состояние государственного мужа и стал задавать обычные, неприятные жизненные вопросы своей молодой разгоряченной подруге, которой казалось, что она многое недополучила.

– Как дела в Киеве, как на майдане, как Верховная Рада?

– Новостей хороших мало, точнее их совсем нет, а вот дурных – целый короб. Тебе следовало бы быть более собранным, более предусмотрительным. Нельзя покидать дом, в котором начался пожар. Это все может кончиться плохо для страны, для тебя и для меня тоже. Не я отдавала приказ бросать коктейли Молотова на безоружных мальчиков, но я чувствую свою вину перед ними, перед их матерями, отцами, женами. А ты этого, похоже, не чувствуешь. Какой же ты руководитель государства, какой ты защитник? тебя лупят по одной щеке, а ты подставляешь другую. Толстого начитался?

– А если кровь прольется?

– Иногда быку пускают кровь, чтоб он успокоился и не бодался. Может случиться так, что ты не прольешь ни одной капли крови и уйдешь чистюлей, а после тебя польются реки крови, и в этом будешь виноват только ты и никто другой. Тебя, слюнтяя, проклянут потомки. Ты к этому стремишься? Поверить не могу.

– Я иногда думаю об этом, но, знаешь, рука не поднимается подписать такой указ, чтоб мы стреляли в народ. В этом случае, что обо мне скажут потомки?

– Не думай о том, кто что скажет, а думай, как навести порядок в стране, как усмирить бандитов, выдвори из страны своих кривоногих красавиц, как это сделал в свое время президент Белоруссии Лукашенко.