– Бинт! Срочно!

Санитарка Аня засуетилась, разволновалась, она смотрела на бинт и не видела его и тут же молниеносно схватила свежую, выстиранную простынь, ножницы, отрезала кусок и протянула врачу, которая только что сделала обезболивающий укол раненому бойцу, бедро которого было раздроблено осколком снаряда. Раненый сразу утих, блаженно закрыл глаза, выдавив из себя стон благодарности, продолжая лежать на левом боку, и не шевеля ни одной частью тела.

– «Скорая» где? Срочно вызови «Скорую». Ему нужна операция, а до больницы далеко, – произнесла Люба, хватая бинт. Она тут же обнаружила, что недостаточно йоду во флакончике, а надо смазать рану вокруг, и только потом перевязать бинтом, но так, чтоб пережать вену, откуда уже мелкой струйкой сочилась кровь. И постепенно ослабевать жгут, когда капилляры начнут заживать и не давать крови выходить наружу.

«Скорая» примчалась молниеносно, она уже стояла во дворе, хотя казалось, что снаряды разрываются у самых окон, поскольку окна звенели и дрожали, как осиновые листья во время напористого ветра.

– Отвезешь больного. Не забудь карточку и листок с диагнозом.

– А как же я его там разгружу? – спросила санитарка Аня, делая испуганное лицо. – А если попадут в «Скорою» по дороге? Нет, я боюсь одна, я предчувствую недоброе…, простите меня, Любовь Николаевна, век не забуду.

– Я не могу с тобой ехать, голубушка, никак не могу, – сказала врач Люба, – вот еще один раненый. – Его тоже пытается доставить санитарка, такая же, как и ты, и она тоже боится, и я боюсь, но долг врача помогать раненым, а куда деваться. Страх…, он проходит. И у тебя пройдет: снаряды будут рваться, где-то рядом, а ты не будешь обращать внимания, а пока старайся не думать о них, проклятых. Их дело рваться, а наше дело вытаскивать раненых и оказывать им помощь. Видишь, мужиков нет, они все на передовой, ты же знаешь. А где документы на этого бойца, как его…? – В это время прибежала еще одна санитарка, маленькая ростом, щуплая, бойкая, стала тащить раненого.

– Кто тут боится? Как не стыдно бояться? Жизнь человеку надо спасать, а не дрожать за свою шкуру. Ты присягу принимала, ты клятву давала?

– Угу, – расплакалась Аня, но подошла на помощь к прибывшей санитарке.

Две санитарки и врач сначала посадили раненого, подложив подушки под спину, потом доставили нового, только что привезенного, для осмотра. Водитель, молодой, почти мальчишка не отказался помочь в одном и другом случае.

Аня села у ног больного, и машина взяла курс в сторону города, в больницу. На борту светились крупные знаки «Скорой помощи», ярко горели фонари, снаряды по-прежнему рвались, не разбирая, какую цель поражать.

Люба осмотрела того больного, которого только что доставили, и поняла, что он тоже нуждается в операции. Она пока не знала его фамилии, но чувствовала, что именно ей придется сопровождать его. После укола, она ощупала его карманы, нашла паспорт и ахнула: фамилия Ястребов оказалась ей знакома. Этот Ястребов лет пять тому почти ежедневно посылал ей любовные письма, которые она сначала просто выбрасывала, не читая. Но потом девчонки по комнате стали ее стыдить, и это возымело положительное действие, она начала не только читать их, но и жалеть мальчика, влюбленного по уши.

– Сережа, ты? Какими судьбами? Ну, раскрой глаза, перед тобой я, Люба, та девушка, которую ты преследовал, как волк серну, но догнать не смог, …и у тебя ничего не получалось.

Но Сережа не реагировал на ее слова, он был как бы в коме.

– Я Люба Дерякина. Ты…помнишь меня, Сережа? Я жила в общежитии транспортного института, когда была на пятом курсе, а ты пытался ухаживать за мной. Это ты тот Ястребов? Не может такого быть. Голубчик, неужели это ты? Я так рада. Как ты себя чувствуешь? Где твоя рана, куда тебя ранило?

Горячими ладошками она ощупывала его руки, его грудь, спину и он открыл глаза и эти глаза, превозмогая боль, узнали Любу, гордую, неприступную студентку медицинского института. Две слезинки покрыли его темные глаза, и он едва слышно выдавил из себя несколько слов, таких важных, таких желанных для Любы. У ее сейчас было много раненых женихов, но ни один из них не вызвал у нее ничего, кроме чувства сострадания.

– Помню. Кажется так, но этого не может… – и он умолк, словно потерял сознание.

– Ты ранен в живот, очень опасное ранение Сереженька, птичка, Ястреб, терпи, наберись мужества и терпи. Терпение это все, это твое спасение, ты понимаешь это? Это говорю я, Люба, за которой ты так долго пытался ухаживать, а я, я была дура…Мне надо было чтоб ты…стукнул кулаком и сказал: не выкаблучивайся.

Сережа пытался еще что-то выдавить из себя, но не смог. Люба не поняла, что он пытался сказать и сама начала тараторить.

– Сейчас, сейчас, потерпи. Укол, обезболивающего. Тебе станет легче, соколик мой.

Она остановила машину, неопознанную машину, перетащила его при помощи солдата ополченца и приказала направиться в соседнее село, где располагался полевой госпиталь.

– Срочно! Хирург, операция, ранение в живот, очень опасное. Я слушать не хочу, человек умирает, а они…Дорога каждая минута. Раненый…это мой…брат, мой единственный, – закончила она и едва не расплакалась.

Ее знакомый хирург уже ждал их. Люба, сидя рядом с Сережей, уложила его на спину, а под голову подставила свои колени и вся время поглаживала по лицу.

В больнице Сергея сразу же положили на операционный стол. Люба не отходила от стола, а когда все кончилось, сопровождала его в реанимацию.

Довольно быстро Сергей пришел в себя, окончательно узнал Любу и хотел задать ей вопрос: свободна ли она, но воздерживался. Ее ответ мог для него много значить. Есть такой закон: то, чего ты не знаешь, может закончиться отрицательно в неведении, хотя и не всегда; то, что ты знаешь, может никак не закончиться, либо закончиться положительно. Если Люба замужем это рана, которую тяжелее будет перенести, чем рану в живот.

А так…он ждал ее всякий раз и всякий раз, когда она приезжала к нему, приносила соки и другие деликатесы, это был для него праздник.

«Повезло мне. Как только выздоровею совсем, спрошу. Может, она была замужем, может у нее ребенок. Может муж на передовой, или, не сложилась семейная жизнь. Иначе, как объяснить, за что мне такое внимание?

В одно из воскресений она пришла расфуфыренная, с огоньком в темных глазах, с ярким румянцем на пухлых щеках. Так же радостно улыбалась и в этой улыбке была какая-то тайна, которую он не мог разгадать еще тогда, будучи студентом. Она, конечно, немного изменилась, стала полнее, представительнее и уже не походила на ту, вредную, неприступную девчонку, которую ему в то время не удалось завоевать.

– Ты, Сережа, поправляйся. Тебе уже воевать нельзя, будешь при мне санитаром. Ты тогда исчез, не сказав ни слова, и больше не приходил, а я именно тогда почувствовала, что мне чего-то не хватает, что душа не на месте, что сердце не так бьется. Как же ты так, Сереженька, мой дорогой, мой влюбленный мальчик, поступил совсем не по-мужски. Разве так делают?

– Но, Люба. Я два года приходил почти каждый день, а ты только хохотала, я думал: смеялась надо мной.

– Мало ли, что ты думал. Не надо было думать, а продолжать приходить: капля дождя камень точит, ты знаешь это? Ты женат?

– Нет. После тебя…после моей неудачной, вернее безответной любви к тебе, я решил вовсе не жениться. Какой смысл жениться на одной, а думать о другой, целовать одну, а видеть лицо другой?

– Ты что, по-прежнему так любишь меня? – спросила Люба, теребя полу его больничного давно нестиранного халата. – Я ведь уже изменилась, отцвела, потолстела, подурнела, да и характер стал более скверный, чем был.

– Ничего пока сказать не могу. Просто мне очень приятно, нет, я счастлив, что мы встретились, и хочу, чтоб так было всегда. А ты была замужем?

– Не пришлось. Да и к чему? Замужество – это обязанность, это дети, а тут сам видишь раненые, в том числе и тяжелые. Как они без меня? Ну, скажи, чтобы ты делал, если бы не было меня…Как твоя рана?

– Пуля вышла правее позвоночника, не задев важные органы. Я родился в рубашке. Через неделю меня выпишут, и если ты возьмешь меня к себе…, пойду с радостью.

Сергей вспомнил свой неудачный любовный роман с Любой. Он немного дружил с ее сокурсницей Надей, но когда увидел Любу, его взгляд просто прилип к ней. Он не мог себе объяснить, почему с ним это произошло, что у Любы было такое, что схватило в клещи его сердце и больше не отпускало.

– Ты же Надин кавалер, не перепутал ли?

– Похоже, – отвечал Сергей, краснея.

– Эх ты, кавалер. А девочка страдает. Пойди, извинись.

– В другой раз.

Но проходили дни, а Сергей шел в читальный зал, туда, где была Люба. На танцульках, по субботам, подстерегал только ее. На свою нищенскую стипендию покупал подарки и подносил Любе. Но Люба, похоже, никак не реагировала на ухаживание, она, ни разу не вышла с ним на прогулку и не отгоняла его от себя.

Когда ее переселили в общежитие транспортного института, Сергей стал приходить реже, раза два в неделю.

Как-то вечером, возвращаясь из учебного корпуса в общежитие, он встретил подругу Любы Женю.

– Почему не приходишь на свидание к Любе?

– Какой смысл? Сколько может длиться безответная любовь?

– Любил бы, приходил бы, – сказала Женя. – А то так: пошли, погуляем, и я тебя ощупаю как курочку всю. Так что ли?

– Нет, Женя, нет. Совсем не так. Но за эти полтора года Люба, ни разу не сходила со мной в театр, в кино, значит, я ей безразличен и этим все сказано.

В том же году, после окончания учебы, перед тем, как уехать по направлению, Сергей зашел в общежитие, где обитала Люба, вызвал ее. Она спустилась по ступенькам, предстала перед ним пухленькая, как булочка:

– Я только что вернулась из колхоза, была там поварихой и растолстела. Должно быть, я тебе уже не нравлюсь, или…я все так же тебе небезразлична?

Сергей отвечал на ее вопрос как-то путано, будучи уверен, что любое признание не изменит ее отношения к нему.

– Ну вот, я так и знала, – произнесла она и прежде чем подняться на пятый этаж, добавила: – Ну, я пойду.

Она не знала, что Сергей больше никогда не придет. Это была их последняя встреча.