Люба Дерякина пребывала на передовой. Сейчас она лечила раненых бойцов украинской армии. Некоторые бойцы, находясь в тяжелом состоянии, становились другими, у них происходили какие-то изменения в их извращенной психике, а это приводило к превращению в нормальных людей, которым было больно, и эта боль касалась не только тела, но и души. Очень мало оказывалось героев, кто и в этом положении хотел идти на смерть, ради якобы вильной нэньки Украины. Большинство думало, как бы выжить, вернуться домой, увидеть семью, пахать, сеять, выращивать зерно, ухаживать за садом.

Раненые, вчерашние псы, которые стали приобретать человеческий облик, просили пить, перевязать жгутом ногу или руку, чтоб не истечь кровью, сочившейся на одежду, на голую, почерневшую грудь, а то и на пол, образовывая красно-черную лужу.

Сержант Тарас тоже был тяжело ранен и лежал под грохот пушек недалеко от КПП на русско-украинской границе. Он будто не чувствовал боли, скорее было другое чувство – чувство близкой смерти. Все, чего он сейчас хотел, так это глотка воды. За этот глоток он отдал бы все: квартиру, дачу и…даже жену. Но воды нигде не было и никого рядом не было, кто бы помог. Он же сам, сидя в танке, целился в водопроводную трубу огромного размера, сделал три выстрела в никуда, но только на четвертом, разбил трубу, как глиняный сосуд, и вода начала хлестать, как из водопада, не переставая.

«Хоть несколько капель на горящие губы. Я больше никогда не буду портить водные источники. Должно быть, дети пить хотят, а пить нечего. Как много значит вода, эта живительная влага» – думал он и левой не раненой рукой стал расстегивать ремень на брюках. Но жидкости в мочевом пузыре не было ни капли, она сгорела от высокой температуры, образовавшейся в организме в результате тяжелого ранения.

– Кто тут живой, помогите! – едва слышно произнес он, вытягивая вверх живую левую руку.

Люба увидела эту руку и подбежала к нему.

– Что милок?

– Пить, пи-и-ить! – собрав все силы, произнес он, хватая ее за руку своей левой рукой и сдавливая до боли.

– Да отпусти, больно же, – сказала она, пытаясь достать флакон с теплой водой, чтобы увлажнить ему губы.

Но в это время раздался грохот, снаряд разорвался на небольшом холме метрах в пятидесяти от них. Люба сама зарыла нос в песок, а Тарас получил осколок в голову и затих.

Борьба за это КПП шла уже третий день. Воюющие стороны хотели овладеть им, чтоб перекрыть границу, не дать возможности беженцам массово покидать горящий котел, где пытались их сварить земляки-украинцы: озлобленная, зомбированная часть Правого сектора, и особенно из батальона «Торнадо», состоявшего из одних уголовников, науськиваемых киевской хунтой. Они были убеждены: террористы должны быть уничтожены. А женщины с малышами на руках продолжали убегать в Россию, зная, что там их ждет приют и спокойствие.

Но каратели уже выдыхались, количество разрывов уменьшилось; мало того, непобедимые вояки начали удирать с поля боя, оставляя раненых, истекающих кровью.

Тот, кто получил легкое ранение, но лежал среди других, стонущих, умирающих и просящих помощи, пытался дозвониться своим начальникам, а если кого поймал, матерился:

– Почему бросили раненых, мать вашу? Срочно пришлите «Скорую», тут у нас двадцать человек требуют немедленной помощи. Как так можно? Кто бросает своих? Что с нами будет? Да нас тут прикончат москали, а то, и свои террористы.

– Ждите, приедем, поможем, заберем раненых и в гошпиталь, у Киев, у Харьков, пока он наш, – отвечали генералы, потягивающие водочку в землянке за двадцать километров от боевых действий.

Но проходили тяжелые, растянутые в часы, минуты, а «скорая» не появлялась, врачей днем с огнем нигде не увидишь.

– Что делать? – задавал вопрос Ищенко, солдат, раненый в руку и ногу. Он пытался принять сидячее положение. – Ты браток кто, откуда?

– Я работник таможни, капитан Сидоренко. Есть единственный выход, обратиться к русским, если они проявят милость, мы спасены.

– К русским? Да они нас уничтожат мучительной смертью, отплатят нам за нашу жестокость. Лично я животы вспарывал, потом глаза выкалывал и оставлял корчиться в муках, пока спасительница смерть не пришла, чтоб избавить от мучений. Нет, такой вариант не подходит.

– А мне подходит. Мы, хохлы, гадкие люди, а русские более благородные. У нас тут сестра милосердия Люба, вон она перевязывает раны. Позови ее, я с ней все обговорю.

Люба закончила перевязку и прибежала к капитану Сидоренко.

– Что случилось, говори быстрее, у меня еще несколько тяжелораненых.

– Вот за шоссе территория России. Сходи к ним, скажи, пусть нас забирают, или всех здесь прикончат. Ночь впереди, до утра не выжить. Пусть вспомнят, как воевали в древние времена: убитых на поле боя врагов прощали, их хоронили, а нас свои оставили, варвары. Украинская армия гнилая изнутри, она недолго продержится.

– Попробую, – сказала Люба и убежала. Через некоторое время с российской стороны прибыли две «Скорые», всех немощных бендеровцев погрузили и увезли в Ростов в городскую больницу, тяжелобольных сразу уложили на операционные столы. Из двадцати отошел на тот свет только один, остальные выжили. Хороший медицинский уход, четырехразовое питание, современные дорогие лекарства быстро поставили ребят на ноги.

Некоторые долго не верили, где они находятся и может ли быть такое, чтобы заклятые враги москали оказывали им медицинскую помощь.

Но один прикарпатский овчар разговорился. Молодой, двадцатитрехлетний парень, крепкого телосложения, стал рассказывать, как его заманили, а потом угнали на фронт. В военкомате ему сказали, что отправляют в офицерскую школу и там будет всего единственный экзамен – знание ридной мовы. Как только он согласился, его тут же запихнули в машину, где уже было много таких как он, а потом, когда их привезли в Луганск, сказали: ребята, повоюете недельку, а потом домой.

– Так мы и остались воевать. Хлеба нет, солдатской каши тоже, перебои с водой по нашей же вине, колбасу в глаза не видели. А говорят, солдаты, наемники Коломойши все имеют, потому что это наемная армия, а мы, видите ли, на государственной службе, а государство у нас обеднело. Патроны дорогие. Солярка дорогая, одежда дорогая, все дорого, кроме нашей жизни.

– Когда мы вас выпишем, вы вернетесь в свою часть, чтоб убивать русских?

– Ни за что в жизни. У меня все поменялось, у меня раскрылись глаза. Я только не могу понять, почему с нами так поступили, может нас перепутали?

– Никто ничего не перепутал. Просто Россия страна большая и не мелочная, русские щедрый, не злопамятный народ. А вы маленькие, кривоногие, злопамятные, малодушные, мстительные хохлы, одним словом.

Больница принимала раненых солдат ополченцев, но сюда попадали и те, кто шел с оружием в руках против ополченцев, против русских в надежде, что будет прощен.

Здесь лечился и муж Любы Сергей Ястребов. Он лежал в четырехместной палате с бандеровцами.

– Должно быть, есть договоренность между нашими президентами: мы лечим ваших москалей, а вы лечите наших бандеровцев, – сказал львовянин Сверчок.

– Пан Сверчок, укол, – сказала медицинская сестра, подходя к Сверчку со шприцом.

– Добже пани, я люблю уколы, вы тоже должно быть любите их, но сейчас, матка боска, такое время, что не до этого. Как только вы меня вылечите, я поеду в Лемберг, свой родной город, который раньше принадлежал моей родине Польше. Как только начнется реституция, Лемберг снова отойдет к Польше и это будет правильно. Я приглашу вас в гости, пани мочкалька.

– Давай, обнажай попу и поменьше разговаривай, а то будет больно. Я как всажу, так в очах потемнеет. Как ты нашим ребятам пули в живот всаживал, ты думаешь, им было приятно?

– Но и мне перепадало, даже одна пуля в ключицу попала, чуть рука не отвалилась.

Вскоре пришел майор ФСБ, попросил всех в отдельный кабинет.

– Навоевались? – спросил он.

Все пожали плечами.

– Кто хочет домой?

Двое подняли руки.

– Кто желает служить в российской армии?

Тринадцать человек подняли руки. Их фамилии переписал майор в отдельную тетрадь.

– Кто вернется в свою часть, чтоб снова идти в бой против ополченцев?

Никто не пожелал.

– Значит, один человек хочет к матери. Помнишь телефон матери? Позвони ей и скажи: скоро приеду, готовьте галушки.

Мальчик взял телефон, набрал номер.

– Маточка, я жив. Меня спасли российские врачи. Ты можешь себе такое представить? Мои враги подарили мне жизнь. Что мне делать, я не знаю. Нашим ребятам предложили служить в русской армии. Большинство моих сослуживцев приняли это предложение, один я остался. Ты и мне советуешь остаться? А как же, что скажут наши соседи, они тебе голову отрубят, если узнают, шо твой сын, то есть я, остался служить москалям. Ну, я не знаю. Подумаю, еще до вечера есть время. Прощай, маточка, и поцелуй отца. Как, он воюет? Так мы с им можем встретиться на поле боя, как враги, если я у москалей останусь.