Беженцами считались люди, которые бросали насиженные места и вместе с семьями уезжали в безопасное место. Таким безопасным местом по праву считалась Россия. Стоило перейти границу, и вас встречали, как желанных гостей, регистрировали, отмывали, стригли, парили в бане, сытно кормили, затем отправляли в разные регионы необъятной матушки России. Если у кого были родственники на территории Ростовской или других областей, или близкие знакомые в других городах огромной страны, беженцам помогали приобрести билет и отправляться по указанному адресу. Остальных, кому некуда было ехать, отправляли в Крым, к морю, по другим областям, предоставляли жилье, статус беженца, выплачивали пособие, помогали найти работу. Что еще можно было желать тем людям, которым волею судьбы приходилось выбирать между жизнью и смертью?
Подавляющее большинство беженцев были представители слабого пола и их дети. Мужчины оставались воевать с карателями за свою независимость. Однако, в этой женской сутолоке, детском визге, хохоте и плаче, нередко мелькали и мужские фигуры. Это были здоровые плечистые парни. Одни примазывались к женам, к детям, возможно, не желали воевать с карателями, рисковать жизнью, другие хотели просто переждать, дождаться, когда потухнет костер и вернуться домой. На них косо поглядывали представители российской власти. Негоже стричь всех под одну гребенку. Но все, же можно задаться вопросом, да он и сам всплывал: а чего это, такой-сякой Ваня, Петя, Женя с бицепсами спортсмена, широченными плечами, эдакий красавчик, прячется за спину своей супруги, когда надо брать оружие в руки и становиться в ряды ополченцев? Его сверстники остались на поле боя. Другие рискуют жизнью в надежде, что придет время и их жены, их дети смогут вернуться в те места, где родились и выросли. Прячась за спинами своих жен, эти мужчины шли и дрожали, боясь, что им зададут простой вопрос: почему вы не там? Почему вы здесь? Они прятали глаза, избегали любых контактов. Но люди, принимающие их, не задавали никаких вопросов, поэтому мы имеем полное право, спросить, что заставило их так поступить – трусость, стремление жить по принципу: моя хата с краю, я ничего не знаю, стремление дождаться лучших времен, прячась за спины других? Или все вместе взятые? Видно было по лицам жен, – им стыдно было за своих мужей.
Киевской хунте не могло понравиться тотальное бегство в Россию, поэтому делалось все, чтобы такие беженцы оставались в Украине, тем более, что в самой Донецкой и Луганской областях не все жители на ура восприняли вооруженное сопротивление карателям. Взять хотя бы шахтеров. Шахтеры в боях не участвовали, они, как ни в чем не бывало, спускались в шахты добывать уголь, получали зарплату, кормили семьи и сами хлестали водку. Но пришло время, когда бандиты начали молотить и шахты из тяжелых орудий и системы Град. Многие шахтеры поняли: надо было браться за оружие в самом начале военных действий, тогда расклад был бы совершенно иным. А теперь приходиться думать, как пересидеть смуту, а потом вернуться. Ехать в Россию? Сомнительно. В России одни женщины. Это же не цыганский табор и потом, все равно повстанцы будут сломлены, рассуждали шахтеры и с благодарностью в адрес киевской хунты, приняли приглашение стать беженцами в соседней области – Запорожской.
Мать четверых детей Марта Цветкова была замужем за Игорем Цветковым, мужиком крепкого телосложения, тридцати четырех лет, с бородавкой на нижней губе и разноцветными глазами, с основательной лысиной, окруженной жидкими волосами, начавшими белеть. Игорь любил крепко поддать, а выпив, буянил дома, мог и отлупить супругу, если попадалась в это время ему под руку, но на следующее утро уверял, что ничего не помнит и десять раз извинялся и давал обещание: никогда больше подобное не повторится.
И вот теперь, когда надо было спасать шкуру, на предложение супруги, куда податься, выбрал Запорожье. Близко, свои, не обидят.
– Марта, ты как хошь, а я выбираю Запорожье. Близко, драпануть можно, когда повстанцев прогонят и вновь на шахту устроиться. Неплохо, а? Многие ребята из нашей шахты желают переселиться в Запорожье. А в Россию… загонят за тышшу километров, и сиди там, ногти грызи.
– Эй, ребята, поехали с нами. Мы в Запорожье, к своим, – сказали соседи, что жили этажом выше, а уже через этаж снаряд повредил стену рядом с окном, где зияла большая дыра: стекло было вдребезги разбито, а снаряд выбил еще дыру неправильной формы величиной еще с одно окно. Марта уже ничего не говорила, молча, собирала сумки. Одев четверых детей, они с мужем и трое соседей спустились вниз, а там уже стояла грузовая машина, куда их, беженцев, как скот, стали утрамбовывать, как можно больше, объясняя нехваткой транспорта, дороговизной топлива. Но все молча, сносили неудобства. Запорожье недалеко, потерпеть можно.
Вскоре их разгрузили и повели в ангар – огромный, дугообразный, обещали: скоро подвезут кровати, а пока надо располагаться на полу. С водой проблема, туалетов нет, белья для ночлега тоже.
Игорь попробовал возмущаться, но мальчик лет семнадцати с ярко выраженным львовским акцентом подошел к нему, запустил когти в подбородок и победно сказал:
– Шо твоя курва кукарекает, чем недовольна? Ты у меня уже семнайдцатый на счету. Эй ты, Йозеф, доставай кусачки. Надо откусить этому москалю мизинец, пусть облизывает.
– Вы что, смеетесь? – спросил, вытаращив глаза, Игорь. Но ему уже руки заломили за спину, а два первых пальца вывернули. – Это не очень больно. Мы просто проверяем на выносливость. Если вынослив, заберем в нацийональную гвардию москалей мочить, а ты тутечки очутился на дармовой хлеб, и еще недовольство проявляешь. Три дня будешь говно выносить. Это тебе наказание, шоб не вякал больше.
Палец хрустнул, Игорь заорал благим матом и послал всех к чертям.
– Дай ему по почкам, да хорошенько, чтоб ходил в виде вопросительного знака.
И действительно Игорю приходилось выносить ведра с мочой и фекалиями далеко за ангар, а ведро промывать мутной, дурно пахнущей водой. Палец зажил две недели спустя.
Вскоре прошел слух, что будет формироваться бригада беженцев для отправки на фронт для борьбы с сепаратистами, то бишь с повстанцами Новороссии. Это было то, чего никто из беженцев не ожидал. У Игоря и многих других в Донецкой области осталось много родственников и друзей. У Игоря два младших брата, отец с матерью. Выходило так, что его отправляют сражаться с братьями и отцом. Члены киевской хунты специально так подстроили, чтоб воевал брат с братом, сын с отцом.
– Что будем делать? – спросила Марта.
– Я знаю, что надо делать. Как только я ступлю на донецкую землю, постараюсь дезертировать, – сказал Игорь.
– А мы как же? Нас тут расстреляют, и меня, и детей, – сказал Марта и расплакалась. – Нам не надо было стремиться в тыл фашистского государства. Видишь, мы тут стали материалом для экспериментов. Над нами издеваются, нас не кормят, нас содержат, как скот, мы спим на земле. Я свою порцию отдаю детям, потому что они всегда голодные.
– Запишись и ты в ополчение, может нас отправят обратно вместе с детьми.
По ангару пошел ропот. Здесь содержали полторы тысячи человек. Власти тут же среагировали и вынесли решение выселить всех смутьянов, лишив их того скудного пайка, похожего на тот, который был во время гитлеровской оккупации Донбасса. Людям пришлось спать под открытым небом, благо было тепло. Жители окрестных деревень приносили, кто что мог, не давая умирать семьям шахтеров голодной смертью.
По приказу свыше организовали пункт медицинской помощи. От любой болезни делали укол, и люди спустя несколько часов, умирали. Это были женщины и дети. А мужчины воевали в Донецке и в Луганске, сражались теперь уже со своими, пополняли тающую армию киевской хунты.
Беженцы, разбросанные по другим областям, находились не в лучших условиях. Пятьсот человек было отправлено в Одессу. Это тоже были семьи с дети. Их, словно дорогих гостей, поселили в доме отдыха, а неделю спустя, выгнали, дескать, слишком шикарные условия для беженцев. Отношение властных структур к беженцам, особенно мужского пола, было крайне негативным. Существовала секретная инструкция на этот счет. Мужчины должны были воевать, защищать свою родину от москалей, а не прятаться за спины своих жен и даром есть хлеб.
В немилость попали, в основном, семьи шахтеров. Это была расплата за скрытые симпатии к бандеровцам, за равнодушие, за стремление прятаться за чужую спину во время общественных катаклизмов.