Вскоре к Ленину пожаловали уральские головорезы Голощекин и Юровский. Они предложили план ликвидации царской семьи и обещали привезти награбленное золото, бриллианты (они уже знали, что драгоценности спрятаны в корсетах царевен).

Ленин пожал каждому руку, но сказал:

— Я… знаете, я здесь не при чем. Вы зайдите к Свердлову, у него получите подробную инструкцию. Инструкция должна быть приведена в исполнение немедленно. Как только, как только все исполнится − доложить лично мне, хотя не мне, а Свердлову. Меня этот вопрос не интересует, я здесь не при чем. Да и не хочу, чтоб потом, лет эдак через пятьсот, когда революция победит во всем мире, кто-то мог сказать: Ленин расстрелял царских непорочных дочерей и больного царевича Алексея. Не хочу и все тут. Ленин имеет право не хотеть. Ленин подвинул Бога и сам занял его место, этого скрыть нельзя, это очевидный факт, а факты — упрямая вещь. Это говорю я — вождь мировой революции. Кстати, как там Польша — пала? Это архи важно. Нет еще? А где Бронштейн, жид проклятый? Он что — трус? Когда с царской семьей и этой монахиней будет покончено, доложите мне и только мне, хоть ночью, а потом Дзержинскому и этому, как его? а Кацнельсону-Муцельсону, а он уж доложит ЦК. Вы слышите? Муцельсону, будущему Свердлову.

− Так он уже Свердлов. И памятник ему воздвигнут, кажись…

˗ Так быстро? Эх, каналья… А я? Медлю, хотя эта медлительность недопустима.

Семьи было совершено согласно инструкции, исходившей из уст Ленина. Оно было ужасным, зверским, трусливым, жестоким как сам вождь мировой революции.

Большевистские прихвостни тщательно скрывали этот бесчеловечный поступок своего вождя. Дескать, это Уральский совет решил, Ленин и не знал об этом, однако непосредственные исполнители казни Юровский и Голощекин, Войков и некоторые другие братья по крови Ленина, те, кто непосредственно палил из браунинга, с гордостью рассказывали молодежи на различных собраниях, как это происходило. Убийцы не стеснялись в выражениях, но главного убийцу никто не вспоминал: главный убийца всегда был в тени.

Мешок с ценностями царевен в Москву доставил Юровский. Ленин не скрывал восторга, но распорядился произвести дезинфекцию, дабы можно было к ним прикоснуться.

— Товарищ Юровский, от имени революционных масс благодарю вас за своевременную и нужную работу. Вы свой долг выполнили перед пролетариатом и достойны всяческих наград. Но я думаю, товарищ Юровский, что вы и ваши товарищи теперь и не только теперь, но и в будущем сможете выступать перед массами и рассказывать, как все это было. Нашу молодежь необходимо приучать к жесткой революционной бдительности и подобным решениям. Надо, чтобы расстрелы узурпаторов стали нормой и даже достижением революционной молодежи. А то всякие демократы под прикрытием демократии талдычат о гуманизме. Гуманно только то, что революционно. А за ценности спасибо. Думал ли царь, когда вешал моего старшего брата, что я, то есть, мы расстреляем его наследника и всю его семью? Ан получилось, не так ли, комиссар Юровский?

— Владимир Ильич, мой заместитель Никулин все время скандалит с Ермаковым, кто больше выпустил пуль в царя и его дочерей, я даже не знаю, что с ними делать. Они и к вам рвутся, чтоб вы разрешили этот спор.

— Передайте им мою благодарность, они оба сделали великое историческое дело и их заслуга перед социалистической революцией неоценима.

Но два палача не успокоились. После многочисленных выступлений перед коллективами заводов и фабрик, перед учителями, молодежью о своем героическом подвиге (подлом убийстве) — ликвидации царской семьи, они уже, будучи дряхлыми стариками, с налитыми кровью глазами, затеяли судебную тяжбу — кто из них больше выпустил пуль.

Большевистская машина по перемалыванию костей к этому времени уже все кости перемолола и мозги отравила.

Расстрел царской семьи и прислуги, за освобождение которых, якобы, вели борьбу большевики, было для Ленина задачей номер один после Октябрьского переворота, который волею судьбы, достался ему так легко. Но как, же так: с царизмом покончено, а царь жив. И не только он, но и его наследник. Больной, правда, подросток еще, достаточно царапины и он может умереть своей смертью, но это слишком долго ждать. Четыре дочери. В чем их вина? Да в том, что они дышат воздухом большевистской свободы. Нет, я, вождь мировой революции, и царские дочери — это просто несовместимо. Ни одна из них не стоит моего партийного товарища Инессы Арманд, да и Нади тоже. У Нади, правда, глаза брр, откуда взялась эта проклятая базедова болезнь? Это они, царские дочери, наслали. Никакой пощады дочерям царя. Правильно сделал товарищ Юровский, он заслуживает поощрения и повышения по службе.

Ленин лежал на диване в сапогах с длинными голенищами, скрестив руки на затылке. Он не думал, что эти сапоги и каждая тряпка, что на нем надеты, будут выставлены в главном музее страны и миллионы рабов от колхозника в лаптях и до профессора с бородкой клинышком, с замиранием сердца станут осматривать это барахло, и едва слышно восклицать: да это же вещи самого Ленина! Он в этих сапогах ходил, какие гениальные сапоги! Жаль, нельзя понюхать, да языком полизать, прикоснуться к вечности. А это бруки, ленинские бруки! Таких брук нет во всем мире, интересно, а пахнут ли они…ленинской мочой? ведь Ленин тоже человек, нет, он сверх человек! Как я счастлив, что хожу по той же земле, по которой ходил и ты, дорогой Ильич. Сегодня я в лаптях, но как только мы построим коммунизм, я надену сапоги такие же как ты.

Ленин, лежа на диване, думал… Ему мерещился красный флаг над всеми столицами мира и он, жалкий вчерашний эмигрант, потерявший всякую надежду осуществить переворот в России, становится вождем всемирного пролетариата. Реки крови текут по улицам и площадям этих столиц, а его сердце, жаждущее мести, наполняется радостью как у всякого маньяка, когда его жертва испускает последний вздох.

«Концлагеря по всему миру! В качестве мести за угнетение рабочих и крестьян! Начальником этих лагерей должен быть Дзержинский. Самая подходящая кандидатура. А во главе всемирной Красной армии будет стоять Троцкий. Когда концлагеря будут переполнены, я дам указание товарищу Троцкому в плен никого не брать. Всех уничтожать на месте. Всех, всех! тех, кто думает иначе, тех, у кого есть излишки. Трупы сжигать! А для этого понадобятся гигантские печи… Я человек скромный, но нельзя отрицать, что я великий человек. Я гений. Я свергнул не только царя, но и свергну Господа Бога. Я сам стану Богом. Я уже Бог, но пока в узком кругу. Сначала надо уничтожить царя…, а его уже уничтожили, мне только убедиться надо воочию. Потом я возьмусь за Бога. Храмы уже разрушают, но их слишком много. А попов надо сослать в концлагеря, пусть там общаются со своим Богом. Товарищи! да здравствует ми…овая…еволюция!»

В это время кто-то постучал в дверь. Ильич вскочил, приблизился к стене и бочком направился к замочной скважине, приложил левый глаз. Там, за дверью стояла Надежда Константиновна с красными навыкате глазами с большим холщовым платком, похожим на портянку. Она часто прикладывала эту тряпку к носу, давно нестираную, негромко сморкалась и таинственно шевелила губами. Ильич был уверен, что она на него молится, поскольку она первая уверовала в его мудрость, а после Октябрьского переворота и в гениальность. Она была настолько счастлива с ним, что терпимо относилась к своему заклятому непобедимому врагу, своей сопернице Инессе Арманд. И подумать только, у Инессы громада детей от других мужчин, потому что она любвеобильная женщина, а она, Наденька, так катастрофически постарела после сорока, после раннего климакса, что для нее Ильич стал как бы платяным шкафом и, тем не менее, какое он имел право поступить с ней так по-свински? Конечно, это его право, он все-таки вождь…Сука эта Инесса.

Ильич сам открыл дверь, сам пригласил ее кивком головы, сощурил левый глаз и не диктаторским, а елейным голосом спросил:

— Наденька, ты ли это? что тебе нужно от вождя мировой революции?

— Володенька, милый мой… Я тут читала Короленко «Историю моего современника» и вспомнила твою ссылку. Я к тебе приехала, а ты с ружьем охотился, царь выплачивал тебе пособие на содержание, и я подумала: не слишком ли гуманно тогда относились к революционерам? И Короленко был в ссылке, как на курорте: сам губернатор Вологды приезжал к нему, сосланному, чтоб пожать руку.

— Правильно ты думаешь, Наденька. В пролетарских тюрьмах такого не будет, и быть не может. Пролетарские тюрьмы должны быть рассчитаны на то, что если враг революции и всего пролетариата попал туда однажды, у него не должно быть шансов на возвращение. В пролетарских тюрьмах на первом месте должны стоять психологические и физические методы давления до тех пор, пока не разоружится полностью, а полное разоружение наступает только в момент кончины. Вот и царь, похоже, разоружился…, вместе с дочерями и наследником.

— Так наследник же болен!

— Без буржуазных сантиментов, Наденька. Говори четко, броско как жена вождя мировой революции. Если ты хочешь покопаться в моей душе, то это преждевременно, я занят… делами, имеющими отношение к всемирной истории. Не поддавайся уклону… правому… левому и еще черт знает, какому. Отправляйся спать, помня, что гений в лице твоего мужа на страже твоего сна. А чтоб скорее уснуть, раскрой том Маркса, это способствует сну. Только мои произведения не дают спать.

— Володенька…я не позволю тебе так неуважительно относиться к своему здоровью. И так у тебя нервы расшатаны до придела.

— Вождь мировой революции не имеет права на отдых. Прощай, Наденька.

Тут раздался телефонный звонок. Ильич бросился к аппарату, но задел ногой за край ковра и гениально упал на пол.

— Это падение не для истории! — воскликнул он и живо поднялся. — Слушает Социализм. Социализм у телефона. Это Штейнброн? Какие новости Штейнброн? конспирация соблюдена? очень хорошо, похвально, похвально. Если у моей двери никого нет, нажмите дважды на кнопку звонка. Ах, вы уже в своем кабинете! тогда милости просим, как говорится.

Он довольно потер руки, потом застыл в мертвой позе и задумался. «Неужели существует судьба? Еще несколько лет назад меня бы и на порог не пустили, а теперь ты сам ко мне явился, вернее твоя голова, отделенная от туловища. Это работа чекистов. Молодцы чекисты, так держать! Вы настоящие ленинцы! Хороший пример для этих русских дураков. Но пока никто не должен знать об этом. Имущие классы России пока они существуют, могут воспылать гневом и начнут трубить на весь мир о злодейском убийстве царя, этого чрезвычайно редкого феномена в истории. Раньше казнили королей, но на глазах у толпы, на основании решения суда. Тогда люди не знали конспирации. А теперь конспирация. Это понятие тоже выдумано мной, поскольку я — гений».

Тут в дверь слабо постучали. Ильич бросился открывать, будучи уверен, что это Троцкий с посылкой. Но на пороге стояла Инесса с улыбкой на лице, покрытом мелкой сеткой морщин.

— И…и. несса, ты?! Тогда входи, милости просим, как говорится. Ты того, соскучилась? Вождь народов разрешает тебе остаться и быть свидетелем великого исторического события, которое может быть помещено во всех газетах мира не раньше, чем через пятьдесят лет. А теперь молчание и еще раз молчание. Во имя сохранения спокойствия в стране и оголтелой пропаганды со стороны империалистов других государств, конец которых также близок, как и русского царя, чья голова скоро предстанет перед нашими глазами. Ты, Инуся, дуй за ширму, укройся там для конспирации. Этого требует мировая революция. Давай живо, сюда могут войти. Впрочем, не торопись: вождь народов может и не сразу открыть дверь, он имеет на это право, полное право, поскольку он выражает интересы трудящихся всего мира.

— Володенька, дорогой! ты для меня…личность…в мужском обличье, а я слабая женщина и питаю к тебе слабость уже давно как к мужчине, хоть ты…, но не будем об этом говорить. Я не знаю…, рок какой-то. Видимо, гений и слабая женщина, которая может быть полезна только в постели, а дальше она ему совершенно неинтересна, ибо, как объяснить, что ты сегодня даже не заглянул ко мне. Даже Надя, твоя законная супруга и то пришла ко мне со слезами на глазах и говорит: сходи, курва, проведай Володю. Вот я и пришла. Ты… все ли у тебя в порядке? Головных болей нет? Среди казненных тобой невинных особ много женщин?

— Ха…ха…ха, хо…хо…хо! — раздался гомерический смех злого гения. — Ты, Инесса, не туда гнешь. Я очень люблю тебя, и свои чувства к тебе изложу в письменном виде. Это для истории. Хотя…партийная скромность, куда деваться. Вождь мировой революции не имеет право на личную жизнь. Это эгоизм, товарищ Инесса. Я уже о любви выступал публично. Помнишь, я говорил про стакан? Из него не все могут пить. Но, Инесса, моя дорогая партийная подруга, уже идут, слышишь шаги за дверью? Этот Бронштейн страшный человек. Он Троцкий. Дурацкий псевдоним. Сумасброд он, вот он кто. После моей смерти он не сможет меня заменить. Вообще, второго, такого как я, нет и быть не может: гении рождаются раз в тысячелетие. Кто будет управлять этой дурацкой страной после меня? Прячься, прячься, Инеска. За ширму марш: ать-два, ать-два.

Ильич прилип к полотну двери, приложив правое ухо. Топот ног в солдатских ботфортах, сделанных в Германии, приближался. Владимир Ильич не стал дожидаться дверного звонка и повернул ключ.

— Това…ищ Т…оцкий! Почему так поздно? Ваши посланцы ни к черту не годятся, разберитесь немедленно и если это саботаж расстрелять…без суда и следствия. Чем больше мы расстреляем, тем лучше. Всякая революция делается на крови. Давайте ящик! Он тяжелый? Тогда ставьте на табуретку. Топор с вами? Нет топора? Почему, товарищ Троцкий? Это ревизионизм. Где Кацнельсон? Сюда его незамедлительно…с топором.

— Да Владимир Ильич, не стоит. Ящик открывается. Этот замок сделан уральскими рабочими специально для вас по заказу выдающихся партийных деятелей Голощекина и Юровского. Сейчас он на замке, а ключ у Яши Юровского, он там, у парадной лестницы, хочет удостоиться чести лицезреть вас и рассказать, как он убивал царскую семью.

— А еще кто там?

— Яша Кацнельсон, Никулин и Юровский.

— Яков Свердлов? Тогда зови.

Ленин взял ящик с головами царя и царицы, отнес на диван и припал к нему грудью. Он не заметил, как вошли три выдающиеся исторические личности, необразованные и жестокие убийцы, на совести которых уже было много убийств. — Яша Юровский, Яша Кацнельсон, Бронштейн и Никулин. Они стали за спиной гения, который приказал умертвить царскую семью и доставить головы в Москву в этом небольшом ящике, чтоб посмотреть Николаю Второму в мертвые глаза.

Ильич тихо стонал и временами что-то бормотал себе под нос. Головорезы стояли и улыбались, никто не решился произнести хоть один звук. Только Яша Кацнельсон (Свердлов), чьим именем будет назван Екатеринбург за заслуги в злодейском убийстве царя и его несовершеннолетних детей, вдруг захлопал в ладоши. Его поддержали остальные убийцы. Ленин запищал от восторга, оторвал руки от ящика и поднял их вверх. Аплодисменты усилились.

Так вот, товарищи, все мы присутствуем…, короче, мы присутствуем при полной и окончательной победе над царизмом. Это исторический момент. Когда произойдет революция во всем мире, художники и писатели, такие как Максим Горький, будут писать о вас романы и рисовать портреты. Товарищ Юровский, ключ от ящика!

Юровский сунул маленький ключик, пять раз повернул его, и ящик автоматически открылся. Показались головы царя и царицы. Их шеи были обмотаны грязными тряпками, пропитанными засохшей кровью.

Володя на радостях первый пустился в пляс. За ним последовал Юровский, Кацнельсон, Бронштейн и Никулин. Юровский взял ящик и бросил на пол. Теперь танец продолжался вокруг ящика. Ленин на какое-то гениальное мгновение остановился, шлепнул себя ладонью по лысине, а затем, хлопая в ладоши, пошел вприсядку. Его примеру последовали и другие. Инесса стояла за ширмой и наблюдала за дикой пляской революционеров, называющих себя гениями.

«Ты ли это, Володя? Похоже, что у тебя что-то с мозгами. Но, увы, твоя болезнь заразительна: твои последователи, как и ты, начинают терять рассудок. Что мне делать, куда деваться? Надо удирать во Францию. Но там посадят. Вон, у него уже пена изо рта, что делать?»

— Володя, опомнись! Ты погляди в зеркало, на кого ты похож. О Боже!

— Инуся, давай с нами. Ты мой соратник, мой партийный товарищ, докажи, что это так перед лицом истории! — произнес Ильич и протянул ей руку. Инесса покорилась. Она впервые услышала голос не человека, а дьявола, и не могла ему противостоять. Она, так же как и остальные, пустилась в пляс. Но лицо царицы испугало ее.

— Мне дурно и я вынуждена покинуть вашу пляску… смерти. Пляшите, рассвет уже недалеко.

— Это ревизионизм, товарищ Арманд. Идите и разоружитесь, произнес Володя и погрозил ей пальцем.

— Простим ее, она женщина, слабое существо, сказал Троцкий.

— А дочерей Николая Второго расстреляли? Они тоже слабые. А вообще, как все это происходило? Нам же надо утвердить этот гуманный, в духе пролетарской морали акт на заседании ЦК. Товарищ Юровский, вам слово.