Ленин и его гвардия, его пришельцы евреи из Западной Европы и даже переодетые немцы победили в самых крупных городах России ˗ Петрограде и Москве, но глупо было бы останавливаться на достигнутом. Чтобы покорить огромную страну, большевики затеяли гражданскую братоубийственную войну. И здесь братья по крови пригодились как нельзя лучше: в любой дивизии, в любом полку они возглавляли ВЧК, а ВЧК было что-то выше командующего в Красной армии. Евреи в непосредственных боях не участвовали, они следили за теми, кто стрелял, за командиром, как и какие команды он отдавал и если надо было, они могли поставить командира к стенке и расстрелять лично, либо в подвале пустить пулю в затылок. Евреи, латыши и прочий пролетарский люд проявили необычную жестокость к пленным и непосредственно на полях боев.

Ленин с новой силой принялся за общее руководство в принятии тех или иных решений на фронтах Гражданской войны.

Услышав о том, что казаки Дона, что-то там замышляют, что высказываются против и даже, что-то такое там организуют, он, как и положено, пришел в бешенство и вызвал того же Бронштейна и Янкеля Кацнельсона, будущего Свердлова, чьим именем уже назван город на Урале.

Всегда, когда Ленин приходил в бешенство и у него, как у бешеной собаки, начинала течь слюна, к нему заходили, словно чуяли, его самые преданные два головореза — Бронштейн — Троцкий и Янкель Кацнельсон. Они обычно садились в кресла, не ожидая приглашения.

— Лейба! Мы можем погибнуть! На Дону образовалась такая банда, такие мощные силы…во главе с…с Корниловым, царским генералом и Калединым. Тоже генералом. Янкель ты слышишь, или ты глухой. Никакой реакции, Янкель. Не будет никакого города, что носит твое имя.

— Ильиц, Ильиц, я весь дрожу и наполняюсь ненавистью к мировой буржуазии и всему Дону. Дай мне только полномоция, и я всех вырежу на чертова мать, ты слысис, Ильиц?

Он тут же прослезился и уже готов был пасть на колени, но Бронштейн ухватил его за ухо и приказал оставаться на месте.

— Да, я в курсе. И у меня уже есть план. Пусть Янкель остается у меня политруком, а ты, Володя, выдели десять дивизий с артиллерийскими пушками, сотни три пулеметов и…неограниченные полномочия. Несколько месяцев и бесхвостые обезьяны Дона исчезнут с лица земли.

— А дети, а старики? — не унимался Янкель.

— Янкель, ты страдаешь отсутствием политической воли, — сказал Ленин, щуря левый глаз и сверля бедного, дрожащего еврея, скрючившегося в кресле. — Дети вырастут и начнут нам мстить, как можно оставлять детей живыми, если их родителей убивают. Что касается стариков, то тут на ваше усмотрение, хотя они достойны наказания. Кто вырастил и воспитал врагов революции — они, так ведь? так. И пусть получают по полной. На Дон надо послать войска. Ни перевоспитывать, ни болышевизировать «контрреволюционное» казачество мы не можем и не собираемся, оно должно быть уничтожено, как таковое.

24 января 1919 г. Оргбюро ЦК выпустило циркулярную инструкцию за подписью Янкеля Кацнельсона-Свердлова, в которой говорилось:

«Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно, провести беспощадный массовый террор ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью. К среднему казачеству необходимо применить все те меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против Советской власти».

Предписывалось «конфисковать все сельскохозяйственные продукты, провести… в спешном порядке фактические меры по массовому переселению бедноты на пустующие казачьи земли, заселить в пустые дома».

Начиная наступление, Троцкий писал о казаках:

«Это своего рода зоологическая среда, и не более того. Стомиллионный русский пролетариат даже с точки зрения нравственности не имеет здесь права на какое-то великодушие. Очистительное пламя должно пройти по всему Дону, и на всех них навести страх и религиозный ужас. Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции… Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в Черное море…».

Он же ввел в обиход противоказачьего похода термин: «устроить карфаген», не смотря на то, что уставшие от войны, дрогнувшие, в надежде на спасение казаки, сами открыли фронт, назвав его красным, но даже это в расчет не принималось. Красный комиссар Южного фронта Колегаев требовал от подчиненных частей массового истребления казачества.

Командующий 8 армии жид Якир писал в приказе:

«Ни от одного из комиссаров дивизии не было получено сведений о количестве расстрелянных белогвардейцев (казаков), полное уничтожение которых является единственной гарантией наших завоеваний».

Первая волна казачьего геноцида покатилась со вступлением на Дон красных войск. Реквизировали лошадей, продовольствие, кое-кого, походя, пускали «в расход». Убивали офицеров. Иногда просто хулиганили — так, в великолепном Вешенском соборе устроили публичное венчание 80-летнего священника с кобылой.

Но это были цветочки, лишь преддверие настоящего ужаса. Далее следовало полное расказачивание или полное истребление казаков независимо от социального положения. Запрещалось само слово «казак», ношение военной формы и лампасов. Станицы переименовывались в волости, хутора — в села. Часть донских земель вычленялась в состав Воронежской и Саратовской губерний, подлежала заселению крестьянами. Во главе станиц ставили комиссаров, часто из немецких или еврейских «интернационалистов». Населенные пункты обкладывались денежной контрибуцией, развертываемой по дворам. За неуплату — расстрел. В трехдневный срок объявлялась сдача оружия, в том числе дедовских шашек и кинжалов. За не сдачу — расстрел. Казаков начали грести под мобилизацию. Разошедшихся по домам из желания помириться, их, уже не спрашивая никаких желаний, гнали за Урал.

* * *

А кроме всего этого, начались систематические массовые расправы. Чтобы читатель не воспринял красный террор как исключительное свойство ЧК, отметим — на Дону свирепствовали в основном трибуналы, доказав, что в кровожадности они нисколько не уступают конкурентам.

Но и кроме трибуналов убийц хватало. Соревновались с ними в зверствах все местные эшелоны советской и партийной власти, особые отделы и чекисты. Расстреливали офицеров, попов, атаманов, жандармов, простых казаков, всех, кто якобы выступал против советской власти. Мужское население от 19 до 52 лет секли шашками по ночам. Расстреливали семьи ушедших с белыми. Раз ушел, значит, «активный». По хуторам разъезжали трибуналы, производя «выездные заседания» с немедленными расстрелами. Рыскали карательные отряды, отбирая скот и продовольствие. Казнили при помощи пулеметов — разве управишься винтовками при таком размахе? Кое-где начали освобождать землю для крестьян-переселенцев из центральных губерний. Казаки подлежали выселению в зимнюю степь. Или, на выбор, под пулеметы.

Михаил Шолохов в романе «Тихийм Дон», считавшийся гордостью советской литературы, после первых двух частей, написанных не им, пошел нести всякую чушь. Красные комиссары в его романе эдакие, почти добродушные паиньки, воевали только с явными врагами, косили только тех, кто был на передовой, а местное население не трогали. Вся жестокость и непримиримость вместилась только в Митьке Коршунове, который грозил Мелехову родному брату жены, но эти угрозы не помешали Григорию вернуться домой, когда его казачий полк был полностью разгромлен. И это Шолохов, величина. А что говорить о других писаках, которые со школьной скамьи лизали анус родной КПСС?

Шолохов старался обойти острые углы, такие как, бессудный расстрел в Мигулинской 62 казаков-стариков или расстрелы в Казанской и Шумилинской, где количество расстрелянных в течение 6 дней достигло 400 с лишним человек». Но настоящей картины в романе он так и не показал, не решился…разделить свою судьбу с земляками.

В Урюпинской число казненных доходило до 60–80 в день. Измывались. В Вешенской старику, уличившему комиссара во лжи и жульничестве, вырезали язык, прибили к подбородку и водили по станице, пока он не умер. В Боковской комиссар расстреливал ради развлечения тех, кто обратил на себя его внимание. Клал за станицей и запрещал хоронить…

Хладнокровный палач и коммунистический фанат, Смилга, несколько позже, а точнее, в 1937 году, когда ему самому предстояло буквально на следующий день стать у стенки и выкрикнуть последнее: да здравствует товарищ Сталин, назвал происходившее на Дону зверствами и ужасами.

Репрессии приняли такой размах и жестокость, что сами некоторые большевики содрогались. Конечно же это были гопники — звери в человеческом облике. К ним примыкали уголовники, выпущенные Лениным из тюрем за убийства и изнасилование малолетних. Сюда можно отнести и всех евреев из западных стран, в задачу которых было поголовное уничтожение русских. Ленин практически ежедневно получал сведения о казнях невинных, и радости не было конца. В ответ он звонил Бронштейну и от души благодарил его за любое введение нового метода казни.

Сначала Дон оцепенел от ужаса. Пытался найти правду у советской власти на местах и в Москве, у Ленина. Люди даже не могли предположить, что творящийся кошмар благословлен и выпестован самим центральным правительством и его вождем Лениным.

Выдержали казаки при втором нашествии большевиков всего лишь месяц. Пока не поняли, что их попросту систематически истребляют… В десятых числах марта почти одновременно в нескольких местах вспыхнуло восстание. В Еланской, когда 20 местных коммунистов поехали арестовывать казаков, поднялся Красноярский хутор. Казак Атланов собрал 15 человек с двумя винтовками — пошли шашками и плетками отбивать арестованных. Атаковали в конном строю, один был убит, остальные отступили. Привезли погибшего на хутор, сбежался народ, заголосили бабы… И этот один убитый — после тысяч жертв — стал каплей, переполнившей чашу. Прорвалось все накопившееся…В Казанской, когда на очередной хутор приехали 25 трибунальцев с пулеметом производить там «Карфаген», тоже восстали. Пошла цепная реакция. Сотник Егоров поднял по казачьему сполоху 2 тыс. человек. Казаки трех хуторов прогнали большевиков из Вешенской. Вначале восстали 5 станиц — Казанская, Еланская, Вешенская, Мигулинская и Шумилинская. Хутора самостоятельно формировали сотни, выбирали на сходах командиров из самых боевых. Наступательных операций не предпринимали — связывались с соседями, прощупывали разъездами окрестности, истребляли карателей и чекистов. В качестве агитационных материалов повстанцы распространяли найденные у большевиков инструкцию Оргбюро ЦК РКП(б) от 24.01.19 о казачьем геноциде и телеграмму Колегаева о беспощадном уничтожении казаков. Постановили мобилизовать всех, способных носить оружие, от 16 до 70 лет.

Большевики сначала не придали восстанию особенного значения. Оружие выгрести они уже успели. А мало ли было крестьянских бунтов, подавляемых быстро и малой кровью (со стороны карателей)? Таким же привычным восстанием представлялось и казачье. Но оно отличалось казачьей спайкой, привычкой дисциплины, способностью быстро организовываться. И разливалось все шире: поднялись Мешковская, Усть-Хоперская, практически весь Верхне-Донской округ. Началось брожение в соседних, Усть-Медведицком и Хоперском округах. «Столицей» стала окружная станица Вешенская. Лозунг был выдвинут поначалу «За советскую власть, но против коммуны, расстрелов и грабежей», т. е. близкий махновской программе. Председателем исполкома избрали военного чиновника Данилова, командующим стал хорунжий Павел Кудинов, георгиевский кавалер всех 4-х степеней.

20 марта, разбив посланный на них карательный отряд, Вешенский полк взял 7 орудий, 13 пулеметов и занял Каргинскую. На другой день, изрубив одними шашками еще один отряд, — Боковскую. Область восстания протянулась на 190 км. Только тогда красные начали снимать с фронта регулярные полки, обкладывая эту область со всех сторон. Сражались повстанцы отчаянно. Не хватало даже винтовок — их добывали в боях. Дрались холодным оружием, дедовскими шашками и пиками. Не было боеприпасов. Отливали картечь из оловянной посуды. На складах в Вешенской были найдены 5 млн. учебных холостых патронов. Их переделывали вручную, переплавляя на пули свинцовые решета веялок. Такие пули без сердечника и оболочки размягчались от выстрела, с сильным жужжанием летели недалеко и неточно, но при попаданиях наносили страшные рваные раны.

Дети на местах боев выковыривали из стен и земли пули с картечью. Стаканы снарядов для картечи вытачивались из дуба. Для имитации пулеметной стрельбы делали специальные трещотки.

Рано или поздно восстание было обречено на гибель. И когда пришла пора трезво оценить обстановку, повстанцы обратились к белым. Делегация на лодках пробралась через расположение большевиков в Новочеркасск с мольбой о помощи. Казаки просили прислать оружия, табаку, спичек. Единственное, чем пока могли им помочь Донская и Добровольческая армии, — это мешать красным снимать с фронта войска. Вооруженным силам Юга России и самим приходилось туго. Пали Одесса и Крым, огромные силы большевиков навалились на фланги, глубоко прорываясь от Царицына и Донбасса, большевистская любовь к народу угрожая самому существованию белогвардейского Юга.

Краткий итог казачьей трагедии таков:

Сожжено заживо, расстреляно, отравлено боевыми химическими веществами. Выслано в Сибирь на вымирание было в основном мирное, гражданское население станиц: старики, женщины и дети.

По оценкам одних специалистов от 800 тысяч до 1 миллиона 250 тысяч жизней унёс казачий геноцид.

По другим данным, красный геноцид унёс больше трёх миллионов жизней.

Если бы Михаил Шолохов вернулся из той жизни и увидел эти цифры, он выбросил бы свой «Тихий Дон» в мусорное ведро истории.