Члены Политбюро разбежались по своим, теперь уже роскошным особнякам, недавно принадлежавшим проклятым капиталистам, кушать икру, а Ленин остался один. Он почувствовал усталость, погрузился в кресло и задремал. Его секретарь Фотиева всегда входила к Ильичу на цыпочках и теперь, когда она увидела вождя почивающим, обрадовалась и плотно закрыла входную дверь.

Ленин распрямил руки, они теперь оказались крыльями, и стал парить над пустыней. Ветер дул с востока на запад и уносил его в сторону Швейцарии, где он прожил многие годы. Едва он приземлился у своего дома, где он жил с двумя бабами и сел за стол в ожидании икры, как под окнами оказались его соратники во главе с Бронштейном. Они намеревались совершить обряд покаяния за свои неблаговидные поступки, когда, незадолго до взятия Зимнего они ставили ему палки в колеса.

Сразу же, после приезда в Петроград, он столкнулся с тем, что соратники, как-то вдруг изменились, стали ленивыми, боязливыми, если не сказать трусами. Они все время отказывались голосовать за немедленное выступление народных масс, которым надлежало свергнуть временное правительство Керенского. Он не обратил внимания, не догадался, не разоблачил, не разгадал, не выявил простую причину их поведения. А причина была проста, как восход и заход солнца. Соратники стали получать баснословную зарплату, у них появились роскошные квартиры, шикарная мебель и королевский стол, произошло какое-то изменение, которое они сами не хотели признавать долгое время, но которое с каждым днем укреплялось, порабощало их, тушило их марксистский пыл борцов за всеобщее благо.

Из жалких вчерашних зэков, бандитов, неудачных писак в крохотных газетенках, а то и живших то на подачки, или в результате награбленного, на карманных деньгах убитого ими же случайного прохожего, они вдруг превратились в состоятельных людей, способных перещеголять любого Петроградского графа, а то и министра.

Сопротивление ленинскому напору немедленно захватить власть, особенно возросло после неудавшейся аферы 3–4 июля 1917 года, когда большевиков отдубасили, как полагается. И действительно, зачем было рисковать? у тебя все есть, чего душа пожелает: и молоденькие жены и юные любовницы, и любая проститутка, и ты всего этого можешь лишиться так просто, вдруг ни с того, ни с чего. Кроме того, это большой риск, ведь только Ленин отсиживался в подвале в женском наряде, а каждый из них должен был находиться впереди масс, возглавлять их, звать, запевать и держать штык на изготовку. Молчаливый отпор ленинскому радикализму был непонятен, не доступен вождю всех трудящихся.

˗ Прости нас, жалких трусов и чревоугодников, севших тебе на шею и пытавшихся там обустроиться, как наши собратья в любом уголке мира. Умоляем: прости. Ты сюда прилетел, а мы пешком драпали целых три недели и все равно нашли тебя, потому как мы без тебя ни туда, ни сюда, ни в котел, ни в тарелку. Давай вернемся в эту страну, покончим с кулаками и всеми зажиточными и взрастим новую пролетарскую нацию, к которой потянутся остальные народы. А поляки в первую очередь. Мы им припомним, как они нам накостыляли и поставим их в хвосте цивилизации. На спинах русских рабов мы двинемся в Западную Европу и освободим ее от игы капитализма!

Ленин посмотрел на Инессу, которая никак не могла найти банку с икрой, а она, а только моргнула, что значило: летим обратно.

Ленин обрадовался, вышел на улицу в одной жилетке, распрямил руки и поднялся в воздух. Соратники окружили его, как орлы. Уже через десять минут они были над Москвой и тут Ленин стал проваливаться вниз, да прямо на самый золотой Кремль. А мне здесь нравится, сказал он и снова поднялся в воздух. Но его соратников уже не было. В воздухе парили другие бесхвостые обезьяны. Это были убитые министры, богатые люди и даже меценаты, которые помогали революции. Но Ленин был великий конспиратор, он тут же в воздухе переоделся в женскую одежду и спокойно приземлился в Смольном.

˗ Владимир Ильич! посол Мирбах…по срочному делу, ˗ сказала Фотиева дрожащим голосом, стоя у его роскошного золоченого кресла. ˗ Вы уже 56 минут в отключке и даже руками размахивали. Мы можем сделать так: Мирбах уйдет, а вы снова отлучайтесь.

Ленин вскочил, протер глаза, и спросил:

˗ А я что-нибудь говорил во сне, что-то такое архи секретное, какую-нибудь государственную тайну не выдал? А, ладно, зови этого немца…нашего друга.

Мирбах вошел строевым шагом, Ленин усадил его, но не дал ему возможность высказать то, зачем он пришел.

˗ Батенька, рад вас видеть и рад сообщить, что я перевожу всю команду в Москву. Вы ведь можете взять Питер с первого же захода. А потом вам снова плати, снова откупайся от вас, так ведь? так конечно. И не возражайте, я никаких возражений не принимаю. Давайте встретимся в Москве, новой столице социалистического отечества и обсудим все, интересующие вас вопросы. Кайзеру Вильгельму мой особый привет. Жму вашу руку. Фотиева, проводите посла и вызовите всех членов Политбюро.

* * *

Команда собралась в течение 40 минут. Сообщение вождя о необходимости переезда в Москву явилось тяжелым ударом для всех членов Политбюро.

Первым не выдержал Свердлов, он тянул руку до тех пор, пока за рукой не потянулся весь корпус, немного согнутый в виде вопросительного знака.

˗ Ну что, Янкель? чеши.

˗ Владимир Ильич! ваше решение чрезвычайно мудрое, оно гасит любой вопрос и заставляет поднимать руку только «за» и выговаривать только слово «да», но…простите за откровенность, мы немного обросли, обуржуазились, у каждого из нас имущества, а не то, у каждого из нас экспроприировано экспроприированное… в один вагон не поместить. У меня у самого три ванны, десять сервизов, один нож и сто золотых ложек. Как нам быть?

˗ У моей жены пятнадцать норковых шуб, три мешка тухель на каблуках и десять кроватей на складе. Она с эти богатством, что было отобрано у капиталистов-эксплуататоров ни за что не расстанется. Я вообще против переезда, куда бы то ни было, ˗ высказался Второй человек в государстве Троцкий, вчерашний Бронштейн.

˗ А моя за переезд, ˗ вопреки мнению всех, высказался Джугашвили˗ Сталин. ˗ Ми может заказать по два вагон на каждый советский капиталист, главное, чтоби в Москва била жилпрошшадь. Мне нужно десять комнат и два гараж.

˗ Вот˗вот, смотрите на секретаря ЦК, нашего ЦК. Скромный человек. Надо город на Волге назвать его именем, ˗ сказал Ленин и предложил проголосовать за переезд в Москву. ˗ Единогласно, ˗ добавил Ленин, хотя «за» проголосовали только трое из двенадцати. ˗ Другие предложения будут? Если будут, я прикажу экспроприировать то, что вы экспроприировали, тогда у вас все поместится в один портфель. Впрочем, может все решиться иначе. От меня только что ушел посол Мирбах. Немцы собираются оккупировать Петроград в ближайшее время.

˗ Немцы? В Петроград? Ребята, срочно по домам паковать имущество в вагоны. Владимир Ильич, а кто нам закажет эти вагоны?

˗ Бонч˗ Бруевич. Он здесь.

˗ Так точно, здесь, ˗ сказал Бонч Брунч.

* * *

Бесспорным доказательством того, что его единомышленники по Политбюро разжирели, явился переезд из Петрограда в Москву. Сам переезд давался каждому, кроме Ленина, не легким и далеко не желанным мероприятием, и все борцы за счастье человечества воспротивились бы единым фронтом, если-бы не страх, что вдруг придут немцы и все отберут.

А страх − великое дело. Каждый из нас знает, что такое страх. Советские люди должны помнить, что такое страх. Страх это, когда ты ночью проснешься, а потом до утра не можешь заснуть, потому что ждешь звонка в дверь. В спальне при выключенном свете так темно и так тихо, даже муха не пролетит и вдруг может раздаться звонок в дверь. Этот звонок означает мелкую дрожь в коленях и полное отсутствие воли.

Так вот страх, что все отберут, обуявший слуг народа, заставил их безропотно подчиниться воле Бонч-Бруевича собирать свои вещи, паковать их и заказывать вагон для отправки в Москву.

Бронштейну понадобились два вагона, чтобы все погрузить. Кацнельсон, простите, уже Свердлов, был скромнее, он подал заявку на один вагон. А потом еще и на второй…после того, как получил по башке от своей супруги. И только Апфельбаум вздыхал, он никуда не собирался. Ленин оставлял его в поверженном, разложенном, положенном на лопатки, Питере. Оказалось, что не всех жителей Питера вырезали гопники и бандиты, освобожденные из тюрем: окраины Петрограда остались целы и невредимы, а пустующие дома в центральной части города стали оккупировать те же гопники и вчерашние тюремщики.

Мало того, среди гопников, совершенно безграмотных, вдруг оказались профессора и доктора наук, которые, национализировав дипломы и одежду убитых, ходили по городу с высоко поднятой головой и даже стали отпускать бородки.

Старичок Калинин, совершенно пустой и безвольный, готов был признать полномочия новой элиты Петрограда, но элита по своей малограмотности допустила одну стратегическую ошибку. Часть «выдающихся» ученых дерзнула поехать за рубеж на какой-то форум ученых не то в Берлин, не то в Париж и тут-то была выведена на чистую воду: оказалось, что профессора двух слов связать не могут, читают по слогам, а свою фамилию подписывают, ставя крестик.

Пришлось Апфельбауму, после того как он покраснел от стыда, хотя стыда у него не должно было быть (Ленин запретил стыд) вычищать эту ученую когорту, а это, надо говорить правду, было нелегко. Трудно сказать, кто из них был главным, можно только сказать, что Апфельбаум, простите, Зиновьев, относился к старичку Калинину, как к ребенку или как выжившему из ума старику и делал то, что хотел. Сам Апфель планировал лично для себя и своей уже седьмой подруги, занять дворец князя Меншикова, но получилось ли это у него, как у настоящего коммуниста, трудно сказать. Все дело в том… Каменев с него глаз не спускал.

Скромный Лев Каменев собрал вещей всего лишь на полвагона. Большую часть занял двухстворчатый шкаф и пять железных кроватей, выкрашенных в красный цвет.

− Шкап − это мое имущество, − сказала супруга Льва Клара Абрамовна. − Я без шкапа никуда, хоть режь. Вот гляди-ка, тут двойное дно. Знаешь, сколько тут золотых рублей? Два мешка. Если тебя даже повесят, мне и моим сестрам, моей приемной матери Софье Зеликовне, что приходится тебе тещей, на две жизни хватит. Понял или не понял?

− Я с тобой согласен, Кларочка моя дорогая, а куда девать сервиз, кровати и прочее буржуазное барахло? Он из Зимнего дворца, говорят, принадлежал Екатерине Великой. Нельзя его тут оставлять.

− А кто горовит, чтоб оставлять? Сервозный сервиз упакуй в чумайдан и на горб. Окромя того, у нас три служанки, бывшие графини. Я что им так жизнь сохранила? Пущай тащат, белоручки.

− Графини? как это? Кларочка, Ленин если узнает, он меня действительно повесит. Ты этого хочешь?

− Не переживай, они, княгини − ниже травы, тише воды, я им жизнь спасла, их бы вырезали в Варфоломеевскую ночь. Они мне благодарны по гроб жизни. Они мне пятки чешут, в уши заглядывают и… даже попу подтирают.

* * *

Иосиф Джугашвили, чтобы показать, что он не лыком шит и ничуть не ниже Бронштейна-Троцкого тоже заказал два вагона, но Бонч-Бруевич развел руками.

− Моя много подарок на Кавказ. Земляки…они оленьи рога, шкуры, бурки, вагон «кизмариули», два бочка морской воды, десять мешок сушеный инжир и один мешок морской галька. Это толко мой богатство. А у жены очен много, и у ее семьи, у братьев, у сестер. Второй вагон, где хочешь доставай, иначе дружба врозь, как говорят на Россия.

Он глядел на Бонч-Бруевича спокойным взглядом, но от этого взгляда у собеседника невольно задрожали колени, и какой-то холодок пробежал по спине. Этот холодок был его судьбой, поскольку лет десять спустя, все ленинские соратники однажды проснулись врагами народа и были отправлены на тот свет строить коммунизм.

− Буду с Лениным советоваться, − сказал Бонч-Бруевич. − Потом доложу.

− С Лэниным. Моя запрещает тэбэ это дэлат. Сам ищи выход, − произнес Джугашвили, давая понять, что разговор окончен.

* * *

Бонч-Бруевич все равно попал к Ленину на прием, он был вызван, хоть и не вовремя. Он несколько раз пытался заговорить о втором вагоне для Иосифа Сталина, но Ленин не давал ему раскрыть рта.

− Товарищ Бонч˗Брунч, вам поручается архиважная задача. С заказом вагонов специального поезда, номер которого должен быть архи секретным и час его отправления, и кто в нем едет архи секретно, я уже ознакомлен и особых замечаний у меня нет. Вы должны проверить и убедиться, что все колеса крутятся в одну сторону и это далеко не все, Бонч. Вам надо отправиться в Москву немедленно прямо от меня, не заходя домой, о вашей семье на период переезда позаботится Феликс Эдмундович, и… там, в Москве национализировать все жилые помещения Кремля для членов Политбюро, прибрать, промыть, проветрить, чтоб не воняло всякой буржуазной нечестью. Поставить всех на довольствие; оно должно называться кремлевским пайком. Там должно быть все то, что у нас было здесь. Правительство молодой республики должно очень хорошо питаться, это икра черная, икра красная, копченый угорь, семга, осетрина. Каждому члену от шести до восьми комнат, а вождю мирового пролетариата Ленину двенадцать комнат: все мои родственники уже закупили билеты в Сибири и едут в Москву. Мы будем жить вместе. Если в Кремле нужен ремонт, подберите квартиры в лучших домах, принадлежавших ранее буржуазии. Если буржуазия противится − вырезать беспощадно всех до единого, включая членов семьи. Никакого слюнтяйства. У нас в Москве ВЧК своя, Дзержинский поедет поездом, он будет в соседнем вагоне со мной. Кстати, я поеду с другой станции, сяду не на той, где все садятся, я должен позаботиться о безопасности. Платье мне уже шьют. Я под именем баронессы Маккельштейн Срали Ефимовны поеду. Парик уже готов. Ах, о чем я говорю, поезжайте, поезд вас уже ждет. Будьте здоровы. Учтите, 11 марта все мы, великие сыны русского народа, в Москве. Встречайте.