С донесением в Москву товарищу Ленину об успехах карательной операции отправился Антонов-Овсеенко. Ленин принял его вне всякой очереди, но беседа была короткой и в основном наставительной.

— Газом травите их, газом, это архи важно, поскольку газ — это новое оружие в борьбе с неприятелем. Наши друзья немцы применяли газ, весьма удачно и по старой дружбе поделились секретами и не только, но и баллонами, наполненными газом. Это безотказное оружие Смерть наступает мгновенно. Что делать если мировая буржуазия не желает сдаваться на добровольных началах.

— Владимир Ильич…

— Голубчик, потом, потом. Я должен выслушать товарища Сталина, он только что вернулся из Царицына, завтрашнего Сталинграда, он там применяет новые методы, подвешивает непокорных вниз головой и так держит в течение суток. А вот он, легок на помине. Коба, заходи, докладывай, а вы, Антончик, голубчик…прощайте, увидимся ещё. Как только будет что-то новое, приезжайте, не задерживайтесь, я с удовольствием вас выслушаю. А, вот что. Сгоревшую деревню сравняйте с землей, засейте овсом, ещё не поздно, только июль на исходе…, она эта деревня должна исчезнуть с лица земли без следа, вы меня понимаете. Коба, садись.

Антонов-Овсеенко расстроился, зашел в один недавно открывшийся пролетарский ресторан и напился до скотского состояния. Он все требовал развлечений и наркотиков, но их не оказалось. Он выхватывал револьвер, грозил директору:

— Ежели, твоя мать, бл… не уважит красного наркома, примешь смерть…от маршала. Давай, дуй, и шоб все было.

Бедный директор ноги в руки и за наркотиками. И достал, а полпред накурился, успокоился и заснул в кресле.

Теперь на очереди было село Богословка. Опять же собралось Политбюро, состоящее из трех человек, так называемая тройка: Тухачевский, Мосиондз и Антонов-Овсеенко.

— Знацца, так, — начал свою речь Овсеенко, — Ленин встретил меня с распростёртыми объятиями, расцеловал, посадил рядом с левой стороны и горовит: батенька, как я вам рад. Докладайте об успехах по порядку, это важно для истории. Тут я и грю: Владимир Ильич, наша тройка держит руку на пульсе. От меня не пахнет горелым человеческим мясом? Это мясо кулаков, мы их поджарили малость. Ильич стал принюхиваться и грит: что-то есть такое, непонятное. И вдруг:

— А вы привезли хоть одну поджаренную ногу…молодой кулацкой дочери?

Я растерялся…

— Да, грю, но она осталась в самом Тамбове. Дадите команду, — завтра поджаренная нога молоденькой бандитки будет у вас.

— Да нет, не стоит, я человек скромный, лучше икорки поем, когда этого потребует мировая революция. А что такое икра? Никто не знаеть?

— Ладно, будя брехать, — сказал Тухачевский. — Давайте обсуждать, что делать с Богословкой? Жечь нет смысла. Это лишняя работа, разгребать, боронить, засеивать и всякое такое.

— Давайте будем их лупить кулаками по рожам, а потом веревками, вымоченными в соляном растворе, — предложил Мосиондз.

— О, согласен.

— Владимир Ильич часто произносил слово газы, а шо такое газы, я признаться не совсем того, котелок не определяет, — посетовал Антонов-Овсеенко. — Могет тебе еще раз съездить в Москву, будущий маршал, ты с им…. Короче он сибирский еврей, а ты польский — два сапога пара. Съезди, а? а мы тута с Мосиондзом потрудимся, проведем ишшо один ксперимент.

Крестьяне села Богословка вспоминают:

Ставили нас рядом… Целую треть волости в шеренгу и в присутствии двух третей лупили кулаками справа налево, а тех, кто делал попытку улизнуть, того извлекали и били плетью».

«По приближении отряда большевиков мужики надевали все рубашки и даже женские кофты на себя, дабы предотвратить боль на теле, но каратели так наловчились, что сразу две рубашки вдавливались в тело мужика-труженика от удара плетью. Отмачивали потом в бане или просто в пруду, некоторые по несколько недель не ложились на спину. Взяли у нас все дочиста, у баб всю одежду и холсты, у мужиков — пиджаки, часы и обувь, а про хлеб нечего и говорить. И вот пошли мужики потом. Шли шесть волостей стеной, на протяжении 25 верст со всех сторон, с плачем, воем жен, матерей, с причитаниями, с вилами, железными лопатами, топорами. Шли на бой с советами».

Крестьяне других волостей, уездов тоже стали покидать свои дома. Исход, в основном, осуществлялся ночью, он проходил очень трудно, и не каждая семья могла выдержать те трудности, которые казались просто непреодолимыми. Надо было взять спящего малыша на руки, а то и двух, надо было четырехлетнего малыша взять за руку, взвалить на плечи мешок с мукой, нагрузить корзину сырыми и вареными яйцами, не забыть соль, столовую посуду, а в хлеву оставалась корова, готовая к отелу, два-три поросенка и многое-многое другое. Взгромоздить все это добро на плечи одной женщине, пусть крепкой, привычной к нелегкому физическому труду, было просто невозможно. Но в самую тяжелую минуту своей жизни, у человека могут появиться неизвестные ему дотоле силы, он может совершить то, что кажется немыслимым в обычных условиях. Да и мозг его работает в десятикратном повышенном режиме.

Женщины, чьи мужья находились в ополчении, у кого не было лошади, оставляли своих малышей в колыбелях, а сами в бешеном темпе взгромоздив мешки с провиантом на свои худые жилистые плечи, убегали в лес. Там, скинув мешок рядом с соседским, возвращались домой, чтобы проверить детей, и снова в лес с очередным мешком.

На рассвете забирали малышей. Те, кому было три-четыре годика, шли за мамой пешком и даже несли свое одеяльце.

Однако скрыться в лесу от ленинских головорезов, было очень трудно. Для приготовления пищи в лесу разжигались костры, от них шел не только запах жареного сала, но и густой дым, сюда же в леса стали возвращаться и защитники Антонова с оружием в руках.

Каратели сразу же обнаружили непокорных, сунулись, но получили по зубам.

На получение ленинской депеши ушло три дня.

— Во имя мировой революции — травить газом! травить и еще раз травить. Травить их, как бешеных псов! Это архи важно, — указывалось в депеше самого гуманного человека на земле Ленина.

К тому времени, когда большевистские каратели задумали бесчеловечную акцию травли газом собственных граждан, войска Токмакова и Антонова были практически разгромлены превосходящими силами противника.

Маршал Тухачевский как настоящий еврей-ленинец был хорошо знаком с теорией Бронштейна-Троцкого о русских бесхвостых обезьянах, которые подлежат безусловному уничтожению, и применял все средства для того, чтобы подавить безоружное крестьянское сопротивление. Кроме того, ему надо было реабилитироваться за поражение в Польше. Поэтому он просто обрадовался, когда узнал, что непокорные крестьяне бросают свои дома и убегают в леса, вслед за ними ринутся разгромленные партизанские отряды Антонова.

В окруженные леса стали выпускать снаряды, начиненные химическим газом, а когда подступали ближе, кидали гранаты с отравляющими веществами. Применялись и такие методы как отравление небольших лесных озер с пресной водой. Матери и дети, старики и мужики, которые еще держали оружие в руках, были просто беззащитны перед этими газовыми атаками. Они использовали влажные тряпки, прикладывая их к носу и рту. Это помогало, но ненадолго. Тяжелее было с маленькими детьми, они быстрее умирали, раньше задыхались.

Невозможно не привести абсолютно лживый приказ Тухачевского, в котором каждое предложение поставлено с ног на голову. Оказывается, каратели — это мирные жители, а крестьяне, что трудились на своей земле от восхода до захода солнца — это бандиты, с ними надо расправиться при помощи газовых атак. Да еще так, чтоб облако удушающих газов, распространялось как можно дальше по всему лесу.

ПРИКАЗ Командующего войсками Тамбовской губернии N 0116/оперативно-секретный.

г. Тамбов

12 июня 1921 г.

Остатки разбитых банд (крестьян) и отдельные бандиты, сбежавшие из деревень, где восстановлена Советская власть, собираются в лесах и оттуда производят набеги на мирных жителей.

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Леса, где прячутся бандиты (крестьяне), очистить ядовитыми газами, точно рассчитывать, чтобы облако удушающих газов распространялось полностью по всему лесу, уничтожая всех, кто в нем прячется.

2. Инспектору артиллерии немедленно подать на места потребное количество снарядов с отравляющими газами и нужных специалистов.

3. Начальникам боевых участков настойчиво и энергично выполнять настоящий приказ.

4. О принятых мерах доложить.

Командующий войсками Тухачевский.

Начальник штаба войск Генштаба Какурин».

Этот дикий приказ, направленный против собственного народа был одобрен главным раввином Лениным и послан Тухачевскому как образец. Маршал только поставил свою подпись.

Коммунистические раввины старательно скрывали свои злодеяния перед русским народом. Они сжигали архивы не только до революционного периода, но и свои собственные. Этот приказ чудом сохранился в одной из церквей, превращенной в конюшню. Огромное количество приказов, распоряжений карателей было сожжено и уничтожено.

Я отдаю себе отчет в том, что любой современный историк, политический деятель с ленинским сердцем внутри, прочитав эти строки, назовет автора сумасшедшим, потому что, такого не было и быть не могло. Боженька Ленин — это образец чистоты и правды, целомудрия и справедливости. Все что он делал — это в интересах человечества, нашего народа…гусского народа.

Каратели были наверху блаженства. Ленин с Троцким и Апфельбаумом устроили древнееврейский танец по этому случаю и готовы были назвать это днем Красной армии, но Апфельбаум вспомнил, что такой праздник уже имеет место быть.

Антонов-Овсеенко с Тухачевским вернулись просто героями в Москву. Тухачевский стал теснить Бронштейна, но довольно осторожно и лукаво: он говорил ему любезности в глаза, а в жизни, когда Бронштейн отлучался для экзекуций населения в другие районы огромной России, плел интрижки. Но ничего не менялось: Ленина и Троцкого связывала слишком крепкая дружба, как в политическом, так и в бытовом плане. Тухачевский кроме этого стал плести интриги среди членов Политбюро и в отношении Иосифа Джугашвили-Сталина. А Сталин, как известно, обид не прощал. Когда Ленин отошел в преисподнюю к своему отцу дьяволу, Сталин подождал несколько лет и спокойно расстрелял маршала Тухачевского как врага народа.

Сам господь Бог наказал маршала за убиенных, отравленных газом безвинных малышей и беременных женщин, немощных стариков, осмелившихся выступить против карателей.