Эсталер протянул руку с таким видом, будто на его ладони лежали бриллианты, а не три серых камешка из кафе Эмилио.

— Что это, бригадир? — спросил Данглар, с трудом оторвавшись от монитора.

— Это ему, майор. То, что он просил меня найти.

Ему. Он. Адамберг.

Данглар взглянул на Эсталера, даже не пытаясь вникнуть в его слова, и быстро нажал на кнопку громкой связи. Уже стемнело, и дети ждали его к ужину.

— Комиссар? Эсталер тут что-то вам принес. Сейчас придет, — сказал он, обращаясь к молодому человеку.

Эсталер стоял не шелохнувшись, с протянутой рукой.

— Расслабься, Эсталер. Пока его нет. Он медленно передвигается.

Когда минут через пять Адамберг вошел в комнату, Эсталер практически не изменил позу. Он ждал, и надежда превратила его в соляной столб. Он повторял про себя фразу комиссара, произнесенную на коллоквиуме: «Возьмите с собой Эсталера, у него глаз — алмаз».

Адамберг изучил трофеи на ладони молодого человека.

— Лежали и только нас и ждали, да? — улыбнулся он.

— Снаружи, у самой двери, слева от ступеньки.

— Я знал, что ты мне их принесешь.

Эсталер выпрямился со счастливым видом птенца, вернувшегося из первого полета с дождевым червяком в клюве.

— Езжайте в Монруж, — решил Адамберг. — У нас остался всего один день, придется работать ночью. Отправляйтесь туда вчетвером, а лучше вшестером. Жюстен, Меркаде и Гардон поедут с тобой. Они сегодня дежурят.

— Меркаде дежурит, но в данный момент спит, — напомнил Данглар.

— Тогда возьми Вуазне. И Ретанкур, если она снизойдет до второго путешествия. Она, если захочет, может прожить без сна, сидеть за рулем десять ночей подряд, пересечь Африку пешком и догнать самолет в Ванкувере. Преобразование энергии — великая вещь.

— Я знаю, комиссар.

— Обшарьте все парки, скверы, аллеи и пустыри. Не забудьте про стройки. Отовсюду привезите образцы.

Эсталер бросился вон, сжимая в кулаке свое сокровище.

— Хотите, я тоже поеду? — спросил Данглар, выключая компьютер.

— Нет, идите кормить ужином детей, и я займусь тем же. Камилла играет в Сент-Юсташ.

— Я могу попросить соседку покормить их. У нас остались всего сутки.

— Глаз-алмаз справится, и ему помогут.

— Почему, как вам кажется, Эсталер так пучит глаза?

— Наверное, в детстве что-то такое увидел. Мы все в детстве что-то такое видели. Некоторые после этого слишком широко открывают глаза, другие толстеют, у третьих туман в голове или…

Адамберг запнулся и мысленно послал подальше рыжие пряди Новичка.

— Думаю, Эсталер сам нашел эти камешки. Думаю, Ретанкур было наплевать, и она выпивала с Новичком. Пиво, скорее всего.

— Скорее всего.

— Я все еще ее раздражаю порой…

— Вы всех раздражаете, комиссар. Что, она исключение?

— Всех, кроме нее, — вот такой расклад меня бы устроил. До завтра, Данглар.

Адамберг вытянулся на своей новой кровати, положив себе на живот младенца, который вцепился в него, как обезьяний детеныш в отцовскую шерсть. Оба были сыты, умиротворены и молчаливы. И оба утопали в необъятном красном пуховом одеяле, подаренном второй сестрой Адамберга. Монахиня на чердаке не подавала признаков жизни. Лусио Веласко не преминул исподволь расспросить его о присутствии Клариссы, и Адамберг успокоил его.

— Я расскажу тебе одну историю, сын мой, — сказал Адамберг в темноту. — Тоже про горы, но без opus spicatum. Надоели нам эти стенки хуже горькой редьки. Я расскажу тебе сказку про горного козла, который познакомился с другим козлом. Имей в виду, что козлы не любят, когда к ним приходят их братья по крови. Они любят других зверей — зайцев, птиц, медведей, сусликов, кабанов — кого угодно, только не себе подобных. Потому что пришлые козлики хотят отнять у них землю и жену. И бодаются огромными рогами.

Тома пошевелился, как будто вник во всю сложность ситуации, и Адамберг сжал в руке его кулачки.

— Не беспокойся, все кончится миром. Но сегодня меня чуть было не забодали. Тогда я боднул в ответ, и рыжий козлик убежал. Ты тоже научишься бодаться, когда вырастешь. Горы тебе помогут. Не знаю, хорошо это или плохо. Но это твои горы, что ж теперь делать. В один прекрасный день рыжий вернется и снова нападет на меня. Мне кажется, он в ярости.

Сказка усыпила Адамберга раньше, чем ребенка. Прошло полночи, а они так и лежали, не шелохнувшись. Внезапно Адамберг открыл глаза и протянул руку к телефону. Ее номер он знал наизусть.

— Ретанкур? Вы в постели или в Монруже?

— А вы как думаете?

— В Монруже, месите грязь на стройке.

— На пустыре.

— А остальные?

— Кто где. Ищем, подбираем.

— Общий сбор, лейтенант. Вы где?

— У дома 123 по проспекту Жан-Жорес.

— Никуда не уходите. Я еду.

Адамберг потихоньку встал, надел брюки, пиджак, повесил ребенка на живот. Пока он будет держать одну руку на его голове, а другую — на попке, Тома не проснется, можно даже не волноваться. И пока Камилла не узнает, что промозглой ночью он повез сына в Монруж погулять в дурной компании легавых, все будет замечательно.

— Ты-то уж меня не продашь, а, Том? — прошептал он, укутывая его в одеяло. — Не говори ей, что мы отправились в ночной поход. У меня нет выбора, у нас остался всего один день. Пошли, зайка, спи спокойно.

Через двадцать пять минут Адамберг вышел из такси на проспекте Жан-Жорес. Подчиненные уже ждали его, сбившись в тесную кучку на тротуаре.

— Ты с ума сошел — ребенка притащил, — сказала Ретанкур, подойдя к машине.

Иногда, и во многом благодаря слиянию тел, которому они были обязаны жизнью, комиссар и лейтенант резко переключали тональность своих отношений, словно поезда, меняющие пути, и переходили на «ты», ощущая почти интимную близость до гроба. Они знали, что склеены намертво. Нерушимая любовь — из тех, что остается навеки платонической.

— Не беспокойся, Виолетта, он спит сном праведника. Если ты не выдашь меня Данглару, который выдаст меня Камилле, все будет отлично. Что тут делает Новичок?

— Он вместо Жюстена.

— Сколько у вас машин?

— Две.

— Бери одну, я поведу вторую. Встретимся перед главным входом на кладбище.

— Зачем? — спросил Эсталер.

Адамберг легко потрепал его по щеке:

— Ваши камешки оттуда, бригадир. Помните, что так развеселило Диалу и Пайку?

— А их что-то развеселило?

— Да.

— Они все шутили про сломанную плиту, — вспомнил Вуазне.

— Да, и очень смеялись. Только горячий ужин был явно ни при чем.

— Надгробная плита, — внезапно сообразил Гардон. — На кладбище в Монруже.

— Они ее разбили. Пойдем. Не забудьте фонарики.

Кладбищенского сторожа было нелегко добудиться, но просто расспрашивать. В эти нескончаемые ночи любое разнообразие, будь то даже полиция, принималось им с радостью. Да, там сдвинули плиту. Сломали и вытащили. Она валялась рядом с могилой, расколотая пополам. Семья заказала новую.

— А могила? — спросил Адамберг.

— Что — могила?

— Что с ней сделали после того, как сняли плиту? Раскопали?

— Да нет. Просто наговнять захотелось.

— Когда это произошло?

— Недели две тому назад. В ночь со среды на четверг. Сейчас я вам точно скажу.

Сторож снял с полки толстый гроссбух с засаленными страницами.

— В ночь с шестого на седьмое, — сказал он. — Я все записываю. Хотите номер могилы?

— Потом. Пока что проводите нас туда.

— Нет уж, — сторож отступил в глубь своей каморки.

— Проводите нас, черт побери. Как мы, по-вашему, ее найдем? Это кладбище размером с хорошее озеро.

— Нет, — повторил он. — Даже не просите.

— Вы сторож или что?

— Нас тут двое. И лично я туда ни ногой.

— Что значит — двое? У вас есть сменщик?

— Нет, сюда кто-то приходит. Ночью.

— Кто?

— Не знаю и знать не хочу. Призрак. Поэтому я туда больше ни ногой.

— Вы его видели?

— Как вас сейчас. Но это не мужчина и не женщина, просто серая тень, и двигалась она очень медленно. Она не шла, а скользила, казалось, вот-вот упадет. Но не упала.

— Когда это было?

— За два-три дня до того, как сдвинули плиту. Так что я туда ни ногой.

— Чего о нас не скажешь, и вам придется нас туда отвести. Мы вас одного не оставим, лейтенант будет вас охранять.

— У меня нет выбора, да? С полицией шутки плохи. И вы с собой еще ребенка тащите? Вам-то, поди, совсем не страшно.

— Ребенок спит. Ребенок ничего не боится. Если уж он решился на это предприятие, то вы и подавно не струсите, не так ли?

Зажатый между Ретанкур и Вуазне, сторож быстрым шагом проводил их к могиле — ему не терпелось вернуться в надежное укрытие.

— Вот, — сказал он. — Мы пришли.

Адамберг направил луч фонарика на надгробный камень.

— Молодая женщина, — сказал он. — Умерла в 36 лет, чуть больше трех месяцев назад. Вы не знаете, от чего?

— Попала в аварию — вот все, что мне удалось узнать. Грустная история.

— Да.

Эсталер, согнувшись в три погибели в проходе между могилами, рылся в земле.

— Гравий, комиссар. Наши камешки отсюда.

— Конечно, бригадир. Но все-таки возьмите образцы.

Адамберг направил фонарик на свои часы:

— Скоро полшестого. Через полчаса разбудим родственников. Нам необходимо получить разрешение.

— На что? — спросил сторож, почувствовав себя увереннее в обществе полицейских.

— На то, чтобы снять плиту.

— Черт, вы сколько раз собираетесь ее двигать?

— Если мы не сдвинем плиту, как мы узнаем, почему они это сделали?

— Логично, — пробормотал Вуазне.

— Так они ж не рыли, — возразил сторож. — Я ж вам сказал, черт побери. Там ничего нет, даже самой крохотной ямки. Мало того, сверху остались засохшие стебли роз, как лежали, так и лежат. Это ведь доказывает, что они ничего не тронули, разве нет?

— Может, и так, но надо проверить.

— Не верите мне?

— Из-за этого через два дня погибли два парня. Их зарезали. Слишком дорого они расплатились за то, чтобы всего-навсего сдвинуть могильную плиту. Просто чтоб наговнять.

Сторож в задумчивости почесал живот.

— Следовательно, они сделали что-то еще, — продолжил Адамберг.

— А что еще, не понимаю.

— Вот мы и посмотрим.

— Ну-ну.

— И для этого надо снять плиту.

— Ну-ну.

Вейренк вытянул Ретанкур из плотной группки.

— Почему комиссар носит две пары часов? — спросил он. — Он, что ли, на Америку настроен?

— Он скорее расстроен. По-моему, у него уже были свои часы, а подруга подарила ему еще одни. Он и их надел. И теперь ничего не поделаешь, приходится носить и те и другие.

— Ему трудно выбрать?

— Нет, думаю, все гораздо проще. Что есть, то и носит.

— Понятно.

— Ты скоро сам во всем разберешься.

— И еще я не понял, как он догадался про кладбище. Он же спал.

— Ретанкур, — позвал Адамберг. — Мужчины пойдут передохнуть. Я вернусь с подкреплением, как только сдам Тома матери. Вы можете тут пока побыть? Займетесь разрешением?

— Я останусь с ней, — предложил Новичок.

— Правда, Вейренк? — спросил он, напрягшись. — Вы еще держитесь на ногах?

— А вы нет?

Лейтенант быстро опустил веки, и Адамберг почувствовал угрызения совести. Горные козлики ударили друг друга рогами, и Вейренк запустил пальцы в свою странную шевелюру. Рыжие прожилки отчетливо виднелись даже в темноте.

— У нас много работы, Вейренк, грязной работы, — продолжил Адамберг, смягчаясь. — Мы ждали тридцать четыре года, подождем еще несколько дней. Предлагаю перемирие.

Вейренк, казалось, засомневался, потом молча кивнул.

— Вот и отлично, — сказал Адамберг, удаляясь. — Я вернусь через час.

— О чем это вы? — спросила Ретанкур, следуя за комиссаром.

— О войне, — сухо ответил Адамберг. — О войне двух долин. Ты лучше не вмешивайся.

Ретанкур обиженно остановилась, подбросив ногой несколько камешков.

— И серьезная война? — спросила она.

— Скорее да, чем нет.

— Что он сделал?

— Главное — что он сделает? Он ведь тебе нравится, да, Виолетта? Не суйся меж двух огней. Потому что рано или поздно придется выбрать. Между ним и мной.