В окно машины стучали. Парень в белом халате что-то кричал и размахивал руками. Адамберг приподнялся, опираясь на локоть, он плохо соображал, колени затекли.

— У вас проблемы? — нервно спросил парень. — Это ваша машина?

При дневном свете — Адамберг заметил это сразу — машина действительно наводила на мысль о проблемах, причем серьезных. Во-первых, он сам: руки измазаны засохшей кровью, одежда порвана и выпачкана в земле. Затем собака: морда почернела от вылизывания раны, шерсть слиплась. Правое переднее сиденье в грязи, на заднем лежат окровавленные вещи Эмиля и вдобавок пустые консервные банки, раскрошенное печенье, пепельница и нож. На полу валяется раздавленный пакет из-под вина, а рядом — револьвер. Одним словом, неопрятное убежище беглого преступника. К парню в белом халате подошел еще один, очень высокий, чернявый и настроенный воинственно.

— Извините, — сказал он, — но мы вынуждены принять меры. Мой коллега звонит в полицию.

Адамберг вытянул руку, чтобы опустить стекло, и мельком взглянул на часы. Черт, уже девять утра, а его не разбудили, и Мордан не позвонил.

— Не пытайтесь выйти из машины, — предупредил высокий, напирая на дверцу.

Адамберг достал удостоверение и прижал его к стеклу, чтобы медики взглянули и немного поутихли. Затем опустил окно и сунул удостоверение им в руки.

— Полиция, — сказал он. — Комиссар Адамберг, уголовный розыск. В час пятнадцать ночи я привез к вам человека с двумя пулевыми ранениями. Его зовут Эмиль Фейян, проверьте.

Тот, что был пониже, набрал номер из трех цифр и отошел, чтобы поговорить.

— О'кей, — сказал он, вернувшись, — они подтверждают. Выходите.

Выйдя из машины, Адамберг размял колени и плечи, отряхнул пиджак.

— Похоже, там был настоящий бой, — с любопытством сказал высокий. — Вид у вас жуткий. Это и ввело нас в заблуждение.

— Сожалею. Я сам не заметил, как заснул.

— У нас тут есть душ и найдется, чем подкрепиться, если пожелаете. А вот с остальным, — продолжал он, разглядывая то ли костюм Адамберга, то ли самого комиссара, — с остальным мы помочь не сможем.

— Спасибо, я принимаю ваше приглашение.

— Но собаке в здание нельзя.

— Я не могу взять ее с собой, чтобы помыть?

— Нет, к сожалению.

— Отлично. Сейчас переставлю машину в тень и пойду с вами.

После глотка свежего воздуха вонь в машине показалась Адамбергу нестерпимой. Он налил в пепельницу воды, достал из пачки печенье, объяснил Купидону, что скоро придет, взял револьвер и кобуру. Эту машину особенно любил аккуратист Жюстен, и, прежде чем вернуть, ее необходимо было отдраить самым тщательным образом.

— Ты в этом не виноват, но от тебя воняет, — сказал он псу. — Правда, тут все воняет, не исключая и меня самого. Так что не огорчайся.

Стоя под душем, Адамберг сообразил, что Купидона мыть нельзя. От него пахло псиной, но также и грязью с фермы, и пусть совсем чуть-чуть, но пахло навозом. Возможно, частички навоза присохли к его шерсти. Адамберг натянул на себя грязную, но основательно оттертую и вытряхнутую одежду и вернулся в комнату санитаров. Его ждал термос с кофе, на столе были варенье и хлеб.

— Мы справлялись о раненом, — сказал высокий чернявый санитар, которого, если верить карточке на отвороте халата, звали Андре. — Видно, крепкий парень, ведь он потерял столько крови. Желудок прострелен, поясничная мышца надорвана, но тазовая кость цела, пуля ее только царапнула. Все прошло хорошо, проблем вроде быть не должно. Его хотели убить?

— Да.

— Вот здорово, — сказал санитар, как будто радуясь чему-то.

— Когда его можно будет перевезти? Я должен его забрать.

— А что, в нашей больнице ему плохо?

— Вовсе нет, — сказал Адамберг, допивая кофе. — Но тот, кто хотел его убить, придет за ним сюда.

— Усвоил, — сказал Андре.

— Никого к нему не пускайте. Не принимайте ни цветов, ни подарков. В его комнату нельзя вносить ничего такого.

— Усвоил, можете на меня рассчитывать. Отделение гастроэнтерологии — это мой коридор. Думаю, врач разрешит его перевезти дня через два. Обратитесь к доктору Лавуазье.

— Лавуазье? Как ученый Лавуазье?

— Вы его знаете?

— Если это он три месяца назад работал в Дурдане, то знаю. Он вывел из комы одного моего лейтенанта.

— Его только что перевели к нам на должность главного хирурга. Сегодня вы не сможете встретиться с ним, ночью у него было три операции, и сейчас он отдыхает.

— Напомните ему обо мне, а главное, о Виолетте Ретанкур — не забудете имя? — и попросите приглядеть за Эмилем и подыскать ему временное жилье, но так, чтобы об этом никто не знал.

— Усвоил, — снова сказал санитар. — Мы позаботимся о вашем Эмиле. Хотя, сдается мне, это парень, от которого одни неприятности.

— Так и есть, — согласился Адамберг, пожимая ему руку.

Адамберг вышел на парковку и достал телефон. Батарея разрядилась. Он вернулся в больницу, нашел телефон-автомат и позвонил в Контору. Трубку взял бригадир Гардон, слегка глуповатый, очень старательный, душа нараспашку, явно не созданный для этой работы.

— Мордан на месте? Дайте мне его, Гардон.

— Если можно, комиссар, будьте с ним помягче. Сегодня ночью его дочь до крови разбила себе голову о стену. Ничего серьезного, но майор ходит как зомби.

— В котором часу это случилось?

— По-моему, около четырех. Мне об этом Ноэль рассказал. Даю вам майора.

— Мордан? Это Адамберг. Вы мне звонили?

— Нет, комиссар, извините меня, — бесцветным голосом ответил Мордан. — Ребята из Авиньона решили с этим не торопиться. Если честно, они попросту наорали на меня. Сказали, у них и так дел по горло, две дорожные аварии и еще какой-то парень с ружьем влез на городскую стену. В общем, им не до нас.

— Черт побери, Мордан, вы должны были на них надавить. Напомнили бы, что мы расследуем убийство, причем весьма неординарное.

— Я настаивал, но они сказали, что в семь утра, как положено, заходили проверить, не сбежал ли Водель, и он был дома.

— А жена?

— Тоже.

— Скверно, майор, очень скверно.

Раздосадованный Адамберг подошел к машине, открыл все окна и неуклюже плюхнулся на водительское место.

— Сам понимаешь, — сказал он псу, — к семи утра Водель в любом случае успел бы добраться до дому, у него была уйма времени. И теперь мы никогда не узнаем правду. Это Мордан виноват, он не надавил на них как надо, уж ты мне поверь. У него сейчас в голове только одно, и ветер отчаяния играет этой головой, словно воздушным шариком. Он дал указания авиньонцам — и умыл руки. Мне надо было вовремя сообразить, что Мордан сейчас ни на что не годен. Эсталер и то бы справился лучше.

Когда два часа спустя он с Купидоном под мышкой вернулся в Контору, на него почти не обратили внимания. Там царило странное возбуждение, полицейские как заводные носились по кабинетам, и в воздухе пахло утренним потом. Встречаясь, они едва смотрели друг на друга, перебрасывались короткими словами и словно бы избегали комиссара.

— Что-то случилось? — спросил он у Гардона, не захваченного общим волнением.

Обычно волнение захватывало бригадира на несколько часов позже, чем остальных, успев к тому времени сильно ослабеть, как штормовой ветер из Бретани, когда он достигает Парижа.

— Ну, тут эта газета, — пояснил он, — а еще, наверно, результаты экспертизы.

— Ладно, Гардон. Надо почистить бежевую машину, «девятку». Пусть проведут особую обработку, там внутри кровь, грязь и вообще беспорядок.

— Боюсь, с этим будут большие проблемы.

— Ничего страшного, там на креслах пластиковые чехлы.

— Я имею в виду собаку. Вы ее где-то подобрали?

— Да. На ней навоз.

— У нас же кот. Не представляю, как они уживутся.

Адамберг почти позавидовал бригадиру. У Гардона было нечто общее с Эсталером: оба не умели классифицировать события по степени важности. А ведь бригадир вместе со всеми был в Гарше и, как все, ходил по чудовищному кровавому месиву. Или это своего рода защитная реакция? Если так, Гардон, по-видимому, поступает правильно. Правильно и то, что он беспокоится о собаке. Впрочем, громадный вялый котище, обитавший в Конторе, не был склонен к агрессии; с утра до вечера он спал на нагретой крышке одного из ксероксов. Три раза в день сотрудники по очереди — чаще других Ретанкур, Данглар и Меркаде, которому передавалась непомерная сонливость кота, — относили одиннадцатикилограммовую тушу к миске и стояли рядом во все время кошачьей трапезы. В конце концов пришлось поставить возле миски стул, чтобы люди могли продолжать работу, не нервничать и не торопить кота.

Миска и стул находились возле комнаты, где стоял автомат с напитками: таким образом, водопой для людей соседствовал с водопоем для животного.

Дивизионный комиссар Брезийон возмутился и прислал официальное письмо с требованием убрать кота. Поэтому, когда раз в три месяца Брезийон являлся с инспекцией — вернее, с придирками, поскольку поводов для настоящей критики он не обнаруживал, успехи Конторы были неоспоримы, — все спешно прятали подушки, на которых почивал Меркаде, ихтиологические журналы, которые собирал Вуазне, бутылки с вином и древнегреческие словари Данглара, порнографические журналы Ноэля, продуктовые запасы Фруасси, кошачью подстилку и миску, эфирные масла Керноркяна, переносную лампу Мореля, сигареты Ретанкур, и в итоге помещения становились идеально пригодными для работы и совершенно непригодными для жизни.

Во время этой радикальной уборки проблемы возникали только с котом, который, когда его пытались запереть в шкаф, издавал душераздирающее мяуканье. Один из сотрудников выносил его во двор и сидел с ним в машине до ухода Брезийона. Адамберг сразу отказался убрать громадные рога двух оленей, лежавшие на полу в его кабинете: он заявил, что это важнейшие улики в одном расследовании.[8]См.: Фред Варгас. Вечность на двоих.
Со временем — а с тех пор, как двадцать восемь полицейских обосновались в этом здании, прошло уже три года — операция по камуфляжу становилась все более долгой и затруднительной. Присутствие Купидона осложняло дело, но, конечно же, он находился в Конторе лишь на временном основании.