Под навесом светился огонек. Лусио кормил большую кошку. Адамберг подошел к нему и сел на землю, поджав под себя ноги.

— Ты, — произнес Лусио, не поднимая головы. — Ты вернулся издалека.

— Из такого далека, что ты и представить себе не можешь, Лусио.

— Из такого далека, что я могу себе представить, hombre. La muerte.[17]Смерть (исп.).

— Да.

Адамберг не решался спросить, жива ли маленькая Шарм. Он поглядывал по сторонам, но не мог узнать ее среди котят, которые в полутьме разгуливали вокруг. «Я убил маленькую кошку. Просто придавил сапогом. Кровища во все стороны брызнула».

— Как у тебя дела, нормально? — через силу проговорил он.

— Почти.

— То есть?

— Мария нашла в кустах тайник с пивом. Теперь надо искать для него другое место.

Один из котят, переваливаясь, проходил мимо и натолкнулся на колено Адамберга. Комиссар взял его в руки и заглянул в узкие, как щелки, глаза.

— Шарм, — сказал он. — Это она?

— Не узнаешь? А ведь это ты произвел ее на свет.

— Ну да. Само собой.

— До чего же ты бестолковый, ей-богу, — сказал Лусио, качая головой.

— Понимаешь, я волновался за нее. Мне приснился скверный сон.

— Расскажи, hombre.

— Не хочу.

— Тебе снилось, что кругом темно, а?

— Да.

В течение двух следующих дней Адамберг был практически недоступен. Он забегал в Контору всего на несколько минут, звонил по телефону, просматривал оставленные для него сообщения, а затем исчезал. Однако он все же показался доктору Жослену — по поводу шума в ушах. Доктор засунул пальцы ему в уши и сказал, что все в порядке. Но потом констатировал, что Адамберг пережил такой шок, от которого человек может разлететься на мелкие осколки, смертельный стресс, верно ведь? Впрочем, отметил он с удивлением, душевная рана уже почти зарубцевалась.

Человек с золотыми пальцами исцелил Адамберга: к шуму улицы больше не примешивался назойливый писк, вроде того, который слышишь под высоковольтной линией. Он немного побродил по городу, наслаждаясь этим новым ощущением. Потом опять занялся делом — поисками Арнольда Паоле. От отца Жермена пока ничего добиться не удалось, он категорически отказывался сообщать какие-либо факты из своей родословной и по закону имел на это полное право. А его настоящее имя, Шарль Лефевр, было настолько распространенным, что Данглар после нескольких неудачных попыток потерял надежду отыскать его предков. Впечатление, которое он произвел на Данглара, подтверждало слова Вейренка: резкий, властный человек, наделенный большой физической силой, кого-то отпугивающей, а кого-то, быть может, и завораживающей. Такая личность вряд ли привлечет симпатии взрослых, зато наверняка вызовет восторг у сопляков из церковного хора. Адамберг выслушал доклад Данглара с рассеянным видом: как всегда, подозрительность майора казалась ему чрезмерной.

Ретанкур в паре с Керноркяном приступила к работе в Швейцарии, а Вейренк поселился в квартире Кромса. Оттуда он мог следить за каждым шагом Вейля. Рыжие пряди он выкрасил в каштановый цвет, но на солнце они опять вспыхивали, как пламя, дерзкие и непокорные.

Вейль регулярно заглядывал к бывшим сослуживцам — правда, ненадолго, — а все остальное время ходил по любимым магазинам, где продавалась изысканная еда и разные редкости, от ливанского мыла до роз пурпурного цвета. Вейль сразу пригласил нового соседа на свои традиционные ужины по средам, а Вейренк холодно, почти грубо отклонил приглашение. У Вейля гости веселились до трех часов утра, и Вейренк охотно сбросил бы с себя маску, если бы не страх за племянника.

Теперь Адамберг ложился спать, не снимая кобуры с пистолетом. В среду вечером он еще раз позвонил в комиссариат полиции в Нанте — предыдущие звонки были безрезультатными. Дежурный, бригадир Понс, как и его коллеги, наотрез отказался дать домашний номер комиссара Ноле.

— Бригадир Понс, — сказал Адамберг, — я хочу поговорить о женщине, которую убили в Нанте одиннадцать дней назад, — о Франсуазе Шеврон. У вас в каталажке сидит невиновный, а я могу назвать вам настоящего убийцу, который гуляет на свободе.

К дежурному подошел лейтенант и вопросительно посмотрел на него.

— Жан-Батист Адамберг, — доложил бригадир, прикрыв трубку ладонью. — По делу Шеврон.

Лейтенант покрутил пальцем у виска, давая понять, какого он мнения об Адамберге. Потом вдруг забеспокоился и взял трубку:

— Лейтенант Дремар.

— Мне нужен домашний телефон Ноле, лейтенант.

— Комиссар, мы уже передали дело Шеврон в прокуратуру. Ее постоянно избивал муж, у нее был любовник. Тут все ясно как божий день. Мы не можем беспокоить комиссара Ноле, ему это будет неприятно.

— Ему будет неприятно, когда убьют еще одного человека. Давайте мне телефон, Дремар, и побыстрее.

Дремар перебрал в голове все, что он слышал об Адамберге. Суждения о комиссаре были разнообразные, нередко противоречивые. Одни называли его гением, другие — ходячей катастрофой. Дремар не знал, выполнять требование Адамберга или нет: сесть в лужу можно было и в том, и в другом случае. В итоге он решил, что правильнее будет подстраховаться:

— У вас есть ручка, комиссар?

Через две минуты на звонок Адамберга откликнулся веселый, возбужденный Ноле. В доме были гости — музыка, смех и громкие разговоры почти заглушали его голос.

— Извините, что отрываю.

— Да ничего подобного, Адамберг, — обрадованно произнес Ноле. — Вы где-то поблизости? Присоединяйтесь к нам!

— Я по поводу дела Шеврон.

— Замечательно!

Очевидно, Ноле попросил гостей не шуметь: теперь Адамберг слышал его лучше.

— Двадцать девять лет назад, в Осере, она была свидетелем на одной свадьбе. А теперь бывшая новобрачная готова на все, чтобы об этой свадьбе забыли.

— Доказательства?

— Страница с записью о браке вырвана из регистрационной книги.

— И она могла решиться на убийство свидетеля?

— Безусловно.

— Я весь внимание, Адамберг.

— Мы допросили в Женеве ее мать. Она утверждает, что дочь никогда не была замужем. Эта женщина запугана и не скажет ни слова.

— Значит, надо обеспечить охрану второму свидетелю?

— Разумеется, только мы не знаем, кто это. Объявление в газете пока не дало результатов. Расспросите знакомых Франсуазы Шеврон. Ищите мужчину. Почти всегда в свидетели выбирают мужчину и женщину.

— Как звали бывшую новобрачную, Адамберг?

— Эмма Карно.

Адамберг услышал, как Ноле вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь.

— О'кей, Адамберг. Теперь я один. Вы сказали «Карно»? Эмма Карно?

— Она самая.

— Вы предлагаете мне напасть на дракона?

— Какого дракона?

— Который бродит там, наверху, черт возьми. Громадный дракон, который разгуливает у них по укромным уголкам. Вы звоните со служебного телефона?

— Нет, Ноле. Мой служебный кишит жучками, как трухлявая балка.

— Прекрасно. Вы предлагаете мне атаковать одну из голов этой системы? Причем голову, которая находится совсем близко от принципала? А вы знаете, что чешуйки у дракона крепко спаяны одна с другой и этот панцирь непробиваем? Вы понимаете, что потом у меня останется единственный выход? И хорошо еще, если мне позволят им воспользоваться.

— Я буду с вами.

— А какая мне от этого радость, Адамберг? — крикнул Ноле. — Где мы оба будем?

— Не знаю. Может быть, в Кисилове. Или в каком-нибудь другом заповедном месте, затерянном в тумане.

— Черт побери, Адамберг, вы знаете, что я вас всегда поддерживал. Но сейчас не рассчитывайте на меня. Вам не понять, вы бездетный.

— У меня двое детей.

— Правда? — сказал Ноле. — Первый раз слышу.

— Да. Ну так что вы мне скажете?

— Скажу «нет». Я вам не святой Георгий.

— Кто?

— Парень, который убил дракона.

— А-а, — вспомнил Адамберг. — Знаю такого.

— Вот и хорошо. Значит, вам все ясно. Я не дразню дракона, который бродит там, наверху.

— Ладно, Ноле. Тогда переправьте мне материалы по делу Шеврон. Я не хочу, чтобы ни в чем не повинный человек погиб только потому, что двадцать девять лет назад был свидетелем на свадьбе у одной стервы. И меня не волнует, что эта стерва стала чешуйкой в панцире дракона.

— Точнее, зубом в драконьей пасти. Острым клыком.

— Пускай, если вам так больше нравится. Но хватит о драконе. Переправьте мне досье — и забудем обо всем этом.

— Вот правильное решение, — сказал Ноле, облегченно вздохнув. — Иду в комиссариат.

— Когда вы переправите мне материалы по делу?

— Ничего я вам не переправлю, черт возьми. Я займусь этим сам.

— Действительно займетесь или положите досье на стул и сядете сверху?

— Вы хоть доверяйте мне, Адамберг, а то я выкину бумаги в Луару. Я и так уже готов это сделать.

Плог, сказал себе Адамберг, закончив разговор. Теперь против Эммы Карно играет Ноле, а Ноле — не последний в своем деле. Если, конечно, он не испугается этого бродячего дракона. Адамберг не знал слова «принципал», однако уловил его смысл. Люди вообще используют в разговоре массу разных заковыристых словечек, думал Адамберг: уму непостижимо, когда и где они могли все это слышать и как ухитрились запомнить. Сам он, впрочем, выучил слово «кручема», а это тоже не всякий сумеет.

Он принял душ, положил пистолет и оба мобильника в изножье кровати и, не вытираясь, залез под тоненький красный пуховичок, который заставил его пожалеть о роскошной голубой перине в кручеме. Хлопнула соседская дверь, и в саду послышались шаги Лусио. Значит, сейчас уже больше половины первого, но меньше двух часов ночи. Если, конечно, Лусио вышел пописать, а не оборудовать новый тайник для пива. Его дочь Мария скоро обнаружит и этот тайник, но притворится, что обнаружила его два месяца спустя, и завершится очередная партия в их бесконечной игре. Думать о Лусио, о Шарм, о голубой перине — о чем угодно, лишь бы отвлечься, забыть про Кромса с его свирепой мордой и наглым разговором, с его неукротимой, слепой яростью. «Тихий парнишка, ангельский голос», — сказал Вейренк. У Адамберга сложилось другое впечатление. Правда, кое-что говорило в его пользу: платок, который явно подбросили, хайгетские ноги, для которых он был слишком молод, и шкафчик с обувью, доступный для всех жильцов дома. Вот только эта проклятая собачья шерсть все портит. Если Кромс стал мягким как воск в руках Паоле, из него можно было вылепить идеальную восковую фигуру убийцы. У каждого из этих двоих своя задача: один отправляется к Воделю, другой — на Хайгетское кладбище. Жуткая парочка: деспотичный психопат Паоле — и надломленный мальчишка, который не может смириться с тем, что у него нет отца. Ничейный сын, не бог весть чей сын, сын Адамберга. Сын или нет, но Адамбергу не хотелось и пальцем пошевелить ради этого парня.