Когда сержант Литума и капитан Сильва перешли на тот берег, в Кастилью, и добрались до домика Мабель, пот лил с обоих в три ручья. Солнце долбило немилосердно, не было ни облачка, ни ветерка, а по небу кружились стервятники. Всю дорогу от комиссариата Литума изводил себя вопросами. В каком состоянии обнаружат они смуглую красотку? Неужели эти пакостники плохо обращались с возлюбленной Фелисито Янаке? Ее избивали? Насиловали? Вполне возможно, учитывая ее упругие стати, — почему не воспользоваться, если они днем и ночью могли располагать девушкой по своему усмотрению?

Дверь им открыл сам Фелисито. Он был возбужден, сиял, не помнил себя от радости. С лица его сошла всегдашняя суровость, исчезла и трагикомическая маска последних дней.

Коммерсант широко улыбался, маленькие глазки довольно блестели. Казалось, он помолодел. Фелисито был без пиджака, в расстегнутой жилетке. Какой же он щупленький — грудь чуть ли не касается спины, да какой плюгавый — на взгляд Литумы, почти что карлик. Как только этот человечек, не склонный к бурному проявлению эмоций, увидел полицейских, он поступил совершенно неожиданным образом: раскинул руки и бросился обнимать капитана Сильву.

— Все случилось, как вы и говорили, капитан! — Фелисито восторженно лупил офицера по спине. — Ее отпустили, отпустили! Вы были правы, сеньор комиссар. Мне не хватает слов, чтобы выразить свою признательность. Я вернулся к жизни, и все благодаря вам. И вам тоже, сержант. Спасибо, огромное спасибо вам обоим!

Глаза его повлажнели от избытка чувств. Мабель принимает душ, она выйдет через секундочку. Фелисито усадил их в маленькой гостиной, под изображением Сердца Христова, перед столиком, на котором стоял вымпел с перуанским флагом и картонный язычок пламени. Вентилятор работал на полную мощность, пластмассовые цветочки колыхались от ветра. На все вопросы офицера коммерсант отвечал весело, размашисто кивая: да-да, с ней все в порядке, страху, конечно, натерпелась, но, по счастью, ее не били и, хвала Господу, не насиловали. Ее все время держали с повязкой на глазах, со связанными руками — что за бессердечные изуверы! Да Мабель им все сама обскажет, через секундочку она будет здесь. Фелисито поминутно вскидывал руки к потолку: «Если бы с ней что-то случилось, я никогда бы себе не простил. Бедняжечка! Весь этот крестный путь — и по моей вине. Я никогда не отличался религиозным пылом, однако теперь я пообещал Господу, что с этого дня буду ходить к мессе каждое воскресенье». «Да он от нее совсем без ума, втюрился окончательно», — подумал Литума. Определенно, он ее оттарабанит по первому разряду. Эта мысль напомнила сержанту, что сам он одинок и с женщиной не был уже бог весть сколько времени. Полицейский позавидовал дону Фелисито и сам на себя разозлился.

Мабель вышла к ним в халате с цветочками, в шлепанцах и в полотенце, обмотанном вокруг головы наподобие тюрбана. Такая Мабель — бледная, ненакрашенная, все еще с перепуганными глазами — показалась Литуме менее привлекательной, чем в тот день, когда она приходила в комиссариат для дачи показаний. Но сержанту все равно нравился ее вздернутый носик, ее тонкие лодыжки и изгиб стопы. Кожа на ногах у девушки была светлее, чем на руках и на плечах.

— Простите, что не могу вас ничем угостить. — Мабель жестом предложила гостям садиться. И даже попыталась пошутить: — Как вы понимаете, в последние дни мне было не до покупок, а в холодильнике не осталось даже кока-колы.

— Мы очень сожалеем о том, что с вами произошло. — Капитан Сильва отвесил церемонный поклон. — Господин Янаке сказал, что вам не причинили вреда. Это правда?

Лицо Мабель как-то странно исказилось: полуулыбка-полугримаса.

— Ну, после того как меня увезли, ничего такого не было. Меня, к счастью, не били и не насиловали. Но не могу сказать, что мне не причинили вреда. Мне никогда в жизни не было так страшно, господин полицейский. Я никогда не проводила столько ночей на полу, без матраса и подушки. К тому же — с повязкой на глазах и со связанными руками. Боюсь, мои кости будут болеть всю оставшуюся жизнь. Так разве это не вред? Но я, по крайней мере, жива, и это главное.

Голос у девушки дрожал, из глубины ее черных глаз то и дело накатывали волны страха, и ей приходилось сдерживать себя. «Мерзкие куриные задницы! — ругнулся про себя Литума. Сострадание к Мабель смешивалось с яростью. — За все заплатите, мать вашу».

— Нам крайне неловко беспокоить вас в эти минуты, когда вы нуждаетесь в отдыхе, — извинялся капитан Сильва, теребя в руках фуражку. — Но я надеюсь на ваше понимание. Мы ведь не можем терять времени, сеньора. Вы позволите задать несколько вопросиков? Дело не терпит отлагательств, иначе эти паршивцы растают как дым.

— Само собой, я вас прекрасно понимаю, — любезно согласилась Мабель, не скрывая, впрочем, своей досады. — Давайте спрашивайте.

Литуму растрогали проявления заботы, которыми Фелисито Янаке окружил свою подружку. Коммерсант ласково гладил ее по голове, точно капризную собачку, подбирал со лба выбившиеся прядки и прятал их под тюрбан из полотенца, отгонял назойливую мошкару. Фелисито смотрел на девушку с нежностью, не отводя взгляда. Держался за ее ладонь двумя руками.

— Вы видели их лица? — спросил капитан. — Сможете узнать, если снова увидите?

— Не думаю. — Мабель покачала головой, но в словах ее большой уверенности не было. — Я видела только одного, да и то мельком. Того, что стоял возле огненного дерева, вон того, с красными цветочками. Когда я возвращалась домой в тот вечер, я почти на него и не смотрела. Он, как помнится, стоял вполоборота, в темноте. Как раз когда он обернулся, чтобы со мной заговорить и я могла бы его рассмотреть, мне на голову накинули одеяло. Я начала задыхаться и больше ничего не видела до сегодняшнего утра, когда…

Девушка остановилась на середине фразы, лицо ее задрожало, и Литума понял, что она с трудом удерживается от рыданий. Мабель пыталась продолжать, но голоса не было. Фелисито взглядом умолял полицейских сжалиться над бедняжкой.

— Успокойтесь, не надо волноваться, — подбадривал ее капитан Сильва. — Вы, сеньора, очень храбрая женщина. Вы пережили страшные испытания, и они вас не сломили. А я прошу только о последнем, маленьком усилии, ну пожалуйста. Конечно, мы предпочли бы об этом не говорить, помочь вам похоронить неприятные воспоминания. Однако похитившие вас негодяи должны оказаться за решеткой, должны понести наказание за свои поступки. Вы — единственная, кто способен помочь нам до них добраться.

Мабель кивнула с печальной улыбкой на губах. Взяла себя в руки и продолжила рассказ. Литуме он показался связным и плавным повествованием, хотя время от времени на девушку снова накатывали волны страха, от которого она тряслась и прерывала свой рассказ. В такие моменты Мабель бледнела и зубы у нее начинали стучать. Неужели она заново переживала недавний кошмар, наполнялась животным страхом, который, наверное, не отступал ни днем ни ночью в течение целой недели, проведенной в лапах у мафиози? Но затем Мабель вновь возвращалась к прерванному рассказу, в который время от времени вторгался голос капитана («Откуда такие изысканные манеры?» — изумлялся Литума), просившего уточнить какую-нибудь подробность.

Похищение случилось семь дней назад, после концерта маристского хора в церкви Святого Франциска, — Мабель ходила вместе с подругой Флорой Диас, той, которая держит модный магазинчик на улице Хунин под названием «Модели от Флориты». Девушки подружились уже давно, они вместе выходили в кино, на ланч и за покупками. Вечерами по пятницам они отправлялись в церковь Святого Франциска (именно там когда-то была провозглашена независимость Пьюры), потому что там устраивают концерты, танцы, выступают хоры и профессиональные ансамбли. В ту пятницу хор маристов исполнял религиозные гимны — многие из них были на латыни, по крайней мере такое создавалось впечатление. Флора и Мабель быстро заскучали, поэтому и ушли, не дожидаясь окончания концерта. Они попрощались возле Подвесного моста, Мабель пошла домой пешком — оттуда ведь совсем недалеко. Во время этой прогулки девушка не заметила ничего необычного, ее не преследовали ни пешеходы, ни машины. Ничего такого. На улицах были только бродячие собаки да стайки малолетних сорванцов; люди угощались и болтали в креслах и качалках, которые выставили перед жилыми домами, барами, магазинчиками и ресторанами, — посетителей уже хватало; везде на полную мощность играло радио, эта музыкальная смесь оглушительно гудела. («А луна была?» — спросил капитан Сильва, и Мабель на мгновение растерялась: «Луна? Простите, этого я не помню».)

Зато Мабель вспомнила, что улочка перед ее домом оказалась безлюдна. Девушка разглядела только смутные очертания мужчины, прислонившегося к огненному дереву. Мабель сжимала в руке ключ; если бы незнакомец двинулся в ее сторону, она бы позвала на помощь, устроила переполох, бросилась бежать. Но ничего подозрительного Мабель не увидела. Вставила ключ в замочную скважину, проворачивать пришлось с усилием («Фелисито вам, должно быть, говорил: этот ключ всегда немножко заедает»); вот тогда-то Мабель и заметила, что к ней приближаются страшные тени. Она ничего не успела сказать. Ей накинули на голову одеяло, девушка почувствовала, что ее держат сразу несколько рук. («Сколько рук?» — «Четыре или шесть, я не знаю».) Ее понесли, рот заткнули кляпом. Все произошло как будто в одну секунду: случилось землетрясение, и она оказалась в самом эпицентре. Несмотря на весь ужас, Мабель пыталась отбиваться руками и ногами, пока не почувствовала, что ее запихнули в какую-то машину — может быть, грузовик или микроавтобус — и что несколько человек крепко держат ее руки, ноги и голову. Мабель услышала команду, которая до сих пор звучит у нее в ушах: «Молчи и лежи тихо, если жизнь дорога». К ее лицу прикоснулось что-то холодное — то ли нож, то ли рукоятка или ствол пистолета. Машина рванула с места, от тряски тело девушки колотилось об пол. Мабель свернулась на полу, затихла и подумала: «Я скоро умру». У нее даже не хватало сил, чтобы помолиться. Когда ей связывали руки и надевали на голову мешок, Мабель уже не кричала и не сопротивлялась. Лиц она не видела, потому что операцию проделали в темноте, — возможно, в этот момент машина ехала по тротуару. Фонари рядом не горели, на небе сгустились тучи, и без луны темнота была кромешная. Машина долго петляла — прошли часы или даже столетия, хотя, скорее всего, это были минуты. С повязкой на глазах, со связанными руками и с ужасом в сердце, Мабель утратила представление о времени. С этого момента она уже не знала, сколько дней прошло, вечер сейчас или утро, охраняют ее или она в комнате одна. Пол, на котором лежала Мабель, был очень жесткий. Иногда она чувствовала, как по ее ногам пробегают насекомые — может быть, тараканы, эти кошмарные твари, которых она ненавидит больше, чем пауков и мышей. Из грузовичка девушку вытащили под руки и заставили идти вслепую, спотыкаясь, потом войти в дом, где играла креольская музыка, и спуститься по ступенькам. Похитители бросили свою жертву на циновку и ушли. Дрожащая Мабель осталась лежать в темноте. Теперь она смогла помолиться. Она обращалась к Деве Марии, ко всем святым, которых помнила, к святой Росе Лимской и, конечно же, к Многострадальному Спасителю Айябакскому — молила о заступничестве. Чтобы они не позволили ей погибнуть, чтобы закончились ее муки.

За все шесть дней девушке ни разу не удалось поговорить с похитителями. Ее ни разу не выводили из комнаты. Света она тоже не видела, потому что повязку с глаз не снимали. В комнате стоял какой-то резервуар (наверно, ведро), в который девушке — тоже вслепую — разрешалось справлять нужду. Кто-то молча выносил ведро, а потом возвращал пустым. Дважды в день тот же человек или кто-то другой, тоже не говоря ни слова, приносил пленнице тарелку риса с овощами, суп, тепловатую колу и бутылку минералки. Чтобы Мабель могла поесть, с головы ее снимали мешок и освобождали руки, но повязку с глаз никогда не снимали. А если Мабель начинала просить, умолять, чтобы ей рассказали, что с ней собираются делать, из-за чего ее похитили, девушке всегда отвечал один и тот же властный окрик: «Тише! Ничего не спрашивай, коли жить охота!» Ей ни разу не дали принять душ или хотя бы умыться. Поэтому, как только Мабель оказалась на свободе, она сразу же закрылась в ванной и так долго терлась мочалкой, что даже расцарапала тело. Следующее, что она собирается сделать, — это запаковать всю одежду и даже туфельки, которые не снимала семь этих ужасных дней. Она передаст этот сверток нищим при церкви Сан-Хуан-де-Дьос.

А сегодня утром в ее комнату-тюрьму неожиданно вошли сразу несколько человек (судя по шагам). Все так же не произнося ни слова, ее подняли на ноги, заставили идти, подняться по ступенькам, потом снова засунули в машину (грузовик или микроавтобус, по-видимому тот самый, в котором ее похищали). Машина снова очень долго где-то петляла, так что девушку опять немилосердно колотило об пол, но вот наконец тряска прекратилась. Пленнице развязали руки и приказали: «Прежде чем снять повязку, сосчитай до ста. Если снимешь раньше, получишь пулю». Мабель повиновалась. Когда она сняла повязку, то обнаружила, что ее оставили на пустом пляже неподалеку от Ла-Легуа. Девушка больше часа добиралась до окраины Кастильи. Там ей удалось поймать такси, и вот теперь она дома.

Пока Мабель пересказывала свою одиссею, Литума слушал очень внимательно, но не упускал из виду и нежностей дона Фелисито. В этих знаках внимания было что-то детское, подростковое, ангельское: коммерсант гладил ладонью лоб своей любимой, смотрел на нее с благоговением верующего и все время приговаривал: «Бедняжечка, бедняжечка, любовь моя!» Литуму слегка коробило от таких проявлений любви: они казались ему чрезмерными, да и вообще смешными, учитывая возраст коммерсанта. «Он ведь лет на тридцать ее старше, — прикинул сержант. — Она ему в дочки годится. Старичок-то огнем так и пышет. Интересно, Мабелита — из пылких или из бесчувственных? Да уж наверняка из пылких».

— Я предложил ей на время уехать отсюда, — сказал полицейским дон Фелисито. — В Чиклайо, в Трухильо, в Лиму. Куда угодно. Пока это дело не завершится. Я не хочу, чтобы с ней еще что-нибудь стряслось. Что скажете, капитан, нравится вам эта идея?

Офицер пожал плечами.

— Не думаю, что, если она останется, с ней что-то случится, — рассуждал он. — Бандиты знают, что теперь девушка у нас под защитой; они не сумасшедшие, чтобы подступаться к ней вторично, — это очевидный риск. Сеньора, большое спасибо за ваши показания. Уверяю, они нам сильно помогут. Разрешите задать вам еще несколько вопросов?

— Она страшно устала, — возражал дон Фелисито. — Почему бы вам сейчас не оставить ее в покое, капитан? Расспросите ее завтра или послезавтра. Я хочу отвести ее к доктору, на целый день поместить в больницу, чтобы она прошла полный осмотр.

— Не беспокойся, старичок, я потом отдохну, — вмешалась Мабель. — Спрашивайте, о чем пожелаете, сеньор.

Десять минут спустя Литума уже думал, что его начальник перегибает палку. Фелисито Янаке был прав: бедняжка пережила кошмарное испытание, она думала, что погибнет, эти семь дней стали для нее крестной мукой. Так отчего же капитан требует, чтобы Мабель вспомнила такие незначительные, такие дурацкие детали, на которые он направляет свои вопросы? Этого Литума не понимал. Зачем капитану знать, слышала ли девушка во время своего заточения петушиное кукареканье, квохтанье кур, мяуканье или лай? Как могла Мабель по голосам вычислить количество похитителей, да еще распознать, все ли они пьюранцы, или кто-то из них говорил, как житель Лимы, как горец или выходец из сельвы? Мабель добросовестно пыталась ответить, потирала руки, колебалась, несколько раз путалась, иногда удивлялась — все это было нормально. «Этого, сеньор, я не помню; на это я не обратила внимания; ай, как жалко!» И она извинялась, пожимала плечами, снова потирала руки: «Какая же я дурочка, я должна была об этом подумать, постараться отметить и запомнить. Но, сеньор, я была совершенно ошарашена».

— Не волнуйтесь: вполне объяснимо, что вы потеряли голову, невозможно ведь было все запомнить, — ободрял девушку капитан Сильва. — Но все-таки сделайте, пожалуйста, последнее маленькое усилие. Все, что вы сейчас вспомните, принесет нам большущую пользу. Какие-то вопросы покажутся вам необязательными, однако порою от этих малозначительных глупостей тянется ниточка, ведущая прямо к нашей цели.

Самыми странными Литуме показались настойчивые просьбы вспомнить все обстоятельства и детали той ночи, когда Мабель была похищена. Да точно ли ни один из ваших соседей не сидел в этот час в кресле перед своим домом? И даже ни одна соседочка не высовывалась из окна, чтобы послушать серенаду или поболтать с ухажером? Мабель полагала, что никого не было… или все-таки… нет, в этой части улицы не было никого, когда она возвращалась после концерта. А вообще-то, может, кто-то и был, только она не заметила, не обратила внимания, вот дурочка. Литуме с капитаном было прекрасно известно, что похищение прошло без свидетелей, ведь они еще неделю назад допросили всех соседей. В ту ночь никто ничего не видел, никто не слышал необычного шума. Возможно, так оно и было или же, как сказал тогда капитан, никто не желал ввязываться в темную историю. «Все трясутся от страха перед мафией. Предпочитают ничего не видеть, ничего не знать, что за трусливый народец!»

В конце концов комиссар облегчил мучения девушки, задав самый простой вопрос:

— Как вы полагаете, сеньора, что бы сделали с вами похитители, если бы дон Фелисито не дал им понять, что заплатит выкуп?

Мабель широко распахнула глаза и вместо того, чтобы ответить офицеру, обернулась к своему любовнику:

— Они требовали у тебя выкуп? Ты мне этого не сказал, старичок.

— Нет, речь шла не о выкупе, — уточнил дон Фелисито, снова целуя ей руку. — Тебя похитили, чтобы принудить меня платить им дань за «Транспортес Нариуала». А отпустили потому, что я как будто бы согласился на их условия. Мне пришлось разместить в «Эль Тьемпо» объявление, в котором я благодарю за чудо Спасителя Айябакского. Это был для них условный сигнал. Вот почему они тебя отпустили.

Литума заметил, что Мабель побледнела. Девушка дрожала, зубы ее опять выбивали дробь.

— Ты хочешь сказать, что начнешь им отстегивать? — пролепетала она.

— Даже мертвый — не начну, любовь моя! — рявкнул дон Фелисито, энергично мотая головой и размахивая руками. — Ни за что на свете.

— Значит, меня убьют, — покорно шепнула Мабель. — И тебя тоже, старичок. Сеньор, что теперь с нами будет? Нас обоих убьют?

Мабель всхлипнула и закрыла лицо руками.

— Не плачь, любовь моя, не плачь, — утешал ее дон Фелисито, обнимая и поглаживая. — Клянусь, больше с тобой ничего плохого не случится. Никогда! Сердечко мое, это я обещаю, ты должна мне поверить. Лучше бы тебе совсем ненадолго уехать из этого города, как я и прошу, прислушайся к моим словам.

Капитан Сильва встал, Литума последовал его примеру. «Теперь мы будем постоянно вас охранять, — еще раз заверил комиссар на прощание. — Не тревожьтесь, сеньора». Ни Мабель, ни дон Фелисито не проводили их до дверей, оба остались в гостиной: она плакала, он ее утешал.

Снаружи полицейских ожидало палящее солнце и неизменное зрелище: оборванные ребятишки, пинающие мячик, тощие лающие собаки, на углах — кучи мусора, бродячие торговцы, ревущая пробка из легковушек, грузовиков, мотоциклов и велосипедов. Стервятники не только кружили в небе: две птицы спустились на землю и ковырялись в помоях.

— Что скажете, мой капитан?

Сильва достал пачку крепких сигарет, вытащил одну для сержанта, другую для себя, поджег обе сигареты от старой почерневшей зажигалки. Комиссар глубоко затянулся и выпустил дым колечками. Вид у него был очень довольный.

— Они облажались, Литума, — сообщил он, шутливо пихнув в бок своего подчиненного. — Эти подонки совершили свою первую ошибку, как я и ожидал. И вот они облажались! Пошли-ка в «Лошадник», я угощу тебя твоим любимым соком со льдом.

Комиссар расплылся в улыбке и потирал руки — так он вел себя, когда выигрывал партию в покер, в кости или шашки.

— Признание этой цыпочки для нас как золотой песок, — объявил он, снова затягиваясь и с наслаждением выпуская дым. — Надеюсь, Литума, ты заметил.

— Ничего особенного я не заметил, мой капитан, — растерянно ответил Литума. — Вы всерьез говорите или насмехаетесь надо мной? Ведь эта бедняжка даже их лиц не видела.

— Какой же ты бестолковый для полицейского, Литума, а психолог и вовсе никакой! — Капитан Сильва громогласно расхохотался, глядя на Литуму с победным видом. — Даже не знаю, как ты, черт подери, сумел в сержанты выбиться. А уж тем более — в мои подчиненные, ведь это дорогого стоит.

И капитан еще раз пробормотал себе под нос: «Золотой песок, да и только». Они как раз переходили Подвесной мост, и Литума увидел возле песчаного берега стайку купающихся мальчишек: они брызгались и дурачились вовсю. Точно так же веселился и он со своими двоюродными братьями — чертову тучу лет назад.

— Только не говори, что не заметил очевидного, Литума: в словах этой, прости господи, Мабель не было ни капли правды, — совершенно серьезно произнес капитан.

Он держал сигарету во рту, дым выпускал так, словно бросал вызов небесам; у него был голос и взгляд триумфатора.

— Она все время сама себе противоречила, ее сказочка была из самых дерьмовых. Она решила, что нам можно палец в рот засовывать. И в задницу, кстати, тоже. Как будто мы с тобой, Литума, — пара придурков в бегах.

От изумления сержант застыл на месте:

— И все-таки, вы это серьезно или дурака валяете, мой капитан?

— Не говори, что не заметил самого ясного и очевидного, Литума.

Сержант понял, что его начальник абсолютно серьезен и уверен в своей правоте. Сильва говорил взахлеб, глядя в небо, беспрестанно мигая от солнечного света, он был счастлив.

— Не говори, что не понял, что наша «Мабелита — задница помыта» никем не была похищена. Что она — сообщница шантажистов и взялась участвовать в этом фарсе с похищением, чтобы заставить присмиреть несчастного дона Фелисито; она определенно тоже в доле. Не говори, что ты не понял, Литума: благодаря проколу этих подонков дело без пяти минут закрыто. Скребисук теперь может спать спокойно, и хватит ему над нами измываться. Простынка уже застелена, нам остается только навалиться сверху и задвинуть им по самые гланды.

Капитан отшвырнул окурок в реку и принялся неудержимо хохотать, хлопая себя по бокам.

Литума снял фуражку и пригладил волосы.

— Или я гораздо тупее, чем кажусь, или вы — гений, мой капитан, — задумчиво произнес он. — Или, прошу прощения, вы окончательно свихнулись.

— Я гений, Литума, не сомневайся, и к тому же я великолепный психолог, — безапелляционно заверил капитан. — Если хочешь, вот тебе мой прогноз. В тот день, когда мы прищучим этих гадов — что случится совсем скоро, — я, как Бог свят, ухвачусь за задницу моей возлюбленной доньи Хосефиты и заставлю ее визжать ночь напролет. Будем жить, мать твою!