Когда дон Ригоберто проснулся, было еще темно, он услышал шум моря и подумал: «Ну вот наконец и настал этот день». Он почувствовал облегчение и даже возбуждение. Неужели это счастье? Лукреция мирно посапывала рядом с мужем. Она, наверное, страшно устала, вчера допоздна паковала чемоданы. Ригоберто долго слушал звуки моря — эту музыку в Барранко днем никогда не уловишь, только ночью и на рассвете, когда затихает уличный шум, — а потом поднялся с постели и, в туфлях и пижаме, прошел к себе в кабинет. На полке с поэзией отыскал книгу Луиса де Леона. В свете маленькой лампочки Ригоберто прочел стихотворение, посвященное слепому музыканту Франсиско де Салинасу. Он вспоминал эту оду вчера в полудреме, а потом стихи ему приснились. Ригоберто читал эти строки много раз, и теперь, медленно перечтя, слегка шевеля губами, он еще раз подтвердил правильность своей оценки: это лучший из известных ему памятников музыке, стихотворение, которое не только объясняло ее необъяснимую сущность, но и само было музыкой — звучащим произведением с мыслями и метафорами, тонкой аллегорией, созданной верующим человеком, которая овевает читателя невыразимым ощущением, открывает высшую, запредельную тайну, что живет в каком-то сокрытом уголке человеческого существа и соприкасается с разумом только через абсолютную гармонию прекрасной симфонии, искрометного стихотворения, великой оперы, потрясающей художественной выставки. Это ощущение для Фрая Луиса, человека веры, смешивалось с благодатью и мистическим экстазом. А как же звучала музыка слепого органиста, которую Фрай Луис так ярко превозносил? Ригоберто никогда ее не слышал. Ага, теперь у него появилась задача на время пребывания в Мадриде: отыскать диск с произведениями Франсиско де Салинаса. Какой-нибудь исполнитель старинной музыки — например, Жорди Саваль — наверняка включил в свою коллекцию диск из произведений композитора, вдохновившего поэта на подобное чудо.
Прикрыв глаза, Ригоберто подумал, что всего через несколько часов они с Лукрецией и Фончито уже будут нестись по небу, оставляя позади тяжелые лимские тучи; начнется путешествие в Европу, которое они так долго откладывали. Наконец-то! Там в самом разгаре осень. Ригоберто представил себе золоченые деревья и улицы с брусчаткой, усыпанной листьями, которые уже успел сорвать холод. Все это казалось несбыточной мечтой. Целый месяц: неделя в Мадриде, другая в Париже, третья в Лондоне и последняя, которую они поделят между Флоренцией и Римом. Ригоберто распланировал эти дни так, чтобы их не испортила усталость, стараясь по мере сил избегать непредвиденных случайностей, которые способны поломать весь ход путешествия. Билеты на авиарейсы, на концерты, оперы и выставки куплены, отели и пансионы заранее оплачены. Нога Фончито впервые ступит на континент Артюра Рембо, прикоснется к Европе аих anciens parapets. В этом путешествии дополнительной радостью будет показать сыну Прадо, Лувр, Национальную галерею, галерею Уффици, собор Святого Петра, Сикстинскую капеллу. Быть может, среди всего этого великолепия Фончито позабудет о кошмаре последних месяцев и о призрачных явлениях Эдильберто Торреса, инкуба и суккуба (кстати, какая между ними разница?), отравлявшего жизнь Ригоберто с Лукрецией? Хочется надеяться. Эта поездка станет для них очистительной купелью: семья перелистает худшую страницу в своей истории. Все трое вернутся в Лиму помолодевшими, возрожденными к новой жизни.
Ригоберто вспомнил последний разговор с Фончито, который состоялся в его кабинете два дня назад. Мальчик задал тогда бестактный вопрос:
— Папа, если тебе так нравится Европа, если ты грезишь о ней во сне и наяву, так почему же ты провел всю жизнь в Лиме?
Вопрос застал Ригоберто врасплох, он не сразу нашелся с ответом. Отец чувствовал какую-то вину перед сыном, вот только не знал, в чем именно он виноват.
— Ну в общем, я думаю, что если бы переехал жить туда, то никогда не смог бы насладиться прелестью старого континента, — попытался вывернуться Ригоберто. — Я бы настолько свыкся с этой красотой, что просто перестал бы ее замечать, как и происходит с миллионами европейцев. Да мне и правда никогда не приходило в голову эмигрировать, я всегда полагал, что должен жить здесь. Примириться со своим жребием, если хочешь.
— Все книги, которые ты читаешь, написаны европейцами, — не отступался Фончито. — Наверняка то же относится и к музыкальным дискам, картинам и гравюрам. Все это создано итальянцами, англичанами, французами, немцами и реже — североамериканцами. А в самом Перу тебе хоть что-нибудь нравится, папа?
Дон Ригоберто собирался возразить, объявить, что здесь много интересного, однако предпочел усмехнуться и ответить с преувеличенной иронией.
— Только три вещи, Фончито, — произнес он с напыщенностью просвещенного скептика. — Картины Фернандо де Шишло. Французские стихи Се́сара Моро. И естественно, креветки из Махеса.
— Папа, с тобой просто невозможно говорить серьезно! — обиженно воскликнул Фончито. — Мне кажется, ты перевел мой вопрос в шутку, потому что не осмеливаешься сказать мне правду.
«А мальчишка-то стал шустрее белки, ему нравится заводить отца в тупик, — подумал Ригоберто. — Это что же, и я в детстве был таким?» Этого отец уже не помнил.
Ригоберто проверил документы, в последний раз осмотрел свой дорожный чемоданчик, чтобы убедиться, что все на месте. А вскоре уже рассвело, и он услышал доносящийся из кухни шум. «Что, уже готовят завтрак?» Возвращаясь в спальню, Ригоберто увидел в коридоре три чемодана, упакованные Лукрецией и снабженные карточками с адресом владельцев. Он прошел в ванную, побрился и принял душ. Когда он вышел, Лукреция была уже на ногах и будила Фончито. Хустиниана объявила, что завтрак дожидается путешественников в столовой.
— Не могу поверить, что этот день наконец-то наступил, — признался Ригоберто жене, с удовольствием поглощая апельсиновый сок, кофе с молоком и тост с маслом и мармеладом. — За все эти месяцы я пришел к мысли, что мы на долгие годы останемся пленниками этой судейской паутины, которой нас опутали гиены, и никогда уже не попадем в Европу.
— Если я тебе скажу, что́ для меня самое любопытное в нашем путешествии, ты будешь смеяться, — ответила Лукреция, завтрак которой состоял только из чашки чая. — Ты уже догадался? Это приглашение от Армиды. Как будет выглядеть этот ужин? Кого она пригласит? До сих пор не могу поверить, что бывшая служанка Исмаэля даст в нашу честь банкет в своей римской усадьбе. Я прямо-таки умираю от любопытства, Ригоберто. Как она живет, как устраивает приемы, кто у нее в друзьях? И научилась ли она объясняться по-итальянски? Наверное, у нее там настоящий особняк?
— Ну разумеется, — несколько разочарованно согласился Ригоберто. — У Армиды достаточно денег, чтобы жить по-королевски. Надеюсь, ей достанет также вкуса и хорошего тона наилучшим образом распорядиться полученным состоянием. В конце концов, почему бы и нет? Армида доказала, что в ней жизни больше, чем во всех нас, вместе взятых. Она добилась своего и проживает теперь в Италии, унаследовав все состояние Исмаэля. А близнецы были разгромлены по всем фронтам. Я, право же, рад за нее.
— Не пересмешничай и не говори плохого про Армиду. — Лукреция поднесла палец к губам. — Она совсем не такая и никогда не была такой, как про нее трезвонят.
— Ну конечно, я знаю, что ваш разговор в Пьюре тебя полностью убедил, — улыбнулся Ригоберто. — А если она тебе все наврала, Лукреция?
— Она рассказала мне правду, — заявила его супруга не терпящим возражений тоном. — Я готова обе руки положить в огонь за то, что она рассказала мне все как было, ничего не прибавив, ни о чем не умолчав. У меня на этот счет безошибочный нюх.
— Я тебе просто не верю. Правда ли все было так?
— Правда, — смущенно опустила глаза Армида. — Он никогда на меня так не смотрел, за все время не отпустил ни одного комплимента. Даже тех любезностей, которые хозяева просто так говорят своим служанкам. Всем святым вам клянусь, сеньора Лукреция!
— Сколько раз я должна повторять, чтобы услышать от тебя «ты», Армида? — пожурила ее Лукреция. — Мне трудно поверить твоим словам. Ты действительно никогда прежде не замечала, что хоть немного нравишься Исмаэлю?
— Всем святым вам клянусь! — Армида поцеловала сложенные крестиком пальцы. — Никогда и никогда, и пусть Господь предаст меня вечной муке, если я лгу. Никогда. Никогда. Вот почему я чуть не упала в обморок от его слов. Ну что вы такое говорите? Вы что, с ума спятили, дон Исмаэль? Или это я схожу с ума? Да что же такое происходит?
— Ни ты, ни я не сошли с ума, — с улыбкой ответил сеньор Каррера, обращаясь к ней с неожиданной любезностью, но так и не сделав шагу навстречу. — Ты прекрасно слышала, что я сказал. И повторяю снова: хочешь стать моей женой? Я говорю абсолютно серьезно. Я уже слишком стар для ухаживаний, для этих старомодных влюбленностей. Я предлагаю тебе нежность и уважение. И убежден, что потом придет и любовь. Моя к тебе и твоя — ко мне.
— Он сказал, что чувствует себя одиноким, что я кажусь ему доброй и знаю его привычки: что ему нравится, что не нравится, и к тому же он уверен, что я смогу оказать ему нужный уход. У меня голова закружилась, сеньора Лукреция. Я не могла поверить своим ушам. Но как я вам рассказываю, так все оно и было. Неожиданно и без обиняков, вдруг да и сразу. Вот она, вся правда, клянусь вам.
— Я прямо-таки поражена, Армида. — Лукреция с изумлением взирала на вдову дона Исмаэля. — Однако, в конце концов, почему бы и нет? Исмаэль сказал тебе сущую правду. Он чувствовал себя одиноким, нуждался в близком человеке, а ты знала его лучше, чем кто-либо другой. И ты вот так сразу и согласилась?
— Мне не нужен немедленный ответ, Армида, — прибавил сеньор Исмаэль, так и не подойдя ближе, не пытаясь взять за руку или приобнять. — Подумай. Я настроен вполне серьезно. Мы поженимся, а на медовый месяц уедем в Европу. Я постараюсь, чтобы ты была счастлива. Обдумай, пожалуйста, мое предложение.
— А у меня, сеньорита Лукреция, ухажер имелся. Панчито, хороший парень. Работал в муниципалитете Линсе, в канцелярии. Мне пришлось с ним порвать. Честно говоря, я долго не раздумывала. Мне казалось, я попала в сказку о Золушке. Но я до самых последних дней сомневалась в серьезности намерений сеньора Карреры. Но он говорил абсолютно серьезно, вы ведь знаете, что было потом.
— Мне очень неловко задавать тебе этот вопрос, Армида. — Лукреция понизила голос. — Но я не могу сдержаться, меня снедает любопытство. Ты хочешь сказать, что до свадьбы между вами ничего не было?
Армида рассмеялась, прикрыв рот ладонью.
— После того как я приняла его предложение — было, — призналась она, покраснев. — Конечно было. Сеньор Исмаэль, несмотря на возраст, до сих пор оставался мужчиной в полном смысле этого слова.
Лукреция тоже рассмеялась:
— Подробностей мне не нужно, Армида. — Она обняла вдову. — Какие же потешные вещи происходят на свете! Мне, конечно, очень жаль, что Исмаэль умер.
— Мне до сих пор не верится, что гиены лишились своих клыков, — сказал Ригоберто. — Что они окончательно присмирели.
— Я тоже не верю: они не поднимают скандала, потому что готовят какую-нибудь новую пакость, — согласилась Лукреция. — Доктор Арнильяс тебе объяснил суть их договора с Армидой?
Ригоберто покачал головой.
— Да я и не спрашивал, — пожал он плечами. — Но сейчас они определенно присмирели. В ином случае они не отказались бы ото всех своих исков. Армида наверняка выплатила солидную сумму, чтобы их приручить. А может быть, и нет. Возможно, эта пара недоумков наконец убедилась, что если они и дальше будут лезть на рожон, то до старости не увидят ни единого сентаво из наследства Исмаэля. Честно говоря, меня это совершенно не интересует. Я вообще не хочу говорить об этих стервецах весь месяц, Лукреция. Пускай в эти четыре недели все будет чисто, красиво, мило и только будоражит воображение. Гиенам здесь совсем не место.
— Обещаю больше о них не упоминать, — рассмеялась Лукреция. — Вот только один последний вопросик. Ты знаешь, что с ними сейчас?
— Наверняка отправились в Майами спускать на вечеринках полученные от Армиды денежки, куда же еще? Ах да, вообще-то, они и в Штаты поехать не могут, потому что Мики кого-то там сбил на дороге, а потом сбежал из-под следствия. Получается, что близнецы исчезли, испарились, да их никогда и не было. Привет, Фончито!
Мальчик был уже готов к путешествию, даже пальто надел.
— Боже мой, какой элегантный! — Донья Лукреция приветствовала пасынка поцелуем. — Твой завтрак на столе. А я вас оставляю: время уже позднее, и мне нужно поторопиться, если ты хочешь, чтобы мы вышли ровно в девять.
— Не терпится отправиться в путешествие? — спросил отец, когда они остались вдвоем.
— Еще как, папа! С тех пор как я себя помню, ты столько рассказывал о Европе, что я уже много лет о ней мечтаю.
— Это будет увлекательно, вот увидишь. Я распланировал поездку очень тщательно, чтобы ты увидел лучшее, что есть в старой Европе, и обошел стороной все ее безобразия. В какой-то степени это путешествие станет моим шедевром. Тем, который я не сочинил, не нарисовал и не написал, Фончито. Но для тебя он станет реальностью.
— Начинать никогда не поздно, папа, — ответил мальчик. — У тебя впереди куча времени, и ты можешь посвятить его тому, что тебе по-настоящему нравится. Ты теперь на пенсии и волен делать все, что тебе заблагорассудится.
Фончито снова поставил отца в неловкое положение, и Ригоберто не придумал достойного ответа. Просто встал из-за стола, объяснив, что ему нужно в последний раз проверить свой дорожный багаж.
Нарсисо позвонил в дверь ровно в девять утра, как его и просил дон Ригоберто. Микроавтобус, за рулем которого он восседал, «тойота» последней модели, отливал цветом морской волны, бывший шофер Исмаэля Карреры подвесил на зеркало заднего вида иконку блаженной Мельчориты. Разумеется, донью Лукрецию пришлось ожидать довольно долго. Ее прощание с Хустинианой вылилось в нескончаемые объятия и поцелуи; Ригоберто с возмущением отметил, что женщины целуют друг друга в губы. Однако Фончито с Нарсисо не обратили на это никакого внимания. Когда машина проскочила вниз по спуску Арменда́рис и по Коста-Верде устремилась к аэропорту, дон Ригоберто спросил Нарсисо, как ему нравится новая работа в страховой компании.
— Да все прекрасно. — Шофер улыбнулся от уха до уха, обнажив белые ряды зубов. — Я думал, рекомендация сеньоры Армиды будет для новых хозяев как пустой звук, да вот и ошибся. Представьте себе, меня принял сам управляющий. Итальянец, весь такой надушенный. А мне-то как тяжко было видеть, что он занял кабинет, который прежде принадлежал вам, дон Ригоберто!
— Ну лучше уж итальянец, чем Мики или Эскобита, как ты полагаешь? — хохотнул Ригоберто.
— Да это уж точно. Вернее некуда!
— И какая же у тебя должность, Нарсисо? Водитель управляющего?
— В основном так. А ежели он в моих услугах не нуждается, я вожу туда-сюда людей со всей конторы — я имею в виду важных шишек. — Было заметно, как Нарсисо доволен и уверен в себе. — А иногда управляющий отправляет меня на таможню, на почту или в банки. Вкалывать приходится будь здоров, однако жаловаться не стану — они и платят хорошо. А благодаря сеньоре Армиде я теперь обзавелся и собственным фургончиком — никогда бы не подумал, что заполучу такую машину.
— Это был красивый жест, Нарсисо, — подтвердила донья Лукреция. — Твой автомобиль смотрится просто шикарно.
— У Армиды всегда было золотое сердце, — согласился негр. — Я хотел сказать, у сеньоры Армиды.
— Это самое малое, что она могла для тебя сделать, — сказал дон Ригоберто. — Ты повел себя как настоящий мужчина и с нею, и с Исмаэлем. Ты не только согласился выступить свидетелем на их свадьбе, сознавая, насколько это опасно. Но главное, ты не дал себя запугать или подкупить тем двум гиенам. И очень правильно, что Армида сделала тебе подарок.
— Этот автобус не подарок, а настоящий дар, дон Нарсисо.
В аэропорту Хорхе Чавес было не протолкнуться, очередь к стойке регистрации компании «Иберия» выстроилась длиннющая. Однако Ригоберто не терял спокойствия. В последние месяцы он так настрадался от беготни по судебным и полицейским инстанциям, от задержки пенсии и от головоломок, которые преподносил ему Фончито со своим Эдильберто Торресом, что теперь его совершенно не волновала очередь на четверть часа, на полчаса, или сколько там придется ждать, если все это осталось позади и завтра в полдень он с женой и сыном будет уже в Мадриде. Поддавшись внезапному импульсу, он приобнял Лукрецию и Фончито за плечи и восторженно объявил:
— Завтра мы будем ужинать в самом уютном ресторане Мадрида «Каса Лусио»! Тамошний хамон и яичница с картошкой не имеют себе равных!
— Яичница с картошкой — что за лакомство, папа? — рассмеялся Фончито.
— Ты можешь смеяться сколько угодно, сынок, однако уверяю тебя: в «Каса Лусио» это простое блюдо превратили в настоящее произведение искусства, в такое яство, что пальчики оближешь.
И в этот самый момент Ригоберто увидел в нескольких метрах от себя комичную парочку, которая показалась ему знакомой. Более асимметричных, странных спутников трудно было и представить. Она — очень грузная большая женщина с обвислыми щеками, в мешковатом одеянии землистого цвета, ниспадавшем до щиколоток, а поверх него — в плотной болотно-зеленой кофте. Однако самым абсурдным элементом этого наряда выглядела кургузая шляпка с вуалью, придававшая женщине и вовсе карикатурный облик. А вот мужчина, наоборот, был низенький и щуплый, как будто запакованный в очень тесный светло-серый костюм и франтоватый жилет небесно-голубого цвета. На голове у этого человечка тоже была шляпа, низко надвинутая на лоб. Эти двое выглядели как провинциалы, казались растерянными, заблудившимися в толчее аэропорта, оглядывались по сторонам пытливо и недоверчиво. Странная парочка как будто сбежала с какой-нибудь экспрессионистской картины, которые в Берлине двадцатых годов Отто Дикс и Георг Гросс заполняли чудными существами с искаженными пропорциями.
— Ага, вот и ты заметил, — воскликнула Лукреция, указывая на провинциальную чету. — По-моему, они тоже летят в Испанию. И бизнес-классом, представь себе!
— Мне кажется, я их знаю, вот только не понимаю откуда. Кто это? — спросил Ригоберто.
— Но, дорогой, это ведь те двое из Пьюры, как же ты не помнишь?
— Ну конечно, сестра и зять Армиды, — сообразил дон Ригоберто. — Ты права, они тоже собрались в Испанию. Вот так совпадение.
Ригоберто ощутил странную, необъяснимую тревогу, как будто путешествие в одном самолете с этой пьюранской четой чем-то угрожало его тщательно спланированной европейской программе. «Ну что за глупости, — подумал Ригоберто. — Это уже мания преследования». Как может эта живописная парочка испортить им поездку? Дон Ригоберто наблюдал, как супруги возятся с документами у стойки компании «Иберия» и взвешивают багаж — здоровенный чемодан, перетянутый толстыми ремнями. Вид у них был потерянный и перепуганный, как будто они впервые в жизни собираются сесть в самолет. Но вот они наконец-то поняли разъяснения стюардессы и двинулись в сторону таможни, держа друг дружку под руку, точно чтобы обезопасить себя от любых неожиданностей. Что же понадобилось в Европе Фелисито Янаке и его жене Хертрудис? Наверно, они решили позабыть о том пьюранском скандале с похищениями, адюльтерами и шлюхами. Вероятно, они купили тур по Европе, потратив на него сбережения всей своей жизни. И это не имело для Ригоберто ни малейшего значения. В последние месяцы он сделался слишком подозрительным и уязвимым, почти что превратился в параноика. Ведь для этой парочки он — вне досягаемости, они никак не могут испортить его чудесные каникулы.
— Послушай, не знаю почему, но у меня иголка в сердце от встречи с этими пьюранцами, Ригоберто, — услышал он голос Лукреции, и по спине его тут же пробежали мурашки. В голосе жены звучала тревога.
— Иголка в сердце? Что за страхи, Лукреция, тут нет причин для беспокойства, — притворился он. — Это путешествие будет даже лучше, чем наш медовый месяц, обещаю.
Предъявив билеты и сдав багаж, семья поднялась на второй этаж аэропорта. Там выстроилась еще одна длинная очередь — на паспортный контроль. И все-таки, когда они наконец попали в зал вылета, у них оставалось еще много времени. Донья Лукреция решила пройтись по магазинам «Duty Free», Фончито вызвался ее сопровождать. А Ригоберто, ненавидевший походы за покупками, сказал, что подождет в кафе. Он купил журнал «Economist», вошел в маленький ресторанчик, но обнаружил, что все столики заняты. Ригоберто уже собирался сесть в зале ожидания, когда увидел сеньора Янаке и его жену. Они сидели очень серьезно и тихо, перед ними на столике стояла вода с газом и большое блюдо с печеньем. Поддавшись невольному порыву, Ригоберто подошел к супругам.
— Не уверен, помните ли вы меня. Я был в вашем пьюранском доме несколько месяцев тому назад. Какой сюрприз: встретиться здесь! — сказал он, протягивая руку.
Пьюранцы сначала с удивлением, а потом и с улыбками на лицах подскочили со стульев и горячо ответили на приветствие.
— Такая встреча, дон Ригоберто, — поистине неожиданность. Как же нам не помнить о нашем тайном сообществе!
— Присаживайтесь, дон, — пригласила сеньора Хертрудис. — Мы вам очень рады.
— Спасибо, с удовольствием. Моя жена и сын решили пройтись по магазинам. Мы летим в Мадрид.
— В Мадрид? — Фелисито Янаке выпучил глаза. — Да и мы направляемся туда же, снова совпадение.
— Что вам заказать, сеньор? — с необычайной предупредительностью спросила сеньора Хертрудис.
Она, казалось, сильно переменилась, сделалась более общительной и любезной и даже улыбалась. Ригоберто помнил, какой эта женщина была в Пьюре: мрачной, не способной произнести ни слова.
— Эспрессо, — кивнул официанту Ригоберто. — Так, значит, вы летите в Мадрид. Выходит, мы с вами отправимся вместе.
Они сидели втроем, улыбались и обсуждали предстоящий перелет: подадут ли самолет вовремя или задержат посадку? И сеньора Хертрудис, от которой Ригоберто определенно не слышал в Пьюре ни слова, теперь трещала без умолку. Пускай только этот самолет не раскачивается в небе, как тот, который вчера доставлял их в столицу из Пьюры. Он выделывал в небе такие пируэты, что у Хертрудис слезы выступили на глазах: она была уверена, что случится катастрофа. А еще она надеется, что компания «Иберия» не потеряет их чемодан, потому что если «Иберия» потеряет их чемодан, то во что же им одеваться в Мадриде, где они собираются провести три дня и три ночи и где сейчас, кажется, очень холодно.
— Осень — лучшее время года для всей Европы, — успокоил ее Ригоберто. — И самое красивое, уверяю вас. Холода нет, только приятная прохлада. А в Мадриде вы будете проездом?
— На самом деле мы собираемся в Рим, — ответил Фелисито Янаке. — Однако Армида настояла, чтобы мы провели несколько дней в Мадриде и познакомились с этим чудесным городом.
— Сестра хотела, чтобы мы еще в Андалусию выбрались, — добавила Хертрудис. — Но это значило бы задержаться слишком надолго, а у Фелисито в Пьюре так много работы в конторе с его автобусами и грузовиками. Он взялся там все переделать на новый лад.
— «Транспортес Нариуала» сейчас на подъеме, хотя головной боли от этого не меньше, — с улыбкой объяснил сеньор Янаке. — Я оставил себе на подмену моего сына Тибурсио. Он хорошо знает компанию, с юности в ней работает. И я уверен, он справится. Но, вы же понимаете, всем руководить может только один человек, потому что иначе система начинает давать сбои.
— В это путешествие нас пригласила Армида. — В голосе Хертрудис слышалась гордость. — Она платит за все, вот какая щедрая! За билеты, за отели — за все. А в Риме мы будем жить в ее доме.
— Она проявила такую доброту, что мы никак не могли ей отказать, — пояснил сеньор Янаке. — Представьте, во что ей обошелся этот жест. Целое состояние! Армида говорит, что очень нам благодарна за то, что мы ее приютили. Как будто она хоть в чем-то нас стеснила. Для нас это была скорее большая честь.
— Что ж, в те дни вы обошлись с Армидой весьма достойно, — заметил дон Ригоберто. — Вы дали ей свою нежность и поддержку; ей тогда было важно очутиться среди родных. Теперь Армида прочно встала на ноги и, пригласив вас, поступила совершенно правильно. Вот увидите, Рим вас очарует.
Сеньора Хертрудис вышла в туалетную комнату. Фелисито Янаке кивнул вслед жене и, понизив голос, признался дону Ригоберто:
— Моей жене страшно хочется увидеть папу. Это мечта всей ее жизни, ведь Хертрудис очень религиозна. Армида обещала отвести ее на площадь Святого Петра в час, когда папа выходит на балкон. А еще Армида постарается устроить так, чтобы Хертрудис включили в число паломников, которым святой отец в определенные дни дает аудиенцию. Увидеть папу и побывать в Ватикане — это будет главная радость всей ее жизни. Знаете, после нашей свадьбы Хертрудис сделалась ревностной католичкой. Прежде она такой не была. Вот почему я решился принять приглашение Армиды. Ради нее. Она всегда была мне хорошей женой. В трудные времена проявляла великую жертвенность. Если бы не Хертрудис, я не отправился бы в это путешествие. Знаете, это будет мой первый отпуск за всю жизнь. Мне как-то непривычно сидеть без дела. Потому что мне по-настоящему нравится работать.
И неожиданно, без всякого перехода, Фелисито Янаке принялся рассказывать дону Ригоберто о своем отце. Батрак из Япатеры, нищий чулуканец без образования и ботинок, брошенный своей женой, который, ломая хребет, вырастил Фелисито, заставил его учиться и осваивать профессию, чтобы сын выбился в люди. Прямее этого человека не было на всем белом свете.
— Да, вам действительно повезло с отцом, — сказал дон Ригоберто, поднимаясь из-за стола. — Вы определенно не пожалеете об этом путешествии. Мадрид, Рим — это очень интересные города, сами убедитесь.
— Да-да, всего вам самого наилучшего, — ответил Фелисито, тоже вставая. — И передавайте привет супруге.
Однако дону Ригоберто показалось, что пьюранец не ждет ничего интересного от этой поездки, что отлучка с работы и вправду жертва с его стороны. Ригоберто спросил, разрешились ли его проблемы, и тотчас пожалел о своем вопросе, увидев на лице маленького человечка облачко озабоченности — или печали.
— По счастью, все уже позади, — тихо сказал Фелисито. — Надеюсь, наше путешествие по крайней мере поможет пьюранцам забыть обо мне. Вы и представить себе не можете, что значит сделаться знаменитостью, попасть в газеты и на телевидение, превратиться в мишень для уличных прохожих.
— Уж в этом я вас понимаю. — Дон Ригоберто похлопал коммерсанта по плечу. Затем подозвал официанта и, невзирая на протесты Фелисито, расплатился за троих. — Ну что ж, увидимся в самолете. Я вижу, меня уже ищут жена и сын. До скорого.
Посадку на мадридский рейс еще не объявили. Ригоберто рассказал Лукреции и Фончито, что чета Янаке летит в Европу по приглашению Армиды. Лукреция была растрогана щедростью вдовы Исмаэля:
— В наши времена подобного уже не встретишь. Я подойду к ним в самолете. Эти люди на несколько дней приютили Армиду в своем домике, никак не ожидая, что за свое доброе дело выиграют главный приз в лотерее.
В «Duty Free» Лукреция купила несколько цепочек из перуанского золота, чтобы раздаривать как сувениры симпатичным людям, которые встретятся им в пути, а Фончито — DVD Джастина Бибера, канадского певца, который теперь сводил с ума молодежь по всему миру, — мальчик намеревался смотреть его на своем компьютере во время полета. Ригоберто принялся листать «Economist», но вовремя вспомнил, что лучше бы держать под рукой книгу, которую он подобрал для чтения во время путешествия. Он открыл чемодан и достал старинный томик, купленный когда-то на лотке у букиниста на берегу Сены: то был «Сатурн», эссе Андре Мальро о Гойе. У Ригоберто сформировалась многолетняя привычка тщательно отбирать книгу, которую он будет перечитывать в самолете. Опытным путем было доказано, что во время полета он не может читать что попало. Это должно быть чтение захватывающее, требующее предельной концентрации внимания, так чтобы полностью заглушить ту бессознательную тревогу, которая давала знать о себе при каждом его перелете, позволить забыть, что ты находишься на высоте десяти тысяч метров (десяти километров) над землей, передвигаешься со скоростью 900 или 1000 километров в час при температуре -50 или -60 градусов. И это был не то чтобы страх — куда более мощное ощущение: уверенность, что в конце концов это может произойти в любой момент — тело его утратит целостность в долю секунды и, быть может, ему откроется великая тайна, знание о том, что ждет по ту сторону смерти (если там хоть что-нибудь ждет), — каковую возможность Ригоберто со своим застарелым агностицизмом, лишь чуть-чуть смягченным годами, скорее, был склонен отвергнуть. Однако некоторым книгам удавалось заглушить это зловещее ощущение — книгам, которые до такой степени погружали его в чтение, что Ригоберто забывал обо всем вокруг. Так случалось, когда он читал детектив Дэшила Хэммета, эссе Итало Кальвино «Шесть заметок на следующее тысячелетие», «Дунай» Кладио Магриса или перечитывал «Поворот винта» Генри Джеймса. На этот раз дон Ригоберто выбрал эссе Мальро, потому что помнил, какие чувства охватили его при первом прочтении, как страстно захотелось ему вживую, а не на репродукциях увидеть фрески из «Дома глухого», «Бедствия войны» и «Капричос». Всякий раз, когда Ригоберто приходил в мадридский Прадо, он надолго задерживался в залах, отведенных Гойе. Эссе Мальро станет хорошим вступлением к долгожданной встрече.
Великолепно, эта тягостная история наконец-то закончилась! Дон Ригоберто был настроен решительно: ничто не должно испортить эти четыре недели. Все будет мило, благостно и прекрасно. Не видеть никого и ничего, что может раздражать, отвлекать или портить красоту; организовать все перемещения таким образом, чтобы целый месяц жить с ощущением, что счастье возможно, чтобы этому способствовало все, что он будет делать, слышать, видеть и обонять (обеспечить последнее, конечно, сложнее всего).
Ригоберто настолько погрузился в этот блаженный сон, что Лукреции пришлось подпихнуть его локтем: посадка уже началась. Они издали увидели, как дон Фелисито и донья Хертрудис первыми подходят к стойке бизнес-класса. Очередь в экономкласс, разумеется, была гораздо длиннее, из чего следовало, что самолет будет набит пассажирами под завязку. Однако Ригоберто и сейчас ни о чем не беспокоился: он забронировал через турагентство три места в десятом ряду, за аварийным выходом, где можно беспрепятственно вытянуть ноги, что позволяло легче переносить неудобство долгого перелета.
Войдя в салон, Лукреция поздоровалась за руку с четой пьюранцев; дон Фелисито и донья Хертрудис ответили ей очень приветливо. Ригоберто с семьей заняли три отведенных для них места за аварийным выходом, со свободным пространством впереди. Глава семейства уселся у окна, Лукреция ближе к проходу, а Фончито между ними.
Дон Ригоберто глубоко вздохнул. Он, не вникая, прослушал предполетную инструкцию проводницы. Когда самолет начал разгоняться по взлетной полосе, Ригоберто зарылся в журнал «Economist», в передовицу, в которой обсуждался вопрос, переживет ли евро сотрясающий Европу кризис и переживет ли Европейский союз отмену евро. Под рев четырех моторов самолет рванул вперед, с каждой секундой наращивая скорость, и Ригоберто почувствовал, как ладошка Фончито вцепилась в его локоть. Отец перестал читать и обернулся к сыну: мальчик смотрел оторопело, лицо его как будто застыло.
— Не бойся, сынок, — улыбнулся Ригоберто, но тут же замолчал, потому что Фончито замотал головой, словно говоря: «Не то, дело не в этом».
Самолет уже оторвался от земли, но мальчик по-прежнему сжимал руку Ригоберто, так что отцу уже было больно.
— Что происходит, Фончито? — спросил он, встревоженно посмотрев на Лукрецию, но в шуме моторов его жена ничего не расслышала. Она закрыла глаза — то ли дремлет, то ли молится.
Фончито пытался что-то сказать, но только беззвучно шевелил губами. Мальчик сильно побледнел.
И тогда дону Ригоберто стало так жутко, что он наклонился к самому уху Фончито и прошептал:
— Мы же не позволим Эдильберто Торресу изговнять наше путешествие, верно, сынок?
Фончито наконец-то обрел дар речи, и от его слов в жилах Ригоберто застыла кровь:
— Он здесь, папа, он в самолете, сидит прямо за твоей спиной. Да-да, это сеньор Эдильберто Торрес.
У Ригоберто заныла шея, как будто его ранило или контузило. Он не мог пошевелить головой, не мог повернуться и посмотреть назад. Шея болела невыносимо, голову словно охватило огнем. Мелькнула дурацкая мысль: его волосы сейчас дымятся, как факел. Да разве возможно, чтобы этот сукин сын находился здесь, в самолете, и летел вместе с ними в Мадрид? Ярость закипала неудержимо, словно лава, у Ригоберто возникло непреодолимое желание встать и наброситься на этого Эдильберто Торреса, оскорблять и безжалостно избивать его, пока достанет сил. Несмотря на острую боль в затылке, Ригоберто наконец сумел всем телом повернуться назад. Однако на следующем ряду вообще не было мужчин — только две пожилые сеньоры и девочка с леденцом во рту. Ригоберто в растерянности посмотрел на сына и только теперь с удивлением разглядел в его глазах искорки веселья и насмешки. Фончито громко рассмеялся:
— А ты ведь поверил, папа! — Его сотрясал детский смех: здоровый, шаловливый и чистый. — Ну правда же, ты поверил! Видел бы сейчас ты свое лицо, папа!
И вот уже Ригоберто с облегчением качает головой, улыбается, смеется, примирившись и с сыном, и со всей жизнью. Самолет уже прорвался через слой облаков, и весь салон залило солнечным светом.