Роман

Когда игнорировать внешний мир и урчание в желудках уже не было сил, мы вышли из комнаты, как создания ночи.

— Жжет! — пошутила Саманта, когда солнечные лучи коснулись ее кожи.

Рассмеявшись, я притянул ее к себе, но затем солнце достигло моих глаз, и ее шутка про жжение показалась не такой уж и смешной. Я сделал мысленную пометку открыть жалюзи в следующий раз, когда мы с Самантой решим не покидать спальню целых три дня.

— Ты голодна? — спросил я, держа ее за руку и направляясь на кухню.

Планировка моего кондоминиума довольно проста. Спальня, ванная, коридор, кухня, смежная с гостиной, столовая и входная дверь.

— Умираю от голода. Один злой парень отказывался кормить меня, пока чудесным образом насиловал мое тело, — сказала она с улыбкой на лице, а затем приподнялась на носочки и поцеловала меня.

Поцеловав ее в ответ, я улыбнулся возле ее губ и подтолкнул Саманту к стулу.

Она взобралась на него и облокотилась на кухонную стойку, пока я перемещался по кухне.

— Я умею жарить только яичницу, бекон, блинчики, сосиски и тосты, — нахмурился я. — Правда тосты у меня обычно подгорают.

Она рассмеялась.

— Только это? — она изобразила ужас. — Что, никаких бельгийских вафель? И ты не собираешься приготовить обед из пяти блюд?

Я просек ее поддразнивание и рассмеялся вместе с ней.

— Если ты этого хочешь, любимая.

— Яиц с беконом вполне достаточно. Или хлопья, если у тебя есть?

— Думаю должны быть, — я повернулся к небольшой кладовке и достал оттуда коробку хлопьев «Лаки Чармз».

— Подойдут? — я протянул ей коробку.

Ее лицо засияло.

— Отлично. Чудесно вкусный завтрак после чудесно приятной ночи.

Съев по две полные тарелки хлопьев, я облокотился о стойку с противоположной от нее стороны и похлопал себя по животу. Понятия не имею, как ей удается есть так много, но ест она очень сексуально. Я серьезно намерен чуть позже съесть ее на обед.

Я убирал беспорядок, оставшийся после завтрака, а Саманта сидела за стойкой и наблюдала за мной. Я кожей чувствовал ее взгляд и понял, что настало время кое-что объяснить ей.

Если я собираюсь быть с ней всерьез и надолго, мне нужно полностью открыться перед ней. Нужно, чтобы она знала, что то, в чем обвинил меня Майкл, в некоторой степени правда. Я представлял себе, что Саманта узнает мой темный секрет иначе, а не в зале, полном людей. Но в любом случае она заслуживает знать правду о моем прошлом. Мне просто не повезло, что она узнала все от такого человека, как Майкл, а не от меня.

Ей нужны объяснения, и теперь я готов дать их. Иногда, когда Саманта смотрела на меня, мне казалось, что она хочет спросить об этом, но уважает мои чувства. И я ценю ее за это.

— Я собирался рассказать тебе, Саманта, — я перебросил полотенце себе через плечо и повернулся лицом к ней.

Ее глаза нашли мои и прежде, чем она догадалась, о чем я поведу речь, в них на долю секунды вспыхнуло замешательство. Она отвела взгляд, заправила волосы за ухо и откашлялась. Затем снова посмотрела мне в глаза и скрестила руки на груди.

Понимание отразилось на ее лице, и она мило улыбнулась.

— Я знаю.

Мое сердце затрепетало и, кажется, любовь к ней только возросла.

— Что случилось? — спросила она.

— У меня была младшая сестра, — начал я.

В груди разгорелась удушающая боль, которую я обычно испытываю, когда упоминаю Рейчел.

— Ее звали Рейчел, — скрипучим голосом продолжил я, но слова не шли с языка.

— Была? — Саманта приподняла брови.

— Она покончила жизнь самоубийством, когда ей было семнадцать, — выдавил я из себя.

Глаза Саманты затуманило огорчение.

— Мне так жаль, Роман.

Я кивнул.

— Все произошло много лет тому назад, но больно так, будто это случилось только вчера.

— Естественно, — согласилась она.

Встав со стула, она пересекла кухню, подошла ко мне и, успокаивая, положила руку на мою голую грудь.

— Она сильно обожгла лицо, когда мы были детьми, а дети бывают жестоки. Ее нещадно дразнили в школе. Так сильно, что мама поначалу даже не хотела больше пускать ее туда, — я подавил воспоминания. Мне вспомнилось, как я порывался пойти в школу и придушить тех детей, которые обижали Рейчел.

— До двенадцати лет она училась на дому. К этому возрасту она почувствовала себя достаточно взрослой, чтобы дать отпор детям в школе. Она умоляла мать разрешить ей снова ходить в школу — умоляла позволить ей стать обычным ребенком, но мама была непреклонна. Ей совершенно не нравилась эта идея, но отец был уверен, что общение со сверстниками очень важно для Рейчел.

Я как сейчас слышу его злые и беспечные слова. «Ей нужно смириться со своими шрамами и научиться видеть, что она из себя представляет».

Представляет что... не кого.

Я ненавидел то, как он это сказал. Так, словно она нечто омерзительное. Словно она ненормальная только потому, что у нее есть эти шрамы. На самом деле Рейчел была потрясающая. Она была красивая и сильная, и я был за ее возвращение в школу только потому, что этого хотела она, а не по каким-то другим причинам.

— Ее первый день в школе обернулся кошмаром, но она настаивала, что будет ходить в школу и дальше. Я так гордился ею, Саманта, — я посмотрел в ее большие карие глаза, полные понимания. — Поначалу она вела себя как боец. Ее дух не поколебало то, что говорили ей дети. Она поставила себе цель понравиться всем детям. Только дети были грубыми. Даже в таком юном возрасте они оказались способны разрушать и уничтожать душу. И они сделали это с Рейчел. Каждый день, когда она возвращалась из школы, я замечал изменения в ней. В ней погасла какая-то искра — порой ее глаза казались пустыми — и я понимал, что их слова убивают ее.

Я опустил голову, когда почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Саманта провела большим пальцем по моей щеке и поцеловала меня, напомнив, что я нахожусь сейчас здесь, а не наблюдаю в Лондоне, как моя сестра замыкается в себе.

— От той девочки, какой она была, осталась одна оболочка, — продолжил я. — И спустя четыре месяца школы, она стала умолять родителей позволить ей вернуться к обучению на дому. Отец отказал, доведя Рейчел и мать до слез. Помню, как сильно ненавидел его тогда, — виновато объяснил я, когда посмотрел на Саманту, которая отдала бы все на свете, лишь бы вернуть отца.

Произнеся это, я почувствовал себя ужасно, ведь я знал, как она относилась к своему отцу, но она не ответила. Вместо этого продолжала утешать меня, касаясь то тут, то там, или оставляя крошечные поцелуи своими сладкими губами.

— Когда сестре исполнилось тринадцать, она мечтала только о пластической операции. Она хотела выглядеть нормально и вести нормальный образ жизни. Но отец не разрешил. Он сказал, что ей это не нужно. Сказал, что она и так нормально выглядит и ей это не нужно.

Нормально. Не красивой, какой она была — она выглядела великолепно как внешне, так и внутренне. Я видел это. Мама видела. Но он считал, что она выглядит нормально.

Она ощущала себя далеко не нормально. Это было очевидно по тому, как она слонялась по дому, с каждым днем бледнея все сильнее, а ее взгляд становился все более кротким.

— Дело дошло до того, что она прекратила выходить из дома. Она кричала, когда отец заставлял ее, а я стоял рядом и мысленно тоже кричал, желая помочь ей. Она стала депрессивной и замкнутой, и я напрасно старался расшевелить ее. Она ушла в себя.

— Она начала урезать себя во всем — голодать — уничтожать себя на наших глазах. Мать умоляла отца сделать что-нибудь, угрожала ему. Она сказала, что понимает, почему он не хочет, чтобы дочери делали операцию, но Рейчел отказывалась понимать это, и время получать уроки от жизни давно закончилось.

— И в один из дней она не спустилась к завтраку. Мать послала меня за ней наверх. Я поднимался, перешагивая через две тупеньки и чувствуя, что что-то случилось. Я сердцем чувствовал это.

По моей щеке скатилась слеза, и Саманта стерла ее.

— Она была в комнате. Совершенно белая лежала на полу. Я был так шокирован, что все в комнате показалось мне белым, кроме ярко-красной крови вокруг ее тела. Она перерезала себе вены на запястьях. Убила сама себя.

Лицо Саманты помрачнело, и я возненавидел себя за то, что рассказал ей все — за то, что втянул ее в свой мрак, но понимаю, что это необходимо сделать. Я хочу, чтобы она знала меня и все обо мне.

— Наша прежняя жизнь изменилась. Мать так никогда и не смогла простить отца за то, что он не помог Рейчел, да и я тоже. Она умерла несколько лет спустя, но за оставшиеся годы так и не стала прежней.

— Я отправился учиться на врача. Отец хотел, чтобы я пошел по его стопам, но у меня были другие планы. Мне хотелось помогать людям, таким как Рейчел. Поэтому я выучился на хирурга, пластического хирурга. Моему отцу претило мое решение. Он сказал, что я впустую потратил свои знания, став врачом для лечения пустяковых проблем.

Я покачал головой, вспомнив последние слова, которые сказал ему.

— В тот день, когда я окончил университет, у нас случился большой спор. Я жалею о том, что наговорил ему тогда, и хотел бы забрать свои слова обратно. Я сказал ему, что это его вина, что Рейчел убила себя, и, возможно, в какой-то мере это правда, но после того, как Майкл назвал меня убийцей в тот вечер, я понял, как сильно мои слова тогда ранили отца.

Саманта накрыла своей ладонью мою и ее глаза заблестели от слез.

— Но ты не убийца, Роман.

Я вздохнул.

— Нет. Не убийца, как и мой отец, но я был упрям и думал, что все знаю. Я не мог оставаться в том доме, рядом со своим отцом, ни минутой дольше, поэтому уехал и перебрался в Штаты к своей бабушке.

Еще одно мрачное воспоминание посетило меня, и я проглотил поднимающуюся желчь.

— Я только начал свою практику пластического хирурга и мне казалось, что я могу изменить мир. Спустя пару месяцев я познакомился с Мэри Синклер. Она пострадала в ужасной автомобильной катастрофе, и ее лицо было покрыто множеством шрамов. Она хотела, чтобы я убрал их, чтобы снова сделал ее красивой, и поскольку она так сильно напомнила мне Рейчел, я согласился на операцию.

Я улыбнулся, когда перед глазами всплыло воспоминание, какой красивой она стала после операции.

— Когда я закончил оперировать ее, она выглядела как новенькая и была так счастлива. Я тоже был счастлив, зная, что она не закончит свою жизнь, как Рейчел, и что именно я помог ей. Но вскоре оказалось, что ей этого недостаточно.

— Она приходила снова и снова, требуя операции, которые я не считал необходимыми, но доктор Стейн утверждал, что не мне решать за пациентов. Поэтому я продолжал делать операцию за операцией, пока не осталось ни мышц, ни костей.

Я закрыл глаза и сделал глубокий вдох, вспомнив, как ужасно выглядела ее кожа. Она была натянута так сильно, что, казалось, лопнет в любую минуту. Я ненавидел себя за то, что делал с ней. Ненавидел свою работу, когда речь заходила о Мэри.

— Спустя какое-то время, я стал отклонять ее звонки, отказывался назначать с ней встречи, и в итоге она поняла. Она пристрастилась к операциям, а я, полагаю, тогда считал, что если больше не буду соглашаться ее оперировать, то она прекратит делать операции. Две недели спустя мне позвонил другой пластический хирург и попросил прислать ее медицинскую историю.

— Я рассказал ему о ней, о ее пристрастии и о том, что мне кажется, что она в депрессии и Бог его знает какие у нее еще там проблемы. Он заверил меня, что все уладит и что никто из нас не психиатр. Никто из нас не вправе ставить ей диагноз депрессия. Он закончил звонок, и я забыл об этом.

— А месяц спустя я увидел ее в выпуске новостей. Помню, как журналист без конца рассказывал об опасности пластических операций. Выпуск новостей назывался «Печальный исход пластической хирургии».

— Они опубликовали фотографии, где она ужасно выглядела после каждой проведенной мной операции, и я проклинал себя, что позволил этому зайти так далеко.

— Через месяц она умерла, — сказал я, и мою грудь пронзила боль. — Я убил ее. Не фактически, но я приложил к этому руку. Сделал ее такой, какой она стала. Я так долго был ее «дилером».

Это разозлило меня. Я был зол на нее, на того другого хирурга, но больше всего на себя, за то что не сделал больше ни для Мэри, ни для Рейчел. Только тогда я осознал, почему мой отец так поступил с сестрой, и если бы понял это раньше, я бы мог спасти Мэри, и, может быть, даже Рейчел.

Им не нужна была пластика, чтобы быть красивыми — им нужно было поднять самооценку. Нужно было, чтобы кто-нибудь показал им, насколько они красивы, а не просто сказал об этом. Им нужно было то, что общество не могло дать.

— И я поклялся, что больше никогда не буду делать пластику тем, кто в ней не нуждается. Я занялся реконструктивной пластикой и усердно старался научить любить самих себя тех, с кем имею дело каждый день, научить их замечать не только внешность. В итоге, те, кому важно, запомнят не внешность, а широту души.

Когда я, в конце концов, взглянул на Саманту, у меня сложилось впечатление, что мой рассказ занял целую вечность. Она внимательно смотрела на меня понимающими глазами. Саманта не осуждала меня за мои промахи. Она все понимала.

— Так вот почему ты не соглашался делать мне операцию, — прошептала она.

Я кивнул.

— Я не собирался совершать подобную ошибку с тобой. Ты показалась мне такой хрупкой при нашей первой встрече и да, я был зол на тебя, но в глубине души я был зол на ту причину, из-за которой ты почувствовала необходимость прийти в клинику.

Я обхватил ее мягкие щеки ладонями, мои пальцы запутались в ее волосах.

— Когда я увидел тебя той ночью на вечеринке, казалось, что весь мир тяжким грузом давит на твои плечи, и это убивало меня. И поскольку я открываю тебе сейчас всю правду, мне важно, чтобы ты поняла, что ты тоже изменила меня, Саманта. Не знаю, как я жил, не зная о твоем существовании.

Она поднялась на носочки, обняла меня за шею и поцеловала так, будто от этого зависела ее жизнь.

— Мы изменили друг друга, Роман, — прошептала она возле моих губ.

Я уткнулся лицом в ее волосы и вдохнул ее аромат, позволяя ему проникнуть в мою душу.

— Я огорчен, что тебе пришлось узнать это от Майкла. Мне следовало рассказать тебе раньше.

— Неважно. Ты рассказал мне все сейчас, и я не поверила тому, что сказал Майкл. Ты не убийца.

Отстранившись, она прижала ладони к моим щекам.

— Я так сильно люблю тебя, Роман. Никогда и подумать не могла, что такая любовь возможна, пока не встретила тебя. Я любила Майкла — правда любила — но не так, как тебя. Далеко не так.

— Я Майкла терпеть не могу за то, что он сделал с тобой. Ненавижу его лютой ненавистью, но, полагаю, должен поблагодарить его. Он оттолкнул тебя и направил ко мне.

Она рассмеялась, покрывая поцелуями все мое лицо.

— Я люблю тебя, Роман.

— Я люблю тебя сильнее, Саманта.

Несколько часов спустя мы снова очутились в спальне, но в этот раз мы просто лежали обнявшись. Саманта прижималась к моей груди, а я крепко обнимал ее руками.

— Ты общаешься с отцом? — спросила она в темноте.

— Нет. Уже очень долгое время.

— Ты простил его?

— Да. Полагаю, да.

— Ты должен сказать ему об этом. Уверена, он будет рад услышать это. Он не будет жить вечно, Роман, а ты единственный, кто у него остался. Думаю, вы оба нуждаетесь друг в друге.

Я еще крепче прижал Саманту к себе, позволяя ее словам и своей любви к ней наполнить меня. Склонив голову, я нежно поцеловал ее в макушку.

— Благодаря тебе я становлюсь лучше, Саманта.

И вскоре мы уснули.

Следующие две недели пролетели быстрее, чем мне бы того хотелось. Я так сильно потерялся в ней, что не мог определить какой сегодня день недели. Когда пришло время вернуться в мир, я проклинал свою работу.

В первый день, когда мне нужно было выйти на работу, Саманта помогла мне одеться, разгладила мой галстук и поцеловала все открытые участки кожи. Нет необходимости уточнять, что на встречу с первым пациентом я приехал с опозданием.

Я ходил на работу и вернулся к обычной жизни, а Саманта подыскивала себе жилье и адвоката, которого бы не пугал ее муж. Несомненно, Майкл в судебных делах чувствует себя, как рыба в воде, и никто не горел желанием выступить против него.

Я почти умолял ее остаться со мной и забыть о поисках квартиры, но она была убеждена, что ей необходимо собственное пространство. Она заявила, что никогда не будет достаточно хороша для меня, пока не научится жить самостоятельно. Я понимал ее, правда, понимал, но мой эгоизм даже представить себе не мог, как я теперь буду спать в кровати без нее.

Мы все делали по очереди — готовили и убирали. Наверное, это прозвучит ужасно, но мне очень нравилось, возвращаясь домой, находить Саманту на кухне, одетую только в одну из моих футболок. Что бы она ни готовила, мне было трудно есть это, потому что нет ничего вкуснее нее.

Мы проводили ночи, доставляя удовольствие друг другу. Никогда не устану слушать сладкие звуки, которые срываются с губ Саманты, когда я в ней. Никогда не устану чувствовать ее, никогда не устану слушать, как она шепчет мое имя, когда кончает. Она моя, и каждую ночь, и каждое утро я собираюсь напоминать ей об этом, пока она не прекратит сомневаться в моей любви, желании или потребности в ней.