Первый раз сознание вернулась, когда мне в горло вливали, вонючий, травяной настой. Я чуть не захлебнулся. Почти обжигая горло, едва сумел его проглотить. Следующий раз я проснулся в темноте, пролежал минут десять с сильнейшей головной болью. В третий я проснулся от запаха еды и едкого дома. В метре надо мной был плотный настил жердей. Я не сразу понял, что это потолок хижины, в которую мы уже заходили с людьми Никона. Быстро поднимаясь я слегка ударился о жерди, впрочем не сильно, пришлось пригнуться и выйти. Свет резанул по глазам. Во все стороны побежали веселые зайчики. Резкий прилив крови в голову заставил меня присесть. Передо мной сидела Яра и помешивала в котле, на уличном костре варево из грибов.

— Лучемир, любимый. Ты что ночами в деревне вообще не спал? — спросила Яра. — Я думала, ты один день проспишь. Как ты себя чувствуешь?

— Иногда спал. Яра радость моя. Наконец я тебя вижу. А сколько я проспал?

— Двое суток.

— Ух, как долго. Покушаем?

— Да уже готово. — она вручила мне деревянную ложку.

Мы сняли котелок с огня и стали есть варево похожее на грибной суп. После был чай из трав. Во время утренней, лесной, чайной церемонии, когда я пришёл окончательно в себя и даже наелся, из-за хижины вышел тот самый зверь. Половина шерсти на нём обгорела, на теле красовалось не меньше десятка пулевых ранений. Они почти все затянулись и из них, сочилась бесцветная жидкость. Не так, как обычно переносит обычный человек или зверь подобные ранения. Видимо для него они не представляли большой угрозы. Однако при движении, когда его могучие мышцы напрягались, он немного скрипел зубами. Очевидно, ему было очень больно. Думаю, он как настоящий зверь, давно уже зализал все раны.

— Чего ты так на Грума уставился. Я думала, вы уже знакомы. Он этого не любит.

— Сестра, он не может носить медальон. — прорычал-проговорил Грум.

— Однако, он его спас от всех взрывов, осколков и огня.

— Сестра. — я открыл рот. — Так это брат твой. Твой. — я не мог поверить.

— Да это мой брат Грум. — будничным тоном сказал Яра. А ещё у меня был младший брат Драд. Но увы, нам теперь его не вернуть.

— Надо его вернуть. — зарычал Грум и у меня волосы встали дыбом.

— Вернём, не кипятись, пожалуйста. Так раны быстрее заживут.

— Это он загрыз твоих, бывших?

— Да нет. Укус моего брата наоборот полезен. У него слюна целебная. Хочешь, он тебя укусит немножко? — я отрицательно и исступлённо замотал головой. — Ну и зря, любые болячки заживут, быстрее, чем на собаке. Это я их предупреждала всех по одному, чтобы они не ходили на старинное кладбище, на котором зарыт клад. Место проклятое, охраняет клад один злой не упокоенный дух. Вот и дорвались. Они и знакомились то со мной только с этой целью узнать, где кладбище то и где там клад зарыт. Я не жадная, я рассказывала. Мне-то понятно сразу, когда не по любви приходит ко мне человек. Любой девушке это понятно, если она не занимается самообманом. Любой разумный человек знает, что не принесёт такой клад счастья своему обладателю.

— А что много добра там зарыто?

— Вы посмотрите. — посмотрела она на Грума, всплеснула руками и положила их на колени. — И ты туда же.

— Да не нужен мне клад. Мне только ты нужна.

Я осознал вдруг, что теперь, когда больше узнал Яру, стал ещё меньше её понимать. Это было волнение и опасение. Я имел дело с необъяснимым, а она была проводником в мир необъяснимого и одновременно ужасного, нечеловеческого.

— Ну, хоть ты разумный Лучемир.

— Братья мои не такие как все, да и я не такая. Но я могу среди людей жить, а они нет. Отвадила я, их ко мне ходить, в гости. Чтобы люди не боялись. Охотиться запретила, рядом с деревней. Они силушку контролировать плохо умеют, особенно в полнолуние. Им проще и лучше в лесу жить. Зачем людей пугать лишний раз. Да не усмотрела, убили младшего брата. — она вытерла крупные слезы и я обнял её, поглаживая по голове, чтобы успокоилась. — А как я его любила. А какой он добрый был. Грум вот не такой, грум больше воин в душе. А Драд романтиком был. Очень дом свой любил — лес. Всегда меня встречал, радовался.

Она заревела навзрыд и у меня к горлу подкатил ком, терять близких больно, и не важно кем они были при жизни.

— Убью. — зарычал волкоподобный зверь и склонился на дней жалея. — Грум убьёт их. Отомстит за брата.

— Важнее вернуть тело брата и придать его священной земле. Только тогда, его дух будет спокоен. В противном случае он будет во веки вечные, слоняться по этому миру, в муках будет. Страдать мы за него будем. Мне неловко просить тебя помочь Лучемир, больше нам никто не поможет с братом. Ему в деревню нельзя, а я одна не справлюсь.

— Я обязательно помогу.

— Нам спешить в деревню надо. Чует мое сердце, спешить нам надо. Грум ты рядом будь, но в деревню не ходи. На глаза никому не попадайся.

Мы направились с Ярой обратно. Она хорошо знала лес. Мы вышли ранним утром и уже в обед были в деревне. В сером платье с коричневым платком на голове, со мной под руку, в тёмно-зелёном комбинезоне, мы были похожи на местных жителей. Через поле мы зашли на её участок, а потом к ней в дом. Яра велела оставаться мне у неё дома, а сама ушла. Я истребил большое количество пищи, прежде чем почувствовал насыщение. Как и прежде я чувствовал себя неуютно без хозяйки в доме. Я выпил не меньше пары литров воды и заканчивал пятую чашку чая, когда пришла Яры.

— Старый клуб. Тело у старого клуба. Тебе нужно будет проникнуть туда, взять ключи и открыть машину, в которой они хранят его тело. Дальше Грум заберёт его. А тебе нужно будет уйти незамеченным. Они не узнают, что это ты. Они думают ты погиб. С Лысой горы я видела, как поле вокруг тебя охватило огнём. Грум тебя вовремя вынес, из кольца пламени. Не дал тебе сгореть. Если бы не медальон, ты бы был мёртв.

— Если бы не медальон, со мной бы ничего, никогда не случилось, ведь правда?

— Отчасти. Не все его могут носить. Не время объяснять. Но ты должен. Сейчас особенно. Скоро стемнеет, это лучшее время, чтобы проникнуть в старый клуб. Пошли я провожу тебя по краю деревни.

Алый закат венчал окончание дня. Мы с Ярой, как малые дети затаились в кустах возле здания клуба. Позади клуба прибавилось машин. Помимо измазанного по самую крышу глиной броневика, там стояли три тонированные, чёрные иномарки. По периметру ходил внушительных размеров автоматчик в бронежилете и шлеме.

— Грум ждёт твоего знака. Он в канаве. Когда будет готово, бросишь в канаву камень и он придёт. Вот возьми камней в карманы. — она отсыпала мне щедрую горсть камней. — Вот, пока не забыла, перчатки одень, я в них травы собираю, очень удобные. У тебя все руки изрезаны и исцарапаны. Мазь не успела сделать. Потом тебе её дам. Заживляющую. Я люблю тебя Лучемир.

— Я люблю тебя Яра.

— Я буду ждать вас обоих в поле. Я молюсь за вас. — она послала мне воздушный поцелуй, мелькнула на дорогу длинными, рыжими косами и была такова.

Я отсыпал лишних, краеугольных камней на землю. Оставил десяток самых ровных и круглых. Рассыпал по разным карманам. Нож, кастет-оберег, фонарик. Всё на месте. Кусты примыкали к прогнившей от времени, решётке забора. Я хотел перелезть, когда автоматчик зашёл за угол, но решётка и так отогнулась под моим весом. Применив немного силы, она окончательно отошла в сторону. Мне открылся удобный и главное незаметный проход. Хоть фонариком сюда свети, всё равно плотные слои листвы закрывают. А гнилая решётка могла отойти и пять лет назад. Ладно, не на том я сосредоточился. Прислушался. Короткая пробежка. Выглянул краем глаза. Уходит автоматчик. Через задний вход нельзя. Вдруг там стерегут.

Выбрал лестницу на крышу. Подпрыгнул, с трудом подтянулся. Надо начинать заниматься. Совсем ослаб. Оказался на крыше. Единственный вход заперт. Что делать? На противоположном конце, есть стена с рисунком из выступающего кирпича. Там еще советские лозунги живы. Там же пожарная лестница. Стену освещает фонарь со стороны дороги. Но никого нет. По дороге, объезжая лужи, проехала побитая временем машина. Её шум, замаскировал мои неловкие движения. Дверь заперта, а вот окно открыто. Влез внутрь. За поворотом уходящий коридор до другого конца здания. Там окно с решёткой. Вдоль сплошные кабинеты. Прислушался — никого.

Проверил чистая ли обувь. Мягко как кошка пошёл по коридору. Дошёл до середины. Передо мной стала медленно открываться дверь. Я встал за неё, сердце забилось.

— Так Никон, я тебя понял. Отчёты свои, передашь завтра Зайцеву лично. Я прослежу, чтобы он с ними ознакомился первостепенно. Если всё, так как ты говоришь, а фото и видео материалы, вместе к самим объектом «волчок», соответствуют. Здесь у нас будет много работы. На повышение идёшь. Смотри всё не про… — он озвучил не совсем корректную фразу. — Слишком много ребят угробил.

— Есть. — сухо ответил Никон.

— Я сейчас сделаю звоночек один, предупрежу его обо всём. Завтра поедем вместе, лучше будет, чтобы именно ты их доставил. За перевозку и хранение ответственный остаёшься ты. Через пару минут, зайди ко мне.

— Так точно.

Мужчина около сорока, в сером костюме и с сединой на висках, вышел из кабинета, плотно прижимая под мышкой чёрную папку. Он прошёл дальше по коридору и зашёл в последний кабинет. Никон немного постоял в проёме двери. Мужчина в сером, негромко хлопнул дверью. Никон не спеша пошёл в его сторону. Воспользовавшись, улучённым моментом я зашёл в кабинет Никона. Бывший зал для собраний. Столы, старинные шкафы, комоды, сцена, миниатюрная трибуна. Я быстро спрятался за шкафы. Шаги в коридоре удалились. Я рванул к столу. Открывая все ящики подряд. Папки, две камеры со шлемов. Ящик с гранатами — взял одну и осторожно задвинул на место. Бутылка водки и две белого вина. А вот и связка ключей. Стук шагов по коридору. Я замер и присел. Сердце забилось.

— Никон. — сказал мужчина в черном костюме. — У тебя дверь открыта.

— Славен. — донеслось из конца коридора. — Будь добр прикрой. Я сейчас.

Дверь закрылась. Удаляющиеся шаги возвестили, что человек в чёрном ушёл. Я вторично открыл нужный ящик, схватил камеры, вынул из них карты памяти, положил в карман. Вернул ящик в исходное положение. Прислушался, приоткрыл дверь, огляделся. Вышел, прикрыл за собой. Вдруг дверь последнего кабинета отворилась. Я бросился в первую попавшуюся дверь. Туалет. Сел в последней кабинке. Дверей нет.

— Заходи ко мне. Выпьем по одной.

— Эх, Никон-Никон. На службе нельзя. — уверенно сказал человек в сером.

— Есть белое, Chateau de Meursault.

— Ну пошли, по бокалу. Только в туалет зайду.

Я достал оберег и прочно сжал его в руке. Как там он работает, плотно и быстро приложить оберег к голове противника и тогда может быть, он потеряет сознание? Но применять не пришлось. Оберег сработал. Человек в сером, напевая негромко марш славянки, сделал свои дела и зашёл к Никону в кабинет.

Я осторожно вышел и проследовал к своему спасительному повороту. На дороге никого. Стемнело порядком. Автоматчика не слышно. Это хорошо. Пролез в окно. По выступающим половинкам кирпичей на крышу. Один вывалился и остался в руке. За шиворот его и лезем дальше. Вынул кирпич. Положил. Прошёл к лестнице. Внизу двое в пиджаках.

— Скоро здесь настоящий штаб устроим, а не это убогое, временное прибежище. — говорил коричневый пиджак.

— Сдалась нам эта дыра. Семен. Будто своих дел в городе нет.

— Если всё подтвердится, скоро здесь будет самое перспективное направление для работы.

— Ты мне сам скажи Константин, чего мы то, здесь забыли? Полевая работа удел таких, как Никон.

— А чтобы по полигонам специальным нас не гонять, теперь будут сюда, к примеру свозить. — Вот с тебя Семён и с меня, первых начнут. — Натаскивать в реальных условиях.

— Да брось ты это дело. Вон Никон за первую же вылазку сразу троих потерял. Кого тут натаскать можно? Опытные оперативники гибнут как мухи. Паленя видел? — Как избитая собака стал. А ведь лучшим был по результатам. Выше всех на голову в этом деле. — ага это они про француза говорят, жив значит.

— Что ты хочешь? Естественный отбор никто не отменял. Такие принципы. Отсев лучших, из лучших. Слабакам у нас не место.

— Как бы мы с тобой, при таком отсеве, слабаками не вышли.

Мне было интересно, но некогда их слушать. На стене со стороны моего лаза, железная, ржавая труба. По ней пущены провода. Внизу прошёлся автоматчик. Спрятался. Труба надежно приварена к металлическим уголками, торчащим из крыши. Должна выдержать. Схватился, перевесился, перебирая ногами по стене, стал спускаться. Ностальгия, детства, полазить-поиграть. Не достаёт до земли метров пять. Спустился к самому низу, повиснул и спрыгнул. Качественные берцы — спружинили как надо. Даже стопы не отшиб.

Добежал до заветных кустов. Автоматчик не идёт на новый круг. Мне его ждать некогда. Двигаясь в тени, добрался до броневика. Он как раз, ближе всего к забору. Открыл дверь, залез. Открыл холодильник, мешок с очертанием выпуклой большой фигуры на месте. Достал нож. Надрезал мешок — точно он. Никакого запаха разложения. Пахнет берёзовым соком и свежеспущенной корой. Странно. Но не время выяснять причину благовоний. Вылез, прикрыл за собой дверь, закрывать не стал, чтобы не щёлкать замком и не лязгать металлом. Хотел перелезть через забор за броневиком, но опасаясь лишнего шума, решил вернуться к знакомому лазу. Оказавшись почти в полной темноте за забором, я достал камешек и бросил его в канаву. Нет ответа. Бросил ещё один. Тишина. Волчок, то есть Грум, уснул ты там?

— Тсс. — услышал я за спиной и обернулся.

Я повернул голову, но вместо Грума, увидел полёт приклада автоматчика. В падении я увидел, как автоматчик поднялся в воздух и вывернул шею под неестественным углом. Темнота. Кажется, собака лижет мне лицо.

— Дик фу. Перестань. — закрыл лицо ладонями. — О господи! Грум! — сказал я шёпотом.

— Пошли. — стараясь изо всех сил, говорить тихо, сказал Грум.

Мы приблизились к броневику. Я впустил в него Грума. Он едва туда протиснулся. Сам остался с наружи смотреть по сторонам. Неся на плече брата, он вылез. Знаком я велел ему идти пока без меня. Я залез обратно, выбрал мину с режимом подрыва замедленного действия. Здесь вроде ничего сложного. Выкрутил реле на четыре часа вперед, и активировал. Достал гранату из кармана, положил рядом. Ни к чему она мне, пользоваться ей всё равно не умею. Вышел следом за Грумом. Он ждал меня уже за лазом. На другом плече у него был автоматчик. Я помотал головой, но ничего говорить не стал. Пока мы шли в поле, не выдержал.

— Есть человечину нельзя. — он посмотрел на меня как умалишённого.

— Я его зарою. Никто не найдёт.

— А ну тогда ладно.

Прогулка ночью по поле с Грумом и его двумя трупами на плечах, была для меня страшнее, чем вся операция с проникновением в здание бывшего клуба. Яра ждала нас в поле, как и обещала. Она выросла из травы внезапно. Внезапно для меня. Грум то наверно её чуял и шёл намеренно к ней.

— А это ещё кого вы приволокли. — она строго уставилась на меня, своими пронзительными серыми глазами, их блеск я видел даже ночью.

— Это не, это его затея. — показывая на Грума, быстро перевёл я стрелки.

— Он нам мешал. — рыкнул Грум.

Немой укор был ему ответом. Взяв обещание с Грума, что он похоронит брата, как полагается на священной земле, близ лысой горы — Яра отпустила его. На прощание Грум, положил мне руку на плечо.

— Я оставил след на твоей груди. Теперь ты всегда сможешь придти ко мне, как к брату и я тебя не трону. Носи медальон, не снимая. Теперь я убедился сам, ты достоин его.

Грум развернулся и бегом направился к лесу. Мы не спеша пошли домой к Яре. Она усадила меня на диван. Дала большую чашку чая. Но руки мои слегка тряслись от мондража. Может от той трубы, когда я спускался. Перенапряглись. Да и слишком много всего за раз приключилось. Ночь опять же на дворе. Не время для занятий добрыми и светлыми делами. За пределами дома уж точно.

— Он что его, есть будет? — наконец осмелился спросить я, этот вопрос меня долго мучил.

— Нет, есть не будет. Ему только глаза нравятся и языки. А есть он его не будет. В лесу зверя и так немало.

Моё лицо наверно приобрело другой цвет. Потому что Яра добавила, что это была шутка, чтобы я расслабился. Я на самом деле расслабился. В открытую форточку, с другого конца деревни донёсся мощный взрыв. Окна задребезжали. Я вскочил как на иголках. Сколько же в броневике, взрывчатки то было? Плюс наверно ещё топливо. Знатный вышел бабах.

— Это точно не Грум устроил. Твоя работа? — я кивнул, она не осуждала. — У тебя глаза стеклянные, может поспать хочешь?

— Очень хочу. Весьма неспокойная у вас деревня. Но сначала надо тёте сказать, что я жив здоров.

— А вдруг тебя заметят соседи. Ты можешь это сказать через кого нибудь другого?

— Чтобы придерживаться легенды моей пропажи без вести?

— Так будет лучше, пока.

— Я что нибудь придумаю. Побудешь со мной до утра?

— Я отойти, конечно хотела, но раз ты боишься оставаться один и в темноте, то могу и побыть.

— Что это такое было у тебя в доме? Когда мы пришли к тебе сюда, оно вот так просто убило двоих из них.

— Это Пуа. Он охраняет мой дом с незапамятных времён. Бабушка научила меня, его не бояться, так он станет другом. Если и ты этому научишься, он тоже станет твоим другом.

— Что для это надо сделать?

— Познакомится. Он очень добрый на самом деле.

Засыпая у неё на коленках, вместо подушки, я вспоминал некто Пуа. Как он улыбался мне с крыши горящего дома. Не лучший образ для спокойных сновидений, но он не выходил у меня из головы. Наверно это потому, что я спал, на вверенном ему в защиту доме. С пробуждением, я не застал Яру. Вместо её колен под головой у меня была подушка. Выглянул в окна, никого. Вышел на веранду, а она на ней. Ходит себе по участку, своими делами по хозяйству занимается. Будто ничего и не произошло. Весь участок лентой огорожен. А она будто не боится, что её увидят.

— Нас здесь увидят. Давай зайдём в дом.

— Никто не увидит. Соседей уже выселили из своих домов. Их участки тоже лентой оцепили. Бояться сами не зная кого.

— Или чего. — негромко сказал я.

— Чего?

— Да ничего, пойду ка я к Михаилу зайду. Может, дома застану.

— А давай, только так я тебя не пущу. — она осмотрела меня, прищурилась. — Раздевайся и в душ.

Я быстро скинул с себя новенький тактический комбинезон, сбегал в душ. Вернулся, она пронесла мне ворох старой мужской одежды и разложила её на полу. Сказала, накопилось в сундуке, ещё от отца, а всё разобрать руки не доходили. Я одел серую льняную рубаху семьдесят шестого года выпуска, почти новую, с ещё живой советской биркой. Конопляные штаны на подтяжках, они были на два года старше рубашки. Третий элемент одежды, Яра выбрала сама, древний не поддающийся исчислению, по происхождению, шерстяной пиджак, цвета дорожной грязи. С четырьмя целыми пуговицами, одна из которых сразу оторвалась, только я за неё взялся.

— У вас тут в каждом доме я смотрю, экспонаты музейные лежат. Нетронутые, временем.

— Это еще не всё. Вот тебе главный атрибут сельского жителя. — Я одел протянутую ей коричневую шляпу возрастом не меньше ста с лишним лет. — Всё теперь тебя мать родная не узнает. В руку тебе трость вот эту дам, а лицо приклеим вот эту каштановую бородку. Не смотри так на меня, я не знаю, откуда она в нашем доме. Но видишь, как она тебе идёт! Тебе повезло Лучемир. Будешь настоящий джентльмен прошедшей эпохи.

— Ты в доме, точно будешь в безопасности?

— Конечно, теперь сюда не скоро зайдут. Ленту не видишь что-ли?

В довершение я одел истрёпанные и ношенные туфли. Посмотрел в зеркало, и не узнал себя. Старый, свободный покрой, совершенно скрывал мою комплекцию, а борода прибавляла много лет. Этакий, бойкий, хорошо сохранившийся дедок. Я взял из комбинезона, все свои девайсы и рассовал по местам. Яра на дорогу обрызгала меня ландышевым тройным одеколоном. Вывела через участок в поле.

— Вроде никого, иди Лучемир. — поцеловала на прощание. — Ты давай это, сгорбься что ли. Да, вот так хорошо. И иди по деревне потише, ты же дедушка начинающий. Куда тебе торопится.

Идя по полю, новая тропа, вывела меня в вишневую рощу, бывшую, когда то, чьим то садом. Там я окончательно привык идти потише и пользоваться тростью, как обязательным опорным элементом. Горбиться не пришлось, трость была коротка и мне неизменно, приходилось идти слегка склонённым.

Выйдя на первую улицу, я думал, что сразу прикую к себе все взгляды общественности. Насмешки, порицание и просто лишнее внимание. Но оказалось наоборот. Мой чудаковатый вид, приняли как традиционный вариант, и я сошёл за местного. Со мной даже здоровались старушки. Может они думали я из Косолапинцево, но точно не чужак. Но больше всего меня порадовали деды. Они приподнимали передо мной свои шляпы вверх, а вместе с ними морщинистые брови. Это было так приятно, что я так же приветствовал их в ответ. С лёгкой небрежностью и улыбкой одних губ, без зазнайства. На меня даже собаки не лаяли. Такой уж у меня был спокойный, в возрасте вид.