В городской стене Нарвара было трое ворот: одни — на севере, двое — на юго-востоке. Стена была высокая, ворота крепкие, снаружи защищённые массивными железными шинами, чтобы слоны закованными в металл лбами не могли разбить их. Запасов продовольствия могло хватить но крайней мере на год. В городе было много колодцев с чистой питьевой водой, в крепости — несколько водоёмов. На башнях у ворот и на стенах были сложены огромные каменные глыбы для отражения штурма противника, которые в случае надобности с грохотом скатывали вниз. Нарварцы были уверены, что год, во всяком случае, продержатся, а за это время на помощь к ним непременно придёт раджа Ман Сингх.

Воины султана знали по опыту, что лишь десятая часть индусов выступит против них с оружием в руках. Да и те без конца ссорились и при удобном случае готовы были перерезать друг другу глотку. Индусы отличались гордостью и честолюбием, и каждый думал: «Я и один смогу обратить врага в бегство. Незачем обращаться за помощью к соседу, — тем более что я должен отобрать у пего мои наследственные владения и отомстить за оскорбление, нанесённое моему предку восемнадцать поколений назад».

Воины-раджпуты — защитники Нарвара — жаждали ринуться на врага и, если надо, погибнуть в сраженье. Рассказами о былых подвигах и своим боевым пылом они воодушевляли жителей Нарвара и укрывшихся за городскими стенами беженцев. Через каждые три часа раздавались звуки рамматов, барабанов и боевых рожков. Они волновали сердца, придавали силу. Народ испытывал священный трепет при виде сверкающего оружия, всадников в зелёных одеждах, крепких рослых воинов. Но иногда людей начинали одолевать сомнения:

«Тюрки уже не в первый раз здесь. И раньше Нарвар защищали такие же смелые и отважные воины, но тюрки перебили их, а город предали разрушению. На этот раз может повториться то же самое. Правда, наш раджа недалеко, он придёт на помощь. Непременно придёт, если только окончательно не потерял голову от любви к молодой жене!»

Все ворота были наглухо закрыты. Из города никого не выпускали и внутрь никого не впускали. Народу в городе прибавилось, но не настолько, чтобы опасаться голода. Однако цены на хлеб возросли, его теперь продавали вдвое дороже. Торговцы, колотя себя в грудь и сокрушённо качая головой, уверяли, будто дела их совсем плохи, а в душе радовались: ещё два-три месяца осады — и барыши их увеличатся не в два раза, а во сто крат. А победит враг — тоже не страшно: есть ему надо, одеваться тоже, и как бы дёшево он ни платил, двойную цену всегда даст.

На торговцев то и дело жаловались. Но ни нагарнал ни комендант крепости не хотели иметь с ними дела. Только тронь этих сетхов — сам умрёшь с голоду.

— Ничего не поделаешь, война, — говорили они. — Раз хлеб вздорожал, надо трудиться побольше!

Зерна, которое было у Лакхи, Атала и натов, вполне хватило бы на долгое время, и всё же Атал и Лакхи тревожились, не зная, сколько ещё придётся пробыть в этом чужом осаждённом городе и что станут они делать, когда запасы их кончатся. Но ещё сильнее волновало их другое: а вдруг кто-нибудь узнает, почему они очутились в этих краях.

Вместе с натами Атал и Лакхи расположились в тени деревьев, недалеко от южных ворот, на площади. Рядом с ними оказалось ещё несколько семей из самых разных мест. Беженцы попытались было устроиться в одном из богатых кварталов, но их туда не пустили.

Атал и Лакхи жили обособленно от натов, и это не осталось незамеченным беженцами, которые вначале приняли их тоже за бродячих актёров.

Один из беженцев спросил как-то у Атала, какой они касты.

— Я гуджар, — ответил Атал.

На губах старшей натини мелькнула улыбка, она новела глазами. Заметив это, беженец насторожился.

— Значит, вы Гуджары? Что вы не наты, я догадался ещё раньше, — произнёс он.

Натини повела плечами и сказала:

— Кем бы там они ни были, во всяком случае, они из высоких каст. Но зачем вам знать это?

— Мне-то всё равно, какой они касты. Но так уж заведено. Все спрашивают, вот и я спросил. В тяжёлые дни надо быть особенно осторожным, а то не узнаешь, кто касался воды, которую ты пьёшь. Что ж в том плохого, что я спросил, какой они касты? Не я, так другие сделали бы это, — миролюбиво проговорил беженец.

Натини снова улыбнулась.

— Да, он — гуджар, и девушка из высокой касты. А теперь иди и занимайся своим делом, — сказала она.

Беженец ушёл и начал «заниматься своим делом». Он тотчас же рассказал всем, что Атал и Лакхи, видимо, из разных каст, что здесь что-то нечисто.

Но в осаждённом городе у каждого было своих забот по горло.

Из квартала, где жили богатые горожане, донёсся шум. Лакхи и Атал насторожились. Оттуда бежали люди и кричали в страхе:

— Грабят! Убивают!

— Бегите! Спасайтесь!

— Тюрки!

— Ранили! Льётся кровь!

Наты переглянулись и стали не спеша накрывать своё имущество циновками.

— Следи, чтобы они куда-нибудь не исчезли, — шепнула старшая натини одному из натов, кивнув в сторону Атала и Лакхи.

Нат понимающе подмигнул.

Атал побледнел. Лакхи стояла, плотно сжав губы и судорожно сжимая нож, который висел у неё сбоку на поясе.

«Немало раджпутов погибло в пламени костров. Но по милости божьей я владею ножом и живой тюркам не дамся», — твёрдо решила Лакхи.

Когда люди, в панике бежавшие из богатого квартала, оказались совсем близко, Атал и другие беженцы засыпали их вопросами:

— В какие ворота ворвались тюрки?

— Где грабят?

— Далеко отсюда?

— Куда бежите?

— Где укрыться?

Выяснилось, что никто ничего не знал.

Вскоре на площадь прискакали два раджпутских всадника.

— Не бойтесь! — крикнул один из них. — Тюрки далеко!

Эти слова подбодрили людей. Беженцы обступили раджпутов.

— Что же случилось? — спросил Атал.

— Да ничего особенного! Сделали из мухи слона! Что за люди! Ни с того ни с сего подняли панику! — ответил воин.

— Но что-то всё же было?

— К воротам с плачем подошли вышедшие из лесу мужчина и женщина, — стал рассказывать воин. — Они были в крови. По-видимому, бежали от тюрок. Бедняги стали умолять, чтобы их впустили в крепость. Оружия у несчастных не было. Мы впустили их и тотчас же снова заперли ворота. Но они никак не могут успокоиться и все плачут. Ищут своих. Есть среди вас наты?

Атал указал рукой на стоянку натов. Старшая натини протиснулась сквозь толпу. Глаза её утратили плутовское выражение, в них застыл страх. Лицо покрыла мертвенная бледность.

— Где они? — спросила натини прерывающимся от волнения голосом.

— Вон за тем домом. Пошли воды напиться, — ответил воин.

Наты бегом кинулись туда. Атал остался на месте.

— А ты что, не нат? — спросил его воин.

— Нет, я гуджар! — с гордостью ответил Атал.

— Откуда?

— Из Магрони.

— Из Магрони? А почему я никогда прежде не видел тебя? Я тоже гуджар. Здесь целый квартал гуджаров. Много их и в крепости: они занимают почти всю часть, которая примыкает к южной стене. А родом ты откуда?

— Из Гвалиора.

— Почему же ты с натами?

— Мы повстречались в пути и решили идти вместе.

Воин рассказал о своей родословной и спросил о родословной Атала. Однако Атал не успел ответить: на улице показались наты. Они вели виновников переполоха.

Это были Пилли и Пота. Атал так и думал.

Когда наты очутились среди своих, Пилли, не поднимая головы, подмигнула матери. Лицо натини расцвело, но она тотчас же постаралась скрыть свою радость: это могло вызвать подозрения у окружающих их горожан и беженцев.

Желая избавиться от посторонних, натини сказала решительно:

— У нас есть всякие лекарства и снадобья. Не пройдёт и двух дней, как я вылечу их. Так что можете спокойно расходиться.

Толпа подалась назад. Однако уходить никто не собирался: всем не терпелось посмотреть на пострадавших.

Наты соорудили из лохмотьев навес с пологом и уложили раненых: с одной стороны — Поту, с другой — Пилли.

Атал сел рядом с Потой, Лакхи — с Пилли. Старшая натини смыла с пострадавших кровь. Ран и в помине не было. Но за пологом темно, разве рассмотришь что-нибудь?

Оставшись с Пилли наедине, Лакхи спросила ласково:

— Кто тебя ранил? Куда? И где ты пропадала столько времени?

Пилли улыбнулась.

— Это Пота ранен, а со мной ничего не случилось: просто его кровь попала мне на одежду.

— А куда ранен Пота?

— Да он не ранен, — призналась Пилли. — Он споткнулся о камень, и в бедро ему вонзился острый сухой шип. Только и всего. Но крови было много.

— А тюрки? Почему вы сказали, что они ранили вас?

— Пришлось схитрить: иначе нам не открыли бы ворота.

Лакхи засмеялась. Но Пилли жестом остановила её.

— Где же вы были всё это время? — спросила Лакхи.

— О рани, я всё объясню, только наберись терпенья.

Дел у Лакхи особых не было, и ей хотелось поскорей услышать о похождениях Пилли и Поты. Но Пилли так ничего и не сказала и, чтобы избежать дальнейших расспросов, сама стала спрашивать Лакхи:

— А вы как устроились?

— Сама видишь: место открытое, а дни стоят холодные. И всё же это лучше, чем вечно бродить по дорогам.

— О касте кто-нибудь спрашивал?

— Да. Атал ответил, что он гуджар.

— А о тебе что он сказал?

— Обо мне никто его не спрашивал. Однако беженцы, кажется, догадываются, что мы с Аталом из разных каст. Но Это не страшно: мы не одни, здесь много гуджаров.

— Откуда ты знаешь? Узнавала?

— Нет. Просто слышала, как один воин сказал об этом Аталу.

— А из твоей касты тоже кто-нибудь есть?

— Может быть. Что же ты делала всё это время?

— Всё, что нужно. Не беспокойся.

— Что же именно?

— Расскажу. Тем более что вам всё равно нельзя оставаться здесь.

— Я не понимаю тебя. Говори прямо.

— А никому не скажешь?

— Нет.

— И Аталу?

— И Аталу. Говори же, я слушаю.

— Если расскажешь, тебе самой будет хуже.

— Я буду молчать.

— И правильно сделаешь. Иначе все узнают, что вы с Аталом из разных каст, что вы совершили грех и вас изгнали из общины. Комендант крепости с нагарпалом бросят вас в темницу, если узнают об этом, — ведь сейчас война, — и тогда вам придётся расстаться со своими мечтами о будущем.

— Нечего пугать меня, — сказала, что буду молчать, значит буду.

Лакхи вспомнила Ман Сингха и Нинни.

«Атал — родственник раджи. Кто же посмеет совершить над нами насилие? Ман Сингх тоже ведь женился на девушке из другой касты… Но он раджа, а мы бедняки. Раджу никто не счёл грешником, а нам покоя не дают. Неужели нас могут бросить в подземелье этой страшной крепости! Конечно, могут: кастовые законы жестоки».

Но вскоре страх уступил место любопытству. Где же были Пота и Пилли все эти дни? Пилли говорит, что сделала всё, как надо. Что бы это могло значить?

Лакхи умоляюще смотрела на Пилли, но та молчала.

— Вот отдохну немного, тогда всё расскажу, — произнесла наконец Пилли и закрыла глаза.