Брат Сикандара Джалал-уд-дин, намереваясь основать свой собственный султанат, поднял в районе Джаунпура знамя восстания. Сикандар двинулся на Джаунпур, но Джалал-уд-дин ускользнул от него и ушёл в Антарвед. Разрушив Джаунпур, Сикандар повернул на Антарвед и по пути присоединил к своему султанату Лакхнау. Сам по себе город Лакхнау был небольшим, но обширные земли, окружавшие его, славились своим плодородием.

Местные муллы и маулви, которым покровительствовал Сикандар, чтобы поднять свой престиж, провозгласили:

— Мы готовы вступить в диспут о вере с любым индусом. Пусть придёт, мы ждём его!

Но индусы понимали, что принять их вызов — значит, пойти на верную смерть. И только Бодхан, который почти три года ходил по святым местам и теперь возвращался из Айодхьи в Матхуру, во Вриндаван, принял вызов.

Дхоти и рубашка из ослепительно белой, но толстой и грубой ткани, голова обрита, оставлен лишь длинный пучок волос, прикрытый небольшим тюрбаном, босые ноги, в руках ни посоха, ни палки… Смех охватил воинов, когда они увидели Бодхана. Но муллы нахмурились.

Зал, отведённый для диспута, был переполнен. Прибыл и сам Сикандар и уселся на высокий трон.

— Бог один?

— Один! — ответил Бодхан. — Только один! И он — во всём!

— Суфии говорят то же самое, но они заблуждаются! Мы же утверждаем, что бог существует вне всего. Попробуй докажи, что это не так!

— Всевышний — во всём и в то же время вне всего. Так говорят шастры, риши. Даже поэты и те это утверждают.

— Ну, хорошо, значит, ты признаёшь, что бог существует вне всего! А теперь ответь, сколько есть путей в рай: один или несколько?

— Сколько людей, столько путей.

— Выходит, что рая можно достичь, даже поклоняясь деревьям, камням и животным?

— Да, если только это поклонение искренне и исходит из глубокой любви к богу.

— Значит, поклоняясь статуям, можно попасть в рай?

— Да.

— Но статуя — кусок камня.

— Статуя не камень. Прежде всего она символ почитания всевышнего.

— Ваши йоги называют бога бестелесным Брахмой. Есть ли у тех, кто почитает камень, ещё какие-нибудь боги, кроме Брахмы?

— И да и нет. Это зависит от глубины познания верующего и его любви ко всевышнему.

— А существует ли какое-либо различие между глупостью и разумом?

— Да, существует! Глупость — первая ступень разума, разум же — вторая ступень глупости.

— Что ты мелешь! — вскричал Сикандар.

— Я верно сказал, повелитель! — ответил Бодхан.

— Ты пришёл сюда участвовать в диспуте или оскорблять учёных?! — гневно спросил Сикандар.

Но брахман не сдавался.

— Я пришёл сюда, чтобы доказать истину, — произнёс он спокойно и бесстрашно. — Если мои слова пришлись вам не по вкусу, прикажите — и я уйду!

Но бодхану не хотелось оставлять поле битвы, да и маулви не могли допустить, чтобы их противник ушёл с диспута с высоко поднятой головой. Ни Бодхан, ни муллы не стремились к истине, главное для них было — возвысить свою веру. У Бодхана была отвага, муллы чувствовали за собой силу.

Толпившиеся в зале воины-мусульмане сперва было приняли этого брахмана, который осмелился один явиться пред муллами, за сумасшедшего, но вскоре оценили его мужество: «Отважный он человек! Не брахман, а настоящий воин. Спаси его, всевышний, от гнева султана!»

— Ты вот сказал: «Прикажите — и я уйду», — обратился один из маулви к Бодхану. — Но разве возможно это, бирахман? Ты уйдёшь отсюда, лишь когда признаешь своё поражение и примешь ислам.

— Моя вера не хуже вашей, почему я должен отречься от неё? — бесстрашно возразил Бодхан.

— Неверный! Неверный! — вскричали маулви.

— Откуда ты? — спросил Сикандар.

— Из Гвалиора, — ответил Бодхан.

— Значит, шпион Ман Сингха?!

— Нет, я не шпион. Я поссорился с раджей и покинул Гвалиор.

— Неправда! Ложь!

Диспут кончился. Все ждали, что скажет султан, однако он обратился к маулви:

— Решайте сами, что с ним делать.

Только теперь Бодхан наконец понял, что его ждёт. Недолго посовещавшись, маулви объявили:

— Прими ислам, не то расстанешься с головой!

Твёрдым, недрогнувшим голосом Бодхан сказал:

— От веры своей не отступлюсь! Рубите голову — она всё равно принадлежит не мне, а богу!

— Опять он болтает, как суфий! — воскликнул Сикандар.

Бодхан стоял неподвижно, словно статуя, сложив руки на груди.

«О аллах, за что предают его смерти?» — в смятении спрашивали себя мусульманские воины. Но чем они могли ему помочь? Ведь Делийским султанатом правил жестокий Сикандар и всесильные муллы…

Бодхана отдали палачам. Жрец и во время казни был спокоен и бесстрашен.

«Всевышний — во всём: во мне и в палаче, в мече палача и в моей голове. Поэтому всё и все равны… Но ведь и в Лакхи и Атале тоже бог!.. Тоже?! Да, тоже!.. Так почему же я не признал, что они равны?.. Тогда речь шла о варнах… Что было, то было, сейчас в душе моей нет зла. Ни к Сикандару, ни к маулви — ни к кому!»

Глядя на спокойное, сосредоточенное лицо брахмана, палач медлил.

— Чего ждёшь? — сказал Бодхан. — Кончай!

Рука палача дрогнула.

— Кончай же!

Суровый окрик брахмана придал палачу силу. Меч со свистом рассёк воздух, и Бодхан отошёл в мир иной.

Когда Сикандару и маулви сообщили, что казнь над жрецом свершилась, по залу прошёл ропот: воины были недовольны. Тогда Сикандар решил задобрить их. Деяния Сикандара, последовавшие за казнью беззащитного брахмана, навсегда запятнали страницы истории: Сикандар приказал отдать дома индусов на разграбление, а захваченное добро поделить между воинами…

И тогда в Северной Индии вспыхнул мятеж, который не смогли вызвать ни разрушение статуй, ни уничтожение храмов, и пламя его охватило Антарвед и близлежащие земли.

Но ни муллы, ни сардары, ни сам Сикандар ещё не понимали, что Делийский султанат уже утратил своё былое могущество, и по-прежнему замышляли всё новые и новые походы, Главными противниками Дели были Гвалиор и Мевар. Переход от Дели до Гвалиора потребовал бы много времени, поэтому Сикандар решил построить Агру и, сделав её второй столицей, превратить в огромный военный лагерь. Тогда, думал Сикандар, он легко справится с Гвалиором, а потом и с Меваром.