— Вот мы и дома, — сказал Бардин, переступив порог своего кабинета. — Открой, Костя, форточку, кто-то здесь накурил да еще окурков накидал под стол.

Костя открыл форточку и, стараясь ничем не выдавать своего волнения, подошел к столу.

— Садись, — указал на стул Кирилл Митрофанович, — поговорим!

Костя тревожно ожидал предстоявший разговор. Еще в поезде Кирилл Митрофанович говорил о том, что до полного выздоровления Косте предстоит другая, и уж во всяком случае не оперативная, работа. На Костины вопросы «какая?» Бардин отмалчивался, усмехался:

— Потерпи до дома. Приедем — узнаешь.

Про себя Костя думал, что Бардин еще сам не решил, какая это будет работа. Если не оперативная, то, наверное, в комендатуре, выписывать пропуска или принимать разные заявления от жителей городка. Какая это работа для опытного, каким он себя считал, чекиста?

В дверь постучали. Вошел комендант, прозванный за свой огромный рост и богатырское сложение Гулливером.

— С приездом, Кирилл Митрофанович! Здорово, юнга! — он протянул руку Косте. — Покажи, куда тебя клюнул Ворон?

Костя показал ногу.

— Уже все прошло, не болит…

— Не болит, — сердито повторил Бардин, — а почему хромаешь?

— Так это от привычки… Привык в госпитале ходить с палочкой…

— Отвыкай, отвыкай, юнга! — басил Гулливер.

— Что нового? — спросил Бардин.

Комендант стал рассказывать о найденном тайнике-складе зарытого в земле оружия и военного снаряжения. Судя по тому, что Бардин ничего не уточнял, Костя понял, что это сообщение о ржавых винтовках его нисколько не интересует. Лишь в конце разговора Кирилл Митрофанович спросил:

— Где нашли тайник?

Комендант назвал хутор Кущи.

— Где, где? — внезапно оживился Бардин. — Так это же, где жили «гимназисты»? Проверь, Костя, по своей тетрадке.

Костя два года назад, с первых дней своей работы в ЧК, по указанию Бардина, завел тетрадь, куда аккуратно заносил сведения о всех бандах, действовавших в губернии.

«Гимназистами» называлась опасная банда, во главе которой стояли четыре брата и отец Никитченки. Атаманом был старик Никитченко, в прошлом владелец больших земельных угодий, паровой мельницы, хутора Кущи. Все четыре сына до революции учились в губернской гимназии, отсюда и название банды. Год назад хутор Кущи окружил отряд чекистов. Банда была разгромлена. В перестрелке отец Никитченко и один сын были убиты, а трем братьям с несколькими уцелевшими от разгрома бандитами удалось прорваться и скрыться. По предположениям чекистов, остатки банды рассеялись или ушли за пределы губернии, а Бардин считал, что «гимназисты» зализывают раны и отсиживаются где-то вблизи, чтоб собрать новую банду и ударить там, где их никто не ждет.

— Кто теперь живет на хуторе? — поинтересовался Бардин.

— Несколько демобилизованных красноармейцев с семьями. У них там организован ТОЗ. Они же и обнаружили тайник.

Чекисты поговорили о разных служебных делах. Прощаясь, Гулливер пригласил Костю в гости.

— Заходи, юнга! Я тебе такой пистолетик подобрал, ахнешь, когда увидишь!

Когда он ушел, Бардин, как бы продолжая начатый разговор, сказал:

— Теперь, Костя, поговорим о твоих делах. Что думаешь делать дальше?

Костя пожал плечами.

— То, что и делал, работать!

— Гм! Работа работе рознь. Тебе сейчас нужна такая, чтоб не бегать, не утруждать ногу… Словом — сидячая! Да ты не дуйся! Никто переводить тебя в писари не собирается. У тебя какое образование?

— Шесть классов.

— Так, так! А что если ты зимой отдохнешь да позанимаешься, а к весне сдашь экзамены за седьмой класс?.. Работать будешь в отделе полдня или день работать — день заниматься. Посмотрим, как удобнее. Закончишь семь классов, поедем с тобой в Москву. Меня рекомендуют в Горную академию, а ты с семью классами легко поступишь на последний курс рабфака, а там институт… Эх, Костик, каких мы с тобой дел наделаем с образованием! Не все же нам бандитов ловить? Ну, по рукам? — и, встав из-за стола, Бардин протянул руку Косте.

* * *

Всю зиму, три раза в неделю, по вечерам приходил преподаватель заниматься с Костей и Бардиным по математике. Историей, географией и обществоведением они занимались самостоятельно. Здесь Бардин был значительно сильнее, и Костя только удивлялся, когда и где он успел почерпнуть столько знаний. Правда, было у Кирилла Митрофановича такое правило: услыхав какое-нибудь незнакомое слово или упоминание о событии, он тотчас доставал небольшую записную книжку, с которой никогда не расставался, записывал услышанное и ставил против записи вопросительный знак. После этого начинал рыться в одном из восьмидесяти шести томов словаря Брокгауза и Ефрона, стоявших в его кабинете, в шкафу, под замком. Найдя объяснение, зачеркивал вопросительный знак.

Когда он читал, оставалось для Кости загадкой. Вероятно, ночами. Дни Кирилла Митрофановича даже сейчас, когда в отделе было относительно спокойно, проходили в постоянном, кропотливом труде, оставляя время на обед и ужин, да и то когда придется.

Распределить так свое время Костя не мог. Занятия дома, канцелярская работа в ГПУ, которую Бардин называл «чистописанием», занимали у него весь день. Он уже не прихрамывал и даже отважился походить на лыжах. Хорошо шла учеба. Преподаватель говорил, что Костя без труда сдаст экзамены за седьмой класс.

Но внезапно, в конце весны, все изменилось. В уездах за сто пятьдесят — двести верст ожила банда Никитченко. Банда разграбила несколько кооперативов, пассажирский поезд и сожгла два сельсовета. Была известна база Никитченко, откуда они совершали свои разбойные рейды. Несколько раз туда направлялся эскадрон особого назначения и чекисты оперативники. Но банда, как будто ее предупреждали, ровно за день до прибытия эскадрона уходила в леса, тянувшиеся на сотни верст. Чтоб прочесать их, понадобился бы не один полк. Кроме Никитченко в городе объявилась пока неуловимая шайка из четырех-пяти человек, совершавших дерзкие налеты среди бела дня на учреждения, магазины и на частные квартиры. Налеты несколько раз сопровождались убийствами. Бандиты в полумасках, вооруженные пистолетами, действовали молча. Лишь в нескольких случаях потерпевшие слыхали, как одного налетчика, высокого роста, со шрамом на подбородке, называли по имени «Георгий», а иногда «Жорж». Опытные сотрудники отдела, да и сам Бардин, считали, что это не местные профессионалы-уголовники, а «гастролеры», вероятнее всего, группа «недобитков» из белогвардейских офицеров. Свои догадки они объясняли так: бандит-уголовник никогда не назовет своего дружка «Георгий» или «Жорж», а скажет «Егорка», «Жора», «Жорка».

— Точь-в-точь как шмели, — определил банду сотрудник Семчук. — Днем летают, жужжат — ночью спят, а гнезда не найти!

— Найти можно, но если подберешься — загрызут. С детства помню, — добавил Бардин.

Банду закодировали «Шмели». Совместно с уголовным розыском были проверены десятки Георгиев, когда-либо замешанных или подозреваемых в преступлениях, но и это не дало никаких результатов. Подтверждалось предположение чекистов, что банда не связана с городскими уголовниками. Были разосланы запросы о «Георгии-Жорже» с описанием его примет в соседние города. А «Шмели» продолжали бесчинствовать.

Кабинет Бардина превратился в круглосуточно работающий штаб, куда со всего города стекались донесения. Костя переселился сюда из квартиры и не отходил от телефона. Однажды под вечер он принял телефонограмму из милиции. В ней сообщалось, что два часа назад был ограблен ювелирный магазин. Хозяин пытался оказать сопротивление и железной палкой проломил голову одному налетчику со шрамом на подбородке. Хозяина тут же застрелили. Произошло это на глазах у девушки, покупавшей золотую цепочку.

— Девушка еще и сейчас не может прийти в себя, — добавил передававший телефонограмму дежурный.

Костя понес телефонограмму в кабинет начальника ГПУ, где в это время шло совещание о принятии чрезвычайных мер по ликвидации «Шмелей». Когда Костя прочел телефонограмму, кто-то из чекистов сказал:

— Что ж, хоть один «шмель» потерял на время жало.

На это начальник ГПУ Лембер мрачно заметил:

— Как бы остальные от этого не стали кусать еще злее. — И, заканчивая совещание, приказал: —В самый сжатый срок ликвидировать «Шмелей»! Все товарищи свободны! Бардину остаться!

Бардин пришел в свой кабинет через час, вызвал коменданта и приказал:

— Круглосуточно держать наготове два автомобиля. И чтоб сразу заводились, а не пых, пых… — добавил он.

— Так бензин же… — начал было Гулливер, но Бардин его оборвал.

— Не знаю, не знаю! Я не механик. Будут пыхать машины, сам повезешь вместо бензина. Иди! Да, кстати. Столовая уже закрыта?

— Закрыта, Кирилл Митрофанович! Время позднее, одиннадцатый час… Могу предложить закусить в комендатуре. Есть хлеб, сало, сахар. Чайничек вскипячу!..

— Спасибо, — поблагодарил Бардин, — придем через десяток минут.

* * *

Когда через некоторое время Бардин с Костей вышли из кабинета и подошли к лестнице, с первого этажа донеслись голоса споривших.

— Пусти! Не будь гадом! — верещал хрипловатый мальчишеский голос. Ему отвечал спокойный басок вахтера:

— Иди в комендатуру! Если у тебя впрямь важное дело, дадут пропуск, а так не пущу! — И опять мальчишеский голос:

— Пойми ты, репа с глазами, дело важнейшее, а ты…

— Иди, иди! А будешь ругаться…

— В чем дело? — спускаясь по лестнице, спросил Бардин вахтера, загородившего дорогу на лестницу оборванному подростку. Вахтер отдал честь Бардину:

— Такой настырный пацан. Говорит, важное дело, а какое, может сказать только самому главному.

— Дело какое? — улыбаясь, спросил Бардин.

Оборванец посмотрел на него снизу вверх и недоверчиво спросил:

— А вы всамделе главный?

— Не веришь? Могу показать документы, — серьезно ответил Бардин и достал из верхнего кармана гимнастерки удостоверение.

— Не! Зачем мне документы? Не шибко я грамотен…

— Так какое дело? — повторил Бардин.

Мальчонка посмотрел по сторонам и, понизив голос, сказал:

— Тайное! Не могу при всех. Ведите меня куда-либо в темное подземелье…

— Вот чудак-человек, — рассмеялся Бардин. — Зачем мне вести тебя в подземелье, да еще в темное?

Они поднялись по лестнице в кабинет Бардина. Парнишка робко переступил порог, огляделся, шмыгнул носом и спросил, указывая на Костю:

— А при ём рассказывать можно?

— Можно, можно! Это мой помощник.

— По-мощ-ник… — недоверчиво протянул мальчишка. — Скажете такое! Где же это видано, чтоб у са-мо-го главного был в помощниках пацан, — он захихикал, — по-мощ-ник…

— Ну, давай рассказывай, не тяни! — начал сердиться Бардин.

— А вы на меня не нукайте! — внезапно вспылил подросток. — Не старый режим! Что я знаю, для вас золото, а мне тьфу, — и он плюнул на пол. — Я могу и уйти…

Костя ожидал, что Бардин взорвется. Чистота в его кабинете была корабельная, а тут вдруг плевок. Бардин нахмурился, оторвал кусок газеты и протянул ее мальчишке.

— Вытри, а бумагу брось в угол!

Мальчик смутился, покраснел, но вытер плевок и бросил бумагу в мусорную корзинку. А Бардин в это время приговаривал:

— Ты не обижайся, а посуди сам. Один плюнет, другой плюнет… Что же это будет? Кабак! А сюда ведь люди ходят по важным, «тайным» делам. Так ведь?

Мальчик стоял посреди кабинета, потупясь и не подходя к столу. В руках он мял снятую с выбритой головы изношенную, бархатную пилотку. Был он невысок ростом, коренаст. С виду ему было лет двенадцать-тринадцать. Одет в рваную гимназическую куртку с подрезанными рукавами, в не менее рваные брюки и ботинки с прикрученными проволокой подошвами.

— Как звать? Да ты подходи, не бойся, садись! — пригласил Бардин.

Парнишка подошел к столу, солидно прокашлялся и спросил:

— А курнуть у вас нет?

— Нет! — обрезал его Бардин и повторил вопрос: —Как зовут?

— Жаль, что нет! — ответил парнишка. — С утра бычка во рту не было… Все внутре ссохлось, — он снова прокашлялся и внезапно заторопился. — Зовут Василий Кузьмич, а фамилия Рубаков. А еще прозывают Пилот, — он показал пилотку. — Из-за нее. Из-за моей чепы летчитской.

— Кто же тебя так прозывает? — Бардин нарочно завел разговор «не по делу», чтоб успокоить посетителя.

— А братва, беспризорники. С кем сейчас компанию веду, — объяснил Василий.

— А раньше с кем вел компанию?

— Раньше? Раньше я был боец Красной Армии. Воевал в бригаде самого Котовского, — гордо ответил мальчик. — Дошел с ней аж до Крыма. Там у Чаплинки был ранен. — Он встал со стула и, закатав штанину, показал сине-розовый шрам, идущий от колена вдоль икры. — Казак рубанул клинком, гад…

— Как же он исхитрился? — спросил Бардин. — Чтоб так достать клинком, ему нужно было лежать на земле…

— Не, он на полном скаку, верхом. Я был ездовым на артиллерийском уносе. Он, гад, наскакал, думал перерубить постромку, да прошибся и угодил по ноге. Ну я ему прямо в бороду пальнул из нагана, а уж потом без памяти свалился на землю. Попал в госпиталь, а когда выписался, котовцы где-то у Тамбова добивали банды. Я подался к ним. В поезде украли все документы, деньги и часы, подарок самого Григория Ивановича Котовского. — Мальчик тяжело вздохнул и замолчал, а Бардин за него досказал:

— Стал пробиваться к своим, на крышах поездов, в пути «добывал» пищу как придется, без денег. Потом забрали в детский приемник, оттуда бежал…

— А что мне было там делать, — зло огрызнулся Василий. — Кормят только-только, чтоб ноги не протянуть, курева не дают. Целый день сказки рассказывают про разных там заморских царевен и волшебников-фокусников. К чему мне все это? — И, внезапно насторожившись, спросил Бардина: —А, а вы откуда обо мне все знаете?

— Я, Василий Кузьмич, многое что знаю. Такая у меня работа, потому, наверно, ты ко мне и пришел?

— Да-а? Я знаю, откуда вы знаете, — хитро улыбнулся мальчик. — Зна-ю! В детском приемнике обо мне все записано. Вот откуда!

Бардин покачал головой:

— Нет, Василий Кузьмич. Таких, как ты, ребят, сейчас тысячи, а судьба их одинакова. Отцы не вернулись с германской, матери, деды, бабки поумирали от тифа. Наверно, и у тебя так?

Мальчик опустил голову и тихо-тихо сказал:

— Так. Только деда и бабки у меня давно нет, от тифа умерли сестры, а мать убил сосед кулак Шкоропий.

— За что? — спросил Бардин.

— За то, что работала в Совете и хлеб, припрятанный богатеями, у них отбирала. Эх, попался бы он мне? — Вася вскочил со стула и, сжав кулаки, прокричал — Я его морду по гроб помнить буду! Только бы повстречать!..

— Успокойся, Василий, — остановил его Бардин. — При Советской власти ни один бандит никогда не уйдет от наказания. Выкладывай свое «тайное дело», а потом пойдем чай пить.

Мальчик улыбнулся:

— Хорошо бы чайку… с хлебцем… — И, согнав улыбку, стал рассказывать: — Значит, дело было так. Кручусь я около иллюзиона, поглядываю…

— За карманами? — весело спросил Бардин и подмигнул Косте.

Мальчик покраснел и, насупившись, буркнул:

— Этим не занимаюсь. Я пою жалостные песни, танцую, и мне дают, кто копейку, кто две.

— Ну, ну! Я пошутил. Значит, выглядываешь. А что выглядываешь?

— Бывает такое, что кто-нибудь купит билеты на двоих… Ну, там для барышни или для товарища. Ждет, ждет, они не идут, а звонит уже третий звонок. Я враз тут как тут. Дяденька, возьмите меня с собой. Бывает, что сжалятся и берут. Вот и сегодня, на третий сеанс… Стоит буржуй…

— Откуда ты знаешь, что буржуй? — спросил Костя.

Мальчик смерил его пренебрежительным взглядом.

— Откуда? Да очень просто. Морда гладкая, волосики прилизанные, брючки дудочкой со складочкой, ботиночки — шик-блеск. Кто же это, по-твоему? Рабочий человек? Да? Значит, стоит тот буржуй, а я рядом. Народ уже весь вошел в иллюзион, а он все зырк сюда, туда. Тут к нему подходит еще такой же, только постарше и тихо говорит: «Жорж не придет. Его сегодня ранили. Павел Павлович просил, чтоб ты сейчас к нему пришел».

Когда мальчик сказал: «Жоржа ранили», Бардин насторожился, а Василий продолжал:

— Они уходить, а я за ними и ною: дяденька, дайте билетик, вы же не пойдете.

А они идут, хоть бы оглянулись, да еще не по-нашему лопочут. Офицерье проклятое…

— Ты же говорил буржуи, а теперь офицерье, — перебил его Костя.

— Офицерье! — настойчиво повторил Василий. — Я их за сто шагов узнаю. Офицер завсегда так ходит. Правой рукой машет, а левую к боку прижимает. Привыкли придерживать шашку, чтоб не болталась. Вот прошли они до угла, а я все ною и ною. Тут тот, что ждал, обернулся ко мне, обругал и бросил скомканную бумажку. Я схватил и бегу к иллюзиону. Добежал, развернул на свету, а это не билеты. Бросил он мне, белогвардейская морда, какую-то бумажку. Я за ними бегом, думаю, догоню, скажу, дяденька, вы мне вместо билетов бросили вот это. Может, что нужное? Тут он мне, наверно, дал бы билеты. Пока я бегал туда-сюда, они ушли далеко. Темно, хорошо еще, что один во всем белом. Догнал, когда они уже заходили во двор. Я говорю, дяденька… а он, антанта проклятая, как закричит: «Отстань, не то пристрелю, как собаку!» И слышу, что он шпалеромклацнул… Я, конечно, отошел да издали обругал его как мог… Не дело это, товарищ начальник, офицерью по улицам шляться и пугать ребят шпалером. Я-то не из пугливых, а…

— Бумажку ту выбросил? — спросил Бардин.

— Как можно? Вот она, — Василий протянул Бардину смятую записку.

Кирилл Митрофанович стал читать, потом бросил бумажку на стол и стал задавать вопросы.

— Когда это было?

— Время не скажу, ну сами посчитайте. Ждал тот гад третьего сеанса. Бегал я за ними туда-сюда, да к вам, да ругался с охраной, пока вы не вышли, почитай, что час с четвертью прошел.

— Знаешь, на какой улице дом?

— Как называется, не знаю, я на ней никогда не был, а объяснить могу запросто. Дайте карандаш. Нарисую…

— Дом, дом сможешь указать? — нетерпеливо спрашивал Бардин и распорядился: —Костя, Гулливера ко мне! Живо! А ты, Василий Кузьмич, поедешь с нами, покажешь дом!

— Поеду! Вы у него шпалер заберите, а то он еще чего натворит. Такие людей убивают запросто. Рассказывают, что третьего дня зашли четверо в Сахаротрест, «руки вверх» и бац, бац. Кассира ранили, милиционера убили.

Бардин хмурился, но не перебивал словоохотливого парнишку. Наконец пришел Гулливер с Костей и Бардин стал отдавать приказания:

— Подать две машины. Поедем на операцию. Я, ты, Костя с этим парнишкой. Возьмешь человек пять бойцов из караульного взвода и человека три оперативников, кто еще не ушел из Управления.

— Есть, товарищ Бардин! — козырнул Гулливер. — Искать оперативников не придется, у меня в комендатуре чаи гоняют человек пять. Вас с Костей ждали…

— Ладно! Действуй! Красноармейцам захватить несколько гранат. Ты, Костя, возьмешь карабин, а браунинг в карман!

Бардин достал из сейфа маузер, зарядил его и сказал Косте:

— Кажется, мы вышли на «Шмелей».

* * *

Через несколько минут две машины с чекистами подошли к иллюзиону.

— Отсюда пойдем пешком, — приказал Бардин. — Машинам ждать, а ты, Василий, показывай дорогу!

— Пойдем прямо, прямо, потом налево будет другая улица, а на ней через несколько домов будет проулок, где тот дом…

— Похоже, что это Попов переулок, — сказал один из чекистов. — Место глухое, у каждого дома сад. Надо бы обложить дом со стороны садов по Монастырской улице.

Чекисты прошли несколько кварталов. Вася остановился, зашептал:

— Вот он, проулок, а дом по левой стороне четвертый от угла. Перед ним решеточка побеленная, а за ней цветы духовитые. Сразу найдете.

— Костя, пойдешь с Васей по переулку, он покажет тебе дом, а ты посмотри, нет ли там кого в дозоре. Если возле дома или на противоположной стороне кто-нибудь есть, пройдете мимо до конца переулка и возвращайтесь. Карабин оставь здесь! — приказал Бардин.

Мальчики ушли.

Двух чекистов и двух красноармейцев Бардин отправил на Монастырскую улицу.

— Ты, Гаврилюк, будешь старшим. Зайдешь в любой из дворов, предъявишь свой документ. Скажешь, что сейчас бежал вор с вещами и что люди видели, как он перелез через забор четвертого от угла дома в Поповом переулке. Возможно, он прячется в садах. Как попадете в нужный сад, начнете петь, чтоб я знал — вы на месте. До этого мы операцию не начнем. Открывать стрельбу только в том случае, если кто-нибудь полезет через забор. Стрелять по ногам. Взять их надо живыми!

— Увидишь, где там ноги, где голова, — пробурчал Гаврилюк, возглавлявший группу. — Темень, в трех шагах ничего не видно.

— Чувствовать, чувствовать надо! На ощупь стрелять! — пошутил Гулливер. — Поторапливайтесь, ребята!

Пока велись приготовления к оцеплению, Костя с Васей пошли по переулку. Еще издали Костя почувствовал сильный запах цветущего табака.

— Здесь? — шепотом спросил он Васю.

Вася только сжал Костину руку. Они прошли мимо невысокой оградки, за ней, перед домом, благоухали цветочные клумбы. Ни один лучик света не пробивался через закрытые ставнями окна, выходившие на улицу. Во дворе, неподалеку от калитки, Костя успел заметить дверь и крылечко под навесом.

Они прошли в конец переулка, постояли, громко разговаривая о каком-то Гришке, и медленно возвратились обратно, оживленно беседуя и приглядываясь к дому. На этот раз Костя заметил, что стена дома, выходящая к соседнему двору, от которого ее отделяет невысокий забор, глухая, без окон и дверей.

Чекисты выслушали Костино донесение, перекинулись несколькими словами об осторожности, приготовили оружие.

— Ну все, — сказал Бардин, — пошли, товарищи!

— А я, товарищ начальник? И мне с вами?

— Зачем тебе лезть в пекло? — спросил Бардин.

— Так я же боец! — обиделся Вася. — Как я могу терпеть, когда товарищи идут в бой?

— Сейчас ты не боец. Где у тебя оружие? Поскучай здесь, пока мы не возьмем твоих знакомых, — пошутил Гулливер.

— Зна-ко-мые! — не на шутку возмутился Вася. — Да я таких знакомых стрелял на фронте, как бешеных собак! Зна-ко-мые! Скажете же такое, товарищ начальник!

Чекисты рассмеялись, а Гулливер серьезно заметил:

— Какой ты боец? Где у тебя дисциплина? Начальник приказал, — значит, закон! Посиди здесь, поскучай, пока мы не управимся.

Чекисты по переулку цепочкой подошли к дому. В это время со стороны Монастырской улицы донеслось далекое нестройное пение.

— Ребята подходят к месту, — тихо заметил Бардин и стал отдавать приказания — Ты, Семчук, с Горловым во двор соседнего дома, где глухая стена. Перелезешь через забор, вдруг там есть окно или какая-нибудь форточка, через которую можно вылезти. Ляжешь на землю, а то не ровен час, начнется стрельба со стороны сада и тебя зацепит. Костя останется на улице, будет следить, чтоб никто не подошел к дому с того конца переулка. Будьте осторожны, не лезьте на рожон, помните, что из темной комнаты хорошо видна улица. Семчук, за старшего, — закончил Бардин. — Идите!

* * *

Семчук с Костей прошли мимо дома, вошли в соседний двор, и Семчук уже собирался перелезать через забор, когда его остановил Костя:

— Лучше я полезу…

— Это еще что? Тебя приказ не касается?

— Приказ приказом, а вас в белой гимнастерке за версту видно. Вы ведь будете лежать на темной земле.

— А ты, Костя, пожалуй, прав! Что же делать?

— Не бежать же вам за кожанкой домой. Полезу я, — настаивал Костя.

— Ох, попадет мне от Кирилла Митрофановича, — вздыхал Семчук, подсаживая Костю на забор. — Патронов у тебя сколько?

— Хватит! Карабин заряжен и две обоймы в кармане.

Костя осторожно спустился по ту сторону забора. Семчук подал ему карабин. Костя лег на землю и пополз узким проходом между забором и домом, ощупывая перед собой землю, чтоб не наткнуться на что-нибудь, что может загреметь. Он дополз до угла дома, огляделся. Справа темнела часть фасада, чуть впереди прямо перед ним большая цветочная клумба. «Ну и позиция! Хуже не выбрать! — сердито подумал Костя. — Надо вперед и повернуться, тогда будет видна вся сторона дома».

Где-то впереди послышалось пение. Костя быстро переполз в клумбу, изрядно помяв цветы, повернулся лицом к дому. Его глаза уже освоились в темноте, и теперь он четко видел весь фасад. Окна угадывались по свету из щелей ставень, блестела стеклами веранда. «Близко, — подумал Костя, — если выбегут несколько человек, не успею перезарядить карабин, как они окажутся рядом со мной».

Он переполз немного назад. Теперь он лежал позади клумбы и смотрел на дом снизу вверх. Если даже в доме погасят свет, люди, выбежавшие в сад, будут хорошо видны на фоне неба. «Только бы они не выбежали до того, как Кирилл Митрофанович начнет штурм дверей», — тревожно подумал Костя.

Семчук вышел на улицу, чтоб занять Костин пост. В это время на противоположную сторону перебежал красноармеец с винтовкой и стал за деревом.

«Порядок, — решил Семчук, — боец доглядит и за окнами и за улицей». Он вернулся, прошел в глубь двора. Около забора нашел какой-то сарайчик и забрался на его крышу.

— Порядок, — еще раз повторил он и, вставив маузер в приклад, взял на прицел фасад дома.

* * *

Бардин немного обождал. По его расчету, группа с Монастырской улицы и Семчук с Костей должны были уже занять свои места.

— Теперь наш черед, — обратился он к коменданту. — Мы с тобой войдем во двор, посмотрим, где там дверь. Потом обойдем дом, выясним, что находится со стороны сада. Пока боец Бабкин возьмет наблюдение за дверью. Боец Кудренко — на противоположную сторону улицы. Следить за окнами. Если начнут открываться ставни — стрелять по окнам! Ясно? У кого гранаты?

— У меня, товарищ начальник, две, а две у Лахно. Он пошел на Монастырскую, — ответил красноармеец.

— Дай их мне!

— Зачем тебе, Кира, самому, — зашептал Гулливер. — Понадобится, Бабкин кинет их не хуже тебя.

Бардин не ответил и заткнул гранаты за пояс.

— Пошли по местам!.. — приказал он.

Гулливер открыл калитку, и чекисты вошли во двор.

— Стань так, чтоб видно было всю эту сторону дома, — шепотом наставлял Бардин красноармейца. — Если кто-либо попытается выйти через окна или в дверь, окрикнуть «Назад!», а в случае неподчинения стрелять!

Бардин постоял, прислушался. Из дома не доносилось ни звука. Ставня одного окна, что рядом с дверью, была приоткрыта, и оттуда просачивался слабый свет. Бардин подтолкнул Гулливера локтем, тот, поняв без слов, чуть пригнувшись, подошел к окну и заглянул в щель. Это была кухня. Свет пробивался сюда через приоткрытую дверь в комнаты. Гулливер очень осторожно прикрыл ставню и заложил ее крючком. Они, едва передвигая ноги, пригнувшись, прошли под окнами к углу дома. Бардин лег на землю и пополз вдоль фасада, выходящего в сад. Из-за ставень до него донеслись невнятные голоса, но подняться с земли к окну он не рискнул. «Как бы Семчук, увидев человека под окном, не бахнул», — подумал он и пополз обратно.

— Ну как? — зашептал Гулливер.

— Эта сторона наиболее удобна для прорыва в сад. Один Семчук там не управится, — шепнул Бардин. — Подождем, пока наши «певцы» не подойдут к забору вплотную, тогда и начнем! Пока я побуду здесь, а ты иди к дверям. Бабкина отправь на улицу, к Кудренко. Пусть стоят за деревьями и не высовываются. Старший Куд…

Бардин не успел договорить, как со стороны сада, за забором, кто-то вполголоса запел:

и несколько голосов подхватило:

— Будем начинать, Кира? — шепнул Гулливер.

— Начнем!

Они вернулись к красноармейцам. Бардин повторил, что ему делать, а когда боец ушел, поднялся с Гулливером на крылечко. Они стали по сторонам двери, и Бардин тихо постучал. За дверью — тишина. Он постучал еще раз, настойчивее и громче. За дверью послышались шаги и громкий голос грубо спросил:

— Кого черти принесли?

— Откройте, Павел Павлович, — вежливо попросил Бардин. — Есть дело.

— Какие могут быть дела ночью? Что нужно? — гремел голос за дверью. — Кто такой?

— Откройте дверь! — строго приказал Бардин. — Гэпэу!

За дверью пошептались и другой голос сказал:

— Что за глупые шутки? Это вы, ротмистр? — И послышался щелчок досылаемого в пистолет патрона.

— Дом оцеплен! Не советую дурить! — все еще спокойно посоветовал Бардин.

За дверью рассмеялись, а первый голос сердито произнес:

— Пошутили и хватит. Кто меня спрашивает?

— Начальник отдела борьбы с бандитизмом Бардин, — а теперь откройте дверь!

За дверью замолчали, потом кто-то яростно выкрикнул:

— Ты, рыжая собака, нам и нужен! За все ответишь сполна! Только сунь свою морду в дверь!

— Откройте дверь немедленно! — настойчиво потребовал Бардин. И сразу же из дома загремели выстрелы.

Пули, пробивая дверные филенки, отрывали куски дерева, пролетавшие мимо голов чекистов. Стреляя из-за двери, осажденные бандиты надеялись или прорваться из дома здесь, либо хотели отвлечь от выхода в сад.

— Осторожно! — крикнул Гулливер Бардину. — Стань за косяк!

* * *

Как только послышались выстрелы со стороны двора, чуть скрипнула дверь, выходящая на веранду. В щель, освещенную из комнаты, выглянул человек. Щель стала шире, человек в белом костюме шагнул вперед, а за его спиной показался другой.

«Сейчас побегут! Надо стрелять!» — решил Костя и выстрелил, целясь повыше голов. Одновременно дважды выстрелил Семчук. На веранде послышался вскрик и звон разбитого стекла. Дверь захлопнулась, а свет из щелей в ставнях погас.

— Дай, Костя, еще разок по окнам, чтоб не пытались высунуть нос! — откуда-то сверху, позади раздался голос Семчука.

«Наверно, залез в том дворе на дерево», — подумал Костя и «дал» два раза по окнам. Дребезг стекол подтвердил попадание, а Семчук закричал:

— Молодец, Костя! Порядок!

То же сказал и Гулливер, услыхав выстрелы со стороны сада.

— Колечко замкнулось! Порядок! — И, обращаясь к осажденным, предложил: — Господа хорошие! Бесполезно патроны жечь! Сдавайтесь, лучше будет!

А в ответ неслись ругательства и пистолетные выстрелы.

На минуту стрельба утихла, а затем забухали винтовочные выстрелы со стороны улицы.

— «Шмели» пытаются разлететься во все стороны, — кричал Бардин. — Сейчас будут пробиваться у нас. Смотри за ставнями! Назад! — закричал он и, спрыгнув с крылечка, стал стрелять в распахнувшееся окно. — Назад!

В это время во двор вбежал красноармеец Хмара, а вслед за ним Вася Пилот.

— Ложись, ложись! — закричал Гулливер. Но было уже поздно. Из окна раздалось несколько выстрелов, Хмара выронил винтовку и упал на землю. Рядом с ним оказался Вася. Он подхватил винтовку, прикрикнул на пытавшегося подняться раненого.

— Лежи, лежи, а то кровью истечешь! Я их, гадов, сам… — и, лежа на земле, дважды выстрелил по окну.

— Молодец, Вася! — крикнул Бардин. — Не давай им подходить к окну! А я с ними поговорю по-другому. Эй! Вы! Сдавайтесь или забросаю гранатами! Считаю до пяти, — и начал счет — Раз, два…

Из дома кричали:

— Варвары, скоты! В доме раненые, женщины, дети! Скоты!

— Женщины с детьми пусть выходят в дверь, — прервал счет Бардин. — Даю три минуты на размышление!

В ответ неслась ругань, выстрелы из-за двери и из окна.

Вася отполз к раненому красноармейцу, взял у него две обоймы, а затем открыл частый ответный огонь по окну, из которого мелькали вспышки пистолетных выстрелов. Выстрелы из окна прекратились, что дало возможность Бардину, прижимаясь к стене, подобраться под самое окно и начать счет:

— Раз, два, три, четыре. Пеняйте на себя! — после счета пять он бросил в окно гранату и приготовил другую.

Глухо бухнул взрыв. В наступившей тишине из глубины дома донесся одиночный пистолетный выстрел, потом крики:

— Сдаемся! Сдаемся!

— Выбросьте оружие в окно! — приказал Бардин.

Из окна во двор полетели четыре пистолета.

— Выходить в дверь, по одному с поднятыми руками, — командовал Бардин.

За дверью загремел отодвигаемый засов, щелкнул замок, и в проеме двери показался высокий мужчина в светлом костюме. Он держал одну руку вверх, другая опущена вниз, рукав ее залит кровью.

— Этот, этот был у иллюзиона! — закричал Вася. — Будешь знать, гад, как на людей шпалером клацать! Доклацался!

— Прекрати, Рубаков! — прикрикнул на него Бардин, а Гулливер стал обыскивать раненого. Из двери вышли сразу двое. Один, помоложе, поддерживал еле переступающего ногами пожилого. Едва спустившись со ступенек, он грузно плюхнулся на землю и застонал.

— Есть еще кто в доме? — спросил Бардин.

— Поручик Георгий Волынский, — простонал пожилой. — Он мертв, царствие ему небесное! Застрелился… Ваша… ох… взяла, господа чекисты!

— Семчук, — закричал Бардин в сторону сада, — зови Гаврилюка с ребятами. Все кончено! Пока они не подойдут, оставайся с Костей на месте!

Через несколько минут Гаврилюк с одним красноармейцем прибежал во двор.

— Одного бойца и Гуркина я оставил против окон. Там же и Костя Горлов, — доложил он Бардину.

— Ладно! Пойдем, Гулливер, посмотрим «шмелиное гнездо», а ты, — приказал он красноармейцу, — бегом к машинам. Пусть подъезжают сюда. Да перевяжите чем-нибудь раненых. — Свети, Гулливер.

Держа пистолеты наготове, они вошли в дом. В передней и коридоре никого. В первой комнате, иссеченной осколками гранаты, разбросанная взрывом во все стороны мебель. Во второй стояли рояль и обеденный стол, несколько чемоданов. В третьей — две кровати, а на полу, в углу сидел человек. В опущенной руке у него был зажат тяжелый кольт, грудь залита кровью.

— Посвети получше, — сказал Бардин.

Гулливер направил свет фонарика на лицо мертвеца. Подбородок рассекал шрам.

— Жорж-Георгий! — воскликнул Гулливер.

— Он самый, — подтвердил Бардин. — А голову ему проломили сегодня вечером во время налета. Банда «Шмелей» больше не существует! Пойдем, Гулливер, здесь нам больше делать нечего, — заключил Бардин.

На улице уже фыркали машины.

— Забери, Кирилл Митрофанович, раненых и езжай с ребятами в Управление. Я пока постерегу задержанного, — предложил Гулливер. — А чтоб не скучать, с Гаврилюком пошуруем в доме. Наверно, «Шмели» что-нибудь запасли на черный день.

* * *

Уже светало, когда Бардин с Костей и Васей Пилотом подъехали к Управлению.

— Ну, Василий Кузьмич, заходи, — пригласил Бардин. — Сейчас мы с тобой будем чаевничать, потом спать, а уж утром подумаем, как тебя отблагодарить. Большое ты сделал дело!

— Да я что? — застеснялся Вася. — Разве я думал… Случай вышел. Вижу, беляки, а я на этих гадов ух какой злой, да еще на меня шпалером клацают. Этого мне уж никак не стерпеть было. Чайку попью, а благодарить меня не за что.

За чаем в кабинете Бардина Костя спросил Кирилла Митрофановича, что было в той записке, что принес Вася?

— Ничего особенного. Так, различные семейные дела. А вот одна фраза меня сразу насторожила: «Георгий узнал адрес Мордвинова», а это бывший контрразведчик, палач и убийца. Те двое шли к Георгию, тут у меня и сплелось все вместе: раненый Жорж, раненый налетчик, адрес белогвардейца у Жоржа. Я и подумал: а что, если этот Георгий и есть Жорж, со шрамом на подбородке? Да и на всякий случай надо было выяснить, кто это шляется с пистолетом и кто он такой? Кого может интересовать адрес Мордвинова? Видишь, сколько вопросов нашлось к дому в Поповом переулке. Жаль только, что адрес Мордвинова у Жоржа теперь не узнать. Да ты ешь, Вася, не стесняйся, — подвинул он мальчику нарезанное сало.

Вася посмотрел на него сонными глазами.

— Ей-богу, больше не лезет! Прожевать еще смогу, а сглотнуть — никак!

Отодвинув кружку с недопитым чаем, он положил голову на край стола и уснул. Бардин перенес мальчика на диван и укрыл кожанкой.

* * *

Утром в кабинет Бардина пришел Гулливер и принес два чемодана.

— Вот что натащили «Шмели», — показал он, раскрывая чемоданы, набитые ценностями, пачками денег и какими-то бумагами. — Наверное, это еще не все, — докладывал он Бардину. — Я оставил там Гаврилюка и Семчука, пусть поищут в саду. Больно уж сад подозрителен, грядочки, клумбочки…

— Ладно, — остановил его Бардин. — Пусть роются. Деньги и ценности сдай в финчасть, а бумаги мы с Костей посмотрим. Может, и найдем что дельное. Ты мне лучше скажи, что будем делать с Васей? Не отправлять же его в детдом, откуда он сбежит. Парень мне нравится, разбитной, смышленый и гордый.

— А что, если его пристроить воспитанником в эскадрон? — предложил Гулливер.

— Дело! — согласился Бардин. — Звони, Костя, Зотову, пусть скачет сюда, и позови Васю.

Командир эскадрона особого назначения не заставил себя долго ждать. Через пятнадцать минут рослый кавалерист с орденом Красного Знамени на груди, щелкнув шпорами, четко отрапортовал Бардину о прибытии для получения задания. С удивлением он выслушал приказ.

— Зачислить этого парня, — Бардин указал на Васю, — воспитанником в эскадрон. Умыть, одеть в красноармейское обмундирование, а чтоб не зря ел казенный хлеб, назначить ездовым на патронную двуколку. Согласен? — спросил он просиявшего мальчика.

Вася прижал к груди свою пилотку и от волнения не мог выговорить слова, а только кивал головой и улыбался, а на глазах его выступили слезы радости.

— И еще, — добавил Бардин, — пусть политрук займется с ним. Парень неграмотен…

— Нет, товарищ начальник, — смущенно возразил Вася. — Это я вчера сказал так, понарошку. Думал, если вы мне не поверите, то обижаться не будете. Что взять с неграмотного? — И, посмотрев на Бардина, хитро прищурился: —Верно ведь?

Бардин с Гулливером рассмеялись, а командир эскадрона спросил:

— А ты, хитрюга, шибко грамотен?

— Церковно-приходское двухклассное кончил с похвальным листом, — скороговоркой выговорил Вася.

— Ну, силен! Профессор, — одобрительно заметил Бардин. — Все же пусть политрук с ним займется.

— Пошли, «ученый», в баню, а потом переодеваться, — позвал командир эскадрона. — В такой амуниции я тебя и на конюшню не пущу!

На пороге Вася повернулся и, обращаясь к чекистам, торжественно сказал:

— Спасибо, товарищи начальники! Пилот, нет, Василий, — поправился он, — Рубаков на всю жизнь, по гроб жизни будет истреблять гадов, где бы они ни появились! Верно, верно! — засмущался он, увидев улыбки чекистов, и юркнул за дверь.

* * *

Вторую неделю Костя отстукивал на пишущей машинке порученную ему Бардиным опись архивных дел за истекший год. Печатал он одним пальцем, беспрестанно ошибаясь и попадая по соседним буквам, отчего ему приходилось по нескольку раз перепечатывать одно и то же. Опись не подвигалась, а груда папок с делами у Костиного стола, казалось ему, росла все выше и выше.

— Ничего, ничего, — подбадривал Бардин. — Зато научишься печатать на машинке.

— А зачем это мне? — пробовал спорить Костя. Он считал печатание на машинке женской работой, и уж во всяком случае, не нужной для мужчины-чекиста.

— Зачем? — повторил Кирилл Митрофанович. — А затем, что чекисту нужно уметь и знать многое! Быть смелым, решительным, не кланяться пулям, — это ты умеешь. А вот терпению, еще большему, чем у рыбака, и внимательности тебе еще следует поучиться.

Ох, уж эта машинка! Вот и сейчас Костя разыскивал очередную букву, чтоб ткнуть ее пальцем, когда в дверь постучали и, бряцая шпорами, в кабинет вошел красноармеец. Костя оторвался от машинки и сразу не узнал Васю. Да и немудрено. Одет был Вася в хорошо подогнанное красноармейское обмундирование с синими «разговорами» на груди, буденовку с шишаком и сапоги на высоких каблуках. Все это делало его выше ростом и солиднее.

— Здравия желаю! — лихо козырнул Вася. — А где старшой? Скоро будет? Ну, я подожду. Ты чего это стучишь?

Костя объяснил.

— Так, так, — понимающе кивнул головой Вася. — Значит, бумаги про разных гадов на хранение, может, еще сгодятся? Бумага — это, брат, дело серьезное! Вот и твой начальник через бумажку на тех беляков вышел. Верно я говорю? — и, не ожидая ответа, пригласил Костю: —Ты бы пришел в эскадрон. Я тебе покажу своего коня. Зовется он Бойчик. Меня сразу признал, а сейчас если отвязать его от коновязи, так он за мной по двору как собака ходит! Бойцы дивятся, спрашивают, «чем ты его приворожил?». Не знают, что я Бойчику свой сахар скармливаю.

Вася стал рассказывать, как ему живется в эскадроне:

— Еды — сколько хочешь. Мало — дадут добавку. Одежа, обужа — во! — Вася повертелся и прихлопнул ногой. — Работа — почистить утром коня, задать ему корма, напоить. Потом часа два со мной занимается товарищ Малов, знаешь его? Политрук. Говорит, к осени подготовлю тебя в четвертый класс семилетки, а там… Эх, — мечтательно сказал Вася, — года через три-четыре подамся обучаться на учителя.

— Хочешь стать учителем? — удивился Костя. — Ты же вояка. Тебе нужно идти в военное училище.

— Не! — солидно возразил Вася. — Навоевался, хватит! Ты что ж, думаешь, что так и будем все время воевать? Вскорости вгонят буржуякам кол в могилу… и конец всем войнам! Не веришь? Вот и товарищ Ленин говорит — жить будем мирно, в достатке, в грамотности. Нет, брат, учитель это дело верное!

— Правильно, Рубаков! — подтвердил вошедший Бардин.

— Здравия желаю, товарищ начальник! — вскочил Вася. — Боец Рубаков прибыл к вам с бумагой от комэска товарища Зотова! — Он снял буденовку, достал из нее записку и протянул ее Бардину. — Могу быть свободным?

— Иди, иди! — отпустил его Бардин.

Вася сделал четкий поворот, а у двери обернулся и пригласил Костю:

— Приходи в эскадрон. Покажу коня, посмотришь, как бойцы занимаются джигитовкой. Приходи!

— Придет, не обманет, — за Костю пообещал Бардин.

Вася еще раз козырнул, щелкнул шпорами и вышел.

— Орел! — с удовольствием сказал Бардин. — Такой хоть в огонь, хоть в воду! А ты стучи, стучи!

* * *

Прошло несколько недель. По-прежнему банда «гимназистов» оставалась безнаказанной. Командир эскадрона дважды выезжал на операцию по ее ликвидации, и оба раза банда уходила в леса.

Давно уже Бардина и сотрудников отдела интересовало, кто и как предупреждает «гимназистов» об опасности. То, что такое оповещение существовало, не вызывало никаких сомнений.

— Только телеграф или телефон, — говорил Бардин.

Но ни того ни другого в селе Покровке, считавшемся базой «гимназистов», не было. Да и сам хутор находился за двадцать верст от железной дороги.

И вот эту загадку удалось разгадать с помощью Васи Рубакова.

После очередной неудачи комэск Зотов решил послать в разведку Васю. Под видом беспризорника, как в свое время проводил разведку Костя, Вася должен был «зайцем» и на крышах вагонов добраться до станции Рогаткино, там пересесть на поезд, идущий через полустанок Вишняки, а оттуда пешком в Покровку.

Отправляя Васю, комэск дал ему такое задание:

— Ты, Василий, в Покровке полазь, посмотри, послушай! Может, и пронюхаешь, кто оповещает Никитченко. Не уйдет тогда от нас банда! И еще постарайся проведать, куда они деваются по тревоге? То ли уходят в лес, то ли рассыпаются по соседним хуторам?

Двенадцать дней от Васи не было никаких известий. Комэск, молчавший об отправке Васи, забеспокоился, пришел и доложил Бардину.

— Самоуправствуете, товарищ Зотов, — рассердился Кирилл Митрофанович. — А если его там узнают?

— Не узнают, товарищ начальник… Мы его переодели во все рваное…

— Ты думаешь, одел парня в лохмотья, и все? Ты думаешь, что никто из банды не бывает в городе и не видал его на тачанке? Узнают, убьют Василия! Как можно было посылать мальчишку одного в звериное логово? Случись что-нибудь с Рубаковым, головой ответите, товарищ Зотов! Вам доверили сироту. Доверили, чтоб вы стали ему отцом! Вместо этого посылаете его волкам в зубы! Идите и подумайте, что можно сделать, чтоб его оттуда вернуть, если он еще жив!

За все свое знакомство с Бардиным, Костя никогда не видел его таким расстроенным. Костя даже немного ревниво подумал: «Волновался ли Кирилл Митрофанович так за меня, когда я выслеживал Ворона?» — и необдуманно сказал Бардину: — Ничего с Васей не случится… Не случилось же со мной ничего, пока я не вцепился в Ворона, а Вася только посмотрит, послушает…

В ответ на это на него сердито обрушился Бардин:

— Много ты понимаешь! Да и сравнивать нечего. Ты выслеживал Ворона там, где тебя до этого времени никто из уголовников не знал и где ты в любой момент мог обратиться в милицию или гэпэу за помощью, а мальца в красноармейском обмундировании кто-либо из банды «гимназистов» мог приметить в нашем городе. Чем ты рисковал? Отлупит тебя раз-другой Ворон, и все. А Васю убьют. — Бардин досадливо махнул рукой и вышел из кабинета.

* * *

Вася, одетый в какую-то невообразимую женскую кофту, рваные красноармейские брюки и ботинки разных цветов, без головного убора, перепачканный угольной пылью, на тормозной площадке доехал до станции Рогаткино. Здесь после безуспешной попытки забраться на крышу пассажирского поезда, пропустил его, а вечером устроился на открытой платформе, груженной щебенкой, и рано утром, замерзший, голодный, прибыл на полустанок Вишняки. Товарные поезда здесь не останавливались, и Васе пришлось спрыгнуть на ходу, когда состав прошел с версту за станцию.

Разведчик вернулся к платформе, но спрашивать дорогу на Покровку не стал. Он обошел станцию. Позади нее на небольшой площади стояла подвода, запряженная парой лошадей. На ней, поверх нескольких мешков, сидела дородная женщина и лежа похрапывал седоватый дядька.

— Тетенька, — попросил Вася, — подайте что-нибудь от вашей доброты! Два дня не ел!

— Иди, иди! Бог подаст! — сердито буркнула женщина. — Одному подай, другому подай! Много вас дармоедов! Иди, иди, пока кнут не достала!

«Проклятая кулачка», — подумал Вася и заныл — Тетенька, ей-богу два дня не ел, — и часто-часто закрестился. — Я не дармоед. Могу что хочешь сработать! Могу станцевать, спеть…

Услыхав слово «спеть», дядька потянулся, сел и спросил густым басом:

— Это кто здесь такой веселый?

— Я, дяденька!

— Иди, иди! — гнала его тетка.

— Погодь, Катря, — остановил ее дядька. Ты как сюда попал?

— С поезда, с товарняка соскочил. Думал, работу найду, я не дармоед, как думает тетя Катря, — зачастил Вася. — Я могу любую крестьянскую работу…

— Гм! Крестьянскую? — усомнился дядька.

— Могу и с коровами, и на огороде, и около коней… — перечислял Вася свои специальности, — могу и по домашности…

— А в наймыки в Покровку пойдешь? — спросил дядька. — Больно уж ты мал…

— Пойду, дяденька! К вам? — радостно закричал Вася. — С полным удовольствием!

— Та на беса он тебе сдался? — обрушилась на мужа Катря.

— Не нам, зачем он нам? Куме Марфе нужен хлопчик.

— Пусть она сама и ищет, — не унималась тетка, а Вася молил:

— Возьмите меня к вашей куме! Век буду бога за вас молить! — И стал часто креститься.

— Как же я тебя могу взять? — Дядька почесал затылок. — Я живу в Огневке, а кума в Покровке. К ней туда, — он указал дорогу, идущую от станции к недалекому лесу, — а мне туда, — и указал в противоположную сторону.

— Дяденька, — заныл Вася, — расскажите от вашей доброты, как спрашивать вашу куму, а я уж сам дойду.

— Вот привязался, как репей, — закричала тетка. — Иди прямо и прямо, а прозвище его проклятой кумы…

— Ты куму Марфу не трожь! — напустился дядька на жену.

Они заспорили, а Вася припустил к лесу. Главное, дорогу он узнал, а уж как быть дальше, увидит на месте.

Лесной дорогой, по наезженной колее Вася пришел в Покровку, когда уже смеркалось. Лес вплотную примыкал к большой деревне. Васе повезло. На околице его окружило несколько ребят. Без труда он узнал, где живет «кума Марфа», которой нужен наймык, но обращаться к ней ребята не советовали.

— Работы у Марфы на троих взрослых хватит. Баба злая, кормит наймыков хуже, чем собак. Вот они от нее и бегут. — Ребята указали на стоявшую чуть в стороне хату под железной крышей. — Лучше сходи туда, к тетке Одарке. У нее работы мало. Корова, две свиньи, огород, конь и хлопец, вроде тебя, Колькой звать.

Вася поинтересовался, почему хлопец не справляется с таким небольшим хозяйством.

— Га! Не справляется. Справлялся бы, если б не ездил часто на станцию. Уезжает на три-четыре дня, а тетка Одарка едва управляется со своими «самоварами», — затараторили в ответ ребята. Видя Васино недоумение, объяснили — Самогон она варит. На все село первая. Да еще на приезжих! Где уж тут ей хозяйствовать?

В тот же вечер Васю приняла наймыком тетка Одарка. Она велела ему выбросить кофту и дала взамен латаную-перелатанную рубашку.

— Спать будешь с Колькой на сеновале, там есть дерюжка, укроешься. Утром, как выгонишь корову, прополешь с Колькой огород, только смотрите мне, чтоб ни одного огурца не трогать! — погрозила она мальчикам.

Прошла неделя. Вася старался как мог. Изредка ему перепадали колотушки, правда, реже, чем Кольке, тихому, забитому мальчику.

— Сживает она меня со света, проклятая бандитка! И не мать она мне, а мачеха. Мать умерла давно, — рассказывал Васе мальчик. — Отца убили два года назад. Убегу я от нее при случае.

От него Вася узнал, что тетка Одарка варит самогон для банды братьев Никитченко и что старший из них, Мефодий, скоро на ней женится. Еще он узнал, что когда банда выходит из леса, то он, Колька, едет на станцию Вишняки и дежурит там до тех пор, пока банда в селе или телеграфист не говорит ему одно слово. Тогда он сразу скачет в Покровку, а банда на коней — и в леса. Какое слово ему говорит телеграфист, Колька не сказал, а Вася не стал спрашивать, чтоб не вызвать никаких подозрений. Он только спросил у мальчика:

— Где же они там живут?

— Где! В лесу. У них нарыты землянки, а вокруг завалы, не подберешься!

Теперь Вася считал, что оставаться ему в Покровке незачем, и ждал подходящий случай, чтоб сбежать, взяв на дорогу хотя бы краюху хлеба. По пути в Покровку он весь день питался малиной, в изобилии росшей вдоль дороги. Предлог нашелся. Тетка Одарка жестоко отколотила Васю, не объясняя за что, и, только отпустив, сказала: —Будешь знать, как сливки лакать!

Когда же выяснилось, что сливки исчезли днем, а Вася с рассвета до вечера был на соседнем хуторе, Одарка тут же схватила палку и принялась дубасить Кольку. Неизвестно, чем бы это кончилось, но в это время по улице проскакал верховой, остановился неподалеку от дома Одарки и трижды выстрелил из винтовки. Затем, привязав лошадь, сообщил:

— Сейчас прибудут! Весь отряд, дня на три!

Через полчаса в деревню въехала банда. Человек двадцать— двадцать пять, на хороших лошадях, вооруженные кто карабином, кто обрезом.

Впереди — щуплый чернобородый с маузером через плечо и обрезом у седла. Он спешился у двора Одарки, бросил поводья Кольке и, важно выпячивая свою бороду, вошел в дом. Одарка с радостным возгласом «Мефодий Богданович, дорогой!» повисла у него на шее. Чернобородый отстранил ее, оглядел комнату и, увидев Васю, злобно пропищал:

— А это что за фигура?

— Наймык, наймыка взяла за харчи, Мефодий Богданович! Хлопец исправный, шустрый! — лебезила Одарка.

— Гони в шею! Да смотри, чтоб ничего не утащил! — пискливо приказал чернобородый. — И топи баню! Братья сейчас прибудут, а Кольку, паршивца, на станцию!

Одарка вытолкала Васю во двор, а Колька тем временем, не ожидая приказания, уже выводил из сарая лошадь. Одарка дала ему небольшой узелок и вместо напутствия пообещала «задать еще за сливки».

Вася помог Кольке взобраться на коня и вместе с ним отправился на станцию.

* * *

Утром, по пути на работу, Костя встретил Васю.

— Ты где пропадал? Что это у тебя? — ужаснулся он.

Желто-фиолетовая опухоль закрывала Васин левый глаз.

— Это? — Вася дотронулся до опухоли и, ойкнув, скривил лицо. — Это пустяки! Вот на спине почище будет! Невинно я пострадал! Потом расскажу. Веди к начальнику!

— Опять «тайное дело»? — улыбаясь, спросил Костя.

— Наитайнейшее!!! — зашептал Вася.

Переступив порог бардинского кабинета, Вася вытянулся, звонко щелкнул шпорами и доложил:

— Товарищ начальник! Боец Рубаков возвернулся из разведки и прибыл для тайного доклада!

Кирилл Митрофанович улыбнулся:

— Все у тебя тайны! Может, пойдем в «темное подземелье»? С твоим фонарем там светло будет. Где схлопотал?

— Было дело, товарищ Бардин, — солидно заметил Вася. — А в подземелье мне без надобности.

— Тогда садись к столу и докладывай, — пригласил Бардин.

Звеня шпорами, Вася подошел к столу, уселся и приступил к докладу с вопроса:

— Интересно вам, кто Никитченкам шлет вести?

— Интересно!

— Тогда, значит, все в аккурате! Значит, не зря в Покровку ездил, — обрадованно воскликнул Вася. — Это все дело Кольки!

— Не тайны у тебя, Василий, а загадки! Кто такой Колька? Какие вести? Если что знаешь, не тяни, рассказывай.

— Банду в Покровке оповещает Колька. Вот какое дело, товарищ начальник!

Бардин посмотрел на Костю, подмигнул ему.

— Так, так! Значит, Колька? — спросил он Васю, таким тоном, будто ему все остальное ясно. — Ты только поначалу расскажи, кто он такой, Колька?

— Он! — Вася пренебрежительно хмыкнул. — Колька — пацан двенадцати лет. Не в нем дело. Он только как получит слово на телеграфе, враз на коняку и в Покровку…

— Погоди, погоди! — остановил его Бардин. — Ты столько наговорил. И Колька, и Покровка, и слово на телеграфе. Рассказывай все по порядку.

— Можно и по порядку, — согласился Вася.

Свое «тайное дело» он начал с того, как добрался до Покровки, как устроился в наймыки. Потом перешел к описанию села:

— Село богатое, сытое, а вокруг кулацкие хутора. Народ вроде хороший…

— Так уж и хороший? — усомнился Бардин. — Село бандитское и хутора, наверно, такие же!

Вася не стал спорить, а уклончиво заметил:

— Народ там разный. Кто победнее, те против бандитов, а у богатеев что ни хата, кто-нибудь в банде ходит.

— А каких больше? — спросил Костя.

— Не за тем я туда добирался, чтоб кулачье считать, — сердито буркнул Вася. — Товарищ Бардин просил рассказывать подробно про Кольку, вот я и…

— Просил, — подтвердил Бардин, — только долго ты до него добираешься.

— Могу покороче, — проворчал Вася и зачастил: — Тетка Одарка, у которой я был в наймыках, Колькина мачеха, чертова самогонщица. Самогон варит на всю банду Никитченко, а самый старший из них, Мефодий, ее жених. Вот он и приехал с бандой, человек в тридцать, все верхи…

Бардин насторожился, стал расспрашивать, как вооружена банда, есть ли пулеметы?

— Есть один шош, только он, верно, неисправный, приклада у него нет. Ну, приехали. Приходит в нашу хату сам Мефодий Никитченко. Тьфу! Я думал про него невесть что. А он… Росточек, чуть повыше Кости, ножки тоненькие, в лаковых сапожках. Только и есть в нем чего атаманского, так борода, как у попа, да маузер через плечо. Велел выгнать меня со двора, а Кольку, значит, на стрему, в Вишняки. Пошли мы на станцию. Колька верхом, а я пехом. Колька все слезами обливается. Ему на станции дежурить, может ден пять-шесть, а Одарка дала ему полбуханки хлеба да пяток кривых огурцов. Я его все утешаю, а сам думаю, с какого бы бока к нему подобраться. Пацан, видать, много знает, но помалкивает, боится. Всего только и рассказал мне Колька, что будет жить на станции, пока ему на телеграфе не скажут, что из нашего города выехал эскадрон. Тут он враз в Покровку… Пожил я с ним на сеновале у телеграфиста три дня. Спим. Вдруг лезет хозяин, будит Кольку, говорит ему слово, а меня взашей. Выскочили мы на двор, Колька мне: «Прощай, Гриша!» Я там назвался Гришей, — объяснил Вася. — «Прощай, — говорит, — когда еще свидимся!» и был таков.

— Что же это за слово? — поинтересовался Бардин.

Вася пожал плечами.

— Кто его знает? Колька мне не открылся. Я так думаю — тревога. Может, и какое другое. Только после этого Колька галопом в село, а там — спасайся кто может!

Бардин заулыбался, а Вася с жаром заговорил:

— Верно, верно! Вы не смейтесь! Я сам проверил. Вот как дело было. Колька ускакал, а днем в Вишняки прибыли наши эскадронцы и аллюр три креста в Покровку, а банды тю, тю… и след простыл! Жители сказали, что еще утром ушла в лес. Чья это работа?

— Ты откуда знаешь? Ездил с эскадроном в Покровку? — спросил Бардин.

Вася хитро прищурил здоровый глаз и помотал головой:

— Зачем мне было туда ездить? Раскрываться? Я только шепнул взводному, сколько человек в банде, и враз отошел. А что банда ушла, я узнал, уже когда эскадрон вернулся на станцию.

— Колька тебе больше ничего не рассказывал? Не говорил, от кого телеграфист получает сигнал? — спросил Бардин.

— Он и сам про то мало что знает! Что с пацана спросишь? Я так думаю, что это кто-то с нашей станции весть подает…

Бардин заулыбался.

— Вы не смейтесь, товарищ начальник, — обиделся Вася. — Я этих гадов недобитых, на вокзалах насмотрелся. Все они заодно! Что кондукторы, что телеграфисты! Верно я говорю! Им бы только кусок пожирнее урвать… — горячился Вася.

— Ну! Ну! — успокоил его Бардин. — Так уж все они гады? А кто же тогда поезда водит? Кто хлеб везет голодающим?

Вася смущенно замолчал.

— Ты про телеграф в Вишняках кому-нибудь рассказывал?

— Никому, ничего, товарищ начальник! Только командиру эскадрона доложил, какие лошади в банде и чем она вооружена.

Бардин вышел из-за стола и протянул руку Васе:

— Спасибо, товарищ Рубаков, за разведку! Мы все проверим, и, может быть, тебе придется еще раз съездить в Покровку. О том, что рассказал здесь, помалкивай!

— Разве я не понимаю, товарищ начальник, чем меньше народа знает про такое дело, тем крепче тайность!

— Правильно понимаешь, боец Рубаков! — похвалил Васю Бардин. — Можешь идти!

Вася вытянулся, четко откозырял, а у дверей обернулся:

— А в Покровку я могу выехать, завсегда с полным удовольствием!

Когда за ним закрылась дверь, Бардин сказал:

— А ведь Вася прав. Много еще на железной дороге притаилось врагов. Надо будет проверить телеграфистов на вокзале…

— Кирилл Митрофанович, на днях мы получили письмо от комсомольца телеграфиста с вокзала? — напомнил Костя.

— Кажется, что-то об отправке скота? Где это письмо?

— Вы не стали им заниматься, а велели передать на проверку товарищу Семчуку, а он в отъезде. Но я хорошо помню его содержание.

— Ну-ну, напомни, о чем там речь!

Костя вкратце пересказал письмо, в котором младший телеграфист сообщал о странном случае. Во время дежурства пришел старший телеграфист и отправил его «погулять», сказав, что подежурит сам. Комсомолец не стал спорить, вышел в следующую комнату, а через тонкую перегородку услыхал, как старший стал выстукивать телеграмму. На слух он уловил неоднократно повторяющийся вызов: Малин, Малин. Потом разобрал: «Отправлены вагоны с крупным рогатым скотом, и цифры». Его удивило то, что с нашей станции никогда крупный рогатый скот не отправлялся. Когда он вернулся с «прогулки» и посмотрел книгу записей служебных телеграмм, отправленных за сегодняшний день, никакой отгрузки скота в Малин или в другой пункт там не оказалось. Комсомолец просил чекистов поинтересоваться этим делом.

— Поедешь на вокзал и проверишь все записи на телеграфе за последний месяц, — приказал Косте Кирилл Митрофанович.

Никаких записей о скоте, как и писал комсомолец, в книге не значилось. Начальник станции, к которому обратился Костя, подтвердил, что никогда крупный рогатый скот отсюда не отправлялся. Работники железнодорожного ГПУ дали хорошую характеристику комсомольцу-телеграфисту.

— Парень надежный, был чоновцем. Отец у него командир бронепоезда, мать работает в губкоме партии, — рассказал о нем начальник отделения ГПУ. — Такой не соврет.

Проверенный Костей сигнал потребовал немедленного расследования. Телеграфиста-комсомольца вызвали в ГПУ. Он снова повторил свой рассказ. Назвал число, когда это произошло.

— Я его хорошо запомнил, на следующий день были именины сестренки.

Чекисты установили, что в этот же день отправлялся в Покровку эскадрон особого назначения.

— Такие люди, — отозвался о телеграфисте Бардин, — наши верные помощники. Без помощи населения многое и надолго могло бы остаться нераспутанным. Запомни и будь ко всему и ко всем, кто к нам обращается, внимателен и чуток. Это тоже надо знать и уметь чекисту!

Бардин начал операцию, назвав ее «Испорченный телефон», с ареста старшего телеграфиста, но тот все отрицал, уверяя, что служебные телеграммы записываются в книгу, что он вообще никогда никаких телеграмм на станцию Малин не отправлял.

Тогда на станцию Малин выехал Костя. Местные работники ГПУ вместе с ним пересмотрели сотни метров телеграфной ленты и наконец нашли нужную телеграмму. В ней говорилось, что отправлены четыре вагона крупного рогатого скота и с ним едет хозяин, далее шла дата, соответствующая отправке эскадрона во главе с комэском. Телеграфист, принимавший эту телеграмму, был арестован и допрошен. Он показал, что неоднократно получал такие телеграммы и тут же с пометкой «весьма срочно» передавал их содержание на станцию Вишняки. За это ему каждый раз неизвестно от кого переводили по десять рублей.

Его показание было передано шифром Бардину. В тот же день на станцию Вишняки выехали Вася и с ним два работника ГПУ, одетые почти в такие же лохмотья, как и Вася. Они занимались «поисками работы» в пристанционном поселке, а Вася держался на самой станции, добывая себе пропитание «жалостными песнями». На четвертый день появился Колька. Он очень обрадовался, встретив «Гришу», рассказал, что банда только что прибыла, а завтра состоится свадьба его мачехи с Мефодием Никитченко. Банда будет гулять в Покровке не меньше недели, так как самогона Одарка наварила ведер пятнадцать.

— Всех кур и двух кабанов зарезала проклятая ведьма, — жаловался Колька. — А вернусь, ни одной кости не останется.

Как только появился Колька, один из чекистов вскочил на тормозную площадку проходившего поезда и с соседней станции послал телеграмму Бардину. На следующей день эскадрон прибыл в Вишняки и на рысях пошел в Покровку. Вместе с эскадроном на Колькиной лошади ускакал и Вася.

Незадачливый телеграфист, увидев прибывших кавалеристов, попытался скрыться, но был арестован чекистами. В аппаратной телеграфа среди мусора нашлись телеграфные ленты из Малина, извещающие об отправке скота.

* * *

Вася вывел эскадрон к Покровке со стороны леса. Банда была окружена, перепившиеся бандиты не смогли оказать серьезного сопротивления. Лишь троим бандитам и Мефодию Никитченко, раненному в рукопашной схватке красноармейской саблей, удалось пробиться к лесу. Преследовать их из-за наступившей темноты и незнания лесных дорог не стали. Захваченные бандиты показали, что младших братьев Никитченко, Якова и Петра, на свадьбе не было. Их ждали к утру. Комэск оставил часть людей в Покровке для «торжественной» встречи братьев, а с остальными и захваченными бандитами вернулся на станцию. В эскадроне было трое раненых.

Братья Никитченки ни завтра, ни послезавтра не явились. Вероятно, их успели предупредить на соседних хуторах о сильной стрельбе со стороны Покровки, а может быть, их встретил Мефодий.

Бардин остался недоволен исходом операции.

— Поторопился комэск, — считал он. — Надо было дать им упиться на ночь, а уж нагрянуть под утро. Может быть, к тому времени подоспели бы и остальные братья. А то вся головка «гимназистов» уцелела. Того и гляди, воспрянут. Все потому, что не поехал никто из оперативников, а Зотову, что? Он привык: «Сабли к бою! В атаку за мной!» — жаловался Кирилл Митрофанович Гулливеру, а тот его утешал.

— Где им воскреснуть, Кира? База в Покровке не существует, коней нет. Из кого и где собрать банду? Да и старший брат, наверно, надолго вышел из строя. Боец, что рубанул его шашкой, говорит: «Метил по голове, да конь чуть уклонился и я его достал по плечу. Уж коли выживет, то сухоруким останется!».

— Все это так, а дело «Испорченный телефон» не завершено. Где теперь искать «гимназистов»?

— Найдем, — уверенно заявил Гулливер. — Не иголка в сене!

* * *

К середине июля Костя наконец закончил свое «чистописание». Бардин освободил его от поручений, и он усиленно занялся учебой. В один из особенно жарких дней Кирилл Митрофанович предложил Косте поехать на два-три дня за город:

— Подышишь свежим воздухом и заодно поможешь следователю Савину. Ты его знаешь…

— Это тот, что в тире никак не может попасть из нагана за пять шагов в ростовую мишень?

— Он самый, — улыбнулся Бардин. — Стрелок Савин никудышный, но следователь он дотошный.

— Зачем он в Хохловку?

— Там кто-то стрелял в селькора. Задержали двух кулацких сынков, надо провести расследование на месте.

Костя не стал возражать против поездки, а только спросил:

— Когда ехать?

— Сегодня после обеда. Зотов даст тачанку, ездового и двух бойцов в охрану. Мало что там может встретиться. Да, вот еще что, ты свой браунинг не бери. Зайди к Гулливеру и возьми что-нибудь посолиднее.

— Можно, чтоб ездовым поехал Вася, — попросил Костя.

— Это дело Зотова. Я не возражаю! — дал слово Бардин.

Не возражал и командир эскадрона. Больше всех обрадовался поездке Вася.

— Вот здорово! Я ведь из тех мест! Хохловка от моей родины за пятьдесят верст. Может, кого знакомого встречу. А какая там река! Ух! Тот берег не видно! Ты знаешь, Костя, какой я любитель плавать? Ого-го-го! — хвастал Вася. — Любую реку переплываю без отдыха! А ныряю, поверишь… на берегу считают: раз, два, иногда до тридцати, а из воды… одни пузыри.

— Ну, ну, водолаз, — прервал его командир эскадрона. — Ты смотри коней не замори и не опои. Поедешь переменным аллюром. Где чуть подъем — шагом…

— Ясно, товарищ комэск! Придут кони туда и обратно как огурчики!

Комэск посмотрел на Костю, спросил:

— Так и поедешь в белой рубашечке, в сандальях? А если непогода?

— Не размокну, не сахарный! А сандальи ношу, потому что побаливает нога, особенно перед дождем.

— Вот видишь. У тебя же самый верный барометр. «Не размокну»! — повторил он и приказал Васе: —Запрягай!

— Есть, товарищ комэск, — козырнул Вася и побежал к конюшням.

— Рубаков! — крикнул ему вдогонку командир. — Возьмешь у старшины гимнастерку для Горлова!

Через десяток минут Вася подал парную тачанку к казарме. Костя надел гимнастерку, подпоясал ремнем с кобурой парабеллума, полученного у коменданта. Гулливер предлагал Косте маузер, но он отказался, считая, что «маузер ему не по чину», да и стрелять из него не приходилось. Из парабеллума в тире он тремя выстрелами выбил две тройки и пятерку, а следующей очередью — две четверки и семерку.

Следователь Савин задерживался в Управлении, и Вася снова завел разговор о реке:

— Эх, Костя! Люблю я поплавать, рыбку половить, а то просто так посидеть на бережку. Сидишь, а кругом тихо, смотришь, как река мимо течет и тучки в ней видно… А еще бывает, белые кувшинки покачиваются… Красота! Я, Костя, никогда цветы не рву. Сорвешь, и все! Через час от него никакой красоты нет. Я ко всему жалость имею!

— Как же ты воевал? — удивился Костя. — Стрелял в людей?

— Разве беляки и бандиты — люди? — взорвался Вася. — Звери! Вот мы едем в Хохловку, расследовать, кто стрелял в комсомольца селькора. Думаешь, кто стрелял?

— Наверно, кто-то из кулаков, кого задел селькор.

— А кулаки кто? — закричал Вася. — Враги, бандиты! Их всех, кто идет против Советской власти, надо истреблять под корень! Уж если мне попадется бандит, я с ним разговаривать не буду!

Костя стал доказывать, что наказание может назначить суд или трибунал, а то, о чем говорит Вася, — самосуд, расправа, что так поступают бандиты. Вася нетерпеливо слушал, потом досадливо плюнул и рассердился всерьез.

— Чего мне с тобой болты-болтать? Суд, трибунал! Су-у-дят, жа-а-ле-ют! Да разве бандиты исправятся? Не согласный я с тобой! Больно ты добрый к врагам! Одно слово… Хлюпик! Кишка тонка! — обругал он Костю.

Костя обиделся, но смолчал, хоть и был согласен с Васей, что бандитов надо истреблять беспощадно. Спорил он с Васей лишь потому, что ему, чекисту, не к лицу поддерживать самосуд или расправу на месте, без суда, о чем говорил Вася.

Некоторое время они помолчали, потом Вася протянул руку Косте.

— Ты меня, Костик, извиняй. Уж больно я лютый к бандитам. Мешают они нашей мирной жизни… Эх! — Он посмотрел на небо. — Быть непогоде. Вона какая набегает хмара, да и рана ноет, — добавил он, поглаживая ногу.

Костя тоже чувствовал, как будто что-то покалывало вокруг зажившей раны. Гулливер неоднократно шутя говорил ему: «Теперь у тебя, Костя, свой постоянный барометр. Вроде карманных часов, всегда при тебе, а заводить не надо».

Когда уже зашло солнце, пришел следователь Савин.

Тощий, небольшого роста, в синих очках, с пухлым брезентовым портфелем в руках. Носил он высокие болотные сапоги, серый потертый пиджак, подпоясанный солдатским ремнем, сильно оттянутым висевшей на нем кобурой с наганом.

Костя представил себе, как Савин целится, стреляя из револьвера, и не мог сдержать улыбку.

— Кто здесь Горлов? — спросил Савин.

— Я Горлов Константин, — представился Костя, — а это Василий Рубаков — ездовой. Бойцы охраны Шахрай и Бобылев.

Савин кивнул, снял очки, критически оглядел Костю, потом протянул руку:

— Савин Иван Павлович. Значит, мне в помощь? Так, так!

— В помощь, Иван Павлович, — подтвердил Костя и добавил: — Конечно, если понадоблюсь.

Савин еще раз кивнул головой и, обойдя бричку со всех сторон, зачем-то постучал ногой по рессорам, покачал кузов брички, как бы сомневаясь в надежности экипажа, что вызвало бурное вмешательство Васи.

— Крепкая тачанка! Чего вы ее качаете? Когда ездим на банду, на нее ставим «максим» и пять коробок с лентами, да еще четверо бойцов. А скакать приходится не только по дороге.

Савин пожал плечами.

— Верю, товарищ боец. Только б не попасть нам под такую грозу, какая была вчера. Куда спрячешься в поле? Может, отложить поездку до утра? — нерешительно спросил он подошедшего комэска.

Комэск посмотрел на небо:

— Дождь пойдет, но не раньше ночи. По дороге у вас Костянская, до нее пятнадцать верст. Будете там часа через два, а то и три. После вчерашнего дождя не дорога, а каша. Если пойдет дождь, то хоть полдороги одолеете. На всякий случай возьмите плащи. Старшина! Выдай пять плащей!

Комэск оказался прав. Дорога раскисла. Жирный чернозем налипал на колеса по самые ступицы. Вася часто соскакивал с облучка и счищал грязь с колес. До Костянской добирались три часа и приехали туда поздно вечером. Вася с красноармейцами почистили лошадей и поставили их в сарай сельсовета. Следователь и красноармейцы устроились на ночлег в сельсовете, а Вася предложил Косте:

— Давай пойдем на сеновал! Мягко на сене, воздух духовитый и не так жарко, как в доме. Хочешь сахара? У меня два куска остались, не успел Бойчику скормить.

Костя от угощения отказался, и они забрались на сеновал. Костя сразу же уснул, а Вася долго ворочался в душистом сене, вспоминал мать, службу у Котовского. Он уже стал дремать, как вдруг где-то совсем близко послышались звуки незнакомого инструмента. Тонко-тонко он выводил незатейливый мотив.

«Похоже и на скрипку и на дудочку, — старался угадать Вася, — пойду посмотрю». — И стал осторожно натягивать сапоги.

— Ты куда, Васек? — спросил, проснувшись, Костя.

— Выйду послушаю! Больно интересно играют! Слышишь?

— Ну и пусть играют. Играют, ты слушай, а зачем ходить? Темень. Село чужое…

— Пойду, ничего со мной не случится! Я же с оружием!

Был у Васи старый пятизарядный револьвер Смит-Вессон. Стрелял он огромными свинцовыми пулями большой убойной силы, и при выстреле грохотал, как пушка.

Вася вышел из сарая и сразу погрузился в темноту безлунной южной ночи. Шагая на таинственный звук, он через десяток-другой шагов подошел к небольшой хате. Из окна ее падал свет, освещая сидевшего на завалинке однорукого мужчину, окруженного с двух сторон ребятами. Однорукий держал у рта какую-то темную штуку, похожую на дыньку. Из нее неслись таинственные звуки.

Вася подошел, щелкнул шпорами, поздоровался и спросил:

— Можно послушать?

— А вы кто будете? — спросил музыкант.

— Боец эскадрона особого назначения Василий Рубаков! — четко отрапортовал Вася.

— А я местный учитель Стороженко Павел Петрович. — Музыкант положил инструмент на колени и протянул Васе руку.

— На чем это вы играете? Полсвета объехал, а такого инструмента не видел!

— Наверно, товарищ боец, вы как раз и не были в той половине света, где на таком инструменте играют, — пошутил учитель. — Называется он окарина. Хотите посмотреть?

Вася взял окарину, повертел ее во все стороны, дунул в одну из дырочек. Получился жалкий писк. Ребята засмеялись. В стороне за домом послышались громкие голоса, и к ним приблизилась компания из пяти взрослых парней.

— Айда с нами, Павел Петрович! Что ты с этими малявками вожжаешься? — обратился один из них к учителю.

Вася повернулся к парням лицом, а они, увидев у него за поясом огромный револьвер, замолкли.

— Идите, ребята, своей дорогой. Мне и тут хорошо, — сердито сказал учитель.

Когда парни отошли, кто-то из ребят сказал: «Кулацкие сынки. Ходят по селу, самогон ищут!» — а другой добавил: «Весь, наверно, скупил Шкурупий, к нему полон дом гостей понаехал!».

Вася замер. Фамилия была похожей на Шкоропий.

— А как его зовут? — спросил он ребят.

— Не то Федор, не то Фома, — ответила девочка.

— Мы с ним знакомства не водим, — продолжил учитель. — Человек он приезжий, живет бирюк-бирюком. В деревню ходит очень редко.

— А может, его зовут Филя, Филипп? — спросил Вася.

— Может, и так, — согласился учитель. — Знаете его?

— Как вам сказать? — солидничал Вася. — Лежал со мной в госпитале боец Филя Шкоропий. Был он ранен в ногу.

— Он, он! — закричали ребята. — Дядько здорово хромает!

— А как к нему пройти? — спросил Вася.

— По улице прямо и прямо до конца деревни. Потом будет небольшой лужок, шагов сто, а за ним хата Шкурупия, — объяснил учитель. — Только куда вы в такую темь?

— Ничего, найду! — Вася попрощался и зашагал по указанной дороге, размышляя: «Шкурупий — похоже на Шкоропий, мог чуток сменить буквы… Зовут Федор или Фома — похоже на Филипп, Филя… Хромает, приезжий… Живет, ни с кем не водится… Приметы вроде сходятся… А может, и не он? Надо глянуть. Вдруг он? Что тогда? Был бы здесь товарищ Бардин, враз бы все решил!»

Дом, светясь двумя окнами, стоял за низкими густыми кустами. Вася снял шпоры, положил их в карман. Постоял послушал. Где-то рядом пофыркивали кони. Он подошел ближе. Кусты кончились, и он наткнулся на жердяную ограду. По ту сторону ее стояла пароконная тачанка с поднятой оглоблей. Две лошади хрупали лежащее в ней сено. Из дома доносились мужские голоса. Вася пролез под жердину и, пригнувшись, подошел к дому. Под ноги ему подкатилась небольшая собачка. «Только бы не гавкнула». Он достал кусок сахару и, наклонившись к собачке, протянул ей. Она взяла угощение и захрустела сахаром, а Вася, присев на корточки, ласково гладил ее, приговаривая шепотом: «Хорошая, хорошая, умница Бобка!». Собачка завиляла хвостом, а Вася продолжал медленно подвигаться к окнам. Подошел, привстал на цыпочки, заглянул и сразу отпрянул от окна. В комнате, освещенной лампой, за столом, уставленным разной снедью, бутылками и стаканами, сидели четверо мужчин. Лицом к окну — чернобородый, показавшийся Васе знакомым, а рядом с ним убийца Васиной матери Филипп Шкоропий. Двое спинами к окну, а пятый, длинноусый, в глубине комнаты, заводил граммофон. Все еще сомневаясь, Вася на миг прильнул к стеклу. Сомнения его рассеялись.

«Так вот вы где, гады, окопались! — зашептал про себя Вася. — Теперь не уйдете!»

В чернобородом он узнал атамана «гимназистов» — Мефодия Никитченко. Левая рука висела у него на повязке. «Это его в Покровке рубанул Семен Ермаков», — подумал Вася. А хозяина дома он узнал бы и через пятьдесят лет. Вот сейчас он размахивает рукой, что-то доказывая своему соседу, а тогда у него в руке была кочерга, ею бандит на глазах лежавшего в тифу, беспомощного Васи забил насмерть его мать.

Вася едва сдержался, чтоб не закричать или начать стрелять.

«Нет! — решил он. — Свалю одного, двух, остальные разбегутся… отгонят меня, запрягут тачанку и… поминай, как звали… Надо увести коней в село, а потом вернуться. Два бойца с карабинами, у следователя наган, Костя и я с револьверами, да если еще налететь на банду неожиданно… Ого! Какая сила!»

В сопровождении собачки он вернулся к изгороди. Из дома донеслась музыка и разноголосое пение. Вася стал действовать, не боясь зашуметь. Он вытащил три жердины и положил их на землю. Затем подошел к лошадям, огладил их, отвязал от тачанки и вывел за изгородь. Только он взялся за загривок одной лошади, чтоб вскочить ей на спину, как собачка подняла лай. Вася и так и этак ее называл, она дружелюбно махала хвостом и лаяла.

Стукнуло отворяемое окно, и хорошо знакомый Васе, визгливый голос Шкоропия спросил: «Кто там?».

Вася замер и, прикрываясь лошадьми, достал револьвер.

* * *

После ухода Васи Костя никак не мог уснуть. Сначала он прислушивался к музыке, потом она утихла, а Вася не возвращался. Костя стал беспокоиться: не случилось ли чего с мальчиком? Он взял пистолет, спустился с сеновала и вышел на улицу. Навстречу ему пробежали несколько ребят.

— Не видали, ребята, тут молодого красноармейца? — спросил он.

— Видали, видали! Он с нами разговаривал возле школы, а потом пошел по той дороге. — Ребята указали куда.

— Ничего не говорил, куда идет?

— Пошел до дому Шкурупия, а может, куда в другое место!

Услыхав фамилию, Костя насторожился. Вспомнилось:

«Кажется, такая фамилия у бандита, убившего Васину мать», и как вчера Вася сказал: «Может, встречу кого знакомого».

«Как бы, парень, чего не натворил!» — подумал Костя и бегом припустил к дому Шкоропия.

* * *

— Кто там? — повторил Шкоропий и, не дождавшись ответа, закрыл окно.

«Сейчас выйдет, — решил Вася. — Больше ждать нельзя». Рукояткой револьвера он сильно ударил по крупу одну, потом другую лошадь, гикнул, как делал подымая на галоп Бойчика. Испуганные кони, сопровождаемые лающей собачкой, умчались к деревне.

В это время Костя был уже шагах в тридцати от дома, он слыхал, как гикнул Вася. Мимо, чуть не сбив его с ног, промчались две лошади, и он еще быстрее побежал к дому.

Когда убежали лошади, Вася шагнул ближе к дому. Между ним и крылечком росли густые кусты бузины, в них он и укрылся. Ждать пришлось недолго. Скрипнула дверь, на крыльцо кто-то вышел и визгливым голосом повторил: «Кто там?»

— Здравствуй, Филипп Шкоропий! — поздоровался Вася, еще не решив, что делать дальше. Отведя руку с револьвером за спину, он шагнул из куста и повторил: — Вот и свиделись, Филипп Шкоропий. Не признал?

Бандит молчал. В его руке что-то блеснуло. Вася на всякий случай шагнул обратно за куст и присел.

— Кто такой? Кто такой? — взволнованно заговорил Шкоропий. — Нема тут никакого Шкоропия! А ты кто?

— Я Рубаков! Сын Оксаны Рубаковой. Той, что ты гад…

Вероятно, только сейчас Шкоропий заметил исчезновение лошадей и закричал:

— Кони! Где кони? — И тотчас со стороны крыльца сверкнул огонек. Левое плечо Васи обожгла боль.

— Ах ты гад! Еще стреляешь! — Вася не целясь выстрелил в сторону крыльца и лег ничком, у самых корней куста.

Шкоропий еще раз выстрелил в сторону куста.

Вася не отвечал.

Крики Шкоропия, выстрел Васиной «пушки» и ответные выстрелы со стороны дома Костя услыхал, добежав до изгороди. Он лег на землю и пополз к кусту, откуда доносился легкий стон. Затем из куста сверкнуло пламя и грохнул выстрел Васиного Смит-Вессона, раздался шум падающего тяжелого тела, ругань и вскрики: «Ой нога! Хлопцы, сюда! Ох, больно, больно!».

Костя подполз вплотную к чуть стонущему Васе и зашептал:

— Что с тобой, Вася?

— Зацепил меня гад, — едва слышно ответил Вася. — Больно, рукой не шевельнуть… Уходи… я прикрою… В хате — Никитченки… Уходи…

А на крылечке уже топало несколько человек. Женский голос причитал: «Ой, что с тобой, Филечка! Ой, горе мое!» Что-то кричали мужские голоса и невнятно выкрикивал раненый:

— Какой-то хлопец стрельнул… ох, больно, ноженька… Я стал сходить… ох… по ступенькам, упал и сломал ногу…

Костя не стал прислушиваться. Надо было решать: «Уходить или, прикрывая Васю, дать бой?» Решение пришло само: «Он будет отходить, но не к деревне, а в сторону. Подымет стрельбу, выстрелы отвлекут и уведут бандитов от Васи, всполошат товарищей в деревне. Надо стрелять и все время менять позицию. Поднять как можно больше шума. Патронов хватит. В пистолете восемь, да еще две обоймы в кармане».

Правильность решения подтвердило то, что стал кричать Шкоропий:

— Хлопцы! Стреляйте туда… ох… ох… по кустам… Тама хлопчик… Ох, больно ноженьке! Стреляйте…

Со стороны крыльца сверкнуло несколько выстрелов. Пули засвистели над Костиной головой. Лежавший рядом Вася вскрикнул, забился и смолк.

— Васёк, Васёк! — зашептал Костя. — Что с тобой? — Он дотронулся до Васи и внезапно понял, что Вася убит. Едва сдерживая рыдание, Костя отполз от кустов и выстрелил в сторону дома. Потом вскочил, пробежал с десяток шагов и только успел лечь, как над его головой просвистала очередь пуль. «Из маузера бьют!» — подумал Костя и пополз, пятясь назад. Но вот под ним хрустнула сухая ветка и опять засвистали пули. Стреляли из двух или трех пистолетов и обреза. Из него при выстреле вырывался сноп пламени, освещая стрелявших.

«Теперь буду бить прицельно, наверняка! Задешево меня не взять! Только бы не нащупали», — решил Костя.

Правда, бить прицельно было трудно. При выстреле тяжелый пистолет рвал руку вверх. Стреляя из парабеллума в тире, Костя клал его на сгиб левой руки, лежа использовать этот прием он не мог. Все же он расстрелял всю обойму, отполз и перезарядил пистолет. Во время перезарядки, четко вырисовываясь на фоне неба, неподалеку от Кости появился силуэт человека. Постоял, как бы прислушиваясь, потом два раза выстрелил в сторону, где лежал Костя. Пули ударили в землю чуть в стороне.

«Где… где?» — выкрикнул кто-то из бандитов. «Вон за тем кустом», — ответил другой. Тотчас раздалось несколько выстрелов, пули засвистели над Костей. Освещенный вспышками выстрелов бандит повалился, ломая кусты. Кто-то закричал: «Сюда, сюда! Мефодия убило!» — и понеслась яростная ругань.

«Свои зацепили, — решил Костя, — одним меньше!»

Он два раза выстрелил на звук голосов и стал отползать.

Отползать, пятясь назад, было трудно. В правой руке тяжелый пистолет, приходилось отталкиваться от земли левой. Вдобавок, когда он бежал из деревни, подвернулась нога, и сейчас очень болело место старого ранения. Превозмогая боль, Костя вскочил и, сделав несколько скачков, упал, больно ушибив колено, и тотчас отполз.

А от кустов неслись крики: «Вот он! Стреляй, Онисим! Вот он!».

Снова послышались выстрелы. Сейчас бандиты стали осторожны и не приближались. Костя отчетливо видел силуэты трех человек, но не стрелял. Далеко.

— Эй! Сдавайся, собачий сын! Двух человек убил! Сдавайся, мы милиция! Все равно тебя возьмем! — ругаясь, кричали бандиты.

Костя продолжал отползать. Теперь передвигаться стало легче. Кусты и высокая трава попадались реже. Он полз, ничем не прикрытый, и, не будь на нем темной одежды, был бы немедленно расстрелян прицельным огнем. За его спиной послышалось журчание воды и повеяло влажной свежестью.

«Куда это меня занесло? Похоже к реке», — от удивления он едва не свистнул. Чуть сдвинувшись с места, почувствовал, как его ноги опускаются вниз.

«Обрыв! За ним река! Дальше отползать некуда!» Костя впервые почувствовал страх. Он все время ожидал, что с минуты на минуту в тылу бандитов захлопают выстрелы, Савин с бойцами придут на помощь, выручат его и Васю. Но время шло, а выручка не приходила.

Костя взял себя в руки. «Врете, гады! — думал он про себя. — Не взять вам чекиста живым! Дорого я вам стану!»

В это время его противники разделились и пошли вперед. Один прямо на него, второй — справа, третий — слева.

«Обходят! — догадался Костя, старательно выцеливая ближнего к нему среднего. — Только бы не промазать!» Тот шел не пригибаясь, и Косте показалось, что бандит совсем рядом, подпускать его ближе — опасно, и он плавно нажал курок. Грохнул выстрел, раздался отчаянный вопль: «Уби-и-или!» — и силуэт исчез. Исчезли и два других. Видимо, они легли на землю. Тишину нарушили громкие стоны раненого.

— Больше не полезешь! — озорно воскликнул Костя и пожалел. Раненый, перестав стонать, закричал:

— Бейте, хлопцы, на голос! Бейте его гранатой!

Отползая, Костя оказался за небольшим земляным бугорком, а ноги его уже свешивались с берегового обрыва. Позади шумела река. Отползать дальше было некуда. У Кости мелькнула мысль: «От гранаты не спрячешься!» — и он дважды, не видя цели, выстрелил туда, где минуту назад маячил левый силуэт.

— Кидай! Кидай! — снова закричал раненый. — Тебе, Петро, сподручней! Ох! Кидай!

Костя прижался головой к бугорку, а левой рукой уцепился за какой-то травяной кустик. «Если не зацепит осколками, чтоб не сбросило взрывом», — успел он подумать, как сверкнуло пламя. Костя почувствовал удар по спине и острую боль в правой лопатке. Какая-то сила оторвала его от земли, подбросила вверх. Теряя сознание, он выронил пистолет и полетел куда-то в темноту.

* * *

Первым услыхал выстрелы Савин. Он разбудил спавших бойцов, и они выбежали во двор. Здесь уже был сельский милиционер. А стрельба все усиливалась. Со всех сторон к сельсовету сбегались люди. Появился председатель, два комсомольца с охотничьими ружьями, секретарь партячейки с винтовкой.

— Стреляют между хутором Шкоропия и берегом, — сказал милиционер. — Стреляют человека три-четыре. Оружие разное…

— А где Костя и Васёк? — спросил Савин.

— Спят на сеновале, — доложил боец.

— Позвать! — приказал Савин.

Боец подбежал к сараю, позвал: «Васёк! Товарищ Горлов!»

— Лезь наверх! — крикнул второй боец. — Спят ребята, умаялись.

Мальчиков на сеновале не оказалось.

К группе подошел учитель.

— Вы кого ищете? — спросил он Савина. — Не парнишку ли в буденовке с револьвером?

— Его, его? Где он?

— С полчаса назад подходил ко мне. Я играл возле школы, он послушал, потом спросил про Шкоропия и ушел к его дому.

— А другого, побольше ростом, с ним не было? — спросил Савин.

Учитель не успел ответить. Вдали блеснуло пламя и грохнул взрыв.

— Граната. По-над берегом, — определил милиционер. — Видать, попали ваши ребята в заваруху.

— Надо выручать, товарищ начальник, — обратился боец к Савину.

Стрельба прекратилась. Стало тихо, лишь по всей деревне лаяли собаки. К этому времени у сельсовета собралось уже человек двадцать.

— Что делать будем, товарищ начальник? — спросил милиционер Савина.

— Надо подойти поближе к дому Шкоропия, откуда все началось, — посоветовал председатель сельсовета.

— Как думаете, бойцы? — обратился Савин к красноармейцам. — Я ведь человек не военный, в таких делах не участвовал…

Красноармейцы и милиционер поддержали предложение председателя сельсовета, а милиционер стал распоряжаться.

— Пойдут только вооруженные! — приказал он.

— Двигаться вдоль хат, цепочкой. Если кто появится, подпустить близко, окликнуть, но не стрелять. Пошли!

Цепочками, с обеих сторон неширокой улицы они вышли на край села. Остановились. Со стороны невидимого отсюда дома Шкоропия несся надрывный собачий лай.

— Во-он хата Шкоропия, — зашептал милиционер, указывая на два огонька. — Окна светятся, стало быть, кто-то дома.

— Может, двинем дальше? — вполголоса спросил один из бойцов.

— Тс-с-с! — зашипел на него Савин. — Кто-то идет!

Послышались легкие шаги и голос, звавший лошадей: «Кось, кось, кось!» Шаги приблизились, голос стал громче: «Кось, кось, кось!»

Шагах в пятнадцати показался человек. Тут не выдержал один из комсомольцев. С криком «Стой! Ни с места!» он ринулся к подходившему человеку. Тот бросился бежать. Комсомолец и еще двое — за ним. В темноте послышалась возня, а когда подбежали Савин с милиционером, перед ними стоял коренастый мужчина с большой рыжей бородой. Руки у него были скручены назад.

Держали его двое, а третий обыскивал. В сапоге незнакомца оказался наган. В пяти ячейках барабана были стреляные гильзы.

Савин взял наган, понюхал ствол, стреляные гильзы.

— Стреляли не более получаса назад. Ты стрелял?

— Нет!

— Наган твой?

— Нет. Подобрал около мертвяка…

— У какого мертвяка?

— А там, — он кивнул в сторону дома. — Там убитый…

— Что здесь делаешь? — стал допрашивать Савин.

— Я коней ищу. Как стрельба началась, они сорвались и сюда…

— Почему убегал?

— Забоялся. Там стреляют, тут…

— Ты кто такой?

— Левченко Онисим, заготовитель. Был поблизости, ну и заехал к куму Шкоропию, а у него гости. Сидим закусываем, музыку слушаем. Вдруг кто-то затарахтел в окно. Кум вышел, а во дворе бахнуло и закричал кум. Мы выбегли на крыльцо. Кум кричит, что стрелял какой-то хлопчик из кустов. Ну, а те гости стали стрелять по кустам, а я помог хозяйке внести кума в хату. Потом, значит, когда грохнуло, прибегает один из гостей и говорит: «Брата Мефодия убили, царствие ему небесное, а брата Якова ранили, помоги перенести в хату». Я и пошел. Перенесли мы раненого, а убитый остался там, в кустах. Наган лежал рядом, я его подобрал и сунул за сапог. Вещь нужная. Ездишь по заготовкам, деньги возишь, думал, сгодится.

— Как фамилия братьев?

— Откуда ж мне знать? Что они братья, узнал, когда прибег тот и сказал «помоги».

Отвечая Савину, задержанный все время поворачивался лицом к дому, как бы желая что-то там разглядеть.

— Где сейчас тот, что тебя звал на помощь?

— В хате, наверно, где ж ему быть? Горе-то какое, один брат убит, другой — ранен. И кто только тот бандюга, что стрелял?

— Хватит болтать, — оборвал его Савин. — Поведешь нас к дому, а потом туда, к убитому.

— Нет моего согласия, — стал орать во весь голос Левченко. — А если тот хлопчик опять начнет пулять? К чему мне лезть под пули? — И внезапно завопил — Не пой-ду! Хоть убейте, не пой-ду! А-а-а-а! Не пой-ду!

— Заткните ему рот, — приказал Савин.

— Не пой… — успел выкрикнуть задержанный и осекся. Бойцы запихнули ему в рот какую-то тряпку.

— За мной, товарищи! — скомандовал милиционер.

Когда они стали подходить к дому, слева из кустов послышался легкий, как вздох, стон.

— Кто тут? — окликнул милиционер.

Никто не отвечал. Стон прекратился. Подошел боец, осторожно карабином раздвинул кусты и закричал:

— Вася тут! Убитый!

Подбежал Савин, наклонился над мальчиком. Вася был без сознания и едва дышал. Лежал он, сжавшись в комочек, весь залитый кровью. В руке револьвер. Его осторожно вынесли из кустов и положили у крыльца.

— Есть в селе фельдшер? — спросил Савин. — Бегом за ним! Кто-нибудь пусть останется с мальцом, да заберите у него револьвер, как бы он не пальнул в беспамятстве!

Вася застонал, открыл глаза, зашептал что-то непонятное.

— Что тебе, Васёк? — спросил боец Шахрай, опускаясь на колени около Васи. — Может, водички испить?

Вася внезапно заметался, стал разборчиво шептать: «Где… где Кос-тя… Там… Там… Ни-кит-чен-ки!.. — Он замолчал, потом сделал попытку подняться и снова зашептал: — Ско-рее… Ско-рее…» Шепот его становился все тише и тише.

— Кончается! — тихо сказал Савин.

Вася вытянулся, захрипел, глаза его закрылись…

Шахрай припал ухом к его груди, послушал. Молча поднялся, снял фуражку и, не стесняясь, заплакал.

— Нет больше нашего Васька… Погиб как герой… Эх, какой был парень!

* * *

В хате, кроме плачущей хозяйки и двух раненых, больше никого не оказалось. Шкоропий с перебитой ногой лежал на кровати и стонал, а его кум Яков, раненный в грудь и, очевидно, потерявший много крови, сидел на полу, прислонясь к стене, прижимая к груди окровавленное полотенце, ругался и скрежетал зубами.

Жена Шкоропия ничего о своих гостях рассказать не могла, а только повторяла: «За что моего Филю, изранетого на войне с беляками, стрелил тот проклятый хлопец?».

Савин с милиционером обыскали все надворные постройки, погреб, чердак, но «брата», о котором говорил Левченко, и след простыл.

Прибежавший фельдшер узнал «кума Якова». Это был один из братьев Никитченко.

Постепенно совсем рассвело, стал хорошо виден кровавый след от дома в кусты.

Развернув людей цепью, Савин повел их по следу. Вскоре наткнулись на убитого. Рядом с ним лежал маузер и несколько стреляных гильз.

— Так это же старший Никитченко! — воскликнул милиционер. — Вот где нашел свой конец, бандюга!

— Верно, верно, он, — подтвердил один из сельчан. — А тот, кто убег, наверно, их меньшой, Петр. Слава богу, от таких злодеюг избавились!

На самом берегу, где он крутым трехсаженным откосом обрывался к реке, Савин указал на небольшой холмик. Около него разбросанный во все стороны дерн и углубление в земле с опаленными краями, несколько стреляных гильз от парабеллума.

Савин присел на корточки, пошарил в разрытой земле. В его руке оказался небольшой кусочек железа. Он повертел его в руках, поднося к самому носу. Казалось, что он его обнюхивает.

— Здесь взорвалась граната. Судя по осколку, бутылочная,— определил Савин. — Такая дает сильную взрывную волну и много мелких осколков. Вы бы, ребята, спустились по откосу, ближе к воде, может, что-нибудь найдется в кустах, — обратился он к комсомольцам.

Два комсомольца, осторожно поддерживая друг друга, спустились почти до уреза воды. На одном кустике висела Костина сандалия.

Савин осмотрел ее со всех сторон, но ничего не обнаружил.

— Как же так? — заволновался Шахрай. — Где же он сам? Уж если бы зацепило Костю гранатой, была бы кругом кровь или… — боец замялся, — или куски одежды…

— Видимо, — пытался объяснить Савин, — взрыв ранил или контузил Горлова, сбросил в воду, а там он утонул. Надо будет достать невод и пошарить под берегом.

— Бесполезно, — вздохнул председатель сельсовета. — Невода в деревне нет. За это время утопленника унесло далеко, верст за пять, за шесть. Смотрите, какая тут быстрина…

После многодневных ливней бурно текла мутная, вспененная река. По ней, как в весеннее половодье, плыли подмытые с корнями деревья, остатки каких-то строений, кусты с налипшим на них разным мусором.

— Верст за сорок отсюда есть плесы, туда его, наверно, и вынесет. Там его и искать, — посоветовал председатель.

Савин записал, где находятся плесы, и обратился к бойцам:

— У кого конь лучше?

— У меня, товарищ начальник! — ответил Шахрай.

— Скачи в город, в гэпэу к Бардину. Доложишь, что и как. Я останусь тут до его приезда.

* * *

Бардин, командир эскадрона и человек двадцать бойцов с пулеметной тачанкой прискакали в Костянскую в полдень.

Савин доложил, что произошло и какие он намерен принять меры по поискам Горлова.

— Веди на берег! — приказал Бардин.

Он постоял на берегу реки, видимо не слушая объяснений Савина. Махнул рукой и пошел обратно в деревню. Здесь было уже все приготовлено для похорон Васи. Он лежал около школы, в наспех сбитом гробу, покрытый букетами полевых цветов.

Бардин распорядился:

— Васю на пулеметной тачанке отвезти в город. Будем его хоронить, как и подобает герою, с оркестром, с отданием воинских почестей.

Тем временем Савин еще раз допросил жену Шкоропия и задержанного в деревне Онисима Левченко. Из их скупых и путаных ответов стало ясно, что в гостях был еще один «кум», по всей вероятности, третий брат Никитченко — Петр. По описанию Левченко, был он высок ростом, носил длинные усы и слегка прихрамывал.

Бардин приказал командиру эскадрона:

— Разбей эскадронцев по четыре-пять бойцов и отправь на ближние хутора. Пусть поспрашивают — приметы у бандита заметные. Далеко он уйти не мог. Взять желательно живого!

На хутора поскакали кавалеристы. В одном удалось напасть на след длинноусого. Пастух рассказал, что утром из леса вышел незнакомый человек без шапки, с длинными усами. Куда пошел человек, пастух не заметил, а мальчишка-подпасок, не сводивший восхищенных глаз с кавалеристов, подсказал:

— К дядьке Гнату… Перелез через плетень и в хату…

Бойцы спешились, окружили хату. На печи спал усатый. Когда его стали будить, он выстрелом ранил красноармейца и, отстреливаясь, выпрыгнул в окно. На огороде его настигла красноармейская пуля.

«Гимназисты» перестали существовать навсегда.

* * *

Поиски Кости продолжались. Во все прибрежные села и города были посланы запросы с просьбой сообщать об утопленниках, но ни на один ответа не приходило. Ничего не нашли и на плесах, где посоветовал искать председатель сельсовета.

Прошел месяц. Были осуждены и понесли наказание бандиты, задержанные в Костянской.

Тяжело переживал гибель ребят Бардин. В его бороде и на голове появились седые волосы. Обычно веселый и общительный, Бардин стал угрюмым. Он допоздна засиживался в своем кабинете, стараясь за работой отвлечься от тягостной мысли: «Я виноват, послал ребят без опытного оперативника».

В один из таких вечеров, часов около одиннадцати, Бардин услыхал шум в коридоре, выкрики и веселый смех. Было это очень неожиданно, и он собрался уже выйти, узнать, что стряслось, как распахнулась дверь и к нему, хромая, бросился Костя.

Осунувшийся, с бритой головой, в комнатных тапочках, бязевой рубашке с тесемочками вместо пуговиц, подпоясанной шнурочком.

Бардин обнял его, но говорить не мог. Молчал и Костя. Так они и застыли посреди кабинета. А в комнату со всех отделов сбегались сотрудники. Пришел и начальник гэпэу. Бардин все продолжал молча обнимать Костю.

— Ну, утопленничек! Рассказывай, как гостилось у русалок! — шутливо обратился к Косте начальник. — Да отпусти ты его, Кирилл! Никуда он отсюда без пропуска не убежит! Выкладывай, Горлов, что с тобой случилось?

* * *

А случилось с Костей вот что: упав в беспамятстве в воду, он сразу пришел в себя и почувствовал, что тонет. Изо всех сил заработав руками и ногами, он вынырнул и не стал сопротивляться подхватившему его течению, стараясь только держаться на поверхности. Нестерпимо болела голова, ныла раненая левая лопатка. Левая рука стала тяжелой, как бревно.

«Хорошо, что я без сапог. Утащили бы на дно». Он плыл и думал: «Только бы подальше отсюда!».

Быстрое течение стало сносить его к берегу. На мелководье плавала большая сплавина. Костя ухватился за нее рукой и, выгребая ногами, выплыл на стрежень. Здесь поток был еще стремительнее, но сплавина держала его на плаву. Он только рулил ногами да изредка делал гребок свободной рукой. Так он плыл довольно долго. Ему казалось, что не менее часа. Внезапно стала стынуть раненная Вороном нога, и холод пополз по всему телу. Он стал ослабевать. Гребки ногами становились все реже и реже. «Тону», — подумал Костя. Но тут же отбросил эту мысль. «Только бы не потерять память! Надо на берег!» Он стал из последних сил загребать к низкому берегу. Река делала в этом месте крутой изгиб, образуя небольшой песчаный плес. Течение вынесло сплавину и ослабевшего мальчика на песок. Он нашел в себе силы отползти в глубь берега, забился в осоку и — потерял сознание.

Утром его заметил пожилой рыбак, пробиравшийся с удочками на ранний клев. Он вытащил мальчика из осоки, потормошил его. Костя не открывал глаз, тяжело дышал.

«Ах ты беда какая! — заохал рыбак. — Малец, кажись, ранен и весь горит!». Гимнастерка на Косте была изорвана в лохмотья. Лицо и руки исцарапаны, а на спине кровоточила рана.

Рыбак, бросив удочки, убежал в деревню за помощью. Возвратился с двумя женщинами. Они отнесли Костю к фельдшеру на дом.

Фельдшер оказал ему первую помощь. Перевязал Косте рваную рану на лопатке. Промыл и смазал йодом глубокие царапины на руках и лице.

Как он попал на берег реки, кто он и при каких обстоятельствах так изранен, фельдшер расспрашивать не стал. Было это бесполезно. Костя сутки не приходил в сознание, бредил, задыхался от кашля и звал Кирилла Митрофановича, Васю, Шахрая, кричал: «Не возьмете! Я прикрою!» — и снова кашлял.

Фельдшер определил у него воспаление легких и горячку. Больницы в деревне не было. Костю отправили в город, за сто верст, поездом.

В поезде он пришел в себя и решил никому не говорить, что он чекист. Во всяком случае до выздоровления. Да и кто бы поверил грязному оборванцу, без документов? Только бы посмеялись…

Доставленный в больницу, он назвался Константином Носовым пятнадцати лет, беспризорником, убежавшим из детского дома, указав тот город, где он выслеживал Ворона.

Обрабатывая Костину рану на лопатке, врач извлек из нее небольшой кусочек железа с зазубренными краями и наложил на рану шов.

— Чем это тебя так? — заинтересовался врач.

— Из ружья! Пугнул меня какой-то чудак, думал, что я позарился на его яблоки.

— Из ружья-то из ружья. А чем оно было заряжено? Кусками железа… Действительно стрелял «чудак».

В больнице Костя узнал, что находится в двухстах верстах от своего города. Можно было, конечно, сообщить туда в ГПУ, но Костя не хотел расстраивать Бардина, как-то не подумав, что его могут считать погибшим.

Не сообщил о себе еще и потому, что приближался день выписки из больницы. Костя решил приехать домой без предупреждения. Правда, он немного побаивался, как бы ему не попало за то, что Бардин называл «самоуправством и самонадеянностью». Полезли с Васей, не подумав, что может случиться, вот и поплатились!

Могло попасть и за утерю парабеллума.

О мальчике с «подозрительным ранением, полученным неизвестно где», сообщили в милицию. К Косте дважды приходил следователь, но и ему ничего добиться не удалось. «Проходил мимо сада, а дядько вдруг выпалил из ружья. Я закричал и свалился в воду. Что было потом, не помню!» — упрямо повторял Костя. Где это было, как называется деревня, он назвать не мог. Не мог же он рассказать посторонним людям, в чужом городе, что в Костянской он пристрелил какого-то бандита. Нет! Об этом надо в первую очередь доложить Бардину.

— Ладно, — сказал следователь, — выздоровеешь, пойдешь в детский приемник. Пусть они с таким беспамятным разбираются!

«Ну этому не бывать! — решил Костя. — Маленько окрепну — сбегу!»

Как будет добираться домой, он еще не представлял.

Костя стал поправляться. Полностью затянулась рана на лопатке, зажили ссадины и царапины. Его стали выпускать на прогулку в больничный сад. Убежать отсюда было бы легко, но как добраться до вокзала в тапочках, нижнем белье и линялом халате?

Утром, собираясь на прогулку, Костя обратился к дежурной сестре:

— Ольга Ивановна, дали бы мне какие-нибудь брюки. Мерзнут ноги, я ведь, наверно, потерял много крови?

Он получил старенькие брюки и шнурок, чтоб их подвязать.

Операция бегства была им проведена за пять минут. В дальнем конце сада Костя спрятал в кустах халат. Выпустил нижнюю рубаху поверх брюк, подвязал ее шнурком и перелез через забор на какую-то глухую улицу. Издалека донеслись паровозные гудки. Костя пошел на их звуки и минут через пятнадцать оказался на вокзале. На перроне увидал работника транспортного ГПУ. Он прошел два раза мимо чекиста, потом на третий задержался и тихо сказал:

— Мне нужно к начальнику! По очень важному делу, — добавил он.

Чекист удивленно посмотрел на мальчика, пожал плечами и прошел в вокзал. Костя за ним.

Начальник, показавшийся Косте знакомым, долго всматривался в Костино лицо, потом улыбнулся.

— А я вроде тебя знаю. Ты работаешь у Бардина?

Костя кивнул головой.

— Я к вам приезжал зимой, искал фотографии…

— Белогвардейских контрразведчиков, — подсказал Костя. — Я их нашел в архиве.

— Правильно, — подтвердил чекист. — Спасибо тебе! Мы по этим фотографиям большое дело размотали. Ты как сюда попал?

— По делу! — не вдаваясь в подробности, ответил Костя. Да и чекист не стал расспрашивать.

— Надолго?

— Нет!

— Помощь какая нужна?

— Отправить меня как можно скорее домой, — попросил Костя.

— Переодеваться будешь?

— Нет! — Костя хотел появиться дома в таком виде. Авось его жалкий вид если не пронесет грозу, то во всяком случае смягчит наказание. А он чувствовал себя виновным и за то, что отпустил ночью Васю, и за свое «самоуправство».

— Есть хочешь?

— Конечно! — обрадованно воскликнул Костя.

В кабинет принесли еду. Костя едва успел поесть, как подошел поезд. Чекисты устроили его в купе проводников мягкого вагона.

Прощаясь, Костя попросил позвонить в больницу, сообщить, что через несколько дней он по почте вышлет захваченные «по ошибке» вещи.

К вечеру Костя был дома.