Арминэ

Вартан Виктория Николаевна

Арминэ

(повесть)

 

 

Пусть говорят

Маро сидела на нижней веранде дома, смотревшего окнами в небольшой, засаженный фруктовыми деревьями двор, и чистила картошку. Она собиралась пожарить ее к обеду. Маро была еще молода, но седина в черных волосах, без затей собранных пучком на затылке, и две глубокие морщинки в углах рта, появившиеся после гибели мужа в дорожной аварии, старили ее не по годам.

Острым ножом снимая тонкую желтовато-коричневую кожуру с молодой картошки, она то и дело поглядывала на свою двенадцатилетнюю дочь: та возилась с семилетней сестренкой и пятилетним братишкой в тени большой туты. Девочка была высокого роста, очень худа и одета в выцветшую голубую футболку и синие, плохо сшитые джинсы, из которых она давно выросла; из-под коротких широких штанин виднелись ее тонкие загорелые лодыжки. Блестящие черные кудряшки, как раскрученные коротенькие пружинки, смешно торчали во все стороны; издали казалось, что на голове у нее черная барашковая шапка, какие носят в этих краях чабаны. «Совсем ведь не уродка, — думала Маро, поглядывая на дочку. — Прекрасные голубые глаза, густые черные ресницы… Такие глаза не часто встретишь у армянок. Ей бы почаще причесывать свои вихры да носить красивые платья, и от нее глаз нельзя было бы оторвать».

А ведь несколько лет назад, продолжала размышлять Маро, она была совсем другим ребенком: девочка как девочка — кроткая, опрятная. Теперь Арминэ точно подменили: обликом своим и поведением изо всех сил старается походить на мальчишку. «Это, наверно, я виновата во всем», — решила Маро. Она вздохнула печально и бросила в кастрюлю с водой очищенную картофелину.

Все началось с того злополучного дня, когда к ним заглянула соседка и увидела девочку, подметавшую двор.

— Вай, Арминэ уже помогает тебе по дому? — удивилась она. — Какая она у тебя молодчина! Сколько ж ей исполнилось?

— Семь, — ответила Маро. — В этом году пойдет в школу.

— Хорошая у тебя дочка.

Арминэ еще усерднее стала подметать двор.

— Хорошая, — согласилась мать. — Я теперь совсем не жалею, что моим первенцем оказалась девочка. А ведь когда мне сказали, что у меня родилась девочка, а не мальчик, я заплакала.

Арминэ вдруг бросила веник и подошла к взрослым.

— Ты так хотела мальчика? — спросила соседка.

— Да. Особенно хотел отец. Он даже имя выбрал для мальчика: Армен. А когда родилась девочка, то назвали ее Арменуи. Но мы ее зовем просто Арминэ. — При этих словах Маро улыбнулась девочке, которая стояла рядом и с серьезным видом смотрела на мать.

— Мама, девочкой быть плохо? — спросила Арминэ, когда соседка ушла.

— А почему ты спрашиваешь об этом?

— А ты… заплакала, когда я родилась. Ты не хотела меня, да? Не хотела? — Большие голубые глаза с укором смотрели на мать.

— Ну что ты, Арминэ-джан! — растерялась мать. — Мне просто всегда казалось, что мальчикам живется гораздо легче… Понимаешь, они сильнее девочек и могут всегда за себя постоять, ну и всякое такое… А теперь я совсем не жалею, что ты у меня есть. Ведь ты у меня такая помощница!..

Маро, дочистив всю картошку, принялась нарезать ее на дольки. Но разговор этот, думала она, видно, крепко засел у девочки в голове. Иначе как объяснить то, что произошло, когда девочка в первый раз пошла в школу…

В первый же день она вернулась из школы вся в слезах. «Я не хочу быть девочкой! Я хочу быть мальчиком!» — плакала она. Оказалось, что мальчик, которого учительница посадила за одну парту с Арминэ, наотрез отказался от такого соседства. «Не буду я с девчонкой сидеть!» — заявил он сердито. Мальчишку звали Размик. Арминэ так и не простила ему этого, хотя ребята подросли, уже перешли в пятый класс. Маро, нарезав на дольки всю очищенную картошку, пошла в дом и вернулась с матерчатой сумкой в руке.

— Арминэ! — позвала она дочь. Та подняла голову. — Пойди за хлебом!

Девочка подошла. В руках у нее были две деревянные трещотки, она только что их смастерила. Маленькие Наира и Юрик подошли тоже.

— Зачем тебе эти трещотки? — спросила мама.

— А мы будем гонять воробьев с туты. Ты же сама жаловалась — они клюют ягоды.

Арминэ протянула сестренке и братишке по трещотке:

— Вот, возьмите и отпугивайте воробьев.

— Верно, — согласилась мать. — От них никакого спасения. Пора уже собирать ягоды. — Маро бросила озабоченный взгляд на ветки туты, усыпанные сочными ягодами.

Потом она отдала Арминэ сумку и металлический рубль.

— Сбегай в хлебную лавку и купи два матнакаша. Но сперва надень платье и причешись, а то все в штанах, да в штанах. Ты не мальчишка, а девчонка: надо быть поаккуратней.

Арминэ хотела по своему обыкновению упрямо буркнуть: «Не хочу, не буду!» — но, заметив, как грустно смотрит на нее мать, мягко сказала:

— Ну, мам, мне так не хочется переодеваться… И в джинсах так удобно… — Девочка чмокнула маму в щеку, выбежала на улицу. Жара в тот июньский день стояла несусветная. Но Арминэ жара была нипочем. Прищурившись, она взглянула на белое солнце, сверкавшее как большой раскаленный шар над макушками черепичных крыш, вдруг сорвалась с места и весело, словно годовалый жеребенок, вприпрыжку побежала по улице, размахивая пустой сумкой.

Повстречавшись со старой Ашхен, погонявшей прутиком свою черно-белую корову, Арминэ приостановилась, поздоровалась с ней. Многие считали, что старуха Ашхен, одетая в зеленый архалук, со своей корсзой и тониром, в котором она все еще по старинке пекла собственный лаваш, позорит поселок, недавно получивший статус городка. Но мама Арминэ была другого мнения. «Ну и хорошо, что Ашхен держит корову, — говорила она. — А то наши дети скоро забудут, как выглядят коровы». Арминэ усмехнулась, вспомнив, как однажды ее братишка спросил: «Мама, а коровы тоже лают?»

Тут мимо девочки промчался, поднимая клубы пыли, один из двух стареньких автобусов, развозивших людей в городке. Арминэ зажала рот и нос, чтобы не дышать пылью, и свернула на главную улицу, где напротив Дома культуры находились все магазины.

Арминэ вошла в булочную. За прилавком стояла тетя Сусанна, она жила недалеко от дома девочки. Возле Сусанны всегда торчали две-три сплетницы. У Сусанны был очень длинный нос и тонкий, противный голос. Фигурой она напоминала песочные часы. Однажды Арминэ слышала, как мама про нее сказала: «Если бы Сусанна поменьше совала свой длинный нос в чужие дела, она была бы неплохой женщиной». Арминэ терпеть ее не могла, однако, войдя в лавку, вежливо поздоровалась с ней и двумя женщинами, стоявшими у прилавка. Девочка молча положила на прилавок металлический рубль. Но тетя Сусанна сделала вид, что не заметила рубля. Она подалась вперед и спросила Арминэ приторно-медовым голоском:

— Ну, как там твоя несчастная мама? Все еще убивается по отцу? Стать бы мне жертвой за нее!

— Моя мама вовсе не несчастная, — буркнула девочка и подвинула монету к продавщице. Та опять не обратила внимания на деньги.

— Это старшая дочь той самой Маро, у которой в прошлом году погиб в аварии муж, спасая своих пассажиров, — обратилась Сусанна к женщинам. И, словно придавленная тяжким бременем чужого горя, она умолкла, уставившись на девочку круглыми черными глазками.

— Вай, что ты говоришь?! Какая несчастная женщина! — запричитали женщины, жалостливо глядя на Арминэ.

— Два матнакаша, — сердито напомнила девочка Сусанне о ее обязанностях и подвинула монету совсем близко к ней.

Продавщица наконец заметила рубль. Она тяжко вздохнула, достала с полки два свежих, украшенных румяными бороздами матнакаша и протянула Арминэ. Девочка спрятала их в сумку.

— Несчастная женщина, — продолжала Сусанна, обращаясь к женщинам, — такая молодая и уже вдова, да еще с тремя сиротами на руках… Бедные, бедные дети…

— Ничего мы не бедные, — оборвала ее Арминэ. Она с трудом удерживалась от слез. — Райсобес назначил нам всем пенсии.

— Вай, бедные, бедные сироты, — не переставая причитали женщины.

Сусанна снова вздохнула тяжко:

— Деньги — деньгами, а отца они заменить не могут. — Она отсчитала сдачу с рубля и протянула Арминэ, смотревшей на нее исподлобья. В глазах девочки, словно у сиамской кошки, увидевшей перед собой мышь, внезапно вспыхнули, заполыхали зелено-голубые огоньки.

— Вай, тетя Сусанна! — закричала она вдруг. — Смотрите! У вас по груди ползет противная гусеница!

— Где? Где? — испуганно взвизгнула Сусанна.

— Вот тут, тут! — крикнула Арминэ и, протянув руку, — цап! — дернула Сусанну за длинный нос.

— Вай, мой нос! — завизжала та тонким голосом на всю лавку.

Но Арминэ опрометью бросилась вон из лавки.

Девочка хотела было бежать назад, к своему дому, но раздумала. Глаза на мокром месте. Нет, сейчас нельзя идти домой. Она свернула налево и пошла по узкой дорожке, идущей вверх от главной улицы, туда, где строилась новая школа. Несмотря на воскресный день, работы шли вовсю: каменщики начали кладку стен третьего этажа.

— Дядя! — крикнула Арминэ усатому каменщику. — Скоро кончите строить школу?

— Да, наверно, к зиме. А зачем тебе знать?

— А я тут буду учиться.

— Вот как! — улыбнулся усатый каменщик. — Тогда надо… — Но ему так и не удалось закончить фразу. Вдруг раздался звонкий мальчишеский голос:

— Эй ты, черноногий кашкалдак, прочь с дороги!

Арминэ обернулась и увидела Размика, мчавшегося на велосипеде прямо на нее. Однако она и бровью не повела — осталась стоять посередине узкой тропинки, будто одноклассник кричал не ей.

— Это тебя он так?.. — рассмеялся усатый каменщик.

— Нет, меня зовут Арминэ, — с достоинством ответила девочка.

— Вай, ты что, оглохла? С дороги уйди! — снова заорал Размик. Он слез с велосипеда и прислонил его к дереву.

— Дядя, а у вас есть дети? — с самым невозмутимым видом продолжала расспрашивать каменщика Арминэ.

— Есть, четверо.

— А ну, с дороги, кашкалдак! — Сжав кулаки, Размик подошел к девочке.

— Уйду, если попросишь у меня прощения за то, что обозвал меня, — спокойно ответила мальчику Арминэ. Она снова посмотрела на каменщика: — И все четверо — девочки?

Каменщик и рта не успел раскрыть, как Размик со словами: «Что? У девчонки просить прощения?» — подскочил к девочке и грубо оттолкнул ее с дорожки. Но мальчишка и опомниться не успел — Арминэ налетела на него коршуном и ну лупцевать. Еще секунда — и Арминэ опрокинула Размика на землю. Удары ее маленьких, крепких кулачков так и сыпались на обидчика. Собравшиеся на лесах строители растерянно смотрели сверху на драку. Первым нашелся усатый каменщик.

— Эй, Арам! — крикнул он милиционеру, проходившему по другой стороне главной улицы. — Иди-ка сюда!

Милиционер подбежал и оттащил Арминэ от всхлипывавшего Размика. Мальчишка, весь пыльный, со всклокоченными волосами, поднялся с земли. Драчуны, сопя и тяжело дыша, зло смотрели друг на друга.

— Вы что это хулиганите тут? — напустился на них милиционер.

Оба молчали.

— Молчите? Тогда пошли, в отделении вы у меня живо заговорите.

Арминэ подняла с земли сумку с хлебом и пошла за милиционером. Вслед за ней, толкая велосипед, поплелся Размик.

Приведя драчунов в отделение милиции, милиционер спросил Арминэ:

— Ты почему дерешься?

— А почему он обзывается?

— Не ври — не обзывался! — сказал Размик, утирая слезы.

— Это ты врешь! Разве не ты обозвал меня кашкалдаком? Я вовсе не похожа на эту противную черноногую птицу.

— Перестаньте! — прикрикнул на ребят милиционер. — Сейчас вызову ваших родителей, и пусть они сами разберутся, кто из вас первый затеял драку. Какой у тебя телефон? — обратился он к Арминэ.

— Тридцать два — тридцать пять.

— А у тебя? — спросил он Размика.

— А у нас нет телефона…

Милиционер позвонил к Арминэ домой.

Не прошло и десяти минут, как Маро, расстроенная, явилась в милицию.

— Опять дралась, негодная девчонка! — прямо с порога напустилась она на дочь.

— Какая девчонка?! — Милиционер вытаращил глаза на Арминэ. — Вай, разве ты не мальчишка?

— Да она хуже иного мальчишки! — в сердцах воскликнула Маро и, схватив Арминэ за руку, дошла к выходу.

У самых дверей Арминэ обернулась, сжала худой кулачок и погрозила Размику.

— Вот до чего докатилась! — отчитывала ее Маро по дороге домой. — Уже в милицию меня вызывают из-за тебя! Вай, какой позор! Ведь и так люди говорят: «Арминэ у тебя по ошибке родилась девочкой. Она ведет себя хуже мальчишки». А что скажут теперь, когда узнают, что ты попала в милицию за драку?

— Пусть говорят, что хотят, — упрямо сказала Арминэ. — Лишь бы не сказали, что я не могу постоять за себя…

 

Новое платье Эвелины

Все утро Арминэ, прячась за широким стволом тутового дерева, украдкой наблюдала за незнакомым светловолосым мальчиком, невесть откуда взявшимся во дворе тетушки Нвард. Мальчик по виду был одних лет с ней, худощавый, белоголовый и конопатый. Интересно, кто он? Откуда? Арминэ поднялась на носки, вытянула шею, чтобы получше рассмотреть его через ограду. Незнакомый мальчик, будто осваиваясь на новом месте, ходил по двору тетушки Нвард, с любопытством заглядывая во все закоулки. Он вошел в открытую дверь старого гаража, минут пять или десять пробыл там и вышел; осмотрел сарай и даже сунулся было в курятник, но через секунду ошарашенно выскочил, испугавшись вылетевшей вслед за ним рассерженной наседки. Арминэ прыснула в кулак. «Верно, из большого города приехал», — подумала она.

— Арминэ! — окликнула девочку Маро. — Ты что это без дела слоняешься? Поди-ка сюда, ты мне нужна.

Девочка подошла. Она была, как всегда, в своих старых коротких джинсах и выцветшей голубой футболке. Блестящие черные кудряшки широким нимбом окаймляли ее худенькое лицо.

— Сбегай к Эвелининой маме и попроси у нее немного молочной закваски. Мне надо заквасить мацун. — И мать протянула девочке маленькую эмалированную чашку. — Только не засиживайся там, а то молоко остынет и тогда снова придется его подогревать.

Арминэ с рассеянным видом взяла протянутую ей чашку.

— Мам, кто этот белобрысый мальчишка во дворе у тетушки Нвард?

— Это племянник тети Гали. Вчера вечером приехал из Краснодара. Кажется, на все лето.

Тетя Галя — жена сына тетушки Нвард, Хорена. Он познакомился с Галей в Краснодаре, где пять лет учился в сельскохозяйственном институте. После окончания института дядя Хорен и тетя Галя поехали работать в горную деревушку. Но когда у них родился сын, они вернулись домой, к тетушке Нвард. Арминэ еще раз взглянула на белоголового мальчишку и направилась к калитке.

— Арминэ, постой! — остановила ее мать. — И тебе не стыдно показываться в этих старых штанах на улице?

— А ты купи мне новые.

— Даже и не мечтай. Не куплю. Хватит, ты у меня больше не будешь ходить в штанах. Я тебе сто раз говорила: девочка должна носить платья, а не брюки. Спокон веков все женщины у нас в роду носили женскую одежду, значит, и ты должна носить. Взяла бы лучше пример с Эвелины. — Услышав это имя, Арминэ с досадой вздохнула и подняла свои голубые глаза кверху: вот уж с кого ей никогда не хотелось брать пример, так это с Эвелины, хотя та и очень нравилась Маро.

— Какая она опрятная девочка, как хорошо на ней сидят платья! И волосы всегда аккуратно заплетены в косички. На нее просто приятно смотреть. А ты на кого похожа? Ни девочка, ни мальчик. — И мать с неодобрением посмотрела на кудрявую путаницу коротких волос дочери.

— Ну и пусть! — буркнула Арминэ и побежала на улицу.

«И что в ней видят хорошего взрослые? — думала Арминэ, приближаясь к дому Эвелины. — Она ведь ужасная кривляка, а в голове — одни наряды. Мальчишки вечно дергают ее за косы, а она вечно жалуется на них учителям».

Когда Арминэ вошла к Эвелине во двор, та сидела в одной сорочке на веранде и плакала, а ее мать пыталась смыть влажным ватным тампоном большое рыжее пятно с нового платья дочери. Красивые черные глаза Эвелины были полны слез, а густые длинные волосы расплелись, разлохматились, и девочка, всхлипывая, то и дело отбрасывала их со лба назад. Узнав, что Эвелина плачет из-за пятна на платье, Арминэ удивленно на нее поглядела.

— Да не реви ты, ради бога, — успокаивала девочку мать. Эвелина была единственным ребенком в семье, и родители очень баловали ее. — Я почти вывела пятно. Вот, посмотри сама.

Эвелина встала с тахты, подошла к столу, на котором было разостлано ее платье. Арминэ тоже подошла взглянуть. Пятно стало бледнее, но все еще сидело на подоле белого в красный горошек платья.

— Да-a, — заревела с новой силой Эвелина, — во-он пятно, во-он! У-у-у, как я ненавижу эту Аню! Она нарочно испортила мое новое платье, нарочно!

Из бессвязных причитаний плачущей Эвелины Арминэ узнала, что утром девочка пошла в новом платье к своей подружке Ане, а та усадила ее на стул, на котором случайно оказался никем не замеченный ломтик спелого помидора. Когда Эвелина спустя минуту почувствовала под собой что-то мокрое, она вскочила как ужаленная, но на платье уже красовалось большое красноватое пятно от помидорного сока.

Глядя на красивое лицо Эвелины, искаженное неподдельным горем, Арминэ подумала: «А я бы не стала так реветь из-за какого пятна на платье». Но вслух сказала девочке:

— Не плачь, Эвелина, не плачь. Когда платье подсохнет, пятна совсем не будет видно, вот увидишь.

— Арминэ права, — сказала Эвелинина мама, — когда пятно подсохнет, оно станет почти незаметным.

— Аня нарочно положила на стул помидор, на-ро-очно! — ревела Эвелина, не обращая внимания на их увещевания. — Из зависти. Она хотела испортить мое новое платье. У-у-у, я больше не буду с ней дружить!

— Ну и не дружи, — успокаивала ее мать. — Вай, кто тебя заставляет дружить с ней? Разве мало у вас в классе хороших девочек? Вот, например, Арминэ. Дружи лучше с ней…

— И с ней не буду дружить! — Эвелина вдруг яростно топнула ногой.

Арминэ вспыхнула, но сдержалась.

— Почему? Арминэ очень хорошая девочка, — сказала Эвелинина мать, смущенно улыбаясь.

— Потому что и она мне будет завидовать. Мне все девчонки завидуют, все!

— Я тебе буду завидовать? — И Арминэ рассмеялась. — С чего это я буду тебе завидовать?

— А потому, что у меня есть папа, а у тебя — нет! — крикнула Эвелина, хлестнув по Арминэ злым взглядом.

Кровь схлынула с лица Арминэ. Она приоткрыла рот, словно ей стало вдруг трудно дышать, посмотрела на Эвелину широко открытыми глазами, они выражали боль, глубокое изумление — за что?..

— Вай, как ты могла сказать такое, негодница?! — опомнилась после минутной растерянности Эвелинина мать. — Чтоб у тебя язык отнялся! — И она больно ударила дочку по щеке. Та схватилась за покрасневшую щеку и заревела пуще прежнего.

Арминэ повернулась, медленно побрела к калитке. Что верно, то верно — она никому себя в обиду не давала, но перед лицом такой душевной черствости она, как правило, терялась и немела. Вот и теперь, расстроенная, она медленно брела домой, уставившись под ноги невидящим взглядом. Голова опущена, тощие руки, как плети, повисли вдоль тонкой мальчишеской фигурки. Яркий солнечный день внезапно показался померкшим, безрадостным. Горько было не то, что ей вдруг напомнили о гибели отца — этого она и не забывала никогда, — горько было то, что одноклассница оказалась способной на такую чудовищную жестокость, и как раз в минуту, когда она, Арминэ, отнеслась к ее беде со всем сочувствием, по-доброму… Какие люди есть на свете! На глаза Арминэ навернулись слезы. Она подумала: поколоти она сейчас противную Эвелину, все равно ей не стало бы легче, так было на душе тоскливо. Девочка закусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться, крепко, до боли сжала в руке маленькую эмалированную чашку, в которой она должна была принести матери закваску для мацуна… И вдруг перед Арминэ встало лицо матери. Мама! Вот кто способен снять с нее эту ужасную тяжесть, давившую на грудь. Сейчас она расскажет обо всем маме, и день снова станет радостным, солнечным. И Арминэ зашагала к дому быстрее. Когда она вбежала во двор, мать возилась у железной печки под навесом летней кухни. Услышав шаги девочки, Маро повернула к ней голову.

— А я тебя совсем заждалась. Принесла закваску?

Внезапно при свете беспощадных лучей яркого солнца Арминэ увидела, как глубоко запали красивые карие глаза матери и какая глубокая печаль застыла в них. В черных волосах от висков протянулись серебряные нити — раньше она их у матери не замечала. «Как мама изменилась, постарела после смерти папы!» — пронеслось в голове у девочки.

— Принесла закваску? — повторила Маро.

— У них она тоже высохла, — бесцветным голосом неожиданно солгала Арминэ. Она опустилась на край деревянной тахты, покрытой старым паласом.

— Значит, вечером будем ужинать молоком. Вы-то с Наирой любите молоко, а вот Юрик терпеть его не может.

Услышав разговор матери со старшей сестрой, Наира и Юрик, игравшие неподалеку, подбежали.

— Вай, мацуна не будет? — разочарованно спросил мальчик, обхватив колени матери и задрав курчавую голову.

— Не нашли закваски. — И Маро потрепала его по волосам.

— А я хочу мацун, а я хочу… — канючил малыш.

— Мацун будет завтра. А на сегодня у меня есть для вас плов из баранины. Идемте, я вас накормлю: пора уже обедать.

Маро взяла Наиру и Юрика за руки и повела их в дом. Но через несколько минут она высунулась из окна застекленной веранды и крикнула Арминэ:

— Иди и ты поешь с нами!

— Мне что-то не хочется, мам…

Когда спустя некоторое время Маро вышла из дому, Арминэ все еще сидела ссутулясь на краю тахты, свесив худые руки между колен. Правая рука по-прежнему сжимала эмалированную чашку. Взгляд устремлен куда-то вниз, под ноги. Маро внимательно стала всматриваться в лицо старшей дочери. Она подошла к ней, откинула со лба кудряшки, упавшие на глаза.

— Ты что это такая?.. Заболела или расстроена чем?..

Девочка отрицательно покачала головой, но еще больше поникла.

Маро с тревогой посмотрела на дочь.

— А чашку зачем держишь в руке? Дай-ка сюда, я поставлю на место.

Арминэ с безучастным видом протянула матери чашку, та взяла и поставила на полку, висевшую на стене сарая. И тут Маро, случайно кинув взгляд на соседский двор, заметила приезжего светловолосого мальчика: он стоял за оградой и украдкой наблюдал за ними.

— Как тебе имя? — спросила Маро на ломаном русском языке.

— Коля. — Мальчик подошел поближе к ограде.

— Ты по-армянски говоришь? — спросила его Арминэ.

— Говорю, но плохо.

— Где ты научился?

— А когда ездил на каникулы в горы — к тете Гале и дяде Хорену.

— Скучно здесь? — спросила Маро Колю.

Мальчик кивнул. Арминэ с любопытством рассматривала его.

— Послушай, Арминэ, — обратилась к ней мать по-армянски, — чем сидеть вот так, без дела, посадила бы его на велосипед и показала ему наш поселок. Все-таки как-никак, а соседский гость. — И Маро приветливо улыбнулась мальчику.

Глаза у Арминэ оживились.

— Хочешь покататься на велосипеде? — спросила она мальчика на хорошем русском языке. У нее по русскому всегда были одни пятерки.

— Хочу… — Мальчик широко улыбнулся ей. — А как к вам?.. Где ваша калитка?

— Да зачем тебе калитка? — улыбнулась девочка. — Махни через забор и все.

Коля перелез через ограду, и Арминэ пошла в сарай за велосипедом. Ребята уже выходили на улицу, когда Маро вдруг крикнула:

— Ты не ходила еще сегодня за хлебом?

— Нет еще.

— На, возьми деньги и авоську, будешь проезжать мимо Сусанны — зайди и купи пару матнакашей. — Маро протянула подбежавшей дочери пятерку и сетку. Та сунула все это в карман старых джинсов и побежала догонять Колю, который уже вывел велосипед на улицу.

Арминэ села на седло, а Коле сказала:

— А ты садись на багажник. Только держись за меня крепко, ладно?

И они весело покатили по дороге, спускавшейся к речке, через которую был перекинут деревянный мост. На другом берегу, за почтой, находился базар. Они проехали по мосту, мимо базара, где на прилавках в живописном беспорядке громоздились горы великолепных фруктов и овощей, похожих на ожившие красочные натюрморты, и скоро подъехали к хлебной лавке.

Здесь девочка слезла с велосипеда и сказала Коле:

— Ты подожди меня — я мигом.

Арминэ вошла в лавку. Коля, держа велосипед за руль, с любопытством заглянул сквозь пыльное стекло витрины внутрь. Но солнце так ослепительно сияло на улице, что он ничего не увидел внутри. Скоро Арминэ вышла с двумя плоскими овальными хлебами под мышкой. Она достала из кармана авоську и протянула Коле.

— Подержи-ка, я положу туда хлеб.

Коля, выпустив из рук руль велосипеда, взял протянутую авоську… и в ту же секунду раздался страшный треск: стекло витрины, пробитое упавшим велосипедом, со звоном посыпалось на землю. Мальчик от неожиданности отскочил в сторону, в замешательстве уставился на свалившийся в разбитую витрину велосипед. Он смущенно взглянул на Арминэ, но у нее тоже был растерянный вид. На шум из лавки выбежали покупатели, остановились прохожие. Все смотрели на виновников происшествия с осуждением. Вслед за покупателями выскочила из лавки и Сусанна, продавщица. Увидев разбитое стекло витрины и рядом смущенных мальчика и девочку, она стала отчаянно размахивать руками и громко, на всю улицу ругаться. Арминэ чуть не прыснула в кулак при виде ее: Сусанна напомнила ей рассерженную кудахтавшую наседку, что утром так напугала Колю.

— Эй, люди, почему не зовете милиционеров? Пусть они схватят этих хулиганов! Милицию сюда, милицию! — кричала она. — Вай, кто мне теперь заплатит за стекло? Кто? — хлопая себя по бедрам, причитала она. — Ведь только на той неделе вставили новое стекло, три рубля мне это стоило! Но в этот раз я не собираюсь платить из своего кармана. И не подумаю. В этот раз пусть расплачивается тот, кто разбил!

И Сусанна, уперев руки в бока, просверлила своими круглыми, как черные точки, глазками сначала Арминэ, потом остановила их на испуганном лице мальчика, достававшего в эту минуту велосипед из разбитой витрины.

— Кто разбил стекло? Кто? Ты? — спросила она по-армянски. Она говорила такой скороговоркой, что мальчик, не поняв вопроса, беспомощно посмотрел на Арминэ: он понимал только медленную армянскую речь.

— Я разбила, я, — решительно вмешалась девочка. — Нечаянно…

— Ах нечаянно! — напустилась Сусанна на девочку. Она яростно уставилась на Арминэ, будто радуясь представившейся возможности свести с ней старые счеты. — Так я и поверила тебе, что ты разбила нечаянно! Будто я тебя не знаю! Ты нарочно это сделала, нарочно, назло мне. Но ты мне, негодница, за это ответишь, ты мне в милиции ответишь за это! — Она стала трясущимися руками запирать лавку.

— Честное слово, я не нарочно, — оправдывалась Арминэ. — Вот, возьмите деньги и вставьте новое стекло. — Девочка достала из кармана сдачу от пяти рублей и протянула разъяренной продавщице. Но Сусанна, словно не замечая протянутых ей денег, крепко схватила Арминэ за кисть и с угрозой сказала:

— Нарочно или не нарочно — в милиции разберутся! Там ты мне за все ответишь, гадкая девчонка! — И она пошла, таща за собой упиравшуюся Арминэ. Коля бросился было к ней на помощь, но внезапно остановился, обвел умоляющими глазами присутствующих, словно призывая их защитить Арминэ.

— Послушай, Сусанна, — вдруг вмешался пожилой мужчина в серой кепке, низко надвинутой на глаза, — девочка тебе хочет заплатить за нечаянно разбитое стекло, верно? Чего тебе еще надо? И вообще, с чего ты взяла, что она это сделала нарочно? Ведь мог же велосипед упасть на витрину и пробить стекло?

— Конечно, это уже не раз случалось! — кто-то из толпы поддержал мужчину в серой кепке. — Надо перед витриной сделать металлическое ограждение.

Пожилой мужчина вызволил Арминэ из цепких рук Сусанны, взял у Арминэ деньги и сунул их в карман Сусанниного передника.

— На, возьми деньги и отпусти детей домой.

Сусанна продолжала недовольно ворчать, но ее пыл несколько поугас.

— В самом деле, Сусанна, — вмешалась одна из покупательниц, — тебе же заплатили за разбитое стекло, чего же еще?..

— Да ведь она назло мне это сделала! — упрямо повторила продавщица, глядя на Арминэ зло, почти с ненавистью. — И ее за это надо наказать!

— Вай, опять она за свое! — досадливо поморщившись, сказал мужчина в кепке. — Ради бога, успокойся и открой лавку — вон у тебя сколько покупателей собралось. — Потом он обратился к Арминэ и Коле: — А вы отправляйтесь домой и больше не ставьте велосипед у витрины, хорошо?

— Ну и злая же эта тетка! — воскликнул Коля, когда они отъехали на велосипеде от лавки. — Сильно ругалась, правда?

— Да ну ее! Не обращай внимания, — ответила Арминэ. — Она всегда ругается… Между прочим… — вдруг вспомнила девочка о своих обязанностях гида, — эту женщину зовут Сусанна, у нее самый длинный нос в городке, и ее самое любимое занятие — это совать его в чужие дела.

Они свернули на главную улицу, поехали дальше — к Дому культуры. По дороге Арминэ то и дело встречались знакомые, с которыми она приветливо здоровалась. Проезжая мимо дома бабушки Ашхен, девочка вдруг заметила над двором старухи дымок, который, словно колыхавшаяся веревочная лестница, вертикально поднимался в тихое безоблачное небо.

— Это, наверное, бабушка Ашхен разожгла свой тонир, — сказала Арминэ Коле, показывая на дымок.

И тут она рассказала мальчику про старуху Ашхен, которая в отличие от остальных поселян, за какие-то пятнадцать-двадцать лет превратившихся в горожан, жила по-крестьянски и таким образом стала чем-то вроде достопримечательности городка.

— А что такое тонир? — спросил Коля.

— А это такая печка, врытая в землю, в ней пекут хлебцы и лаваши.

— А лаваш что такое?

— Это тоже хлеб, но тоненький-тоненький. Как бумага.

— Блины, что ли?

— Да что ты? — рассмеялась Арминэ. — Они же величиной с полотенце. Хочешь посмотреть, как их пекут?

— Хочу.

— Тогда поехали к бабушке Ашхен.

Когда Арминэ и Коля, прислонив велосипед к забору, вошли к старухе во двор, дым уже перестал виться из отверстия похожего на колодец тонира. А бабушка Ашхен, сидя у его края, пришлепывала деревянной, обтянутой толстым холстом лопаткой тонкое раскатанное тесто к раскаленным стенкам.

— А, Арминэ-джан, это ты? — Старуха улыбнулась девочке беззубым ртом. Она говорила невнятно. — Кого ж ты в этот раз привела? Хочешь посмотреть, как я пеку лаваш? — спросила она Колю. Тот кивнул.

— Это племянник тети Гали, нашей соседки. Приехал из Краснодара. Он немного говорит по-нашему…

— Племянник той самой, на которой женат сын старухи Нвард?

— Да.

— И он умеет говорить по-нашему?

— Немного, — сказал по-армянски Коля.

— Молодец! — похвалила его старушка.

Бабушка Ашхен снова принялась печь лаваш. Девочка и мальчик наклонились над тониром, но тут же отпрянули: их словно обожгло горячим воздухом, поднимавшимся вверх от большой кучи раскаленных углей, красневших на дне земляной печи. Вкусно запахло свежеиспеченным хлебом.

— До свиданья, бабушка Ашхен, мы пошли, — сказала Арминэ старухе.

— Постойте! — остановила ребят старуха. — Сначала отведайте моего лаваша.

Она достала длинным железным крюком румяный лаваш, разорвала его на две части, одну половину протянула девочке, другую — мальчику. И только тут Арминэ вспомнила, что не ела с самого утра. Она с аппетитом стала уплетать лаваш.

Поев, ребята поблагодарили старуху за угощение, сели на велосипед и отправились дальше кружить по городку.

За какой-нибудь час Арминэ показала мальчику весь городок: и строившуюся новую школу, и Дом культуры, и новый кинотеатр, и даже полуразвалившуюся старинную армянскую церковь у кладбища. И на все это Арминэ, будто заново открывая для себя красоту родного городка, смотрела глазами гостя. И синие горы на горизонте, зыбившиеся в далеком жарком мареве, и утопавшие в зелени садов крыши домов, и ослепительное солнце над головой — все это показалось девочке невыразимо прекрасным. На душе у нее стало легко и радостно, и утренней печали как не бывало.

 

Девчонка есть девчонка

Во вторник мама вернулась с работы и сказала Арминэ:

— Если мы сегодня же не соберем ягоды с туты, эти нахальные воробьи все до одной съедят и нам не из чего будет варить бекмес на зиму. Посмотри, посмотри, сколько их сегодня на дереве! Да они же совсем обнаглели!

Арминэ бросила беспокойный взгляд на дерево. Стайка воробьев, весело и безбоязненно, словно тута была их собственностью, хозяйничали в ветвях. Они клевали сладкую ягоду, непрестанно перелетая с ветки на ветку, и от этого ягоды сыпались на землю, их тут же подбирали и съедали младшие сестренка и братишка Арминэ. «Раньше папа тряс ягоды… подумала девочка. — А теперь некому… Может, мне попробовать это сделать?..»

— Теперь, когда папы уже нет в живых, — словно прочитав мысли дочери, сказала Маро, — не знаю, к кому и обратиться за помощью…

Она тяжко вздохнула.

— Конечно, можно было бы попросить дядю Хорена, но он уехал в командировку. Не знаю, кого и просить…

— Никого не надо просить, мама! — с жаром прервала мать Арминэ. — Я сама тебе натрясу ягод, сама!

— Да что ты, Арминэ! — грустно улыбнулась Маро дочери. — Это же мужское дело.

— Почему это мужское дело? Почему?

— Не знаю… Так уж повелось исстари: ягоды всегда трясли мужчины. Да тебе и не справиться, дерево-то вон какое высокое.

— А может, Колю попросить?

— Нет, только не Колю. Он ведь никогда не тряс туту. Да тетя Галя и не разрешит ему, испугается за него. Вот что, сбегай-ка лучше за Азадом, он уже большой мальчик и справится с этим делом не хуже взрослого мужчины.

Азад жил неподалеку. Ему было тринадцать лет, но он учился с Арминэ в одном классе, поскольку из-за болезни пошел в школу позже, чем все его сверстники. Имя Азад значит по-армянски «Свободный».

— Да не надо его звать, мама! Я натрясу ягоды сама — все до единой ягодинки!

Но Маро настояла на своем, и Арминэ пришлось идти за Азадом — самым сильным мальчиком класса.

Тот стоял у своей калитки и разговаривал с Гургеном. Они дружили. Всякий раз, когда Арминэ их видела вместе, она удивлялась: что их связывает? Долговязый, с длинной шеей и маленькой головой, похожий на жирафу, Азад — веселый, беспечный мальчишка — словно явился в этот мир для одних только радостей. Гурген, наоборот, небольшого роста и коренастый, был молчалив и задумчив, будто его денно и нощно гложут заботы.

Против фамилии Азада в журнале почти всегда стояли двойки и тройки, хотя, если случалось ему выучить урок или решить задачу по математике — что бывало не так уж часто, — он мог получить и четверку, и даже пятерку. Но изредка учить уроки, шутя говорил Азад, совсем не значит превращать учебу в привычку. Однако так или иначе, к концу года двойки каким-то чудесным образом превращались в тройки, и Азад к своему величайшему изумлению переходил в следующий класс. Гурген же, действуя по программе максимум, составленной его честолюбивыми родителями, изо всех сил старался выбиться в отличники, но у него это не получалось, поскольку особенными способностями он не блистал. Не успевал он исправить одну тройку, как хватал другую, при этом искренне веря, что корень зла не в нем самом, а в предвзятом отношении к нему некоторых учителей, упрямо не желавших идти навстречу его планам.

— Ты не поможешь нам натрясти ягоды с туты? — спросила девочка Азада.

— Конечно, помогу. Когда надо, сейчас?

— Да.

— Сейчас так сейчас. Пойдешь со мной? — спросил Азад Гургена.

— Пойду, — ответил тот.

Когда девочка вернулась вместе с Азадом и Гургеном, она увидела во дворе тетушку Нвард, ее невестку Галю и Галиного племянника Колю. Маро позвала их подержать за углы холст, в который собирались натрясти ягоды.

— А, и Гурген пришел! — обрадовалась Маро. — Вот и хорошо! Поможешь нам держать холст.

Маро вынесла из сарая толстую суковатую палку, Азад взял ее и полез на туту. А все остальные, взявшись за углы и края огромного холщового полотнища, натянули его под деревом. Едва только Азад ударил по веткам, как спелые, налитые соком ягоды посыпались градом в натянутое внизу полотнище. Покончив с одной веткой, Азад с ловкостью обезьяны перелезал на другую. Держа полотнище, все передвигались под деревом вслед за ним, чтобы ягоды не пролетали мимо холста. Туты собралось так много, что было уже трудно держать ткань натянутой. Наконец Азад крикнул сверху:

— Тетя Маро, уже все!

— Спасибо, Азад-джан. Теперь слезай.

— А на вершине ягоды? — воскликнула Арминэ. — А как же вершина? Да вы посмотрите, посмотрите, сколько там еще туты!

— Но Азаду туда не залезть, — возразила ей мать. — Очень уж высоко. Опасно.

— Я туда не полезу! — крикнул Азад. — Там ветки тонкие, не выдержат. — И он слез с дерева.

— Ага, боишься? — Арминэ с вызовом посмотрела на мальчика. — А я вот нисколечко не боюсь. Дай сюда палку!

И не успела мать и глазом моргнуть, как Арминэ, точно белка, вскарабкалась на дерево, в густых ветвях замелькали ее синие застиранные джинсы.

— Сейчас же слезай, Арминэ! — опомнилась Маро. — Слышишь, сейчас же слезай! Кому я сказала, негодная девчонка?!

Но девочка уже качалась на верхушке.

— Эй, натяните холст! — крикнула она. — Сейчас посыплются ягоды!

Арминэ ударила по вершине палкой, и все натянули полотнище.

Ягоды посыпались дождем.

— Хватит, слезай! — в страхе кричала мать, но Арминэ и не думала слезать с качавшейся верхушки туты.

И вдруг раздался громкий треск ломающегося дерева.

Все испуганно посмотрели вверх: ветка, на которой сидела Арминэ, медленно опускалась. Мать, будто лишившись дара речи, не могла и слова вымолвить, словно остолбенев, она с ужасом смотрела на дочь.

Арминэ застыла в растерянности.

— Вай, Арминэ, под тобой ветка трещит! — крикнула тетушка Нвард. — Сейчас же спускайся!

Арминэ, бледнея от страха, швырнула на землю палку и уцепилась обеими руками за ветку, которая продолжала опускаться под ее тяжестью. Маро, побелев, закрыла глаза рукой.

Первым нашелся Азад.

— Не двигайся, Арминэ! Не шевелись! — крикнул он. — А вы тащите сюда холст. Быстрее! Сюда, сюда — прямо под ветку! Выше, выше! Крепко держите за углы! — Все молча следовали его указаниям. — Теперь прыгай, Арминэ! Давай, прыгай прямо на ягоды, чего ждешь?

— Прыгай, Арминэ! Не бойся, мы удержим тебя! — кричали снизу.

Арминэ, вся бледная, смотрела вниз, страх сковал все ее движения.

— Да ты просто трусиха! — вдруг крикнул Азад. — Ты боишься! Ты трусиха! Трусиха!

— Девчонка есть девчонка! — вторил ему Гурген.

— Ты сам трус! — крикнула Арминэ и, зажмурившись, прыгнула вниз.

Не открывая глаз, все еще скованная страхом, девочка с минуту лежала неподвижно на горке ягод. Все испуганно уставились на нее. Но спустя мгновение, убедившись, что цела и невредима, она проворно вскочила на ноги и подбежала к Азаду.

— Ты залез на верхушку? — спросила она, показывая на туту.

— Нет… — ответил оторопевший мальчик.

— А вот я — залезла!

 

Поездка в Ереван

За лето Арминэ и Коля очень подружились. Они вместе ходили за ежевикой, вместе собирали в полях портулак, чабрец; Маро и тетушка Нвард солили портулак на зиму в больших глиняных кувшинах-карасах. Иногда к ним присоединялись Азад, Гурген и Размик. Азад знал места, где росли высокие кусты орешника-фундука, и ребята несколько раз всей компанией ходили за орехами.

Арминэ любила Лусаван, и ей доставляло удовольствие показывать новому другу живописные окрестности городка. Девочка и мальчик облазили все окрестные горы, ущелья, скалы.

Однажды в начале лета Арминэ спросила Колю: «Ты когда-нибудь видел алую долину?» — «А разве бывают алые долины?» — удивился он. «А вот и бывают». В тот же день они поднялись на один из высоких холмов, что окружали городок с юго-западной стороны. Когда они достигли вершины холма, у Коли перехватило дыхание: такого количества цветущих маков он никогда не видел. Раскинувшаяся у подножия холма долина напоминала исполинский красный ковер, будто сотканный из цветущих маков. «Ух ты!..» — только и сумел вымолвить Коля.

Арминэ и Коле было так весело и интересно вдвоем, что они не заметили, как пролетели летние каникулы. В конце августа Маро решила съездить с Арминэ в Ереван: нужно было к началу учебного года купить ей обновки. У девочки в шкафу висели всего два платья, из которых она давно выросла. Но Арминэ совсем не жалела, что платья стали малы, она их все равно не любила. А матери так хотелось, чтобы старшая дочь, как все девочки, носила яркие, красивые платья, особенно теперь, когда Арминэ перешла в шестой класс.

Накануне, в четверг, Маро зашла к соседям. Тетушка Нвард готовила обед, а Галя сидела на тахте и кормила грудью сынишку.

— Тетушка Нвард, мы с Арминэ завтра отправляемся в Ереван. Вы с Галей не присмотрите за Наирой и Юриком? — спросила Маро.

— Вай, почему же не присмотрим? Можешь спокойно отправляться в Ереван — вовремя накормим их, вовремя уложим спать. Соседи же мы, не чужие. — И тетушка Нвард улыбнулась Маро. Приветливая улыбка смягчила суровые черты старухи.

— А ты надолго в Ереван? — спросила Галя. Ее золотистые волосы были стянуты на затылке тугим узлом, большие глаза сияли на загорелом лице ясной голубизной.

— На день, а может, и на два, если, конечно, удастся устроиться в гостинице…

— Мама, — обратилась Галя к свекрови, — а что, если мы попросим Маро отправить Колю из Еревана в Краснодар? Она ему купит билет, посадит на самолет, потом отобьет деду телеграмму, а тот его встретит в Краснодаре. — Она говорила по-армянски хоть и с сильным русским акцентом, но бегло, без всяких затруднений.

Маро взглянула на Колю: мальчик сидел с удрученным видом, повесив голову. Когда заговорила Галя, он метнул на нее исподлобья сердитый взгляд. «Наверное, ему не хочется уезжать отсюда», — подумала Маро с участием.

— Вай, как мы об этом не подумали! — воскликнула тетушка Нвард. — Тогда Хорену не надо будет отпрашиваться у начальства в такую горячую пору. Маро-джан, поможешь нам отправить Колю домой? Ему ведь скоро в школу…

— Конечно, помогу, — ответила с готовностью Маро. — Пусть едет с нами. А заодно посмотришь и Ереван, — обратилась она к Коле. Тот по-прежнему сидел понурившись. — Не хочется уезжать от тетки? — Маро теперь говорила с ним только по-армянски, потому что Коля за лето научился свободнее говорить на этом языке.

Мальчик ничего не ответил, еще ниже склонил голову. Галя, посадив малыша на тахту, подошла к племяннику, ласково положила ему на голову руку, но тот недовольно дернулся в сторону.

На следующий день Маро вместе с Арминэ и Колей отправилась на рейсовом автобусе в Ереван. Всю дорогу мальчик молчал, уставившись отсутствующим взглядом на проносившиеся за окном автобуса горные пейзажи. Все попытки Арминэ и ее матери разговорить Колю оказались безуспешными. В конце концов они его оставили в покое.

Даже когда приехали в Ереван, мальчик не оживился, был по-прежнему грустен. В Ереване Маро первым делом сдала в камеру хранения автовокзала свой чемодан и Колин рюкзак, потом все трое отправились налегке в город. Побродив часа два по городу, они вошли в «Детский мир», что на улице Абовяна. Там Маро купила для Арминэ голубое шелковое платье в мелкий белый цветочек, новое форменное платье, белый передник, кружевные манжеты и воротничок. Нагруженные покупками, они вышли из универмага и пошли по улице. Слева на дверях огромного каменного здания Арминэ заметила вывеску: «Государственная картинная галерея Армении».

— Мама, давай зайдем сюда, — попросила Арминэ.

— А что там? — спросила мать. — Музей, что ли?

— Да. Нам учительница рассказывала об этом музее. Там много-много картин. Это третий или четвертый по величине музей в стране. Ну пожалуйста, пойдем посмотрим, — заканючила девочка.

Мать согласилась, и все трое вошли в вестибюль музея. Купив билеты и сдав покупки в гардероб, они примкнули к группе туристов, которых экскурсовод повела по залам. Картин было в музее великое множество, и о них очень интересно рассказывала экскурсовод. Некоторые туристы что-то записывали в блокноты, очевидно, названия картин, чтобы не забыть. Арминэ очень запомнились яркие полотна Мартироса Сарьяна; об этом художнике она уже слышала раньше от учительницы по литературе.

Когда они часа через два вышли из музея, солнце, будто раскаленный оранжевый шар, медленно катилось к горизонту. Вдали, над крышами, в зыбком мареве виднелась белоснежная шапка Арарата.

— Скоро будет вечер, — сказала Маро. — Надо где-нибудь переночевать. Завтра утром мы с тобой, — обратилась она к дочери, — проводим Колю в Краснодар, а вечером отправимся назад. Постойте, здесь где-то есть большая новая гостиница, мне о ней рассказывали…

И Маро, увешанная пакетами, вдруг стала посредине тротуара. Она озабоченно оглядела узкую улицу, выстланную широкими каменными плитами.

— Сестра, — остановила Маро проходившую мимо толстую женщину в пестром платье с короткими рукавами, — мне говорили, что где-то здесь поблизости построили большую гостиницу. Вы не знаете где?

— Вы, верно, имеете в виду гостиницу «Ани»? Да ведь вы рядом с ней находитесь. Идите вверх по улице, она там, на углу, сразу увидите.

Маро обрадовалась, что гостиница оказалась совсем близко, и предложила ребятам немедленно отправиться туда.

— А как же вещи? Мы же оставили их в камере хранения на автовокзале, — сказала Арминэ.

— Мы их заберем завтра. А теперь пошли устраиваться в гостиницу. Разве вы не устали, дети? Я так просто валюсь с ног от усталости.

Они пошли вверх по улице и действительно шагов через сто увидели красивое здание новой гостиницы. Немного робея, все трое, толкнув тяжелые стеклянные двери, вошли в вестибюль, устланный дорогими коврами. В глубине, в кожаных креслах, вокруг низких дубовых столиков сидели хорошо одетые люди и вполголоса беседовали. Маро растерянно остановилась у дверей, не зная, куда идти: она никогда раньше не останавливалась в гостиницах.

— Вам что? — спросил швейцар в костюме винного цвета.

— Мы… мы хотели бы заночевать тут…

— Туда, — важно изрек швейцар, показав на стойку, за которой сидела молодая смазливая брюнетка; ее густые широкие брови, словно две черные пиявки, лениво изогнулись над темными миндалевидными глазами. На стойке перед смазливой брюнеткой Арминэ увидела две таблички. На одной было написано «Администратор», на другой — «Свободных мест нет».

— Девушка, — обратилась Маро к брюнетке за стойкой, — нам нужна комната, на одну ночь…

Брюнетка удивленно вскинула свои брови, молча показала карандашом на табличку, на которой было написано: «Свободных мест нет». Маро, Арминэ и Коля с минуту разочарованно смотрели на табличку; потом Маро, точно ища поддержки со стороны, беспомощно оглянулась, затем снова робко обратилась к администраторше:

— Девушка, нам всего на одну ночь… Хоть какую комнату, нам все равно…

Никогда раньше Арминэ не слышала, чтобы ее мама говорила с кем-нибудь таким заискивающим тоном. Ей стало не по себе, она отвернулась.

— Ну пожалуйста, нам всего на одну ночь, — продолжала униженно просить мама. — Я не одна — с детьми… — Она показала кивком на Арминэ и Колю. — И у нас здесь нет ни родственников, ни знакомых, нам негде остановиться…

— Не просите — мест нет, — процедила сквозь зубы администраторша, при этом ее брови превратились в одну сплошную линию, сердито сошлись на переносице. — У нас гостиница «Интурист», понимаете?

Маро с минуту растерянно смотрела на администраторшу, будто не в силах переварить то, что ей говорят, потом оглядела уютный вестибюль.

— А тут, в этих креслах, можно отдохнуть немного? Знаете, мы целый день ходили и очень устали…

Администраторша возвела свои миндалевидные глаза кверху: мол, ну и деревня — разжуй, положи им в рот да еще и проглоти за них.

— Господи, да ведь для того они и поставлены тут! — И углы губ у нее презрительно скривились.

Маро побрела к квадратной гранитной колонне, возле которой стоял низкий дубовый столик и четыре глубоких кресла.

— У меня голова раскалывается от боли… — проговорила Маро, едва опустившись в кресло. Арминэ с тревогой взглянула на нее: лицо у матери посерело, глаза ввалились. «Бедная мама, — думала Арминэ, поглядывая на мать, — опять мучается головной болью… Дома во время таких приступов она оборачивает голову влажным полотенцем и ложится в темной комнате. Как ей нужен сейчас покой, тишина…»

— Немного передохнем, потом отправимся на автовокзал, — продолжала мама. — Там для транзитных пассажиров есть комната. — Она закрыла глаза и в изнеможении откинулась на спинку кресла.

Коля сгорбился в углу глубокого кресла и безучастно разглядывал людей в вестибюле. Арминэ села лицом к администраторше, с неприязнью уставилась на нее. Та сначала что-то записывала у себя в блокноте, потом достала из сумочки зеркало и принялась разглядывать свои блестящие, похожие на черных пиявок, брови. Она послюнила указательный палец, принялась поглаживать их, точно желая убедиться, что они достаточно упитанны; судя по выражению ее лица, она была довольна их состоянием.

К стойке подошел толстый усатый мужчина с чемоданом. Он поставил чемодан у ног, лег грудью на стойку и, вытянув короткую шею, с видом сообщника что-то вполголоса сказал администраторше. Та что-то буркнула ему в ответ, при этом отрицательно покачав головой. Тогда толстяк открыл свой туго набитый портфель, достал оттуда большую красивую коробку конфет и, перегнувшись через стойку, положил перед администраторшей. Тут Арминэ вскочила с места, подошла к толстяку и тихо стала за его спиной. Через плечо толстяка она увидела, как администраторша проворно схватила коробку и сунула под стол — все это она проделала без всякого выражения на лице.

— Паспорт, — коротко бросила администраторша толстяку.

Тот, угодливо улыбаясь, протянул ей паспорт. Она открыла паспорт, потом взглянула на толстяка, вернула ему вместе с какой-то бумажкой.

— Заполните.

Толстяк быстро заполнил бланк, вернул администраторше. Та взяла еще одну бумажку и, что-то нацарапав на ней, с величественным видом протянула ему.

— Спасибо, девушка. Дай вам бог долгой жизни, — обрадованно сказал ей толстяк и, подхватив свой чемодан, пошел к лифту.

— Тетя, вы же говорили, что в гостинице нет мест, — обратилась Арминэ к администраторше, — а почему вы дали комнату этому дядьке?

Администраторша с изумлением уставилась на девочку.

— А ну, повтори, повтори, что ты сказала?

— Я говорю: почему нам не дали номер, а тому дядьке дали? Вы же говорили, что в гостинице нет мест.

— Для кого есть, а для кого — нет! — прошипела администраторша, причем ее брови сердито взлетели на лоб. — Понятно? И убирайся отсюда, да побыстрей, не то сейчас позову швейцара, и он тебя и твою мать в два счета выставит за дверь. — Она яростно обшарила глазами вестибюль, ища швейцара.

Но тут к ней подошли две разодетые иностранки, что-то залопотали на своем языке. Лицо администраторши мгновенно преобразилось, расцвело. Она угодливо подалась вперед, заулыбалась.

— Que désirez-vous, madame? — медовым голосом произнесла администраторша, чуть не ложась грудью на стол.

Арминэ отошла, снова села в кресло. Ее мама по-прежнему сидела откинув голову на спинку кресла и прикрыв веки. Лицо измученное, бледное. Девочка заметила, как над левой бровью матери, у самого виска, быстро-быстро пульсирует набухшая голубая жилка. Поглядывая на мать, она подумала с обидой: «Чем моя мама, Коля и я хуже того толстяка? Или же этих расфуфыренных иностранок? Почему для них в гостинице есть места, а для нас — нет?..» Она снова взглянула на мать.

— Мам, а мам, — обратилась она к ней.

Девочка наклонилась, тронула мать за руку, бессильно лежавшую на подлокотнике кресла. Маро приоткрыла веки: глаза ее покраснели.

— Голова не прошла?

— Нет…

— Не трогай ее, не трогай, — тихо шепнул ей на ухо Коля. — Пусть поспит немного…

Арминэ ничего не ответила Коле, она продолжала глядеть на мать с тревогой и все возрастающим беспокойством. Мальчику показалось, что на дне ее больших голубых глаз назревает какая-то сумасшедшая, озорная мысль. Он заметил, как ее руки крепко сжали подлокотники кресла, худенькое, стройное тело подалось вперед, напряглось, глаза возбужденно заблестели. Мальчик хорошо знал ее и сразу понял, что девочка что-то замышляет.

— Ты чё это? — спросил он.

Арминэ ничего не ответила. Она стремительно вскочила с места, окинула быстрым взглядом вестибюль, в котором прибывало народу, и подбежала к швейцару:

— Где у вас директор? Мне нужно срочно к директору!

Швейцар, стоявший у лифта, словно онемев, вытаращил на девочку свои и без того выпученные глаза. Коля тоже с изумлением посмотрел на нее, но минуту спустя вскочил с места и подошел к Арминэ.

В это время открылись двери лифта, и оттуда вышел плотный мужчина среднего роста в сером костюме и лиловом галстуке.

— Вот директор! — показал на него швейцар.

— Что тут происходит? — спросил директор, оглядев всех троих.

Арминэ бросилась к нему. Прижав к груди худые загорелые руки, она возбужденно заговорила:

— Пожалуйста, дайте мне и моей маме номер! Очень прошу… У моей мамы сильно болит голова, и ей негде даже прилечь… — И на ее грустные глаза, помимо воли, навернулись слезы.

Директор с секунду сочувственно смотрел на Арминэ, потом, мягко улыбнувшись, спросил:

— А где твоя мама?

— Вон она, моя мама, сидит там, у колонны. — И Арминэ показала рукой на сидевшую в кресле мать. Глаза у той были по-прежнему прикрыты.

— Но места в гостинице распределяю не я, а вон та тетя, — пояснил девочке директор и показал на администраторшу. — Подойди с мамой к ней, она вас устроит. Насколько мне известно, места в гостинице сейчас есть.

— Нет, она нас не устроит, — грустно покачала головой Арминэ.

— Почему?

— А потому, что она устраивает только тех, у кого есть красивые коробки с конфетами. Я видела, как один дядька подарил ей конфеты и она дала ему номер в гостинице. А мы не можем подарить ей конфеты, у нас их нет.

Лицо директора побагровело, он решительными шагами направился к стойке администраторши, бросив через плечо Арминэ:

— Пошли со мной, мальчик.

Арминэ проворно последовала за ним.

— Вы почему не устроили мальчика с его больной матерью? — грозно спросил он администраторшу, которая побледнела от страха так, что на ее лице резко выделялись лишь угольно-черные брови. — Я вам сто раз говорил: если в гостинице есть пустые номера, сдавайте их, ведь от этого только выгода государству. Неужели вам это не понятно? Вот что, устройте-ка побыстрей этих людей, а сами зайдите ко мне в кабинет.

— Хорошо, товарищ Паронян, хорошо, — пролепетала администраторша. — Сейчас я их устрою…

Номер им дали на десятом этаже — светлый, просторный, с двумя кроватями и диваном. Окна выходили на запад. Арминэ подбежала к окну.

— Вай, смотрите, смотрите, какая высокая гора! — воскликнула она.

— Где? — спросил равнодушно Коля, который по-прежнему был не в духе. Он поднялся с дивана, подошел к Арминэ и стал рядом.

— Это гора Арарат, — сказала Маро.

Все трое, жмурясь от косых лучей заходящего солнца, залюбовались величественной вершиной, возвышавшейся на горизонте. Огненное солнце, будто зацепившись за снежную вершину Арарата, не торопилось закатиться.

— Вот что, дети, — спохватилась вдруг Маро, — вы умойтесь, а я схожу в буфет и что-нибудь куплю поесть.

— Ну как, мама, — спросила Арминэ, — прошла голова?

— Не совсем, но уже болит поменьше: наверно, помогли таблетки, что я приняла внизу.

Маро вышла. Скоро она вернулась с тремя баночками сметаны, булочками и маслом.

Все это она разложила на столе перед Колей и Арминэ. Ужинали с аппетитом, так как за день очень устали и проголодались. Вдруг Коля воскликнул:

— Ой, я совсем забыл! Мама ведь мне на дорогу напекла вкусных пирожков с мясом! — Он, вскочив с места, кинулся к своей дорожной сумке и выложил из сумки на стол с десяток румяных пирожков.

Маро и Арминэ, перестав жевать, удивленно уставились на мальчика. Мама? Какая мама? Мать и дочь обменялись взглядами.

— Кто, говоришь, приготовил тебе на дорогу эти пирожки? — спросила Арминэ.

— Мама, — ответил Коля, откусив от пирожка. И вдруг, будто спохватившись, смутился, застыл с набитым ртом.

— А разве твоя мама не в Краснодаре? — спросила его Маро.

Коля, судорожно проглотив кусок, потупился.

— Так кто же тебе на дорогу дал эти пирожки? — продолжала расспрашивать мальчика Маро.

— Тетя Галя…

— А почему ты сказал «мама»?

Коля опустил голову.

— А потому… потому… — Голос у мальчика дрогнул, из глаз его закапали крупные слезы. — Потому что тетя Галя… и есть моя мама…

— Как?! — разом воскликнули Арминэ и ее мать. — Разве она не тетка тебе?!

Мальчик уронил голову на руку, все еще сжимавшую откушенный пирожок, заплакал.

— Ну и ну! — воскликнула Арминэ. Она посмотрела на мать. — Вот, оказывается, почему ему так не хочется возвращаться в Краснодар!

— Погоди, Арминэ-джан, погоди, — остановила дочь Маро. — Дай мне с начала во всей этой истории разобраться. — Она снова обратилась к плачущему мальчику: —Тогда почему ты зовешь свою маму по имени? И почему она сказала всем, что ты ее племянник?

Коля продолжал плакать. Маро поднялась, подошла к мальчику сзади, положила ему на плечи руки.

— Успокойся, Коля-джан, перестань плакать. — Она погладила его по голове. — Пойди умой лицо и доедай свой ужин.

Мальчик, утирая слезы, пошел в ванную мыться.

— Тут какая-то странная история, — словно размышляя вслух, сказала Маро. — Интересно, зачем Галя скрыла от всех, что Коля ее сын?..

Когда Коля вернулся на свое место, Маро спросила его:

— Почему Галя скрывает от всех, что она твоя мама?

— Не знаю… Когда я приехал к ней, она первым делом предупредила меня: «Смотри никому не говори, что я твоя мама, особенно бабушке Нвард. Если она узнает, что ты мой сын, она очень рассердится на дядю Хорена за то, что он женился на женщине с ребенком. Зови меня тетей Галей».

— А с кем ты жил в Краснодаре? — продолжала допытываться Маро.

— Я жил с дедушкой и бабушкой — мамиными родителями. Бабушка в прошлом году умерла… Теперь остались мы с дедом одни…

— А кто вам готовит, стирает?

— Дед, я…

Маро жалостливо поглядела на мальчика, задумалась.

— А ты хотел бы остаться с мамой? — снова заговорила Маро.

— Очень, очень!.. — горячо сказал Коля. Тут голос мальчика дрогнул. Он умолк, уставясь прямо перед собой.

Несколько минут прошло в молчании.

— Ни в какой Краснодар ты завтра не поедешь, — взволнованно заговорила наконец Маро. — Завтра ты вместе со мной и Арминэ вернешься в Лусаван, к своей маме. Вай, где это видано, чтобы при живой матери ребенок рос сиротой! — воскликнула она, обращаясь к Арминэ.

Колино лицо преобразилось, расцвело от радости. А Арминэ бросилась на шею матери.

— Какая ты у меня хорошая! — воскликнула она. — Знаешь, я тоже об этом подумала, но постеснялась сказать.

— А как же бабушка Нвард?.. — вдруг вспомнил Коля, и лицо его снова омрачилось. — Если я вернусь, она узнает обо мне правду… А этого мама с дядей Хореном боятся больше всего.

— А что бабушка Нвард? — рассмеялась Маро. — Она ведь тоже мать… Поймет… А теперь давайте ложиться, уже поздно. Завтра нам предстоит долгий путь на автобусе.

 

Возвращение в Лусаван

Было уже темно, когда на следующий день Маро с Арминэ и Колей вернулись на рейсовом автобусе в Лусаван. Городок почти спал: в домах светились редкие огни, откуда-то с окраины доносился одинокий лай собаки, тщетно пытавшейся разбудить своих сородичей. Полная яркая луна светила в ночном небе. Было тепло.

Маленькие Наира и Юрик уже спали в своих постелях, когда Маро вошла в дом. Арминэ и Коля вошли вслед за ней и сразу же кинулись к графину с водой: их всю дорогу мучила жажда.

— Не надо, лучше выпейте горячего чаю, — остановила их Маро. Она пошла на кухню, поставила чайник на огонь и вернулась.

Услышав голос матери, Наира и Юрик проснулись, вскочили с кроватей, бросились ей на шею. Маро расцеловала их, угостила ереванскими сластями и снова уложила в постели. Потом на скорую руку собрала на стол и усадила за ужин Арминэ и Колю.

— Вы тут поужинайте без меня, — обратилась она к ним. — Я на полчасика отлучусь, мне надо кое с кем поговорить.

Арминэ и Коля переглянулись: они догадались, с кем Маро собиралась поговорить.

Маро вышла во двор. У соседей еще горел свет, окна застекленной веранды были широко распахнуты. Двор был залит лунным светом.

— Тетушка Нвард! — крикнула она, подойдя близко к ограде. — Тетушка Нвард!

Дверь открылась, и на крыльцо вышла тетушка Нвард.

— Это ты, Маро-джан? Уже вернулась из Еревана?

Старуха, осторожно шагая по ступенькам, кряхтя спустилась с крыльца.

— Полчаса назад. Тетушка Нвард, подойди-ка сюда поближе. У меня к тебе есть разговор.

— Говори, Маро-джан, я тебя слушаю, — сказала старуха, став по ту сторону ограды.

Маро с минуту молчала, словно собиралась с мыслями. Тишину нарушал лишь сверчок. Луна освещала властное морщинистое лицо старухи, удивленно глядевшей на соседку, которая пожелала в такой поздний час побеседовать с ней.

— Тетушка Нвард, скажи: у тебя есть сердце? — спросила наконец Маро.

— Странные вещи ты спрашиваешь, Маро-джан. Конечно есть.

— А оно у тебя не каменное?

— Вай, что это ты говоришь, Маро-джан! Конечно, у меня сердце не каменное, — ответила старуха и с изумлением уставилась на соседку, однако невольно положила себе на грудь руку, будто желая еще раз убедиться, что сердце у нее не каменное, бьется.

— А если у тебя сердце не каменное, как ты можешь позволить, чтобы Коля при живой матери рос сиротой?

— Коля? Рос сиротой?!

— Да, Коля. Ведь Галя-то ему не тетка, а родная мать…

— Вай, что ты говоришь, Маро! Разве Коля ей не племянник?

— Нет. Коля ее сын от первого брака.

— Почему же она от меня скрывает, что Коля ее сын? — с недоумением спросила старуха после минутного молчания.

— А это уже надо тебя спросить, — сказала Маро. — Наверное, боится тебя.

— Меня? Боится? Да что я зверь, чтобы меня боялись люди?

Старуха возмущенно повернулась к своему дому и крикнула:

— Галя! Галя! Выйди-ка во двор!

Галя высунулась из окна:

— Что, мама?

— Чем ты там занята?

— Укладываю спать ребенка.

— Пусть его уложит Хорен, а ты спускайся сюда, да побыстрей, у меня к тебе есть разговор.

Минуты через две Галя спустилась во двор; подойдя к ограде, она увидела Маро.

— А, Маро! — воскликнула она. — Уже вернулась? Ну как, отправила?..

— Галя, скажи мне, — прервала невестку тетушка Нвард, — почему ты скрываешь от всех, что Коля твой сын от первого брака?

Даже при лунном свете Маро заметила, как побледнела Галя. Она испуганно вскинула на свекровь глаза, потом взглянула на Маро, в смущении опустила голову. Ее прекрасные светлые волосы, распущенные по плечам, казались пепельными при лунном свете.

— Потому что… потому что… — начала она и от смущения запнулась, будто подыскивая забытые армянские слова. — Когда… когда мы с Хореном… собирались пожениться, он мне сказал: «Надо, чтобы моя мать не знала, что у тебя есть ребенок от первого мужа».

— Это Хорен так сказал? — Тетушка Нвард насупила свои густые седые брови, поджала тонкие губы.

— Да…

Галя расплакалась, снова опустила голову. Длинные пряди волос закрыли ей лицо.

— Почему?

Галя пожала плечами, она продолжала плакать.

— Эй, Хорен! — зычно крикнула тетушка Нвард своим басистым голосом. Тот высунулся из окна. — Выйди-ка во двор, у меня к тебе есть разговор!

Спустя несколько минут Хорен спустился во двор. Он был очень высок ростом и хорош собой. Он удивленно посмотрел на плачущую жену, потом перевел недоуменный взгляд на свою мать и Маро.

— В чем дело? Что случилось?

— Почему вы с Галей скрываете от меня, что Коля ее сын?

Хорен вспыхнул, но быстро овладев собой, ответил:

— А помнишь, как ты много лет назад сказала мне: «Юноша должен брать в жены молодую девушку. Если ты женишься на разведенной женщине, да еще и с ребенком, лучше не приводи ее ко мне в дом: я такого позора перед людьми не вынесу».

С минуту старуха растерянно молчала.

— Я что-то не помню этого… — пробормотала она, окончательно растерявшись. Однако в следующую секунду вдруг напустилась на сына: — Мало ли что я наговорила тебе когда-то! Это вовсе не значит, что у меня нет сердца! Галя-джан, — обратилась тетушка Нвард к невестке, — завтра же Хорен отправится в Краснодар и привезет назад Колю. Не плачь… — И старуха обняла невестку за плечи.

— Хорену не надо завтра ехать за Галиным сыном, — спокойно сказала молчавшая дотоле Маро. — Я привезла мальчика назад…

— Как? — радостно воскликнула Галя. — Разве ты не отправила Колю в Краснодар?

— А зачем? — ответила Маро. — Ребенок должен жить возле своей матери…

— Век тебе не забуду этого, Маро! — воскликнула Галя. — Спасибо!

— Коля! — громко позвала мальчика Маро. — Коля!

Через минуту Галин сын вышел на крыльцо. Он испуганно посмотрел на собравшихся у ограды взрослых, не решаясь подойти к ним.

— Коля-джан, иди сюда, — позвала его тетушка Нвард. — Иди, иди сюда. Не бойся, я не зверь, и у меня не каменное сердце. И я твоя бабушка.

Хотя Коля уже довольно хорошо говорил по-армянски, от сильного волнения ни слова не понял. Но по ласковому тону и выражению лица старухи Коля почувствовал: все горести уже позади.

Он медленно, будто не веря своему счастью, спустился с крыльца во двор.

* * *

В начале сентября Коля пошел в ту самую армянскую школу, в которой училась Арминэ. Мальчик попросил классного руководителя усадить их за одну парту.