Старинных стульев стан резной И шкаф, где царственные книги, С седых хранящие времен Прикосновения великих, Вещей и мыслей тесный круг. Покровы ночи полусонной И бой часов! О, этот звук Так схож со звоном колокольным! Там, в лабиринтах часовых, В пыли раздробленных мгновений, Течет особенная жизнь, Творится в вечных муках время; И смотрит уходящий век С фотографических портретов, И за окном искрится снег В лучах искусственного света, И чайник весело кипит, Бодрящее готовя зелье… О, что еще в себе таит Музыковедческая келья? Идет беседа не спеша. Неловкий сон мешает взоры, Но просыпается душа: Она согрета разговором.

«А представьте, что Вы начертаете стих на кленовом листе:              я ему подберу обрамление!» Ароматом заката повеет от них – От листа и от стихотворения. До кленовых полотен еще              я не выросла – так, Чтобы голос звучал              сообразно древесному шуму. И какие слова подобрать,              и какую мне выразить думу, Чтоб не стали потом Вы меня укорять? Для меня этот вечер              сегодня печалью окрашен: Завтра мне уходить              под тяжелый шершавый замок, Долго-долго не слышать часов,              как со сказочных башен Возвещающих полночь. И будет мой мир одинок. Вот кленовый Ваш лист! И на Память его – забирайте! Жду грядущих (обещанных!)              радостных встреч! Но и в текстовых буднях              порою меня вспоминайте… И простите – за все,              что уже не сумела сберечь…

И новый день не так суров, И сердцу не нужна аптека… Меня за что-то любит Бог, Послав и Храм, и Человека. И мирен дух, хотя вчера С собой искала пониманья… Бог возлюбил меня за то, Что тоже я Его созданье.

Иду опять в обитель городскую. Наполнен воздух ароматом чайным. … А я цветы шиповника целую, Пока меня никто не замечает. Иду дышать свободой и любовью. Спешу смотреть, как солнце красит крыши. Пою о новой и блаженной доле, Пока меня никто не слышит. Афонская – прибежище убогих, Казанская – Заступница! – отрада. … А я слежу, как сходятся дороги Во глубине кладбищенского сада. Угрюмый вечер голову седую Над старою оградою склоняет. …А я цветы шиповника целую И слез своих от счастья не скрываю.

Запахло травою на Марсовом поле, – Вот самое время побыть молчаливой. А помните, шли мы: и красно, и долго Спускалось светило на грани залива. Полоскою красной дарило и грело, И спать уходило полоскою темной За острова дальнего хрупкое тело, Где чайкам внимают холодные волны. Здесь руки мои на ветру холодеют… Здесь камни полны человеческих взоров, Почти над волнами шиповник алеет, В кустарниках тянутся узкие тропы. Под сень камышовую – скрыться от ветра! Ведь маленькой птичке легко простудиться… Вы верите тоже, что души бессмертны? А грани залива могли мне присниться?

Я жду, когда мой Город Войдет в стихи и строфы. Мудрый ворон Крылом своим и благолепным словом, Которое к лицу Мосту, скульптуре, портику, дворцу, Их осенит. К своей Голгофе, Ко своему терновому венцу Пора привыкнуть. Нераздельно слиты Слова и эти каменные плиты. Тогда пойму изменчивую душу Своей земли, где умереть должна. Иду, иду и жду, чтоб научиться слушать Твоих степей гранитных письмена.

Закат у жизни краше, чем рассвет: И зорче взгляд, и разум холодней. Для мудрости в сединах нужды нет: И в двадцать лет возможно быть мудрей. Когда немая смерть           в двадцатый день рожденья Вдруг отнимает все,           чем жизнь была полна, Холодная незримая стена Вдруг оглушает слух и ослепляет зренье, Тогда любая не страшна дорога, И с верой разум нераздельно слит, И, снова полюбив, благословляешь Бога, Что на земле избранника хранит.

Соперница? Академизм ученый, Внушающий, что милая жена – Помеха слаженной работе мысли? Спасибо Вам за месяцы покоя И утешений радостных и долгих. Пусть будет Вас избранница достойна: Найти такую я желаю Вам.

Полночь готова дремоту навесить, Та же опять устремляется прочь… Жаль, что ногтей на руках только десять! Я бы их красила целую ночь. Взгляд Ваш лукав, и шутлив, и опасен, Но одинок Ваш задумчивый вид… Вечер бы мог оказаться прекрасен, Только в груди что-то сильно болит… Как же мне чужды за месяц Вы стали! Как же мне тягостна встреча была! Знать, с пластилиновых пьедесталов В нужное время судьба увела. Как я желаю Вам долгого счастья! Знать, совершиться должно не со мной… Благословляю за Ваше участие! Благословите и Вы мой покой…

Нечаянная неосторожность. Приветствие. Крик безмолвный Распахнутых шире глаз. Ваш оправдательный полуприказ Я помню и не скажу ни слова. Но снова Я Вижу Вас.

Постылый день уходит вспять, Желтеют фонари. Пойду домой и буду спать До утренней зари. Заснула в дымке голубой Усталая земля. Ты не встревожишь мой покой – Тебя забыла я И нити все оборвала. И сожжены мосты. Прости меня, что назвала Немимолетным «ты».

Они расставались без слез и молений, И с виду обычен разлуки был час, Он тихо сказал ей: «Увы, продолженья – Пока или вечно – не будет у нас. Ни пылким влюбленным,                     ни – паче – супругом В ближайшие годы я стать не готов, Но Вам обещаю, что чуткого друга Во мне обретете на веки веков». Она постояла безмолвно минуту, Затем лишь сказала: «Я все поняла», – И тихо ушла, чтоб душевную смуту Закрытая дверь под засов увела. И в этот же день она вдруг заболела, И ночь голубую в слезах провела… Вздыхая, еще тосковала неделю, В другую, как прежде, была весела. Казалось, забыта сердечная пытка, Но встретился он ей, куда-то спеша, И сразу с лица убежала улыбка… А ночью молитву сложила душа: Спасителю мой! От губительной страсти Заблудшее сердце мое свободи! Во всякое время от всякой напасти Отныне раба Твоего соблюди, И даруй ему безмятежную долю, И в деле любом рядом с ним пребывай, Но если с Твоею согласно то волей, – Союзом любви нас двоих сочетай. И серые тучи по небу поплыли, Спокойно тянулись осенние дни… Они потихоньку друг друга забыли, И был в этом промысел Божий о них.

«А представьте, что Вы начертаете стих            на кленовом листе:            я ему подберу обрамление!» Ароматом заката повеет от них – От листа и от стихотворения. До кленовых полотен еще мне расти,            для того, Чтобы голос звучал            сообразно древесному шуму И любую способен был выразить думу, Чтоб смогла достучаться до сердца его. Скоро вечер придет            и печалью окрасит ресницы, Как опять отошлют            под тяжелый шершавый замок И прикажут до дыр затереть            золотые страницы, Но заставить – не смогут. И будет мой мир одинок. Вот кленовый Ваш лист! И на Память его – забирайте! Если Память еще не попала            под крепкий засов… Только в текстовых буднях            порою меня вспоминайте Под полуночный бой            несмолкающих Ваших часов.

Осиротел многострадальный дом. Озябший мир заваливает снегом: Безмолвное оплакивает небо И бой часов, и каждый верный том, И птичий крик за тоненьким окном, И каждый вздох, который был и не был. Ресницы опустив благоговейно, Минувшие мгновения тесня, Поет душа, готовая изгнать Из недр своих гнетущее похмелье. Но страшно ей, что памятную келью Другой – чужой! – осмелится занять. Сулил февраль весеннюю погоду – Декабрь застыл в объятиях зимы. Природа спит и сочиняет сны Для всякого, не знающего броду; Не иссушил огонь речные воды, Они ж его не могут потушить. … И в первый раз, наверно, солгала: Ведь та душа любила только дважды. Других ночей воспетый сумрак влажный, И разговор заветный до утра, Случайный взгляд, рояля звук протяжный – Возьму с собой. И верю, что однажды Он скажет обо мне: она не зря б ы л а.