Пернатый, здравствуй! Питерский, веселый, До пенсии – мальчишка и буян, Ты – воробей, а я – приятель новый Твоим невзрачным маленьким друзьям. Ты любишь белый хлеб,             раскрошенный рукою Унылых стариков и маленьких детей, А я люблю закат, склоненный над водою, И постный хлеб, размоченный в вине. Обедня кончилась. Мороз сквозит по коже. Роняет в снег рябина гроздья бус. А ты летишь, так на меня похожий, Сжимая клювом драгоценный груз. Когда же ты, умяв свою добычу, Спешишь ко мне попрыгать налегке, То, кажется, каких богатств не сыщешь, Чтоб подержать тебя минуточку в руке. Как жаль, что птица ты и не поймешь, наверно, Что может целый мир войти в один напев, Что сердце любит тихо и примерно, От неудач жестоких присмирев.

Лобзая небо, взоры поднялись. Разбрызган свет под куполом Собора. В свои объятья принимает высь Томящееся многозвучье хора. Душистый ладан в воздухе разлит, Любезно слуху каждое мгновенье. Руки, поднятой для благословенья, Торжественен и неприступен щит. Пределов нет – начала и конца. В созвучиях Вселенная творится. В непреходящих муках сердце тщится Неполнотой не оскорбить Творца. Смыкаясь с небом, жаждут купола Пушистого рождественского снега… Здесь в первый раз склонилась голова Безумная пред словом человека.

Храм веселый, один из первых Петербургскую землю венчавший! Возвративший в ряды верных, В свои своды – меня – принявший! Здесь – отрадно. Здесь – мир и забота. Здесь меня ни о чем не спросят. Непростая это работа – Быть у Бога желанным гостем. На Суде, последнем, суровом, Может, станет мне оправданьем Хоть одно – забытое! – слово, Раз пропетое со вниманьем.

Весь мир одушевлен, и зрим, и вещен. Способны мыслить струны и колки. И даже пыль, сметаемая тряпкой С покатой черноты фортепианной, – Не просто прах, а бытия крупица. И вещна мысль,          пространство искривляя, И вечна жизнь страстей неутоленных, И каждый звук, рождаемый ударом По сгусткам струн, на что-нибудь похож, Но нет ему ни слова, ни прозванья.

Что из окон ныне вижу? Крест Казанского собора, Телебашни хрупкий профиль И мечети синий купол; Расположен недалече Иудейский дом собраний, Где-то в островах таится Храм мистического Будды. Крыши! Душ овеществленье! Сколько плит и поворотов, И нервических изломов В бледно-серых коридорах! Чайка – городской бездомный, Позабыв морскую юность, На антенну сесть стремится; На фронтонах стайки птичек Держат чинное собранье; На изогнутых деревьях, Крючковатою ладонью Зацепивших чьи-то окна, Вьет свой домик ворониха, Зорким взглядом измеряя Ширину своих владений. Кот мяукает на крыше, – Март настал. Начнутся песни. Солнце, крыши золоти!

Я видела вас, женщины            в фетровых шляпах, в изящных беретах,            небрежно повернутых вбок, и вязаных шапочках,            ровно на брови надетых, В пальто длиннобортных,            прямого покроя. Держались вы прямо и просто, Вы – петербурженки,            блоковских женщин наследницы, Вы – ленинградки, внучки и дочери сильных и смелых блокадниц. На вас Так я желала похожею быть, Так же в любую погоду на легких нестись каблуках. Бледная, милая, ты – с вероломно мучительным взглядом! Сколько ль в тебе любованья собою? А сколько – тоски? Сколько ночей ты рыдала,            от света потом укрывая – – Душеспасительных или губительных? – бдений следы? Рифмой отпевшая всех,            с кем когда-то знакома была, Ты, погребенная заживо,            трижды сожженная веком, рыданья В самое дно хоронившая трижды            восставшей души – Кто-то тебя милосердный            у Бога отмолит. Имя твое – благодать, голос же твой –            воплощенье печали.

Струится меж акаций рыжий кот, Сквозь редкость листьев           виден Дом Фонтанный. Недвижим свет. Случаен пешеход, Непробужденный мир окутан тайной. За толщей стен колышется проспект. Угрюмый клен окно ветвями тронет. Здесь каждый вздох –           как чудный самоцвет На траурной ахматовской короне.

Будь судьбе своей покорен, Верен Богу, прост душой, В чем нужда – молись Мадонне, Чистой Деве Пресвятой. И когда покровом сонным Ночь коснётся тёмных вежд, Вспомни светлую Мадонну, Образ веры и надежд. Жизнь с забвеньем и позором Перемалывает в прах, Но смиренному Мадонна Утешенье даст в слезах. И когда сосуд бездонный Ты за свой наполнишь срок, В Рай возьмёт тебя Мадонна И Младенец – Вечный Бог.