Ещё не свершилась революция 1991 года, но в воздухе пахло нищетой российского народа. Ещё про Чубаса с Березовским никто не знал в принципе, а народ уже взалкал. Хотелось своей лавочки, кооператива и, вообще, независимости. Никто не понимал, что независимости не бывает. Бывает разная зависимость и от разных. В это смутное время два добрых еврея Ефим Грибов и Аркадий Красильщиков вынули на свет труды Шолома Алейхема и написали сценарий «Мы едем в Америку». Не знаю, кому это было нужно? Вроде бы все уже уехали. Может быть хотели всплакнуть о своей нелёгкой судьбе, может хотели напомнить, что они могут сделать с Россией за унижения чертой оседлости. Бог их знает. Но ребята написали сценарий, собрали еврейских артистов Семёна Стругачёва, Диму, таки собрали немного еврейских денег у сына художника — постановщика Беллы Маневич и начали снимать кино про еврейскую жизнь.
Вы, конечно, будете смеяться, но постановщиком трюков они пригласили именно меня. Рядом ходит живой и голодный еврей Дима Шулькин под руку с Александром Самуиловичем Массарским, обегает с утра все киногруппы с предложением своих услуг полукровка Корытин, а они приглашают меня. И предлагают очень приличные деньги. Потом я вспомнил как за тридцать лет борьбы за место под киношным ДиГом меня приглашали Григорий Козинцев, Геннадий Полока, Алексей Баталов, Владимир Мотыль, Владимир Наумов, Сергей Бондарчук, Игорь Масленников, Георгий Юнгвальд-Хилькевич, Андрон Кончаловский, Владимир Воробьёв, Наталья Трощенко, Семён Аранович, Виктор Бутурлин, Никита Михалков, Владимир Бортко, Алексей Герман, Марвин Чёмски, Франко Неро, Марчелло Мастроянни… И я никому из них не давал взятку и даже не обивал пороги их кабинетов на киностудиях. Может я не так уж плох? Может рано я решил бросить это ремесло — терпеть происки конкурентов, а потом рисковать своей жизнью. Нет, решил и точка. Мне уже сорок четыре года. Спасибо, что живой. Займусь чем — нибудь поспокойней. Я проректор всесоюзного института, в конце концов. Напишу книгу воспоминаний.
Съёмки начались в Виннице. Там нужно было снимать пролёты над кладбищем и в доме умершего отца этого еврейского семейства, которое решило бежать из России в Америку. Масштаб моих решений пугал режиссёра. Для какого-то кадра пролёта над старым еврейским кладбищем куклы актёра я вызвал телескопический кран, которых на всё страну было два. Но мой друг Лёня Наумов успокаивал Ефима Грибова и просил ко мне прислушаться. Этот плохого не посоветует. Фима пытался снять красиво и сэкономить деньги. Ну, как все евреи.
Однажды мы бежали по улицам Винницы всем еврейским кагалом, опаздывали на съёмку. Дорогу перегородил наш кран, водитель которого решил подхалтурить и поднять на колокольню православного храма новенький колокол пудов на десять. Завидев нас, батюшка взмолился о помощи. Евреи набычились. Я припомнил, как мама с папой, православные люди, ничем не брезгуя, освобождали их родственников в Освенциме и мы дружно полезли на колокольню.
Когда мы снимали ограбление поезда, в Петергофе стояла прекрасная осенняя погода. Потом Ефим Грибов придумал для Димы сложную сцену с молитвой, которую десятилетний мальчик должен был читать на крыше идущего вагона поезда. Образ, конечно, красивый, но для Димы очень опасный. После подготовки люка в крыше вагона удалось Диму застраховать и снять эту сцену. Финальную сцену ограбления евреев при переходе через границу мы снимали холодным туманным утром на полянах Александрии под Петергофом. Грибов предложил мне сыграть самому роль главаря шайки, грабящего бедных евреев с большим ножиком. Долго мы с Ефимом Грибовым, Мишей Майзелем и Семёном Стругачёвым придумывали сцену их кровожадного мною ограбления и, как не крутили, она вышла очень жалобной и стыдливой. Уж очень я люблю евреев. Они хорошие.