Утро в Венеции

Если бы мне было позволено дать вам совет о сказочном путешествии, то я бы рекомендовал вам побывать в Венеции утром. Самым ранним утром. Это волшебство. Магия.

Прошло пятнадцать лет с того момента, когда я попал в Венецию впервые в 1989 году. Тогда я приехал в Венецию на три дня и поселился в гостинице, зажатой узкими улочками возле церкви. Каждый час били в колокол, не давая мне уснуть. Тот приезд мне запомнился одной демонической ночью, в которую я блуждал по тёмным пустынным улицам и никак не мог найти своей гостиницы. А когда с первыми лучами солнца я её отыскал, то спать уже было поздно, иначе я бы потерял драгоценный день пребывания в Венеции. Откуда она вообще взялась в моём мозгу? Это всё Ося Бродский, который ею бредил и заразил меня её каналами, лагуной и звоном венецианских колоколов.

В 2002 я приехал в Венецию поездом из Рима. Не пожалев денег на спальный вагон я за пять часов пути прилично отдохнул. Венеция ещё спала в предутреннем сумраке. С вокзала я решил добраться до пьяца Сан Марко и выпить там свой утренний кофе. У меня не было вещей. Одна лёгкая кожаная сумка, о которой я мечтал всю жизнь, которую носят на плече и которую я купил себе в подарок в Риме на своё шестидесятилетие. Да моя спутница, ради которой я и приехал в Венецию, чтобы отметить её пятидесятилетие. Оно случилось именно в этот день.

Сквозь сеть венецианских улочек и каналов я пробирался на запах свежей рыбы от моста Риальто, как кокер-спаниель. Каналы были зеркально-прозрачны. Все гондолы отдыхали на волнах возле набережной Неисцелимых. Улицы были тихи и пусты, как каналы. В окнах венецианских домов ещё не слышался перезвон "сервизов чайных".

Так в полумраке мы дошли до рыбного рынка. В свете фонарей сверкали чешуёй большие и мелкие рыбы, таращились щупальцами лангусты и переливались перламутром открытые раковины. Народу было много, но никто не кричал не нарушая утренней тишины. Гранд Каналь с высоты моста Риальто был похож на зеркальную зеленоватую ленту, изгибающуюся перед роскошными палаццо, как хрустальная дорога. Пройдя по набережной, мы свернули направо в узкую улочку. Двери бесчисленных пустынных баров были закрыты. Витрины магазинов смотрели на нас гирляндами подарков, сулящих детскую радость. Ювелирная лавка сверкала не спящими бриллиантовыми глазками.

Как на широкий плёс, мы вышли на пустынную площадь, местами залитую огромными лужами от прилива, освещённую первыми нежными лучами солнца, обрамлённую стройной колоннадой прокураций и сверкающую куполами базилики Сан Марко. Даже голубей на ней ещё не было. Чтобы не ломать эту сказочную тишину мы тихо прошли по галереи мимо кафе "Флориан", ещё погружённого в прохладу утренней тени и вышли к пале Дожей. Яркий утренний свет восходящего солнца струящийся со стороны лагуны заставил прищурить глаза. Низкий гул огромного парома встряхнул тишину и возвестил о наступающем дне. Как по команде зазвенели сотни колоколов на Венецианских храмах. Лениво прилетали первые маленькие стайки голубей. Здесь, в утренних лучах солнца было тепло и уютно. Полусонные, в белых морских френчах, официанты гранд-кафе "Къёджа" стали расставлять столики на площади и накрывать их белоснежными скатертями. Из галереи полились хрустальные звуки рояля. К качающимся на волнах гондолам потянулись цепочкой гондольеры. Со своей колонны на них строго взирал крылатый лев Святого Марка.

В этой утренней акварельной пустоте звуки хлюпания волн о чёрные лакированные борта гондол напоминали умывания. Официанты сновали между столиками, не забывая о первых посетителях. Мы попросили два капуччино и наслаждались звуками утренней Венеции. Аромат кофе благоухал над площадью смешиваясь с ароматом морского бриза. Глоток горячего нектара покатился внутрь, оживляя и пробуждая всё тело.

Постепенно площадь стала наполняться разноязыкими толпами шаркающих туристов, к которым слетались проголодавшиеся за ночь, голуби. Туристы покупали зёрна и голуби торопливо садились им на плечи, чтобы поскорее пропустить по зёрнышку. Венецианцы прятались от них в своих магазинчиках и барах, чтобы продать им чего-нибудь и выручить денег на хлеб с оливковым маслом. Так и живёт этот театр в своих винтажных декорациях на берегу лагуны уже много столетий. И много столетий плодятся в нём артисты разных мастей — статисты, характерные типажи и звёзды мирового уровня в ранге Марко Поло. И ведь не соблазнишь их бросить своё размалёванное болото, где они каждый день ходят по колено в воде прилива и болеют от сырости и заселить в приволжские степи, где сухо и тепло.

Уходить не хотелось. Я попросил официанта к кофе глоток ликёра и он стал ещё вкуснее. Незаметно столики вокруг заполнились посетителями, и официанты забегали быстрее. Топёр резче застучал по клавишам, отбивая бодрый ритм утреннего марша любителей прекрасного. Снова зазвонили колокола. Гондолы, переполненные туристами, расплывались по узким венецианским каналам. Наступил обычный шумный венецианский день, который галдит, звонит, переливается разными красками, вздыхает мехами аккордеонов, благоухает ароматами пиццы, морских водорослей и кофе и неизвестно когда кончается. И если бы не было этого сказочного тихого утра мы бы никогда не узнали, кончается ли он когда нибудь вообще. Бон жорно, сеньоре.

P.S. Вы хотите спросить, как вам застать такое раннее утро в Венеции? Я вам открою тайну. Ведь в любом музее вас вечером вежливо поросят покинуть помещение и плотно закроют за вами двери, оставив шедевры в таинственной тишине. В Венеции вас вечером никто не выгонит. Дождитесь вечера. В сладостном томительном ожидании шумная толпа туристов не покажется вам назойливой и раздражающей. Вы проводите их на пароходики и поезда с таким радушием, с которым не провожали даже близких родственников. Под звонкий перезвон колоколов венецианских церквей вы даже всплакнёте немного от тоски, когда их пароходики и поезда исчезнут в ночной мгле.

Теперь проводите одиноких прохожих, спешащих в свои венецианские квартирки и палаццо. Проводите по узким улочкам и каналам уставших туристов и помогите им отыскать свои маленькие уютные номера в гостиницах. Нет, нет. Не разбрасывайтесь деньгами и не снимайте в них номер. Идите в ночной тишине по пустынным венецианским улочкам, пересекая по горбатым мостикам каналы с тёмной струящейся водой. Послушайте грустное хлюпание носами осиротевших гондол. Загляните в приоткрытую дверь какой — нибудь церкви и отдохните немного на скамеечке, пробежав глазами по росписям на стенах. И идите в сторону Сан-Марко. Идите через Реальто. И если заметите тени на набережной Гранд канала, не пугайтесь. Это торговцы рыбой уже приехали на рыбный рынок. Прибавьте шагу. Идите встречать утро. Вы будете первыми….

 

Как проехать в Вильфранш

Страсть к путешествиям жила во мне с раннего детства. Когда мы проводили лето в Старом Петергофе самым желанным занятием был поход на Бельведер. Как только мы своим отрядом покидали территорию детского сада всё вокруг — цветы, поля, рощи, озёра — приобретало сказочные очертания. Это чувство живёт во мне всю жизнь.

Приехав в Бланес по туру и ни в чём не нуждаясь я быстро затосковал по путешествиям. Сначала я съездил в Барселону на корриду, потом на велосипеде проехал по шоссе вдоль берега моря. Необычайные красоты скалистых берегов манили меня всё дальше на север, на границу с Францией, в Перпиньян. В той же стороне находился Фигейрос, где жил когда то эпотажный Сальватор Дали. А потом я услышал рассказ туристов на пляже об их поездке в Андорру. Ездили они туда за дешёвым шмотьём и вернулись с набитыми мешками. Уже на следующий день я взял на прокат Пежо 406 и, подговорив соседку по столику в ресторане, бросился в путешествие.

Мельком взглянув на карту я решил убить двух зайцев, за пару часиков проехать в Андору по горной дороге, а возвращаться в Бланес через Перпиньян и по побережью моря. По карте крюк был не большой, но зато этот путь сулил больше приключений. Два раза по пути в Андорру я сворачивал не туда куда было нужно и оказывался в тихих горных поселениях испанцев, где жизнь протекала медленно и сладко, как густой пчелиный мёд. Горные пейзажи заставляли меня остановиться и полежать на склоне, любуясь живописными видами Испании. Часам к трём пополудни мы приехали в Андорру. Андорра как Андорра. Кто то когда то загнал людей высоко в горы и они здесь остались. Наслушавшись россказней про низкие цены мы бросились в магазины, но быстро поостыли и пошли перекусить в ресторанчик. Вид на ущелье, снежные вершины и горный воздух возбуждали аппетит. В Андорре люди обедали тем же, что и все. Мы съёли по бифштексу с овощами, но отказались от десерта и сказали андоррцам и испанцам "Адъёс".

По моим расчётам к ночи можно было добраться до Перпиньяна и провести там следующий день на пляже с говорливыми французами. На почтовой открытке я увидел форт, взбудораживший моё воображение. Решив, что кофе мы выпьем в кафе по дороге, я заправил свой Пежо бензином и нажал на акселератор. Стремительный бег моего болида продолжался не долго. Дорога начала петлять в горах такими виражами, подъёмами и спусками, что я сползал на тормозах как подросший щенок в чужой дом. Притормозив в очередной деревушке, чтобы уточнить дорогу, я с удивлением обнаружил, что люди говорят на французском. Моя спутница, видимо проклиная тот час, когда согласилась со мной поехать, взмолилась о чашечке чёрного кофе, который ждала с самого обеда в Андоре. Мы зашли в местный ресторанчик и попросили кофе. Хозяйка ресторана, абсолютно опереточного вида толстушка, объяснила мне на чистом французском, что до Перпиньяна ехать часов десять. Я подумал, что слабо знаю французский, всё не так понял и допив наспех кофе бросился в путь.

По тому как заложило у нас уши, я догадался что мы поднялись высоко в горы. После перевала дорога жуткими петлями начала спускаться вниз. В свете моих фар я вовремя различал поворот и со скрипом тормозов зависал над зловещим обрывом. Спутница сладко спала. Долго ли коротко ли, но дорога выпрямилась и я, возблагодарив Господа, понёсся вперёд к Перпиньяну.

Какое то время я ехал вдоль горной реки и увидел в лунном свете на её другом берегу огромное здание. По мостику я свернул к нему, надеясь, что это отель. Подъехав к центральному фешенебельному входу с потушенными фонарями я удивился отсутствию персонала и постояльцев. Часы показывали полночь. По моей коже побежали мурашки. Сцена их фильма ужасов. Не тревожа спящую спутницу я робко походил у входа и оцепеневшими руками открыл дверь. Вестибюль этого загадочного заведения был освещён слабым светом и зиял пустотой. В зловещей тишине шуршали ночные бабочки. Сделав несколько шагов я повернулся и выбежал на улицу. Мой одинокий Пежо 406 стоял под фонарём и грустно смотрел на меня фарами. Открыв дверцу я разбудил спутницу и она, сладко потянувшись и зевнув, простодушно спросила

— Что, приехали?

— Приехали… — буркнул я и включил зажигание.

Пежо легко завёлся и под моим чутким руководством поехал от этой загадочной Обители. Выехав на дорогу, я перекрестился и сквозь сжатые от страха губы сказал Марине, что свободных мест не оказалось. Спустя десять минут мы оказались в очередном горном городишке. Единственный местный ресторан был полон людьми, орущими пьяными голосами французские песни. Мест в гостинице не было. Вежливый месье посоветовал мне проехать по шоссе несколько километров в горы, где находился курортный городок на термальных источниках — Акс. Там полно гостиниц и огромный бальнеологический комплекс. На моей карте он с точностью хирурга показал то место, откуда я несколько минут тому назад унёс ноги от нечистой силы. Впрочем, может быть мне всё это только показалось. Но я решил обратно не возвращаться… Примета плохая.

Я снова летел по извилистой дороге, вдыхая ночной горный воздух и слушая шум реки через открытое окно. Когда глаза стали слипаться от усталости в фарах появилась табличка с названием ВИЛЬФРАНШ де КОНФЛАН.

Через минуту другую перед нами выросли высоченные крепостные стены с башнями и раздался звон колокола. Чувство сказочного ужаса усилилось. Заехав в открытые крепостные ворота и очутившись в уютном дворике, я подумал, что мышеловка захлопнулась. По дворику шатающейся походкой прошла парочка. Задать им вопрос на своём ломаном французском я не решился, боясь их напугать новой немецкой оккупацией. После войны хоть и прошло шесть десятков лет, но кто знает? В светящихся окнах мелькали тени. Я с опаской вошёл и увидел консьержа за гостиничной стойкой.

— Эскё ву заве лё шамбр а куше?

— Уи, мсьё. Ву дезире келько шёз пур манже?

Радости моей не было конца. Мы нашли пристанище. Мы нашли пристанище в ночном горном ущелье. Нам подали вино и какие то булочки. Всё, что осталось после их французского воскресного дня. Моя спутница приняла всё произошедшее как должное. Я как чудо. Наступал третий понедельник сентября 1999 года.

Всю ночь, как только мы погружались в сон, в открытое окно ударяли в колокол часы на башне. В номере стоял густой запах табачного дыма ничем не выветриваемый. Но спали мы в кроватке сладко обнявшись и среди людей. Впрочем, кто это знает, что это были за люди. Может они людоеды и позавтракают нами. Но пока у них не проснулся аппетит мы решили поспать.

Семь ударов колокола возвестили о новом наступившем дне. Под окнами слышался людской гомон. Туалет оказался во дворе, а мыться пришлось в фонтане. За утренним кофе с горячими круасанами приветливые "людоеды" нам любезно рассказали, что мы находимся в горном районе Франции, в крепости Вильфранш, по преданию во владениях нечистой силы. Это порадовало. Крепость с маленьким городком в одну улочку была изумительно хороша в ярких лучах солнца. Ночью она мне понравилась меньше. Посмотрев на дневные хлопоты местных жителей и сделав пару фоток на память на фоне каменных стен мы быстро остыли к их промыслам и сломя голову бросились в Перпиньян. Бармен обещал нам часов шесть пути по достаточно ровной дороге.

Удивляло и радовало, что Пежо 406, взятый на прокат в захудалом испанском агентстве вёл себя изумительно. Под ровный гул его мотора мы добрались до очередного французского городка, название которого я даже не прочёл, и оттянулись в местном ресторане, как освободившиеся зэки. Я не смог отказать себе в глотке сухого красного вина под изумительный сырокопчёный окорок. Моя подруга собрала немного клубники на местном рынке и украсила ею десерт.

Дорога становилась всё прямей и шире и вскоре мы уже летели в потоке автомобилей, занимавших все четыре полосы. Перпиньян вилял улочками и моргал светофорами. Мы побродили по магазинам, выпили кофе и расспросив местных жителей поехали по дороге в Испанию. Через пять километров, на границе с Испанией мы нашли заветный форт с почтовой открытки. Это было потрясающе. Высоченные каменные стены вырастали прямо из моря. Мы сидели в ресторанчике напротив и не могли оторвать от него глаз. Даже свежие устрицы и белое вино не могли отвлечь нас от этого зрелища. Начало смеркаться. Мы неохотно тронулись в путь попрощавшись с милой и доброй Францией. Но мне не терпелось проехать по шоссе вдоль берега моря с отвесными скалами.

То ли отужинав устрицами, то ли вспомнив прошедшую ночь с несмолкаемым колоколом, каждый час бившим по голове, но моя спутница запросилась домой в Бланес. Я возмущённо протестовал. Это значило бы упустить главную цель путешествия — Фигейрос с его скалистыми берегами. Мои аргументы не убедили Марину и она продолжала настаивать на скорейшем возвращении в Бланес. Может быть её больше колокола пугала перспектива ещё одну ночь проводить со мной в одной постели. Это задело меня за живое и я заартачился. Марина спорить не стала, подошла к автостоянке и через минуту исчезла в сумерках с другим попутчиком.

Быстро стемнело. Настроение было испорчено. Одному ночевать и продолжать путешествие не хотелось. Спустя несколько минут я летел по широкому шоссе, выжимая из Пежо его последние силы. Вдали показались мерцающие огни Бланеса, где меня ждал уютный номер с широкой кроватью и морским бризом в открытых окнах.

На завтраке Марины не было. Наверное отсыпалась после многотрудного путешествия по французским Вильфраншам и Перпиньянам. Когда я не нашёл её и за обеденным столом, то решил заявить о пропаже в полицию. Спустившись в холл отеля через стеклянные витрины я увидел Марину со спортивной сумкой, садящуюся к испанскому мачо в белый кабриолет. Крутых и обрывистых скал Коста Дорадо я так и не увидел. Тогда в темноте их было трудно разглядеть, а утром я поехал в другую сторону.

 

Марсельские слабости

Путешествовать по Испании, Италии и Франции на машине, взятой напрокат — большое удовольствие. Есть, как всегда свои недостатки - тянет завернуть в разные города и веси. Легко ведь. Повернул руль и ты в другом городе. Так я свернул с трассы из Барселоны в Ниццу, чтобы заглянуть в Авиньон. Путь лежал через Марсель. Кроме того, что там снимали фильм "Набережная туманов" с Жаном Габеном и Мишель Морган я о нём ничего не знал. Но это не мало. Я решил заехать в Марсель и пообедать в одном их его ресторанчиков в старом порту. После тихих городков, встретившихся по дороге и погрузивших нас в свой домашний уют вроде Фигейроса и Перпиньяна, Марсель встретил нас шумом улиц и бурлящим потоком горожан. В старый порт мы попали быстро и уселись на веранде удобного ресторанчика с видом на корабли и яхты. Что ели. А что ещё можно есть в Марселе, да ещё в старом порту. Конечно омара. Немного устриц. И белое вино. Я по русскому обычаю позволял себе бокал вина за рулём.

После сытного обеда мы прогулялись по набережной и решили взобраться на вершину горы к храму, построенному в память погибших в морских кораблекрушениях. Вид оттуда открылся потрясающий. Марсель лежал под ногами, как рассыпанный сахар. В храме я поставил свечу в память о погибшем лётчике Антуане дё Сент Экзюпери. В 1944 году его сбил фашистский истребитель. Они оба летели по заданию, но самолёт фашиста оказался на большей высоте и он спикировал на самолёт Антуана с кинжальным огнём. Спустя много лет в конце 1990-х марсельский рыбак случайно нашёл самолёт Антуана де Сент Экзюпери, заметив на большой глубине сверкание его браслета.

Там на вершине мы выпили кофе с пирожными и пустились в путь. До Авиньона мы блуждали долго и приехали туда ночью. На ощупь нашли маленькую гостиницу, выпили вина и, крепко обнявшись, уснули. Зато утром мы пили кофе в бистро на площади у Папского дворца. Это не передаваемо. Авиньон уютный средневековый город. Но Папский дворец — это чудо света. Я бы ещё колесил по городам Прованса, но мою спутницу тянуло в Ниццу, к порочным гуляниям. И заехав на часок в район Камарга, чтобы помянуть мои детские воспоминания о фильме Альбера Ламориса " Дикий конь" 1953 года мы устремились в Ниццу.

 

Банщик из Монте-Карло

Княжество Монако манит всех, как будто там мёдом намазано. Я не исключение. Манило оно и меня. Вот только чем. Играть на рулетке я не любитель. В карты — тем более. И не только потому, что у меня нет лишних денег. Не верю я в удачу. За неё Мефистофелю нужно что то отдать. А я не хочу. Другому хочу, а ему не хочу. В юности я был увлечён игрой на бильярде, но потом это прошло. Хотя бильярд меня, как человека спортивного, привлекал больше.

В 1968 году я посмотрел прекрасный американский фильм о гонщиках Формулы 1 — "Большой приз" с Ивом Монтаном в главной роли. Один из этапов гонок проходил в Монте- Карло. Представьте себе, что главным мотивом моего визита было желание проехать по этой трассе. На чём угодно. Хоть на самокате. Был я гонщиком? Почти. Но мне хотелось пройтись по мостовой, куда ступал ногой Ив Монтан. Да именно с его персоной была связана эта загадка.

В 2001 году Судьба подарила мне визит в Ниццу. Дел было много. И поездку в Монако я откладывал. Хотелось забраться в горы к дому Марка Шагала, доехать и побродить по набережной Круазетт в Каннах, заглянуть в Антиб и выпить чашечку горячего шоколада, помолиться в храме Святителя Николая, да и просто посидеть на Английской набережной потягивая коньячок из фляги под шум моря. Моя спутница праздновала 18 октября свой день рождения и на вопрос, что ей подарить не колеблясь выбрала поездку в Монте — Карло. Её тоже туда что то манило.

Наша гостиница в Ницце находилась в двух шагах от вокзала. Всю ночь и утро шёл дождь. Мы одели прозрачные плащёвые накидки и сели в поезд. Через тридцать минут мы уже были в Монте-Карло. Пройдя по вокзальному туннелю мы вышли на берег гавани с десятками белоснежных яхт в сверкающих лучах солнца. В двух шагах на вершине горы стоял королевский дворец возле которого толпились туристы. Ждали церемонию смены караула. Я зашёл в храм и не взирая и помолился единому Богу. Сильный ветер с моря быстро загнал нас с набережной в Музей морей и океанов. Гигантский аквариум с морскими обитателями приковал наше внимание на несколько часов. Когда мы поднялись в бар на крыше этого музея от восторга перехватило дыхание — безбрежное синее море в волнах и парусниках простиралось перед нашим взором. Кофе с таким видом приобретало терпкий неповторимый вкус. Впрочем это могло быть и ароматом Амаретто.

Прямо у музея мы сели в полупустой вагончик прогулочного автобусика и поехали по трассе Формулы — 1. Меня разбирал хохот — гонщик из Раши. У Козино мы вышли. Терраса над морем у его парадного входа /впрочем парадный находился с другой стороны, у входа фешенебельного отеля/ долго не отпускала нас. Побродив по пустынным улочкам Монте-Карло мы поняли, что в этом городе днём жизнь замирает. Не работают даже рестораны. Все ждут наступления темноты, чтобы опять погрязнуть в омуте барыша и разврата. К пяти часам по полудни мы снова очутились на берегу гавани и стали подниматься на террасу к Казино, чтобы перекусить и выпить чего нибудь с видом на море. Неожиданно на самом верху скалы, проехав крутой подъём на эскалаторе мы очутились у входа в морские бани. Восторг был общим. Посетить бани в Монако! Да! это вам не у Пронькиных на даче. Мы дружно решили провести там остаток дня.

Бани в Монако /Термы дё Марине/ по своей роскоши ничем не уступали пятизвёздочным отелям и Казино. Это было даже посильнее. Лифт от входа опустил нас на уровень моря и привёз в морское царство. Мрамор зеленоватого оттенка и никель поручней прекрасно гармонировали с бирюзовым цветом морской воды в бассейне, пар из турецкой бани нагонял загадочности, белые махровые простыни ласкали тело, а крепкие массажисты и массажистки его гладили до блеска. После парной и купаний, впав в негу мы уснули мёртвым сном в холле для медитации. Когда по нашей просьбе нас разбудили в Монте-Карло властвовала ночь. Холодный ветер погнал нас в Казино. Но гул и шум игорного дома никак не вязался с той атмосферой грёз, в которую мы погрузились в термах. Мы сели в поезд и вскоре забились под одеяла своих кроватей в маленьком уютном номере гостиницы Ниццы.

 

Кармен Михалкова

К осени 1995 года я уже объёхал с путешествиями полмира и мне было из чего выбирать. Франция, Италия, Китай, Америка уже были исхожены моими ногами и рождали во мне чувство человеческого достоинства, которого я был начисто лишён, сидя за железным занавесом СССР. Мечтой оставались далёкие острова Японии и Испания. Испания рисовалась в моём воображении начиная с оперы Кармен и рассказов Эрнесто Хемингуэя с отважными тореро и прекрасными цыганками, извивающимися в танце Фламенко.

Поездка в Испанию свалилась на мою голову совершенно неожиданно. Я собирался в Париж со своей дочерью, которой исполнилось 18 лет и хотел сделать ей такой необычный подарок. Но она отказалась от моей компании и я ломал голову, куда бы поехать в отпуск. И тут Никита Михалков, с которым я работал в его студии ТРИТЭ предложил поехать с ним в Испанию, в Торовьехо. Он купил там квартиру и хотел уединиться в ней со своей подружкой Алисой. А чтобы никто не заподозрил его в прелюбодеянии, решил прикрыться товарищем. Он уже уговорил Мишу Синягина стать на время отдыха его спарринг партнёром по теннису, но видимо его что то смущало. Миша был наголову ниже Алисы.

Помятуя о его обмане с поездкой на Кипр в Пафос я сразу поставил условие о культурной программе, включающей корриду и фламенко. Никита легко согласился и мы купили билеты на самолёт. В целях конспирации мы с Алисой полетели на день позже через Вену, где удалось, взяв такси и ожидая стыковочный рейс, покататься по городу и выпить чашечку кофе по венски. В Мадрид мы прилетели вечером и упали в объятия Миши и Никиты. Они уже освоились в отеле Мадрида и заказали ужин в ресторане с фламенко. Ресторанчик был скромненький, но цыганки превосходные, Они стучали каблуками и размахивали своими юбками под истошный вой певца. Трудно было понять, кто из них больше страдает.

На другой день я проснулся с восходом солнца и пошёл бродить по Мадриду. Утренняя прогулка по парку с террасой и видом на Королевский дворец вдохновила меня на экскурсию по музею Прадо. Альбом с репродукциями Франсиско Гойи, Иеронима Босха и Веласкеса давно был мною зачитан. Компания со мной дружно согласилась. Все тянулись к искусству, не смотря на общее желание быстрее очутиться на берегу моря. В музее было прохладно. Полдня мы простояли у полотен Иеронима Босха и Веласкеса. Вторую половину мы посвятили путешествию в Толедо и Сарагосу. К вечеру жара спала и восхищение историей и архитектурой были более приятны. Толедо — потрясающий средневековый город с чудесными ресторанчиками. Обедали мы у гостеприимного испанца Хулио, с гордостью показавшего нам свой винный погреб. Виадук с водоводом эпохи римского владычества, стены замков и узкие улочки навевали атмосферу "Фиесты", хоть до Помплоны было далеко.

Проехав сотни километров по выгоревшим пространствам Испании мы добрались до соляных гор Торовьехо. Никита с Алисой уединились в апартаментах, мы с Мишей поселились в уютном отеле на первой линии. Море вскоре надоело и мы поехали на прогулку в Аликанте. Алису ещё тянуло в бутики и салоны. Я дал себе зарок больше никогда не приезжать в Аликанте — этот Сочи испанского разлива. Вино, кстати, в Испании превосходное. Мясо тоже. Про рыбу я не говорю. Так мы провели две недели, валяясь на пляже и путешествую по побережью Коста Брава.

На обратном пути в Москву мы провели несколько дней в Мадриде и попали на корриду. Сезон корриды начинается ближе к осени. Мои ощущения от искусства тореро превзошли все ожидания. Это феноменально.

 

Тайны Фараонов

Историю Древнего мира я изучал самозабвенно, а с Географией не дружил по вине контурных карт. Мало того, что их редко продавали в магазинах, так ещё все двойки из за них. Посмотришь на пустое белое поле и попробуй догадайся, что это за страна. Позже стало ясно, что до Египта граждане СССР путешествовать не имеют права из за облика-морале и не смотря на то, что Гамаль Абдель Насер получил в награду от Никиты Хрущёва звезду Героя Советского Союза.

Совершив в 1996 году паломничество к Пирамидам я с удивлением узнал, что это не весь Египет, а только его почётное кладбище. Четыре года я путешествовал по разным странам, а в декабре 1999 решил поехать в Луксор, во дворец Фараонов. Милая девушка в турагенстве из лучших побуждений, конечно, предложила мне места в отеле Хургады на берегу Красного моря с экскурсией в Луксор. Глядя в её голубые глаза я не смог ей отказать и взял два /двухместный номер/. Моя подруга согласилась составить мне компанию с условием, что к Новому году вернётся загорелая и отдохнувшая к семье, к маме и детям от бывшего мужа.

Отель оказался роскошным, как и море на берегу которого его возвели. Купания и морские прогулки на яхте меня мало отвлекали от моей навязчивой идеи — набегу на Луксор. Ранним утром четвёртого дня кавалькада из шести туристических автобусов в сопровождении вооружённой охраны на джипах понеслась через пустыню Сахара в Луксор. Туристы мирно спали часов пять, а я не отрывая глаз от песка ждал появление банды грабителей, которой нас изрядно напугали. Не дождался.

Из добрых побуждений нам показали ещё одно кладбище Царей — город мёртвых и полуразрушенный храм царицы Хапшитсуд /имя могу исковеркать/. Наконец в самый разгар пекла мы приехали на берег Нила и стали устраиваться в тростниковых судёнышках, чтобы переправиться на другой берег. Туристический сбор из разных стран одинаково живо стал интересоваться прожорливостью нильских крокодилов. Нил в этом месте был шире Днепра и Волги вместе взятых. Примерно как Гудзон в районе Вест-Пойнта. Да что я, собственно. Долго ли коротко ли, приплыли мы на другой берег Нила и как из под земли вырос песчаный замок. Моя школьная мечта сбылась. Здесь жили фараоны /смотрите картинки/.

Полночи мы неслись в кромешной тьме по мрачной, полной ужасов пустыне. Солнце взошло над морем и высветило коралловые стены нашего отеля. Остаток отпуска я провел с маской и ластами в подводном царстве и решил больше никогда не возвращаться в Историю Древнего мира. Скучно там и песок на зубах скрипит. Не от хорошей жизни припёрлись сюда все эти фараоны. Им просто до Питера на колесницах было не доехать. В аккурат к Новому году я привёз загорелую и отдохнувшую Лену домой к её маме. Она была счастлива. Лена? Нет, её мама.

 

Пафос

От лёгкой мечтательной дрёмы я очнулся когда самолёт резко тряхнуло и подбросило ввёрх. Сон, как рукой сняло, а мечты о купании в тёплом Легурийском море и путешествии на белоснежном теплоходе к Гробу Господню моментально сменились судорожным опасением грохнуться о твёрдую землю или утонуть в манящем лазурном море. Самолёт заходил на второй круг, вписываясь в широкий вираж над аэродромом Пафоса. На подлёте к полосе самолёт снова пикирнул и резко взмыл вверх и, взревев двигателями, снова пошёл в поворот. Твою мать. Вот и сходили за хлебушком, сказал мужик, рассматривая в своих руках отрезанные трамваем ноги. Чёрный юмор лез в голову, не хотелось верить в то, что на этом закончится моя, богатая событиями, счастливая жизнь и я не отобью на курорте затраченные деньги. Я успокаивал себя мыслью о том, что на американском Боинге падать будет мягче.

На третьей попытке, после пике и скачка вверх шасси глухо выкатились и мы благополучно приземлились в парную турецкую баню греческого курорта. В холле отеля, напоминающем огромную каменную пещеру, было сказочно прохладно. Через огромные стеклянные витрины синело море и запах его вечернего бриза просачивался в холл. Микита с Рамзайцевым, усталые и потные, пришли с теннисных кортов и поселили меня в мой номер. По длинным коридорам я добрался до своего бунгало на первом этаже с отдельным выходом к морю, и не разбирая сумки побежал к мокрой морской прохладе. Приближалось время ужина и на пляже народу было мало. Я с наслаждением лёг на воду раскинув руки и ощущал покачивания своего тела на ленивых вечерних волнах. Потом перевернулся на спину и уставившись в небо возблагодарил Господа за оставленную возможность пребывать на этой земле. Как хорошо, что наш самолёт не разбился.

Укутавшись в мягкую махровую простынь я растянулся в гамаке и стал наслаждаться небом. Лёгкие перистые облака переливались серебристо — розовым цветом на синеющем вечернем небе. За барьером лоджии послышались лёгкие шаги. Я подумал, что это Микита.

— Как я люблю тебя, ты моя единственная отрада.

Я вздрогнул от русской речи. Никуда от них не деться. Я поднял голову и посмотрел во след этому Ромео. Депутат Семаго, обнимая за талию стройную блондинку удалялся от моих окон в сторону барбекю.

На поляне перед отелем официанты жарили цыплят, ягнят, телят и малоизвестных представителей животного мира. На барбекю за огромным столом собралась вся компания. Микита приехал по приглашению Рамзайцева и ещё одного нефтяного магната из бывшего совэкспортнефти и они расселись за столом с полными комплектами жён, детей и детей от первых жен, с тёщами и золовками. Меня почти не заметили и это мне очень понравилось. Жать руки и преданно смотреть в глаза я не любил с детства. Микита, воспользовавшись моментом, сказал, что проводит меня за соседний стол, и облегчённо вздохнув показал мне уютное местечко у прибрежного бара. Он зазвал меня в Пафос, обещая экскурсию на теплоходе в Израиль. После своих трагических расколов в семье я хотел совершить паломничество к Гробу Господня и, узнав об этом, Микита стал уговаривать поехать с ним в Пафос по приглашению новых русских. На мою попытку отговориться, прикрытую словом «мне неудобно» он привёл несколько убедительных примеров, что делать действительно неудобно, и взяв с меня косуху зелёных, сказал, что удобнее не бывает. В первую ночь я наслаждался огромной кроватью, морским бризом и стрёкотом цикад в своём пещерообразном бунгало. С восходом солнца я вышел по мокрой траве к морю и наслаждался в одиночеством и утренним прибоем. На террасе, которая тянулась вдоль моря по всему фасаду отеля, уже накрыли завтрак и гуськом потянулись изголодавшиеся туристы. Семаго тоже оказался со своим комплектом и придирчиво выбирал себе куски пожирнее. Я попросил кофе с молоком и горячий рогалик и уселся в кресло на краю террасы. Таня с Надей, Тёма и Аня, набрав еды, искали свободный стол, чтобы усесться дружной компанией с комплектом жён и детей нефтяников. Микита и Рамзайцев к завтраку не вышли. После бодуна аппетит появляется обычно к ужину. Но ужасно хочется пить. Ну, конечно, пива. Много пива. Много хорошего пива. При такой жёсткой диете, они умудрялись, как умалишённые, гонять в теннис по африканской жаре с влажностью, превышающей турецкую баню. Нормальные люди при таком режиме не выжили бы и двух дней. Но эти не были нормальными людьми.

Я уехал нырять на острова, а после обеда встретил в баре Микиту. Он бегло сообщил, что вечером поедем на ужин в горы, и что мой номер администрация отбирает для гостей хозяина отеля, а я могу разместиться на диванчике в номере Микиты с Тёмой. Эта новость приподняла мне настроение, но зато я узнал, чей номер в отеле лучший.

В горы долго ехали, в горах долго ждали, пока приготовят мясо и сосали местную кислятину с козьим сыром. Отсидев свой срок, пялясь на звёздное небо и слушая греческие напевы мы вернулись под утро. Спать на диване я не мог, взял плед и пошёл на пляж под пальму.

Днём Таня и нефтяницы с детьми уехали в Пафос на шопинг, а нефтяники пошли в запой. Они это любили. Никита висел на телефоне и в поисках счастья я опять нырнул в пучину. Душу грело паломничество в Иерусалим, которое планировалось на вечер следующего дня. Отель был набит российской знатью и я встретил Никаса, который позвал меня в горы, полюбоваться на закат. Мы помчались на Хонде, которую он взял на прокат и добрались до прелестной деревушки на вершине горы с потрясающей панорамой на море с другой стороны острова. Деревенский ужин из горячего хлеба с травами и сыром был украшен вполне приличным вином из подвала хозяина. Наши москвички, приглашённые Никосом, тарахтели не много и совсем не испортили вечер.

Ночевал я в номере Никоса и с утра чувствовал себя свеженьким и бодрым. Морские волны приподняли моё настроение до уровня телячьего восторга. К полудню появился Микита и с загадочным лицом позвал меня в бар. Просеянное через тростник солнце позволяло отдохнуть глазам, а веер от волн обдавал прохладой. Микита заказал Мартини со льдом, а я взял айриш-крем. Долго кружа словами вокруг да около, Микита сообщил, что мне не дали визу на въезд в Израиль, но он, как настоящий друг, остаётся со мной и мы вдвоём классно проведём время. Такая новость выбила меня из седла. Я совершенно спокойно мог бы ехать из Москвы в Тель — Авив и за четыреста баксов отдыхать там две недели. Мерзкое чувство какого — то подлого обмана усугубляла моё страдание. Я повторил айриш-крем и тупо следил за набегающими волнами. То ли от влажности, то ли от чего то ещё было душно. Очень душно. Спать за тысячу баксов на диване за стеной их спальни, строить при этом глазки пьяному нефтянику, в знак благодарности за угощение и пролететь фанерой над Иерусалимом было не лучшим пасьянсом в моём положении. Но больше всего настораживала искренность Микитки и крепость нашей дружбы.

Как только семейные комплекты отчалили на теплоход, Микитка опрометью бросился в номер и повис на телефоне. Мне надоело ждать и я с семьёй Семаго поехал в старый порт Пафоса на ужин. Настроение никак не поднималось. Сиртаки, возлюбленное мною со времён «Грека Зорба», становилось невыносимым. Когда я вернулся в номер, Микита висел на телефоне.

— С кем это ты трендишь целыми днями.

— Надо договариваться о прокате фильма, пока ты загораешь. Люди — то работают.

Это меня убедило. Возразить было нечем.

Утром я проснулся от воркования Микитки по телефону. На часах было восемь. В Москве десять.

— Любимая, не могу без тебя.

Я совсем проснулся и ушёл в ванную.

— Ты меня любишь. Я специально не поехал в Иерусалим, чтобы говорить с тобой весь день.

Я проглотил пол тюбика зубной пасты и начал блевать. Это он трендит с этой Алисой! Какая сука. А мне навешал лапши, что расстался с ней после Светлогорска навсегда. Какой же я мудак. Но зачем он меня — то затащил в эту парилку. Зачем разыграл эту комедию с Иерусалимом. Сорвать мне поездку в такой момент. А зачем я ему тут нужен. Ему что, скучно без меня?

Повесив трубку, Микита засуетился и предложил партию в теннис. Я отказался. На такой жаре играть я не люблю. А поедем на яхте. Рамзайцева подговорим. Да и сами можем поехать. Он мне разрешил. Бери, говорит, когда хочешь. Я согласился.

— А что у тебя с Алисой? Ты же сказал, что бросишь.

— Старик, не могу. Буксы горят. Страсть.

— И страсть Микитушку схватила своей мозолистой рукой.

— А зачем меня обманул, придумал фигню с этой визой.

— Старик. Если Танька просечёт, мне кранты.

— Тебе и так кранты. Это не рассасывается. А я тебе ещё на фестивале у Яковлевой говорил, что участвовать в этом не буду. Мы с тобой у одного батюшки окормляемся. Я с Богом не играю в прятки.

— Ну выручи, прикрой. Последний раз. Как друг.

Таня приехала в восторге. Тёма и Аня устали от автобуса, а Надю укачало на теплоходе. Дни потянулись однообразно. Проводив Таню с детьми на пляж, Микита запирался в номере, а меня высаживал на балкон на атас и ворковал часами с Алисой. Я вчитывался в «Солнечный удар», который лежал у него в изголовье и не мог понять, почему она сидит в Москве целыми днями. Ехала бы на дачу? Или сюда бы припёрлась? Нет, я всё — таки мудак. Чего то я не понимаю в этой жизни. Ну и он не лучше.

Надька мучилась от солнца и с утра до ночи щурила глаза и ныла. Когда это нытьё меня совсем достало, я пошёл с ней в бутик и выбрал ей очки. На следующий день в этих очках сидела Таня, а Надька опять щурилась и ныла. Вот устои. Тёма всё время донашивал папины ботинки, Аня — мамины платья, а палить деньги на баб не западло.

Наконец настал день отъезда. Рамзайцев просох и расплатился за отдых. Жена его Лена, обнимая за плечи свою дочь от первого брака, которая всем своим видом выражала недовольство и протест, внимательно отслеживала происходящее, чтобы в нужный момент выступить с заявлением. Мы расселись в холле и ждали такси в аэропорт. Портье посмотрел по сторонам кого — то выискивая, потом подошёл к Тане и передал ей счёт за телефонные переговоры, который превышал сумму отдыха всей компании. Увидев Микитку с Рамзайцевым, выходящих из бара, она, багровея направилась к нему. Он покрутил пальцем у виска и показал в мою сторону. Рамзайцев начал выхватывать счёт, чтобы оплатить его в кассе. Но Таня уже включила прямую передачу и неслась ко мне. Я разлёгся в кресле и посасывал кофе-гляссе, отгоняя от себя страшные мысли о перелёте.

— Это ты наговорил со своей проституткой на миллион. Мы тебя содержать не будем. Иди плати.

Я напряг кисть, чтобы плеснуть ей в морду холодным кофе, но Микита зажестикулировал так, будто пропускал колонну танков на Берлин.

Нехотя встав. я поставил бокал, извинился и, взяв из дрожащих Таниных рук квитанцию, медленно поплёлся к портье. Тот уже держал в руках деньги, сунутые ему нефтяником, и не обращал на меня ни малейшего внимания. Я постучал, дрожащим от гнева пальцем, по стойке. Портье нажал кнопку, оторвал чек, посмотрел мне в глаза и медленно, пафосно произнёс

— Ессс, сэр!

 

Китайский Император

Не было ни гроша, да вдруг алтын. Так у меня в 1990 году произошло с выбором работы на летние месяцы, когда в институте мне давали отпуск на два месяца. С Владимиром Бортко я уже полгода работал в подготовительном периоде его фильма «Афганский излом». И вдруг звонок от друга Никиты Михалкова с просьбой помочь в Китае со съёмкой документального фильма «Монгольский фантом» о пастухах. В Душанбе, куда к Бортко уже приехал Микеле Плачидо, но началась война, ехать расхотелось. Бортко я не сильно подводил, поскольку там находился мой ученик Володя Севастьянихин, который мечтал стать постановщиком трюков. И я выбрал путешествие в Китай к Михалкову.

Тринадцатичасовой перелёт и приземление в пятидесятиградусную жару Пекина произвели неизгладимое впечатление. Три дня я жил в Пекине в шикарном отеле и гулял по шёлковому рынку и площади Тянь-Нянь-Мынь. Когда после томительного переезда я добрался до Хайлара, где базировалась французская киногруппа Мишеля Сейду, снимающая фильм для географического общества Франции, мне показалось, что я добрался до Луны. Манчжурская степь больше всего напоминала другую планету. Михалкову предложила эту работу та же Алла Гарруба, которая была его агентом в Европе уже шесть лет. С её лёгкой руки Никита снял рекламу для ФИАТ под названием «Автостоп» и вот теперь Алла занесла его в степи Маньчжурии снимать пастухов. Моё появление было вызвано ссорой Михалкова с его редактором и вторым режиссёром Толей Ермиловым, которому ветром перестройки надуло в уши мысль о своей большей значимости. Мой приезд вывел Толю за скобки и мгновенно поставил на место. Толя вернулся к своим обязанностям.

Так бы я и вернулся в СССР на свою проректорскую должность, наглядевшись китайских чудес, если бы не привезённая мною «Столичная» водка. Продюсер Мишель Сейду был слабоват на передок и подсел на стаканчик. Приехав полюбоваться Китаем и посмотреть как проходят финансируемые им съёмки пастухов-монголов, он имел встречу с русским режиссёром. Режиссёр наш был не промах и напоил француза на встрече так, что на другой день они обнимались и целовались, как родные братья. Зачем нужна была Михалкову эта дружба, знал только он сам. Разузнав, что Сейду представитель богатейшего французского клана, Никита начал уговаривать его дать ещё пару миллионов долларов, чтобы он снял для Франции не документальное кино, а настоящее художественное. Сейду это и на фиг не было нужно, но чего муки не сделают по пьяне? Ни сценария, ни замысла ещё не было в помине. Но процесс пошёл.

Срочно был вызван Рустам Ибрагимбегов и начались творческие поиски «синей птицы». Российская нищета и бардак подгоняли творцов железной метёлкой. А точнее — ургой. Это такая длинная дубина с петлёй на конце, которой монгольские пастухи ловят лошадей и других животных, бегающих от них по монгольской степи.

Французская киногруппа во главе с режиссёром Патриком не на шутку занервничала. График съёмок документального фильма встал, время уходило. Михалков поднял бучу и показал, кто в Китае главный. Патрика отозвали во Францию, а с ним Мишеля Кротто и ещё несколько важных членов киногруппы, которые плохо восприняли михалковский экспромт.

Пока творцы судорожно творили, а члены советской киногруппы сходили с ума от обилия товаров в китайских магазинах и забивали ими свои гостиничные номера, я ездил в степь и давал задания китайским рабочим, демонстрируя кипучую деятельность.

Придумав очередную херню, Никита начал портить дорогостоящую киноплёнку и отсылать её на проявку в Париж, требуя при этом срочных сведений о качестве материала. Главный оператор Вилен Калюта, призванный из Украины по причине своей баснословной дешевизны, снимал пейзажи и животных, от чего был в неописуемом восторге. Дела в то время в Украине были ещё хуже, чем в остальном СССР.

Отсняв и отослав около трёх тысяч метров высококачественного Кодака, Михалков объявил забастовку. Материал обратно из Парижа не присылали. Объясняли это профессиональной технологией кинопроцесса, которая требует монтажных листов и склейки по ним материала до понятных эпизодов. Ни монтажных листов, ни вразумительных кинокадров Михалков в Париж не присылал.

Вторую версию абсурда про презервативы Михалков снимал ещё месяц и угробил очередную порцию плёнки. Французы бежали в Париж, как крысы с тонущего корабля. Такое понятное и близкое счастье с их этнографическим фильмом разрушилось на глазах русским режиссёром по кличке Вихрь /он же Никита Михалков/.

Отсутствие образного мышления заменяется поиском подвернувшихся картинок, а чёткое планирование — хаосом трат капризного барчука в посудной лавке. Китайские рабочие перекопали Манчжурскую степь, Вилен Калюта отснял десять тысяч метров киноплёнки, на которой запечатлел пейзажи, скот, юрту, монгольских пастухов и Володю Гостюхина, изблевавшегося от монгольской водки за ужином в юрте. Лара Удовиченко, так и не нашедшая своей роли в этом фильме скрасила своё трёхмесячное присутствие в степях вкуснейшими блюдами собственного приготовления. Зато подвезло сыграть ролишку мне, когда денег на вызов актёра из России не хватало. По прихоти мастера я ещё успел подготовить из пастухов пару каскадёров и украсить фильм незатейливыми трюками, иллюстрирующими сны Гомбо. Правда езда на горящем грузовике по высохшей степи могла закончится для меня китайской тюрьмой, если бы искра упала на сухую траву и их реликтовая степь была бы охвачена пожаром. Я постарался сделать на машине дым без огня, хотя слышал от взрослых, что такого не бывает.

Проведя в степи три месяца, отсняв вслепую десять тысяч метров киноплёнки, чего могло бы хватить на три фильма, мы приехали в Пекин на торжественный ужин. Китайские братья наградили меня почётным титулом «самого кровожадного тирана», который заставлял их переделывать работу по пять раз. Китайской кухней я был сыт по горло и до сих пор китайские рестораны по всему миру обхожу стороной. В отличие от моих соотечественников, тащивших домой огромные китайские вазы я набил свой ридикюль тонким шёлком и одарил им всех друзей.

Михалков улетел в Париж и там за два месяца из всего калейдоскопа отснятых кадров сложил фильм про демографический кризис и загрязнение окружающей среды в Китае. Вилен Калюта за алкогольный срыв, приведший его к опорожнению всех шкаликов мини-бара пятизвёздочного отеля, что в итоге превысило в два раза его гонорар за снятый фильм, был возвращён Михалковым в его родную Украину. Стараниями семейства Сейду фильм получил на кинофестивале в Венеции «Золотого льва Святого Марка», а Мишель Сейду увлёкся кинематографом и давал деньги Михалкову на его последующие кинокартины «Утомлённые солнцем» и «Сибирский цирюльник», которые с большой выгодой прокатывал по всему миру, кроме России. Так после пятилетнего простоя, на материале географического документального телефильма Михалков с «Ургой» в 1991 году покорил весь мир.

 

Биг Бэн

В 1991 году, ещё при Горбачёве в СССР пришла свобода. Можно было выезжать за границу СССР в другие страны по приглашению и принимать у себя в гостях иностранных туристов. Мне повезло. Мой приятель Андрей Кончаловский попросил принять учительницу своего сына Егора из Оксфорда. Звали её Сильвия. Она соглашалась в ответ принять в Лондоне меня. Когда я принимал Сильвию в Питере, старался изо всех сил. Сильвия была так благодарна, что в ответ приняла меня с женой и тринадцатилетней дочерью. Для них я больше всего и старался. У Сильвии в Оксфорде был не большой, но очень уютный двухэтажный домик с английским полисадником. Её дочь уже жила отдельно и нам хватило места. Приём она устроила нам радушный. На своей машине Сильвия отвезла нас на родину Уильяма Шекспира в Стадфорд. Это довольно далеко от Оксфорда и мы увидели много уютных английских городов. Незабываемое впечатление на нас произвёл сказочный городок на берегу реки с водяной мельницей — Баттон на воде. Дети, резвясь в воде играли с огромными рыбами, которые хватали из за пальцы и брызгались водой. В мельнице хозяин держал кафе, в котором мы выпили кофе с душистыми булочками. В Статфорде мы зашли в театр Глобус и в дом Уильяма Шекспира. На стекле кабинета был оставлен его автограф алмазной гранью. По узенькой речке прокатились на пароходике.

По Оксфорду мы часто гуляли сами, но Сильвия отвела нас в свой колледж и показала нам все потаённые уголки. В воскресение мы взяли на прокат лодку и плавали по каналам, пикитируясь со студентами.

В Лондон и Виндзор мы ездили несколько раз на автобусе. Мызе и магазины Лондона выматывали нас до полусмерти, но в Сохо и Гайдпарке можно было быстро восстановить силы. Однажды мы заблудились и чуть не опоздали на последний автобус. Сильвия устроила нам прощальный ужин на ферме у своих друзей с крокетом и бассейном. В день садов мы с ней бродили по Оксфорду и посещали сады всех известных жителей, которые в этот день гостеприимно открывали ворота и двери своих домов. Она терпеливо переносила все наши выверты. Я обещал ей встретить в Питере ещё раз и показать ей Русский север с потрясающими фресками в Ферапонтовом монастыре. Но, к сожалению, наша семья вскоре распалась и у меня даже не осталось фотографий об этой поездке. Так. Жалкие огрызки.

 

Флорентийская мозаика

Вообще то я не собирался путешествовать. Мне нужно было добраться до Берлина и выкупить подержанную машину. Приятель мой расхваливал её состояние и цену. Но билетов на самолёт до Берлина не оказалось. Рванули туда сограждане. Кто за пенсией от еврейского Фонда, кто за дешёвыми машинами. Девушка предложила мне лететь через Вену. Такие простые вдруг стали у нас граждане. Ещё пять лет назад давились в очередь за пепифаксом и вдруг нате вам - в Берлин через Вену. И стыковку со скидкой нашла. Я даже ничего не терял, а может мог бы и заработать. Если бы кому нибудь помог поднести чемоданы на пересадке. На подъём я человек лёгкий. И слегка авантюрный. Это не трудно, когда в кармане есть деньжата.

Прилетев в Вену я решил проехать в город на такси и выпить чашечку кофе по венски. Люблю я взбитые желтки со вкусом кофе, слегка приправленные коньяком. Очень всё было вкусно и красиво, но на самолёт я опоздал. Начал смотреть карту Европы, чтобы найти какой нибудь выход из этого положения. От названий немецких городов меня замутило — Гренау, Ахен, Вернау, Донсдорф, Марбах, Лёвенштайн, Вайнсберг…… Ужас. ужас, ужас. Я перевёл взгляд южнее и душа запела от сладкозвучия Верона, Кремона, Венеция, Падуя, Флоренция…. А не заглянуть ли мне во Флоренцию? Я вспомнил, как лет десять тому назад я вышел из поезда по пути в Рим и пройдя по привокзальным новостройкам Флоренции двадцать минут по изнуряющей жаре решил, что вот такая она и есть, жемчужина средневековья. Мне опять стало за себя стыдно. Стыдно, что я пялился в Эрмитаже на изумительные мозаичные столешницы из разных полудрагоценных камней и не знал кто и где это сделал. Среди обрывков немецкой речи я услышал сладкозвучное слово Милано и бросился к кассам. Это судьба. Через считанные минуты я летел в Милан.

Милан горд большой и шумный. Там много всяких прелестей, но я жаждал средневековой тишины. Запуганные советские люди даже теоретически не могут себе представить, что взять машину напрокат и оставить её через несколько дней в Берлине — самое обычное дело. Можно, конечно, пройти это расстояние пешком, но получится немного дольше. И потом человек — существо сидячее. Я взял Пассат, за которым и направлялся в Берлин. Решил, что это будет похоже на тест-драйв. В те времена мир ещё не опутал себя сетями спутниковых сигналов и пробирался я по Италии вслепую.

Ровное шоссе повышало оценку ходовых качеств машины, а её акустика с итальянским воркованием сближала наши души. Названия итальянских городов на табличках по прежнему не разочаровывали сладкозвучием. Во Флоренцию я въехал затемно и быстро нашёл маленький, но приличный отель на берегу Арно.

Прозрачное солнце итальянской осени /а на дворе стоял октябрь/ высвечивало шедевры архитектуры. В тот злопамятный приезд я двух кварталов не дошёл до площади Санта Кроче. Теперь сделав несколько глотков из фонтана и осмотрев полупустынную площадь я присел в уличном баре, чтобы выпить чашечку кофе. Конечно со свежими коноле.

Кивнув мрачноватому Данте я побрёл по узеньким улочкам Флоренции, Повернув на звук аккордеона я быстро вышел к великолепному зданию галереи Уфиццы и задрал голову, заглядывая в глаза Давиду. Справа от меня стояла мраморная статуя старца, которая неожиданно наклонилась ко мне и протянула костлявую руку. Я решился дара речи. Потом придя в себя, чуть не побил этого студента в образе мраморного изваяния. Могут ведь гады, если захотят.

Я вспомнил Москву и представил себе выходящего из мавзолея Ленина. Заполняющие площадь туристы никак не могли понять моего гомерического хохота. Где им? Поживите в России. В двух шагах открылся во всём своём великолепии Собор Мадонны с цветком. Я где то вычитал, что он построен на деньги заводчика Демидова и расбухал от гордости за своего соотечественника. Как же мы любим примазываться к героям.

С первого раза мне не удалось попасть в галерею Уфицци. Народу во Флоренции собирается много. И все культурные. Я потолкался по лавкам, поднялся на террасу и долго не мог оторвать глаз от вида на Арно, на купола и крыши Флренции на фоне синеющих гор.

Галерея Уфицци поразит своим великолепием даже малообразованного человека. А если этот человек уже полистал альбом с репродукциями Сандро Ботичелли, то с ним может произойти лёгкий приступ зависти и злобы. Ну, конечно, и гордости за итальянцев, которые сохранили у себя и не распродали в голодные годы такие сокровища.

Немножко запутавшись на дороге я лихо проехал нужный поворот и понёсся в Венецию. Но доехав до Падуи задержался там на два дня. Падуя тихий городок с великолепной площадью с круглым каналом, уставленным беломраморными статуями. Тихая улочка привела нас на площадь перед собором Святого Антония. Монашеский дворик с ухоженным газоном, звуки органа, фрески на стенах погружали в думы о вечном. В маленькой незаметной капелле за поворотом, мимо которой мы два раза проходили разинув рты оказалась фреска Леонардо да Винчи к которой стекаются ценители искусства со всего мира.

Кто бы мог, находясь в полусотни километров, поехать мимо Венеции? Я смог. Зато я попал в Верону. В дом Монтекки и Капулетти. Мама мия. Это сказочный город с черепичными крышами и островерхими башнями. Стены, копии кремлёвских, заставили вспомнить учебники истории и кто кого чему учил в жизни. Огромный Колизей по вечерам превращался в театральный зал, а вокруг фонтана на главной площади собирался рынок.

Смелости не хватило кружить по тихим городкам Италии и я повернул на Инсбрук. Да! Если поедете по моему маршруту, возьмите с собой попутчицу. Возможно она скрасит ваше одиночество в этом раю высокого возрождения.

 

Чрево Парижа

Не помню точно, когда появилась в моём мозгу эта навязчивая страсть. В детстве я не знал ничего про Париж. И уж тем более туда не хотел. Мороженое можно было купить и в гастрономе на Васильевском острове. Кино тоже показывали в «Балтике», на седьмой линии. Женская баня была в проходном на Съездовской. А чего было ещё хотеть в Париже?! Вспомнил! Ну, конечно же, это Жан Габен. В "Балтике" шёл фильм "Набережная туманов". Детям до 16 вход воспрещен! А это значит показывают такое, чего и в женской бане не увидишь. Нужно было прорваться. Техника прорыва было отработана до деталей. Когда с очередного сеанса народ выходил из зала плотной толпой, мы ухитрялись протискиваться между гражданами и прятались в туалет. Отсидевшись там до начала следующего сеанса, мы незаметно для контролёрш проникали в зал и устраивались на свободное местечко. Так вот Жана Габена я полюбил, как старшего брата. Он же беглый арестант побил бандитов и спас честь проститутки. То, что у проститутки нет чести, нам было непонятно. Парижа в фильме не было. Но был Гавр. Или Марсель. Тоже красиво.

Когда папа мой сидел в тюрьме за публичное оскорбление Никиты Хрущёва, осмелившегося унизить при живых солдатах их полководца в великой кровопролитной войне Георгия Константиновича Жукова, в Москву из Парижа приехал французский певец Ив Монтан. Его концерт показывали по телевидению. А телевизоров тогда почти ни у кого не было. Мама напросилась к какой-то знакомой на второй линии, потащила с собой и меня. Маленькая комната была набита людьми так, что экран телевизора, величиной с чайное блюдце, еле виднелся между телами. Мужчина приятной наружности, очень похожий на нашего папу, словно потешаясь надо всем этим, приплясывал и пел французские песенки. Мне это быстро наскучило. Но песня про опавшие листья потом ещё много лет звучала в моих ушах.

Застряло в моём мозгу это слово в четырнадцать лет, когда в школьной библиотеке я, листая журнал «Физкультура и Спорт», прочитал статью о чемпионате мира по дзю-до, проходившем в Париже. На фотографии два борца в белых кимоно сплелись в летящий клубок. Победив всех хитроумных японцев, чемпионом мира стал гигант из Голландии по имени Антон Хеесинк. Поразило меня то, что на время чемпионата из Парижа исчезли все хулиганы. Мечта о спокойной жизни в бандитском послевоенном Ленинграде была доминирующей.

После пяти лет упорных тренировок в зале борьбы самбо я занял третье место на первенстве СССР среди юношей и был включён в сборную команду для подготовки к первенству Европы. Оно должно было проходить в Лионе 9 марта 1966 года. А это почти Париж. Сердце от радости выпрыгивало из груди. Чем ближе был день отлёта, тем больше мне хотелось в Париж. Выдержав трудные и жестокие схватки во время подготовки к этим соревнованиям, я, засыпая после изнурительных тренировок в спортзале ЦСКА на Песочной, дом 3, бродил в своих снах по Парижу. К этому времени я уже начитался Хемингуэя и Париж стал для меня более осязаемым, чем раньше. Хотя, что именно я должен был ощутить, приехав в Париж, объяснить я себе не мог. Но я и не приехал туда. За три дня до отлёта я заболел ангиной и меня вместо Парижа увезли на операцию тонзиллэктомии в больницу уха, горла и носа. Отчаяние было настолько сильным, что я хотел покончить жизнь самоубийством. И это в девятнадцать лет. В расцвете сил и таланта.

На экраны СССР в 1967 году вышел фильм Клода Лелуша "Мужчина и женщина". С этого момента все советские люди точно знали, что счастье есть. Его не может не быть. И живёт оно в Париже. И самый романтичный мужчина на свете это каскадёр и гонщик. С этого момента путь в Париж был выстлан светом солнечного восхода. Только в Париж. А каскадёром я стал здесь, в родной и замкнутой России. До поры до времени.

Уже обучаясь в институте авиационного приборостроения, мне удалось приоткрыть железный занавес, опущенный над нашей страной, и побывать за её границами в других странах. Я ощутил величие Вавеля в Кракове, я восторгался живописью Леонардо да Винчи в его художественной галерее, я гулял по Варшаве, наслаждался запахом кофе в Познани, стриптизом в ночных клубах Гданьска, удивлялся многообразию зверей в зоопарке Берлина, утопал в уютных креслах баров Ляйпцига, изумлялся картинами дрезденской галереи, нежился в турецких банях Будапешта, молился в кафедральном соборе Софии, тащился по золотым пескам до сказочного острова Несебр но … Париж мерцал в ночных снах миражом своих мансард и башен Собора Божией матери.

Мечта перелететь океан и задрать голову на небоскрёбы Нью-Йорка к концу семидесятых стала превращаться в реальность. Мне удалось оформить стажировку в Америке в школе Ли Страсберга для завершения моей научной работы в Театральном институте. При оформлении необходимых документов грянула война в Афганистане и американцы прекратили с нами все научные и культурные связи. Вот тут-то из сиреневого импрессионистического тумана снова появился Париж. Куратор зарубежных стажировок в Министерстве высшего и среднего специального образования предложила мне для удовлетворения моих научных запросов Францию. Правда я не знал французского языка, но до собеседования в посольстве оставалось ещё три месяца.

Каким-то чудом удалось добыть персональное приглашение от Жана-Поля Бельмондо. Мой приятель Эрик Вайсберг работал тогда директором на кинокартине Сергея Юткевича «Ленин в Париже» и согласился по моей просьбе переговорить с ним. Жан-Поль очень удивился, поведал что в Национальной консерватории драматического искусства совершенно нечему учиться представителю страны системы Станиславского, но приглашение для меня подписал. Спустя три месяца, пройдя курс подготовки по французскому языку и другим полезным предметам, я прошёл собеседование с атташе по культуре посольства Франции, что в Москве на проспекте Мира, и получил въездную визу сроком на один год. Когда я собрал свой чемодан и собрался вылететь в Париж, меня вызвал ректор ЛГИТМиКа Николай Михайлович Волынкин и сказал, что поездка отменяется. На меня в Обком КПСС поступило анонимное письмо с клеветническими обвинениями в антисоветизме и связи с бандитами и предателями Родины. Сделали это друзья Володи Путина, которые конкурировали со мной в сфере кинематографа, мой бывший тренер и завистники из моего института. Чтобы проверить эту ложь требовалось время. Стажировка была сорвана. Такой точный временной расчёт мог сделать только большой специалист, работавший в этой пятой службе КГБ. Для подстраховки я написал письмо с протестом начальнику управления КГБ СССР по Ленинграду и Ленинградской области Д. П. Носыреву и самому Председателю КГБ СССР Ю. В. Андропову. Я был уверен в своей непогрешимости и мерзопакостных происках моих завистников. Через три месяца следствия меня оправдали, но стажировка была сорвана. Париж растаял в тумане.

То, что запретный плод сладок, известно давно. Любая поездка за границу в советском обществе воспринималась, как свершившийся подвиг. Любые пластмассовые безделушки из-за границы воспринимались соотечественниками, как «аленький цветочек». Странным было то, что ни один город мира, ни Лондон, ни Вена, ни Берлин, ни Мадрид, ни Токио не произносились мечтательными барышнями светских советских салонов с таким чарующим придыханием, как Париж. Тому виной была загадка. То ли приключения мушкетёров Людовика XIV, так сказочно описанные Александром Дюма, то ли выставки импрессионистов, вызвавшие на них шквал критики, то ли восторженные воспоминания Хемингуэя о проведённых в Париже годах, то ли любовь к Маленькому принцу Антуана де Сен-Экзюпери, то ли фильмы Лелуша — Бог его знает. Но только о Париже мечтали по ночам все советские люди. Мечтал и я. Мечтал до галлюцинаций, до такого накала страсти, которое похоже на всполох пламени при трении палочки нашими предками при разжигании огня. И мечта моя, наконец, сбылась.

Как ранняя весна, наступила горбачёвская перестройка, а с нею советским гражданам была разрешена свобода передвижений по миру. Правда двигаться-то разрешили, но с таким числом ограничений, что похоже это было на передвижение в кандалах. Денег выезжающим меняли мало. Триста советских рублей на человека во Внешэкономбанке обменивали на 210 долларов США по курсу за один рубль давали 66 центов. Ну такие доллары паршивые, а рубли такие крепкие на международном рынке были в то время по мнению нашего правительства.

Андрей Кончаловский проживал тогда в Америке и снял два прекрасных фильма "Возлюбленные Марии" и "Поезд-беглец". Как раз в этот момент он снимал в Америке "Танго и Кэш" с Сильвестром Сталлоне. Получив солидный, измеряемый сотнями тысяч долларов, гонорар, он купил квартиру в центре Парижа. От своей природной доброты и щедрости он стал приглашать туда своих друзей. Мне неслыханно повезло оказаться в их числе. Андрей пригласил в Париж меня, а своего агента Николь Канн попросил пригласить мою жену. Гражданин Франции должен был гарантировать приглашаемому не только кров, но и определённые социальные гарантии и медицинскую страховку. Получив по почте два листочка бумаги с какими-то каракулями, я советский человек не мог поверить в их магическую силу. Но, простояв несколько часов в очереди во Французское консульство на набережной Мойки, мне ткнули печатью в международный паспорт и сказали, что я могу въехать во Францию на три месяца. Международный паспорт выдавал районный Отдел виз и регистрации. Это было похоже на преисподнюю. Десятки советских граждан с приглашениями от друзей и родственников толпились во всех коридорах и на улице и ждали момента, когда сотрудница ОВИР, просмотрев документы и фотокарточки, не пошлёт тебя на три буквы, а примет твои документы и попросит подождать официального приглашения на получение паспорта или отказа. Случилось чудо. После проработки моей личности в КГБ мне выдали международный паспорт со сроком действия один год.

Сомневаясь в том, что такая лафа продлится долго, я написал письмо в Рим супругам Гаррубо, которых принимал у себя в гостях в Ленинграде в 1984 году. Тогда Андрон попросил меня принять известного фоторепортёра Марио Гарруба и помочь ему снять репортаж о Петербурге. Я с удовольствием помог Марио и получил от него приглашение в гости, в Рим. Тогда это было нереально и я пропустил его слова мимо ушей. Теперь я послал Марио и Алле письмо с просьбой прислать приглашение. Через неделю приглашение валялось в моём раздолбанном почтовом ящике. В Итальянском консульстве мне поставили въездную визу и путь в Италию был открыт.

Добираться в Париж я решил поездом, чтобы проехать по земле Европы и посмотреть из окна вагона на её сёла и города. К тому же в Западном Берлине жил мой приятель с Невского, Валера «Манекен». Вещей у меня собралось немного. Джинсы и батановая сорочка. Ещё скрученные в рулон два холста Виктора Тихомирова, которые приглянулись моим итальянским друзьям, но вывезти тогда из СССР предметы искусства не представлялось возможным. Приехав на границу СССР со своим скарбом, меня потащили на досмотр. На вопрос таможенника по поводу холстов, я сказал ему, что везу в подарок собственные поделки, и развернул холсты.

— Ой, мамочки! — закрыл одной рукой глаза таможенник, а другой, махая мне в сторону выхода за границу.

Валера встретил меня в Западном Берлине на своём Мерседесе и повёз в Торговый центр. С детства знакомый российский тюремный окрик и скудная пайка исчезли за берлинской стеной. Показалось, что навсегда. Изголодавшихся по шмоткам и еде советских людей сбивали с ног показом изобилия. Шесть этажей одежды, обуви, колбас и пирожных привели нас в состояние переедания. Больше всего меня поразило громкое и повсеместное щебетание птиц. Казалось, что они поют за твёрдую валюту. Всё вокруг вселяло в душу такой восторг и беспечность, что хотелось петь. О соле мио! Сидя в кафе Кёльнского вокзала, я заметил мальчишек, которые швырялись конфетами, загребаемыми ими из вазонов, как снег, и решил, что сейчас их убьют у меня на глазах. Но никто не обратил на них ни малейшего внимания. Проехав Германию, мы пересели в Ахене на французский поезд и, проскользив глазами по просторам Нормандии, плавно подъехали к перрону Северного вокзала — Гар дю Нор. Когда я вышел из вагона под его стеклянную крышу, волосы на голове и на всём моём теле встали дыбом. Я в Париже! Это невероятно! Ощущение было такое, как будто я вышел из тюрьмы, где просидел сорок лет.

Кругом суетились и куда-то торопились красивые французские люди. Лица их отражали спешку, озабоченность, тревогу, радость, опасение, измену, любовь, достоинство…. Но не было видно и тени рабской покорности. Свобода, равенство, братство! Allons enfants de la Patrie,

Le jour de gloire est arrive! Да здравствует Париж! Да здравствует Франция! Да здравствует Свобода! Да здравствует Достоинство!

Николь встретила нас и отвезла на рю Вашингтон, на квартиру Андрона, прямо у Триумфальной арки. Наспех побросав вещички и проглотив стакан коньяку, недопитого в дороге, мы вышли на Елисейские поля. Кругом сновали люди, говорившие по-французски. Несмотря на мои уроки французского, я мог понять только то, что это не немецкий. Подойдя к полисмену, я чётко выговорил «пардон, мсье» и задал свой вопрос:

— У сё трув лё стасьён дю метро?

— Пардон?! — чётко ответил полицейский.

Я повторил свой вопрос. Потом третий раз. Полис смотрел на меня, вытаращив свои французские глаза, и как будто издевался надо мной.

— Ты что, глухой? — заорал я в негодовании.

— Он просто не понимает вашего акцента, мсьё. А метро в двух шагах отсюда — на чистом вологодском масле объяснила мне русская дамочка с французским гражданством. Слава Богу, у меня не хватило сил задать ей вопрос вежливости о том, как она здесь оказалась.

Добравшись до Собора Святого Благоверного князя Александра Невского на рю Дарю, я, наотвешав земных поклонов и приложившись к иконам, подошёл на благословение к батюшке.

— Откуда вы милейший? — спросил батюшка.

— Из Ленинграда — с гордостью произнёс я.

Это у вас так теперь Санкт-Петербург называют? Бог благословит!

От голода кружилась голова. Держа в мозгу цифры своих бухгалтерских подсчётов о том, что на четыреста долларов мне с женой нужно прожить в Париже целый месяц, да ещё купить два билета до Рима, я решил зверски экономить. Обойдя сторонкой все кафе и рестораны, я зашёл в пивной бар на Елисейских полях, чтобы купить какой-нибудь дешёвенький бутербродик. На витрине красовались куски багета с салатом и ветчиной по пятнадцать франков. Такой роскоши я себе позволить не мог.

— Пардон, мадемуазель! А нет ли у вас бутербродов с сыром? — вежливо спросил я, памятуя своим совковым мозгом, что дешевле бутерброда с сыром, высохшего как осенний лист, в станционном буфете любого советского вокзала ничего в мире нет.

— Для вас, мсьё! Конечно, мсьё! — убегая на кухню, щебетала французская девушка.

Через несколько минут мне принесли кусок багета с горой тонко нарезанных ломтиков сыра. И счёт. Пятьдесят франков. Я выпал в осадок. Сыр у французов оказался деликатесом. И так было всегда. Мы жили в разных мирах, в разных измерениях.

Целый месяц я стирал подошвы модных ботинок асфальтом Елисейских полей. С утра и до вечера я бродил пешком по Парижу. Забираясь на гору Монмартра, отдохнув на паперти Собора Сакрокёр, обозрев сверху милый, любимый и желанный Париж, я спускался к вечеру на Бульвары, пляс Пегаль, пересекал пляс дё Конкорд и брёл в Латинский квартал слушать уличных музыкантов. От августовской жары днём я прятался в прохладе парижских музеев. Иногда вырывался в предместья, чтобы вдохнуть аромат французских трав. Лё Бурже, верховья Сены с гребными клубами аристократов, а вечером беседы с клошарами на её набережных у Нотр Дам дё Пари, книжные развалы и… снова Латинский квартал. Поклон изгнанникам на Сан Женевьев дё Буа, прогулки в парке Версаля, ароматный кофе в Люксембургском саду и омовение натруженных, истоптанных ног в его фонтанах. Музей Родена, собрание импрессионистов, Бобур с его книжными кладовыми, библиотеки Сорбонны, разговоры со студентами, приёмы у французских друзей Андрона, поездка к Юрию Купер, спектакли и репетиции в Комеди Франсез у милой Анны Консини пролетели как один день. Я прощался с Парижем, купив билет в Милан, Венецию, Рим и, глядя как убегает перрон Лионского вокзала, думал, что когда-нибудь вернусь сюда. Не срослось. На восемнадцатилетие моей доченьки я подготовил ей сюрприз. Договорился с агентом Андрона об аренде квартиры, приглашениях для меня и дочери, два дня стоял в очереди в Посольство Франции за визами и… сообщил ей радостно, что дарю ей Париж. В ответ услышал ультиматум. Со мной она ехать наотрез отказалась. Но взяла деньги на два года стажировки в Сорбонне. Мама с бабулей научили её исправно и педантично получать долги по закону. Я остался сиротой на Родине.

Объехав полмира, блуждая в джунглях Нью-Йорка, пролетая на Хонде по эстакадам Токио, прогуливаясь вдоль Темзы, я мечтал вернуться в мой Париж. Но не было уже ни сил, ни денег. И когда в сладких старческих снах я гуляю по моим любимым улочкам Парижа, то вздрагиваю и просыпаюсь в холодном поту от страха увидеть выползающую из-за угла мерзопакостную тень, укравшую мой праздник. Праздник, который я берёг под подушкой на чёрный день. Не праздник, который всегда со мной.

 

Камбрилс

Настала осень. Зарядили дожди и северные ветры. Хотелось сбежать от от этой сырости в Сахару. Зайдя к своему приятелю в турагентство я увидел на стене глянцевый плакат с песчаным пляжем, синим морем и рыбацкой лачугой из тростника. От него веяло таким теплом, такой простотой и свободой. что я невольно потянулся к нему всем своим существом. Внимательный менеджер поспешил предложить мне тур для отдыха на Коста Доурадо под Барселоной. На мой вопрос об этой рекламе он начал красочно расписывать свой визит в этот ресторанчик с романтическим названием «Рыбацкая деревушка», который находился в двух шагах от предложенного мне отеля. Я вынул из своего кармана деньги отдал ему ни о чём больше не спрашивая.

Барселону я полюбил как Родину. Она появилась в моей жизни вместе с фильмом «Профессия репортёр» Микеланджело Антониони с Джеком Николсоном и Мари Шнайдер в главных ролях в далёкие 1980-е и тихо жила в моём сердце. После арии Мосерат Кабалье и Фредди Меркьюри на открытие Олимпиады её акции утроились в цене. После двух посещений мною Барселоны я был уверен, что будет и третий. И он настал.

Самолёт мягко оторвался от взлётной полосы и так же мягко приземлился в Барселоне после четырёх часового аттракциона по изучению контурной карты в облаках над Европой. Российские люди из тургруппы, не сбросившие с себя ярмо компанейщины и коммуналки, с лёгкостью массовиков затейников затащили меня с моей попутчицей на экскурсию в монастырь Монсерат, Тарагону, корриду и поющие фонтаны. Когда я осознал, что не замечаю пролетающего в бреду моего времени, я отполз в сторону. На пляж. Хотелось той дикости и урчания морского прибоя, который я увидел на рекламном плакате.

Искупавшись в игристых, как шампанское, волнах и слегка пообсохнув на испанском солнце я начал искать ресторанчик «Рыбацкая деревушка». Приближалось время сиесты. У проходящих мимо испанцев я спросил на чистом французском языке, где находится такой ресторан /у сё трув лё ресторан дю пешёр?/. Три раза разные люди не сговариваясь показывали рукой в одну и ту же сторону в конце пляжа на дешёвую декорацию в стиле индейских вигвамов. Подумав, что ресторанчик находится за этим хламом я потащил свою спутницу на пир живота и экзотики.

Вигвамы, напуганные разрухой, мы прошли быстро и ускорив шаг понеслись по широкому песчаному пляжу навстречу мечте. Редкие купальщики на пустынном октябрьском пляже на мой вопрос о рыбаке и рыбке во французской транскрипции смело и уверенно махали руками в сторону юга. На горизонте виднелись только синие волны. Мы шли час, другой, купались, обсыхали и снова купались, спасая себя этим от палящего солнца.

Наконец вдоль берега появились деревья и редкие домишки. Люди здесь, видимо, одичали и в разговоры с посторонними вступать не хотели. Моя спутница ныла и просилась назад к туристам, но я был твёрд в своих замыслах показать ей быт испанских рыбаков. Когда она упала в изнеможении на песок я добрался до ближайшей виллы и на чистом немецком спросил то, о чём помнил со времён окончания средней школы — "во бефиндет зих дер ресторант". Добрые испанские люди настойчиво махали руками на юг, словно я был перелётной птицей.

Пляж закончился и мы пробирались часа полтора по тростнику. Я просвящал мою спутницу о топях Камарга на юге Франции, напоминал ей о чудесных сценах из фильма Клода Лелуша «Мужчина и женщина», снятых в тех местах, проводил аналогии между ними и нами, но ничего не помогало. У попутчице помутнели глаза и повисли руки, как у давно пойманной рыбы. Я снова загнал её в бушующие волны для релаксации, но она едва не утонула.

Когда солнце клонилось к закату и мы, наконец, вышли из зарослей тростника перед нами открылся божественный вид лагуны с белыми домишками рыбаков. Ходу до этого городка оставалось часа на два. Это если трусцой. Шатким шагом можно было протелепаться все три часика и прийти туда ночью, распугав местных жителей. Но о возврате теперь не помышляла даже моя спутница. Она даже не смотрела в обратную сторону. Там всё равно ничего не было видно. Передохнув на скамеечке мы собрались с силами и совершили отчаянный марш бросок.

Как получали заслуженные награды марафонцы в Греции, после того как погиб их собрат принеся дурную весть, так и мы вдохнули вечерний бриз, вступив на набережную этого вожделенного городка с терпким названием Камбрилс. Вдоль набережной выстроился ряд белых двухэтажных домиков рыжими черепичными крышами. В порту ютились яхты и лодки. По широкому песчаному берегу носились радостные дети и собаки. Прямо перед нами на самом берегу расположился ресторанчик «Рыбацкая деревня» и звал нас своими деревянными столами и лавками, под тростниковыми, распущенными ветром, крышами. Приветливый повар забормотал что то на испанском, приглашая нас присесть и выпить белого вина. Так мы и сделали. Вино было искристым, лангусты нежными, фрукты сочными, а кофе ароматным. Мы пришли в себя и обнявшись, любовались бегающими по пляжу собаками до самой темноты. Хозяйка одной из них, коричневого спаниеля Роник, объяснила нам на пальцах с испанским акцентом, что домой в Салоу можно вернуться за полчаса на автобусе по шоссе, которое идёт вдоль берега моря. Остановка возле нашего отеля называется «Ресторанчик «Рыбацкая деревня».

 

Гибель минойской цивилизации

Сирень распускала свои почки и издавала нежный аромат. Наступали Первомайские каникулы, оставшиеся в подарок от родителей, от тех, кто штыками завоевал советскую власть, с "катюшами" испепелили фашистов и полегли с миром в землю своей многострадальной Родины, так и не дождавшись земного благоденствия. Теперь их дочки не знали куда себя подевать целых десять дней с 1-го по 9- ое мая и кому показать обновки с вещевых рынков. Приоткрывшиеся двери в безбрежный, полный приключений и наслаждений капиталистический мир, сильно расширяли праздничное меню пост-совковой интеллигенции. Салат «мимоза» под виски польского разлива, копание грядок на садовом участке и концерт в БКЗ «Октябрьский» теперь могли быть украшены путёвкой в многозвёздочный отель где-нибудь на морских побережьях Турции, Египта или Греции с опцией «всё включено».

Именно в тот момент, когда я мучительно искал достойного применения этим завоеваниям своих отца и матери, прямо на Невском проспекте меня обхватил за бока какой-то здоровенный плюшевый мишка и буквально затащил в туристическое агентство. Миловидная внучка в трикотажной красной шапочке по сходной цене предлагала горящие путёвки на остров Крит с посещением «вулкана любви» — Санторини. Я был настолько готов заглотить эту наживку, что уговаривать меня было не нужно.

Ещё в самолёте я приметил одну туристку, сильно побывавшую в употреблении, но ещё очень смазливенькую. Поэтому, когда на третий день греческого вояжа я спустился к бассейну в своём длинном халате и, окунувшись, сел за столик выпить утренний кофе, сразу заметил её в компании трёх соотечественниц. Они беззастенчиво обсуждали меня с видом присяжных заседателей. Сразу было видно, что это выращенные компартией активистки типа "неразлейвода". Они привыкли за годы советской власти жить и передвигаться втроём, особенно в местах скопления враждебных буржуазных элементов. Столики наши стояли в такой близости, что не было нужды подходить к ним, чтобы завязать разговор.

— Как вам греческое море, девушки — произнёс я заготовленный штамп.

Они защебетали все сразу, так что я ничего и не понял. Да мне это было и не нужно. Я знал прекрасно, что море отличное, пляж из мелкой гальки, катера, яхты, омары в ассортименте. Это был маленький курортный городок Геркуланос, каких много на Крите и которые своим уютом обволакивают, как домашние тапочки. Или халат.

— А что это вы в столовую спускаетесь в халате — съязвила мне та из подруг, которой лучше было бы самой утопиться в море. Она вела себя с той имперской наглостью, которую воспитали в совках уроки патриотизма. Она больше других ждала импортного курортного романа и искала его согласно своим представлениям о привлекательности и соблазне.

— А вам в шортах в столовку не стыдно ходить? — сказал я и подумал, что можно было бы ещё пройтись и по их расползшимся фигурам, но остановился. При этом я заговорчески подмигнул той, которая была симпатичнее остальных подружек и встретил одобрение в её взгляде. Ввязываться в совковую коммунальную распрю на греческом курорте не входило в мои планы и я поспешно покинул поле бойни. Тем более, что надо было собираться на экскурсию в Ираклион.

Насмотревшись взахлёб минойской архитектуры и мозаики, я присел перекусить и выпить вина в ресторанчике на берегу. Обсасывая хвосты креветкам, я любовался стенами старого порта с мачтами парусников. За портом возвышались громады современных теплоходов, так диссонирующими со старинной архитектурой. Официант объяснил мне, что эти паромы каждый вечер отплывают в Афины и возвращаются на следующий день. Мне не так хотелось посетить Афины, как испытать то чувство, которое, наверное, и есть свобода, когда ты делаешь то, чего пожелал в эту минуту и это в твоих силах. Я купил билет в спальную двухместную каюту и пошёл любоваться закатом с шестой палубы этого океанского монстра.

Рано утром в полной кромешной темноте мы причалили в порту Афин. Надежда увидеть Акрополь в лучах восходящего солнца с палубы подплывающего корабля растаяла в ночной предутренней мгле. Но уже через считанные минуты сахарнобелые с красной обливкой Афины лежали у моих ног. Подъехавший на пролётке кучер предложил мне за тридцать долларов утреннюю прогулку вокруг Акрополя и повёз меня по узким улочкам к олимпийскому стадиону.

Широкий проспект был забит машинами, но это ничуть его не смутило и он отчаянно погнал кнутом свою кобылку под колёса мерседесов. Я восседал на коляске, возвышаясь над стоящим потоком автомашин, как индийский раджа на слоне и мечтал только о том, чтобы с правительственным кортежем не появился друг моей юности Володя Путин в ранге бессменного президента России и я не помешал ему своей экскурсией вершить мировую политику. Он бы мне этого не простил. Впрочем, как и всего остального.

Вернувшись к Акрополю, я выпил чашечку чёрного кофе в знаменитом афинском кафе и окончательно отошёл от ночного кошмара. Не испытываю я покоя, путешествуя на летающих и плавающих саркофагах с небоскрёб величиной. И аппетит у меня возникает не тогда, как у многих, когда я поднимаюсь на их борт, а когда благополучно схожу.

Громада утёса, на котором возвышался Акрополь, белокаменный город на склоне холмов, синее море вдали и узкие, тенистые улочки, позволяющие хоть немного укрыться от палящего зноя, напомнили мне уроки географии и истории в средней школе. Я потоптал своими ступнями мифы древней Греции, посидел на скамьях античного театра, освежился в струях фонтана и спрятался от солнца в музеях Акрополя. К вечеру маленький быстрокрылый самолётик вознёс меня к небесам и переместил в Ираклион, ставший родным и знакомым. Стрёкот цикад быстро убаюкал меня и погрузил в безмятежный критский сон.

Окно моего номера выходило в оливковый сад. Вдали синело море. Белел одинокий парус. Утренний бриз звал к приключениям. Гостиница была маленькой и уютной и находилась довольно высоко в горах. Вечерами я чередовал прогулки вдоль моря, где от разодетой толпы туристов, снующих по променаду и перебегающих от одного кафе к другому, рябило в глазах, с прогулками в горные селения с их благостной тишиной, неспешной атмосферой ресторанчиков, ленивыми официантами и прекрасной панорамой на море и оливковые сады. Собеседницу в этих местах найти было не трудно, но меня больше прельщала та тишина, которую я обретал в одиночестве.

Появившись через несколько дней на берегу нашего гостиничного бассейна, я вызвал у окружающих бурю восторга и не здоровый интерес. Как рыбы по приманке, они по мне успели соскучиться, не успев распознать потаённые черты моего характера. Особенно радовалась та из тройки, которой не понравился мой любимый длинный льняной халат цвета индиго.

— Где вы пропадали? — заявила она тоном парторга. Мы записали вас в экскурсионную группу на Санторини и вы должны внести сто долларов.

— Ой! А я не просил. Я боюсь морских прогулок — пошутил я.

Парторг позеленела под свежим загаром и изменилась в лице.

— Нет, нет. Я пошутил. Сейчас принесу деньги.

Когда на горизонте появились острова, я сидел в баре в окружении трёх соотечественниц, совершенно свободных от оков социализма. Без оглядки на стукачей они выпили шампанского, квантро, текилы, французского красного вина из провинции Бордо, пива и кофе со сливками. Расплатившись, я вышел за «девушками» на палубу лайнера полюбоваться чудом света. На черных, пепельных осколках, торчащих из синевы моря, украшенных белыми пенистыми барашками домов и церквей, жили какие-то люди. Наверное изгнанники.

— Спасибо за угощение — радостно сказали девушки дуэтом.

— Мог бы и коньячком угостить — с укором посмотрев исподлобья, сухо бросила мне парторг.

— Мог бы, конечно. Но на островах проблема с клозетами.

— Фи! А ещё в шляпе!

Санторини был похож на ласточкины гнёзда на крутых окаянных обрывах. Ощущение отчаяния меня не оставляло даже в самых уютных кофейнях. Там, посреди океанской пучины, на обломках вулкана с отвесными стометровыми скалами живут и обнимаются люди. Как и те, которых унесла огнедышащая лава две с половиной тысячи лет назад, даже не думают о том, что обнимаются в последний раз. Экстремалы.

Когда очередным погожим утром я плыл перед завтраком в бассейне, пришёл менеджер автомобильного агентства и вручил мне ключи от машины.

— Ваша машина у входа, сэр! Приятного путешествия.

Мои соотечественницы подавились блинами и вытаращили глаза. Было видно, что они приняли происходящее за спектакль в Большом театре и ждали когда запоют тенора. Вместо этого я сообщил им, что еду на южную оконечность острова полюбоваться пальмовыми рощами и океаном.

— Хотите со мной, Аня — предложил я симпатяшке.

— А мы? Я хочу — возопила парторг.

— К счастью, в машине только два места — отрезал я.

— У вас родстер? — поинтересовалась парторг.

— Нет, тостер!

Машина стояла у входа и вызывающе сверкала красным лаком. Я выбрал лучшее, что было в агентстве и был это двухместный Хондай. Я поднялся в номер переодеться и, встретив в холле Аню, спросил поедет ли она со мной.

— Я очень хочу, но они меня съедят — залепетала Аня.

— Съедят-то они вас всё равно. Вот только до или после?

— Вы думаете?

— Я уверен.

— А что же мне делать?

— Получить удовольствие.

— Тогда поехали.

Хондай так резко рванул с места, что мы не успели заглянуть в глаза Аниным подругам и увидеть там искры восторга. Дорога была свободной и машина неслась стрелой. Потом дорога вильнула в горы, предлагая осмотреть ландшафт, и снова спустилась к морю. Через двадцать минут мы въехали в городок Агиос Николаос в живописной бухте с высокими скалистыми берегами. По берегам пристроилось множество ресторанчиков. Я предложил выпить кофе и полюбоваться пейзажем. Аня была веселой, доброжелательной женщиной лет сорока — сорока пяти. Выяснилось, что она замужем за военным, человеком честным, но скучным. Он помогает ей воспитывать своих двоих детей и беспокоится о её здоровье. С подругами по работе он даже отпустил её за границу. И теперь Аня была уверена, что подруги её заложат. Она была моложе и симпатичнее их. Но отказаться от соблазна не смогла. Однообразная жизнь её задушила. Аня ждала от жизни большего. Аня ждала праздника. И не знала в чём он. Как он выглядит.

Машина виляла по горному серпантину и замирала на перевалах, а потом устремлялась вниз, мягко сдерживаемая тормозами на поворотах. Голова одинаково кружилась от взгляда в пропасть и на широту морского горизонта. Мы разглядывали голые каменистые спины необитаемых островов и придумывали для них архитектуру своих замков. Мы останавливались в деревенских тавернах и наслаждались запахом свежего печёного хлеба. От Аниного звонкого смеха у меня закладывало уши.

Спустившись с гор, мы помчались по ленте дороги среди выжженных степных просторов и, наконец, ворвались в пальмовые рощи на белоснежном песке, омываемом изумрудным морем. Солнце подбиралось к горным вершинам, но было ещё жарким. Мы бросились в прохладное, прозрачное море и упивались его свежестью. Мы поднялись на вершину мыса и перед нами открылась безграничная ширь воды. Где-то там, вдали должна находиться Африка, но в дымке моря её не было видно. Возвращались мы в сумерках, на закате, в ночи. Но Аня ничего этого уже не видела. Она тихо спала.

Несколько дней мы не виделись. Я ездил в Ханию, бродил по горам, плавал на яхте. Однажды мы столкнулись на променаде, но я не стал заводить разговора с их партгруппой и отделался шутками. Кожа покрылась бронзовым загаром, мышцы обрели упругость. Пора было собираться домой, на петербургское болото. Пора было делать дела.

Я купил вина, сыру и фруктов, собираясь провести вечер на своей террасе. Наступило 17 мая и я хотел побыть один. В дверь тихо постучали. На пороге стояла Аня.

— Я хочу тебя — выпалила она и прижалась ко мне всем телом.

— Бери. Я твой. Ни в чём себе не отказывай.

Мы выпили вина и Аня сняла свой сарафан, открыв выставку коллекционного нижнего женского белья. Бельё было чёрным и хорошо гармонировало с её загорелым телом. Я напрямую спросил Аню про мужа.

— Я не изменяла ему все двадцать лет. Но я очень хочу узнать, как это бывает с другими.

И Аня, готовая к грехопадению, прилегла на диван, протянув ко мне руки и отвернувшись к стене. Новая поза, далёкая от той привычной при исполнении супружеских обязанностей, сковывала и пугала её. От страха Аня закрыла глаза и ждала от меня каких-то экзотических действий. Я обнял её, провел рукой по прованским кружевам, обтягивающим её бедра, и… страшный грохот раздался в коридоре. Казалось, что дубовую дверь вместе с петлями вырывает огромный одноглазый циклоп. Через несколько мгновений всё прекратилось и наступила зловещая тишина.

— Это мои подруги — дрожащим голосом произнесла Аня.

Я решительно открыл дверь и шагнул в коридор навстречу провокаторам. В коридоре никого не было.

Я вернулся и обнял Аню. Она была напугана, дрожала, но из последних сил тянулась к своей порочной цели. На улице послышались крики. Шум нарастал. Возгласы, плач, истошные крики. Я налил в бокал вина и вышел на террасу. Внизу, прямо передо мной стояла огромная толпа орущих и размахивающих руками людей. Кричали не понятное, на чужих языках. Видимо так и выглядело Вавилонское столпотворение. Я подумал, что празднуют критскую свадьбу и приветливо помахал народу рукой. Пригубив вина, я с наслаждением взглянул окрест. Все улицы были забиты кричащим народом. До чего же интересно познавать культуру разных народов планеты Земля.

Внизу в толпе я увидел возбуждённую «парторга», которая махала платком и неистово орала:

— Землетрясение, землетрясение! Выходите скорее на улицу! Все на улицу!

Комната была пуста. Аню как ветром сдуло. По стене шла трещина в палец толщиной. «Вот и сходили за хлебушком», вспомнил я цитату из старого чёрного анекдота и, наспех прихватив вещички, пошёл пробираться к выходу. Содом и Гоммора какие-то. Нужно бежать отсюда, не оглядываясь. Не оглядываясь! Нет, такой хоккей нам не нужен!

 

На Святой Земле

Вот уж куда я не надеялся никогда попасть, так это в Иерусалим. Даже словосочетание Нью-Йорк, Рио де Жанейро и Пальма де Майорка мне казались более доступнее, чем магическое слово Иерусалим. Вожди СССР евреев держали за злостных предателей. Они же, советские евреи, с 1971 года поехали тысячами в Землю обетованную и повезли туда, полученные у нас знания. А знание — сила! То есть они нашу силу увезли. И надеяться, что когда нибудь их простят и дадут нам посмотреть на стены, описанного в Библии, Иерусалима было бесполезно.

Но неисповедимы пути Господни. Первый раз я приехал в Иерусалим прямо с пляжа Пафоса, купив морскую экскурсию на корабле с Кипра в Израиль на один день. Это было в 1997 году, в год моего пятидесятилетия.

Экскурсия была короткой. Из порта Тель-Авива нас автобусом привезли в Иерусалим и провели по Крестному пути Христа до храма Гроба Господня. Ноги тряслись от восторга. Голгофа, кувуклия, камень помазания… Потом, объехав стены Иерусалима мы под пулями устремились в Вифлеем, к храму Рождества Господа нашего Исуса Христа. Отстояв очередь я спустился в углубление в земле, где Божия Матерь, гонимая и унижаемая всеми, родила среди ягнят и телят Спасителя мира.

Ощущение, что я видел короткий сон не оставляло меня три года. И вот свершилось ещё одно чудо. В канун моего дня рождения 7 апреля в 2000 году, в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы я был приглашён Константином Мирилашвили, спонсором баскетбольного клуба СПАРТАК, где я работал директором, на семейные торжества в Тель-Авив.

Торжества праздновались знатно. А в качестве подарка гостям была организована многодневная экскурсия по Святой Земле. Начали мы с Назарета. На том месте в Назарете на вершины горы, куда Мария ходила за водой и где услышала Благую весть от Архангела Гавриила по прежнему был колодец. Над ним возвели маленький и уютный храм в честь Благовещения. В день своего рождения я преклонил колени и в молитве благодарил Господа за это чудо.

Потом мы приехали в Каны Галилейские, где Христос на свадьбе совершил первое из чудес и превратил воду в сосудах в превосходное вино на свадьбе у бедного земляка. Там я узнал, что сосуды эти находятся в России, а одежды Божией Матери обманом вывезли итальянские паломники. Не поворачивался язык назвать ворами и купцов из Венеции, тайно вывезших из Александрии среди свиных окороков мощи евангелиста Марка. А между тем это примеры лжи во благо.

Вдали неземным светом сиял в лучах заката холм Фавор, где Господь Преобразился перед своими учениками Петром и Павлом. Проехав Капернаум, откуда родом была Мария Магдалина, из распутницы ставшей святой по вере своей, мы приехали на то место, где на берегу моря Христос повстречал ловцов рыб и призвал их стать ловцами человеков. За скромной трапезой нам подали жареную рыбу Петра, ту самую что водилась здесь и две тысячи лет тому назад. Это было непередаваемое ощущение. Мы вошли в воду моря Галилейского, в которую входил Христос.

Трудно было и мечтать о том, что в водах Иордана мы примем Таинство Крещения облачившись в белые одежды и трижды погрузившись с головой под слова молитвы. Иоардан оказался узенькой речушкой с мутновато-зеленоватой водой, заросшей по берегам кустарником. В районе Иерихона, в том месте где Иоан-Креститель Крестил Христа Иордан и вовсе пересох до маленького ручейка. Но вот что интересно. Иордан зарождается на Галанских высотах, не меняя свойств своей воды протекает потоком через Галилейское море, петляет по пустыне и впадает в Мёртвое море, которое никогда не переполняется и вода в нём такая солёная, что жить там никто не может.

Проезжая по Святой Земле я удивлялся тому, что Господь выбрал для своего Явления эти невзрачные пустынные места. На Земле так много прекрасных мест с высоченными горами, не в пример Фавору, с широченными реками, шире Иордана, а родила Мария Спасителя в убогом сарайчике, а не в шикарном Родильном доме. А между тем даже в Иерусалиме тогда уже было много замечательных дворцов, не говоря о Риме. И срываясь в пропасть со склонов Эльбруса, и захлёбываясь переплывая Енисей я воздавал молитвы Спасителю, который родился и воскрес на этой невзрачной, ничем не поразившей меня Земле.

До глубокой ночи я бродил по берегу Средиземного моря в Тель-Авиве не в силах погрузиться в сон и расстаться с этими чудесными видениями.

На другой день мы посетили Иерихон. Поднявшись на канатной дороге в горний монастырь мы помолились перед пещерами, в одной из которых Христос постился сорок дней и где к нему приступил Диавол, обещая власть над всем Миром за отречение от Отца.

Выжженная пустыня на берегу Мёртвого моря напоминает о грешниках Содома и Гомморы, провалившихся в Гиену огненную.

В Великую Субботу мы ждали с нетерпением схождения Благодатного Огня в Храме Гроба Господня. И он сошёл, этот чудодейственный яркий огонь, возвещающий нам Путь к Истине и в Жизнь Вечную. Аминь.

 

Камикадзе

Мечтать о Японии я начал в юности, с тех пор как увидел в журнале "Физкультура и спорт" репортаж с первого чемпионата мира по дзюдо в Париже. Пошл заниматься в секцию борьбой самбо в 1961 году. А в 1965 вошёл в сборную команду СССР по молодёжи, но первенство Европы состоялось в Лионе. Я туда не попал. За два дня до отъезда заболел ангиной. После первенства Европы моих товарищей Женю Солодухина и Толю Трофимова, ставших чемпионами Европы послали на стажировку в Японию, в институт дзюдо — Кодокан. Как же я и завидовал.

Занесла меня судьба в Японию лет через сорок, в 2002 году. Летел туда 13 часов и всё думал, что там очень мало земли, тесно. Удивился очень, что это огромная страна. С горами, полями и огромным океаном. Попросил меня товарищ посылочку передать в одном японском городе с трудно выговариваемым названием, а запасным назвал Киото, древнюю столицу Японии. Вспомнил я сразу своего друга Витю Руденко, который в Осаке на рикше прокатился и через это сломал свою карьеру директора Зимнего стадиона. Стукнул тогда на него один наш дзюдоист Вася Шетаков. Никогда я этим товарищам не отказывал. Не отказал и в этот раз. Когда освоился в Токио и проехал в ихнем метро до Гизы, да ещё прошёлся там до театра Кабуки, начал смотреть на ножки и попки японских женщин. Ну, думаю, пора и задание выполнять. Для пробы решил взять машину и прокатиться по Токио, город посмотреть. В Лондоне-то я правый руль освоил, а в Токио и подавно шикану. Зашёл в контору около отеля, взял Тойоту и вальяжно вывернул на улицу. Проехав квартал, выворачиваю на скоростную трассу, которая висит над городом, как мост и как нажал на гашетку, чтоб знали наших, только я Токио и видел. Переехав мост, решил свернуть обратно, а поворота нет и нет. Несусь, как торпеда, а свернуть некуда, за окном уже поля зелёные замелькали, Токио проехали значит. Километров через пятьдесят нашёл разворот и полетел в Токио. По щучьему велению, по моему хотению принесла меня нелёгкая прямо к той конторе, откуда я отчалил. Перекрестился я и пошёл спать. Наутро, обуреваемый этой безумной идеей доехать до города на море-океяне, подошёл в офис университета и спрашиваю нашего куратора из японской разведки документ на машину и проезд в этот город.

— А зачем тебе туда, спросил хитрый японец через переводчицу Эцке.

— Да океан хочу посмотреть, в волнах океанских искупаться.

— Вот домой полетишь, посмотришь океан с самолёта, даже виднее будет.

Не зря меня Витя предупреждал, что в этот город трудно будет прорваться. На другой день, не говоря никому ни слова, я спустился в метро и два часа ездил с попыткой выйти на вокзале. На японском-то я немного слов знаю — хаджиме, вазари, мате и аригато. В стотысячной толпе японских лилипутов нашёлся один, который помог мне купить билет на поезд до Киото. Поезд летел, как стрела и в окне мелькали поля, японские деревушки, океанские просторы и красавица Фудзияма. На вокзале в Киото граждане начали меня беззастенчиво фотографировать и угощать, как слона, жаренными каштанами. Доехать-то туда не проблема, а там ходить, храмы разглядывать одному в шестьдесят лет тоже не хило. На метро доехал до Императорского дворца и в пустынном дворе на назначенном месте вместо мальчика встретил японскую девочку. Она прикинулась дурой, но сфотографироваться со мной согласилась. От усталости я чуть не отдал ей посылку, чтобы она моему дяде передала. Спас меня мой бедный словарный запас. Пришлось тащиться на вторую явку в монастырь. Дал знак таксисту и, пересев и добравшись на автобусе до монастыря, смешался с толпой. К вечеру нашёл нужную лавочку. От нервного напряжения или от жары накатил приступ сердечный. Я в аптеку, а там все лекарства японские. Где вы, доктор Зорге? Сижу в гостинице, жду смерти. Позвонить некуда и некому. На бумажке написал записочку про себя, типа некролога на русском языке. Смех разбирает. Найдут япошки тело моё утром, удивятся. Как этот русский *****, здесь в Императорском дворце оказался? Ни на ниндзя, ни на камикадзе не похож. Вроде не маленький? Кило сто весит и рост два метра?

Долгое время я думал, что можно людям верить и надеяться на их честность. Когда в 1976 году к нашим врагам на сверхсекретном истребителе улетел лётчик ВВС Беленко я начал сомневаться в порядочности людей. Когда увели из-под носа мою Родину, поступок Беленко выглядит детской шуткой. На завершающей стадии одной долготрудной операции, по мольбам жены я послал в Париж «подсадной уткой» её брата с невестой. Он-то, завистливый сучёнок, и сдал меня с моими товарищами за понюшку табаку. Теперь я точно знаю, что верить нельзя никому. А тем более никому нельзя говорить правду. Только "дезу". И так работают чекисты. Они доверяют тем людям, которые могут предать Родину и сдать всю агентуру разведки, они могут получать информацию и сливать её вражеской стороне, они могут заглянуть в секретный ящик и всё рассказать врагу, а в награду оттянуться с проституткой, выпить коньяку и продать Родину. И с такими приходится работать. А что делать? Других-то нет. Есть другие! Я был другим.