От лёгкой мечтательной дрёмы я очнулся когда самолёт резко тряхнуло и подбросило ввёрх. Сон, как рукой сняло, а мечты о купании в тёплом Легурийском море и путешествии на белоснежном теплоходе к Гробу Господню моментально сменились судорожным опасением грохнуться о твёрдую землю или утонуть в манящем лазурном море. Самолёт заходил на второй круг, вписываясь в широкий вираж над аэродромом Пафоса. На подлёте к полосе самолёт снова пикирнул и резко взмыл вверх и, взревев двигателями, снова пошёл в поворот. Твою мать. Вот и сходили за хлебушком, сказал мужик, рассматривая в своих руках отрезанные трамваем ноги. Чёрный юмор лез в голову, не хотелось верить в то, что на этом закончится моя, богатая событиями, счастливая жизнь и я не отобью на курорте затраченные деньги. Я успокаивал себя мыслью о том, что на американском Боинге падать будет мягче.

На третьей попытке, после пике и скачка вверх шасси глухо выкатились и мы благополучно приземлились в парную турецкую баню греческого курорта. В холле отеля, напоминающем огромную каменную пещеру, было сказочно прохладно. Через огромные стеклянные витрины синело море и запах его вечернего бриза просачивался в холл. Микита с Рамзайцевым, усталые и потные, пришли с теннисных кортов и поселили меня в мой номер. По длинным коридорам я добрался до своего бунгало на первом этаже с отдельным выходом к морю, и не разбирая сумки побежал к мокрой морской прохладе. Приближалось время ужина и на пляже народу было мало. Я с наслаждением лёг на воду раскинув руки и ощущал покачивания своего тела на ленивых вечерних волнах. Потом перевернулся на спину и уставившись в небо возблагодарил Господа за оставленную возможность пребывать на этой земле. Как хорошо, что наш самолёт не разбился.

Укутавшись в мягкую махровую простынь я растянулся в гамаке и стал наслаждаться небом. Лёгкие перистые облака переливались серебристо — розовым цветом на синеющем вечернем небе. За барьером лоджии послышались лёгкие шаги. Я подумал, что это Микита.

— Как я люблю тебя, ты моя единственная отрада.

Я вздрогнул от русской речи. Никуда от них не деться. Я поднял голову и посмотрел во след этому Ромео. Депутат Семаго, обнимая за талию стройную блондинку удалялся от моих окон в сторону барбекю.

На поляне перед отелем официанты жарили цыплят, ягнят, телят и малоизвестных представителей животного мира. На барбекю за огромным столом собралась вся компания. Микита приехал по приглашению Рамзайцева и ещё одного нефтяного магната из бывшего совэкспортнефти и они расселись за столом с полными комплектами жён, детей и детей от первых жен, с тёщами и золовками. Меня почти не заметили и это мне очень понравилось. Жать руки и преданно смотреть в глаза я не любил с детства. Микита, воспользовавшись моментом, сказал, что проводит меня за соседний стол, и облегчённо вздохнув показал мне уютное местечко у прибрежного бара. Он зазвал меня в Пафос, обещая экскурсию на теплоходе в Израиль. После своих трагических расколов в семье я хотел совершить паломничество к Гробу Господня и, узнав об этом, Микита стал уговаривать поехать с ним в Пафос по приглашению новых русских. На мою попытку отговориться, прикрытую словом «мне неудобно» он привёл несколько убедительных примеров, что делать действительно неудобно, и взяв с меня косуху зелёных, сказал, что удобнее не бывает. В первую ночь я наслаждался огромной кроватью, морским бризом и стрёкотом цикад в своём пещерообразном бунгало. С восходом солнца я вышел по мокрой траве к морю и наслаждался в одиночеством и утренним прибоем. На террасе, которая тянулась вдоль моря по всему фасаду отеля, уже накрыли завтрак и гуськом потянулись изголодавшиеся туристы. Семаго тоже оказался со своим комплектом и придирчиво выбирал себе куски пожирнее. Я попросил кофе с молоком и горячий рогалик и уселся в кресло на краю террасы. Таня с Надей, Тёма и Аня, набрав еды, искали свободный стол, чтобы усесться дружной компанией с комплектом жён и детей нефтяников. Микита и Рамзайцев к завтраку не вышли. После бодуна аппетит появляется обычно к ужину. Но ужасно хочется пить. Ну, конечно, пива. Много пива. Много хорошего пива. При такой жёсткой диете, они умудрялись, как умалишённые, гонять в теннис по африканской жаре с влажностью, превышающей турецкую баню. Нормальные люди при таком режиме не выжили бы и двух дней. Но эти не были нормальными людьми.

Я уехал нырять на острова, а после обеда встретил в баре Микиту. Он бегло сообщил, что вечером поедем на ужин в горы, и что мой номер администрация отбирает для гостей хозяина отеля, а я могу разместиться на диванчике в номере Микиты с Тёмой. Эта новость приподняла мне настроение, но зато я узнал, чей номер в отеле лучший.

В горы долго ехали, в горах долго ждали, пока приготовят мясо и сосали местную кислятину с козьим сыром. Отсидев свой срок, пялясь на звёздное небо и слушая греческие напевы мы вернулись под утро. Спать на диване я не мог, взял плед и пошёл на пляж под пальму.

Днём Таня и нефтяницы с детьми уехали в Пафос на шопинг, а нефтяники пошли в запой. Они это любили. Никита висел на телефоне и в поисках счастья я опять нырнул в пучину. Душу грело паломничество в Иерусалим, которое планировалось на вечер следующего дня. Отель был набит российской знатью и я встретил Никаса, который позвал меня в горы, полюбоваться на закат. Мы помчались на Хонде, которую он взял на прокат и добрались до прелестной деревушки на вершине горы с потрясающей панорамой на море с другой стороны острова. Деревенский ужин из горячего хлеба с травами и сыром был украшен вполне приличным вином из подвала хозяина. Наши москвички, приглашённые Никосом, тарахтели не много и совсем не испортили вечер.

Ночевал я в номере Никоса и с утра чувствовал себя свеженьким и бодрым. Морские волны приподняли моё настроение до уровня телячьего восторга. К полудню появился Микита и с загадочным лицом позвал меня в бар. Просеянное через тростник солнце позволяло отдохнуть глазам, а веер от волн обдавал прохладой. Микита заказал Мартини со льдом, а я взял айриш-крем. Долго кружа словами вокруг да около, Микита сообщил, что мне не дали визу на въезд в Израиль, но он, как настоящий друг, остаётся со мной и мы вдвоём классно проведём время. Такая новость выбила меня из седла. Я совершенно спокойно мог бы ехать из Москвы в Тель — Авив и за четыреста баксов отдыхать там две недели. Мерзкое чувство какого — то подлого обмана усугубляла моё страдание. Я повторил айриш-крем и тупо следил за набегающими волнами. То ли от влажности, то ли от чего то ещё было душно. Очень душно. Спать за тысячу баксов на диване за стеной их спальни, строить при этом глазки пьяному нефтянику, в знак благодарности за угощение и пролететь фанерой над Иерусалимом было не лучшим пасьянсом в моём положении. Но больше всего настораживала искренность Микитки и крепость нашей дружбы.

Как только семейные комплекты отчалили на теплоход, Микитка опрометью бросился в номер и повис на телефоне. Мне надоело ждать и я с семьёй Семаго поехал в старый порт Пафоса на ужин. Настроение никак не поднималось. Сиртаки, возлюбленное мною со времён «Грека Зорба», становилось невыносимым. Когда я вернулся в номер, Микита висел на телефоне.

— С кем это ты трендишь целыми днями.

— Надо договариваться о прокате фильма, пока ты загораешь. Люди — то работают.

Это меня убедило. Возразить было нечем.

Утром я проснулся от воркования Микитки по телефону. На часах было восемь. В Москве десять.

— Любимая, не могу без тебя.

Я совсем проснулся и ушёл в ванную.

— Ты меня любишь. Я специально не поехал в Иерусалим, чтобы говорить с тобой весь день.

Я проглотил пол тюбика зубной пасты и начал блевать. Это он трендит с этой Алисой! Какая сука. А мне навешал лапши, что расстался с ней после Светлогорска навсегда. Какой же я мудак. Но зачем он меня — то затащил в эту парилку. Зачем разыграл эту комедию с Иерусалимом. Сорвать мне поездку в такой момент. А зачем я ему тут нужен. Ему что, скучно без меня?

Повесив трубку, Микита засуетился и предложил партию в теннис. Я отказался. На такой жаре играть я не люблю. А поедем на яхте. Рамзайцева подговорим. Да и сами можем поехать. Он мне разрешил. Бери, говорит, когда хочешь. Я согласился.

— А что у тебя с Алисой? Ты же сказал, что бросишь.

— Старик, не могу. Буксы горят. Страсть.

— И страсть Микитушку схватила своей мозолистой рукой.

— А зачем меня обманул, придумал фигню с этой визой.

— Старик. Если Танька просечёт, мне кранты.

— Тебе и так кранты. Это не рассасывается. А я тебе ещё на фестивале у Яковлевой говорил, что участвовать в этом не буду. Мы с тобой у одного батюшки окормляемся. Я с Богом не играю в прятки.

— Ну выручи, прикрой. Последний раз. Как друг.

Таня приехала в восторге. Тёма и Аня устали от автобуса, а Надю укачало на теплоходе. Дни потянулись однообразно. Проводив Таню с детьми на пляж, Микита запирался в номере, а меня высаживал на балкон на атас и ворковал часами с Алисой. Я вчитывался в «Солнечный удар», который лежал у него в изголовье и не мог понять, почему она сидит в Москве целыми днями. Ехала бы на дачу? Или сюда бы припёрлась? Нет, я всё — таки мудак. Чего то я не понимаю в этой жизни. Ну и он не лучше.

Надька мучилась от солнца и с утра до ночи щурила глаза и ныла. Когда это нытьё меня совсем достало, я пошёл с ней в бутик и выбрал ей очки. На следующий день в этих очках сидела Таня, а Надька опять щурилась и ныла. Вот устои. Тёма всё время донашивал папины ботинки, Аня — мамины платья, а палить деньги на баб не западло.

Наконец настал день отъезда. Рамзайцев просох и расплатился за отдых. Жена его Лена, обнимая за плечи свою дочь от первого брака, которая всем своим видом выражала недовольство и протест, внимательно отслеживала происходящее, чтобы в нужный момент выступить с заявлением. Мы расселись в холле и ждали такси в аэропорт. Портье посмотрел по сторонам кого — то выискивая, потом подошёл к Тане и передал ей счёт за телефонные переговоры, который превышал сумму отдыха всей компании. Увидев Микитку с Рамзайцевым, выходящих из бара, она, багровея направилась к нему. Он покрутил пальцем у виска и показал в мою сторону. Рамзайцев начал выхватывать счёт, чтобы оплатить его в кассе. Но Таня уже включила прямую передачу и неслась ко мне. Я разлёгся в кресле и посасывал кофе-гляссе, отгоняя от себя страшные мысли о перелёте.

— Это ты наговорил со своей проституткой на миллион. Мы тебя содержать не будем. Иди плати.

Я напряг кисть, чтобы плеснуть ей в морду холодным кофе, но Микита зажестикулировал так, будто пропускал колонну танков на Берлин.

Нехотя встав. я поставил бокал, извинился и, взяв из дрожащих Таниных рук квитанцию, медленно поплёлся к портье. Тот уже держал в руках деньги, сунутые ему нефтяником, и не обращал на меня ни малейшего внимания. Я постучал, дрожащим от гнева пальцем, по стойке. Портье нажал кнопку, оторвал чек, посмотрел мне в глаза и медленно, пафосно произнёс

— Ессс, сэр!