Кришнамурти пережил войну, находясь в Англии в полной безопасности. Будучи индийцем среди европейцев, темнокожим среди белых, теософом среди христиан, представителем колонии среди колониалистов, он неизбежно оказывался посторонним и, следовательно, одиноким. Люди, не получившие христианского воспитания и претендующие на ведущую роль в духовной жизни, в Англии, естественно, не приветствовались. И хотя находились англичане, готовые признать в нем махатму, большинство относилось к нему как к "темнокожему претенденту на роль Иисуса", частенько добавляя более грубые комментарии. Невозможно было изменить это отношение – многим Кришнамурти казался нелепым чудаком.

Внешнее давление сделало его эгоистичным, жалеющим себя и неспособным проявить чувство юмора. Даже в детстве он относился к навязанной ему роли серьезно и в окружении взрослых, постоянно твердивших ему о великом предназначении, оставался серьезным. Дочь леди Эмили, Элизабет, восставшая против поклонения мальчику-богу, не желала относиться к нему как к Учителю. В этой роли она предпочла бы видеть Нитью, находя его брата "надменным и высокомерным". Младшие дети Летьенсов относились к Кришнамурти иначе и разглядели в нем другие черты. Они считали, что он не потерял способности воспринимать шутки. Элизабет держалась в стороне, но Мэри искренне полюбила новых друзей. Приходя каждый вечер из школы, она надеялась найти на своем столе подарки – знак того, что они посетили дом. Позже она особенно полюбила Нитью, которого находила не таким красивым, как его брат, но более милым.

В экзотической гостиной леди Эмили с черными стенами и расписанным под руководством сэра Эдвина полом братья отдыхали. Эмили отдавала им всю теплоту, которую, как ей иногда казалось, она не смогла проявить к собственным детям. В присутствии сэра Эдвина атмосфера несколько оживлялась. Несмотря на уважение к идеям жены, он говорил, что у него нет времени на "воскресные чувства", которые она проповедует. Но при всем своем отвращении к теософии он хорошо относился к юным индийцам. Сэр Эдвин любил общество и при всяком удобном случае приглашал к себе друзей. Человек основательный и с чувством юмора, он недолюбливал бокалы на длинных ножках, ножи для рыбы, подстриженные кусты, шелковые абажуры, обилие ковров, морские побережья, статистику, крашеные ногти, мебель, расставленную в изысканном беспорядке – и конечно же религиозный энтузиазм.

Непочтительное отношение Эдвина к теософии сказывалось и в детской: шалуны нередко приветствовали Кришнамурти стишками вроде таких:

Кришнамурти не обижался. Летьенсы стали его приемной семьей, и в разные периоды он сближался то с Барбарой, то с Робертом и Мэри, хотя только со своим братом он чувствовал себя непринужденно. Нитья был единственным связующим звеном с прошлым, с покойной матерью, которую он звал во время болезни.

Семья Летьенсов оставалась его единственной опорой, поскольку Ледбитер был в Австралии, а Анни в Индии, и Кришнамурти больше не мог полагаться на их помощь. В каком-то смысле это было к лучшему. Вряд ли он когда-нибудь особенно любил старика, а обстоятельства все больше отдаляли их друг от друга. Хотя на людях он всегда признавал авторитет Ледбитера в вопросах теософии, его раздражало самовластное поведение Учителя. Анни также оказывала далеко не лучшее влияние, отчасти из-за того, что сама легко поддавалась чужим влияниям – особенно Ледбитера – и с готовностью принимала советы по воспитанию Кришнамурти; отчасти из-за того, что была занята собственными проблемами и не уделяла особого внимания конкретным людям. Б последние годы ее жизни Кришнамурти называл ее "амма" ("мать") и был лично предан ей, хотя у них существовали идейные разногласия.

Основная трудность для него состояла в общении с другими людьми, особенно с девушками его возраста. Несмотря на общепризнанный факт, что он должен соблюдать обет безбрачия, некоторые девицы стремились привлечь его внимание, и он, может быть, и хотел бы ответить им взаимностью. Теософы иронически называли этих девушек "гопи" – по названию пастушек, которые прислуживали богу Кришне в индуистской мифологии. Одна из них даже заявляла, что является реинкарнацией ЕПБ, очевидно желая придать своему увлечению законный характер.

Его разочарования, сомнения и огорчения усугублялись стремлением Ледбитера покровительствовать новым любимцам. Основным претендентом на его благосклонность был Десикачарья Раджагопалачарья. Раджа, как он предпочитал, чтобы его называли, был сыном индийского теософа, принадлежащего к высокой касте. Родившийся в 1990 г., умный и красивый мальчик принадлежал к элите Общества и посещал теософскую школу в Бенаресе вместе с Ягной Шастри, сестра которого впоследствии вышла замуж за Джорджа Арундейла. Хотя после знакомства с Раджей в 1913 г. Ледбитер уехал в Австралию, он продолжал интересоваться этим мальчиком, который казался ему более подходящим кандидатом на пост мессии, чем Кришнамурти. В 1920 г. Раджа переехал в Лондон, где поселился у мисс Додж, своей покровительницы. Она финансировала его обучение в Кембридже и позже передала ему часть своего состояния.

Хорошая академическая успеваемость Раджи особо подчеркивала неудачи Кришнамурти, которому теперь приходилось делить с соперником всеобщее внимание.

Наверное, он чувствовал себя как наследник, которому угрожают пересмотреть завещание в пользу другого. Перед лицом такой угрозы Кришнамурти и Нитье пришлось опуститься до уровня обыкновенных английских школьников и обзывать новичка всякими словами. Возможно, теперь они на собственном опыте поняли, что испытывал Хуберт ван Хук, когда Ледбитер запретил ему прикасаться к вещам Кришнамурти, чтобы не запятнать их своими дурными вибрациями.

Однако Раджа ущемил своим появлением не только братьев. Как только Ледбитер познакомился с ним, то тут же решил, что, побывав святым Бернардом Клервоским в предыдущем воплощении, в будущем существовании ему предстоит последовать за Кришной в качестве реинкарнации Будды на планету Меркурий – и это очень расстроило Джорджа Арундейла, которому ранее было обещано это воплощение. То, что подобная причина могла глубоко огорчить Джорджа Арундейла, крепкого, мужественного молодого человека, ставшего во время войны офицером, явственно показывает ту атмосферу, которую создал вокруг себя непредсказуемый Ледбитер, избирая то одного, то другого любимца, устраивая столкновения по ничтожнейшим поводам и используя целую систему поощрений путем назначения заинтересованных лиц на определенное место грандиозной иерархии управителей Космосом и миром.

Эти причудливые прихоти затрагивали и главных лиц Общества, причем ни Анни Безант, ни Кришнамурти не были исключением. Однажды в 1914 г. теософы переехали в Таормину на духовные праздники – некое более удобное и более изысканное подобие Ессентуков Гурджиева с игрой в теннис и шарадами вместо работы по дому и духовных упражнений; группа состояла из Кришнамурти, Нитьи, Джорджа Арундейла, его тетки Франчески, доктора Марии Роке и леди Эмили. Как это часто случалось, они находились в состоянии легкого истерического возбуждения, ожидая событий, которые должны были последовать 11 января – в годовщину инициации Кришнамурти.

Вечером 10-го Кришнамурти провозгласил, что он ожидает какого-то события предстоящей ночью. Все удалились спать в надежде повстречать Учителей и пройти несколько шагов по Пути, но утром никто ничего припомнить не мог, поэтому они послали телеграмму епископу Ледбитеру с просьбой прояснить обстановку. Однако Кришнамурти незадолго до этого написал епископу, что хотел бы иметь больше независимости, и Ледбитер сердился на него. Видимо, это и объясняет, почему Ледбитер ответил, что в Таормине той ночью ровным счетом ничего не произошло, хотя в ту же ночь различные индийские ученики Ледбитера получили соответствующее повышение. Английская группа перешла от эйфории к депрессии.

Подобная атмосфера сохранялась в большей или меньшей степени на протяжении всей войны, пока Кришнамурти разъезжал по Англии, окруженный каким-то подобием не то "царской" охраны, не то участников пикника, не то труппы странствующего цирка. Друзья, преподаватели, поклонники и просто прихлебатели окружали группу из Таормины плюс детей леди Эмили, Мьюриел Де Ла Барр, мисс Додж и случайных лиц. Мисс Додж обычно оставалась в Уимблдоне из-за своего артрита, и Кришнамурти с братом часто навещали ее там под неусыпным надзором леди Де Ла Барр. В конце войны основными руководителями этой группы стали Джордж Арундейл и Эмили Летьенс, причем между ними разгорелась борьба за первенство, осложняемая тем, что Арундейл безуспешно сватался к дочери леди Эмили Барбаре. Своего пика борьба достигла в 1915 г., когда Арундейл запретил Эмили посещать Кришнамурти, проживавшего в то время в Бьюде (Корнуолл), в очередной раз готовящегося к поступлению в высшее учебное заведение. Осуждая сентиментальность леди Эмили, Арундейл писал сопернице: "...вы использовали Кришну скорее для собственного удовольствия, чем ради какой-то другой цели... вы мешали работе Учителя, уделяя внимание более низменным частям натуры Кришны...", и он упрекал ее в эгоцентризме, породившем "водоворот" чувств, которые только мешали оккультному прогрессу мальчика.

Расстроенная подобными обвинениями, леди Эмили тем не менее признала их правоту, хотя и нашла несколько преувеличенными и на некоторое время оставила своего любимца. Но фактически борьбу с Арундейлом выиграла она; раздосадованный отказом Барбары и отстранением с должности Будды Меркурия, а также занятый своей новой работой в качестве генерального секретаря Британского филиала Общества, Арундейл начал постепенно терять интерес к Кришнамурти. Вскоре он начал сомневаться, действительно ли новый мессия привязан к своему предназначению. В конце концов и самому Арундейлу предстояло сыграть немаловажную роль в будущем Космоса – роль, которая не требовала присутствия повсюду сующих свой нос немолодых дам или наивных мессий. В какой-то момент леди Эмили поняла, что потеряла Кришнамурти; с течением времени становилось все яснее, что никто не может претендовать на особую руководящую роль в жизни этого отстраненного, загадочного человека. Многим казалось, что они являются его близкими друзьями, но всем приходилось вскоре признать, что это не совсем так.

К счастью, леди Эмили тогда интересовало учреждение самоуправления Индии – в этом она пошла по стопам своего кумира, Анни Безант. Присутствие Анни в Индии к началу войны оказалось как нельзя кстати; всегда неспособная сопротивляться соблазнам публичной деятельности, она активно включилась в индийскую национальную политику. Как обычно, свои действия она объясняла божественным руководством. В 1913 г., во время судебного разбирательства по иску Нарьяньяхи, Владыка Мира повелел ей способствовать самоуправлению Индии и она с готовностью согласилась. Она выиграла в конце концов процесс и теперь могла целиком посвятить себя политическим делам. Миссия ее была ясна и занимала большую часть ее времени все следующее десятилетие.

С энтузиазмом поддерживая свою руководительницу, леди Эмили довольно бестактно проводила в своем доме собрания в поддержку индийского самоуправления, пока сэр Эдвин находился в Дели и составлял план строительства новой имперской столицы. В очередной раз ей был дан отпор. Мало того что "Тайме" поносила ее собрания, она совсем пала духом, когда миссис Безант, раздосадованная нападками прессы и не желавшая соперничества, посоветовала ей держаться подальше от политики – не ради Анни, конечно, а чтобы не ставить в неловкое положение сэра Эдвина.

Кришнамурти также должен был прийти к какому-то соглашению с миссис Безант. Несмотря на всю любовь и чувство восхищения, которые она вызывала, даже близкие знакомые побаивались ее стремления действовать по-своему. Продолжая поклоняться Кришнамурти как Великому Духу и склоняясь перед его духовным авторитетом, на практике она продолжала относиться к нему покровительственно. Сочетание покровительства и преклонения всегда проявлялось в действиях его наставников – Ледбитера, Арундейла, леди Де Ла Барр – и многие из них к тому же испытывали инстинктивное чувство превосходства перед мальчиком, стоявшим ниже их по социальным критериям и расовой принадлежности. В результате Кришнамурти испытывал болезненное ощущение нереальности происходящего, что только способствовало его желанию освободиться.

После войны ситуация не улучшилась. Временами Анни относилась к уже взрослому Кришнамурти как к Богу, а временами как к личному помощнику. Подобное отношение началось с момента ее возвращения в Европу в июне 1919 г., когда она открыла серию многочисленных столь любимых ею собраний и встреч. Она повсюду таскала за собой Учителя Мира, уговаривая его принимать участие в публичных собраниях и учить французский язык, чтобы обращаться к толпам в Париже. Для застенчивого молодого человека все эти собрания были сущей пыткой, но они же задали образец всей его дальнейшей жизни, в которой было очень много поездок и встреч. Но были также и приятные моменты. В свободные дни они совершали поездки в Швейцарию и Италию, сопровождаемые Нитьей и другими теософами. Но даже эти дни были омрачены. Обычно они принимали форму чтений и медитаций, во время которых Кришнамурти должен был интенсивно общаться со всей компанией, что перемежалось теннисом и гольфом. Компаньоны беспрестанно надоедали ему просьбами о публичных разговорах и личных консультациях по поводу их духовных состояний; все, казалось, пребывали в состоянии лихорадочного возбуждения.

Это возбуждение поддерживалось близостью Кришнамурти и тем, что все, в том числе и он сам, считали, что очень быстро продвигаются по пути духовного усовершенствования. В ранние годы теософии ЕПБ особо подчеркивала, что путь ученичества долог и нелегок – хотя иногда и делала некоторые исключения для фаворитов. Она утверждала, что испытательный период – первая стадия инициации – занимал семь лет, а срок последующих стадий зависел от духовных усилий ищущего. Ледбитер заметно сократил эти сроки, особенно с момента появления Кришнамурти. В 1920-х годах теософское сообщество было охвачено милленаристскими настроениями, и его предводители постоянно искали возможности обрести духовные заслуги. Духовная жажда охватила и тех, кто горевал по погибшим сыновьям, мужьям и братьям, надеясь обрести доказательства продолжения их существования, пусть и в какой– либо иной форме. Спиритизм вновь стал популярен, что способствовало росту влияния Теософского Общества и увеличению числа его последователей. Казалось, великие планы ЕПБ скоро должны воплотиться в жизнь.

Теософия не была единственным в своем роде явлением. В период между двумя мировыми войнами особенно усилились массовые движения, и всяческие вожди от Гитлера и Муссолини до Франка Бухмана и Эми Семпла Макферсона убеждали всех идти за собой и тем самым обрести спасение. В это же десятилетие широко развернулись и молодежные движения – подобно тому, как девятнадцатый век открыл для себя понятие "ребенок", так и век двадцатый открыл понятие "молодежь". Религиозные и политические лидеры особое внимание начали уделять молодым; к тому же довольно большая часть предыдущего поколения была уничтожена в войне. Таким образом, молодежное движение отражало как символическое строительство нового мира, так и реальную действительность. Возникли многочисленные общества различных направлений. Такие организации, как "бойскауты", "гиды", "детские бригады", "Христианский союз молодых людей" и т.д., были призваны воспитывать характер и закалять физически. Особое внимание уделялось воспитанию силы духа, товарищества, нравственности, а также выработке некоторых практических навыков. А главное, они воспитывали подрастающее поколение в духе патриотизма и преданности социальным реформам. Хотя большинство детей, объединенных такими организациями, принадлежало к среднему классу, их членами могли стать и выходцы из более низких слоев общества. Лети и молодые люди посещали собрания, выезжали в летние лагеря, где многие городские дети впервые могли глотнуть свежего воздуха. Такие же организации, как "Гитлер Югенд", "Коммунистический союз молодежи" и всевозможные подобные им общества, аналогичными средствами осуществляли политическое воспитание. В течение очень недолгого времени казалось, что Теософское Общество даже лидирует среди подобных направлений, но вскоре оказалось, что это всего лишь иллюзия. Хотя в Теософское Общество и вступило большое число молодых членов, по большей части их привлекала непосредственно личность Кришнамурти или общегуманистические идеалы. Лидеры теософии все больше отдалялись от рядовых членов. Они старели. К концу войны Анни Безант было семьдесят два года, а Ледбитеру шестьдесят семь. Они руководили Обществом на протяжении почти двадцати лет.

Некоторые считали, что Анни ослабляет свою "хватку" по мере того, как усиливается ее давнее пристрастие к затейливым униформам и оккультным церемониям. Но несмотря ни на что, ей удавалось оставаться на гребне волны популярности, и она инстинктивно понимала, что Кришнамурти был ее наиболее ценным приобретением. Тогда он еще не был искусным оратором, но его застенчивость в сочетании с молодостью, вежливостью и приятной внешностью производили неплохой эффект. Он не был ни демагогом, ни высокопарным миссионером – скорее духовным наставником, говорящим слова внутренней истины. Вдобавок он походил на новое явление времени – на звезду кинематографа, не будучи при этом вульгарным.

В 1921 г. Кришнамурти представилась прекрасная возможность показать свои таланты перед всемирной аудиторией, когда барон Филипп ван Палландт, голландский аристократ, передал в дар Обществу свое поместье в Оммене. Нидерланды становились важным теософским центром, и замок Ээрде, изысканное поместье семнадцатого века, окруженное рвом и пятью тысячами акров земли, как нельзя больше подходил для штаб-квартиры теософской элиты; в его зале можно было проводить массовые собрания Ордена Звезды Востока. На протяжении десятилетия Общество устраивало международные собрания в Оммене – известном как центр Ордена. Часто здесь одновременно собирались тысячи людей, располагаясь на ночь в палатках, тогда как руководители могли пользоваться роскошными спальнями с гобеленами или особыми помещениями, расположенными на первом этаже и во дворе.

В лагере царила атмосфера религиозного возбуждения, политического идеализма и молодежных представлений о самоусовершенствовании и простом образе жизни, родившихся после войны. Тут проводились лекции, дискуссии и прочие виды теософской деятельности, но самым волнующим событием конечно же считались разговоры с самим Кришнамурти под звездным небом у пылавшего костра. Эти беседы положили начало его практике общественного наставника и научили его обращению с массами. Люди рассаживались вокруг него, он некоторое время ждал в тишине прихода вдохновения и готовности аудитории слушать, чтобы начать говорить. Его современник Гитлер использовал ту же технику, преследуя совершенно иные цели во время Нюрнбергского съезда, когда молча ожидал нарастания психологического напряжения толпы.

В отличие от Гитлера, Кришнамурти никогда не повышал голоса и не приводил толпу в яростное безумие, а, наоборот, давал каждому возможность испытать личный духовный подъем. В начале каждой речи он обычно запинался и лишь через некоторое время приходил к нужной теме и словам. Он не репетировал и не составлял план, хотя иногда и развивал тему, объявленную заранее, все время возвращаясь к одним и тем же проблемам: состраданию ко всему живому, искренности, честному самопознанию и необходимости каждому найти свой путь просвещения. Его речи действовали так убедительно еще и потому, что он сам казался воплощением своих идей. По контрасту с достаточно театральными Анни Безант и Ледбитером, хрупкий, непритязательный, скромно одетый молодой человек с тихим голосом не играл заученную роль, а искренне и свободно импровизировал.

У некоторых почтенных и авторитетных теософов, естественно, возникали возражения по поводу содержания речей, которые шли вразрез с представлениями о стадиях пути совершенствования, о периодах испытания, инициации и т. п.; но большинство слушателей внимали его словам всем сердцем. Любопытно, правда, что присутствовавшие впоследствии не могли прийти к общему мнению и вспомнить, о чем конкретно говорил Кришнамурти, а когда речи записывали, то ясные и вдохновляющие отрывки казались темными и банальными. Одни объясняли это конкретным моментом восприятия, другие самой личностью Кришнамурти; некоторые же верили в то, что на оратора нисходит божественный дух.

Каково бы ни было объяснение этого феномена, ясно одно – не обращаясь ни к кому в особенности, Кришнамурти мог убедить каждого слушающего в том, что тема важна именно для него лично. Наиболее вдохновленные последователи были даже убеждены, что слышали его слова, обращенные непосредственно к ним, даже если он говорил в действительности нечто противоположное. Возможно, все было в личном обаянии и в том, что каждый охотно находит подтверждение собственным мечтам и фантазиям. Странно, однако, что этот красивый молодой человек, настаивавший на необходимости искренности, ясности и честности, сам использовал те же театральные эффекты, что и Анни Безант. Однако его приемы казались естественными и спонтанными, тогда как ее – продуманными и рассчитанными, но тем большее впечатление они производили. Сдержанный и немногословный при всех других обстоятельствах, Кришнамурти вечерами у костра в Оммене совершенно преображался, и его вдохновенное красноречие подтверждало его особый духовный авторитет.

Как в случае со многими великими актерами, этот феномен проистекает из эмоциональной и психологической сторон характера Кришнамурти. Его призывы отказаться от предрассудков и иллюзий основаны отчасти на индуистских идеях, впитанных им в юности, но отчасти на анализе своих собственных недостатков – в детстве он часто бывал рассеянным. Годы спустя один из присутствовавших на встречах с Кришнамурти, давно расставшимся с теософией, тонко заметил, что при общении с людьми он ведет себя подобно зеркалу, отражая их душевные состояния. Так, одинокий человек, говоривший перед многочисленной аудиторией, постоянно обретал все новых последователей, как это случилось в 1909 г. в Адьяре, когда его впервые увидел Ледбитер.

Любовь аудитории, возможно, и приятна, но ее требовательность зачастую вызывает раздражение, что может подтвердить любой актер. Кришнамурти начал уставать. Вряд ли это покажется удивительным, если учитывать не только постоянные публичные выступления, но и два других тягостных обстоятельства. Во-первых, он находился вдали от дома и привычного окружения. В отличие от обладавшего сильным характером Гурджиева, который был в состоянии возить с собой свою семью, и Штейнера, который никогда надолго не покидал привычной ему обстановки и покровительствующих женщин, Кришнамурти был оторван от своих корней и из-за этого становился более замкнутым. С миром, в котором он вырос, его связывал фактически только брат.

К тому же в чужой стране он не мог создать собственную семью. Одно дело ухаживания, но о том, чтобы Учитель Мира женился или вступил с кем-то в любовную связь, не могло быть и речи. Руководители Общества в конце концов дали добро на союз Арундейла с индийской девушкой и согласились с тем, что Раджа ухаживает за американкой, но Кришнамурти должен был быть выше всего земного. Кришнамурти и сам в теории поддерживал такую идею, что не мешало ему влюбляться в своих ровесниц – дочерей членов Общества. Большинство из них довольствовалось простым флиртом.

Недовольство и разочарования тяжело сказывались на эмоциональном состоянии Кришнамурти, и в 1922 г. оно стало кризисным, когда они с Нитьей посетили Америку по пути из Австралии в Европу. Кришнамурти к тому же серьезно беспокоился по поводу здоровья своего брата; некогда живой и энергичный, Нитья страдал туберкулезом. Болезнь усиливалась, и ему рекомендовали поехать в Швейцарию на лечение. Врачи считали, что путешествие через Индию будет слишком утомительным для больного. Поэтому братья поплыли через Тихий океан и Австралию, сделав остановку на Западном побережье Америки, чтобы немного отдохнуть.

В Калифорнии находилось несколько "мятежных" ответвлений теософии, основанных после того, как Джадж порвал отношения с Адьяром. В Пойнт-Ломе Кэтрин Тингли до сих пор боролась с финансовым кризисом. Существовал также культурный и миссионерский центр, основанный адьярским обществом в Кротоне: Анни Безант он служил своеобразным оплотом на "вражеской территории". Но соперничество с Пойнт-Ломой и местными обществами было не единственной причиной его основания. Хотя Ледбитер предпочитал жить в Австралии, Калифорния в теософской мифологии оставалась важным регионом, где должна была предположительно возникнуть будущая раса. Секретарь местного Теософского Общества Джордж Уоррингтон предложил Кришнамурти с братом пожить некоторое время в имении вблизи Лос-Анджелеса, расположенном в долине Охай, которая славилась своим здоровым климатом.

После обычных мелких неприятностей на теплоходе, когда белые пассажиры не были настроены допускать в свое общество "цветных" и "ниггеров", которые теснились на нижней палубе и в кочегарке, широкие просторы Калифорнии произвели приятное впечатление на Кришнамурти. Лос-Анджелес вовсе не был лишен расовых предрассудков, но атмосфера в нем была более свободной и гостеприимной, чем в Европе или Австралии.

Долина Охай, тогда практически незаселенная, находится приблизительно в восьмидесяти милях от побережья и представляет собой живописное место с чудесными холмами, апельсиновыми рощами, свежим воздухом и теплым климатом. Братьев поселили в коттедже, принадлежавшем местной землевладелице Мэри Грей, под присмотром дочери мистера Уоррингтона.

Однако здоровье Нитьи продолжало ухудшаться, и скоро им потребовались дополнительное внимание и помощь. Семья Уильямсов проживала в другом коттедже миссис Грей в Монтесито, и одна из дочерей – Эрма – увлекалась теософией. Она даже утверждала, что их семейство имело давние связи с теософией, восходившие ко временам ее дедушки, Карла Вальдо. По ее словам, этот немецкий аристократ, оказавшийся на чужбине в Нью-Йорке и зарабатывавший на жизнь сдачей внаем кебов, присутствовал на похоронах, которые полковник Олькотт организовал для его соотечественника Барона де Пальма в 1876 г. Тогда Вальдо, правда, не стал теософом, но старинная связь с основателями Общества побуждала Эрму к особому отношению к теософии. Эрма познакомила Кришнамурти и Нитью со своей сестрой Розалиндой, которой недавно исполнилось девятнадцать лет.

Это была привлекательная девушка с голубыми глазами и стройной фигурой; она увлекалась спортом, любила животных и не особенно интересовалась духовными вопросами, что, очевидно, было только к лучшему. Обоим братьям нравилась ее жизнерадостность и естественность, и вскоре они даже стали оспаривать друг у друга право на ее внимание. Дни она проводила в коттедже, а ночевать уходила в расположенный поблизости дом миссис Грей. Пока Кришнамурти медитировал, а Нитья отдыхал, она прибиралась в доме и готовила еду. В свободное время все трое читали стихи и гуляли по долине.

Братья настолько привязались к Розалинде, что даже написали письмо к Ледбитеру, спрашивая, уж не была ли она их матерью в прошлом рождении. Епископ сомневался, потому что их мать умерла два года спустя после рождения Розалинды. Возможно, это к лучшему, потому что статус матери был бы слишком определенным и, вероятно, помешал бы непринужденности их отношений, тем более что Нитья, похоже, испытывал к ней особые чувства. Может быть, по этой причине (как считает дочь Розалинды), а может быть, вследствие сочетания всех факторов, усложнявших жизнь Кришнамурти, в том числе привязанность к Розалинде, а также страх потерять брата (из-за нее или из-за его болезни), Кришнамурти вскоре заболел и сам. Поэтому пребывание в Охайе продлилось почти на год.

Это недомогание носило, по всей видимости, психосоматический характер, но проявляющимся время от времени симптомам болезни, которые в теософских кругах известны под названием "процесс", предстояло играть важную роль в его жизни. Как явствует из писем к Анни Безант, Ледбитеру, мисс Лодж и леди Эмили, эти симптомы состояли в мучительных физических болях и мистических переживаниях. В первый раз это длилось несколько дней, потом с перерывами могло продолжаться несколько месяцев. В течение всей жизни Кришнамурти периодически испытывал эти мучительные состояния.

Обычно это начиналось с ощущения слабости и боли в шее, постепенно распространявшейся на всю спину. По мере усиления боли Кришнамурти мог терять сознание. Приходя в себя, он испытывал мистическое чувство выхода из тела и единения с высшими сферами, а также чувство мучительной брезгливости к физическому окружению. Он боялся солнца и жары, отказывался выходить из дома, искал тишины и покоя. Он успокаивался, положив голову на колени Розалинды, чье присутствие действовало на него умиротворяюще.

Через несколько дней, во время которых напряжение достигло невероятного уровня, наступила кульминация "процесса". Мистер Уоррингтон, Нитья и Розалинда сидели вечером на веранде. Кришнамурти, весь день жаловавшийся на грязь в коттедже, неожиданно присоединился к ним и сел в сторонке, напевая мантры. Пока он пел, Нитья, ощущавший некую растущую силу в доме, становился все более оживленным и говорил, что чувствует чье-то присутствие. Розалинда то и дело спрашивала его: "Ты видишь его?" Когда Кришнамурти встал и подошел к ним, она, по словам Нитьи, потеряла сознание, и Нитья понял, что ее поразило видение Божества – Кришнамурти, в чьем облике зримо проявилась Божественная Сущность.

Позднее Розалинда будет отрицать многое из того, что увидел и услышал Нитья. Не было никакого видения. Она не теряла сознания, а просто задремала и проснулась, когда ее разбудил Нитья и сказал про приближение Божества. Если она и говорила что-нибудь, то сквозь сон. Однако вначале она как будто согласилась с Нитьей, как и Кришнамурти. Когда она говорила правду и знала ли ее? Б любом случае кажется невероятным, чтобы кто-то из троих намеренно дурачил остальных, и, несмотря на некоторую атмосферу фарса, для каждого из них этот эпизод оказался весьма значимым. Нитью он лишний раз убедил в божественной силе Кришнамурти, а Розалинда еще сильнее привязалась к Нитье. Кришнамурти принял интерпретацию случившегося, предложенную братом, и утвердился в своей особой миссии – эту веру он пронес через всю жизнь. Хотя в последующие месяцы "процесс" происходил только на физическом плане и не сопровождался видениями, Кришнамурти, при поддержке Анни Безант, понимал его как проявление оккультного продвижения по Пути.

Подобной интерпретации вполне можно найти обоснование. Философия йоги помещает жизненную энергию – так называемую "кундалини" – в основание позвоночника. Персонифицируя ее в виде змеи, свернувшейся спиралью, йог старается пробудить эту энергию и с ее помощью достичь духовного просветления. "Процесс", таким образом, можно объяснить как пробуждение кундалини и начало истинного просветления. Однако Ледбитер сомневался. Он считал, что по Пути продвигаются медленно и постепенно, и продвижение необязательно должно сопровождаться физическими болями. Ни он, ни Анни Безант не испытывали ничего подобного, тогда почему же другие испытывают это? Соглашаясь с тем, что произошедшее с Кришнамурти является чем-то важным, он предупреждал против чрезмерного увлечения "процессом". Возможно, он думал, что это не столько продвижение по Пути, сколько удаление от него, поскольку уже появились признаки постепенного отхода Кришнамурти от теософии и его перехода к собственному мистическому опыту. Тогда боль может означать агонию отделения, а вовсе не роста. Ледбитер также должен был знать, что "кундалини" включает в себя и сексуальную энергию, хотя он и не мог предполагать, что симптомы "процесса" будут наступать у Кришнамурти только в обществе женщин.

Не осознавая всех этих подтекстов, Анни Безант сначала радовалась знакам роста и перехода на новый уровень ее питомца. Ей очень понравилась долина Охай, когда она приехала навестить Кришнамурти. Желая иметь такое отличное место, способствующее приобретению духовного опыта, она собрала деньги и купила несколько акров земли в долине. Возможно, она вспомнила о неприступных горных твердынях, где живут Учителя, основывая фонд под названием "Ассоциация Братьев" – подразумевая братство людей и богов. Коттедж, в котором начался "процесс", тоже вошел в эти владения; его перестроили и назвали "Арья Бихара", то есть "Лом ариев". Теософы никогда не останавливались на полпути, и вскоре в Охайе у них появилось целое поместье (не без помощи мисс Додж), которое впоследствии стало таким же, если не более важным духовным центром, как и Адьяр. И Анни Безант не виновата в том, что основной целью этого центра стала отнюдь не теософия.

По всей видимости, миссис Безант не меньше, чем Кришнамурти, нуждалась в отдыхе. Теософский конгресс 1922 г. оказался на редкость изматывающим; очередной конфликт с Ледбитером, набиравший силу почти пять лет, подходил к своей кульминации. К тому же Пойнт-Лома непрерывно атаковал адьярских теософов начиная с 1906 года. Кэтрин Тингли в 1913 и 1914 гг. побудила одного из своих помощников, Джозефа Фассела, написать два скандальных памфлета, в которых предъявлялось восемь серьезных обвинений против Ледбитера и Безант. Этот экзотический перечень включал самообожествление и приписывание себе невозможных оккультных способностей, отказ от "заповедей Моисея" в пользу буддизма, угрозу невинности молодых людей, поощрение такого нетеософского поведения, как содомия, и привлечение в ряды Общества извращенцев и ненормальных. Особенно же Тингли и Фассела шокировали "Жизни Альционы", персонажи которой свободно меняли свои личности, пол и родственные связи, что предполагало если не вольное поведение, то слишком вольный образ мысли автора.

В 1917 г. Фассел отослал свои памфлеты Генеральному прокурору Нового Южного Уэльса, и тот приказал провести расследование деятельности Ледбитера. Полиция не смогла поговорить с самим епископом Ледбитером, здоровье которого ухудшалось всякий раз, когда к нему обращались с каким-нибудь расследованием, но удалось опросить мистера и миссис Т. X. Мартин, состоятельных членов Общества из Сиднея, у которых Епископ находился в гостях, пока скарлатина не уложила его в постель. Миссис Мартин сказала, что Епископ ей не понравился с первой встречи, что неудивительно, принимая во внимание его требование, чтобы супруги спали в разных комнатах, пока он находится у них, чтобы не загрязнить его чистоту. Требование тем более неприятное и обидное, что она слышала о его репутации и могла бы поклясться, что видела, как он приводит мальчиков и укладывает их в свою постель в ее собственном доме.

Мистер Мартин, успешно управлявший Сиднейской ложей не так охотно, как его супруга, верил слухам, грозящим дискредитировать Австралийское Общество, хотя один из мальчиков и сообщил, что происходило между ним и Ледбитером. Но, приехав в Америку в 1919 г., даже Мартин был вынужден признать неприятную правду. Он повстречался с Губертом ван Хуком, ставшим к тому времени молодым человеком. Раздраженный пренебрежительным отношением к нему Ледбитера, Губерт откровенно обвинил Епископа в мошенничестве и педерастии. Той же осенью в Лондоне Мартин получил еще более ужасающие сведения о друге Ледбитера Уэджвуде – и Анни подтвердила эти слухи. После скандала с четырьмя священниками Либеральной Католической Церкви Уэджвуд поспешно переехал в Голландию, чтобы избежать ареста в Англии. Анни сказала, что Уэджвуд не является инициируемым и что его нужно изгнать из Общества. Она поручила Мартину сообщить Джинараджадасе, бывшему заместителем главы Эзотерической Секции Австралии, приказ об исключении Уэджвуда из Общества.

Однако Джинараджадаса обратился за советом к своему старому учителю, и Ледбитер поспешил Уэджвуду на помощь. В декабре 1919 г. смущенный Джинараджадаса телеграфировал Анни: "Мартин передал, что вы говорили будто У не инициирован. Ледбитер утверждает, что вы присутствовали при инициации". Как всегда, это происшествие обернулось старой уловкой: если Анни выступает против Уэджвуда, то тем самым она отрицает собственный оккультный опыт. Подтвердить этот опыт мог только Ледбитер, и поэтому оставался единственный выход из создавшегося положения. Через неделю она ответила Джинараджадасе: "Свидетельства Брдта достаточно. Отмените приказ".

Трудно оценить психологическое состояние Анни в то время. Несмотря на сохранившиеся силы и способности, она все-таки была уже пожилой женщиной семидесяти пяти лет, приближавшейся к последней стадии своей богатой событиями жизни. Наверняка ее раздражали все эти бесконечные скандалы и слухи о неприличном поведении друзей и знакомых, представлявшие разительный контраст требованиям целомудрия и чистоты при инициации. Лаже если она не верила слухам, то ее должна была удивлять хотя бы неосмотрительность Ледбитера. Он не только позволил широкой публике связывать себя с Уэджвудом, но до сих пор продолжал окружать себя мальчиками и привлекательными молодыми людьми, хотя, как иронически писал Нитья в письме к своему итальянскому другу Русполи, "он теперь изменил привычки и разговаривает со всеми некрасивыми и старыми женщинами". Это было все, что касалось изменений в поведении Епископа. Он по-прежнему отказывался пожимать руку женщинам или оставаться с ними наедине (за исключением Анни) под тем предлогом, что они, якобы, "загрязнят" его. Однако Епископ был искренне привязан к Барбаре Летьенс, дочери Эмили (к недовольству ее отца); и хотя в общем он женщин не любил, но всегда готов был сделать исключение. Скандал продолжался весь 1920 г., и в 1921 г. Мартин, убежденный в виновности Ледбитера, написал Анни письмо, сообщая о своих подозрениях и перечисляя улики.

В этом письме он высказал все, что думали многие люди. Когда Уэджвуда обвинили в содомии, Ледбитер не только защищал его, но и сам явно имел на совести подобные грехи. Более того, Мартин обвинил его и в фальсификации сообщений, которые он получал от Учителей, в предательстве Анни и нечестности. Он написал также, что Анни слишком доверчива, поставив тем самым под сомнение ее оккультные способности.

Несколько месяцев спустя это письмо стало достоянием гласности – его опубликовал главный редактор журнала "ОЕ Library Critic" вместе с другими материалами, направленными против Уэджвуда и Ледбитера. Анни Безант также подвергла их критике. Еще через два месяца, перед открытием австралийского конгресса, Реджинальд Фаррер, священник Либеральной Католической Церкви и друг Ледбитера, некоторое время обучавший Кришнамурти, написал Анни заявление о сложении с себя полномочий главы Английского филиала Ордена масонов, признаваясь в содомии и обвиняя в том же самом Уэджвуда.

Через четыре месяца после этого ошеломляющего заявления, копии которого он послал другим людям, Анни получила еще одно письмо от епископа Либеральной Католической Церкви Руперта Гонтлетта, выдвигавшего те же самые обвинения против Уэджвуда. Затем пришел циркуляр от президента Ноттингемской теософской ложи с требованием провести расследование случаев содомии в Обществе. К тому времени начал свою работу австралийский конгресс. Ледбитер вызвал к себе на подмогу Анни, Кришнамурти и Нитью. Они прибыли в Сидней, где полиция уже занималась расследованием по обвинению Уэджвуда и Ледбитера в аморальном поведении, хотя Епископ по-прежнему был слишком болен, чтобы встречаться с полицейскими.

Непосредственные улики могли предоставить только супруги Мартин, видевшие его в постели с Оскаром Коллерштремом, сыном священника Либеральной Католической Церкви, но даже эта улика была слишком расплывчата и поэтому не последовало формального обвинения. Спать в одной кровати – это еще не преступление. С другой стороны, частный детектив, нанятый Обществом, обнаружил, что Уэджвуд менее чем за два часа посетил восемнадцать общественных уборных. Когда его спросили об этом, он объяснил полиции, что искал старого друга, о котором ему стало известно, что тот "ведет неправильный образ жизни", и Уэджвуд решил отыскать его, чтобы прийти ему на помощь.

На съезде Ледбитера обвинили во многих грехах, начиная от чревовещания и заканчивая педерастией, которой он занимался не столько из желания получить удовольствие, сколько из стремления увеличить свои астральные силы. Как обычно, Епископ все отрицал, но общественное негодование постепенно накалялось. Когда Ледбитер, поддерживаемый Анни, отказался пойти на уступки, Австралийский филиал, естественно, раскололся и многие последователи теософии по всему миру вышли от Общества. В отместку Анни аннулировала официальное свидетельство Сиднейской Ложи и лишила прав тех, кто последовал за Мартином и основали независимое общество. Принимая во внимание размер финансового вклада Мартина, для родительской организации это был серьезный удар. Оставшиеся присоединились к только что сформированной ложе Блаватской.

Ледбитер, свысока игнорируя эти события, занимался строительством огромного греческого амфитеатра в гавани Сиднея, включавшего в себя арену, библиотеку и чайную комнату. Открытие комплекса сопровождалось особой церемонией, в которой Епископ играл главную роль. Он освятил здание со следующими словами:

"Во имя всех Будд, прошедших и будущих; Во имя Великого Учителя Мудрости; Во имя Отца и Сына и Святого Духа, Я благословляю эту землю" [238] .

Большую часть времени Ледбитер проводил в мрачном, но весьма изысканном сиднейском доме "Мэнор", где учредили теософскую коммуну. Несмотря на все скандалы, эта коммуна процветала. В 1925 г. Эмили Летьенс взяла с собой нескольких своих детей – в том числе Мэри и Бетти – и отправилась на теософский конгресс, который опять проводился в Сиднее. Из Европы они плыли на теплоходе вместе с Розалиндой Уильяме, Кришнамурти и Нитьей, находившимся отдельно от остальных из– за своей постоянной болезни. После конгресса Эмили с детьми в целях духовного развития осталась в Мэноре. Никаких других целей, впрочем, и невозможно себе представить. Бетти Летьенс Епископ не понравился, и она противилась тоскливому распорядку дня, включавшему богослужения в соборе св. Албана Либеральной Католической Церкви, собрания масонов и тихие вегетарианские обеды, где Ледбитер бросал гневные взгляды на всякого, кто осмеливался нарушить тишину. На Мэри Летьенс старец произвел более благоприятное впечатление; он показался ей похожим на Бога, как обычно Его представляют себе дети; но и она находила это место невероятно скучным.

Появление Розалинды Уильямс не облегчило пребывание Мэри в Мэноре, и на то были свои причины. Вскоре после приезда в Сидней доктора порекомендовали Нитье провести некоторое время на холмах, под опекой Розалинды. И на борту корабля Мэри едва удавалось увидеть своего любимца, теперь же он оставался на холмах, и только его сиделка приехала в Мэнор. Обожавшая Нитью Мэри чувствовала жгучую ревность к Розалинде – могла ли она, школьница, соперничать с этой очаровательной девушкой? Голубые глаза, розовые щеки и светлые волнистые волосы – идеал северной красоты так прекрасно дополнял южную красоту смуглых братьев. Что касается Розалинды, то она со свойственной ей естественностью вошла в доверие Мэри, рассказывая ей о Нитье, и вскоре Мэри полюбила и ее.

Молодые люди, находясь в мрачном доме, оживляли его романтическими мечтаниями. Мэри заметила, что, несмотря на свою серьезность, большинство учеников обладали приятной наружностью, причем почти все носили волосы на прямой пробор. Встречая леди Эмили с детьми, Ледбитер явился в гавань в пурпурных епископских одеяниях, с аметистовым кольцом на пальце, "ступая, словно лев", и опираясь на плечо весьма миловидного пятнадцатилетнего подростка Теодора Джона. В Мэноре молодые люди были заняты тем, что бродили по округе в ожидании беседы с Ледбитером или "посланий астрального телеграфа". Эти послания, которые Бетти позже назвала "снотворным", печатала одна из девушек-фавориток. Машинопись была единственным видом деятельности, которому большинство из них обучалось во время пребывания в Мэноре.

Иногда Ледбитер выходил из своей комнаты и приглашал кого- нибудь на прогулку. Это считалось большой удачей, и многие соревновались за право сопровождать его – отчасти из-за того, что (как говорила Бетти) Ледбитер рассказывал занимательные истории, развевавшие царившую повсюду скуку; отчасти из-за того, что это понималось как особая почесть; а возможно, и из-за того, что ничего другого не предлагалось. Как обычно, воображение Епископа было устремлено в заоблачные дали. Однажды, как вспоминает Мэри Летьенс, он показал ей скалу, которая влюбилась в сидевшего на ней молодого человека.

Эдвин Летьенс считал, что режим Ледбитера оказывает дурное влияние на его дочерей – "никаких забав; церковное настроение весь день и королевская напыщенная торжественность", но, возможно, он был недоволен еще и тем, что леди Эмили общалась с Ледбитером после того, что натворил его коллега Уэджвуд. Исключенный из рядов Общества и находившийся в розыске Уэджвуд вовремя успел покинуть Англию, на короткое время он задержался у Гурджиева в Фонтенбло, чтобы в конце концов поселиться в Париже и пуститься со своими дружками в откровенный разгул. Потратив деньги, он обратился за помощью к Анни Безант, и та направила его к голландским теософам. Но вскоре их терпению (или средствам) предстояло иссякнуть, а епископу Уэджвуду пришлось опуститься до оплаты долгов посредством незаконного провоза кокаина.