П.Ф. — Родился я в 1926 году, 24 мая, здесь, в Нижнем Березове (сейчас Косовского района Ивано-Франковской области — прим. А.И.). Моя мама звалась Мария, а папа Андрей. Еще у меня был брат Василий 1927 года и сестра Анна 1922 года. Папа в 1927 году поехал в Канаду и уже не возвращался, там его и война застала, там он и жил, там и умер. Так ни разу к нам и не приехал — хотя мы писали, чтобы приехал домой, а он отвечал, что приедет. Там жили два его брата, и он у них работал, а потом купил собственную ферму. Присылал нам деньги, и мы ходили в украинскую «Родную школу», платили за школу, потому что польская школа была государственная, а украинская — частная.

Петр Фицич, май 2014 года

Мы занимались хозяйством — в разное время держали корову или две, поросят и всякое такое. Многое покупалось, потому что здесь не родило — отец помогал деньгами, а мама покупала, поэтому мы не голодали. В селе кое-кто жил бедно, но нам было легче — я не могу сказать, что наша семья плохо жила, потому что папа оттуда помогал хорошо.

В селе одни были за польскую власть, а другие против. Хочу сказать, что польские власти нас немного угнетали. Я помню, что когда в читальне устраивали какой-нибудь концерт или спектакль, то разрешали петь первый куплет «Ще не вмерла Україна» — не могу сказать, наши это самовольно делали, или так разрешалось. Когда у нас колядники ходили колядовать на рождественские праздники, то одни шли от церкви, а вторые — от «Просвиты» (общество «Просвита» — украинская общественная организация культурно-образовательного направления — прим. А.И.). Колядовали и те, и другие, люди всем давали деньги, а потом польские власти арестовывали тех, кто колядовал от «Просвиты» — задерживали на пару дней, а потом отпускали.

А.И. — При Польше в селе действовало оуновское подполье?

П.Ф. — При Польше мы имели несколько партий — в нашем селе особенно много было радикалов (членов Украинской социалистическо-радикальной партии — прим А.И.). Это были умные люди, авторитетные — собирались, устраивали какие-то свои вечеринки, говорили: «Организовываем чайный вечер». Устраивали лотереи, ходили по домам, люди что могли, то давали на приз. Просвещением занимались — читали стихи, преподавали историю. Оуновцы тоже действовали у нас, но я о них в то время не слышал. Коммунистов помню, хотя их у нас было немного. Как-то приехал брат Ярослава Галана, поселился в селе, еще при Польше здесь умер и здесь похоронен на кладбище. Говорил людям, что он из России. Приезжал сам Галан, агитировал за Советский Союз — рассказывал, что там так хорошо, и знаете, кое-кто ему верил. Жил тут у одного хозяина, на его дочери женился, а потом отправил ее в Союз, и там ее расстреляли. Об этом всем мы узнали позже, потому что тогда информации о Советском Союзе не имели — что там голод, что там нечего есть. У нас никто об этом не знал ни в 32-м году, ни в 33-м.

В 1932 году я пошел в первый класс, до прихода советов окончил пять классов, а потом не пошел в школу, потому что папа уже ничего не посылал — когда пришла советская власть, мы потеряли с ним связь. В 1940 году я пошел на работу — работал в лесу. И садил лес, и рубил лес — все приходилось делать в четырнадцать лет. Тяжело работал, но что ж — надо было жить. И зимой работали — и в мороз, и в снег.

А.И. — Как здесь встречали советские войска?

П.Ф. — Помню, что когда подходила Красная Армия, в селе некоторые говорили: «Это украинская армия идет!» Это потом советы показали, какие они и кто они… А вначале их встречали неплохо.

А.И. — Как изменилась жизнь в селе после прихода советской власти?

П.Ф. — Да для меня ничего не изменилось… Советскую власть я на себе не почувствовал, потому что был еще маленький. Приезжали к нам политруки, агитировали, рассказывали, что в СССР все есть, что там люди хорошо живут. Выселили пару семей из села. Тут немного выше моей хаты жил человек, который был войтом при Польше — забрали. Фамилию он имел Уруский, а как его имя, я не припомню.

Когда началась война, я работал в Надворнянском районе в лесу. Там меня застала война, и оттуда разошлись люди по домам. Пришел я домой и уже дома жил, работал по хозяйству.

В Нижний Березов зашли мадьяры вместе с немцами — все это прошло спокойно. Вообще я не могу сказать, что мадьяры здесь делали что-то плохое. А в Печенежинском районе они в 1942 году сожгли село Слобода Рунгурская и людей выбили за то, что подпольщики убили кого-то из них.

При немцах нам жилось нелегко. Платили налог, да еще и большой — приходилось платить и за корову, и за овцу, а если кто-то откармливал поросенка, то приходилось половину отдать. За овцу надо было отдать шерсть и кожу, заплатить налог, еще и все это отвезти в Коломыю. За шерсть и кожу немцы что-то давали — водку, сигареты, а насчет денег я не помню.

Я долго жил дома, а потом присоединился к подполью — в 1944 году, когда у нас еще стояли мадьяры. Действовала такая организация — Юношество ОУН. Молодые ребята собирались, обсуждали разные вопросы, вели пропаганду. Я пошел туда — когда нам сказали, что есть такая организация, то много молодежи туда пошло.

А.И. — Что Вас побудило к этому?

П.Ф. — Да много хлопцев туда шло — моих ровесников и постарше. Приняли нас в Юношество — изучили мы Декалог, приняли присягу. Дали мне псевдо — «Чайка».

А.И. — Вам поручали какие-либо задания в Юношестве ОУН?

П.Ф. — Нет. Нам проводили подготовку — учили, как обращаться с оружием, изучали карту, конспирацию, как ориентироваться.

А.И. — Какое оружие изучали на подготовке?

П.Ф. — Винтовки. Разбирали их, чистили, учились стрелять.

Пришел я в организацию, а через пару месяцев стал подходить фронт. Когда через Березов переходил фронт, то большинство наших пережидало дома, а я пас скот на полонине. Когда мадьяры отступали на Закарпатье, то как-то так получилось, что они прошли внизу по дорогам, а я шел верхами. Спустился с гор в село, а тут уже русские.

А.И. — Что происходило здесь после прихода Красной Армии?

П.Ф. — Да такое творилось… Энкаведисты ходили, охотились за людьми, арестовывали. Я уже не показывался и вскоре пошел в сотню. Сотней командовал «Мороз», по имени Дмитрий Негрич, родом из Верхнего Березова. Хороший был командир. Сотня сначала стояла на Коломыйщине, в Ключевском лесу, после этого вела бои, а потом перешла в Верхний Березов, и тут я к ним присоединился — в октябре 1944 года.

Дмитрий Негрич («Мороз») — командир «Березовской» сотни УПА

Источник: Яворівський фотоархів УПА — Львів: Сполом, 2005

Меня приняли, да и не я один пришел — еще пришли ребята. Назначили меня в чету (взвод — прим. А.И.) к «Гонте» — я не знаю, как он звался, и даже не знаю, откуда он был. Роевым командиром (командиром отделения — прим. А.И.) был «Байда», родом из Бани-Березова — я знал его имя, но сейчас не могу вспомнить. Меня взяли рядовым стрельцом, дали оружие — венгерскую винтовку. А позже я получил пулемет — венгерскую «суру» (венгерский ручной пулемет 31М «Золотурн» — прим. А.И.).

Когда наступила зима, мы пошли в рейд — ходили по горам, а потом подошли к Снятину. Я там первый раз участвовал в бою — 7 декабря 1944 года. Зашли в Снятин, сотня разделилась — одни пошли на спиртзавод, а наша группа пошла на вокзал, там в доме москали пели и пили водку. Подошли мы к этому дому, и командир сотни говорит одному: «Бросай гранату им в дом!» А тот как-то так бросил, что граната отскочила, вернулась к нам и ему поранила ноги. Его оттащили, а потом он подлечился и снова воевал в сотне. А мы тогда стали стрелять по окнам, москали отстреливались. У нас нескольких ранило и двое погибли, оба из Нижнего Березова — Николай Геник и Иван Вербьюк. Пришлось нам отступить, присоединились к сотне, потом перешли через какую-то небольшую речку, и не могли вернуться в горы, потому что наступил день. Там на берегу были какие-то заросли, и мы в этих зарослях пролежали целый день, а вечером ушли в горы.

Еще в декабре 1944 года мы провели бой за Косовом, в Соколовке. Сделали засаду возле дороги, ехала машина с москалями, и мы ее начали обстреливать. Я стрелял-стрелял из винтовки, целился — не знаю, попадал или нет, но нескольких из них мы там убили. Потом к ним подошла помощь, и мы отступили. Мы потеряли убитым одного, ему пуля попала в голову — я это видел, потому что он лежал возле меня. Тот парень был из Восточной Украины, имел псевдо «Запорожец». Такой молодой, здоровый парень… Мы каждый раз отступали, потому что долго держаться нельзя — им сразу же приходит помощь, да и могут обойти с другой стороны, поэтому надо отступать.

После этого ходили в рейд на Буковину. Заходили в села, «стрибков» разоружали… Шли так — впереди одна чета, разведка, а за ней на определенном расстоянии идет вся сотня. И я ходил в разведку — когда посылали, то шел. Как-то мне так везло, что приключений не имел. Перед Рождеством 1945 года вернулись домой.

В январе 1945 года был большой бой в Брустурах — ночью, между хатами. Там воевал весь наш Карпатский курень — три сотни, и сотня «Мороза» в том числе. Ведем бой, стрельба страшная, одного нашего стрельца ранило, а там рядом был какой-то хлевок, он туда заполз, и москали туда стали подходить. А мы по москалям стреляем, не даем подойти, думаем, как бы нашего парня забрать оттуда. Пошли вперед, подползли к этому хлевку, залегли за оградой. Москали нас заметили, стреляли так, что щепки летели из ограды, и тогда командир сотни закричал: «Меняйте позицию, отходите!» Пришлось отползти назад — били по нам очень сильно, но как-то так получилось, что ни в кого не попали. А того раненого парня москали нашли и штыками закололи… Был совсем молодой парень, с 1927 года, родом из Нижнего Березова.

Мой самый большой бой — это была засада на приселке Рушир возле Космача. Мы там разбили колонну энкаведистов, они ехали в Космач на помощь своим — это произошло в конце января, а точно не припомню. Собрали нашу сотню в Среднем Березове и повели, не говорили куда — мы только знали, что на какое-то задание. Пошли через леса на Рушир — это тут недалеко, как из Яблонова ехать на Космач. На Рушире сделали засаду — там шла дорога, и через речки были сделаны мостики. Один мостик мы разрушили, так что машины уже не могли проехать, а выше мостика сделали засаду. Первая и вторая чета засели с той стороны дороги, а третья чета, ею командовал «Кривонос» (Мирослав Симчич — прим. А.И.) — с этой стороны. Залегли недалеко от дороги, замаскировались и ждем. Потом слышу — уже гудят машины. Доехали они до разрушенного мостика, остановились, с машин слезли, и двое пошли вперед по дороге на Космач. А на той стороне речки сразу же была такая ровная долинка, и они вышли на эту долинку. И тогда мы — «Кривонос» с той стороны, а нас две четы с этой — ударили по ним. А еще отдельно засел Антон Геник («Лисок») — он бронебойкой бил в машины, в моторы. Стрелял, а потом бронебойку заклинило и ему сломало ключицу.

Как мы ударили по этим москалям, то они попадали, и мало их оттуда вернулось. Там тогда убили полковника Дергачева — он ехал в Космач «порядок навести» (речь идет о командире 256-го полка конвойных войск НКВД подполковнике А. Т. Дергачеве — прим. А.И.). Как раз в том бою наш пулеметчик был ранен и сказал мне: «Принимай пулемет!» Так я бил из пулемета где-то с расстояния пятьдесят метров, и скажу, что бил хорошо — свой результат я видел. «Мороза» в том бою ранило, и он назначил командиром сотни «Юрка» (Василия Боцвинчука — прим. А.И.). А «Юрко» передал командование «Кривоносу», потому что был с Подолья и не знал, как в горах воевать, не ориентировался в наших краях, поэтому пока «Мороз» лечился, нашими боями руководил «Кривонос».

Когда бой утих, то москали, которые могли, разбежались, а некоторые спрятались под машины. А нам сказали, что отряд НКВД обходит нас по верху со стороны Брустуров, поэтому мы отошли дальше к Космачу, а вечером переправились через речку на эту сторону, на Березов. Из моей четы на Рушире никто не погиб, только одного ранило в руку — он имел псевдо «Разбойник». А в сотне погиб один или два, как я припоминаю (по данным Мирослава Симчича, сотня потеряла трех человек — погибли Василий Вивчарук («Сирко») из с. Баня-Березов, Николай Скильский («Явор) из с. Средний Березов и боец из с. Стопчатов (имя неизвестно) — прим. А.И.). После этого боя руководство говорило, что надо было сообщить им, чтобы они знали, куда идет наша сотня. Но пока мы сообщили бы нашему руководству, то враг уже подготовился бы. А так провели незапланированную операцию, «Кривонос» взял на себя ответственность, и получилось хорошо.

Февраль мы пережили более-менее спокойно, боев имели немного. Я помню, что тогда ходили в Яремчанский район, организовали там засаду на дороге Коломыя-Ворохта, расстреляли две машины с энкаведистами. Забрали из этих машин оружие, патроны и вернулись в Березов.

В марте в нашем крае устроили блокаду — очень много энкаведистов привезли к нам, блокировали села, делали облавы. Когда шла облава, то наша сотня переходила аж в Печенежинский район, в Коломыйский район. А облавы ходили везде — прочесывали берега речек, леса. Но мы переходили, маневрировали из одной стороны в другую, и прошли так, что даже нигде не сталкивались с врагом. Вот Вы говорили с Иваном Фицичем — он Вам рассказал, как его взяли в плен? Когда сотня уходила отсюда, он и его двоюродный брат (тоже звался Иваном) и еще один мужчина постарше, Андрей, собрались втроем и сказали, что сами выдержат эту облаву. Залегли в схроне тут недалеко от села, и когда шла облава, то энкаведист бежал, вступил в этот схрон ногой и дал туда очередь из автомата. Иванового двоюродного брата сразу убил, а Андрею прострелил руку, и он до конца жизни эту руку уже не разгибал.

В апреле, когда блокада кончилась, то сотню разделили. «Кривонос» с двумя четами пошел в рейд на Коломыйщину, а нас две четы осталось на месте — действовали в районе Космач, Акрешоры, Березовы (села Нижний Березов, Средний Березов, Верхний Березов, Баня-Березов — прим. А.И.).

В мае ходили в рейд в Жабьевский район, там разделились на группы и ночью напали на гарнизоны в селах — они там были небольшие. Я уже не припомню, в каком селе действовала наша группа, но помню, что энкаведистов мы там разбили, потом сотня собралась и вернулась в наши края. У нас тогда было много боев, я сейчас часто ночью не сплю и вспоминаю. Как-то раз в Среднем Березове ночью напали на «стрибков», разбили их. Зашла целая сотня и рассыпались группами по селу. А «стрибки» ночевали в какой-то хате, так мы забросали их гранатами, стреляли по окнам. Я не припомню, спасся ли кто-то из них. Мы имели в этом бою убитых, мой двоюродный брат тогда погиб.

27 июля наша сотня напала на Яблонов — на то время это был районный центр. Я в том бою не участвовал, но знаю, что наши обстреляли гарнизон из пулеметов, из минометов — как раз в то время, когда энкаведисты смотрели в клубе фильм. Их этот обстрел застал неожиданно, имели большие потери — нам разведка потом доложила.

В конце лета 1945 года меня взял к себе охранником районный руководитель Городенковской СБ, мой земляк, из Березова. Пришел в сотню и выбрал нас двоих — меня и еще одного парня. Сказал командиру сотни, что хочет забрать нас, тот нас отпустил. Ушли мы на Городенковщину. Прослужил я в СБ месяц, а потом заболел желтухой и снова вернулся сюда. Я там не успел принять участия ни в боях, ни в акциях. Вернулся сюда и тут скрывался — в горах мы имели места для ночлега, а вечером шли в село, брали что-нибудь поесть. Через некоторое время поправился и пришел в село. Сотня к тому времени уже распалась, «Мороза» убили, а хлопцы разошлись кто куда — по другим сотнях, по боевкам, а некоторые домой. Весной 1946 года «Кривонос» собрал сотню заново, но я туда уже не возвращался.

Моя сестра жила здесь в селе, а ее муж делал возы, колеса — работал в быткомбинате, все в селе его знали и даже военные к нему приходили. Я перешел к нему, прятался на чердаке, а он говорит мне: «Я договорюсь, директор быткомбината даст тебе справку, будешь со мной работать — может, так и пройдет». Так и сделали — я начал там работать, и на меня как-то мало обращали внимания. Потом поставили на учет в военкомате, дали приписное свидетельство, стали присылать повестки. Зовут в Яблонов на военкомат, а я не иду. И как-то не боялся — знаете, молодой по-другому думает. А сейчас размышляю, как я тогда поступал, и мне становится страшно!

Так я жил себе, а из военкомата никто за мной не приезжал. Потом подружился с людьми, которые работали в финотделе, договорился с ними, они там поговорили, и в 1947 году меня взяли собирать налог — финагентом. Дали мне паспорт, и так я кантовался не знаю до какого года, а потом пошел в военкомат, и меня уже зачислили в запас.

А.И. — В подполье не возвращались?

П.Ф. — Ну я имел с ними связи, помогал — переносил штафеты (бумаги с зашифрованными сообщениями — прим. А.И.). Имел назначенные места — куда говорили, туда и шел. В палке снизу просверлил дыру, туда засовывал штафету, затыкал и так шел. Ходил в соседние села, иногда встречался со станичными (руководителями местных хозяйственных служб ОУН — прим. А.И.). Носил литературу, не раз расклеивал листовки по селу, ночью. Помню, что двое наших попались с листовками, их забрали, судили.

Станичным в Нижнем Березове был мужчина постарше, звался Николай Арсенич, имел псевдо «Стародуб», погиб в 1949 году. После него станичным стал Андрей Кузич («Остап»), я его хорошо знал — мы с ним жили в колыбе в лесу, когда скрывались. Станица находилась в одной хате, на горе, а тут в селе он имел небольшой бункер. В 1950 году один привел туда москалей, сказали, чтобы он выходил, а он гранату подорвал, не сдался…

Андрей Кузич («Остап») — станичный села Нижний Березов. Погиб 29 мая 1950 года

Источник: Яворівський фотоархів УПА — Львів: Сполом, 2005

После «Остапа» станичным стал Иван Дрогомирецкий, псевдо «Сорока». Он прятался, а его жена работала дояркой в колхозе и жила в доме у одного инвалида, который с фронта пришел. Говорили, что у него в доме возле порога стояла бадья с помоями, под ней шел вход в схрон, и «Сорока» там сидел. Позже люди говорили, что «Сорока» заболел, умер, и его ночью тайно похоронили — а правда это или нет, я не знаю. А сельской боевкой ОУН руководил «Славко» — его и «Лиска» в 1950 году взяли в плен и расстреляли в Киеве.

Гарнизон НКВД стоял в нашем селе — они себе ходили, куда им надо, а мы шли, куда нам надо. Но все это делалось тайно, никто о наших делах не знал. А тех, кто вредил нам — убирали.

А.И. — Вы принимали участие в таких акциях?

П.Ф. — Нет. Я даже оружия не имел. И боевых акций в самом селе проводили мало — я помню, что где-то в конце 40-х годов нападали на «стрибков», а в 1949 или 1950 году, то ли на Вербное воскресенье, то ли на Пасху убили офицера-энкаведиста.

Когда я пошел работать финагентом, то в селе некоторые говорили, что я комсомолец, а повстанцы приходили ко мне домой и смеялись: «Мы тебя знаем, а тут сказали, что ты комсомолец, что ты доносишь на наших людей». А я говорю: «Я от москалей прятался, а от вас не буду. Если я в чем-то виноват, то скажите — я никуда не скроюсь». Они меня знали, потому что вместе с молодыми я в школу ходил, а люди постарше знали моих родителей. И в селе некоторые знали, что я воевал в УПА, но никто не донес. А «стрибки» меня не знали, потому что из нашего села там не служил никто — были из Текучей, из Уторопов, из Яблонова.

Долго действовало подполье, но понемногу его уничтожили. Был тут в районе советский агент, доносчик, имел псевдо «Кузнец» — Ильницкий Николай, родом из Березова, служил в СБ окружным (субреферентом СБ ОУН Коломыйского округа — прим. А.И.). Он выдал всех кого знал, а он должен был знать про каждый схрон, где повстанцы зимуют. И так один схрон обнаружат, через пару месяцев — второй, уже в другой стороне. Да и так многих выдал, а потом сам ушел к москалям. В подполье одни его подозревали, но другие говорили: «Что ты выдумываешь, это надежный человек!» (Ильницкий Николай Васильевич («Орест»), 1923 г. р., уроженец с. Люча или с. Нижний Березов, Коломыйский окружной субреферент СБ, захвачен 5 мая 1952 года в с. Кривополье Верховинского района. Пошел на сотрудничество с советскими спецслужбами, стал спецагентом Станиславского областного управления МГБ (псевдонимы — «М.В.», «Кузнец»). Выдал не менее четырех схронов, десятки подпольщиков. В 1960-е годы жил с женой и детьми в Черновцах под охраной КГБ, позднее поселился в г. Ирпень Киевской области. Умер в 2002 году — прим. А.И.)

И так подполье уменьшалось, уменьшалось, а потом затихло. В 1952 году погибли последние в нашем селе. Я долго поддерживал связи с хлопцами, но потом это все оборвалось — одни погибли, других арестовали, третьи легализовались, пошли на работу. А меня так и не арестовали. Мне в селе говорят: «Ты так схитрил, что не попался!» А я говорю: «Я ничего не схитрил — это Бог так меня направил, что я остался на свободе». Вызывали меня в КГБ и в Ивано-Франковск, и тут, в Косов — допрашивали про УПА. Я всем говорил, что не участвовал, не знаю. Спрашивали, где я был в 1945 году — я отвечал, что пас скот на полонине.

А.И. — И долго Вами интересовались?

П.Ф. — Ай, вечно таскали… Однажды вызвали в КГБ в Косов: «Пиши!» Я себе думаю: «Если они обо мне все знают, то мне все равно сидеть — или больше или меньше. Буду отбиваться до последнего». И пишу, что нигде не был, никого и ничего не знаю. Написал, поехал домой. Через некоторое время вызывают в Ивано-Франковск — там снова пишу. На этот раз меня спрашивали про Симчича — это уже в 1968 году, когда его арестовали второй раз. Спрашивали, знаю ли я такого Симчича, а я говорил, что такого не знаю. Следователь меня допрашивает, на машинке печатает. Заходит в кабинет тот кагэбист, что меня в Косове допрашивал, посмотрел на меня, говорит следователю: «Фицич? Он ничего не знает». Мне аж на душе стало легче. После этого меня уже не допрашивали.

Я все время жил тут в селе, женился, родилась у нас дочь. Моя жена из рода Будуровичей, в 40-х годах ее брата судили, а они с мамой скрывались. Я научился делать столярку, колеса, возы — так и работал, а потом пошел в школу мастером. Преподавал трудовое обучение, ездил, когда надо было что-то для школы привезти, зарплату привозил, ремонты делал. Так и доработал до самой пенсии. Директор меня просил не уходить на пенсию, но у нас случилось большое горе — умерла дочь, и я уже не хотел работать. Сейчас мы с женой живем с семьей нашего внука.

Когда Украина стала независимой и произошла реабилитация, то в районе записывали тех, кто был в подполье, но я боялся. Жена говорит: «Чего ты? Иди запишись в Братство ветеранов». Я говорю: «А я знаю, чем это закончится? Я все расскажу, а оно потом вернется назад». В Братство УПА записался только через несколько лет. Тогда многие записались, а сейчас нас в селе осталось двое повстанцев — Иван Фицич и я.

А.И. — Хотел бы задать Вам еще несколько вопросов. Вы видели пленных энкаведистов или «стрибков»?

П.Ф. — Нет, я не видел их.

А.И. — Как оцениваете боевые качества энкаведистов и «стрибков»?

П.Ф. — Они все наши враги — как их иначе назвать? Но «стрибки» набирались из местных, а энкаведисты — это москали, и они были обучены, всем обеспечены. А «стрибкам» давали оружие, но почти не обучали. Дисциплины они не имели — часто напивались, ходили по селам пьяными.

А.И. — Что Вы чувствовали в боевой обстановке?

П.Ф. — Ничего не боялся, нет. Нет там страха — не знаю почему. Сначала немного не то, а потом вообще ничего не чувствуешь, никакого страха. А еще у нас были пропагандисты, они нам боевой дух поднимали. Я помню, как осенью 1944 года пропагандист нам говорил: «Будем держаться, ребята! На зиму станем в казармах!» Такая шла пропаганда. А еще, знаете, мы все-таки верили, что Украина станет независимой. Как бы тяжело нам ни приходилось, а верили.

А.И. — Вы имели ранения?

П.Ф. — Ранение я имел одно — пуля немного черкнула по голове, содрала кожу. Везло мне… В Снятине парень стоял от меня ближе, чем вот до этого колодца и упал… Убит… Другой в том бою в Соколовке… Лежали мы так — он, и возле него я. Так ему попало прямо в голову… А мне как-то так повезло, что жив до сих пор. Но я уже старый, многое вылетело из памяти. С некоторыми ребятами я был в сотне все время, а теперь не могу даже их клички вспомнить. Но тут ничего не поделаешь, время идет…

П. А. Фицич умер 24 июня 2015 года

Интервью, лит. обработка и перевод: А. Ивашин