Свет переходил из одного окошка в другое. Лязгнул замок. На крыльце показался закутанный в тряпки силуэт.

— Кто там?

— Мы к Андрею Петухову за лисичкой!

— Ась!

— К Петухову! За лисичкой! — закричал Макар, тут же на его крик отозвались собаки и душевнобольные из Смирительного дома.

— Гав-гав-гав!

— Бэк-бэк-бэк!

— Аууу!

— Шьюююю!

Фигура на крыльце махнула рукой:

— Ничего не слышу! Глухая я! Погодите!

Тень спустилась с крыльца и пошла к калитке, скрипя снегом на дорожках, открыла, впустила Феклу и Макара.

— Пойдемте в дом!

— Там написано, это дом Андрея Петухова! Я к нему из Москвы ехала, чтобы купить схему с лисичкой! Можно?

— Какое огорчение, милая барышня! — фигура оказалась приветливой старушкой, — Он уехал!

— Как же уехал? Куда? А когда вернется? — Фекла растерялась. Конец пути, такой близкий, снова скрылся в тумане неопределенности.

— Не знаю, куда уехал. Какая разница, куда ехать, когда счастлив? Он взял семью и уехал. Сказал присматривать за домом. Я и смотрю. Пишет иногда.

— Откуда же пишет?

— О, милая, молодо — зелено! Из Монголии, допустим. Не суть. Ты за чем приехала, за лисичкой? На кой тебе лисичка?

— Как же, я ее вышить хочу!

— Ну вышьешь, дальше-то что?

— Повешу, смотреть буду!

— Окно открой да смотри! Птички весело на веточках галдят! Диво! Вот это жизнь! Далась тебе эта лисичка!

— Она счастливая…

— Эээ, дочка, не она счастливая, ты счастливая.

— Я когда ее увидела тогда на ярмарке, я Чеглоковку вспомнила. Я маленкая была, я там выросла. Там у бабушки сад. А за садом — луга, цветы. И небо было такое, будто я Богу в глаза смотрю.

— Да зачем тебе искать то, что ты с собой возишь? Ведь нет же у меня ни деревни твоей, ни лугов этих.

— Даааа, барышня, — вступил Макар, — Торговаться — ваш талант! Еще исповедоваться начните, ага. Слышь, бабка, по хорошему прошу, продай лису! Барышня тебе 5 рублев даст.

— Не продам, да и нету ее у меня.

— А если за 10 рублев хорошенько поискать?

— Да вот нету же!

— А если я сейчас то полено возьму, да бока тебе, старой, почешу, все равно не найдешь?

— Макар! — вступилась за старушку Фекла, — Довольно! Пойдем!

Она развернулась и распахнула дверь.

— Погоди, дочка! — остановила ее старушка, — Дом протоплен, а пустой без дела стоит. Оставайтесь ночевать.

— О! Первая здравая мысль за весь день! Молодец бабка! Куда лошадей загонять?

Она протянула ему ключи:

— Только я ужинать вам ничего не соберу, одна живу, кухню не держу.

Макар пошел отпирать дверь конюшни, старушка проводила Феклу в гостиную, зажгла свечи.

— Пойду приготовлю вам спаленку и конюху вашему постелю.

Вернулся Макар:

— Фекла Иововна, я ж забыл совсем, а вы и словом не обмолвились! У вас же в возке под лавкой лежали гостинцы Улианы Буркиной! Глядите, тут и свинина копченая, и сыр, я от курицы уже ножку сгрыз, пока лошадям овса задавал!

Макар разложил свертки по столу. Тут только Фекла вспомнила, что с утра ничего не ела, а от чая в “Чке цы” отказалась. Макар шуршал газетами, в которые была завернута провизия, нарезал мясо ломтями. Фекла взяла кусок сыра. Макар развернул задубевший хлеб.

— Смотрите-ка, барышня, какая чудная лотерея! — он ткнул в лист газеты, — Вроде номера и номера, а вот я смотрю, и кажется мне, что это номера ДМС. То ли в самом деле такая чудова лотерея, то ли мне в смирительный дом пора к нашему бородатому попутчику. Повяжут мне рукава французским узелком, буду сидеть на тумбуреточке и песенки петь про похабные дизайны.

Фекла вгляделась. Действительно, 905-906-907… Зеленые… Она эти мотки тогда под Вышним Волочком перематывала… А следом — 741-742-743 — рыжие… И острая догадка пронзила ее. Она приняла краюху хлеба. Под ним, напечатанная на весь лист, жмурилась та самая лисичка.

Фекла стояла, обнимала хлеб, и слезы катились по ее щекам.

— Какая, однако, удача, что сумасшедший дом так близко… — Макар увидел слезы Феклы, а потом только — лисичку. И захохотал. Заходясь, захлебываясь, хватая воздух, — Фух! — он замолчал внезапно, — Дуня! Жди меня! Не рожай! Я еду! Ну что, Фекла Иововна? Засветло запрягать? Бородача нашего тут оставим или вызволять будем?

— Знаешь, Макар, я не поеду.

— То есть как?

— Лисичку возьми с собой. Людям отдашь. Она счастливая.

— Хорошо счастье, стоите тут ревете!

— Я останусь. Я буду Псалтирь читать.

— Фекла Иововна, у вас горячка! Что вы говорите?!

— Там в церкви он сказал, что нельзя останавливаться, что если остановиться и не читать, Страшный суд начнется. И знаешь, я тогда не о лисичке подумала, а о маменьке, что она запасы вышить не успеет. А теперь поняла, что и Улиана аглицкий пейзаж не закончит. И та барыня с постоялого двора козлов не дошьет. И вот сегодняшние девицы — обезьянок. Да и Дуня твоя что-нибудь да вышивает же. Понимаешь, им нужно время.

— Что же вы? Собой жертвовать решили?

— Я ничем не жертвую, Макар.

— Да как же так?

— Я не вышивальщица.

— Ничего не понимаю.

— И не надо. Путешествие кончено. Цель достигнута. Я думала, я счастливее буду, когда лисичку вышивать стану. А сейчас знаю, что дело не в ней. Какая разница, где быть… Над моим окном в Чеглоковке ласточки однажды гнездо свили. Вот это было счастье. Я могла часами смотреть, как они туда-сюда летают. Столько лет прошло, а я глаза закрою, вспоминаю и снова счастлива. И это всегда будет со мной, понимаешь?

— Понимаю, — ответил Макар, — И что маменька ваша мне саван по размеру вышьет, тоже понимаю…

— Ничего не бойся, я ее знаю. Она пока из ларя все не вышьет, нового не возьмет. А там у нее добра столько, что на твой век хватит. Да и на детей твоих, пожалуй, тоже.

— Значит что? Можно Дуню на Алхимию рукоделия пускать? Чтоб наборы покупала. Вы тут постараетесь, чтобы мы до конца света все вышить успели?

— Постараюсь!

— Ну, Фекла Иововна, с Богом! Оставайтесь!

— В добрый путь, Макар! В добрый путь!

За окном в звенящей тишине зимней ночи послышался густой бас:

А за домами в полынье на берегу Волхва хрустнул лед. Серая рука показалась над водой и схватилась за край проруби. За ней появилась вторая рука. Медленно над водой поднялась голова с серыми спутанными волосами. На поверхность выползало иссиня-белое тело женщины. Она поднялась. Босая, осторожно пошла по льду. Снег не таял под ее шагами. Привязанный к ее ноге, громыхал ржавый станок Оманик.

КОНЕЦ