Теплело. И мир становился другим. Небо заволакивала непроглядная хмарь. Накрапывал дождик, переходящий в снег. Лошади глубже проваливались в наст. Да тут еще на беду Дипаля решила сходить замуж. Сивый конь было обогнал их, а потом как-то раздумался и попер прямо на Дипалю свататься. Оглобли загрохотали, заскрипели подпруги, вожжи перепутались.

— Эх, — жалился Макар, — так хорошо шли! И вот на тебе! Стой тут по уши в воде, распутывайся!

И он зло ругал коня, махал на него руками, тыкал пальцами в бока, чтобы тот поворотился. А конь и не думал воротиться. Он думал жениться.

— Все, мужик, тут намертво, резать надо! — чужой кучер осматривал перекрученные вожжи.

— Да ну тебе — резать! Распутаемси!

— Да че время терять? Режь! Новых вожжей отмотаешь да заправишь!

— Я эти-то только заправил! Не буду резать!

Долго спорили они, как обычно спорят вышивальщицы, решая судьбу узла на изнанке. А тем временем Макар тут подтянул, там ослабил, здесь петлю подковырнул и пошло дело, узел стал слабеть, распадаться и вдруг сам раскрутился так, что и неясно было, как он возник. Но время было упущено.

— Ночь близко! Вы б заночевали тут у нас!

— Нехай доедем! Авось до Валдая рукой подать.

— Места у нас тут особенные. Я б остерегся!

— А мы не из робких, паря!

— Ну да храни вас Бог!

И телега вскоре свернула на деревню. Макар и Фекла Иововна остались одни на тракте.

Близились сумерки. Безликие, сырые, они стирали радость с лиц и заползали под кожу.

“Куда ты едешь? Зачем? Кому это надо, а? — шептали они, — Вот она — твоя жизнь. Сплошная серость. Как этот снег, как это мертвое небо. И ничего тут никакой лисичкой не исправить. Ничего. И пытаться не за чем… Пустое…”

Тьма навалилась внезапно. Лошади хрипели, и только по этому звуку Фекла понимала: она не одна в этом мире, есть еще рядом живое.

— Че-то я передумал. Я из робких, — внезапно решил Макар.

— Что же делать?

— А я почем знаю? Ехать дальше — невозможно. Собьемся с дороги, поминай как звали. Огня не разжечь: все сырое кругом. Ждать рассвета… Ох, ну и ночка…

И тут появились они. Сначала Фекла решила, что это туман стелется из леса. Он наползал со всех сторон, и чем ближе, тем явственнее выступали из него тонкие безжизненные тела. По снегу стелилась бахрома необметанных саванов. Босые ноги чуть слышно чавкали, касаясь земли.

— Ну, — внезапно сказал Макар, — Сдается мне, ничего хорошего я тут не увижу.

И натянул шапку на глаза. Аж до губ достал. Просипел из-под меха:

— Если что случится, сообщи.

А мертвые вышивальщицы уже глядели слепыми очами в глаза Феклы.

— Я чую! Я чую тут нитки дмс! — шептали они.

— Кто ты? — спросила одна из них.

— Я за лисичкой в Новгород еду…

— Все смерть! — завопили они — Ты умрешь раньше, чем лисичка продвинется в очереди твоих вышивальных планов! Отдай нам свои нитки! Зачем ты привезла их сюда ранить наши души!

Фекле было комфортно среди мертвых. Точь-в-точь ее вышивающая семья: слепой взгляд, тупые ответы невпопад на “отвяжись” и эти вечно протянутые руки, требующие подать бобинку с нитками.

Внезапно лошади двинулись, будто их повел кто. Свернули с дороги, побрели в сторону жидкого скрюченного леса.

— Ооо, плохо дело… Никак на болота тащат… — подумала Фекла — Святый Боже, святый крепкий, святый безсмертный, помилуй мя!

— Даааа! — заскрипела одна из теней, — Как я при жизни любила иконы вышивать. Все благолепное такое… Насыплю бисера в мисочку и шью… Шью… И всю жизнь так шила, а потом подняла глаза, а я здесь! И бога нет, и никого нет! И труд мой в пустую…

— Да что же в пустую? — принялась утешать ее Фекла, — Вот же иконы людям остались…

— Сердце! Сердце людям оставлять надо было! Это мне Он так сказал! Сердце! А я разменяла его на бисер! Разменяла!

И Фекла вложила в ее бесплотную руку моточек ДМС. Глаза мертвой вышивальщицы блеснули. И стали мертвее прежнего.

— Я ни на кого не разменивалась! Я любовь ждала! Я 35 единорогов вышила! Да-да! И того прогонного от Кастом Крафтс! Говорила мне мамо: сходи, доню, на бункер, выброси мусорное ведро! Можа, встренешь кого! Нет! Я шила, шила! Казалось, вот оно, рядышком счастье! Да кто же знал, что я на ретроградную Венеру шью? Что все мимо! Все в пустую! Знать бы раньше… Но ничего, ничего… Я напоследок себе домик вышила… Домовинку, такая хорошенькая домовинка, чистенькая… Хочешь в гробу моем полежать?!! — заорала она и вцепилась Фекле в ладони.

И ей Фекла вложила в руку бобинку дмс. И потащила покойница нитки в гроб, как несут из роддома детей. Столько нерастраченной любви было в каждом ее могильном шаге.

— Я помню, и у меня дети были… Трое… кажется, трое. Родион и… Девочки… Забыла, как девочек звать… Я по 15 тысяч крестиков в неделю вышивала. И все мало казалось. Я хотела 20 тысяч! 20 тысяч крестиков сделают меня счастливой. И я бы смогла 20 тысяч! Смогла! Мне чуть-чуть оставалось! Я уже 17850 вышила и у меня сутки еще впереди были! А потом случилось что-то… Туман… И я здесь… Я помню свои работы, каждый крестик, каждый стежок бэка, я не помню лица детей. Им остались мои работы… Я думала, это много! Но это ничто! Им не осталось меня! Ни капли, ни граммочки! Я вся прошита нитками! И эти нитки душат меня!

И Фекла заплакала вместе с тенью. И вложила ей в ладонь бобинку дмс. И бобинка обожгла огнем покойницу. Она исчезла.

— Огонечки… Как я любила оформлять вышивки… Багетик подбирать… А теперь понимаю, это я себе могилку огораживала… Вот здесь — год моей жизни похоронен… А там — другой… И вся жизнь так по стенам висит… — она взяла бобинку из рук Феклы и отступила в вечность.

— Я каждые выходные хотела в музей сходить. Или в кино. Или куда угодно… Но, бывало, как засяду за пяльцы с утра, так сутки прочь… Ничего не вернуть…

И тени подходили, брали бобинки из живых рук и исчезали во мраке, на миг счастливые и навек отравленные счастьем этого мертвого обладания.

— Ну, бабы, развели вой! Не могу слушать больше! Вспотел под шапкой! — Макар плюнул в сторону, — Дай им повод попричитать, так и начнется! Этак мы тут не то, что ночь, год торчать будем. Вы, барышня, когда снова захотите эту дурь послушать, на стене где-нибудь в людном месте напишите, мол, отдам палитру ДМС самой грустной вышивальщице. Вот тоже самое начнется, один в один. Придумали тоже! Эка печаль — померли! Ну померли, с кем не бывает. Вот у меня сват по весне преставился. И ничего. Как был веселый мужик, так и остался. Ходит по ночам, огурцы из кадки таскает, хрустит на всю избу. Вдова в него лаптем кидает, чтоб спать не мешал. А он ей за то на пятках паскудства всякие углем пишет. Вот это я понимаю — покойник! С выдумкой. Эй, Сансетредя! Дипаля! Куда чешете? Чаво пригорюнились? У вас копыта, вас сроду вышивать не заставят. Вывозите, родные!

И лошади стали разворачиваться, выгребать на твердую землю, искать под ногами привычный наст укатанной дороги. Занималась заря.