#img_32.jpeg

О советском военном разведчике Герое Советского Союза Рихарде Зорге написаны десятки книг, интерес к его личности непреходящ. И это понятно: Рихард Зорге как бы воплотил в себе лучшие черты антифашиста-интернационалиста, сделался символом мужества, идейности, интеллектуальной силы людей, которые в сложнейшей политической и международной обстановке сумели найти свое место в рядах борцов за мир, против фашизма и отдали этому делу жизнь до последнего дыхания.

Такими же беззаветными бойцами, как Рихард Зорге, были его соратники, члены его разведывательной организации, которая была по своему составу интернациональной: Рихард — по материнской линии русский, по отцу — немец; Макс Клаузен — немец, Одзаки и Мияги — японцы, Бранко Вукелич — хорват… Они и совершили тот подвиг, о котором до сих пор пишут во всех странах мира.

Организация действовала на территории Китая и Японии около десяти лет, острие ее деятельности было направлено на предотвращение развязывания мировой войны фашистской Германией.

Во время допроса один из членов организации, Ходзуми Одзаки, заявил прокурору токийского окружного суда:

«Мы, разумеется, не могли предотвратить нападение фашистской Германии на Советский Союз, и у нас не было иного выхода, как собирать по возможности информацию, которая помогла бы Советскому правительству правильно оценить политическую обстановку и способствовала принятию необходимых мер».

Столь же категорично заявление Зорге на суде:

«Сам Советский Союз не желает иметь с другими странами, в том числе и с Японией, политических конфликтов или военного столкновения. Нет у него также намерения выступать с агрессией против Японии. Я и моя организация прибыли в Японию вовсе не как враги ее… В 1935 году в Москве я и Клаузен получили напутственное слово начальника Разведывательного управления Урицкого. Комкор Урицкий дал указание в том смысле, чтобы мы своей деятельностью стремились отвести возможность войны между Японией и СССР. И я, находясь в Японии и посвятив себя разведывательной деятельности, с начала и до конца твердо придерживался этого указания. Главная цель заключалась в том, чтобы поддержать социалистическое государство — СССР. Она заключалась также и в том, чтобы защитить СССР путем отведения от него различного рода антисоветских политических махинаций, а также военного нападения».

Соратники Зорге… В зарубежной литературе их деятельность характеризуется подчас поверхностно, бегло, без раскрытия мотивов их подвига. А ведь это были люди, беззаветно преданные интернациональному долгу, пламенные антифашисты, подчинившие всю свою жизнь идее борьбы за мир, несмотря на постоянную угрозу гибели. Они были идейными борцами, рыцарями без страха и упрека, и в этом величие их подвига. Ни пытки и голод, ни одиночное заключение в японских застенках не сломили их мужества.

В большинстве материалов об организации Зорге основное внимание авторов, естественно, уделялось ее руководителю, хотя каждый из соратников Зорге достоин того, чтобы люди узнали о них больше.

Взяв на себя труд рассказать об Одзаки и Мияги, Вукеличе и Клаузенах, авторы предлагаемых читателю очерков помимо имеющихся архивных документов использовали личные беседы с теми, кто близко знал этих замечательных людей или имел материалы об их жизни и работе. Авторы стремились к достоверности фактов, событий и психологических характеристик, помня слова Ромена Роллана:

«Я называю героем лишь того, кто был велик сердцем».

 

1. Жизнь, подобная метеору

В разведывательной организации Рихарда Зорге особая роль принадлежала японцу Одзаки. «Одзаки был моим первым и наиболее ценным помощником», — скажет позднее о нем Зорге.

Ходзуми Одзаки родился 1 мая 1901 года и был казнен по приговору японского суда 7 ноября 1944 года. Два великих революционных праздника… Что это, совпадение? Если день рождения можно считать делом случая, то день гибели Одзаки был выбран преднамеренно теми, кто ненавидел его за его дела и идеи.

Одзаки сам избрал свой путь и неотступно шел по нему до конца. Следователю незадолго до смертного приговора он скажет с глубоким спокойствием, от которого содрогнется судебный служака:

«Я давно подготовился к этому дню. Да и по складу характера я — человек, философски относящийся к своей судьбе. Потому-то я и спокоен. Я родился в эпоху крутых поворотов в истории человечества. Идеи марксизма захватили меня целиком, и я без колебаний шел по избранному мной пути, ни разу не оглянувшись назад».

Путь Одзаки — это путь японского интеллигента, осознавшего необходимость борьбы с милитаризмом и фашизмом во имя счастья своего народа и всего человечества. На допросах Ходзуми Одзаки не раз называл себя марксистом. Так, в протоколе допроса № 20 зафиксированы его слова:

«Мы, марксисты, твердо убеждены в том, что ход истории неизбежно ведет к гибели мирового капитализма и переходу человечества на высший этап развития. Мои взгляды сформировались на основе изучения исторического материализма…»

Ходзуми Одзаки не состоял ни в какой партии. Казалось бы, зная, что ему грозит казнь, он мог не раскрывать своих политических взглядов перед следователями и прокурором. Ведь он понимал, что его будут судить не столько за дела, сколько за идеи и что суд приобретет характер идеологической расправы. Он знал это и все-таки настойчиво продолжал на каждом допросе разъяснять судебным чиновникам суть исторического материализма, говорить о неизбежности победы мирового революционного движения.

И в каждой фразе Одзаки звучала вера в правоту того дела, которому он отдал свою жизнь. Создается впечатление, что он твердо был уверен: его слова не затеряются в судебных архивах, а рано или поздно станут известны миллионам людей.

…Это началось давно, еще там, на Тайване, куда отец привез пятилетнего Ходзуми из метрополии. Ходзуми родился в Токио, до пяти лет он видел цветущую сакуру парка Уэно, прогнутые, словно стремящиеся улететь вверх, крыши древних пагод, мрачную серую громаду императорского дворца за широким рвом с водой и высокой стеной из дикого камня.

Иногда из деревни приезжал погостить дед Мацутаро. Он гордился древностью своего рода, все предки дома Одзаки были старшинами деревни Нисисиракава, пользовались дворянской привилегией носить два меча. По наследству эта должность перешла к деду. Был он человеком старого закала, верил в божественное происхождение императора, поклонялся своим воинственным богам в синтоистском храме. Он мечтал, что его сын Хидетаро (отец Ходзуми) станет врачом. И Хидетаро в самом деле сперва изучал медицину в Токио, но потом бросил учебу и занялся таким малодоходным делом, как журналистика, стал писать стихи, которые никто не хотел печатать. Позднее Хидетаро, не без поддержки друзей, стал редактором одного из молодежных журналов. Женился. Кита была дочерью сельского старшины. Она вышла замуж за дворянина Курогава, переехала в Токио. Ей не повезло: муж умер, оставив ее и детей без средств к существованию. Чтобы прокормить семью, Кита открыла небольшой пансион неподалеку от редакции того журнала, редактором которого был Хидетаро. Они познакомились и полюбили друг друга.

И все-таки жить в столице было трудно, Хидетаро и Кита едва сводили концы с концами. Вот почему Хидетаро обрадовался, когда ему предложили переехать на Тайвань и редактировать там газету на китайском языке.

И вот Тайвань, населенный китайцами и малайцами, ненавидящими японских колонизаторов, захвативших этот остров. Был определенный риск, и все же Хидетаро перебрался с семьей на Тайвань, в Тайбэй. Маленький Ходзуми увидел могучие горы, покрытые рощами камфорного лавра, тростниковые и чайные плантации, на которых от зари до зари трудились подневольные китайцы, рабы родовитых самураев.

В тайбэйской средней школе, куда в 1913 году поступил Ходзуми, англичанка обучала детей английским манерам, пыталась внушить им, что «all doors are open to courtesy» (для вежливости все двери открыты) и что «anger is a sworn enemy» (гнев — злейший враг). Ходзуми охотно принимал на веру эти изречения, пока гнев не всколыхнул и его душу.

На Тайване повзрослевший Ходзуми на каждом шагу сталкивался с фактами произвола и насилия над местным населением.

«Среди японцев в колонии преобладали люди жестокие и крайне грубые. По отношению к тайванцам они вели себя исключительно бессердечно…» «Притеснения и насилия со стороны японских властей по отношению к порабощенному местному населению вызвали у меня первые сомнения».

Он обратился за разъяснениями к отцу. Что мог ответить ему Хидетаро? Сам он был хорошим гражданином, внушал детям, что главное в жизни человека — любовь к родине, к своему народу, что «и справа, и слева одновременно стоять нельзя», нужно быть твердым, вступив на избранный путь. Не следует уподобляться саранче, у которой пять способностей, но ни одного таланта: она бежит, но небыстро; летает, но невысоко; ползает, но только по земле; плавает, но недолго; копает, но неглубоко. То была народная мудрость, но она не давала ответа на вопрос: почему человек угнетает человека? Да, отец не мог ответить на него. Дед Мацутаро, приверженец религии синто, имел по этому поводу более определенную и твердую точку зрения: так всегда было и так будет во веки веков — о чем тут рассуждать?!

В Токио Ходзуми приехал в 1919 году. Ему повезло: он выдержал конкурс в Первый колледж Итико, лучший в стране, куда принимали только наиболее способных. Этот колледж открывал путь в Токийский университет. Одзаки интересовала литература, и он выбрал литературное отделение колледжа, где основным иностранным языком считался немецкий. Восемнадцатилетний юноша увлекся историей отечественной литературы и постепенно все больше приходил к убеждению, что история литературы тесно связана с социальной историей японского общества, хотя этому в колледже не учили. Для преподавателей колледжа литература существовала как бы сама по себе, в отрыве от социальных потрясений.

Известие о победе в России Великой Октябрьской социалистической революции вызвало у Ходзуми, как и у миллионов японцев, прилив энтузиазма. Один рабочий из города Сэндай выразил свое отношение к революции в России так:

«Я постоянно твердил детям: современный мир так устроен, что бедному человеку никогда не будет хорошо. Он должен терпеть и прилагать все усилия к тому, чтобы обеспечить себе жизнь. Но вот в России, подобно вихрю, поднялась революция, и в одно мгновение рабочий оказался хозяином мира. Я был в восторге».

Об университетском периоде своей жизни Ходзуми Одзаки рассказал на допросе так:

«Когда летом 1923 года были проведены первые аресты членов японской компартии, я уже учился в университете. Затем последовали новые акты насилия и репрессии. Этот год стал для меня переломным. Я решил заняться серьезно изучением социальных проблем».

Это был страшный год для Японии. 1 сентября обширный район Токио — Иокогамы был разрушен землетрясением невиданной силы. Пострадали электросеть и газопроводы, возникли пожары. Токио пылал. Рабочие районы превратились в дымящиеся развалины, погибли десятки тысяч человек, повсюду валялись трупы. Правительство, воспользовавшись всеобщей паникой, решило расправиться с компартией и профсоюзами. По радио было передано:

«Корейцы, китайцы, социалисты, жулики, хулиганы и проходимцы чинят грабежи и поджоги. Отдан приказ повсеместно принять строгие меры».

«Строгие меры» были приняты: во время погромов погибло три тысячи корейцев; руководителей профсоюзов и Коммунистического союза молодежи закалывали штыками прямо в полицейских участках…

После окончания университета Одзаки решил продолжить образование и поступил в аспирантуру. Да, он задумал посвятить себя общественным наукам. Хорошим учителем для него стал ассистент экономического факультета, увлекавшийся историческим материализмом. И если до этого Одзаки видел основную силу общественного развития в различного рода теориях, в деятельности выдающихся личностей, то исторический материализм открыл ему глаза. Он стал подходить к истории общества как к истории борьбы классов: идейные мотивы вызваны материальными причинами, подлинные творцы истории — массы.

Ходзуми Одзаки испытал настоящее потрясение, соприкоснувшись с этими великими идеями. Жадно читает он «Капитал» Карла Маркса, работы В. И. Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма», «Государство и революция». Свои новые знания молодой аспирант применяет к истории своей родины, где капитализм на глазах перерастал в свою последнюю стадию — империализм.

В Японии в те годы действовали три крупные организации ученых-марксистов: Институт обследования промышленного труда, Общество науки нового подъема, Институт международной культуры. Каждая из этих организаций издавала свои журналы. Одзаки с жадностью набрасывался на них. В журнале «Интанасёнару» печатались переводы из бюллетеня «Инпрекор», газеты «Правда», публиковались статьи о революционном движении в Германии, о революции в Китае; здесь выступал со статьями Сэн Катаяма. Одзаки продолжал совершенствоваться в немецком. Увлекаясь Советским Союзом, он одновременно с интересом следил за событиями в Германии. Оттуда приезжали молодые японцы, окончившие Берлинский, Гейдельбергский, Лейпцигский университеты. Они рассказывали о Гамбургском восстании 1923 года, о вожде этого пролетарского восстания Эрнсте Тельмане.

Ходзуми Одзаки называл себя марксистом по убеждениям. Но шел он в одиночку, считая себя не практиком, а ученым от марксистской науки, не искал связи с рабочими.

«Мои взгляды эволюционировали от гуманизма к коммунизму…»

Это и верно, и неверно. Правда, он вступает в профсоюз, вечерами посещает «Токийский клуб социальных проблем», сотрудничает в профсоюзной печати под псевдонимом Кусано Генкити. Но это лишь начало. Путь еще не определился. Одзаки кажется, что журналистика и есть главное оружие его борьбы за справедливое переустройство мира.

После окончания университета он сперва работал в газете «Токио Асахи» в отделе науки, потом перешел в китайский отдел газеты «Осака Асахи».

В городе Осаке в 1927 году Ходзуми женился на Эйко Хироси. Она писала стихи и печатала их в журнале «Цветы сердца». Работала в книжном магазине. Сидя на циновке в своей маленькой квартире, молодожены читали классиков. В тишине звучал взволнованный, немного печальный голос Эйко:

Ее любимый поэт Цураюки. Под впечатлением этих тихих вечеров и стихов они дали друг другу клятву. Позже, находясь в камере смертников, Ходзуми напишет Эйко:

«Помнишь ли ты слова клятвы, какую мы дали друг другу, когда решили начать новую жизнь? Смысл их заключался не только в том, что мы будем вместе, несмотря ни на какие трудности, он заключался и в другом. В глубине души я предчувствовал, в каком направлении пойдет моя жизнь. Передо мной стояли тогда важные вопросы, и в спутницы себе я брал Эйко, которая еще ничего про это не знала…»

Одзаки пока искал себя. Но был твердо уверен: рано или поздно он найдет дело, достойное всей его жизни.

В те годы в Китае происходили события, приковывавшие к себе внимание всего мира. В марте 1925 года в Пекине умер вождь китайской революции Сунь Ят-сен. Два месяца спустя полиция международного сеттльмента расстреляла мирную китайскую демонстрацию в Шанхае. Это вызвало небывалый подъем национально-революционного движения в стране. Началась революция 1925—1927 годов. В силу многих причин она потерпела поражение. Этим задумала воспользоваться японская военщина: в 1928 году Япония оккупировала Шаньдун. Под давлением агрессивных японских кругов нанкинское правительство разорвало отношения с Советским Союзом и вступило на путь антисоветских провокаций в Маньчжурии. Китайские милитаристы пытались захватить КВЖД, но получили достойный отпор.

В конце 1928 года Ходзуми Одзаки был послан специальным корреспондентом газеты «Осака Асахи» в Китай. Отправился он туда с женой Эйко и дочерью Йоко, обосновался в Шанхае. Семья занимала крошечную квартиру.

«Я с величайшим уважением прислушивался в Шанхае к разговорам о китайской революции, — скажет он позже. — Шанхай был для меня своего рода ретортой всей революции. Тут было видно, как на ладони, к чему ведет превращение Китая в колонию и полуколонию. Здесь можно было достать самую разнообразную литературу левого направления, и это было прекрасно…»

Шанхай был наводнен иностранцами. Так называемый международный сеттльмент тянулся по берегу Хуанпу почти на десять километров. Западную часть Шанхая занимала французская концессия. Здесь, на широких проспектах, под сенью платанов прятались французские банки. Американский капитал обосновался на шумном Нанкин-лу, мало чем отличающемся от больших торговых улиц городов США. Кстати, застройка набережной Хуанпу была скопирована с нью-йоркских набережных. Шанхай называли городом международного грабежа Китая. Политически здесь главенствовали американцы. По реке сновали десятки белых американских канонерок, на рейде дымили крейсеры, набережная почти всегда была запружена подгулявшими американскими матросами в белых пикейных тапочках. Американский, английский, французский сеттльменты… Миллион иностранцев. У них свои войска, своя полиция, свой муниципалитет.

Одзаки под впечатлением всего увиденного пишет статьи не только в газету, от которой аккредитован, но и тайно сотрудничает в левом журнале «Литература масс», подписывая свои хлесткие политические памфлеты, разоблачающие деятельность японской военщины в Китае, псевдонимом Осаки.

Он продолжает изучать современную китайскую литературу. Большим событием в его жизни стало знакомство с Лу Синем: Одзаки присутствовал на праздновании по случаю пятидесятилетия писателя и был представлен ему.

В октябре 1930 года произошла встреча, которая определила судьбу Одзаки до конца: он познакомился с советским военным разведчиком Рихардом Зорге. Тогда Одзаки еще не подозревал, с кем свела его судьба. Оба они значились журналистами-газетчиками, оба были заняты изучением проблем современного Китая. Кроме того, встречаясь с коллегой-немцем и обмениваясь с ним информацией, Одзаки получал дополнительную практику, разговаривая по-немецки. Острый ум Зорге, его эрудиция, проницательность при анализе международных событий сразу же покорили Одзаки.

Они часто говорили о Японии, о ее внутренних проблемах. Все это живо интересовало Зорге, а Ходзуми не опасался быть с новым другом откровенным. Что происходит в Японии? Военные расходы тяжким бременем ложатся на плечи трудящихся, экономический кризис еще больше обострил внутренние противоречия в стране. Но вместо того, чтобы позаботиться о нуждах народа, милитаристы и стоящие за их спиной дзайбацу замышляют новые военные походы, видя в них выход из всех бед.

К чему, например, может привести столкновение Японии с Советским Союзом? К быстрому краху Японии! Война с Китаем также истощит ее ресурсы. Одзаки считал: путь войны для Японии гибелен. Конечно, могут быть частные, временные успехи. Но что из того? Конечный результат один: катастрофа, бессмысленная гибель сотен тысяч людей… В любом случае Одзаки пророчил Японии поражение, считая экспансионистскую программу милитаристов безумием. Он подробно анализировал политику иностранных держав в Китае.

Общение с Рихардом Зорге помогло Одзаки по-новому взглянуть на развитие военных и политических событий на Дальнем Востоке, а также оценить миролюбивую политику Советского Союза и его влияние на ход дальневосточных проблем.

В Шанхае, в общественном парке, есть памятник немецким морякам, погибшим во время тайфуна в устье Янцзы, — бронзовый обломок мачты. Здесь, у памятника, Зорге часто встречался с Одзаки. Однажды в августе 1931 года Ходзуми пришел сильно встревоженным.

«Я должен поставить вас в известность о кое-каких обстоятельствах, — сказал он. — Назревает новая авантюра: генералы Чжан Цзин-хой и Чжан Сюэ-лян задумали, по существу, продать Маньчжурию японской военщине. Я обеспокоен. Если японская армия перережет линию КВЖД, может произойти столкновение с Красной Армией».

Эти сведения Одзаки получил от своих друзей, связанных с японскими военными. Одзаки считал, что агрессивный замысел японской военщины следует предать широкой гласности, дабы сорвать преступный план. Зорге был взволнован сведениями Одзаки. Заняв Маньчжурию, японские войска выйдут к границам СССР! Сообщение следовало проверить по другим каналам, но Рихард знал, что Одзаки осведомлен лучше кого бы то ни было. На правах иностранного корреспондента, представляющего и американские газеты, Зорге попытался установить, как отнесутся США к предполагаемому вторжению. Ведь американцы организовали в Маньчжурии компанию по разработке каменного угля, строили радиостанции, собирались строить завод, поставляли оборудование. К его удивлению, американцы не проявляли никакого беспокойства. Так же невозмутимы были и англичане.

«Зорге сказал мне, что он хотел бы послать в Маньчжурию подходящего человека, который ознакомился бы с обстановкой на месте, и попросил меня подобрать такого человека…»

Так началось сотрудничество Ходзуми Одзаки и Рихарда Зорге.

18 сентября 1931 года японские войска начали захват Маньчжурии. Были оккупированы Мукден, Чанчунь, Гирин, Цицикар, Харбин. В марте 1932 года японцы провозгласили «самостоятельное государство» Маньчжоу-Го. Но в Токио разрабатывали новые агрессивные планы.

Еще в первых числах января 1932 года Одзаки сообщил Зорге о предполагаемой высадке японских войск в Шанхае. Опьяненные легкими победами в Маньчжурии, японские милитаристы обнаглели, их не пугали американские и английские крейсеры и канонерки.

Эти события взволновали Одзаки.

— Будут новые жертвы, — сказал он. — Во имя чего? Я готов рвать на себе волосы от собственного бессилия, мой голос тонет в злобных выкриках воинственных генералов и адмиралов. Но я должен драться, обязан драться. Может быть, мои приемы борьбы несовершенны, прямолинейны? Укажите мне другие, и я приму их безоговорочно, так как верю вам…

Зорге понимал, о чем говорит его друг, но не совсем был с ним согласен: дело в том, что голос Одзаки звучал в Шанхае очень громко. В прогрессивных шанхайских газетах все чаще и чаще появлялись статьи некоего Сиракава Дзиро. Сиракава клеймил японских оккупантов, раскрывал закулисную сторону дела, требовал международного суда над поджигателями новой японо-китайской войны. Этот Сиракава обладал дьявольской проницательностью: он знал о намерениях японского командования, называл сроки вторжения в Шанхай, приводил неопровержимые факты о зверствах оккупантов в Маньчжурии. Под псевдонимом скрывался не кто иной, как Одзаки, и Рихард знал ото.

Когда 28 января 1932 года японские захватчики начали военную операцию по овладению Шанхаем, Одзаки, теперь уже не скрываясь под псевдонимом, отправил гневную статью-протест в свою газету «Осака Асахи». Газетные воротилы из правления «Асахи» всполошились. В то время, когда доблестная японская армия… Отозвать, немедленно отозвать из Китая мятежного корреспондента! Еще пылал под ударами авиации Чапэй, еще гремела артиллерия, еще героически дрались на баррикадах рабочие, а Одзаки вынужден был укладывать чемоданы. «Осака Асахи» шла на жертвы: в самый ответственный момент отозвать корреспондента!.. Кто будет описывать подвиги солдат ямато? Но лучше остаться без информации, чем получать такое…

Зорге предложил ему порвать с газетой и остаться в Шанхае. Одзаки отрицательно покачал головой.

— Рано или поздно я все равно должен вернуться на родину. Кто знает, может быть, там я смогу сделать больше для нашего общего дела? Приезжайте в Японию. Вот вам моя рука на вечную верность…

В конце февраля он уехал. Последние его слова Зорге воспринял тогда чисто символически. «Приезжайте в Японию…»

Разве могли они предполагать, что через полтора года Зорге действительно приедет в Японию и они снова встретятся, и эта встреча свяжет их до последнего дня жизни?

В правлении «Асахи» Одзаки объявили выговор и даже хотели уволить. Но так как корреспондент оказался прав в своих прогнозах — японская интервенция в Шанхае особого успеха не имела и обошлась дорого, — то его оставили. Он знал Китай и мог еще пригодиться.

Когда весной 1934 года в редакции «Осака Асахи» появился связной от Зорге, Одзаки не удивился. Он думал, что Рихард все это время находился в Китае, и вот теперь решил поработать в Японии. Они встретились в городке Нара в аллеях старинного парка. Зорге сказал, что приехал ради того общего дела, которое волнует их обоих, и что рассчитывает на помощь Одзаки. Тот ответил крепким рукопожатием. Он принял также предложение перебраться в Токио, где устроился в исследовательскую группу газеты «Асахи», занимавшуюся изучением восточноазиатских проблем. Одзаки сразу же занял здесь ведущее место как эксперт по китайским делам.

Если раньше он мало думал о карьере, то теперь решил попытаться подняться к сильным мира сего. Этого требовала та опасная и благородная работа, которой он отныне решил целиком подчинить жизнь. Источники ценной информации находились в правительственных кругах. Главная задача, возложенная Зорге на Одзаки, — внимательно изучать развитие германо-японских отношений. Гитлер пришел к власти, Гитлер ищет союзников. Немецкие дипломаты будут стараться втянуть Японию в большую войну против Советского Союза. Нужно отвести угрозу нападения на СССР, отвести в интересах народов обеих стран даже саму возможность войны между Японией и Советским Союзом.

Для Одзаки, любящего свой народ, это была задача величайшей важности. От успеха решения ее, возможно, во многом зависело будущее Японии. И он подчинил задаче все: личную безопасность, благополучие семьи, все свои успехи, карьеру ученого-востоковеда. Он был бойцом и знал, что большие дела требуют больших жертв. Да-да, подняться выше… больше знать о зловещих замыслах милитаристов — заклятых врагов японского народа…

Начинается головокружительное восхождение Одзаки. Он по-прежнему ненавидит любителей грабежа, экспансии, наживы. Но теперь Одзаки — сама осторожность. Он печатает пространные статьи в солидном политическом журнале «Тюо корон», и эти статьи, содержащие глубокий анализ внутриполитического положения в Китае, написанные в спокойной манере, считаются наиболее авторитетными даже в правительственных кругах. Одзаки завязывает самые тесные связи с Институтом тихоокеанских отношений; журнал «Контемпорери», выходящий на английском языке, охотно предоставляет ему свои страницы. Нет больше мятежного журналиста Одзаки, есть эксперт по Китаю, крупный специалист. Вот почему в 1936 году его посылают в Америку японским делегатом на Иосемитскую конференцию Института тихоокеанских отношений. В США он делает обстоятельный доклад, светила науки рады завязать с ним дружбу. Именно на конференции в Америке Одзаки свел знакомство с молодым графом, клан которого играл большую роль при императорском дворе и был тесно связан с крупнейшими концернами Мицуи и Сумамото. Молодой граф мог стать источником важной информации о японо-германских отношениях.

В Токио Одзаки возвращается как бы увенчанный лаврами. Все научные учреждения, занимающиеся Дальним Востоком, стремятся переманить его к себе. Одзаки публикует книгу за книгой.

Однажды Одзаки вдруг вспомнил двух своих давних приятелей по Первому колледжу. Они теперь были личными секретарями принца Коноэ. Одзаки предпринимает шаги, чтобы эту дружбу возобновить. И вот они встречаются и ведут беседы на международные темы. Всех волнует китайский вопрос, тут Одзаки в своей стихии. К этой тройке примкнул один из личных друзей принца Коноэ, возглавлявший группу по изучению китайской проблемы.

Принц Коноэ — вот куда направлены устремления Одзаки, поскольку он знает, куда метит принц. Председатель палаты пэров, представитель высшей придворной аристократии Коноэ Фудзимаро метил в премьеры.

Друзья постарались заинтересовать принца достоинствами Одзаки и вызвать у Коноэ желание познакомиться с ним. Эксперт по Китаю произвел выгодное впечатление на принца. Такой тонкий знаток Китая, решил Коноэ, всегда может пригодиться. Ему требовались умные советники, знающие Дальний Восток. Этот узколицый, носатый человек с гитлеровскими усиками вынашивал в своей голове грандиозный план: сплотить вокруг себя различные группы в лагере господствующих классов, соединить в бронебойный кулак военщину, занятую междоусобными распрями, финансовый капитал, придворную аристократию и все подчинить основной задаче — войне против Китая. То, что делалось в этом отношении до него, Коноэ считал совершенно недостаточным. Лицемерно-мягкий в обращении, он быстро покорял людей, но Одзаки понимал, что имеет дело с опасным противником. Коноэ решил организовать своеобразное информационно-дискуссионное общество из специалистов по Китаю. Конечно же Одзаки в этом обществе по праву принадлежала одна из первых ролей!

Такое общество было создано. Оно получило название «группы завтрака», так как члены его обычно встречались в утренние часы. Коноэ требовал от каждого откровенности. Что, например, думает господин Одзаки о войне против Китая? Одзаки видел принца насквозь: экспансионист искал у знатоков поддержки своим агрессивным замыслам. Но тут Одзаки был тверд. Агрессия против Китая и Советского Союза непопулярна в народе. Страна охвачена длительной и упорной забастовкой. Такого не бывало еще с 1918 года. Поднялись крестьяне. Премьер-министры и правительства меняются почти каждый год. Япония увязнет в просторах Китая… Слушая, Коноэ согласно кивал головой. А придя к власти в марте 1937 года, сразу же стал готовиться к войне. У него были свои соображения на этот счет.

Одзаки предпринял героические усилия, чтобы отговорить премьер-министра от агрессии. Но премьер-министр лишь посмеивался. Все было приведено в готовность. Сперва Китай, а затем СССР. Одзаки бросился к своему приятелю, советнику премьера, стал уговаривать повлиять на принца. Авантюра в Китае приведет ко второй мировой войне! «Вопрос решен, и нечего беспокоиться», — сказал советник.

Безумный акт начался инцидентом в Лугоуцяо, в двенадцати километрах от Пекина, 7 июля 1937 года. Началась война в Китае. Одзаки был в отчаянии.

Но в конечном итоге все произошло так, как он и предполагал: полтора месяца спустя Советское правительство заключило с Китаем договор о ненападении, Советский Союз пришел на помощь китайскому народу. Японская провокация по отношению к СССР у озера Хасан потерпела полнейший провал. Китай поднялся на борьбу. Все карты Коноэ были биты. В январе 1939 года он вынужден был выйти в отставку. Два года, пока Коноэ находился у власти, Одзаки был неофициальным советником при кабинете принца. По совету принца, Одзаки ушел из «Асахи» и стал государственным чиновником. Он получал информацию государственной важности от самого премьер-министра: Коноэ ему доверял. Все, что относилось к германо-японским отношениям, становилось известно Зорге.

С уходом Коноэ в отставку Одзаки не утратил позиций в правительственных сферах. Он устроился советником в токийский отдел исследований Южно-Маньчжурской железной дороги. Это было высокое назначение. И на новой службе Одзаки имел возможность получать важную информацию о происках милитаристов в отношении Советского Союза. Коноэ после своего поражения стал ценить Одзаки еще больше. Принц не терял надежды вернуться к власти, а Ходзуми предполагал еще больше приблизиться к принцу и со временем попытаться оказывать действенное влияние на политику его кабинета. Коноэ и в отставке был хорошо осведомлен о том, что делается в правительственных кругах. Он настолько проникся верой в Одзаки, что считал его чем-то вроде оракула, наделенного даром провидения. Так, однажды он спросил, что произойдет, если Япония развяжет войну на границах Внешней Монголии? Одзаки насторожился. Уж не затевается ли новая авантюра? Следует обязательно поставить в известность Зорге… Принцу же он ответил, что СССР сразу придет на помощь Монгольской Народной Республике. Япония потерпит поражение, а правительство Хиранума уйдет в отставку…

Снова придя к власти в июле 1940 года, Коноэ еще больше приблизил Одзаки к себе. Принц довольно часто не был согласен со своим советником. Но сколько раз прогнозы Одзаки сбывались! Сколько раз, например, советовал он не верить Гитлеру!.. И что же? В самый трудный для Японии момент, когда нападение на МНР закончилось крахом, Гитлер заключил с Россией пакт о ненападении. Одзаки говорил об интересах Германии в Китае: Гитлер и тут пытается обойти японцев… Одзаки прав: ввязываться в конфликты с Советской Россией — опасное дело. Не лучше ли заняться созданием «великой восточноазиатской сферы взаимного процветания», включив в нее Индокитай, Индонезию и другие страны Юго-Восточной Азии? Нет, Коноэ не стал более лояльным в отношении СССР, просто разгром японских войск у Халхин-Гола несколько образумил его.

Теперь «группа завтрака» собиралась прямо в резиденции премьер-министра. Здесь предварительно обсуждались многие политические и международные вопросы.

Одзаки был взбудоражен, когда узнал, что Германия собирается напасть на Советский Союз. Не ввяжется ли кабинет Коноэ в эту авантюру? Одзаки очень тревожило развитие событий, но он верил в непобедимость Красной Армии и в беседах с премьером утверждал, что Гитлер, развязав войну против СССР, тем самым подпишет себе смертный приговор…

22 июня 1941 года нацисты напали на Советский Союз. Коноэ возбужден, прикидывает, взвешивает. Гитлеровцы рвутся к Москве. Может быть, это и есть тот самый выигрышный момент, о котором Коноэ мечтал с самого начала своей политической карьеры? Упустишь — потеряешь все… Как трудно быть главой правительства! Ошибочный ход одной фигурой — и партия проиграна. А еще древняя пословица гласит, что волосатый повар всегда боится огня. Не является ли он, Коноэ, таким волосатым поваром?

…Организация Зорге переживала напряженные дни. Было установлено, что за каждым ее членом ведется слежка. Полицейские агенты ходили прямо-таки по пятам. Эйко не знала о секретной деятельности мужа, не подозревала, перед какой пропастью он стоит.

Одзаки занимал главный вопрос: нападет ли Япония при сложившейся обстановке на СССР? Он настойчиво доказывал премьеру:

«Война с русскими, если японцы ее начнут, явится близоруким и ошибочным шагом, так как империя не получит от нее каких-либо существенных политических или экономических выгод… Великобритания и Соединенные Штаты будут только рады, если Япония ввяжется в войну, и не упустят возможности нанести свой мощный удар после того, как ее запасы нефти и стали истощатся в борьбе с русскими…»

2 июля 1941 года состоялась имперская конференция. Одзаки через друзей узнал, что Япония решила сохранять строгий нейтралитет. Но это еще нужно проверить. И Одзаки срочно выезжает в Маньчжурию, в Дайрен. Ведет здесь большую работу по сбору необходимой информации. И наконец получает подтверждающие данные.

Летят радиограммы в Центр. Одзаки не щадил себя, он работал. Деятельность Одзаки была долгом истинного патриота. Лично для себя он не хотел ничего. Наоборот, он сознавал и чувствовал неотвратимо надвигавшуюся на него опасность и готов был к аресту, тем более что дни кабинета Коноэ были сочтены. К власти рвется военный министр генерал Тодзио, который готов хоть сегодня развязать войну на Тихом океане. Тодзио поддерживают различные крайние шовинистические политические группировки, наиболее агрессивные, воинствующие круги…

15 октября 1941 года вечером к особняку Одзаки подкатила полицейская машина. Он не оказал сопротивления. Постарался успокоить жену:

«Не тревожься за меня, я знал, что делал. В конечном итоге все будет хорошо».

Что он хотел сказать этими словами?

Через два дня премьер-министром, военным министром и министром внутренних дел стал генерал Тодзио.

Во время следствия, длившегося три года, Одзаки вел себя спокойно, с большим достоинством. Он знал, что будет повешен, но не боялся смерти. Допрашивали его с пристрастием: за первые пятнадцать дней допросов Одзаки потерял восемь килограммов веса.

Что придавало ему бодрости и сил в годы томительного одиночного заключения?

Вера в конечную победу идеалов мира и прогресса на всей земле, в возможность уберечь свою родину от катастрофы. Теперь, во время следствия, он открыто провозглашал эти идеи, бросал их в лицо судьям.

Одзаки еще в 1937 году доказывал, что вторая мировая война окончится не перераспределением колоний, как было после первой, а коренными социальными изменениями во всем мире. Он предсказывал, что Япония неминуемо столкнется с США и Англией. И, несмотря на возможные первые успехи, Япония потерпит поражение, так как экономика ее слаба, ресурсы истощены в несправедливой войне против Китая. Единственно правильной политикой для Японии было бы сотрудничество с Советским Союзом.

Находясь в тюрьме, Одзаки по отрывочным сведениям убеждался, что прогноз его начинает оправдываться: 7 декабря 1941 года свыше тридцати японских военных кораблей, имевших на борту четыреста тридцать самолетов, совершили нападение на тихоокеанскую военную базу США Пёрл-Харбор. США потеряли сразу восемь линкоров, погибло две с половиной тысячи американцев, почти две тысячи человек было ранено. На другой день в Японии был опубликован императорский рескрипт об объявлении войны Соединенным Штатам и Великобритании. Потом Япония, Италия и Германия подписали военный пакт о совместной войне против США и Великобритании. Да, первый этап военных действий принес Японии невиданные успехи. Но в дальнейшем, как и предостерегал Одзаки, дела пошли все хуже и хуже. И хотя Англия и США старались не растрачивать свои силы в тихоокеанских операциях, приберегая их под конец войны, чтобы диктовать свои условия на мирной конференции, все равно милитаристская Япония была обречена с самого начала. Чем все это кончилось, известно.

Из тюрьмы Одзаки писал жене:

«Сейчас я ожидаю смерти… Я испытываю счастье при мысли, что родился и умру здесь, у себя на родине… Здесь, в тюрьме, моя любовь к семье вспыхнула с внезапной силой и стала источником мучительных переживаний… Видимо, профессиональному революционеру нельзя иметь семью…»

Перед ним проходила вся его жизнь с ее беспрестанными поисками самого себя. Да, самое важное для человека — найти себя! Он нашел себя. Жизнь и смерть отдельной личности не так уж много значат в громе гигантских исторических событий. Важнее другое: сознание того, что ты, никогда не идя на сделки с собственной совестью, не ожидая награды, отдал себя всего общему делу, тому делу, которое в конечном итоге называется социальным прогрессом всего человечества. Ты боролся, как умел, и твой единственный судья — время. Оно все поставит на свои места. Твой судья — будущее твоего народа, и народ поймет, что ты умер за него.

И здесь, в сырой камере смертника, ему вспоминались тихие вечера с женой Эйко, ее печальный голос и стихи:

Он мог бы жить, как другие, предаваясь семейным радостям, добиваясь ученых степеней… Мог бы. Но долг оказался выше всего: выше привязанностей, выше любви, выше мелких обывательских представлений о счастье. Счастье в борьбе. И только в борьбе…

Простые люди Японии еще во время процесса над Одзаки понимали, что боролся он за счастье народа, ради благополучия каждого из них. Когда Йоко перестала посещать школу, к ней домой пришла учительница и сказала девочке, чтобы она не стыдилась отца: он пострадал за правое дело. С того дня Йоко вернулась в класс, и все относились к ней хорошо.

29 сентября 1943 года Ходзуми Одзаки и Рихард Зорге были приговорены к смертной казни.

Казнь состоялась 7 ноября 1944 года.

В девять часов утра в камере Одзаки появились стражники. Одзаки понял все, но даже не изменился в лице. Он взял открытку и написал последнее письмо жене:

«Я не трус и не боюсь смерти».

Палачам он сказал:

«Я умираю за народ!»

Его повели через тюремный двор к месту, где находилась железобетонная комната с высокими стенами. Это была пустая комната без окон. Тусклый свет запыленной электролампочки освещал виселицу, крышку люка. Одзаки встал на люк, почувствовал, как накидывают петлю на шею.

В 9.33 люк раскрылся.

В 9.51 Одзаки Ходзуми не стало. Ему не было и сорока пяти лет.

В 10.38 в той же самой железобетонной комнате перестало биться сердце руководителя организации Рихарда Зорге.

Они вместе шли по жизни, вместе боролись и смерть встретили, как солдаты. Останки Одзаки выдали семье. Тело Зорге похоронили тайно в общей могиле на токийском кладбище Дзасси-гатани. После войны прах Зорге был перенесен на кладбище Тама. Здесь же похоронен Одзаки.

Жена Одзаки Эйко (Хидеко) умерла в мае 1972 года. Письма Одзаки из камеры смертников жене опубликованы в Японии несколько лет назад. «Любовь, подобная падающей звезде» — так называется книга из двух томиков в розовых обложках, где собраны все эти письма.

«Любовь, подобная падающей звезде…» Это не только любовь к жене Хидеко, к дочери, к родным. Нет, не о такой любви пишет Одзаки из камеры смертников. Его любовь иного масштаба, и по тому свету, какой от нее исходит вот уж много десятилетий, она подобна именно звездам. Но это свет не умершей звезды, это человеческое тепло, любовь ко всему человечеству.

«Я хорошо знаю из писем и других источников, что мои родные гневаются на меня. Они считают, что я поступил жестоко, лишив счастья не только самого себя, но и жену и маленькую дочь. Думаю, что они по-своему правы. Ведь я сразу знал, чем все это кончится. Но я настолько был захвачен борьбой, что мало заботился о безопасности своей и своих близких. Я служил высшим интересам.

Я хочу снова повторить: «Откройте шире глаза, вглядитесь в нашу эпоху!»

Кто сумеет правильно понять веление времени, тот не станет заботиться только о личном счастье и счастье своих родных. Моя работа давала мне возможность увидеть будущее, понять его, и это было для моего сердца самым близким и самым родным. Пусть меня таким и вспоминают. Это будет лучшим надгробным словом над моей могилой. Мои последние слова прошу передать всем».

Так писал Одзаки в завещании. Таким он вошел в бессмертие.

 

2. Пока цветет сакура…

Художник Ётоку Мияги был связующим звеном между Зорге и Одзаки. Частое общение советника премьер-министра с иностранным журналистом Зорге могло вызвать излишние подозрения у агентов японской контрразведки. Мияги в глазах тайной полиции был тем человеком, который по роду своих занятий мог общаться с кем угодно: ведь заказчики принадлежали к самым различным слоям общества, среди них часто встречались также иностранцы. Ничего необычного, например, не было в общении японского художника-искусствоведа Мияги с французским фоторепортером югославом Бранко Вукеличем. Вукелич углубленно изучал японское искусство и общался со знатоками гравюры. Журналист Зорге часто давал в немецкие газеты репортажи о художественных выставках и музеях Токио. Мияги мог также принимать заказы от государственного чиновника Одзаки, близкого к премьер-министру Коноэ. А кроме того, Мияги обучает рисованию маленькую дочь Одзаки. Художник Мияги, добывающий себе на хлеб собственным трудом, связан с десятками людей. На выставках он дает объяснения иностранным туристам, читает лекции в университетах, переводит книги американских искусствоведов и для заработка малюет портреты светских дам.

Худое существо с чахоточным румянцем на щеках. Да, у него застарелый туберкулез. Долго скитался по свету, жил в Калифорнии, теперь вот вернулся на родину. Одевается изысканно, манеры изящны. В совершенстве владеет английским. Он общителен и потому всегда окружен молодежью. Мияги не лишен светских манер, и его охотно приглашают в избранное общество.

…Лазурный остров Окинава. Архипелаг Рюкю. Пепельно-серые пальмы вздымаются до неба. Металлический шелест их широких листьев сливается с гулом океана. Здесь, на острове, в семье мелкого разорившегося землевладельца 10 февраля 1903 года родился Ётоку Мияги. Отец Ётоку был из тех, кто не боялся расстояний. В поисках призрачного счастья он эмигрировал на Филиппины. Но и здесь ему не повезло. Тогда он отправился в Калифорнию, где устроился на ферму близ Лос-Анджелеса.

Ётоку, оставшись на родине, в то время воспитывался в семье деда со стороны матери. Дед был стар и мудр. Попыхивая самодельной сигареткой из листа пандануса, он рассказывал мальчику историю острова. Некогда народ Окинавы пребывал в довольстве, всего было много: и земли, и кокосовых пальм. Но вот понаехали сюда жадные банкиры, адвокаты, чиновники из Кагосимы, захватили все, и народ обнищал. Каждый торопился сколотить капитал за счет местного населения. Отец Ётоку был честным человеком, не жил за счет чужого труда, потому и разорился. В давние времена умирали только дряхлые старики, теперь от нужды умирают молодые.

«Мне кажется, что жестокая критика моим дедом этой тирании эксплуататоров и бедность народа Окинавы впервые обратили мой ум на политические вопросы. Я возненавидел ростовщиков и эксплуататоров, потому что мой отец учил меня никогда не использовать слабость другого для своей выгоды. Отец, как и дед, рассказывал мне о славном периоде в истории Окинавы и сравнивал его с теперешним полуколониальным положением…»

Подметив в мальчике страсть к рисованию, дед достал у знакомых репродукции с гравюр и картин японских художников Хокусая и Корина. Говорят, Хокусай жил сто лет. Его произведения посвящены простым людям — крестьянам, ремесленникам. Из Корина хотели сделать купца, но он отказался от торговой деятельности и занялся живописью. Он презирал аристократов, за что и был изгнан из родного Эдо.

Это было первое соприкосновение Мияги с настоящим искусством. У него зародилась мечта стать художником. В 1917 году он окончил начальную школу и поступил в учительский институт. Учился Ётоку прилежно, но питался скверно. Вот тогда-то и привязался к нему туберкулез. Учение пришлось бросить. Отец писал редко, деньги присылал еще реже. И все-таки Мияги казалось, что там, в Калифорнии, жить легче. Увидеть бы отца…

Отец казался добрым, сильным. Дед вынул из лакированной шкатулки заветные иены. Мияги сел на океанский пароход в «отделение бедняков» и в июне 1919 года, на девятнадцатый день после отплытия из Иокогамы, ступил на американский берег. Иммиграция в Америку и Канаду в то время считалась обычным делом. С незапамятных времен японцы, выходцы из крестьян-бедняков, уезжали сперва на Гавайи, на плантации сахарного тростника, а затем многие перебирались в США. Здесь, в Калифорнии, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе, существовали целые японские поселения. Они беспрестанно пополнялись политическими беженцами.

В Сан-Франциско проживало свыше пятидесяти тысяч японцев, в других городах японское население также исчислялось десятками тысяч. Японцы владели предприятиями, лавками, ресторанами, прачечными, разводили картофель, выращивали цветы. Это была привилегированная часть. Основная же масса за гроши работала в шахтах и на рудниках. Здесь царили произвол и дикая эксплуатация.

Отец мало чем мог поддержать Мияги. Все же он устроил сына в школу английского языка (без хорошего знания языка невозможно было найти работу), а затем в школу художеств в Сан-Франциско. Вручив сыну все свои скудные накопления и оставив себе лишь на дорогу, Мияги-старший вернулся на Окинаву. Ётоку остался без поддержки, без надежд в совершенно незнакомой стране. Питался десятицентовыми булками, за двадцать долларов в месяц мыл лестницы в гостинице. Но он не пал духом. Перебрался в художественную школу в Сан-Диего, устроился поденщиком на ферму. Учился в институте живописи Макдональда Райта. В японской культуре в то время шла борьба между сторонниками модернизма и поклонниками прошлого. Ясно обозначились два лагеря: одни требовали подчинить искусство служению народу, другие ратовали за искусство ради искусства. Мияги сразу же примкнул к тем, кто своим знаменем сделал боевое реалистическое искусство. Ему посчастливилось познакомиться с работами ряда прогрессивных художников, находившихся под большим влиянием советских мастеров Фаворского и Кравченко.

В 1925 году группа прогрессивных художников задумала открыть свой клуб в Лос-Анджелесе. Предполагалось, что клуб будет существовать полулегально, он объединит всех, интересующихся социальными проблемами. Для прикрытия местом занятий кружка станет небольшой ресторан «Сова», владельцем которого сделали Мияги. Кружок посещала прогрессивно настроенная интеллигенция. В секцию восточных национальностей входили японцы, китайцы, филиппинцы, индийцы; больше всего здесь было японцев. В Лос-Анджелесе Мияги женился на художнице Ямаки Чио.

Мияги познакомился с ней в школе художеств в Сан-Диего. Это была хрупкая, романтичная девушка. Здесь, на чужбине, она быстро освоилась, бегло болтала по-английски, но втайне тосковала по далекому городку Миядзаки, где прошло ее раннее детство. В вопросах искусства Ямаки старалась быть ультрасовременной, но не чуждалась и старинного японского жанра хайга. Хайга — это скупая поэзия красок, печаль, выраженная кистью и тушью. Мияги читал стихи «Бедность»:

Чио взмахами кисти изображала это на бумаге.

Летом они уезжали в горы и здесь работали. Ямаки увлеклась гравюрой. Мияги задумал создать серию картин реалистического плана: «Японцы в Америке». Он бывал на рудниках, на сахарных заводах, в школах и убедился, что японские предприниматели и консул действуют заодно с американскими эксплуататорами, особенно когда вспыхивают забастовки японских рабочих.

Мияги писал маслом и пастелью. В своих картинах старался отразить трагедию простого человека, оставшегося без родины, непосильный труд и беспросветную нужду, социальный протест. Он не надеялся, что его работы найдут покупателей. Но неожиданно на них появился большой спрос. Покупали те, кто разбогател, и те, кто полунищим возвращался в Японию. Покупали американцы и европейские туристы. Благополучие семьи Мияги росло. Серия пополнялась из года в год. Оценщикам нравилась его дерзкая, грубая манера. Несколько картин попало на выставку японских художников. «Где бы ни был мой народ, каким бы унижениям ни подвергался, я всегда с ним. Я певец его страданий…» — думал Мияги.

Интернациональный кружок в Лос-Анджелесе был преобразован в «Рабочее общество», стал издавать свой журнал «Классовая борьба» и еженедельную «Рабочую газету». Мияги и его жена Ямаки вступили в «Общество пролетарского искусства», созданное по примеру «Союза пролетарских художников» Японии.

Американские власти обрушили град репрессий и на «Рабочее общество», и на «Общество пролетарского искусства». Попал в тюрьму друг Мияги редактор «Рабочей газеты», были арестованы еще семь человек из «Рабочего общества». Угроза нависла и над Мияги. Он объявил, что по вызову больного отца собирается в Японию.

Ётоку простился с товарищами, с любимой женой и отправился в Японию. Жене пообещал скоро вернуться. Не мог он знать, что они не увидятся больше никогда…

В Токио Мияги прибыл в октябре 1933 года. Там он познакомился с Бранко Вукеличем, а позднее с Рихардом Зорге, который, узнав ближе взгляды и настроения Мияги, предложил художнику вступить в их организацию. Мияги растерялся. А как же Чио, имущество, картины?.. Он мог отказаться и спокойно вернуться в Лос-Анджелес, но, после того как Зорге объяснил ему цели, ради которых они объединились, Мияги согласился. Да, его место здесь.

«Я пришел к выводу о необходимости принять участие в работе, когда осознал историческую важность задания, поскольку мы помогали избежать войны между Японией и Россией… Итак, я остался, хотя хорошо знал, что… в военное время я буду повешен…»

Первое задание, которое он получил: разыскать в Осаке Ходзуми Одзаки и связаться с ним. Зорге или Вукелич не могли появиться в редакции «Осака Асахи», не привлекая к себе внимания. Художник и Одзаки подружились. Их политические взгляды совпадали. И хотя Мияги в основном получал задания от Зорге, он с радостью выполнял любые поручения Ходзуми, стал частым гостем в его доме, сумел очаровать госпожу Эйко и пятилетнюю Йоко.

При том строжайшем отборе единомышленников и помощников, который осуществлял Зорге, среди них не было случайных людей. Каждый являлся важным звеном, нес предельную нагрузку, чувствовал свою значимость.

Мияги поселился на улице Рютотьо в районе Адзабу. Комната находилась на втором этаже — полутемная каморка. Он пытливо всматривался в незнакомую для него, по сути, жизнь. Годом раньше правительство произвело массовые аресты членов революционных профсоюзов, прогрессивных деятелей. Тюрьмы были забиты до отказа, первомайские рабочие демонстрации запрещены. Еще в 1928 году была введена смертная казнь за революционную деятельность. В 1928 году полицейские убили Генерального секретаря ЦК Компартии Японии Масаноскэ Ватанабэ, в 1933 году замучили крупнейшего пролетарского писателя Такидзи Кобаяси.

Мияги не страшили пытки, он поклялся себе быть мужественным до конца. Он знал, что борьба не признает половинчатых жертв — это дело жизни, всей жизни…

Ётоку Мияги не вращался в высших сферах, не имел доступа к тайнам германского посольства, не состоял советником при премьер-министре, не был связан с посольствами Англии, Франции, США. Он жил среди тех, кто вольно или невольно втягивались в водоворот преступных замыслов клики милитаристов. Мияги боролся за жизненные интересы трудового народа Японии, стремился оградить его от кровавых жертв, разоблачать планы агрессивной войны.

Официально Мияги не входил в реакционную «Организацию мастеров гравюры, участвующих в войне», но слыл здесь своим человеком, его причисляли к баталистам. Однажды знакомый художник сообщил, что срочно выезжает в Маньчжурию, на монгольскую границу: там намечаются дела! Встревоженный Мияги сделал безразличный вид, сказав, что все эти «дела» его утомили; он знает, чем все кончится. «И чего они добьются еще одной мелкой провокацией? — Мияги безнадежно махнул рукой. — Советую тебе сдать командировку, поедем лучше в Канагаву, я знаю там одно живописное место». Подобного художник не мог стерпеть. «Мелкая провокация, говоришь?! — вскричал он. — Ты, Мияги, человек не от мира сего. Целая армия корреспондентов от разных газет и журналов вылетает в Чанчунь, а оттуда в Халун-Аршанский укрепрайон… Если хочешь, могу составить протекцию…»

От протекции Мияги отказался: нет, нет, он болен, политикой не занимается. Маньчжурия его также не интересует. Вот в Канагаву… Он только полюбопытствовал, долго ли приятель рассчитывает быть там… в Халун-Аршане? Тот ничего определенного сказать не мог. Ведь все они, фоторепортеры и корреспонденты, по официальной версии, должны присутствовать на маневрах, командировки выданы только до Чанчуня. Но когда располагаешь связями, то можешь узнать больше положенного… Мияги позвонил на токийскую квартиру своему клиенту и приятелю секретарю командующего Квантунской армией. Тот собирался в мае приехать в отпуск, нужно закончить портрет. Мияги был очень любезен, пригласил секретаря и его жену в ресторан «Империал». Госпожа поблагодарила. К сожалению, муж не приедет, как обещал. Отпуск задерживается. Что случилось? Ничего особенного, служебные дела…

Маленький штрих. Это лишь один из эпизодов деятельности Мияги, а их было много.

Мияги связался с Одзаки. Тот пообещал уточнить сведения, они подтвердились.

Так стало известно о готовящейся операции у реки Халхин-Гол. После этого началась напряженная работа по уточнению полученных данных. Через Вукелича удалось установить: японцы стягивают войска к восточным границам МНР. Зорге посоветовал Вукеличу вылететь в Маньчжурию. В Центр пошли радиограммы.

Зорге высоко ценил Мияги не только как своего верного помощника, но и как глубоко эрудированного человека.

«Я изучал Японию не только по книгам и журнальным статьям. Многое дали мне беседы с Одзаки и Мияги… Благодаря этим двум моим друзьям и соратникам я получил ясное представление о своеобразной роли военной верхушки в управлении государством, равно как о природе «Гэнро» — тайного совета при императоре, существование которого невозможно объяснить юридически… Благодаря моим друзьям я мог обозреть проблему в целом и составить о ней широкое представление… Наконец, без Мияги я никогда не смог бы понять японского искусства. Наши встречи часто проходили на выставках и в музеях…»

Центру Зорге докладывал о Мияги:

«прекрасный парень, не задумается отдать жизнь, если потребуется; болен чахоткой; посланный мной на месяц лечиться, удрал с курорта, вернулся в Токио работать».

Да, Мияги таял на глазах у товарищей. Он задыхался в насыщенном влагой воздухе Японии. Никакие поддувания больше не помогали. Особенно подкосило его известие о смерти отца. Отец умер в 1938 году. Все последнее время Мияги рвался на Окинаву, но события заставляли работать, работать, работать день и ночь: Хасан, Халхин-Гол, германо-японские переговоры… Отъезд приходилось откладывать. Мияги регулярно посылал в Америку деньги своей жене Чио, обещал скоро приехать, приглашал ее в Токио. Чио отвечала, что не знает, на кого бросить дело, кроме того, ее гравюры пользуются большим спросом. Она готова ждать Мияги хоть всю жизнь, так как понимает обстоятельства. Однако он чувствовал, что жизнь подходит к концу. И все же он будет драться, пока хватит сил. Раньше Мияги принадлежал к тем нетерпеливым людям, которые, утром посадив дерево, к вечеру хотят напилить из него досок. Но сейчас он осознал, что все дается огромными усилиями, что истинный патриот — это тот, кто болеет сердцем за будущее всего человечества, и неважно, на каком участке фронта он сражается.

Есть легенда: в старину, когда Фудзияма извергал на поля крестьян потоки раскаленной лавы и сжигал селения, ему приносили в жертву самую красивую девушку. И вулкан якобы затихал на века. Не такова ли твоя судьба, художник? Мияги задумал символическое полотно в духе гравюры Хокусая «Снег на горе Цукуба». Маленькая фигурка человека, бросающего вызов богу огня. О да, это далеко не Хокусай! Здесь иная символика, иное величие… Багровые тона… Нечто непривычное для японского глаза. Он работал самозабвенно, торопился закончить картину к намечавшейся осенью 1941 года выставке в Уэно. Но он все время помнил, что 13 октября должен встретиться с Зорге. После нападения Германии на Советский Союз и в связи с временными военными успехами нацистов атмосфера в Японии накалялась все больше и больше. Крайне реакционные группировки свирепствовали. Несмотря на то что Мацуока подписал в Москве пакт о нейтралитете, горячие головы советовали использовать сложившуюся обстановку и двинуться «на север», другие считали, что международная обстановка благоприятствует наступлению на Тихом океане…

10 октября 1941 года, вернувшись вечером домой, Мияги заподозрил неладное: в его отсутствие кто-то рылся в бумагах, производил обыск. Художник бросился к тайнику: донесение, подготовленное для Зорге, исчезло! Все кончено. Западня… Предупредить бы Одзаки…

В дверь постучали. Мияги перешел в комнатку, служившую мастерской, взял кинжал и стал ждать. Дверь сотрясалась от ударов.

И когда в квартиру ворвались полицейские, Мияги попытался покончить с собой. Его увезли в больницу при полицейском управлении.

Мияги вылечили от раны только для того, чтобы предать пыткам. Во время допроса он выбросился из окна. Но и на этот раз остался жив. Разбился насмерть полицейский, который прыгнул за ним.

Старинная тюрьма Сугамо… Она знала несколько поколений революционеров. Здесь после забастовки трамвайщиков томился великий коммунист Сэн Катаяма. В представлении чиновников отдела безопасности Ётоку Мияги был очень, очень опасным. Его заковали в кандалы, повесили на шею табличку, бросили в одиночную камеру, кишевшую блохами. Гремели засовы, бряцали сабли. Иногда в камеру Мияги приходил буддийский священник, но художник не удостаивал его взглядом. В небеса он не верит, на земле сделал все, что хотел. Мияги замкнулся в себе, окружающее больше для него не существовало. Его били, калечили, из горла хлестала кровь, и только стоны выдавали его мучения. Если бы повесили сразу… Кому-то нужен этот садизм, изощренные пытки, кому-то доставляет наслаждение наблюдать, как из горла художника вылетают куски легких. Тюремщики пинают его ногами, исходя яростью над его распростертым телом. На его долю выпало чудовищно много страданий: два года беспрестанных пыток. Он сознавал, что из Сугамо живым все равно не выйдет. Иногда в мозгу вспыхивали когда-то вычитанные строчки:

А в мире происходили события, которые могли бы вдохнуть новые силы в больную грудь Мияги, если бы он знал о них. Журнал «Кэйдзё Ниппо», который читали тюремщики, писал, что военная мощь СССР значительнее военной мощи Германии. Основой этой мощи Советского Союза являются сила Красной Армии, имеющей прочную организацию и современное вооружение, политическая прочность и крепость советского строя, патриотизм советского народа, огромные природные ресурсы, развитая индустрия, а также обширная территория. И об этом писал отнюдь не прогрессивный журнал. Поражение германских войск под Москвой привело в смятение правительственные круги Японии. Они понимали, что провал планов немецко-фашистского командования на советско-германском фронте неминуемо скажется на Японии: война, которую ведет Япония в Тихоокеанском бассейне против США и Англии, грозит принять затяжной характер. Японский обозреватель из «Коадзихо» в статье «Впечатление от СССР» делал малоутешительный для милитаристских правителей вывод:

«Гитлер, начав войну против Советского Союза, просчитался, в частности, в своих расчетах на распад СССР изнутри и недооценил военную мощь Советского Союза…»

А один японский корреспондент, нимало не заботясь, понравится это Гитлеру или не понравится, писал из Берлина:

«Советский Союз подготовил свою армию и вооружение таким образом, что это изумило мир, и упорно продолжает всенародное сопротивление в течение полутора лет».

Но Мияги находился в строгой изоляции, даже худшей, чем Одзаки и Зорге. Тюремщикам было запрещено под страхом сурового наказания заговаривать с «фанатиком» (так начальник тюрьмы Сугамо называл Мияги). Он уже дважды доказал властям, что не дорожит своей жизнью — сделал харакири, выпрыгнул из окна полицейского управления. Только на допросах с ним разговаривали. Изо дня в день ему задавали одни и те же вопросы, на которые он не отвечал, — это тоже была своеобразная пытка. Допрашивали и били. Били и снова допрашивали.

Он потерял ощущение реальности, с каждым днем все глубже погружался в сумеречное состояние. В бреду звал жену, отца. Может быть, ему грезились высокие пальмы Окинавы и лазурь ее лагун; может быть, перед ним сверкали знойные улицы Сан-Диего, где он впервые полюбил. А возможно, он видел те полотна, которые не успел написать…

2 августа 1943 года во время очередного допроса он умер, не выдержав пыток. Следователь был раздосадован: не дожил до смертного приговора!

Ётоку Мияги было только сорок лет.

 

3. До последнего дыхания

Когда в Москве решался вопрос о составе организации «Рамзай», Зорге остановил свой выбор на Вукеличе. Выбор не был случайностью или результатом спешки. Рихард основательно взвесил все, что имело отношение к жизненному пути Вукелича.

Бранко Вукелич, хорват по национальности, родился 15 августа 1904 года в семье офицера, обнищавшего дворянина Мшивая де Вукелича. Отец Бранко был сначала офицером австро-венгерской армии, а затем служил в королевской армии Югославии.

Мшивай де Вукелич отличался довольно либеральными взглядами, писал стихи и даже оставил некоторый след в югославской поэзии.

Главенствующая роль в семье принадлежала матери Бранко Вильме Вукелич, женщине незаурядной, обладавшей живым, страстным характером. Она любила музыку, поэзию, живопись, но больше всего увлекалась политикой. Вильма Вукелич ненавидела корону Габсбургов, мечтала о свободной родине. Ненависть к поработителям она воспитала и в детях. Не случайно в доме Вукеличей любимым поэтом был Шандор Петефи, и сыновья Бранко и Славко часто пели его боевые песни.

К таким стихам Вильма Вукелич не могла оставаться равнодушной. В семье все в совершенстве владели венгерским языком и считали за счастье читать гениального поэта в подлиннике.

Мальчиков-подростков волновала романтическая личность самого поэта, его необычная судьба. Сын обнищавшего полукрестьянина, полуторговца, по сути, самоучка стал властителем дум, вершиной венгерской поэзии. В двадцать три года Петефи достиг мировой славы, был необыкновенно счастлив в личной жизни. И все это он, не задумываясь, принес в жертву родине, когда Венгрия восстала против Австрии. С оружием в руках защищал он свободу и независимость своей отчизны. И если для Вильмы Шандор Петефи был прежде всего певцом национального освобождения, сыновья восприняли его гораздо глубже. Петефи своей поэзией зажег в них ненависть к социальной несправедливости.

Служба отца вынуждала семью часто менять местожительство. Кроме Бранко и Славко было еще двое детей: Лилиана и Элеонора. Детство Бранко прошло в Югославии, в городе Осиек, затем в Венгрии, в городе Печ. Кроме родного хорватского и венгерского языков дети знали немецкий. Вильма старалась проникнуть в мир детей как старший друг, с которым можно поделиться своими мыслями. Дружеские отношения с матерью сохранились у детей на всю жизнь. Вильма имела огромное влияние на сыновей, на формирование их личностей. С детства они слышали слово «свобода» и вместе с матерью радостно приветствовали Октябрьскую революцию. Мир без аннексий и контрибуций, право наций на самоопределение — вот что восхищало Вильму Вукелич в идеях русской революции.

В это время семья переехала в столицу Хорватии Загреб, где полковник Мшивай де Вукелич, теперь уже офицер королевской армии Югославии, преподавал в высшей военной школе. Семья Вукеличей была в курсе всех общественных событий и жила самой беспокойной жизнью.

Юность Бранко проходила на фоне грандиозных событий. В стране происходили крупные волнения крестьян, рабочих, солдат. Особенно отличалась в этом отношений Хорватия. Все чаще говорили о Советской России. Венгерская революция 1919 года (та самая социальная революция, о которой мечтал Шандор Петефи) еще больше активизировала рабочий класс и крестьянство. Мощные забастовки рабочих прошли по всей стране. Крестьяне стихийно захватывали помещичьи земли. Создавалась единая коммунистическая партия Югославии, ведущую роль в которой заняли передовые рабочие.

Такова была политическая ситуация в стране, когда Бранко поступил в Загребский университет. Он мечтал стать архитектором. Еще с детства в нем проявилась страсть к рисованию. Он брал альбом и целыми днями бродил по Загребу, срисовывал башню Лотршчак, Каптолскую башню, крепость Градец, церковь святого Марка. Загреб издревле славился своими архитектурными памятниками, картинными галереями, а также архитектурной школой, получившей широкую известность. Загреб стал центром зодческого искусства, и крупные специалисты университета вели проектирование для других районов страны.

Профессия архитектора сулила большие перспективы, и мать посоветовала Бранко поступить на архитектурное отделение университета. Это вполне соответствовало и стремлениям самого Бранко. И вот он в университете, горячо берется за учебу, слывет лучшим студентом факультета. Но жизнь властно стучится в двери аудиторий.

17 августа 1921 года на югославский престол вступил король Александр I Карагеоргиевич. Правительство внесло в Учредительное собрание предложение — принять коллективную клятву на верность королю. Коммунисты покинули Учредительное собрание с возгласами: «Да здравствует социалистическая Югославия!» Коммунистическую партию объявили вне закона, за принадлежность к КПЮ приговаривали к смертной казни. Десятки тысяч коммунистов и революционно настроенных рабочих были брошены в тюрьмы. Именно в это время Вукелич вступает в группу студентов-марксистов. Он сделал это втайне от родителей. Только младший брат Славко знал, где Бранко прячет листовки.

В сентябре 1924 года в Загребе открылся съезд Хорватской республиканской крестьянской партии. Город в те дни оказался фактически во власти десятков тысяч крестьян, приехавших из Далмации, Словении, Сербии, Боснии, Воеводины. Газета «Слободен дом» в то время писала:

«Каждое упоминание о Советском Союзе вызывало бурю восторга — непрерывно раздавались возгласы: «Да здравствует Советский Союз!»

К крестьянам присоединились студенты Загребского университета, они разбрасывали листовки, призывающие к конфискации и разделу земель крупных собственников, к союзу с Советской Россией. В составлении текста этих листовок принимал участие Бранко Вукелич; он же разбрасывал их по городу.

Лидер Хорватской республиканской крестьянской партии Степан Радич незадолго до съезда вернулся из Москвы и здесь, на съезде, потребовал установления Югославией дипломатических отношений с Советским Союзом. В день возвращения Радича из СССР на привокзальной площади в Загребе собрались тысячи крестьян и рабочих, приветствуя его возгласами: «Да здравствует Советский Союз!»

В дни съезда крестьян полиции в Загребе не было видно. Но съезд закончился, крестьяне разъехались. Начались жесточайшие репрессии. Полиция не обошла и мятежных студентов Загребского университета: в декабре 1924 года Бранко Вукелича и его товарищей арестовали. Славко гордился братом, мать была встревожена. Она сделала все возможное, чтобы вызволить Бранко из тюрьмы. Его отпустили, выдали на поруки, но занесли в «черный» список.

Возможно, в тот трудный для семьи Вукеличей период и начался разлад между родителями Бранко, разлад, который в дальнейшем привел к полному разрыву. Не чуждый либеральных взглядов, королевский офицер полковник Мшивай Вукелич все же не мог относиться сочувственно к тому, что Вильма с ее «фрондерством» толкала сыновей на путь политики и ставила под угрозу его карьеру. Но Вильма всецело была на стороне Бранко. Она надеялась на революцию в Югославии и ждала ее.

Выйдя из тюрьмы, Бранко стал на путь революционной борьбы. Позднее он уехал в Брно, в Чехословакию, где надолго обосновался, скрываясь от загребской полиции. В Загребе же продолжал свирепствовать белый террор.

Вернувшись в начале 1926 года в Загреб, Бранко нашел мать разочарованной и приунывшей. Славко пошел по стопам старшего брата и мог в любую минуту оказаться в тюрьме как политически неблагонадежный. Отношения Вильмы с мужем окончательно испортились. Жизнь в Загребе становилась невыносимой. Тревожась за безопасность сыновей, в 1926 году Вильма Вукелич порвала с мужем и вместе со своими четырьмя детьми уехала в Париж. Ее решение отправиться именно в Париж было не случайным. В это время в Париже жило очень много югославских политических эмигрантов, и семья Вукеличей могла рассчитывать хотя бы на моральную поддержку соотечественников.

Им удалось снять отдельный особняк в предместье Парижа Кламаре. Бранко повезло: он поступил в Сорбоннский университет на юридический факультет. Славко стал студентом Высшей электромеханической школы. Лилиана училась в ателье модельеров женской одежды. Эли еще в Загребе проявила себя способной балериной; в Париже она стала посещать балетную школу. Сама Вильма занялась активной журналистской деятельностью, а позже стала писательницей.

Дом в Кламаре стал излюбленным местом сбора эмигрантской молодежи. Это были друзья Бранко и Славко, прогрессивно настроенные молодые югославы самых разных профессий. О чем бы ни говорили, о чем бы ни спорили друзья Бранко, они неизменно возвращались к югославским проблемам.

Политическая обстановка во Франции была сложной. Правительство Пуанкаре сделало ставку на крупные монополии, при поддержке которых в стране стали множиться реакционные организации. В Сорбонне, где в это время учился Бранко, шовинистически настроенные студенты объединились в «Лигу патриотической молодежи». В Париже нагло хозяйничали молодчики из фашистской организации «Огненные кресты». Парижские газеты пестрели призывами ко всем странам объединиться в борьбе против СССР. Правительство «национального единства» выдвинуло лозунг: «Враг — коммунизм». Коммунистическая партия ушла в подполье, ее руководитель Морис Торез подвергался жестоким преследованиям. Было очень трудно ориентироваться в этой сложной политической обстановке в чужой стране, и Бранко Вукелич временно отошел от борьбы.

Летом 1928 года, во время каникул, Вукеличи едут на Атлантическое побережье, где обычно отдыхало много молодежи. Славко знакомится с русской девушкой Женей. Она только что окончила колледж и собиралась поступить на литературный факультет Сорбоннского университета. Это знакомство закончилось тем, что Евгения Ильинична Вукелич-Маркович разделила со своим мужем Славомиром его сложную, трудную судьбу коммуниста, борца.

Бранко же внезапно увлекся датчанкой Эдит, дочерью зажиточных фермеров, которая была значительно старше Бранко. По свидетельству Евгении Ильиничны Вукелич-Маркович, между Бранко и Эдит было очень мало общего. Вскоре выяснилось, что Эдит ждет ребенка. Как честный человек, Бранко поспешил оформить брак, и Эдит на время уехала в Данию к своим родителям.

1929 год ознаменовался в странах Европы особенно жестокими репрессиями против компартий и рабочего движения; влияние фашизма росло.

Вукелич пристально следил за событиями, происходившими в мире, анализировал международную обстановку. Экономический кризис распространился на всю Европу. Вместе с тем авторитет Советского Союза продолжал неуклонно расти, все больше укреплялось его международное положение. Вукелича остро интересовало все, что касалось страны социализма. Это был первый великий эксперимент воплощения марксистских идей на практике. Он увлеченно читает все, что касается Советского Союза, смотрит советские кинофильмы. В дневнике его матери есть такая запись:

«Мы возвращались после просмотра кинофильма «Броненосец «Потемкин». Сын держал меня под руку. Шел молча. Неожиданно сказал: «Весь мир вооружился против молодой пролетарской державы. Защищать СССР сегодня — значит защищать себя и свою родину!»

«Уже в 1929 году я был преисполнен желания принять непосредственное участие в защите революционных завоеваний Советского Союза», —

писал сам Вукелич.

Да, все чаще Бранко обращался мыслью к Советскому Союзу, как к единственной стране, способной в дальнейшем противостоять фашизму.

В 1930 году семья Вукеличей переехала из Кламара в Париж, на улицу Лияр. Вильме удалось снять приличную квартиру рядом с парком Монсури. Сыновья поселились со своими женами, к Бранко приехала жена Эдит с сыном Раулем. Семья требовала много денег, и Бранко, учась в университете, одновременно работал во Всеобщей электрической компании в качестве юриста. В этот период он увлекся фотографией. Его снимки охотно брал солидный иллюстрированный еженедельник «Вю», что также приносило кое-какие доходы.

Возвращение на родину откладывалось до лучших времен, и Вильма основательно устроилась на новом месте, рассчитывая на долгое пребывание всей семьи в этой квартире. Но все сложилось иначе. Внезапно тяжело заболела туберкулезом младшая дочь Элеонора. Врачи категорически запретили ей заниматься балетом и посоветовали климатическое лечение. Вильма избрала Швейцарию, куда они срочно выехали с Элеонорой. Немногим позже вышла замуж Лилиана и тоже уехала из Парижа. В квартире остались Славко с Женей и Бранко с семьей. Славко окончил Высшую электромеханическую школу и поступил работать на завод «Альстон» в качестве инженера-конструктора.

Бранко значился гражданином Югославии и был обязан отбывать на родине воинскую повинность. В августе 1931 года его отзывают в Загреб. И вот он шагает по Илице, по узким кривым улочкам Горниграда. Ровно в полдень его приветствует выстрелами Гричская пушка, установленная на верхнем ярусе башни Лотршчак. Все свое, все знакомо…

В казармах Бранко пробыл всего четыре месяца. Официально его отчислили из-за слабого зрения. Но истинная причина крылась в другом:

«Мы организовали большую демонстрацию в своей воинской части и в других частях».

Дело в том, что 8 ноября 1931 года состоялись выборы в скупщину. Голосование проводилось открытой подачей голосов под присмотром полиции. Подобные действия правительства вызвали бурю протеста, рабочие и крестьяне бойкотировали выборы. Заволновались студенты и солдаты. Вукелича, по сути, выслали из Югославии. В Париж он вернулся в январе 1932 года, взбудораженный тем, что увидел на родине.

Франция была захвачена мировым экономическим кризисом. К моменту возвращения Бранко из армии произошло значительное сокращение производства. Должность его в электрической компании была упразднена, и Бранко остался без работы.

Сокращение производства привело к массовой безработице. Славко, работавший на заводе «Альстон», оказался в самой гуще борьбы рабочих за свои экономические права. Волна забастовок прокатилась по всей стране. В этот период Славко пришел к окончательному выводу, что только социализм способен разрешить классовые противоречия. Братья горячо обсуждают волнующий их вопрос: возможна ли победа социализма в России в условиях враждебного капиталистического окружения? И приходят к выводу: возможна, если прогрессивные силы всего мира будут противодействовать реакции и всячески сдерживать возникновение новой мировой войны, с тем чтобы дать окрепнуть Советскому Союзу. Надо бороться!

По свидетельству Евгении Ильиничны Вукелич-Маркович, братья в этот период были особенно дружны. Они хорошо понимали друг друга и готовы были помочь один другому советом и делами. По ее словам, годы 1931-й и 1932-й были решающими в выборе их жизненного пути.

В январе 1932 года, скитаясь по городу в поисках работы, Бранко случайно встретил в Париже своих старых друзей по гимназии и по университету. Встреча несказанно его обрадовала. С помощью друзей Бранко занялся пропагандистской работой, выступал в рабочих клубах. Но для его деятельной натуры этого было мало. На всю жизнь Бранко запомнил стихи Шандора Петефи:

Бранко стал мечтать о большом деле, которому можно было бы отдать всего себя. Он очень хотел поехать в Советский Союз, увидеть все своими глазами, бороться за строительство социализма. Об этом они мечтали вместе со Славко и не раз говорили на эту тему.

Бранко проникался все большей и большей враждебностью к капиталистическому миру. Кризис выбросил на улицы городов Франции тысячи безработных, к ним принадлежал и Бранко. Его выручал пока журнал «Вю».

Редактор журнала давно вынашивал мысль посвятить один из номеров странам Дальнего Востока. Китай, Япония… Экзотика. Это привлечет подписчиков. Он искренне обрадовался согласию Бранко Вукелича поехать в Японию, немедленно оформил контракт и выдал Вукеличу корреспондентский билет. Перед отъездом Бранко добился аудиенции у президента Всеобщей электрической компании. Президент принял сухо, но сразу подобрел, когда узнал, что Вукелич вовсе не собирается просить о трудоустройстве. Рекомендательные письма в Японию? О, пожалуйста! Поездка в Японию… Дьявольски интересно. Проклятый кризис гонит людей на край света. Если дела поправятся, здесь, в компании, место всегда за господином Вукеличем. Он и японцам порекомендует Вукелича как превосходного юрисконсульта. В жизни все может пригодиться.

Одновременно Бранко связался с югославской ежедневной газетой «Политика» и от нее также получил корреспондентское удостоверение (тем более что газете это ровным счетом ничего не стоило). На подготовку к отъезду Вукеличу дали всего шесть недель, но он успел оформить все свои дела, закупил книги по искусству Японии, запасся фотоматериалами и альбомами.

Началось феерическое путешествие из Марселя через Красное море, Сингапур, Шанхай в Йокогаму. Длилось оно целых сорок три дня. 11 февраля 1933 года Вукелич с семьей высадился в Йокогамском порту.

С Рихардом Зорге Бранко встретился только восемь месяцев спустя. Чем же были заполнены эти восемь месяцев? Журналистской деятельностью, знакомством с французскими, английскими и американскими коллегами. Вукелич был хорошо принят в японских журналистских кругах. Он обладал веселым, общительным характером, повсюду его встречали с улыбкой. Он пытался создать впечатление несколько легкомысленного человека, которому все нипочем. Великолепное знание английского, французского, немецкого и ряда других языков делало его неким посредником в Токийской ассоциации иностранных корреспондентов. Как одержимый носился он по картинным галереям Токио, осматривал буддийские храмы в Камакуре, Киото, Наре. Заполнял альбомы изображениями бронзового Будды — целителя из храма Кофукудзи, Амида-будды, Вайрочана-будды. Его пленила крылатая японская архитектура. Ого! Япония — обетованная страна художников, скульпторов, архитекторов. Языки всегда легко давались Бранко, и он сразу же занялся японским. Живой, восторженный, немного опьяненный всем увиденным, приходил он домой. Эдит ворчала: на работу устроиться, несмотря на блестящие рекомендации, не удается, в Токио своих преподавателей гимнастики некуда девать. Как она жалеет, что согласилась ехать сюда! Бранко успокаивал жену. В конце концов все как-нибудь образуется. Ведь они в Японии, в Японии!

Психолог по натуре, рационалист в работе, Рихард Зорге обладал интуицией, поистине граничащей с прозорливостью. Он искал единомышленников и всякий раз находил их. Вукелич был таким единомышленником.

Бранко рассказал, как он с семьей пробирался в Йокогаму по туристскому маршруту из Марселя через Красное море и Шанхай. Он умолчал о том, в какое затруднительное положение попал, не рассчитав свои скромные средства: сперва поселился в самой лучшей гостинице, а затем в меблированной квартире. В Париже его уверяли, что жизнь в Японии баснословно дешева: на десять иен в день можно с семьей прожить роскошно. Увы, действительность оказалась иной: десять иен в день за комнату и питание для двух человек стоили в Токио около десяти лет назад, а сейчас все вздорожало…

Но Рихард уже знал о затруднениях Бранко и посоветовал ему подыскать более скромный и более уединенный дом, где к тому же можно было бы без опасений развернуть радиостанцию. Вукеличи перебрались на улицу Санайте, в квартал Усигомэку.

Через некоторое время Зорге попросил Вукелича связаться с художником Мияги, который вернулся из Америки на родину совсем недавно: в октябре.

В художнике Вукелич нашел преданного друга и великолепного знатока искусства. В условиях строжайшей конспирации они все же находили возможность для встреч и бесед. Вукелич иногда приглашал Мияги к себе домой.

В вопросах конспирации Зорге был крайне щепетилен. Любые нарушения он считал недопустимыми. Когда первые радисты организации допустили незначительное отступление от правил радиосвязи, Зорге немедленно откомандировал их. Он не мог ставить под угрозу безопасность организации из-за небрежности отдельных ее членов.

Вукелич безгранично уважал Зорге, считал его идеальным руководителем. Но предельная осторожность Рихарда в какой-то мере на первых порах обижала Бранко. Под внешне суровым взглядом руководителя Вукелич чувствовал себя не совсем уверенно и с огорчением говорил:

«Я с самого начала не произвел на него благоприятного впечатления, и он считал меня недостаточно серьезным».

Сообщения Зорге в Центр свидетельствуют об обратном. В этих сообщениях Зорге называет Вукелича «прекрасным товарищем, отлично знающим дело…». Просто Рихард никогда никого не хвалил в глаза, так как всякая похвала невольно возвышала бы его над товарищами. Он считал, что все они работают во имя идеи, и этим все сказано. Бранко стремился завоевать любовь и доверие Зорге и завоевал их. Никто не мог бы назвать Рихарда сентиментальным, размягченным, излишне доверчивым. Он был тверд и непреклонен, когда речь шла о дисциплине.

Бранко Вукелич стал фотографом организации, создал великолепную фотолабораторию. Именно из его дома велись радиопередачи: на втором этаже особняка была развернута радиостанция. Но главное заключалось в другом: он зачастую перепроверял через посольства и журналистов иностранных государств те сведения, которые добывали Зорге, Одзаки, Мияги.

Вукелич мог бы считать себя счастливым. Он служил великому делу и не сомневался, что рано или поздно поедет в Советский Союз. Зорге поддерживал его в этой уверенности. Их отношения с Рихардом перешли в глубокую дружбу. Но в семье Вукелича назревал конфликт. Занятия мужа, как казалось Эдит, носили безобидный характер. Но когда в их доме была развернута радиостанция и выяснилось, что во время сеансов связи нужно охранять дом от бдительного ока полиции, Эдит заволновалась. Ведь у них сын… Разве Бранко вправе подвергать судьбу ребенка опасности? В любую минуту их могут арестовать, бросить в тюрьму. Ну а если даже ее оставят в покое, что она будет делать с ребенком без Бранко в совершенно незнакомой, чужой стране? Он успокаивал ее. Рано или поздно они уедут отсюда в Россию. Нельзя так бояться жизни. Но Эдит боялась. Она не была создана для суровых испытаний. Не лучше ли уехать в Австралию, где живет сестра Эдит?

Шли годы. И каждый день был тяжелым испытанием для Эдит. Она вздрагивала, когда стучали в калитку, всюду ей чудились шпики. Любой полицейский агент, без смысла, без определенных намерений фланирующий перед домом иностранца, казался ей предвестником беды. Шорохи, ночные шорохи… шаги возле дома… они сводили ее с ума. Она кричала, что ни одного часа не останется больше «в этой мерзкой Японии». И оставалась. Бранко советовал ей на некоторое время уехать в Австралию или же в Данию. Эдит замкнулась в себе. Частыми скандалами с мужем, изнуряющим страхом перед полицейскими, тревогой за сына она довела себя до расстройства нервной системы.

Эдит замыслила побег. Любовь давно умерла, и оба это понимали. Бранко не мог отказаться от того, что стало смыслом жизни, бросить организацию и бежать, спасая спокойствие жены. Он презирал трусов. У него один путь и другого быть не могло. Не так давно он узнал, что брат Славомир сражается за свободу Испании в интернациональной бригаде. Молодец Славко! Ты настоящий коммунист и антифашист… Значит, те семена, которые бросал в юности Бранко, проросли. Сейчас Бранко и Славко делали одно общее дело: они дрались с фашизмом. Вукелич знал, что происходит в Испании. Зорге рассказывал о Германии, о портовых рабочих Гамбурга, которые создали нелегальную организацию и сообщали антифашистским центрам о гитлеровских военных транспортах. В западноевропейских портах созданы боевые группы патриотов-антифашистов, препятствующие продвижению этих транспортов в Испанию. Тысячи честных людей сражаются в интернациональных батальонах и бригадах на стороне Испанской республики.

Когда летом 1938 года Эдит потребовала развода, Бранко не удивился. Он еще пытался уговорить ее, растолковать, но натолкнулся на стену непонимания. Получив развод, Эдит уехала к сестре в Австралию.

Японская провокация у озера Хасан осенью того же года, события на реке Халхин-Гол восемь месяцев спустя — все это отвлекло Вукелича от мыслей о семейной трагедии. В качестве «гостя японской армии» он сперва побывал на стыке границ Советского Союза, Маньчжоу-Го и Кореи, где развернулись бои за высоту Заозерную, а когда японская армия напала на МНР, по поручению Зорге вылетел на монгольско-маньчжурскую границу.

На международной арене обстановка все усложнялась и усложнялась, поток информации захлестывал Вукелича.

Прошло два года с тех пор, как Эдит уехала в Австралию. За все это время она не написала ему ни строчки. Бранко скучал по сыну. Но он был молод, и к нему наконец пришла настоящая любовь. Она была японской студенткой Иосико Ямасаки. В начале 1940 года они поженились. А в следующем году, в марте, у них родился сын Хироси. Счастье их оказалось недолгим.

12 октября 1941 года Бранко Вукелича арестовали. При аресте присутствовала его жена. Когда в дверь постучали, Бранко сказал: «Око, посмотри, кого там принесло в такую рань». Сам он пил кофе.

«Я открыла дверь и увидела полицейских. Бранко продолжал спокойно пить кофе. Он лишь надел очки, чтобы получше разглядеть непрошеных гостей. Полицейский заговорил с ним по-японски. Из этого я сделала заключение, что ему о Бранко известно все. Бранко и в эту тяжелую минуту не покинуло чувство юмора, так присущее ему: он предложил полицейскому кофе. Тот отказался и дал распоряжение производить обыск. Потом Бранко простился со мной, поцеловал семимесячного Хироси. Бранко увели. Полицейские продолжали обыск. Они обнаружили радиостанцию…»

Примечательный факт: трое, составлявшие ядро организации «Рамзай», были правоведами: доктор государственно-правовых наук Зорге, доктор права Одзаки, выпускник юридического факультета Сорбоннского университета доктор Бранко де Вукелич.

Да, все трое в совершенстве знали юриспруденцию, хорошо представляли себе крючкотворство буржуазного правоведения.

В ходе процесса над организацией в Токио японское правосудие не могло предъявить ее членам ни одного сколько-нибудь строго аргументированного обвинения. Сперва судьи кричали, что, по японским законам, все члены организации подлежат смертной казни. Но доводы Зорге, Одзаки и Вукелича сильно поколебали эту уверенность судей. Рихард Зорге взял под защиту товарищей. Судьи натолкнулись на железную логику его аргументов и были растеряны. Вукелич вообще считал, что японский суд неправомочен привлекать его к ответственности, и отказался отвечать на вопросы. Бранко хорошо знал законы. Вопреки букве закона, движимые патологической ненавистью к антифашистам, судьи приговорили Зорге и Одзаки к смертной казни. Но это было сделано именно против закона, это было надругательством над правами человека. И все-таки победа осталась за членами организации. Моральная победа.

Больше всего судей раздражало, приводило в неистовство поведение Вукелича. Его били, пытали, морили голодом, не давали ему воды, но он оставался тверд. Презрительно улыбаясь, говорил, что его убеждения — это его личное дело и он не обязан отчитываться перед японской полицией. Почему они свои убеждения считают эталоном для всех остальных людей? Японские секреты его никогда не интересовали. Или, может быть, у судей есть веские доказательства? Но доказательства как раз и отсутствовали. В своих посмертных записках Вукелич указал на причины, побудившие его активно помогать Зорге:

«Успешное строительство социализма и сохранение мира всегда были для меня наиболее желанными целями, и именно эти цели лежали в основе моего согласия работать в секретной организации. Я надеялся, что мои усилия получат соответствующее признание и в будущем мне разрешат поехать в Советский Союз, чтобы испытать счастье мирной и культурной жизни в мире социализма, в строительстве которого я участвовал сам своей секретной работой».

Бранко Вукелича обрекли на пожизненное заключение и бросили в страшную тюрьму Сугамо, где он находился до июля 1944 года. Неожиданно Иосико разрешили свидание с мужем. Она взяла трехлетнего Хироси и отправилась в тюрьму. Свидание продолжалось всего несколько минут. Их разделяла решетка. Бранко протянул руки к сыну. Стражник отвернулся. Разговаривать приходилось громко, обязательно на японском. Вид Бранко был ужасен. Он почти совсем ослеп, остались кожа до кости. Но держался с присущей ему бодростью, острил и делал вид неунывающего человека. Иосико понимала, какие вести его интересуют больше всего, и сказала по-английски: «Советские войска подходят к границам Германии».

Время истекло. Это была их последняя встреча. Вскоре Бранко Вукелича сослали на каторгу в Абасири (северная часть острова Хоккайдо). Нет в Японии более мрачного места, чем Абасири. Зимой здесь бывают сорокаградусные морозы. В начале весны здесь неделями стоят густые туманы, часто наступает сильное похолодание. Заключенные, которых поместили в дощатые бараки, спали на оледенелых циновках. Потому-то с приходом зимы в Абасири умирали сотнями от воспаления легких и других болезней.

Как известно, Вукелич в совершенстве владел разговорным японским языком, но письма жене и сыну писал на английском, так как запомнить несколько тысяч иероглифов он не мог. Тюремные цензоры переводили его письма на японский и только после этого отправляли адресату. Потому-то Иосико получала весточки от мужа с большим запозданием. Бранко скоро догадался, почему задерживаются письма, и всерьез занялся иероглифами, катаканой и хираганой.

Бранко пережил Зорге и Одзаки всего лишь на два месяца. В Абасири он не избежал участи многих: заболел крупозным воспалением легких.

Почувствовав, что смерть близка, он в конце декабря 1944 года отправил жене в Токио свое последнее письмо.

Вот его содержание:

«Извини, что это письмо задержано. Это произошло потому, что пришлось отложить его на 4-е воскресенье. Я получил письмо нашего мальчика, и, конечно, оно доставило мне большую радость. Ты, конечно, представляешь себе, как я восхищаюсь и вместе с этим беспокоюсь о твоей напряженной жизни. Прошу тебя: хорошенько позаботиться о себе ради меня, ведь я так люблю тебя. Как ты писала, от моральных сил зависит многое. Мне очень нравятся твои родители. Пожалуйста, будь к ним добра. Теперь для начала позволь мне ответить на твои вопросы. 1) Серебро необходимо возвратить. Его оставляли нам на сохранение. 2) Почтовый бювар я получил, но пользоваться им мне пока не разрешают. 3) Я хорошо разбираю и читаю твои письма, но, поскольку время на них ограничено, пиши как можно четче и яснее (теперешний стиль и почерк меня вполне устраивают). Я хочу, чтобы ты описала когда-нибудь в одном из своих писем твой полный день, с утра до вечера, в присущем тебе интересном стиле. 4) Отвечай мне в письмах на все мои вопросы. Если что-нибудь не разберешь в моем письме — спрашивай. 5) Мне кажется, ты очень, хорошо справляешься с воспитанием нашего сына в таких трудных условиях… Что касается его способностей, то я считаю, как и все родители, что он талантлив. На фотографии он выглядит таким, как я, когда был ребенком, но намного лучше и интереснее, чем его папа. Что же касается почерка, то я начал писать первые буквы значительно позже. Может быть, здесь сыграла свою роль кровь Ямасаки, но я больше всего отношу это за счет твоего отличного воспитания. Я, например, воспитывался большей частью по принципу «оставьте его в покое», подобно маленькому домашнему животному, поскольку этот метод воспитания считали в наше время наилучшим методом. Даже тогда, когда мои родители заметили, что у меня плохой почерк, они реагировали на это очень просто: «Его почерк станет лучше после того, как он повзрослеет. Зачем надоедать ему с этим сейчас?» Может быть, я еще не совсем повзрослел? А может быть, это является результатом пренебрежения начальным воспитанием, недостаточно настойчивым исправлением плохих привычек и т. п. Кстати, относительно слишком мягкого характера нашего сына. Пока в нем не проявляется отсутствие интереса или нелюбовь к работе, тебе не о чем особенно беспокоиться. Главное — привей ему привычку выполнять какую-нибудь работу, не вторгаясь, однако, в священный мир детских игр. 6) Что касается моей матери, то при отсутствии у тебя препятствий к этому пошли ей рождественские поздравления. Однако не торопись с этим, посмотрим, может быть, я получу разрешение послать поздравление сам, хотя опасаюсь, что в этом случае оно может слишком запоздать, жизнь сейчас такова, что для моей старой больной мамы, возможно, лучше было бы умереть, чем продолжать жить. Но если весточка от меня придет к ней вовремя, я уверен, это будет для нее большим утешением. Когда ты заботишься о своих родителях, вспомни об этих моих чувствах. Мне хотелось бы позаботиться о твоих родителях даже больше, чем о своих, но я вынужден был разочаровать их всем этим, что они, должно быть, называют божьим наказанием. 7) В отношении моего здоровья не беспокойся так сильно. В течение последнего месяца рецидивов не было, и я быстро поправлюсь. Кроме того, я переношу холод гораздо лучше, чем ожидал. (Вот только мой почерк становится от него хуже, чем обычно.) Мы вполне можем рассчитывать на встречу в будущем году. Печка, которую я так долго ждал, наконец установлена, с ее появлением я сразу же вообразил себе картину: мы вдвоем. Жарится сакияки. Ребенок спит. В печке огонек… тепло так же, как сейчас… 8) Ты должна больше писать мне о своем здоровье. Тебе тоже нужно сходить к врачу. Пожалуйста, пришли мне свою фотографию и фото нашего ребенка. Может быть, мне разрешат посмотреть на них. И конечно, напиши мне письмо. Извини, что я не могу преподнести тебе никакого новогоднего подарка. Я посылаю лишь свои благодарности. Исторически этот новый год должен быть самым важным и самым трудным для Японии так же, как и для всего мира, и для нашего ни в чем не повинного маленького сына. Мысли о вас придают мне сил. Пожалуйста, расскажи нашему маленькому мальчику, как я был рад его письму. Позаботься о своем здоровье, я постараюсь быть бодрым.

Ваш папа.

Спасибо тебе за письмо, Хироси, папа очень любит Хироси. Посылай мне письма еще.

Папа».

(Внизу примечание, сделанное рукой Иосико Ямасаки:

«Это письмо было написано, по-видимому, в последнее воскресенье декабря 1944 года, но отправлено властями 8 января 1945 года, когда он уже лежал при смерти от воспаления легких».)

Мы читаем эти строки и как бы разговариваем с живым Бранко. Вот таким он и был: глубоко человечным, мягким, со всегдашней доброй улыбкой. Сколько тут сдержанного чувства, желания не причинить боль любимой, сколько надежд, которым не суждено сбыться…

13 января 1945 года в сорокалетнем возрасте Бранко Вукелич скончался. После перенесенных мучений он весил всего тридцать два килограмма. Узнав о смерти мужа, Иосико поспешила на Хоккайдо. Но ей не показали даже места погребения. О, здесь умирают слишком много, могилу каждого не запомнишь!

…Мы имели возможность встретиться с женой Вукелича и ее сыном Хироси.

Вот что рассказала нам Иосико Ямасаки много лет спустя после трагической гибели Бранко:

«Мой муж Бранко Вукелич был одним из близких сподвижников Зорге. Муж умер 13 января 1945 года. После смерти Бранко я хотела покончить с собой. Но в последнем письме он требовал, чтобы я занималась воспитанием сына. Это была последняя воля мужа, и я поступила так, как он того хотел. О Вукеличе и обо мне писали в газетах всякую чепуху: будто бы я являюсь хозяйкой бара и что Вукелич женился на мне из-за корысти, его изображали донжуаном. Конечно, это не могло не ранить каждый раз мое сердце. И если я не выступила в печати с опровержением, то лишь потому, что не желала причинить неудобства сыну, обучавшемуся в японской школе. До поступления в школу Хироси ничего не знал. Я рассказывала ему лишь о том, какой характер был у отца. Говорила, что он был честным, искренним, душевным, умным, храбрым.

После войны дело Зорге в Японии стали оценивать с новой точки зрения. Слезы радости выступают на глазах, когда я вспоминаю слова мужа: «Мы боремся за мир, за то, чтобы не было войны между Японией и СССР». Сейчас, когда я уже не тревожусь за судьбу сына, думаю, что мой долг рассказать миру о Бранко Вукеличе. У меня хранится 159 писем, которые он прислал мне из тюрьмы. И каждый раз, когда я беру эти письма, сердце разрывается от тоски.

Я вышла замуж 26 января 1940 года и прожила с мужем вместе только двадцать месяцев. А до этого было два года невинных встреч. Мы обвенчались в Николаевском соборе на Канде по христианскому обычаю: иначе наш брак не признали бы действительным. Затем официальная церемония была проведена во французском консульстве, которое в то время представляло интересы Югославии. Однако муж беспокоился, признает ли наш брак Москва. Однажды поздно вечером он вернулся домой и радостно сказал: «Нас признали! Наши советские друзья поздравляют нас. Теперь мы по высшему закону муж и жена…» Когда нацисты напали на его родину, он очень переживал это и хотел вернуться туда, чтобы участвовать в партизанской борьбе. Если бы он был просто корреспондентом, то обязательно возвратился бы в Югославию. Втайне я была благодарна судьбе за то, что он привязан к Токио своей секретной деятельностью.

Вначале мужа приговорили к смертной казни, но затем казнь была заменена пожизненными каторжными работами».

Ни в письмах, ни в минуты последней встречи перед ссылкой на Хоккайдо Бранко Вукелич не рассказывал жене о том, каким пыткам подвергают его тюремщики. Да и зачем стал бы этот мужественный человек причинять жене своими жалобами новые страдания? Следователь на допросе Вукелича в первый же день записал в протоколе:

«У Вукелича совершенно отсутствует желание раскаяться».

Эту запись следователю и судьям пришлось повторить много-много раз.

Даже на страшной каторге в Абасири Вукелич сохранил ненависть к врагам, презрение к тюремщикам. Он продолжал молчать.

29 января 1965 года Председатель Президиума Верховного Совета СССР передал жене и сыну Бранко Вукелича — Иосико Вукелич и Хироси Вукеличу орден Отечественной войны 1-й степени — посмертную награду герою.

Кем ты был на Земле, Бранко Вукелич? Непреклонным борцом за самое дорогое для всех простых людей, за мир!

…Несколько слов о родных Бранко Вукелича.

В 1934 году, воспользовавшись временным улучшением отношений между Францией и СССР, Славомир Вукелич вместе с семьей выехал как специалист в Советский Союз. Работал научным сотрудником в области радио в системе Наркомата обороны; в 1940 году заболел тяжелой формой гриппа. В августе 1940 года Славомир Вукелич умер в возрасте тридцати четырех лет.

Вильма Вукелич умерла в Загребе (Югославия) в 1956 году. На надгробном камне по ее желанию высечены имена сыновей Бранко и Славко и даты их смерти.

Сын Вукелича Хироси учился на экономическом отделении юридического факультета Токийского университета. Затем уехал на родину отца, в Югославию. Позже окончил аспирантуру при Белградском университете, вернулся в Токио и работает в области экономики. Иосико Вукелич живет и работает в Токио.

 

4. Рука об руку

Шел мелкий, мелкий дождь, словно стоял и таял в воздухе пар. Настоящий шанхайский дождь. В такую погоду Анна чувствовала себя особенно плохо. Ей казалось, что она задыхается: проклятый бронхит не давал покоя. Вот уже несколько месяцев ее донимала эта коварная болезнь. Все чаще и чаще Анна вспоминала свою родную Сибирь с ее сухим, чистым и звонким воздухом. Вот где от ее бронхита уже через неделю не осталось бы и следа! Но Сибирь была далеко, а для эмигрантки Анны Жданковой просто недосягаема.

Отдежурив свои часы в госпитале, где она работала, Анна решила прогуляться по набережной, прежде чем идти домой. Мимо нее, поблескивая зеркальными стеклами, мелькали роскошные лимузины директоров банков, менеджеров. Все спешили после закрытия оффисов по домам. Анне идти домой не хотелось, не хотелось видеть хозяйку и вновь заводить разговор о квартире. Дело в том, что хозяйка неожиданно предложила ей освободить две маленькие комнатушки, которые она занимала на третьем этаже дома. Хозяйка мотивировала это тем, что ей выгоднее сдать весь верх одному жильцу, немцу, который живет у нее на втором этаже.

Анна была возмущена до глубины души. Чем, собственно, она хуже этого немца? За квартиру платит исправно двадцать долларов в месяц, и это не такая уж малая цена за чердачное помещение. Она решительно отказалась выполнить требование хозяйки, заявив ей, что будет по-прежнему жить в занимаемых комнатах. Такая категоричность несколько смутила хозяйку — госпожа Анна была действительно аккуратной плательщицей, но выгода есть выгода… Так они определенно и не договорились ни о чем. Значит, предстоит вторичный разговор. Проклятый немец, откуда только он свалился на ее голову? Так хорошо вроде все наладилось…

Кое-где по набережной зажглись фонари, и их яркий свет отражался на мокрой мостовой. С реки ползли на берег клочья тумана, дул теплый сырой ветер. В такую погоду город всегда казался Анне призрачным, таинственным и чужим, и она особенно остро чувствовала свое одиночество.

Анна Матвеевна Жданкова родилась 2 апреля 1899 года в сибирском городе Новониколаевске. После родов умерла мать Мария Жданкова. Ее отец Матвей Жданков был скорняком, шил шубы. Анна была четвертой и последней из детей. Нужда заставила отца переехать с детьми в деревню Довольня Ярковской волости. Когда Анне исполнилось три года, отец отдал ее на воспитание купцу второй гильдии Попову в Новониколаевске. В семье Поповых отняли у нее детство и юность. Взяв в дом как приемную дочь, купец превратил ее в даровую работницу. С детских лет Анна выполняла в доме Поповых самую тяжелую и грубую работу. Будили, как правило, в пять часов утра, чтобы успела натаскать для пяти печей дров со двора, занесенного снегом. Темно, трещит пятидесятиградусный мороз, а маленькая девчушка кидает и кидает снег от крыльца дома, от дверей сараев, от калитки. А потом бежит в дом, чтобы убрать комнаты, помочь на кухне, сходить, куда пошлют. Хотелось учиться, но работа настолько выматывала, что Анна засыпала в школе. Учение продвигалось плохо, и через три зимы она оставила школу. В семье Поповых обращались с ней очень грубо — окрики, оскорбления, насмешки были обычным явлением.

Потом годы эмиграции в Китае.

На первых порах Анну приютили знакомые эмигранты. Хозяин семьи работал на английском пароходе. Людьми они оказались отзывчивыми и приняли близкое участие в судьбе Анны. Она пришла к ним, не имея ни денег, ни работы. Надеялась заработать трудом портнихи, но этот труд был настолько дешев, что прокормиться было почти невозможно. Пришлось искать другую работу. С большим трудом Анне удалось поступить продавщицей в русский магазин, где за десятичасовой рабочий день платили так мало, что едва хватало на питание. Оставаться дольше у знакомых Анна уже не могла. Начались долгие годы полунищенского существования, скитаний. С грустью думала она о том, что ей уже под тридцать, а счастья так и не удалось изведать. Видно, это не для нее… Но надо было жить, и Анна с удвоенной энергией принималась за поиски подходящей работы.

Анне удалось устроиться на двухмесячные курсы госпитальных работников. После окончания курсов она работала три месяца в госпитале Блю и два месяца на частных квартирах по госпитальному обслуживанию. Научилась говорить по-французски и бегло по-английски. Благодаря этому ей посчастливилось занять место в изоляционном госпитале с зарплатой в восемьдесят долларов в месяц. Эмигрантам платили в китайских долларах, которые давно уже обесценились, но на восемьдесят долларов одному человеку жить было все-таки можно. Анна сняла две очень уютные комнаты в восточной части Шанхая и обрела наконец-то некоторое спокойствие. Но судьба издевалась над ней: привязался бронхит — очевидно, плохое питание и скверное жилье в течение долгого времени сделали свое дело.

…Резкий гудок парохода вернул Анну к действительности. Дождь усилился, он разогнал праздных зевак и пешеходов. Только около некоторых стоявших у берега судов суета торопливой погрузки. Куда поплывут эти суда? Может быть, они пройдут мимо берегов ее родины? Да, у нее есть родина, но какая она теперь? Анна немало наслушалась о «большевистских зверствах, голоде и безработице» в России. Было страшно возвращаться в неизвестность, но иногда Анну охватывала тяжелая тоска. Ее начинала угнетать бессмысленность своего существования. Хотелось жить для большего, чем собственное благополучие. В такие минуты она ясно сознавала, что все обретает смысл только на родине. Она все чаще и чаще ловила себя на мысли, что одиннадцать лет жизни на чужбине не отлучили ее от России. Но вернуться туда, не имея даже денег на дорогу? Нет, это просто невозможно.

…Радист Макс Клаузен познакомился с Рихардом Зорге в Шанхае в декабре 1929 года. Вскоре началась совместная работа. Перед Клаузеном поставили нелегкую задачу: обеспечить организацию Зорге надежной радиосвязью. Макс приехал в Китай на несколько месяцев раньше Зорге — в марте 1929 года. Его недаром рекомендовали Рихарду как эксперта по связи. Прекрасный знаток своего дела, он по собственной воле вызвался работать за рубежом.

Макс Готфрид Фридрих Клаузен родился в феврале 1899 года на острове Нордштранд, у побережья Шлезвиг-Гольштейна. Отец его был бедный лавочник и механик по ремонту велосипедов. По окончании школы Макс сначала помогал отцу в лавке, а затем был отдан в ученики к кузнецу. По вечерам занимался в ремесленной школе. Юноша любил технику, механизмы и очень увлекался изобретательством.

В 1917 году Клаузен был призван в армию и служил в германском корпусе связи, в одной из радиочастей на Западном фронте. Война приняла изнурительный, затяжной характер. Все яснее становилась ее бессмысленность. В Германии разразился голод. Недовольство народных масс войной неудержимо росло. Среди солдат началось брожение. Особенно оно усилилось после Февральской революции 1917 года в России. Солдаты открыто говорили о мире. На русско-германском фронте все чаще происходили братания. Слово «революция» становилось самым популярным. Во многих городах Германии вспыхнули стачки рабочих, они проходили под лозунгами: «Долой войну!» Солдаты, переброшенные на Запад с Восточного фронта, принесли с собой антивоенные настроения. Многие сочувствовали русской революции и коммунистическим идеям. Эти идеи нашли горячий отклик и в душе юного Клаузена.

После демобилизации из армии в 1919 году Макс возвращается домой и некоторое время работает у своего прежнего мастера-кузнеца. Этот мастер оказался коммунистом. От него Макс узнал о Коммунистической партии. Германии, о ее программе и действиях, о таких деятелях, как Карл Либкнехт, Роза Люксембург, Клара Цеткин, Франц Меринг.

В 1921 году Макс уезжает в Гамбург и устраивается механиком на торговое судно линии Гамбург — порты Балтийского моря. В 1922 году он вступает в союз германских моряков. Часто слушает на митингах выступления Эрнста Тельмана. Когда началась грандиозная забастовка механиков, Клаузен примкнул к бастующим. За участие в забастовке его арестовывают и сажают на три месяца в тюрьму. В последующие годы Макс Клаузен активно борется за улучшение социального положения моряков. Имя его становится известным на многих кораблях.

В 1927 году Клаузену довелось побывать в Советском Союзе. Советское государство купило в Германии трехмачтовую шхуну, чтобы пополнить свой промысловый флот, охотившийся на тюленей. В составе экипажа шхуны был матрос Макс Клаузен.

Он увидел огромный мурманский порт, познакомился с советскими моряками, которые рассказали ему о своей жизни, об условиях труда. Поездка в Советскую Россию окончательно убедила Клаузена в том, что только под руководством партии коммунистов трудящиеся могут обеспечить создание свободного и счастливого общества.

В 1928 году Клаузену представилась возможность поехать в Москву. Это было его давнишней мечтой. В Москве Макс поступает на курсы радистов и по окончании их, в марте 1929 года, выезжает в Китай в качестве эксперта по радиосвязи. По документам он значился немецким коммерсантом. В поезде представительный немецкий коммерсант охотно знакомился с пассажирами. Это были японские деловые люди, французские дипломаты, английские журналисты. Из Маньчжурии он на пароходе добрался до Шанхая.

И вот моряк на суше… С чего начать?..

…По указанию Зорге Клаузен должен был найти для себя подходящую квартиру и развернуть радиостанцию. После долгих поисков Максу удалось снять в спокойном районе города большую комнату на втором этаже. Хозяйке дома он представился как немецкий коммерсант, недавно приехавший из Германии. Комната оказалась не совсем удобной для работы. Гораздо удобнее были бы две чердачные комнаты над ним, но там жила какая-то женщина, некая Анна.

Макс решил во что бы то ни стало занять верхние комнаты. Он предложил хозяйке хорошую плату за них. Предложение немца было очень выгодным, и хозяйка обещала освободить для него комнаты третьего этажа. Однако Анна разрушила все его планы. Она наотрез отказалась освободить комнаты, заявив, что за квартиру платит аккуратно и у хозяйки нет оснований отказывать ей. У Макса не было времени ждать, когда кончится вся эта канитель, и он пошел сам к госпоже Анне. Он вежливо предложил ей поменяться помещениями. Госпожа Анна очень рассердилась и с возмущением отвергла его предложение. Макс испытывал досаду. Не все ли равно этой женщине, на каком этаже жить? Его-то комната гораздо лучше чердака.

Однако глупо было бы настаивать, и Макс учтиво сказал, что пусть фрау Анни все же подумает о его предложении, а завтра он опять к ней зайдет.

Но Клаузену пришлось еще не раз подняться на третий этаж к упрямой фрау, прежде чем та согласилась поменяться комнатами. Видно, ее заинтриговал этот чудак немец. Анна переехала в его комнату на втором этаже. Макс переселился на чердак и немедленно приступил к монтажу коротковолнового приемника. Он предпочитал самодельный приемник купленному в магазине. Если такой приемник выходил из строя, сразу было видно, где дефект. Вечерами он иногда заходил к «фрау Анни» засвидетельствовать свое почтение и выпить чашечку чаю. Молодая женщина нравилась ему все больше и больше. Она была простодушна и естественна, искренне смеялась его шуткам. Они стали добрыми друзьями. Встречи, длительные беседы, прогулки по тихим улочкам превратились в потребность. Макс понял, что они друг без друга уже не могут обойтись. Он решил жениться на Анне и поделился этой мыслью с Зорге. Рихард с готовностью согласился познакомиться с Анной, но предупредил Макса, чтобы он ни слова не говорил ей, чем они занимаются. Макс пригласил Анну в самый шикарный ресторан «Астория», где представил ей Зорге как своего друга. Это был очень веселый вечер, они много шутили, смеялись, вели непринужденную беседу. Играла музыка, и Зорге часто приглашал Анну на танец. Рихарду Анна понравилась, и он шепнул Клаузену, что одобряет его выбор. Вскоре после этого вечера Макс предложил Анне стать его женой. Она приняла его предложение. Для нее началась новая, счастливая жизнь. Только теперь осознала она вполне тот ужас одиночества, в котором пребывала последние годы. Макс стал для нее самым дорогим человеком. Наконец-то и она узнала, что такое настоящая любовь.

Помня предупреждение Зорге, Макс вынужден был скрывать от Анны свою секретную работу. Частые отлучки он объяснял тем, что был активным членом антинацистского общества и выполнял там кое-какие обязанности.

Вскоре после женитьбы Макс получил задание поехать в Кантон и попытаться оттуда установить связь с Владивостоком. Вместе с ним поехали Зорге и человек, которого Макс должен был научить работать на передатчике.

В Кантон пришлось взять самый мощный передатчик. Его полностью разобрали и уложили детали между личными вещами в шести чемоданах таким образом, чтобы их не обнаружили при таможенном досмотре, так как перевозка радиоаппаратуры была запрещена. Громоздкое динамо спрятать не могли и везли как оборудование для фотолаборатории, которую они якобы должны были открыть в Кантоне.

Отправляясь в Кантон, Макс сказал Анне, что едет по делам фирмы и постарается вернуться как можно быстрее.

Путь в Кантон лежал через Гонконг.

В таможне Кантона работали английские служащие, которые тщательно осматривали багаж всех пассажиров. Добродушный и солидный немецкий коммерсант не вызвал никаких подозрений, и таможенник не стал слишком строго осматривать его чемоданы. Он полюбопытствовал только насчет динамомашины. Клаузен сказал, что купил ее в Шанхае и везет для своей фотолаборатории в Кантон, чтобы иметь больше света. Ответ вполне удовлетворил чиновника, и он пропустил Макса.

Кантон, крупнейший экономический центр Южного Китая, был одним из важнейших центров рабочего и профсоюзного движения в Китае. 11 декабря 1927 года здесь произошло грандиозное вооруженное выступление рабочих и солдат против гоминьдановской реакции, получившее название Кантонской коммуны.

Восставшие требовали создания советской власти, национализации земли и передачи ее крестьянам, установления восьмичасового рабочего дня и введения демократических свобод, национализации крупных промышленных предприятий, банков и транспорта. Вооруженным отрядам рабочей Красной гвардии и примкнувшим к ним солдатам учебного полка удалось вытеснить милитаристов из большей части города, но вскоре реакция при поддержке английских, американских и японских империалистов задушила Кантонскую коммуну. В городе начался свирепый террор. Рабочих массами увольняли с предприятий. Город кишел нищими и безработными. Таково было положение в Кантоне к моменту приезда туда Клаузена.

Макс Клаузен и прибывший с ним радист остановились в одном из английских отелей, где на седьмом этаже сняли две комнаты. Зорге считал необходимым немедленно наладить связь с Владивостоком прямо из отеля. Макс собрал радиостанцию. Поскольку кроме динамо другого источника тока не было, пришлось крутить эту адскую машину. Она производила сильный шум, и радист очень боялся, что это привлечет внимание обитателей гостиницы, фланирующих по коридору.

Чтобы заглушить шум динамомашины, решили накрывать ее толстым одеялом, но под одеялом она быстро нагревалась, и возникала опасность пожара. Приходилось время от времени охлаждать машину. Все попытки наладить связь с Владивостоком ни к чему не привели. Макс был удивлен и встревожен. Десятки раз собирал и разбирал передатчик, а потом случайно узнал, что дом построен из железобетона. Решили немедленно искать квартиру, откуда можно было бы спокойно и беспрепятственно наладить связь. Но найти в Кантоне подходящую квартиру оказалось делом нелегким. Благодаря своей общительности Макс раздобыл адрес одного богатого домовладельца, который имел много домов. Домовладелец принял их весьма настороженно и спросил, откуда они. Желая казаться более солидными, назвали известную гостиницу на острове Ямин, где проживали иностранцы, находились все консульства и иностранные фирмы. Домовладелец, видимо, навел о них справки и обнаружил обман. Когда на следующий день они пришли к нему за окончательным ответом, хозяин отказал им под тем предлогом, что квартиру уже заняли. Делать было нечего. Макс принял смелое решение: пойти в германское консульство и попросить у консула помощи в поисках квартиры. Консул встретил соотечественников очень любезно, расспросил о делах. Узнав о затруднениях Клаузена с квартирой, посоветовал обратиться к одной индийской фирме, имеющей дома на острове Ямин. Радист и Клаузен поехали по адресу и, к своей радости, сняли отдельный дом. В одной из комнат Макс установил передатчик и наконец-то наладил связь с Владивостоком.

Связь была чрезвычайно плохой. Налаживать ее удавалось только ночью или рано утром, так как в вечерние часы были большие атмосферные помехи. В полночь помехи уменьшались, и кое-как можно было работать. И все же очень трудно было безошибочно передать радиограмму. Иногда приходилось повторять большую часть текста но два-три раза. Макс очень скучал по своей Анни. Он представлял себе, как бы ожил дом в ее присутствии. Она была отличной хозяйкой и умела заботиться о нем. Без Анни Макс чувствовал себя одиноким и заброшенным. Кантон угнетал его своей мрачной обстановкой. Зорге, по-видимому, понял состояние Макса. Однажды он сказал, что будет лучше, если в Кантон приедет Анна. Макс очень обрадовался и немедленно отправился за ней в Шанхай. С приездом жены Макс особенно остро почувствовал, как важно, когда рядом находится близкий и преданный друг. Здесь, в Кантоне, Макс с разрешения Зорге рассказал Анне о Советском Союзе, о своей секретной работе. Анна была счастлива, что наконец-то узнала правду о своей родине, узнала ее от человека, которому не могла не верить.

«Всю жизнь до этого я находилась среди врагов и ненавистных мне людей. Я была молода, не разбиралась в политике, а когда потом испытала много своего и чужого горя, я научилась понимать многое».

Она с радостью согласилась помогать Максу. Разве не счастье делать что-то для родины, быть ей полезной, даже находясь вдали от нее, а потом вернуться туда с чувством исполненного долга? Макс сказал, что они обязательно вернутся и этот день не за горами.

Год спустя Макс получил указание вернуться в Шанхай.

Куда девать радиоаппаратуру? Уничтожить ее они не могли, потому что приобрести другую было очень трудно. Пришлось снова все упаковывать. Часть аппаратуры взял с собой радист. Часть разместили между кухонной посудой в больших ящиках. С этими ящиками Анна уехала на английском пароходе в Шанхай, а Макс остался в Кантоне еще на некоторое время. Вот как рассказывает Анна о своем путешествии:

«С контролем на пароходе все обошлось благополучно. Когда контроль стал вскрывать ящики, я стала убедительно просить таможенного чиновника быть осторожным с посудой, чтобы не разбить ее. Принесли инструмент и две доски, открыли верх — действительно нежат тарелки, кастрюли и прочие мелочи. Я заботливо следила за тем, как они пересматривали лежащие сверху вещи. Таможенник посмотрел на мое озабоченное лицо и сказал: «Скажите правду, что лежит в ящике?» И конечно, я уверила, что, кроме посуды, ничего нет. Он приказал закрыть ящик и поставил печать».

Случай с аппаратурой явился как бы проверкой для Анны. Потом она ездила в другие города, отвозила документы и части для радиоаппаратуры, встречалась с нужными людьми. Анна умела вести себя очень непосредственно, обладала большим хладнокровием и выдержкой. Мысль, что она помогает своей родине, придавала ей смелости и находчивости.

После возвращения из Кантона Максу и Анне был предоставлен трехнедельный отпуск, который они провели в Циндао. И действительно, где же было и отдыхать солидному немецкому коммерсанту, как не в бывшей германской колонии?

Поселились на окраине города в вилле у богатой немецкой четы. Рядом было море и великолепный пляж. Аккуратные дома в готическом стиле под ярко-красными черепичными крышами напоминали Максу Германию. Можно было зайти в бар, выпить настоящего немецкого пива, поговорить с барменом на родном диалекте.

После возвращения из Циндао Клаузен получил задание поселиться в Мукдене. Работа в Мукдене требовала хорошего прикрытия, и Макс приехал туда как представитель немецкой фирмы по продаже мотоциклов «Мельхерс и К°». Для отвода глаз полиции было выставлено на продажу пять мотоциклов разных марок. Сняли удобный двухэтажный дом. На верхнем этаже Макс развернул радиостанцию, а внизу можно было принимать гостей. Кстати, не замедлил явиться и первый гость — японский генерал, который, оказывается, жил по соседству с ними. Генерал решил нанести визит вежливости своим милым соседям. Он был очень любезен, все время почтительно «шипел» и раскланивался. Такое соседство сильно расстроило Макса. Он боялся, что японцы могут их подслушивать из дома генерала. Но все обошлось благополучно.

Как добропорядочный немец, Макс прежде всего явился в немецкую колонию. Генеральный консул, узнав, что Макс отлично играет в скат, очень обрадовался. Он оказался страстным игроком и искал себе достойного партнера. Два раза в неделю консул приходил в клуб, и они устраивали состязание. Немецкая колония насчитывала всего около трехсот человек, поэтому в клубе существовала довольно интимная обстановка. Макс старался завязать побольше деловых связей с немецкими коммерсантами и прослыть солидным деловым человеком.

Несколько раз Клаузен выезжал в Шанхай, где встречался с Зорге.

Весной 1933 года Рихард уехал из Китая, и Макс не встречался с ним до 1935 года.

Вскоре Макс получил приказ вернуться в СССР. По версии, он якобы возвращался в Германию. У Анны не было заграничного паспорта, и она не могла ехать с мужем. Вот тут-то и пригодилось знакомство с германским генеральным консулом, с которым Макс так часто играл в скат в мукденском немецком клубе. Консул, конечно, в восторг не пришел, когда узнал, что у жены его друга коммерсанта нет паспорта. Но дружба есть дружба, и он написал рекомендательное письмо генеральному консулу в Харбине.

После долгих проволочек паспорт выдали.

И вот — Советский Союз!.. Москва…

Анне показалось, будто она каким-то чудом выбралась из бездны.

…Макс Клаузен прибыл в Японию 28 ноября 1935 года на пароходе «Тацуте-мару». Порт Йокогама кишел иностранцами, поэтому в таможне никто не обратил особого внимания на скромного немецкого коммерсанта. Вскоре Клаузен был в Токио. Добраться до отеля «Санно», где должен был остановиться Макс, оказалось очень легко: гостиница прислала свой автобус к пароходу, чтобы взять гостей. Наконец-то длинное путешествие было закончено. Позади остались города Европы, Америки: Хельсинки, Стокгольм, Амстердам, Париж, Гавр, Нью-Йорк, Сан-Франциско — настоящая эпопея с визами и паспортами.

Анна осталась пока в Москве. Она приедет к Максу позже, когда тот надежно обоснуется в Токио.

Устроившись в гостинице, Макс стал размышлять, как ему найти Зорге. Еще в Москве они договорились, что будут встречаться в определенное время в баре «Гейдельберг». Однажды вечером Макс зашел в немецкий клуб и неожиданно увидел там Рихарда. Впредь договорились встречаться в малоизвестном ресторане «Фледермаус», хозяином которого был немец. По словам Зорге, ресторан посещали почти исключительно богатые иностранцы и журналисты. Чтобы не вызывать подозрений полиции частыми встречами с Максом, Рихард познакомил его в ресторане «Фледермаус» с Бранко Вукеличем, корреспондентом французского телеграфного агентства. Макс и Бранко сразу подружились, почувствовали друг к другу симпатию. «Он мне очень нравился. Он был очень обходителен с людьми», — говорил Макс о Бранко.

Как-то Вукелич повез Клаузена к себе домой. У Бранко был типичный двухэтажный японский особняк с маленькими комнатами, раздвижными шкафами и соломенными циновками. На втором этаже находилась радиостанция. Из окон открывался широкий вид на город в огне осенней листвы. Была пора хризантем и багряных листьев клена.

Договорились, что на первых порах Макс будет держать связь с Центром из дома Бранко. Но одной радиостанции было недостаточно, так как ее могли засечь. Предстояло смонтировать еще одну, портативную, которую можно было бы развернуть в любом месте. Из гостиницы «Санно» Клаузен перебрался в отдельный, снятый им дом и начал понемногу приобретать радиодетали для приемника и передатчика. Такие покупки могли заинтересовать полицейских агентов. Поэтому приходилось покупать детали в разных районах города и даже в Йокогаме. Одновременно Макс искал себе подходящее занятие для прикрытия. Кое-кто из немцев охотно вызвался помочь симпатичному соотечественнику. Владелец ресторана «Рейнгольд» познакомил его с хозяином небольшой мастерской по производству гаечных ключей. Из-за недостатка средств мастерская прогорала. Макс внес несколько сот долларов и стал компаньоном. Гаечные ключи не шли, и компания решила торговать мотоциклами «Цюндап». Работа в компании отнимала много времени, и перед Максом встала необходимость подыскать более подходящее занятие. Ему повезло — он встретил одного коммивояжера, который рассказал о копировании с помощью светящихся красок. Макс купил у него краски и организовал небольшое дело. Заказов было много, и благодаря этому предприятию Макс больше вращался среди японцев, чем среди немцев. Японцы его очень любили. Для них Макс-сан был не только честным предпринимателем, но и своим человеком, простым и доступным. В немецкий клуб он не любил ходить. Клуб посещали сотрудники посольства, представители крупных немецких фирм. Все они были ярыми нацистами. Макс считал, что это сфера Рихарда, а он, как человек простой, не умеет обращаться с подобной публикой.

Наконец была смонтирована вторая радиостанция. Она получилась очень компактной и умещалась в портфеле. Передатчик разбирался, и Макс надежно прятал его по частям в различных тайниках. Связь велась попеременно: с квартиры Макса и с квартиры Бранко.

Все это время Анна жила в Москве. Вспоминались счастливые дни возвращения на родину. Тогда они получили отпуск и провели его на Черном море. Целых шесть недель жили самой беззаботной жизнью: купались, загорали, совершали прогулки по берегу моря. Кругом были свои, друзья… Хотелось каждого обнять, словно родного. У Макса еще с войны была на ноге рана, которая никак не заживала и причиняла ему большие страдания. В Шанхае он лечился у очень дорогого врача, но безуспешно. Вода Черного моря оказалась для Макса целебной — рана совершенно перестала его беспокоить.

Позже они уехали в Саратовскую область. Жили в маленьком степном городе Красный Кут, где Макс работал в МТС. Здесь он ремонтировал тракторы. Во время весенней посевной 1934 года его послали инструктором политотдела в колхоз. Там Макс не терял времени даром — научился управлять трактором и выполнял по три-четыре рабочие нормы в день. Однажды пахал тридцать шесть часов подряд. Он был премирован, и его портрет появился на Доске ударников.

Летом 1934 года с разрешения директора МТС Макс организовал школу радистов. В кабинете директора установил селектор и наладил связь с тракторными бригадами. Вместе со своими учениками радиофицировал колхозные клубы. Узнав об этом, секретарь парткома решил поручить ему радиофикацию района. Макс принялся было за дело, но тут из Москвы пришла телеграмма. Зорге заявил, что хочет работать только с Клаузеном, с ним он может кое-что сделать в Японии. И Макс снова едет навстречу тревогам и опасностям.

В марте 1936 года Анну проводили во Владивосток, откуда она выехала на советском пароходе в Шанхай. Там ее должен был встретить Макс и увезти с собой в Японию. Но Макс почему-то не встретил ее, и Анна сильно разволновалась, в голову лезли мрачные мысли: вдруг что-то случилось?..

Анна отыскала старых знакомых. Они обрадовались ей как родной. Хозяин семьи, оказывается, умер, и Анна поплакала вместе с вдовой, вспоминая добрым словом того, кто когда-то помог ей в трудную минуту жизни. Между прочим, знакомые сказали Анне по секрету, что собираются принять советское подданство. Анна одобрила их намерение. Знали бы они, откуда она к ним приехала!.. Но родина вновь была далеко. Она будто приснилась Анне в ярком счастливом сне. А когда проснулась, оказалась в том же огромном, чужом городе, где отчаяние и надежда живут рядом. Как все это ей знакомо!.. Вернется ли она когда-нибудь снова на родину? В Шанхае Анна прожила три недели.

Макс приехал совершенно неожиданно. Оказывается, он только что получил сообщение о приезде Анны в Шанхай. Очень сокрушался, что ей пришлось так долго ждать и волноваться. Три недели! А он даже не подозревал…

Анна быстро освоилась в Токио. С присущей ей энергией навела в доме порядок. Уговорила Макса почаще ходить в немецкий клуб, где завела тесное знакомство с женщинами. Женщины часто устраивали различные благотворительные мероприятия для немецких солдат. Анна стала участницей подобных мероприятий, и ее принимали за настоящую немку. Однажды председательница женского немецкого общества спросила Анну, почему она не имеет детей, и посоветовала обзавестись ими: Германии нужны дети.

В доме полагалось иметь японскую прислугу, и это было очень неудобно. Все знали, что японская прислуга находится на службе у полиции. Ссылаясь на тесноту в квартире, Анна нанимала приходящую прислугу. Выпроваживала ее пораньше. Когда Макс работал на передатчике, Анна время от времени выходила на улицу как будто бы гулять с собакой и осматривала все подозрительные места, где могли укрыться полицейские.

«Собака для меня была необходима. Я имела предлог часто выходить с ней гулять около дома в любой час дня и ночи и осматривать что надо».

Иногда приходилось работать целыми ночами. Когда Макс вел передачи, от нагрузки свет в комнате начинал мигать. Чтобы этого не заметили с улицы, Анна закрывала окна плотными занавесками. В комнате становилось так душно, что Макс вынужден был снимать с себя одежду. Донимали комары, от духоты ломило в висках.

Однажды Клаузен, работая с квартиры Бранко, долго не мог наладить связь. Промучился до трех часов ночи. Вдруг разразился тайфун, зазвенели стекла. В комнату заглянула испуганная жена Бранко Эдит, заплакал их сын. О связи больше и речи не могло быть. Бранко успокоил жену и сына, потом они с Максом начали вставлять стекла и наводить в доме порядок. Провозились до самого утра. Пора было уходить, так как в восемь часов являлась прислуга. Клаузен направился в немецкий клуб, где стояла его автомашина. На углу улицы он подождал Бранко, который подъехал на своей автомашине и передал ему портфель с радиостанцией. По пути домой к Максу привязался полицейский и потребовал документы. Еле удалось от него избавиться. Еще издали Макс увидел, что с его дома снесло часть крыши. Анна сидела на чемоданах. Вид у нее был измученный и расстроенный. Она сказала, что в доме нет света. Кое-как навели относительный порядок, хотя было ясно, что придется искать другую квартиру. Вскоре они нашли подходящий дом и, как сказал Макс, нет худа без добра, наконец-то избавились от гвардейского полка, казармы которого находились под самым их носом.

Иногда к Клаузенам приходил Рихард Зорге. Он любил поговорить с Анной и часто делился с нею своими душевными переживаниями. Она узнала, что в Москве у него есть жена Катя, которую он очень любит и тоскует о ней…

Владелец мастерской по копированию с помощью светящихся красок задумал уехать из Токио. Макс купил у него мастерскую и основал фирму «М. Клаузен-Сиока». Фирма изготовляла и продавала прессы для печатания фотокопий на синьку, а также флюоресцентные пластинки. Дело начинало приносить хороший доход. Фирма получала заказы от таких солидных японских фирм, как «Мицубиси», «Мицуи», «Накадзаки» и «Хитати». Каждый из членов организации Зорге считал, что он может обходиться средствами, которые зарабатывал сам тем или иным способом, поэтому они отказались от финансовой помощи Центра.

Анна считалась в организации связной между Токио и Шанхаем и время от времени должна была отвозить в Шанхай фотопленки. По легенде, она родилась в Шанхае, и ее отъезды «на родину» никого не удивляли.

В 1937 году ей поручили отвезти в Шанхай сорок фотопленок. Анна зашила их в тонкую материю и спрятала под платьем. Ехала на японском пароходе. Все обошлось благополучно, женщин не обыскивали, только спрашивали, не везет ли кто запрещенных вещей, и осматривали багаж. Шанхай был военным городом. Японцы бомбили его с воздуха, обстреливали из орудий. В захваченных районах происходили грабежи, творились неслыханные зверства и насилия. В Шанхае Анна встретилась с курьером Центра и передала ему пленки. В Токио вернулась на немецком пароходе.

В 1938 году Анна опять ездила в Шанхай. На этот раз фотопленок было больше. Анна спрятала их на себе. Ехала на японском пароходе. Перед Шанхаем пассажиров попросили собраться в салон первого класса, и контролеры приступили к обыску. Когда осмотрели всех мужчин, пришли четыре японки и стали обыскивать женщин. Анна старалась быть спокойной, хотя едва держалась на ногах от волнения.

«Лицо горело так, будто горели мои волосы. Я старалась найти выход из этого положения. Выход был один — не даться в руки живой. Я приготовилась прыгнуть в море. Мы стояли у двери на палубу. Японец, стоявший против нас, попросил не расходиться, но я все-таки немного отделилась от остальных, готовясь прыгнуть за борт».

Как всегда, Анну спасла ее находчивость. Она сумела-таки проскользнуть мимо контролеров в момент их смены и очутилась в толпе проверенных. На следующий день она благополучно встретилась с нужным ей человеком и передала почту.

В связи с японо-китайской войной регулярное пароходное сообщение между Йокогамой и Шанхаем почти прекратилось. Приходилось изыскивать другие способы доставки секретной почты в Шанхай. У Макса установились хорошие деловые отношения с японскими военными — покупателями продукции его фирмы. Через них он в 1939 году устроил поездку Анны в Шанхай на военном самолете. Анна летела вместе с японскими генералами, и контролеры лишь для формы спросили ее, что она с собой везет. На этот раз она имела поручение купить фотоаппарат для Бранко и некоторые фотоматериалы для Рихарда. Кроме того, Макс просил поискать в шанхайских магазинах кое-какие радиодетали к передатчику. Анна купила все, что требовалось. Фотоаппарат для Бранко она передала, как было условлено, во французское посольство. Радиодетали спрятала в банку с печеньем и оставила ее открытой на столе каюты парохода. Несколько таких же банок с печеньем она положила закрытыми в общий багаж. Закрытые банки привлекли внимание контролера, он спросил, что в них. Анна спокойно кивнула на открытую банку, из которой только что взяла печенье, и сказала, что в остальных банках то же самое. Ее оставили в покое.

С началом второй мировой войны в Европе количество передаваемой информации резко возросло. Чтобы запутать службу пеленгации, Максу приходилось вести передачи из разных квартир. Требовалась большая оперативность, а с ним творилось что-то неладное: началась болезнь сердца, стали мучить приступы. Макс боялся выходить на улицу с радиостанцией. Выручала находчивость Анны. Она не раз перевозила чемодан с уложенной в него радиостанцией.

«Я придерживалась такого правила: держаться проще, свободнее и открыто. Я знала, что полицейские ищут тех, кто прячется больше, чем надо. Наши чемоданы я часто возила на поезде, в авто, на трамвае и никогда не вызывала ни малейшего подозрения».

Среди своих соотечественников респектабельный, преуспевающий в делах Макс Клаузен считался воплощением немецкой добропорядочности. Его единодушно избрали заведующим немецким клубом, так как старый заведующий возвратился в Германию. Поневоле пришлось быть частым посетителем этого заведения. Последнее время в клубе царило заметное оживление. Горячо обсуждались дела третьего рейха… Через несколько недель немецкие войска вторглись в пределы СССР, были подвергнуты бомбежке многие советские города.

В дом Клаузенов повадился один из полицейских. Он приходил обычно в то время, когда Макса не было дома, уютно и надолго устраивался в кресле и заводил с Анной разговор о всякой всячине. Анна для виду поддерживала разговор, а сама размышляла: что ему надо? Зачем он приходит к ней чуть ли не каждый день и часами разглагольствует о каких-то скучных пустяках? Она сообщила обо всем Максу и Рихарду. Рихард успокоил Анну и сказал, что этот полицейский просто дурак. Зорге знал, что за организацией уже следят, по не хотел расстраивать Анну.

Утром 18 октября 1941 года в дверь Клаузенов сильно постучали. Был праздничный день — день рождения императора Японии, и Анна удивилась: кого это принесло в такую рань? В комнату ввалились двое полицейских. Они сразу же устремились наверх, где спал Макс. Анна сильно испугалась: неужели их час пробил? Полицейский стал говорить о какой-то истории, которая была якобы связана с недавней автомобильной катастрофой Макса. Он предложил Клаузену пойти в полицейское управление и как-то уладить это дело. Макс ушел с полицейскими. Предчувствуя недоброе, Анна бросилась в комнату, где хранились документы, но тут в дверь вломились полицейские, и она поняла, что все кончено. Макс домой не вернулся. В доме целый месяц происходили обыски, и Анну держали под стражей. 17 ноября 1941 года ее арестовали и бросили в тюрьму Сугамо, где находился в это время и Макс. Он узнал об аресте жены совершенно случайно.

«Полицейские потеряли ключ от моих наручников, и для того чтобы распилить их, тюремщик повел меня в слесарную мастерскую, которая находилась как раз напротив женского отделения, и при этом сообщил, что там находится моя жена».

В тюрьме Макс научился читать и писать по-японски с помощью словаря. Благодаря этому он прочитывал японскую газету, из которой узнавал, что Красная Армия все больше и больше теснила фашистов на запад. Эти известия приносили Максу большое утешение, прибавляли сил.

Макс и Анна прошли через все ужасы японских тюрем. В течение двух лет до приговора суда им была запрещена даже переписка между собой.

Первый раз Анну приговорили к семи годам. Когда она запротестовала, считая приговор несправедливым, ей сказали, что этого еще мало — она заслужила быть повешенной. Все же Анне разрешили взять японского адвоката. От него она узнала о судьбе мужа: Макс осуждается пожизненно, и ему, как большому преступнику, защита не разрешена. 29 ноября 1943 года Анну привели на суд, и она увидела Макса.

«Напротив меня сидели Бранко, Макс. Когда Макс встал, он обернулся в мою сторону и поклонился сначала мне, потом суду. Объявили приговор. Макс осужден навечно, а мне присудили три года заключения и принудительного труда без зачета предварительного заключения».

Во время заключения Клаузена многие японцы, знавшие, за что он осужден, выражали ему свои симпатии. Тюремные служители передавали Клаузену английские и японские газеты, из которых Макс узнавал, что происходит в мире, делились пищей, сообщали военные новости. В августе 1945 года Клаузена перевели в каторжную тюрьму в Аките на острове Хондо. В этой тюрьме к нему очень привязался молодой японец, тюремный уборщик. Он часто приходил к Максу в камеру, приносил соль, угощал сигаретами. Они подолгу беседовали. Молодой человек осуждал свое правительство, обвиняя его во всех бедах японского народа.

В тюрьме у Клаузена вновь обострилась болезнь сердца, и японский врач, положивший его в тюремный госпиталь, продержал его там два года. Позже, встретившись с Максом во время своего посещения тюрьмы, врач подал ему руку и шепнул: «Держись, скоро будешь свободен». Эти слова были сказаны в то время, когда Красная Армия разбила в 1945 году Квантунскую армию.

«Я предполагаю, что этот человек симпатизировал нам, иначе он не стал бы держать здорового человека в больнице».

После окончания войны, в 1945 году, Макс и Анна были освобождены. Они так изменились, что не сразу узнали друг друга. Оба походили на скелеты. Первым, кого они встретили, был адвокат. Увидя их, он стал оправдываться перед Анной. Он, мол, делал все, что было в его силах, и только благодаря ему Анна получила всего три года. В заключение любезно пригласил их к себе домой. Они прожили у адвоката две недели.

«После моего освобождения из тюрьмы, — рассказывает Макс Клаузен, — адвокат сказал мне, что Рихард Зорге вел себя очень смело. Он просил смягчить приговор другим членам организации и все брал на себя. Я думаю, что Рихард до смерти вел себя так, как всегда. Я очень горжусь тем, что он считал меня одним из лучших друзей… Адвокат также рассказал мне, что Одзаки перед казнью воскликнул, что он умирает за народ…»

О местопребывании Макса и Анны каким-то образом узнал один из бывших сотрудников компании «М. Клаузен-Сиока» и пригласил их к себе. Он сказал: «Макс-сан, переходите ко мне, у меня вы можете жить спокойно, сколько захотите, пока не поправитесь». Клаузены перешли к нему.

После освобождения из тюрьмы у Макса появились боли в печени. Он обратился к бывшему личному врачу Зорге, японцу, и тот обнаружил опухоль, возникшую в результате истощения организма. Местное лечение не дало положительных результатов — требовалась срочная операция. Клаузены связались с советским командованием, и Макс был доставлен на самолете во Владивосток, где ему сделали операцию.

«Макс всегда был верным, преданным и непоколебимым борцом, работал на социализм и, безусловно, в первую очередь на СССР, мою Родину. Я им горжусь и благодарю его, потому что только через него я смогла принять участие в борьбе против врагов мира и хоть в некоторой степени быть полезной моей Родине», —

говорит Анна. Макс Клаузен считал, что его работа для СССР всегда являлась также борьбой за светлое будущее Германии.

В 1946 году Клаузены переехали на родину Макса — в Германскую Демократическую Республику. Поселились в Берлине. Здесь они вступили в Социалистическую единую партию Германии, ведут большую общественную работу.

Советское правительство высоко оценило подвиг боевых соратников Зорге: 19 января 1965 года Макс Клаузен был награжден орденом Красного Знамени, а Анна Клаузен — орденом Красной Звезды. В ГДР Максу и Анне вручены золотые медали за заслуги перед Народной армией.

Отшумели грозы. Пройден большой трудный путь. Для Макса и Анны настала та мирная жизнь, о которой они мечтали и за которую боролись многие годы.

* * *

Еще в 1919 году М. В. Фрунзе писал:

«Безусловной правдой является искреннейшее желание Советской власти России немедленно положить конец не только тем военным действиям, которые ведутся ныне, но и вообще всем будущим войнам. И это свое стремление трудовая Россия не раз обнаруживала, предлагая народам мира и их правительствам положить ружье. Доныне эти призывы не увенчались успехом».

Эта высокая цель, стремление первого в мире социалистического государства положить конец истребительным войнам вдохновляли членов организации Рихарда Зорге на подвиги. Каждый из них был патриотом своей родины. В широком, интернациональном значении этого слова. Выполняя интернациональный долг, они боролись за справедливое социальное устройство общества — без войн, без эксплуатации, без колониализма, боролись за счастье своей страны в общей свободной семье народов. Путеводной звездой для них был Советский Союз.

Макс Клаузен говорит:

«Я стал разведчиком потому, что ненавидел фашизм и милитаризм и горячо любил свою родную Германию. Работа для СССР всегда являлась для меня также борьбой за светлое будущее любимой Германии».

Русская женщина Анна Клаузен считала, что, помогая мужу в борьбе против врагов мира, она тем самым помогает своей Родине — СССР. Предсмертными словами Одзаки были: «Я умираю за народ!» Ходзуми Одзаки бесстрашно принес себя в жертву во имя высоких идеалов. Мещанская трусость, карьеризм были чужды его духу. Он чувствовал свою личную ответственность за судьбу народов и хотел помочь им любой ценой, пусть даже ценой собственной жизни. Ётоку Мияги до последнего вздоха был интернационалистом.

«Я пришел к выводу о необходимости принять участие в работе, когда осознал историческую важность задания, поскольку мы помогали избежать войны между Японией и Россией», —

заявил он на суде. Югослав Бранко Вукелич, как явствует из документов, ни на минуту не забывал о своей многострадальной родине. А незадолго до гибели он с гордостью заявил:

«Все это подтверждало мое первоначальное представление и убеждение в том, что мы работаем в целях защиты Советского Союза, который должен построить у себя социализм».

Солидаризируясь с выдающимся болгарским коммунистом Георгием Димитровым, Вукелич считал, что фашизм — власть свирепая, но непрочная, и всей своей работой старался сокрушить эту власть тьмы.

Перед нами записки членов организации. Это исповедь перед современниками, взгляд в свое прошлое, политическая биография, раскрывающая те идеалы, за которые боролся каждый из них. Все они страстно любили жизнь, были убеждены в правоте своего дела, и потому их записки поражают почти эпическим оптимизмом, величавым спокойствием.

Когда читаешь скупые строки записок, невольно начинаешь понимать: все перипетии беспокойного бытия разведчика — это лишь неизбежный фон секретной работы, наполненной зримыми и незримыми опасностями. Главное в другом: в каком ты сражаешься стане, какова твоя общественная сущность, хочешь ли ты счастья людям, каков твой личный вклад в борьбу за это счастье?..

Антифашист-интернационалист Рихард Зорге пожертвовал личным счастьем, всеми радостями спокойного бытия, карьерой ученого и самой жизнью. Но он познал более высокое счастье: служение своему народу!

«Мировая война 1914—1918 гг. оказала огромное влияние на мою жизнь».

Такими словами открываются его записки. Война искалечила Рихарда физически (он получил три тяжелых ранения), но духовно он поднялся на небывалую высоту: осознал свое призвание борца за мир во всем мире. За несколько дней до казни, подводя итог, он сказал:

«И сейчас, встречая третий год второй мировой войны, в особенности имея в виду германо-советскую войну, я еще больше укрепился в своей уверенности в том, что мое решение, принятое 25 лет тому назад, было правильным. Об этом я заявляю со всей решительностью, продумав все, что случилось со мной за эти 25 лет, и в особенности за последнее время!..»

«Мое решение было правильным!» Бросая в лицо палачам эти слова, он еще раз подтверждал свою моральную победу над врагами, свою убежденность. Его могучий дух остался не сломленным до последнего мгновения. Перед казнью он сказал начальнику тюрьмы:

«Я хочу добавить несколько слов к своему завещанию. Передайте живым: Зорге умер со словами «Да здравствует Советский Союз!», «Да здравствует Красная Армия!»

Рихард Зорге был не просто талантливым советским разведчиком, он был значительным общественным явлением, он дал образец поистине героической борьбы за мир во всем мире — вот почему его подвиг вызвал резонанс во всех уголках планеты, во всех странах, на всех континентах.

Деятельность Зорге и его боевых соратников проходила под покровом глубочайшей тайны. Но удивительное дело: оказывается, и в нашей стране и за ее пределами живут десятки, сотни людей, которые хорошо помнят Зорге, Вукелича, Макса и Анну Клаузен.

В подвиге организации Рихарда Зорге заключена высшая нравственная сила, воздействие которой на умы невозможно ослабить никакими фальсификациями.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 5 ноября 1964 года за выдающиеся заслуги перед Родиной Рихарду Зорге посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Его именем названа одна из улиц Москвы, его имя носят пионерские отряды. Пожалуй, не найдешь в нашей огромной стране человека, которому не было бы известно о героических делах Зорге и его боевых соратников Одзаки, Мияги, Вукелича, Клаузенов.

Улица Зорге… Есть улица имени Рихарда Зорге и в Берлине. Находится она неподалеку от парка Фридрихсхайн и как бы вливается в широкую Ленинскую аллею, где установлен величественный памятник вождю мирового пролетариата Владимиру Ильичу Ленину. На этой улице, в доме номер 8, живут боевые друзья замечательного разведчика — Макс и Анна Клаузен, еще полные сил и энергии. Каждый день они получают десятки и сотни писем со всех концов планеты: память об их героических делах жива в сознании людей.

Мы идем по улицам Берлина, украшенным флагами. 9 мая 1975 года — тридцатая годовщина великой Победы над злейшим врагом человечества фашизмом! В этой победе есть доля Зорге и его соратников. Здесь, в Берлине, многое связано с именем Зорге. Вот университет, где он учился, это на площади Оперы, где нацисты, придя к власти, демонстративно сожгли сотни тысяч книг писателей-гуманистов. Здесь же — Унтер-ден-Линден, по которой любил прогуливаться в вечерние часы до Бранденбургских ворот молодой Рихард…

В майские праздничные дни мы едем в глубь Германской Демократической Республики, и в Дрездене снова звучит имя Зорге: он бывал здесь, когда в 1923 году в Саксонии и Тюрингии в результате вооруженного восстания были образованы рабочие правительства из коммунистов и социал-демократов. Зорге вел революционную работу, и память об этом жива. Зеленая улица имени доктора Рихарда Зорге — любимое место отдыха жителей Дрездена. Здесь огромный парк и стадион, всегда многолюдно.

Мы бывали в других городах ГДР, в городах Югославии, у нас на Апшеронском полуострове, в Сабунчах, где родился Зорге, бывали в Свердловске, где живут родные Бранко Вукелича, и неизменно убеждались: память о них живет! О них, людях, которые неизменно связывали будущее человечества, будущее своих стран и народов с будущим первого в мире социалистического государства — Советского Союза.

Несколько лет назад в месяц цветения японской вишни — сакуры на токийском кладбище Тама в присутствии многочисленных представителей демократической общественности Японии проходила церемония возложения на могилу Рихарда Зорге нового надгробного камня-памятника с Золотой Звездой и лавровой ветвью.

Люди молчаливого подвига не умирают. Народы слагают о них легенды…