Глава I

Какое тяжелое ремесло, какая сложная профессия быть самодержцем! Не удивительно, что «профессионалы», объявляющие себя специалистами этого дела, так часто оказываются не имеющими о нем ни малейшего понятия.

Еще 100 лет назад, когда в Государственном Совете обсуждались «меры к улучшению быта крепостных крестьян», присутствующий на заседании Александр I был очень взволнован услышанными им прениями. После заседания князь Кочубей, улыбаясь, сказал графу Мордвину: «Государь почти двадцать лет царствовал, а так и не знал, что в России людей продают, как скотину, врозь с семьями».

Эта малая осведомленность не помешала, однако, Александру I получить звание «Александра Благословенного».

Но в этом «виноват» уже не Александр I, а Россия, бывшая в те времена страной покорных рабов, столетиями терпевших своих «обожаемых» монархов.

Чтобы сделаться шофером или ветеринаром, надо пройти особый курс, выдержать экзамен. Но чтобы сделаться самодержцем, не нужно ровно ничего, кроме рождения. Тем удивительнее те «выдающиеся» способности, та совершенно исключительная неподготовленность, которую проявил Николай II, выступив на исторической арене в роли последнего самодержца.

Царствование Николая II уже и теперь видно ясно и отчетливо. Оно цельно и последовательно. Победоносцев был и раньше, он достался Николаю в наследство. Но Распутин — это уже благоприобретенное. Земские начальники тоже были получены от отца, но военно-полевая юстиция — это уже свое, собственное. «Сорок тысяч полицейских» — это было готовое, но карательные экспедиции были созданы заново. В одном отношении царствование Николая II, отдадим ему должное, является вполне отвечающим своему назначению: он сделал невозможным самодержавие в России. Это был рок, его фатум, и всю свою жизнь он был орудием этого предопределения.

Воистину многое совершил для осуществления этого Николай II. Двадцать два года упорной, неослабной работы понадобилось ему на то, чтобы в насквозь монархической, мужицкой стране не только расшатать и ослабить, но и с корнем вырвать вон исконную любовь народа к царю, веру в него.

Это «историческое задание» свое Николай II выполнил блестяще. Если бы он сознательно и продуманно добивался этой цели, то и тогда он не смог бы этого сделать лучше, чем сделал. Ходынка и Григорий Распутин, виселицы и «Союз русского народа», спиритизм и война, «Кровавое воскресенье» и азефовщина — все средства были применены. Напрасно мешал ему Витте, вставляя палки в колеса и прикрывая зияющие дыры монархизма яркими заплатами: то «Манифестом 17 октября», то золотым запасом и расцветом промышленности. Напрасно пытался П. А. Столыпин подпереть гнилые стропила законом о землеустройстве. Напрасно старались кадеты ослабить работу Николая II и прикрыть историческое болото царского режима хотя бы подобием моста.

Но Николай не только сумел удалить все эти «помехи» на своем пути, но и обратить их на пользу дела. Ему мало было Сипягиных и Плеве. От крайне левых (из эмиграции) он призвал Азефа, от Государственной думы — А. Д. Протопопова, от церкви — Гапона, от низов народных — Григория Распутина. Если и этого оказалось мало, он выписывал и из-за границы — то авантюриста парикмахера Филиппа, то спирита Папюса из Франции, то знахаря Бадмаева из Тибета. Он не упустил ни одного способа скомпрометировать трон, ни одного случая втоптать в грязь самодержавие. Для этой «исторической» цели он ничего не жалел.

Когда недостаточно оказалось Сипягиных и Плеве с их погромами, тюрьмами и нагайками и выяснилось, что для того, чтобы вызвать революцию, нужны дополнительные меры, он принял и их: шайке Абазы и Вонляровского удалось-таки путем сложных махинаций с концессиями вызвать войну. Но и этого мало. Как ни очевидно было позорище с разгромом великой России маленькой Японией, одного этого оказалось недостаточно, чтобы вызвать настоящую революцию в России. Николаю пришлось ввязаться в мировую войну и не остановиться перед миллионами жертв, чтобы добиться, наконец, цели, к которой он шел все эти годы, — окончательно и бесповоротно уничтожить саму идею самодержавия в России. И только когда Николай увидел, что труды его увенчались успехом, он спокойно и просто («как командование ротой передал», говорили современники) подписал текст отречения.

Погубить самодержавие, его корни и идею — такова была миссия Николая II, его судьба, его историческая роль в истории.

Глава II

Октябрь 1894 года. Александр III умер в Крыму. Тело новопреставленного самодержца, грузное и тяжелое, везут через всю Россию в Петербург.

И вот — надо царствовать. Есть огромная — от Белого моря до Черного — раскинувшаяся страна, есть 150 миллионов подданных. Они ждут и надеются. Надо царствовать. Надо как-то проявлять себя на троне.

Ах, отпустите с миром этого запуганного молодого человека! У него есть невеста, которую он искренно полюбил с той самой минуты, когда это было ему приказано суровым отцом. У него есть мамаша, суровая и заботливая, лишь теперь, после смерти супруга, выпрямившаяся во весь рост.

Дайте ему, этому мирному обывателю, командовать ротой, заведовать полковой швальней, сделайте его бухгалтером или кассиром. И каким же уравновешенным человеком и гражданином, хорошим семьянином и толковым исполнителем, любящим окружающих, остался бы на всю жизнь этот робкий, скромный, хорошо воспитанный, голубоглазый двадцатипятилетний человек!

Отпустите его, дайте уйти ему из дворца, предоставьте ему скромную подходящую должность, и всю жизнь он не сделает никому никакого вреда.

Но не отпустили. С его жизнью, с его существованием, с каждым его словом и настроением были связаны важнейшие интересы придворных сановников, великих князей, камергеров, фрейлин, банкиров, министров, губернаторов. Бедный юноша был тесно зажат в тисках 300-летних традиций дома Романовых.

Александр III похоронен. Надо царствовать. Есть какая-то внутренняя политика и есть политика внешняя. Он — «помазанник Божий». Ему нельзя и вида показывать, что он растерялся, что он сконфужен. От его «державного слова» зависит судьба, честь и сама жизнь миллионов. Это он, молодой человек с образованием и опытом прапорщика, должен сейчас, сию минуту решать важнейшие государственные вопросы: нужна ли конституция, как держать себя с Германией, Францией, далеким Китаем, что нужно крестьянину, жалующемуся на малоземелье, чего хотят рабочие в шахтах Донецкого бассейна и на Ленских приисках, как удовлетворить тех, кто «жадною толпой» стоит у трона…

Чем больше вдумываешься в эти непомерно тяжелые переживания Николая, тем больше жалеешь его, бедного. Он, бедняга, и по-русски-то в те времена плохо говорил. Английское воспитание оказалось настолько сильным, что в первые годы царствования Николай II высказывался не иначе, как переводя свои слова с английского.

Даже личная свобода оставалась недоступной «бедному самодержцу». Газеты того времени обошел следующий характерный эпизод, относящийся к первым дням царствования. Глухой осенью 1694 года днем по Невскому проспекту шел молодой офицер с задумчивыми глазами. Он не привлекал ничьего внимания и благополучно миновал уже торговые ряды, как вдруг перед ним выросла фигура градоначальника фон Валя. Он бешено мчался в своем экипаже от Зимнего дворца, зорко осматривая идущих по проспекту. Увидев офицера, он выскочил из экипажа и, в упор глядя на смущенного офицера, тихо сказал ему:

— Это невозможно, ваше величество. Я прошу вас, умоляю вернуться во дворец.

Моментально вокруг государя — а это был именно Николай II — образовалась толпа. Последняя фраза была услышана, слова «царь… царь…» передавались в толпе из уст в уста, раздалось громкое «ура!», полетели вверх шапки. Тогда Николай II был еще очень популярен, на него возлагались большие надежды, и появление царя без свиты, без охраны наэлектризовало толпу.

А в это время из Зимнего дворца уже прискакали адъютанты, окружили царя плотной толпой и повезли в Аничков дворец ко вдовствующей императрице. «Мальчик» получил строгий выговор. С тех пор его окончательно заперли под замок.

Но если так тягостна была личная жизнь Николая II, то еще тягостней была его государственная деятельность. Как беспомощны, как даже трагичны оказываются первые шаги этого монарха! Уже в первые дни выясняется, например, что министр путей сообщения Кривошеин допускает совершенно недопустимое по размерам казнокрадство. В области воровства и хищений удивить кого-либо на Руси было трудно, но министр Кривошеин удивил. Не ограничившись постройкой роскошного дворца на казенный счет для себя и своей семьи, не ограничившись постройкой церкви в своем имении опять-таки для себя и своей семьи, не ограничившись даже постройкой железных дорог через свои земли, причем весь строительный материал министру Кривошеину продавал помещик Кривошеин, он пустился еще и в спекуляции огромных размеров, спекулируя не только имениями и драгоценностями, но даже продуктами.

Все это разоблачил перед Николаем II государственный контролер Т. И. Филиппов, человек жизни тоже далеко не безгрешной. Доклад его о злоупотреблениях Кривошеина оказал на Николая сильное впечатление. «Одной десятой этих грехов было бы достаточно, чтобы признать Кривошеина недостойным занимать пост министра», — свидетельствует Витте. Недаром же в народе ходила следующая легенда о Кривошеине: «Поймали его, значит, министра-то, что ворует очень уж, заставили его тут же присягать, что больше воровать не будет. Для верности икону принесли, целовать заставили. Ну, он, министр, конечно, плачет, клянется, икону целует, а пока целовал — глядь, самый главный бриллиант, самый дорогой, и выкусил. Присягнул, ушел домой, а бриллиант так за щекой и унес».

Впрочем, что ж говорить о министре путей сообщения, если даже на один из главнейших постов в государстве — на пост министра внутренних дел — невозможно найти честного, преданного человека.

— Кого же вы советуете назначить — Плеве или Сипягина? — спрашивает Николай у престарелого Победоносцева.

— Один — подлец, другой — дурак, — со вздохом отвечает он.

Назначение получают оба: сначала «дурак», потом «подлец». Оба назначаются министрами. А когда надо после смерти Гирса назначить нового министра иностранных дел, после долгих поисков приходится назначить князя Лобанова-Ростовского, того самого, о котором Александр III на одном из донесений написал непечатную резолюцию. Николай прекрасно знает о существовании этого документа, но назначить приходится все-таки именно князя Лобанова-Ростовского. И в министерстве со дня вступления в должность нового министра стараются припрятать в архив скандальную резолюцию Александра III, а брат министра, молодой князь Лобанов, на вопрос о том, почему он уезжает за границу, раздраженно отвечает:

— Не могу же я оставаться в России, когда она дошла до такого положения, что даже мой брат может оказаться министром!

Назначение на министерский пост человека, который имел не только темное прошлое, но еще и «патент», то есть такое прошлое, которое закреплено высочайшей резолюцией, не является исключением. Таковы были нормы жизни при дворе. В свое время имеющаяся о П. Н. Дурново резолюция Александра III «Убрать этого мерзавца в 24 часа» не помешала Николаю II назначить Дурново министром. Между прочим, резолюция о Дурново появилась после того, как этот сановник в поисках частных писем некой дамы залез в письменный стол бразильского посланника. После смерти Александра III эта резолюция была опубликована и обошла всю русскую и европейскую печать, вызывая многочисленные комментарии и карикатуры. И все же… И все же П. Н. Дурново был назначен министром.

Людей нет. Их не было и не могло быть в распоряжении царского режима. Были «вахмистры по воспитанию и погромщики по убеждению», взяточники и казнокрады, были усмирители и каратели, воры и палачи. Государственных людей не было.

Еще ярче, чем история с Дурново, история с назначением Б. С. Штюрмера, оказавшегося, по рекомендации Распутина, не только министром иностранных дел, но и премьер-министром в самый ответственный период — в дни мировой войны.

За Б. С. Штюрмером числилась резолюция даже не Александра, а самого Николая. «Убрать этого вора в 24 минуты», — собственноручно начертал в первые же дни своего царствования Николай на докладе Витте о Штюрмере.

Б. С. Штюрмер был министром иностранных дел в последние годы царствования Александра III. Доклад С. Ю. Витте, представленный Николаю II, тот самый доклад, после которого Штюрмера незамедлительно убрали в отставку, был, даже и по придворным меркам, ошеломляющим. Дело в том, что Штюрмер, являясь владельцем очень крупных имений, пользовался своими связями так удачно, что из всего округа, составленного из его владений, никаких налогов в казну не поступало. Брать из казны широкой и щедрой рукой Штюрмер был согласен, но платить ему казалось смешным донкихотством. Делом заинтересовался государственный контроль, так как никаких налогов в последние годы не поступало не только от имений Штюрмера, но и из тех округов, где они были расположены. Нашлись, как всегда, заинтересованные недоброжелатели, припомнились старые обиды, пущены в ход закулисные влияния, и вот государственный контролер Харитонов, не довольствуясь более бумажной волокитой, посылает на место контролеров с особыми полномочиями для ревизии.

Картина выяснилась исключительная. Подати от крестьян и налоги уплачивались населением не только сполна, но еще и с крупными надбавками. Но поступали они не в пользу казны, а в пользу самого Штюрмера. Пользуясь своим влиянием и связями, Штюрмер образовал своеобразное «государство в государстве». Он «отделился» от России и действовал вполне автономно. И если за недосугом не напечатал своих денег, то деньги установленного образца собирал на редкость ретиво и умело. Не уплативших по нормам, установленным Штюрмером, не только разоряли, отбирая у них лошадей, скот, орудия труда, но еще и учили уму-разуму, подвергая жестокой порке в имении всесильного министра.

«Убрать этого вора в 24 минуты», — написал разгневанный Николай на докладе Витте. И вора действительно убрали, но когда прошло время, «возвратился ветер на круги своя». И снова портфель министра оказался в руках этого вора. Ни кому иному, как Штюрмеру, суждено было оказаться премьер-министром и возглавить кабинет министров обреченного царя.

Обречен безнадежно и беспросветно был весь режим сверху донизу. Чем больше вдумываешься в это, тем яснее видишь путь, ведущий к революции. Но эта ясность не должна в наши дни диктовать ненависть и злобу к Николаю II. «Не палка бьет, а палкой бьют», — напоминает старая пословица. Мы все знаем, что сделал Николай II с Россией. Во имя справедливости и беспристрастия надо задуматься и над тем, что сделала Россия с Николаем II.

Трагизм нельзя считать уделом только избранных натур — людей, которые на голову выше окружающих. Есть какой-то трагизм и в переживаниях этого прапорщика на троне. Безвольный, слабохарактерный, не знающий, чего он хочет, не понимающий, чего хотят от него, — до чего жалкую фигуру представляет он собой во все годы своего царствования, но особенно в первые дни по восшествии на престол!

Вспомните Хлестакова, маленького провинциального враля, покоряющего Марью Антоновну и Анну Андреевну и повергающего в трепет всех, от городничего до полицейского. Его кормят «лабарданом», его обхаживают, а он сидит в мягких креслах и заливисто врет о том, как 35 тысяч курьеров зовут его управлять департаментом, о супе, приехавшем в кастрюльке из Парижа, о том, что у них в Петербурге «и вист свой составился: германский посланник, испанский посланник и я».

Все это только смешно, поскольку касается Хлестакова. Но все, о чем вдохновенно врал Хлестаков, воплотилось в трагическую действительность при Николае II. «Иван Александрович, пожалуйте управлять департаментом». А где-то глухо волнуются грязные и дурно пахнущие мужики, поют революционные песни рабочие, чего-то требуют великие князья с Марией Федоровной, с какими-то докладами пристают интригующие друг против друга министры, запугивают длинными донесениями охранное отделение, взрываются бомбы, убивающие одного за другим: Боголепова, Сипягина, Плеве, Сергея Александровича…

Как тут жить ему, этому бедному Хлестакову, чья ложь вдруг превратилась в явь, чьи сны стали действительностью? Ведь у него нет верного Осипа, который увез бы его из этого городишка. Он не имел других заслуг, кроме заслуги родиться в царской семье. Но не имел он и других грехов, креме этого своего греха.

Все остальное создавалось уже на троне. Как создавалось? Многое надо изучить и рассмотреть для ответа на этот вопрос. И прежде всего — быт, детство и отрочество, его отца и мать, жизнь семьи, в которой он вырос.

Глава III

На старой пожелтевшей гравюре — высокая дама с приветливыми чертами лица, с воланами на платье, с высокой прической. На диванчике рядом с ней — прелестный улыбающийся ребенок в светлых кудряшках.

Это Николай II со своей августейшей родительницей Марией Федоровной. Удивительно, как этот ласковый кучерявый мальчонка превратился в сумрачного и унылого заурядного прапорщика на троне, каким знала его Россия и весь мир. Такого рода превращения веселого ребенка в скучного взрослого свойственны не только царям.

Ко дню взрыва бомбы 1 марта 1881 года Николай II имел одиннадцать лет от роду. На фотографиях того времени перед нами тщедушный некрасивый мальчик с худой шеей, мешковатый и неуклюжий в своей матросской курточке.

До 1 марта 1881 года не только маленький Николай, но даже его отец, Александр III, был далек от двора. Наследником престола считался старший брат Александра — царевич Николай, дядя Николая II. Вступивший на престол 1 марта 1881 года Александр до этого времени жил с женой и детьми замкнутой семейной жизнью. Никто не знал, что именно этот грузный человек окажется самодержцем, а его отпрыск, тщедушный Николай, — наследником престола. Весь сложный клубок придворных интриг, хитрой политики и подсиживаний был в течение ряда лет сгруппирован вокруг царевича Николая, а Александр в те годы в этой игре не участвовал.

Впрочем, придворные политики в значительной мере отошли в то время и от царевича Николая, зорко всматриваясь в новую, только еще восходившую при дворе звезду — сына Александра II от княгини Юрьевой.

Роман Александра II с княгиней Долгорукой-Юрьевой резко отличался от остальных многочисленных приключений царя с фрейлинами и придворными дамами. Влюбчивый, легкомысленный, изменчивый, он резко переродился со дня встречи с красавицей княгиней. С этого времени (1871 год) он не обращает внимания ни на одну женщину. «Ах, если бы он был так верен мне, как своей Долгорукой», — говорила приближенным жена Александра II.

Своих увлечений и связей Александр II не скрывал и раньше. Тем менее желал он скрывать серьезную любовь свою. Существование второй семьи было признано при дворе официально. В срочных случаях министры ездили с бумагами для царя к Долгорукой, туда же он приглашал по вечерам наиболее близких приближенных и сам бывал там ежедневно.

Этот роман деда оказал большое внимание на детство Николая.

Придворные политики с самого начала этого романа напряженно следили за тем, как скажется влияние княгини Долгорукой на взаимоотношениях придворных партий и групп. Особенно много значения придавалось нежной любви государя к его детям от княгини, в частности, к сыну Георгу. Когда одна из придворных партий, группировавшаяся вокруг царевича Николая, попыталась бороться с влиянием княгини Долгорукой и стала пугать Александра II тем, что его частные визиты к ней непременно вызовут внимание террористов, эти попытки привели к результатам прямо противоположным. Александр II не остановился перед тем, чтобы сразу же переселить княгиню с детьми в Зимний дворец, то есть под одну крышу с законной женой.

О брате царя, будущем монархе Александре, в те годы никто при дворе и не помышлял. Низкопоклонничество и интриги шли только по двум линиям: или Николай, или «сын любви» Георг.

Когда умерла жена Александра II, он женился на княгине Долгорукой, получившей к тому времени титул «светлейшей» и имя Юрьевской. В острой борьбе за власть, которая шла между партией Николая и сторонниками Георга, перевес оказался на стороне Георга.

Но вот царевич Николай умер в Ницце от чахотки. Светлейшая княгиня, с первой встречи с государем щепетильно боявшаяся упреков в «заинтересованности», подписала полное отречение от каких бы то ни было прав за себя и за своих детей. А потом взрыв бомбы 1 марта, и далекий от двора Александр Александрович внезапно становится императором.

До чего растерян он был от этого внезапно свалившегося на него «счастья», видно хотя бы из того, что манифест Александра III, извещающий верноподданных о вступлении его на престол, начинался неожиданными словами: «Час воли Божией свершился».

«Но если Желябов, Перовская и прочие, убившие Александра II, являлись исполнителями Божьей воли, то почему новый царь начинает свое царствование с того, что вешает этих исполнителей?» — размышляли обыватели всей России, перечитывая манифест.

Какое влияние оказал на Николая II его отец Александр Александрович? Дородный, высокий, статный, но неуклюжий («Топтыгин III» называли его между собой петербургские остряки), он и после восшествия на престол терпеть не мог придворного блеска и суеты.

Ему бы помещиком быть где-нибудь в Саратовской губернии. Крепостные девки ему бы спину бобковой мазью натирали, а доезжачий трубку бы подавал. И с хозяйством бы справлялся. Новшеств, сеялок там всяких, косилок со сноповязалками не заводил, но порядок бы по старинке прочно наладил. А уж наливки свои, колбаса домашняя, телята молочные — это все, и говорить нечего, первый сорт было бы! И распорядился бы вовремя: кого на конюшню послать, чтобы не баловался, кого из крепостных на приплод оставить, кого продать, пока цена хорошая. Так бы и шла жизнь спокойная, деревенская, неторопливая, налаженная.

Разве что раз в три года принесут с чердака мундир старый, нафталином пропахший — выборы дворянские, в губернию ехать надо. И здесь бы на месте оказался: лишнего бы не сказал, а уж что скажет — крепко будет.

И вдруг бомба… Извольте, Александр Александрович, царствовать, на трон императорский всходить, Россией править и с сего дня самодержцем Российским, царем Польским, великим князем Финляндским и прочая, прочая проявлять.

Но и на троне остался все тем же помещиком этот спокойный, немудрящий, дебелый человек. Государство для него — вотчина, где, главное, порядок требуется. Ушли в отставку либеральные деятели эпохи освобождения: граф Лорис-Меликов, граф Милютин, граф Валуев. Остался Победоносцев, злой гений России. Призваны к власти рыцари кнута и нагайки: граф Д. А. Толстой, граф Н. И. Игнатьев. Управляющие и старосты нужны были этому помещику суровые и властные. Уже в первые годы царствования Александра III пути России оказались предопределены прочно.

В самый день своей смерти Александр II должен был подписать манифест о конституции. Бомба помешала свершиться этому событию. Подпишет ли конституцию новый царь? В свое время, при жизни Александра II, его будущий преемник фрондировал и либеральничал. Но иллюзии рассеялись очень быстро. Уже на первом заседании Государственного Совета под председательством нового царя К. П. Победоносцев произнес свою знаменитую речь о гибельности конституции и пагубности какого бы то ни было прогресса вообще. Он говорил о том, что уже освобождение крестьян погубило, оставило без необходимой твердой власти бедный и темный русский народ. Он отмечал, что так называемая культура — это гибель России, что земские и городские учреждения — не что иное, как говорильни, где ораторствуют люди негодные, безнравственные, сеющие разврат и смуту.

Он отмечал, что новые судебные учреждения — это говорильни адвокатов, благодаря которым самые ужасные преступления остаются безнаказанными. Отмечал, наконец, что самая ужасная говорильня — это печать, которая сеет раздор и недовольство, развращает людей мирных и честных, расшатывает уважение к власти и побуждает народ к вопиющим беззакониям. «Во имя Бога» Победоносцев заклинал царя «спасти Россию», вырвать с корнем мысль о какой бы то ни было конституции, избавить страну от этой заразы, решительно отвернуться от путей, ведущих вперед, которые только что привели к убийству Александра II, резко повернуть к старому, прибрать к рукам земские и городские учреждения, укоротить печать, всемерно ослабить результаты освобождения крестьян и железной рукой утвердить самодержавие в России.

Это были как раз те самые слова, которые после убийства отца ждал перепуганный пережитым Александр III. Победоносцев оказался победителем по всей линии: его речь о пагубности прогресса и культуры оказалась программной речью. Целые сорок лет именно эта программа предуказывала жизнь России. Победоносцеву, воспитавшему Александра III, было поручено и воспитание Николая II. На целые сорок лет были туго завинчены гайки государственной машины. Удивляться ли, что сжатый пар, лишь на время бурно вырвавшийся в памятные дни 1905 года, в конце концов разорвал котел и разметал во все стороны обломки.

Воспитатель Николая II Победоносцев с самого начала царствования Александра III оказался главной фигурой при дворе. В этом костлявом человеке с бескровным ушастым лицом вампира (внешность Победоносцева воплощена Л. Н. Толстым в образе Каренина) сосредоточилось все то темное и злое, что правило Россией. Победоносцеву было тем легче утвердить свое влияние, что при дворе витали тени казненных революционеров. Александр III, напуганный смертью отца, жил все время под угрозой нового цареубийства. Приближенные царя всемерно старались усилить этот страх, благодаря которому роль жандармерии и полиции становилась все нужнее.

Легко представить себе детские впечатления Николая II.

Александр III неизменно находил на своем столе угрожающие письма террористов. Такие же письма оказывались неожиданно то в карманах царского платья, то в поясках царских детей. Историки объясняют появление этих писем тем, что революционеры имели будто бы много сочувствующих среди высокопоставленных лиц, мечтавших о либеральных днях предыдущего царствования. Но мы, пережившие разоблачения Азефа и Богрова и знающие, до каких пределов может дойти провокация, можем предположить другое, гораздо более правдоподобное объяснение. Письма, вероятнее всего, подбрасывались самими же представителями жандармерии и царской охраны, искавшими все новых и новых подачек, желавшими все большего и большего влияния.

Так или иначе, но маленький Николай рос в атмосфере постоянной напуганности. Александр III отказался от мысли поселиться в Петербурге и жил безвыездно в Гатчине, превращенной в своего рода крепость. Нечего и говорить, что у всех входов и выходов стояли усиленные караулы. Строжайше предписано стрелять во всякого, кто попытается проникнуть на территорию дворца. На несколько верст вокруг тоже тянулись цепи солдат в несколько рядов, которым предписывалось без особого распоряжения коменданта не пропускать живым ни туда, ни обратно ни одного человека.

Особые отряды дежурили также в подвалах и на чердаке дворца на случай попытки поджога или подкопа. Телохранители несли личную охрану царя. Для этого выбирались солдаты крупного роста, богатырского телосложения, наделенные большой силой. Обязанностью этих лейб-казаков было днем и ночью стоять у дверей царского кабинета, спальни, столовой. Особое внимание уделялось тайным агентам, которые в переодетом виде бродили на много верст вокруг дворца и следили за тем, что делают и говорят люди, кто и зачем приезжает в Гатчину.

Целый ряд сложных мер принимался также на случай попытки травить царя. За провизией царского стола посылали каждый раз в новое место, причем поставщики не должны были знать, для кого закупают продукты. Повара и поварята служили в царской кухне в огромных количествах для того, чтобы назначать каждого из них на работу можно было не слишком часто, по очереди. Дежурить в ожидании назначения на работу должны были все, но только в последний момент это назначение давалось. Получившие наряд на данный день повара с этого момента изолировались от всех остальных и впускались на царскую кухню не иначе, как после тщательного обыска дежурными офицерами конвоя его величества.

Но эти меры считались недостаточным. И хотя Александр III распорядился, чтобы на кухне дежурил ежедневно кто-нибудь из членов семьи, чаще всего сама государыня, он, садясь за стол в кругу приближенных, не начинал есть, пока не убеждался, что все остальные сидящие за столом едят это блюдо спокойно. Таковы оказались в быту двора теории Победоносцева: чем безграмотнее и темнее народ, тем прочнее самодержавие.

И сама эта теория, и всеобщая напуганность, господствовавшая при дворе, одинаково сильно отразились на худеньком мальчике, росшем в этих условиях, на будущем императора Николае II.

Глава IV

Если исключить постоянный страх перед террористами, в остальном семейный быт, окружавший в детстве Николая II, почти ничем не отличался от жизни замкнувшегося в своем имении помещика средней руки. Пышности Александр III не любил. Жила царская семья не в парадных комнатах, а на антресолях, приспособленных для прислуги. Комнаты были узкие, тесные.

— Даже рояль поставить негде, не помещается, — жаловалась государыня Мария Федоровна.

— Ничего, ничего, пианино поставили, и ладно, — успокаивал ее супруг.

Комнаты, в которых жила царская семья все эти годы, настолько низки, что человек среднего роста легко доставал рукой до потолка. Для могучей высокой фигуры Александра III они были и вовсе недостаточны. Но именно это и нравилось ему. Он был скуп в личной жизни. Например, фотографии, которые с немецкой аккуратностью развешивала по стенам Мария Федоровна, так и прикреплялись к стенам кнопками.

Правда, придворные балы в эти годы, по давно заведенному порядку, были совершенно исключительны по роскоши. «Это что-то фантастическое, воистину азиатское!» — удивлялись иностранцы. Ничего подобного по блеску, пышности и богатству не было ни при одном из европейских дворов. Но пышные балы и приемы — это было уже служебное, царское, обязательное, а все относящееся к этой области для Александра III было резко отделено от его личной жизни.

Это служба. И ее, эту царскую службу, Александр III, надо отдать ему должное, исполнял умело и с достоинством. Знаменитые фразы «Европа может подождать, пока русский царь ловит рыбу» или «Пью за здоровье моего единственного друга, царя Николая Черногорского» вызывали волнение европейских послов, аккредитованных при русском дворе, производили огромное впечатление во всем мире.

Это было не фанфаронство, а действительно мощь — спокойное и уверенное осознание своей силы. Иное дело, что эта сила строилась на темноте народной и бесправии, на кнуте и нагайке. Иное дело, что силу эту, самодержавную власть, беспощадно расхищали отделившие царя от народа чиновники, начиная от всесильного министра иностранных дел и до любого малограмотного полицейского.

У себя в доме Александр III жил по старинке, крепкой мещанской жизнью. Много было в доме икон, лампадок. От болезней лечили преимущественно святой водой да молитвами святым угодникам. Только от запоя, периодически посещавшего царя, лечил С. П. Боткин. Лечиться царь не любил. Тут было и самолюбие — как это так, простой докторишка царем командовать будет! Было тут и глубокое презрение к науке и ученым. И когда последняя, смертельная болезнь посетила царя, он так и не захотел лечиться, резко отказавшись выполнять распоряжения профессора Захарьина. Приказал вызвать к себе в Крым отца Иоанна Кронштадского.

В семейной жизни Александр III был крут: не брезговавший методами физического воздействия в воспитании детей, он жестокой рукой правил семьей, как и всей Россией. Доставалось не только женщинам и детям, но и великим князьям. Когда один из них, Михаил Михайлович, позволил себе самовольно, по любви, жениться на графине Софье Меренбург, внучке А. С. Пушкина, Александр III не только разжаловал его и лишил всех титулов, но и навсегда запретил въезд в Россию. Пример подействовал устрашающе. Когда о таком же браке по любви возмечтал, влюбившись в некую царскосельскую купчиху, великий князь Николай Николаевич, он обратился к царю с почтительнейшим ходатайством о разрешении жениться. Александр III ответил:

— Со многими дворами я в родстве, но с Гостиным двором в родстве не был и не буду.

Нечего и говорить, что запрещение это оказалось действенным. Мысль о браке была немедленно оставлена. Впрочем, в области брачных вопросов Александр III считался с мнением Марии Федоровны. Дальше этого «баба судить не могла», и властолюбивая Мария Федоровна, когда хотела повлиять на государя, действовала через графа Воронцова-Дашкова, ближайшего друга государя. Сама она побаивалась тяжелой руки супруга и высказываться по иным вопросам, кроме брачных, не решалась.

Видимое влияние Марии Федоровны на государственные дела проявляется только после смерти Александра III, в первые годы царствования Николая II.

Как рос маленький Николай II?

Особого внимания на дело воспитания и образования наследника престола не обращалось. Языками мальчик владел недурно, но родным языком для себя считал английский — так велико было влияние преподавателя английского языка мистера Гиза, красивого статного старика, чувствовавшего себя в царской семье как среди туземцев, но все же искренно полюбившего своего воспитанника. Каковы были замашки у маленького наследника, видно из первой встречи мальчика со своим учителем.

— Как же я с вами буду играть? Я великий князь, а вы простой старик.

Через минуту «простой старик» схватил мальчика на руки и закружил, завертел его по комнате. И гордый «великий князь» весело захохотал, но сам тон, каким были сказаны эти слова, тот гонор, с которым встретил мальчик своего учителя, немало говорили о тех влияниях, которым подвергался будущий царь.

Александр III не любил своей службы, своей «профессии». Министры, приезжавшие с докладами, были помехой в налаженном, мещански спокойном укладе жизни. На всю свою вотчину — 150-миллионную Россию — Александр III распространял именно те навыки, которые были им введены в семье. Была введена строгая религиозность в семье царя — и такая же религиозность стала полицейскими мерами насаждаться на Руси. Строились новые церкви, семинарии, епархиальные училища. Одних новых монастырей Александр построил свыше 150. Вводились церковноприходские школы, задачей которых было насаждать не образование, а православие. Вводились все новые и новые церковные праздники. Введено было обязательное посещение церкви для чиновников, офицеров, учителей, гимназистов, а также обязательное исповедование и причащение. До чего далеко заходил Александр III в этих заботах, видно из указа о том, чтобы постройки церквей по всей России происходили не иначе, как по плану, утвержденному лично государем.

Слежка велась за всеми. Не только при дворе — по всей России. Особым указом Александр III передал министерство почт и телеграфов в ведение министерства внутренних дел — для лучшего обеспечения перлюстрации писем.

Была общая напуганность и суровая охрана во дворце, но такая же недоверчиво-охранная атмосфера была создана и по всей стране. И если в семейной жизни Александр III порол детей, поколачивал супругу, то удивляться ли, что, наряду со сплошным мордобоем и членовредительством, которые были заведены в полицейских участках для штатских и в военных казармах для военных, ввели еще институт земских начальников — «близкую к населению» власть, объединившую в дворянских руках административную и судебную власть, имевшую не только право, но и обязанность пороть крестьян.

Все эти житейские нормы брали начало в семье царя и распространялись на всю Россию при непосредственном участии Победоносцева, воспитателя маленького Николая, сумевшего обеспечить себе прочный авторитет в безвольной душе будущего царя.

Как сказалось в детские годы влияние матери?

Мария Федоровна, до принятия православия — Дагмара, принцесса Датская, при жизни Александра III стояла в стороне от какой бы то ни было придворной политики. Частые роды, официальные приемы, выходы — вот и все, чем проявляет она себя при муже, совмещавшем в своем лице хорошего семьянина с суровым, зачастую хмельным деспотом.

История замужества Марии Федоровны не совсем обычна. Датская королева, мать Дагмары, прославилась на всю Европу своим умением изумительно «пристраивать» своих дочерей, сыновей и внуков. Детей у нее было много, прожила она долго и мало-помалу стала тещей всех крупных европейских дворов. После того, как эта «теща всей Европы» умудрилась, например, выдать замуж одну из своих дочерей за сына королевы Виктории, принца Уэльского, будущего короля Англии, она пристроила сына «на должность» греческого короля, а заодно уж и внука женила на сестре германского императора. Удивляться ли тут, что она не могла пройти мимо и не заметить российского императорского двора.

Среди многочисленных детей своих королеве датской отыскать невесту было нетрудно. Принцесса Дагмара только того и ждала. Задержка была за женихом. Со временем нашелся и он. При том опыте, который был у датской королевы, при ее связях особого труда это не представило.

Женихом стал старший сын императора Александра II, наследник престола цесаревич Николай. Партия как партия, грех Бога гневить. И положение жениха, и влияние, и средства, и карьера обеспечены.

Стали писать посланники инструкции, посылать шифрованные телеграммы, плести кружева дипломатических переговоров, словом, «засылать сватов». И наладили-таки дело. Обручили жениха с невестой, опубликовали радостную новость в «Правительственном вестнике». Только и оставалось честным пирком да за свадебку, пусть бы теща в Дании лишний раз своему таланту порадовалась, да как на грех в это самое время цесаревич умер.

Так и уехала бы из России принцесса Дагмара, если бы не «теща всей Европы». Она, приходившаяся тещей Англии и Германии, а Греции даже родной матерью, считала ниже своего достоинства отказаться от звания «тещи России».

История получилась не лишенная комизма. Придворные было успокаивать стали: помилуйте, говорят, мамаша, будь наш наследник жив, мы и слова бы не сказали, жените его в полное ваше удовольствие. А раз умер, ничего не поделаешь — все в руках Божьих.

Но не на такую, видно, напали. Старуха на своем стоит крепко — жива быть не хочу, а на своем поставлю. Таких, говорит, и правил нет, чтобы девушку обрученную домой отсылать. Я, говорит, в случае чего жаловаться буду, у меня родня влиятельная.

Правильные оказались старухины слова. Вместо прежнего наследника, Николая, новый наследник объявился, Александр. И не успел он оглянуться, как мигом оказался не только нареченным женихом, но и мужем датской принцессы, нареченной в православии Марией Федоровной.

Надо сказать, что мать последнего русского царя не проявляла особенно нежной любви к своему сыну. Уже в раннем детстве в характере маленького Николая сказывается та угнетенность, подавленность, которые считаются типичными для нелюбимых детей. Эти черты отличают его всю жизнь. «Тяжелый человек, скучный», — говорили о нем его товарищи по полку.

«А царь-то наш скучный-скучный», — говорит баба с карикатуры, напечатанной в первый год царствования Николая II. «Да что говорить, ничего ясного от царя нет», — отзывается на той же карикатуре мужик.

Это отсутствие «ясности», подавленность и угнетенность формировались в раннем возрасте, в детстве, в том одиночестве, которое было привычно для этого ребенка. Среди трех братьев Николай слыл самым нелюдимым. Отец не любил старшего сына, как не любил и второго сына, Георгия, на характере которого уже с детства сказывалась тяжелая болезнь — туберкулез, рано унесший его в могилу. Любимцем царя был младший — Миша, краснощекий здоровяк с веселым живым характером. Маленький Николай, панически боявшийся отца, только издали смотрел, какие смелые штуки вытворяет Миша. Как бы досталось за такие выходки ему! А в устах Миши любая шутка смешила отца до слез, заставляя его сотрясаться всем своим огромным телом.

Вот одна из зарисовок с натуры из жизни царской семьи.

Взрослые сидят на террасе, возле которой внизу копается в песке Миша. Бывший в хорошем расположении духа Александр взял лейку с водой и обрызгал мальчика. Смеялся Миша, грохотал грузный отец, почтительно заливались присутствующие.

— Ступай, Миша, переоденься. Глянь, весь мокрый.

Но Миша заупрямился:

— Ты меня поливал, теперь моя очередь — становись на мое место.

И вот Миша уже на террасе с лейкой, доверху наполненной водой, он теребит отца:

— Скорей, папа, скорей…

Ничего не поделаешь. Александр, как был в мундире, спускается вниз, становится на место Миши и терпеливо ждет, пока сын выливает содержимое лейки на его лысину. Довольные друг другом, возбужденные, отец и сын идут переодеваться.

О таком вольном обращении с грозным отцом не мог и мечтать конфузливый, угнетенный, всегда скучный мальчик Николай.

Глава V

Николай II был по-своему неплохой человек. Но у него было плохая наследственность: сумасшедший Павел I, отцеубийца Александр I, «зверь с лицом очковой змеи» Николай I, славившийся своей развратной жизнью Александр II, годами лечившийся от запоев Александр III.

«Будь Николай простым смертным и соверши он убийство или кражу, — пишет о нем В. М. Дорошевич, — его не стали бы судить, как отягощенного: 1) очень тяжелой наследственностью, 2) травматическим повреждением, давившим на мозг; его отдали бы на попечение родных».

В нашумевшем фельетоне А. В. Амфитеатрова «Господа Обмановы» Ника-Милушка, робкий, неустановившийся молодой человек, тихоня, не знает иных слов в адрес отца, кроме «точно так, папенька», «никак нет, папенька».

«Весь дом читал „Гражданина“ князя Мещерского. Читал его и Ника-Милушка, хотя злые языки говорили, будто подговоренный мужичок с ближайшей станции носит ему потихоньку и „Русские Ведомости“. Будто сидит, бывало, Ника-Милушка, якобы „Гражданина“ изучая, ан под „Гражданином“ — то у него „Русские Ведомости“. Нет папаши в комнате, он в „Русские Ведомости“ вопьется, вошел папаша, он сейчас страничку перевернул и пошел наставляться статьями Мещерского, как надлежит драть кухаркина сына в три темпа», — заключает Амфитеатров.

Справедливости ради надо отметить, что если чтение «Гражданина» ярко сказалось на характере Николая, то вопрос о том, читал ли он «Русские Ведомости», так и остался открытым. Что могло дать ему образование и воспитание под руководством К. П. Победоносцева, ясно и так.

В остальном единственным и реальным были друзья, сослуживцы и собутыльники из гвардейских полков, а также замкнутая среда великих князей. Наиболее сильное влияние на Николая в юношеские годы имел великий князь Сергей Александрович, командир Преображенского полка, где Николай проходил службу. Именно Сергей Александрович взял на себя роль ментора и руководителя юноши во всем, что касается искусства жить.

Влияние это проявлялось в кутежах и попойках, в длинной серии закулисных романов и интрижек. В этой области Сергей Александрович был «видным специалистом», хотя и с не совсем нормальными наклонностями. Как известно, именно это обстоятельство послужило причиной ухода в монастырь его жены Елизаветы Федоровны.

Впрочем, особой нужды в уроках дяди в области кутежей и попоек у юного племянника не было. Учителей такого рода имелось более чем достаточно. В среде сослуживцев — молодых офицеров, которые в будущем, благодаря близости к наследнику, почти все сделали карьеру при дворе Николая II.

Какова была эта гусарско-великокняжеская среда, видно из того, например, что Александру III пришлось, не побоявшись огласки, удалить из гвардии двадцать офицеров за «ненормальные наклонности и порочность». Любопытно, однако, что это в дальнейшем не помешало их придворной карьере. Два человека из их числа стали даже архиереями.

Оба — и Гермоген, и Серафим — показали себя видными столпами самодержавия.

Характернейшей чертой было великокняжеское и гусарское пьянство. Кроме пития водки «аршинами» (рюмки, составленные вплотную друг к другу на расстоянии аршина) и «лестницами» (поднимавшийся по лестнице должен был выпить по пути все рюмки, стоявшие на каждой ступеньке), дело доходило до особой игры «в волков». Эта любимая игра Сергея Александровича проделывалась в Царском Селе ночью. Бравые гвардейцы раздевались донага, выбегали в сад, садились на «задние лапы» и начинали громко выть. Буфетчик выносил большую лохань, наливал ее шампанским, и вся «стая», стоя на четвереньках, кусаясь и с визгом отталкивая друг друга, лакала вино.

Полковой командир Николая отличался и другими странностями. Он, например, очень любил петь серенады своей купчихе, стоя на крыше соседнего дома почему-то обязательно в голом виде. Этот человек был неистощим на выдумки подобного рода.

В этой обстановке бесшабашного пьянства и разврата, абсолютного ничегонеделания и диких кутежей прошла вся юность Николая. Суровый Александр III считал полезной такую «школу жизни» для будущего царя: в молодости перебесится — потом спокойным будет.

В этой же атмосфере зародилась и протекала первая любовь наследника, общеизвестный его роман с балериной Кшесинской.

Балерина не скрывала своих отношений с наследником, как не скрывала своей близости и с другими великими князьями, ближайшими родственниками Николая. Ни ноты поэзии, ни оттенка тех переживаний, которые освещают любовь незабываемым светом, так и не досталось на долю будущего царя. Таковы были нравы, такова была среда, и меньше всего мог что-то изменить в ней этот безвольный и бесхарактерный юноша.

Надо отметить своебразное благородное отношение Николая II к женщинам. И к балерине Кшесинской, и к другим подругам своей юности он оставался неизменно благосклонным. Через пятнадцать лет после того, как он расстался с Кшесинской и давным-давно гордился своей ролью добродетельного семьянина по отношению к своей немке Алисе Гессенской, которая покорила его волю, в беседе с директором государственных театров князем Волконским он говорит о возможности предоставления наиболее выгодных ролей престарелой Кшесинской…

Когда дело касалось погромов и казней, Николай II не делал разницы между женщинами и мужчинами. Между тем, еще во время пребывания в полку, он обратил на себя внимание тем, что всячески поощрял браки офицеров с женщинами, ранее скомпрометированными. Он брал на себя заботы о судьбах этих женщин и их мужей, об их карьере, тем более что полковое общество после такой свадьбы немедленно исключало таких офицеров из своей среды. И если большую карьеру во время царствования Николая делали его товарищи по полку, то еще более удачными оказывались дела именно у таких, совершивших подобные браки офицеров. Таким, например, оказался знаменитый Нейгард. Этот человек всю жизнь пользовался покровительством Николая II. Устроитель еврейских погромов в Одессе, уличенный ревизией сенатора Кузьминского в целом ряде преступлений, он не только был освобожден Николаем от какой бы то ни было ответственности, но еще и, получив назначение в сенат, сам был послан ревизором в Польшу.

Целый ряд источников говорит о пылкой любви Николая в эти годы к какой-то молодой еврейке, которую он встретил случайно в саду во время прогулки. Она якобы не знала, что перед ней наследник престола, и нежные отношения зашли так далеко, что о них узнал суровый Александр III. Эти источники подробно описывают, как градоначальнику фон Валю было предписано выслать из Петербурга еврейку со всеми ее родственниками. Описывают бурную сцену, которая разыгралась, когда явившийся во всеоружии со своими подручными фон Валь застал в квартире еврейки молодого наследника. Николай вел себя по-рыцарски.

— Только перешагнув через мой труп сможете вы прикоснуться к ней! Она моя невеста! — заявил он оторопевшему градоначальнику.

Переступать через труп не пришлось. Достаточно было сурового окрика папаши, и юный наследник в сопровождении свиты уже едет в кругосветное путешествие.

Поездка наследника престола была обставлена со всей пышностью, которая полагалась в таких случаях. В предписаниях, посланных из Петербурга в места следования (губернаторам в России и русским посланникам за границей), указывали заранее перечень всего, что надо и чего не надо показывать наследнику. Посылались даже проекты речей, с которыми надлежало обращаться к именитому гостю во время приемов.

Живая жизнь только случайно пробивалась на этом фоне «потемкинских деревень». Так, когда великого князя Владимира Александровича во время его поездки чествовали в Самаре, ему в качестве местной достопримечательности показывали столетнюю бабу. Старуха вела себя чинно, стоя на коленях, поцеловала край великокняжеской одежды и с чувством перекрестилась.

— Ты что крестишься, бабушка? — спросил великий князь.

— Как же мне, отец, не креститься, ежели вот привел Бог вторую царственную особу видеть!

— А кого же ты еще видела — царя, что ли?

— Вестимо, родной, что царя. Самого нашего батюшку Емельяна Ивановича Пугачева, — неожиданно заявила самарская древность к ужасу окружающих.

Но такие срывы случались чрезвычайно редко, хотя, конечно, всего не предусмотришь. Как ни бдительна была охрана, расставленная по пути следования царского поезда, как ни сурово исполнялось правило стрелять во всякого, кто приблизится к путям, как ни велико было число застреленных «по недоразумению» стрелочников во время следования поезда, так и не удалось избежать, например, крушения этого поезда в Борках, вызванного покушением на жизнь царя. Спасение царской особы было объявлено чудом.

Все путешествия Николая, уже и в дни его царствования, неизменно вели за собой целый ряд затруднений. В Италии в свое время много шума наделало требование созвать для охраны дороги во время проезда Николая до трехсот воинских частей, хотя итальянцы привыкли видеть своего монарха свободно появляющимся в толпе. В Германии вызвала сенсацию телеграмма о заготовке ко времени прибытия царского поезда брюссельской капусты «для осла его величества». Недоразумение выяснилось, когда оказалось, что осел везется в подарок и что он кушает только изысканную пищу. Но приезд «осла его величества» надолго оставался темой для юмористических журналов.

Путешествие престолонаследника сопровождалось подробными реляциями в «Правительственном Вестнике». В них рассказывалось, как пышно чествовали русского царя, какие богатые празднества устраивали в его честь, какие чудеса ему показывали, какие речи он выслушивал. О том, что говорил сам Николай, не печаталось ни слова…

Кругосветное путешествие не произвело как будто никакого впечатления на Николая. Не он ездил, а его возили. Он исполнил волю отца и со скучающим видом терпеливо переносил весь церемониал празднеств и приветствий.

Спутники наследника по путешествию рассказывают только о большом пьянстве на корабле «Память Азова», на котором следовал Николай со своим братом Георгием. По их показания, пьянство заходило так далеко, что нередко приводило к остервенелым дракам. Во время одной из таких драк случилось несчастье: отличавшийся и до того слабым здоровьем Георгий Александрович упал с лестницы и расшиб себе грудь. Процесс в легких обострился настолько, что его пришлось из ближайшего порта срочно отправлять в Россию. Вскоре после этого он умер от чахотки на кавказском курорте Аббас-Тумане.

Для самого Николая эта поездка тоже закончилась трагически. Во время путешествия по Японии он оказался жертвой покушения. Японец, накинувшийся на него, успел нанести ему сильный удар саблей по голове. Второй удар успел отразить товарищ Николая по путешествию греческий королевич Георгий.

Официально причиной покушения, этого первого удара, нанесенного России Японией, был объявлен фанатизм неведомого злоумышленника. Неофициальные свидетельства расходятся с официальной версией. Одни говорят о недопустимом поведении Николая и его свиты в японском храме. Другие указывают на чрезмерную предприимчивость, проявленную будто бы наследником русского престола по отношению к жене некоего самурая.

Так или иначе рана оказалась серьезной. Путешествие пришлось прервать: В черепной кости, треснувшей от удара, после заживления началось разращение костного сустава, повлекшее за собой давление в левой половине мозга, вызывающее не только частые боли, но и отражающееся на психических функциях.

С расшибленной головой наследник срочно возвращается в Россию. Уже было сильно расшатано здоровье Александра III, уже близко было восшествие на престол, уже зрели надежды, «бессмысленные мечтания» в среде верноподданных.

Последние дни и часы Александра III были очень мучительны. Иоанн Кронштадский и придворный духовник Янышев чуть не до драки дошли, отбивая друг у друга честь напутствия отходящего в иной мир царя.

В способности Николая, в то, что наследник справится с делом, умирающий царь не верил. Но когда напуганный Николай попытался заявить о своем отказе от престола, Александр рассвирепел. Он не допустит никакого отклонения от закона престолонаследия! Он заставить исполнять свою волю! И в срочном порядке выписывает принцессу Гессенскую. В свое время она уже приезжала ко двору в качестве кандидатки в невесты для наследника. Тогда она показалась неподходящей и, обиженная, уехала. Но теперь, в трагическую минуту, и она сгодится.

Принцессу заставляют срочно принять православие, чтобы выдать ее за Николая, а самого Николая заставляют подписать манифест о восшествии на престол, составленный самим Александром.

«Волею всевышнего тяжкое горе обрушилось на всех нас. Безвременно скончался дорогой родитель наш, император Александр».

С какими чувствами и с какими мыслями составлял этот манифест и давал его подписать Николаю умирающий Александр III? Верил ли он, что его наследник сумеет сохранить наследство, не погубит хозяйство, не разорит вотчины?

«Незыблемость самодержавия», — таков главный завет, оставленный Николаю его незабвенным родителем.

— Твой дед Александр II либеральничать вздумал, вот его бомбой и разорвало. А отец о либеральничанье не думал и, слава Богу, спокойно умер, — сказала Мария Федоровна.

Тихая и бессловесная при жизни мужа, она после его смерти стала неузнаваема: помолодела, похорошела, стала энергичной и властной.

— Вы хотите сказать, что государь не имеет ни воли, ни характера? — говорит Мария Федоровна о Николае, обращаясь к графу С. Ю. Витте. — Это верно. Но ведь в случае надобности его заменит Миша, а он имеет, поверьте мне, еще меньше воли и характера.

— Вы, может быть, правы, но от этого не легче, — раздраженно отвечает ей Витте.

«Не знаю, передала ли императрица-мать своему августейшему сыну этот разговор. Думаю, что да», — пишет об этой беседе Витте с своих мемуарах.

Злые языки к этому времени относят основательный «ремонт» наружности вдовствующей императрицы, заключавшийся в сложной операции эмалировки лица.

В книге И. Белоусова «Франция» об этой операции читаем: «Сначала острой ложечкой снимают со всего лица эпидермис. Лицо, как ошпаренное, представляет собой сплошную рану, слегка кровоточащую и выделяющую серозную жидкость. Его подлечивают, чем-то примачивая. Когда выделение серума прекратится, на поджившую кожу наносят эластичный прозрачный лак, который плотно прилегает к оголенным тканям. Потом лак подкрашивают. Получается удивительный по чистоте и нежности покров, с которым надо обращаться очень осторожно, иначе он треснет и тогда — всю работу надо начинать сначала».

Там же, у Белоусова, интересующиеся могут найти данные и о деталях. Например, о том, как при таком «ремонте» лица вставляются ресницы: «Особой тупой иглой расширяют волосяной канал выдернутой коротенькой ресницы, вставляют в него длинную ресницу и стягивают кожу впрыскиванием. Вы смотрите в прелестные глаза, опушенные длинными ресницами, и готовы слагать восторженные вирши о мерцающих звездах. А между тем дело здесь в героическом терпении: операция вставки ресниц болезненна, надо много терпимости и решимости, чтобы отважиться на нее, да и денег нужно немало. Институты красоты берут дорого».

Но состояние русских финансов в те годы позволяло и не такие траты. И вот под крылышком Марии Федоровны и Победоносцева совершает свои первые шаги молодой царь. Его главная задача — охрана самодержавия. Мы уже видели, какую обстановку застал он при восшествии на престол.

А что представляет в те годы он сам?

«Бедный, запуганный молодой человек», — говорит о нем Лев Толстой.

«Прекрасно воспитанный человек, но лживый, хитрый, безвольный и коварный», — определяет его С. Ю. Витте.

«Царь Николай интеллигентен, умен, образован», — говорит немецкий журналист.

«Это существо робкое, боязливое и меланхоличное», — определяет французский журналист.

И если умеренное «Освобождение» Петра Струве уверяло, что «царь сам по себе добр и страстно хочет облагодетельствовать Россию», а всему виной только «средостение», то неумеренная «Революционная Россия» в то же время говорит о «кровожадных наклонностях этого представителя гнилого царизма». В. Л. Бурцев вопиет о том, что «этот палач, чтобы удовлетворить свои прихоти, отнимет у голодного народа его суму, вырвет последний кусок хлеба из его рта и таким образом наполнит своими капиталами английские банки».

В этом разноголосом хоре, среди резких противоречий в отзывах, есть только одна черта, которую признают чуть ли не все: царь — неудачник.

«Твой день рождения, дорогой мой, — читаем в одном из писем Марии Федоровны к Николаю, — совпадает с днем рождения Иова Многострадального». Любители примет могли бы собрать целый букет таких совпадений в биографии Николая. Тут и хлеб-соль, оброненные во время первой же речи Николая II, и появление государыни в Петербурге впервые одновременно с телом Александра III («за гробом пришла», говорили в народе), и гора исковерканных трупов на Ходынке в день коронации, и многое, многое другое.

Да, он был неудачником, этот последний царь. У него было все что только мог пожелать человек. Александр III оставил ему крепкую Россию, богатую, сильную, верящую в нового царя, в идею царской власти.

Что же сделал с этим наследством Николай?

Не стоит говорить о том, что мог он сделать уже в начале своего царствования. Но еще и после 9 января, в дни Первой думы, даже за неделю — за три до своего отречения, когда не только М. В. Родзянко, но и великие князья и Александра Федоровна требовали от него перехода на новые рельсы, он мог многое изменить в своей личной судьбе и в судьбе России.

Тогда, в первые дни царствования, он, конечно, не думал о том, каким войдет его имя в историю России. Он был занят тем, чтобы справиться со своими обязанностями, не опозориться. Лишенный таланта начинающий писатель старается писать так, как пишут именитые авторы, дорожит тем, что у него в произведении «все, как у людей», не понимая, что все дело именно в индивидуальности, в неповторимости, что надо писать не так, как пишут все, а так, как пишешь ты, — и только ради этого стоит браться за перо.

Первое появление Николая II перед членами Государственного Совета было поистине жалким. «Члены Государственного Совета, из которых многие были ветеранами, служившими еще деду нового царя, — описывают английские корреспонденты, — вместо царского величества увидели ребяческую неловкость, шаркающую походку, бросаемые исподлобья взгляды. Маленький тщедушный юноша, пройдя бочком на свое место, опустив глаза, быстро произнес фальцетом одну-единственную фразу: „Господа, от имени моего покойного отца благодарю вас за вашу службу“. Затем, после некоторого колебания, повернулся и вышел. Присутствующие переглянулись между собой и после неловкого молчания разошлись по домам».

Николая II встретили при его восшествии на престол до странности доверчиво и любовно. Стыдно читать нежные адреса верноподданных, исполненные надежд. Кажутся карикатурой и сатирой слова, которыми в те дни приветствовали нового царя не только в русской, подцензурной, печати, но и в зарубежной прессе!

С усердием, ничем не оправданным, пытались найти доказательства наступления новой, либеральной эпохи, пришедшей будто бы на смену дням сурового царствования Александра III. С каким восторгом отмечались, например, такие шаги Николая II, как рескрипт на имя великого князя Сергея Александровича, который был подписан словами «любящий Вас племянник Николай». Так и подписался! Подумайте только — «любящий Николай». Не гордый, сразу видно!

А когда Николай II посадил на три дня на гауптвахту градоначальника фон Валя, ликование либерально настроенных обывателей дошло до предела. Откуда было знать ликующему обывателю, что дисциплинарное взыскание, наложенное на градоначальника, объяснялось всего лишь старыми счетами на почве столкновений в ресторане, где кутил наследник. Откуда было знать обывателю, что взыскание было вызвано «бестактностью» фон Валя, оштрафовавшего родственницу царя графиню Строганову, вывесившую траурный флаг раньше опубликования сообщения о смерти Александра III.

Уже 17 января, в день первого высочайшего приема представителей дворянства, земства и городов, прозвучала знаменитая фраза Николая II о «бессмысленных мечтаниях». «Я буду охранять начала самодержавия так же твердо и неукоснительно, как охранял их мой незабвенный покойный родитель».

Чрезвычайно характерна вся картина этого выступления Николая. В барашковой шапке, которую он держал в руке, лежал заготовленный текст речи, где было написано — «беспочвенные мечтания». Но Николай чувствовал себя очень сконфуженно, начал свою речь с высоких нот и закончил криком. Отсюда и произошла эта оговорка. «Это был манекен царя, автомат. Впечатление было болезненное и сильное именно из-за его истеричности и автоматизма», — свидетельствует сообщение одного из иностранных корреспондентов.

Молодой царь прокричал свою фразу о «бессмысленных мечтаниях» так громко, что Александра Федоровна, в те дни еще плохо понимавшая русский язык, сочла долгом осведомиться у великой княжны, стоявшей рядом:

— В чем дело?

— Он им объясняет, что они идиоты, — ответила та.

Один из «идиотов», предводитель дворянства Тверской губернии Уткин, от крика царя вздрогнул настолько сильно, что выронил из рук золотой поднос с хлебом-солью для самодержца. По полу покатился хлеб, рассыпалась соль.

«Плохая примета», — шептали сановные старички, глядя, как Воронцов-Дашков поднимает с пола подарки.

Впрочем, вскоре подоспела Ходынская катастрофа, происшедшая в день коронации и затмившая все многочисленные приметы в жизни царя-неудачника.

Глава VI

Если иной раз словечко, вырвавшееся из уст, характеризует человека ярче, чем целая речь, произнесенная им обдуманно и сознательно, то о деятельности Николая II нельзя судить одними лишь «историческими данными».

Мы не знаем, писал ли Николай II стихи. Для ответа на этот любопытный вопрос у нас нет сведений. Но все-таки «литературное наследие» он оставил. Перелистайте «Правительственный вестник», пересмотрите архивные документы — какое обилие литературных произведений Николая в виде всяческих резолюций и высочайших пометок, речей, тостов, писем и телеграмм вы откроете!

Стиль этого автора чрезвычайно лаконичен! Надо писать так, чтобы мыслям было просторно, а словам тесно. Как твердо придерживался этого правила Николай!

«Прочел с удовольствием».

«Искренне всех благодарю».

«Ай да молодец!»

«Надеюсь, повешены».

«Вот так-так».

«Скверное дело».

«Неужели?»

Это наиболее характерные образцы его художественной прозы.

Не сказалось ли в этой любви к лаконизму влияние учителя и воспитателя Победоносцева? Этот старый вампир с торчащими ушами болезненно не любит тратить лишних слов. Когда в свое время он тонул в Севастополе и его вытащил еврей Осип Фельдман, известный гипнотизер, тому долго не могли простить этой ошибки. В беседе с ним Победоносцев побил все рекорды лаконизма.

— Еврей? — грозно спросил Победоносцев.

— Еврей, — испуганно ответил гипнотизер.

— Крестись! — сурово приказал Победоносцев.

Именно таким лаконизмом отличался воспитанник Победоносцева Николай II.

«Ай да молодец!» — пишет он о капитане Рихтере на докладе прибалтийского генерал-губернатора Г. П. Соллогуба. Этого Рихтера, начальника карательного отряда, просят убрать или хотя бы образумить: он переходит все пределы в истязаниях, порках, расстрелах невиновных и поджогах деревень. «Подвигов» на целый том хватит. Но Николай II пишет резолюцию: «Ай да молодец!»

Так же коротки резолюции Николая II и в иных случаях.

«А мне какое дело?» — пишет он на докладе о действиях жандармского ротмистра графа Подгоричани, организовавшего исключительный по своей жестокости погром в Белостоке. Ему не надо тратить много слов, хватит и краткой резолюции, чтобы избавить от суда и Рихтера, и Подгоричани.

«Скверное дело», — пишет царь 27 августа 1905 года на докладе о найденном в Финляндии революционном складе оружия. «Царское спасибо молодцам-фанагорийцам», — возглашает он в марте 1895 года за умелое и своевременное применение оружия при расстреле бастующих рабочих в Ярославле.

«Пью за здоровье воинских частей» — вот краткая речь, произнесенная Николаем II после Ходынской катастрофы.

«Даровать помилование», — пишет он на представленной ему кипе документов из суда. «Бедные люди» приговорены к тюремным заключениям за организацию еврейских погромов. Погромщики высочайшей милостью оказываются на свободе, а на каторгу отправляются участники еврейской самообороны.

«Передайте извозчикам мою благодарность, объединяйтесь и старайтесь» — такова идеальная по лаконизму высочайшая резолюция на патриотическом адресе от извозопромышленников 23 декабря 1906 года.

«Положение постыдное», — еще короче выражает он свои мысли 17 октября 1905 года, обращаясь к великому князю Александру Михайловичу по поводу железнодорожников, из-за которых сообщение Петербурга с Петергофом стало возможным только морем.

Четкость стиля Николая II воистину изумительная.

«Похвально».

«Прочел с удовольствием».

«Искренне всех благодарю».

Это его любимые изречения.

Когда в 1902 году Государственный Совет обратился с верноподданническим ходатайством об уничтожении телесных наказаний в России, государь категорически отказался отменить порядок, по которому любой земский начальник мог выпороть крестьянина, хотя бы тот по возрасту годился ему не только в отцы, но и в деды. Тратить много слов Николай не пожелал и поэтому наложил резолюцию: «Пересмотреть вопрос».

Здесь нет лишних слов. Требования художественности соблюдены полностью: ничего не вычеркнуть, каждое слово — ярко, выпукло и показательно.

Когда в дни японской войны генерал Алексеев доносит государю, что в армию прибыли 14 агитаторов-революционеров, Николай по телеграфу отвечает: «Надеюсь, немедленно повешены». О том, какие это революционеры, чем доказано, что они агитаторы, о каком бы то ни было следствии не возникает и вопроса. «Легкость в мыслях» у этого писателя воистину необыкновенная.

Когда сенатор С. С. Манухин спрашивает его о том, что делать с приговоренным к смерти Каляевым, Николай «молча отошел к столу и забарабанил пальцами по стеклу». Ответа так и не последовало. Царь настойчиво требует, чтобы ему не задавали таких «бестактных» вопросов.

26 августа 1906 года государь высочайше «повелеть соизволили» командующим войсками, что он требует «безусловного применения нового закона о военно-полевых судах». Командующие и генерал-губернаторы, допустившие отступления от этого повеления, предупреждаются, что они будут «за это лично ответственны перед его величеством», причем им предписано «позаботиться, чтобы государю не представлялись телеграммы о помиловании».

Только в экстренных случаях царь отказывался от односложных резолюций и давал некоторое развитие своим мыслям. На законопроекте о новых ограничениях права жительства евреев в Сибири Николай II собственноручно начертал: «Евреи, покидающие черту оседлости, ежегодно наполняют целые местности Сибири своим противным запахом, своими отвратительными лицами. Это невыносимое положение должно измениться».

Для того, чтобы Николай отступил от своего лаконизма, нужны обстоятельства исключительные. Даже в переписке с женой он придерживается краткости: «Я сегодня гулял по саду, по нашей любимой дорожке, и мне было грустно, что вас не было около меня». Это — все, от начала до конца.

Лаконизм Николая, думается, не случаен. За ним — короткомыслие.

Было бы ошибочно объяснять это короткомыслие только ограниченностью. Это «принципиальное» короткомыслие: «мне пало на душу», «мне пришло на ум» — таковы обычные мотивировки его самых важных решений. Никаких соображений, никаких доводов, против которых можно было бы что-то возразить, он не признает. Он — царь, он — помазанник Божий. И если то или иное решение «пало ему на душу», то такова, значит, воля Божья. «Сердце царя в руке Господа», а он, Николай, только скромный исполнитель его воли, поэтому он всегда прав.

Молодой автор влиятелен. С его фельетонами, что называется, считаются. Но, надо правду сказать, ни малейшего литературного таланта этот автор, даже с возрастом, не проявил. Большой выдумки, яркой игры ума, крепкого литературного дарования здесь, как ни старайся, не отыскать. Но, как это ни удивительно, автора в России любили. Если бы надо было доказать наличие такой любви, достаточно было бы привести письмо террориста Евгения Шаумана, убившего в 1903 году финского генерал-губернатора Бобрикова: «Ваше величество! Я жертвую своей жизнью, пытаясь убедить Вас, государь, в необходимости тщательного изучения положения дел. С глубочайшим уважением остаюсь Вашего императорского величества, державнейшего императора, верноподданным — Евгений Шауман».

Если такое возможно в устах террориста, что ж говорить о темной крестьянской массе, испокон века чуть ли не молившейся на своего «батюшку-царя», что говорить о представителях городского и земского самоуправления, пользующихся каждым случаем, чтобы поднести верноподданнейшие адреса. Что говорить о той разномастной толпе, которая в день объявления войны Германии в 1914 году, стоя на коленях на площади возле Зимнего дворца, трогательно пела: «Боже, царя храни!»

«Государь не человек, хотя и не Бог. Он нечто среднее между Богом и человеком», — так в разговоре с Витте сформулировал свою точку зрения великий князь Николай Николаевич.

Дело вовсе не в том, кто подсказал эту мысль Николаю II, а в том, что он эту мысль воспринял и сам уверовал в нее. Вот откуда это короткомыслие, влекущее столь характерный для Николая лаконизм.

Глава VII

Одной из наиболее сложных загадок царствования Николая II является личность Распутина. Кто он, этот странный мужик, сумевший сменить жизнь конокрада в далеком Тобольске на влиятельную роль при дворе самодержца?

Распутин, прежде всего, не представляет собой исключительного явления в том обществе, которое сгруппировалось вокруг трона. Именно такими, распутинскими, были традиции царствования: юродивые, монахи, гипнотизеры, предсказатели, кликуши, оккультисты, спириты, странники… Непрерывной чередой сменяют друг друга в жизни Николая II люди такого типа. Чем грубее, чем примитивнее и истеричнее тот или иной прорицатель, тем больше доверия проявляют к нему пресыщенные верхи.

Как будто все они вокруг трона давно и окончательно убедились, что пути логики для них губительны, что спасти их может только чудо, только мистика. Как избалованный и пресыщенный гурман дорожит тем сортом рокфора, в котором больше червей, так и большее внимание двора привлекали не слова, а бормотание, не мысли и речи, а нечленораздельные звуки и рычание.

Не пересчитать всех этих «депутатов из низов», которых так настойчиво проталкивали наверх разные группировки придворных сановников.

Митька юродивый, кликуша Дарья Осиповна, проворовавшийся и внезапно объявивший себя епископом садовник Варнава, «чудотворец» Иоанн Кронштадский, епископ Гермоген, князь Мещерский, первосвященный Феофан, странник Анатолий и многие другие — все они прошли толпой возле трона. И если влияние тобольского конокрада Гришки Распутина-Новых оказалось длительнее, если его роль оказалась значительнее, чем у иных в этом длинном списке, то это не значит, что качественно он представлял нечто другое, более цивилизованное, более образованное.

Разницы между ними не было никакой. Кроме российских «чудотворцев» импортировались и заграничные «чудотворцы». Это и доктор Папюс из Парижа, и профессор Филипп из Лиона, и масон Шенк из Вены, и доктор Бадмаев из Тибета. Роль их была все та же: не они европеизировали русский двор, а наоборот, русский двор быстро руссифицировал этих иностранцев. И уже чем-то исконно российским веет от «чудес» этих европейцев: лионский масон Филипп, например, умудрился во имя забот о рождении наследника почти год провести все ночи в спальне императора и императрицы. Его присутствие было объявлено необходимым, иначе он не ручался, что родится мальчик. И только когда вместо ожидаемого мальчика родилась опять девочка, «доктор» Филипп был изгнан из дворца.

Было бы утомительно да и не нужно прослеживать «дела и дни» этих больших и малых Распутиных российского двора. Каждый из них достаточно типичен. Когда в Козельске нашелся юродивый Митька, с детства лишенный речи и умеющий только мычать, его вместе с его «антрепренером», объясняющим его мычание, немедленно вытребовали в Петербург.

Карьера Митьки, казалось, была обеспечена. До сих пор он и его напарник Елпидифор довольствовались мужицкими двугривенными и деревенскими «гостинцами», лукошком яиц, домотканым полотном и т. д. Но вот во время одного из эпилептических припадков Митька предсказал графине Абамелек-Лазаревой рождение сына. Сын действительно родился. Графиня рассказала об этом в салоне графини Игнатьевой. Князь Оболенский взял на себя миссию доставить Митьку и Елпидифора в царский дворец.

Когда их привезли в Царское Село и, основательно вымыв, переодев, привели к Николаю, Митька замычал.

— Что это обозначает? — робко осведомился государь.

Елпидифор был подготовлен к этому вопросу.

— Детей повидать желает, — объяснил он, зная о чадолюбии царя.

Николая ответ обрадовал. Всех детей немедленно вывели под светлые очи Митьки, который проявил большое возбуждение и дико закричал.

— А что же это такое означает?

— Это он чаю с вареньем желает, — немедленно объявил находчивый помощник.

Знакомство наладилось быстро, но пребывание Митьки при дворе было все же непрочно: его манера жить и его привычки были настолько утомительны для окружающих, что они стали выказывать признаки недовольства. Как оказалось, наибольший прорицательный дар накатывал на него после побоев, к которым приучил его Елпидифор…

Александра Федоровна готовилась стать матерью. Это не помешало ей четыре месяца присутствовать при эпилептических припадках Митьки с тем, чтобы лично задавать ему вопросы о предстоящих родах и «подвергнуться его непосредственному влиянию». Митька корчился в судорогах, брызгал слюной и мычал что-то невразумительное.

— Еще рано, до родов еще далеко. Окончательно определить, мальчик или девочка, пока нельзя. Митька молится и впоследствии все скажет, — уверенно отвечал подкормившийся на дворцовых хлебах Елпидифор.

Дело окончилось грустно. Во время одного из таких «сеансов» Александра Федоровна настолько перепугалась, что впала в обморочное состояние, разрешившееся истерическим припадком и преждевременными родами.

Верная старому принципу обращать даже трагические события в фарс, царская цензура немедленно распорядилась выбросить из феерии «Царь Солтан», шедшей в то время в императорском Мариинском театре, слова «Родила царица в ночь не то сына, не то дочь…». Для полноты картины полиция в Нижнем Новгороде сочла необходимым принять срочные меры по конфискации календаря, на обложке которого была нарисована женщина, несущая в корзине четырех поросят. В этой невинной картине почему-то усмотрели намек на четырех царских дочерей.

Как ни неудачны были «сеансы» Митьки, но общий культурный уровень при русском дворе был так потрясающе низок, что щедро одаренного и отпущенного с миром Митьку вскоре призвали вторично. Так велико было желание чуда. Снова он во дворце, снова эпилептические припадки и новые объяснения Елпидифора: «лимонаду просит», «всего лучшего желает», «обещает, что все наладится». И только после этой вторичной пробы Митька получил, наконец, чистую отставку. Елпидифор был так этим обижен и стал так часто и так сильно поколачивать Митьку, что тот вскоре же и умер.

Мещанин Елпидифор был жаден и глуп. Та придворная партия, которая поставила на эту лошадку, оказалась в проигрыше, а место Митьки сразу же заняла кликуша Дарья Осипова. Эту сумасшедшую старуху доставил во дворец по просьбе Николая II флигель-адъютант Орлов.

Привезенная заместительница Митьки-юродивого у себя в деревне прославилась тем, что, будучи буйной во хмелю и связанной, она начинала «прорицать» — выкрикивать бессвязные слова, в которых, наряду с ругательствами, обнаруживалась «благодать». Дарья Осипова заговаривала от дурного глаза, умела накликать беду, лечила всех деревенских баб от всех недугов, в том числе и «когда дети не держатся».

Эта Дарья Осипова — протеже генерала Орлова, который всегда был до чрезвычайности любезен с Александрой Федоровной, даже когда она была еще принцессой Алисой Гессенской, — оказалась много счастливей своих предшественников. У царицы вскоре родился мальчик. «Стоило генералу Орлову за дело взяться, сразу мальчик родился», — ехидничали придворные остряки.

Когда даже иностранная печать стала намекать на сходство наследника цесаревича Алексея с генералом Орловым, его выслали за границу. Высылка вызвала много кривотолков, тем более что Орлов в вагоне поезда скоропостижно скончался. «От чахотки» — насмешничает в своих мемуарах С. Ю. Витте. «Он отравился», — утверждают другие источники. «Он был отравлен», — единодушно заявили французские газеты. Указания на насильственную смерть генерала Орлова с именами исполнителей приведены в изданной тогда же в Париже книге «Тайны русского двора».

Тело генерала Орлова привезено в Россию. В опубликованных ныне в Берлине письмах Александры Федоровны к Николаю есть сообщения о ее поездках с А. А. Вырубовой на его могилу.

Итак, долголетние ожидания осуществились: наследник родился. Но количество прорицателей, предсказателей, святых и спиритов при дворе не уменьшилось, а увеличилось. Место Дарьи Осиповой занял неграмотный странник Антоний, который в качестве любимца «Союза русского народа» призван царем для подачи советов в дни Первой думы. Затем замелькали все новые и новые лица.

Глава VIII

На фоне всех этих предсказателей и прорицателей, в атмосфере юродивых и блаженных, вертящихся столиков и других чудес не только понятным, но и закономерным становится появление Григория Распутина. Воистину, «если бы Распутина не было, его надо было бы выдумать», как выразился А. Ф. Кони.

Кто такой Распутин? Откуда он взялся? Какими путями попал во дворец?

Как это ни странно, если оставить в стороне мужицкую жизнь Распутина в Тобольске, его конокрадство, его службу в должности служителя в земской больнице, то первое, так сказать, официальное выступление его является почти «революционным». Григорий Распутин выступает на сходе в качестве этакого левонастроенного «политического агитатора». Он не желает царства небесного и требует, чтобы здесь, на земле, были осуществлены крестьянские права. Распутин требует земли.

Дело было так. Протоиерей Восторгов от имени Союза монархистов получил командировку в разные грады и веси Российской империи. Это было в дни выборов в Государственную думу, и поездки черносотенного протоиерея имели большое агитационное значение: во все стороны летели телеграммы об оказании содействия, о достойной встрече проповедника самодержавия. По всей России черносотенца встречали почтительно и угодливо, собирая темных мужиков для просвещения мудростью столичного проповедника.

«Темные» мужики должны были, по ритуалу, слушать речи о православии, самодержавии, народности, кивать головами, оглаживать бороды и приговаривать: «Верно, батюшка, правильно ваше слово». А дело отца Восторгова было писать торжественные доклады в Союз монархистов и в департамент полиции, получать подъемные, прогонные и наградные.

Но в селе Покровском Тобольской губернии из толпы мужиков неожиданно выступил грузный мужик с большой черной бородой. Григорий Распутин-Новых стал задавать протоиерею злокозненные ехидные вопросы: «Вы говорите, батюшка, русских людей надо в думу посылать. А мы нешто татар посылаем? Вы говорите, батюшка, что царствие небесное через „Союз русского народа“ получается, а мы, грешные, думали, что от всевышнего. Вы, батюшка, нам все про царство небесное говорите, а про землицу помалкиваете. А нам бы наоборот: вы про землицу-то лучше расскажите, а о царствии небесном мы уж сами лучше в церкви помолимся».

Эти вопросы конокрада Гришки имели бурный успех у его односельчан. Наэлектризованная толпа хохотала и насмешливо проводила казенного агитатора.

Выступление Распутина на сходе, как и следовало ожидать, очень сконфузило местное начальство. Исправник, извиняясь перед протоиереем за крамолу, обещал посадить в тюрьму и выслать не в меру разговорчивого мужика, но столичный гость заступился:

— Нет, вы его не трогайте. Он нам еще нужен будет.

Черносотенный протоиерей оказался пророком. Этот темпераментный конокрад, этот разговорчивый мужик и впрямь оказался очень нужен. Когда после поездки Восторгов делал доклад о своих успехах в Москве, он указал, что для успешной борьбы с революцией, для достижения наибольших результатов в деле борьбы за симпатии крестьян полезны и необходимы агитаторы из их числа — самородки, старательно отшлифованные и умело подготовленные.

И Восторгов рассказал о говорливом мужике из Покровского.

Предложение Восторгова было принято. Это был период, когда царское самодержавие пыталось наладить контакты с крестьянскими депутатами, и предложение Восторгова оказалось кстати. «Доставить Григория Ефимовича Распутина немедленно» — таково было предписание, экстренно посланное в Тобольск. Лишенный политического чутья урядник понял это так, что ему предписано арестовать и препроводить по этапу бывшего конокрада. Не понял он, что имеет дело с будущей важной персоной.

Исправник Казимиров оказался гораздо проницательнее. Когда к нему под конвоем доставили Распутина, он сразу стал ухаживать за будущей знаменитостью, распушив сельские власти за «необразованность»: человека в столицу важные господа требуют, а они, дураки, пешком его по всему уезду гонят с конвоем.

С этого момента житейские пути Григория Распутина оказываются комфортабельными. Исправник Казимиров дал ему казенных лошадей и охрану до ближайшей железнодорожной станции. Оттуда станционный ротмистр Катков, заранее предупрежденный о необходимости предоставить Распутину бесплатный проезд, догадался выделить ему отдельное купе и даже прикомандировал к нему жандармского унтер-офицера для особых поручений. Через несколько лет Распутин вспомнит о ротмистре Каткове и исправнике Казимирове и сумеет по-царски отблагодарить их обоих.

Гудит паровоз, стучат колеса, но напрасно протоиерей Восторгов думает, что это едет будущий агитатор для чайных. Это едет человек, в чьих руках будет вся судьба самодержавного режима в России. Не агитировать в пользу монархистов, но, напротив, уничтожить и вытравить монархизм на Руси — такова роль этого мужика.

Гудит паровоз, стучат колеса. «Представитель земли» едет к своему царю. Что ему до тех проволочных заграждений, которые в течение столетий устроили для разобщения царя с народом бюрократия, дворянство, придворные сферы.

Он, конокрад Гришка, не только сумеет проникнуть через все эти заграждения, но еще и захватит власть. Он будет командовать всеми этими представителями бюрократии и сфер. Он сумеет заставить их вместе с ним «верой и правдой служить царю».

Но то, что ныне ясно и понятно, было загадочно в те дни даже для П. Н. Милюкова. Удивляться ли, что сам Григорий Распутин ничего не понимал, что его страшила неизвестность и пугала странная история его вызова в столицу. «Зачем?» — с тоской думает забившийся в угол купе мужик, с тоской вспоминая оставленных в Покровском жену и детей и робко поглядывая на рослую фигуру сопровождающего жандарма.

Но когда на Московском вокзале Распутина встретили ласково, когда старый знакомый протоиерей Восторгов повез его на собственном экипаже к себе на квартиру, Распутин, поняв, что плохо не будет, стал спокоен и даже самоуверен.

Все источники, описывающие Распутина в этот период, единогласно указывают на его крайнюю молчаливость в эти дни. Хитрый мужик помалкивал, присматривался и давал выговориться окружающим. Редкие слова его были осторожны и увесисты. Протоиерей Восторгов был очень доволен своим гостем.

Распутину купили новую поддевку, высокие сапоги и вышитую рубаху, представили центральному комитету объединенных монархических организаций в Москве. Титулованные черносотенцы были в восторге от «настоящего» мужика. Только адвокат П. Ф. Булацель обмолвился пророческой фразой: «Вы ждете от него пользы, а получите вред. Советую оставить эту затею». Но его слова успеха не имели, адвокату сказали, что он оторвался от народа. Григория начали возить из одного салона в другой. И в Петербурге, и в Москве.

Баронесса Пистолькорс, графиня Кантакузен, баронесса Медем, княгиня Нарышкина, княгиня Игнатьева — не перечесть всех этих очарованных старцем дам.

Протоиерей Восторгов, посвящая Распутина в тайны закулисных отношений, пытался было учить его правилам приличия. Но Григорий был достаточно умен, чтобы понять, что соблюдение правил хорошего тона не сделает из него светского денди, а только уменьшит его колоритность в глазах высшего света. Он понимал, что его сила — это сила «первого в деревне», а не «второго в городе».

Он знал, что его грязные корявые ногти гораздо «оригинальнее», чем любой шаблонный маникюр какого-нибудь чиновника для особых поручений, что запах мужского пота должен казаться «оригинальнее», чем Коти с Убиганом. Он демонстративно обращается на «ты» со всеми этими графинями и баронессами: «Ну ты, шалая, хвостом-то не верти, сиди смирно, коли с тобой говорят» И, скрывая насмешливую улыбку в густой бороде, совал дамам для поцелуя свою мужицкую, демонстративно грязную руку. Дамы целовали и умилялись.

Что бы ни сказал новоявленный старец, что бы он ни сделал, во всем отыскивали сокровенный смысл и значение. Видя огромный и все растущий успех Распутина, с его именем начинают связывать свои честолюбивые планы не только протоиерей Восторгов, но и Феофан, Гермоген, Илиодор и другие.

Но Распутин уже почувствовал свою силу. Он желает действовать самостоятельно, ни с кем не хочет связывать свою судьбу. Для его политики ему нужны развязанные руки.

Чтобы понять, какими приемами Распутин добивался упрочения своего влияния среди высшей аристократии, достаточно одного примера.

Графиня Игнатьева, когда он посетил ее салон, показывает ему картину «Фрина».

— Не хочу смотреть — грех, — говорит он, когда графиня подводит его к картине.

Отворачиваясь от картины, Григорий осеняет ее крестным знамением и что-то торопливо шепчет. В тот же вечер в самом центре картины появляется крестообразный разрез. Барон Пистолькорс, известный «авторитет» по вопросам мистики и оккультизма, сразу же объяснил, что картина лопнула от креста, которым осенил ее «святой» старец. Это объяснение принимается всеми без малейшего сомнения. Все увеличивается жадная толпа очарованных дам вокруг Распутина. Очень скоро Восторгов будет всеми силами стараться развенчать Распутина и в связи с этим случаем будет рассказывать, что он сам подарил Распутину маленький перочинный ножик, которым хитрый Гришка и разрезал потихоньку картину. Но уже поздно.

В длинном списке поклонниц Распутина оказывается фрейлина А. А. Вырубова-Танеева, ближайшая подруга императрицы Александры Федоровны. Григорий Распутин выдержал целый ряд экзаменов и блестяще доказал, что умеет умерщвлять плоть. Великосветские дамы уже его не привлекают. Он, например, пишет в записке епископу Варнаве: «Милой! Дорогой! Приехать не могу, плачут мои дуры, не пущают!» Он ищет близкого знакомства с Александрой Федоровной и Николаем II. Распутин лечит наследника внушением. Он становится своим человеком во дворце. К Николаю и Александре обращается на «ты», говорит с ними ласково, не строго, похлопывая по плечу государя, диктуя попутно те или иные назначения или государственные мероприятия. Общий тон, которым принято говорить о Распутине, — презрительный тон обвинений: конокрад, хам, распутник, чуть ли не погубитель России. Но надо признаться, что при внимательном и беспристрастном отношении эти обвинения не так уж страшны. Состав преступления налицо, но обвинение предъявлено не совсем по адресу. Распутин воровал? Брал взятки? Но разве может он сравниться в этой области с такими матерыми «специалистами», как Штюрмер, Горемыкин, Хвостов и прочие? Григорий распутничает? Но если все эти графини и баронессы полагают, что наилучшее место для проявления святости — это бани, почему сибирский мужик должен упорствовать в роли Иосифа Прекрасного и быть более культурным и нравственным, чем все эти утонченные представительницы высшего света?

Конечно, его биография «со всячинкой», и добродетелей у него наберется не много. Но дело не в его личности. Распутин — это эпоха, а не психологический тип. Трудно решить, увеличил ли Распутин своим присутствием количество зла при дворе. Но бесспорно, что его, с позволенья сказать, деятельность приблизила революцию больше, чем сотни прокламаций.

И не забудем, что убили Григория Распутина не кто-нибудь, а монархисты — Пуришкевич с великим князем Дмитрием Павловичем, графом Феликсом Юсуповым и князем Сумароковым-Эльстон. И вовсе не случайно, что именно отсюда, из этого лагеря, шла волна возмущения против «некоронованного короля России», против мужика у расшатанного трона.

Глава IX

Как ни странно, но очень большое количество источников, наряду с указаниями на «автоматизм» царя, на присущую ему безжизненность и скуку, указывают и на какую-то особую привлекательность, свойственную ему. «Я знаю светских дам и мужчин, — свидетельствует Т. Мельник-Боткина, — говоривших, что от одного взгляда этих глубоких и ласковых глаз они еле удерживали слезы умиления и готовы были на коленях целовать его руки». Она же вспоминает: «Какое счастье было для моего отца получить кусочек сахара, тронутый его величеством!»

Такие нотки встречаются не только у патентованных монархистов. Прикомандированный в качестве коменданта к арестованному царю полковник Кобылинский, человек с большим революционным прошлым, тоже «влюбился» в бывшего царя и навлек на себя немало упреков за снисходительное к нему отношение. «Я отдал ему самое дорогое — свою честь», — сказал он о бывшем царе.

По свидетельству Н. П. Карабчевского, не остался нечувствительным к чарам Николая II и А. Ф. Керенский. «Встреча с Николаем и беседа с ним потрясли меня, — сказал будто бы Керенский после поездки в Царское Село. — Я не знал, я не знал этого человека!»

Такие же показания находим и у А. Ф. Романова, председателя Чрезвычайной Следственной комиссии, образованной Временным правительством для расследования грехов старого режима. Еврей, социалист-революционер, присяжный поверенный, которому было поручено Муравьевым расследование действий царя, после нескольких недель работы с недоумением и тревогой в голосе сказал:

— Что мне делать, я начинаю любить царя…

Как объяснить эти странные, неожиданные черты? Было ли и вправду что-то обаятельное в этом человеке? Или перед нами проявление поколениями воспитанного рабства, которое не может, конечно, исчезнуть из души человеческой в один день с объявлением республики? Может быть, перед нами — атавизм тех чувств, которые некогда заставляли крепостных с умилением говорить о своем барине, посылавшем их на конюшню? «Мне приходилось мучительно, неустанно, настойчиво выдавливать раба из своей души. Сильны рабские навыки» — такое признание находим мы в письме даже такого человека, как А. П. Чехов.

Отдельные черточки быта, дошедшие до нас, рисуют повседневную жизнь царя и его семьи красками несколько неожиданными. Об этих людях никто не писал просто и беспристрастно, никто не подходил к ним по-человечески, без предвзятости. Все источники разделяются на две диаметрально противоположные группы. Или перед нами твердокаменные монархисты, восхищающиеся любыми мелочами царского быта («Образ жизни царской семьи был так скромен, что цесаревич Алексей донашивал старые ночные рубашки свои сестер», — умиляется, например, Т. Мельник-Боткина). Или же перед нами столь же пылкие царененавистники, уверяющие, что царь и его семья только и делали, что пили народную кровь.

Хочется отбросить всю эту шелуху и просто всмотреться в будничный быт и психику этих людей, поставленных в положение всемогущих властителей России.

Входили ли они в соприкосновение с живыми людьми? Были ли моменты, когда они чувствовали себя не властителями, а обывателями?

Отдельные штрихи такого рода кажутся, на первый взгляд, недостаточно показательными. Вот во время пребывания в Крыму осенью 1909 года ее величество с неизменной Вырубовой отправляется «инкогнито» за покупками по магазинам Ялты.

Льет проливной дождь, но это не уменьшает удовольствия. Очень уж весело как простым смертным ходить из магазина в магазин, рассматривать ткани, расспрашивать о ценах, торговаться с приказчиками. Но вот Александра Федоровна поставила в углу магазина свой намокший зонтик и целая лужа с него натекла на пол. Приказчик недоволен.

— Так, сударыня, нельзя, — говорит он. — Некому тут за вами убирать. Не видите, вон для зонтиков специальная подставка имеется.

Кончилось инкогнито. Гордо выпрямилась императрица всероссийская.

— Прикажете подать ваш экипаж? — склоняется в почтительном поклоне фрейлина Вырубова.

Они проследовали к двери. В ужасе мечется омертвелый приказчик. Попытки жить «как все» прекратились на долгие годы.

В том же 1909 году делает подобную попытку и самодержец. Его величество пожелал надеть форму простого солдата. Злые языки уверяли, что этот маскарад был затеян «по пьяной лавочке». Впоследствии из этого переодевания царя сделали целое событие. Было объявлено, что в непрестанных заботах о благе верноподданных государю императору благоугодно было лично изучить тяготы солдата русской армии. Из шалости сделали событие. О «подвиге» Николая читались особые сообщения во всех воинских частях империи. 16-й стрелковый полк, форму которого надел Николай, был прославлен. Царь заполнил даже книжку рядового этого полка и взял себе номер 1-й, записал себя в первую роту и первый взвод, а в графе «на каких правах служит» начертал: «Никаких прав, служит до гробовой доски».

Но событие из этого сделали впоследствии. Поначалу же это было желание хоть на часок вырваться из клетки, погулять, как гуляют обыкновенные люди. Ничего веселого из этой попытки не вышло…

— Одевай меня, а то я не знаю, что надевать сначала, — сказал царь солдату, принесшему из цейхгауза солдатское снаряжение.

Стрелок, у которого душа ушла в пятки, выполнил дрожащими руками выпавшее на его долю высокое поручение. Все окружающие и приближенные пришли в ужас: царь пожелал пойти на прогулку сам и строго запретил следовать за собой.

Сколько смятения вызвал этот небывалый поступок!

Царь вышел из дворца, прошел по Ливадийскому парку, вышел в Ориадну, погулял как «простой человек» и, веселый и взвинченный, выйдя на шоссе, обратился к дворцовому городовому с вопросом, как пройти в Ливадию.

— Куда прешь? По шее захотел? В участке давно не был?

Хмурый городовой не узнал в сером солдате помазанника Божия. Помазанник вернулся с прогулки хмурый и больше попыток такого рода не предпринимал.

Но во имя справедливости надо сказать, что потребность хотя бы отчасти выйти из-под опеки окружающих, как-то сблизиться с жизнью у Николая проявлялась довольно настойчиво.

Мы видели в предыдущих главах, как подавляюще убог был состав сановников и министров, окружавших царя. Это были малограмотные люди, твердо убежденные в том, что их власть над Россией совершенно законна, что это навсегда. Они, конечно, ничего не могли сообщить царю о живой жизни, да и не хотели этого. Недаром же для него издавали особую газету на великолепной бумаге — эта газета, составляющаяся цензурным комитетом по печатным материалам «Нового времени», «Московских ведомостей», «Русского знамени» и по агентурным донесениям, только и делала, что уверяла царя в опасности, которой грозит потачка крамольным элементам, убеждала в безграничной любви к монарху всего населения, говорила о беспредельной мудрости царских мыслей и действий. Недаром же так громко кричат «ура!» народные толпы во всех местах, где показывается Николай.

Кроме министров в непосредственном распоряжении Николая были еще и губернаторы. Всеподданнейшие отчеты их должны были давать царю картину народной жизни.

Но губернаторами назначались только лица особо благонамеренные, каждый из которых считал себя чем-то вроде царя в полученной им вотчине. Качественный состав губернаторов был еще ниже, чем состав кабинета. В «Записках» князя Урусова нарисована очень поучительная картина съезда губернаторов, собранного по инициативе Плеве для обсуждения коренных вопросов управления. Съехалось 40 губернаторов, но ни один из них не сказал ничего толкового. Все мялись, трусили, переглядывались, угодливо улыбались на просьбы высказаться по существу, трусливо отмалчивались и мычали что-то невразумительное. Даже старый бюрократ Стешинский, хорошо знавший, из какого теста готовятся администраторы, пришел в ужас и возгласил, уходя из зала:

— Экое убожество!

Любопытно проследить, какие попытки предпринимает Николай, чтобы найти хоть какую-то лазейку в глухой стене бюрократии, замкнувшей его жизнь. Кроме спиритов, странников, юродивых, которых мы видели и которых было очень много при дворе, царь изыскивает еще и других «представителей народа». Так, в свое время получил аудиенцию сотрудник «Нового Времени» Лев Львович Толстой (наиболее бездарный сын Льва Николаевича Толстого). Лев Львович начал очень мужественно с указания на желательность конституции, но был прерван Николаем, который указал ему на присягу поддерживать самодержавие, данную им во время коронации в Успенском соборе, и на зарок, положенный Александром III. Лев Львович сконфузился, сдал и остальную часть беседы, которая длилась два часа, призывал царя упростить жизнь, призывал его не курить, не пить вина, не убивать животных и вообще перейти в вегетарианство.

У очень больших людей бывают иногда очень маленькие дети!

Добился в свое время непосредственного обращения к царю и С. Шарапов. Дворовый человек, умница, он решил сыграть в оригинальность и начать говорить царю кое-какую правду. Но даже она столь резко отличалась от обычной лжи, которой заливали трон все окружающие, что С. Ю. Витте всполошился и сразу же добился для Шарапова субсидии в 10 тысяч рублей на какие-то плуги. Шарапов оказался «обезвреженным» и записался в черносотенные публицисты, где оказался рядом со старым ренегатом Л. Тихомировым. Такая же история произошла и с Н. А. Демчинским, с той лишь разницей, что субсидию выдали не на плуги, а на «метеорологические изыскания».

Но, пожалуй, наиболее яркий пример такого «единения с народом» являет история с титулярным советником Клоповым. Этот Клопов обнаружил какие-то злоупотребления в мукомольном деле и поставил целью своей жизни во что бы то ни стало добраться до царя и «раскрыть ему глаза». Нашлись какие-то связи, заинтересованные люди нашли протекцию у великих князей. И вот титулярный советник Клопов получает частную, весьма таинственно обставленную аудиенцию.

Царь был взволнован. Он весьма внимательно выслушал мукомольные разоблачения Клопова, долго и беспомощно рассматривал составленные им статистические таблицы о мукомольном деле в неурожайных губерниях.

— Я хочу знать всю правду, расскажите мне все, ничего не боясь и ничего не скрывая, — говорит Клопову царь.

Но титулярный советник и сам ничего не знает, кроме нескольких случаев казнокрадства в мукомольном деле.

Царь все же захотел разобраться и неожиданно дал Клопову большие полномочия по расследованию дел по всей России. Для начала был избран вояж в голодающие губернии. Клопову по высочайшему повелению был выдан особый «открытый лист», и титулярный советник в качестве «ока государева» поехал отыскивать правду. Впечатление от путешествия неведомого дотоле Клопова было огромное. Его стали осаждать земские деятели, ходоки от крестьян, уволенные чиновники, какие-то прожектеры и проходимцы, обиженные старушки, хлопочущие о пенсии. Сенсация была колоссальная: шутка ли, посланник самого царя!

Верхи всполошились. Клопову сразу же обеспечили повышение по службе, выдали ему на всякий случай основательную сумму. После этого он, и без того чувствовавший, что попал в глупое положение, ибо сказать царю ему было нечего, поспешил «выйти из игры». В тайных донесениях, которые Клопов обязан был представлять царю, зазвучали новые нотки: все, дескать, на Руси хорошо, а если и есть где-то маленькие недостатки, то это просто неполадки механизма. Клопов был «обезврежен» и вскоре выдохся окончательно.

Как ни убог был период правдоискательства у Николая II, но и он проявился только в первые годы царствования, потом бесследно прошел и заменился резко определенной ориентацией на штык и нагайку, на охранку и военно-полевые суды, на «Союз русского народа», на погромы. Даже в первые годы царствования уже намечался этот путь: амнистия, объявленная по случаю коронации Николая, была ограничена очень узкими рамками. Она коснулась только чиновников, виновных в превышении власти.

«Надеюсь, что союз, установленный между мной и корпусом жандармов, будет крепнуть с каждым годом», — заявил царь 6 декабря 1901 года, принимая во дворце представителей корпуса жандармов. Эти надежды не обманули его: связь была крепкой.

Когда в 1902 году в Полтавской и Харьковской губерниях началась полоса крестьянских беспорядков, на место сразу же была отправлена карательная экспедиция с неограниченными полномочиями. После расстрелов, когда крестьяне были приведены к смирению, начались порки. Пороли не только мужчин, но и женщин, и стариков со старухами, детей и девушек. Перепороли поголовно все население. Секли беспощадно — так, что из носа и рта жертв лилась кровь. У многих от порки отваливалось от костей мясо, а некоторых засекали до смерти.

Князь Оболенский пошел и дальше. Кроме расстрелов и массовых порок на деревню были наложены огромные штрафы до 800 тысяч рублей, были размещены на постой казацкие и солдатские части, которые вели себя, как в завоеванной стране. Жаловаться на грабежи и изнасилование не полагалось: зачем бунтовали?!

Как блестящий усмиритель князь Оболенский был пожалован целым рядом высочайших милостей.

Политика Николая II внутри страны проявлялась все ярче и определеннее. Полоса погромов, начатая в Кишиневе и продолженная в Гомеле, Белостоке и ряде других городов, выявила отношение к ним Николая. Царь и не пытается скрыть свое попустительство погромам. Наоборот, организаторы погромов не только не освобождены от суда, но даже получают повышение по службе. Рядовые погромщики получают высочайшее помилование. «Союз русского народа» получает от царя приветственные телеграммы и щедрые субсидии.

Так что легенда о том, что царь ничего не знал, что от него все скрывали, не имеет под собой никакой почвы. Он знал, он все знал и сознательно не хотел ничего менять. Примеров тому много.

Князь Вяземский в личной аудиенции возмущенно рассказывает царю об избиении студентов на Казанской площади, свидетелем которого он был (организатором избиения был Клейгельс). Результаты состоявшейся аудиенции вполне определенные: Вяземский в опале, а Клейгельс получает повышение по службе.

Князь Волконский рассказывает об ужасах, творящихся под тюремными сводами «Крестов». Царь отворачивается и резко прерывает беседу.

Князь Львов указывает царю на беззакония, совершаемые министром фон Плеве. Князя Львова отстраняют, фон Плеве дают новый орден.

Министр Вановский перед уходом в отставку, взволнованный и расстроенный, пытается передать царю свое «политическое завещание», где убеждает его в необходимости «довериться общественности», в неизбежности политики «сердечного попечения». Николай II хмуро смотрит на часы.

— У меня нет времени, — говорит он, — я обещал посмотреть сегодня двух жеребцов.

Старик Вановский разрыдался, как ребенок, выйдя из царского кабинета после этого разговора.

Примеров такого рода хватило бы на целую книгу. Бедный молодой человек окончательно и непоправимо запутался в заветах «незабвенного родителя». Он уверен в том, что царь — помазанник Божий — не может ошибаться, ибо его мысли и слова подсказаны самим Богом. Когда его любимец генерал Клейгельс крупно проворовался, Николай назначает его своим генерал-адъютантом. Но когда царю указали, что такое назначение вызовет всеобщее негодование, он отвечает:

— Мне совершенно все равно, кто и что говорит. Я знаю, что делаю.

Если народ ропщет, значит, виноваты в этом революционеры. Следовательно, надо усилить меры охраны. До чего были доведены эти меры в те дни, можно узнать из официальных источников. В официальных печатных объявлениях по поводу приезда их величества в Москву читаем следующие строки:

«Домовладельцам и управляющим домами вменяется в обязанность:

а) ворота домов держать запертыми на замок с утра до приезда их величества;

б) ключ от ворот передавать старшему дворнику, занимающему место у ворот со стороны улицы;

в) в ворота пропускать исключительно живущих в домах, согласно списков живущих, каковой надлежит представить заранее в двух экземплярах, оплаченных гербовым сбором;

г) запереть на ключ в нижних этажах двери, выходящие на улицу, и окна. В верхних этажах открытие окон разрешается только под личную ответственность владельца помещения;

д) преградить доступ на чердаки и крыши, для чего чердак должен быть особой комиссией осмотрен, заперт и опечатан».

Еще более энергичные меры находим в приказах генерал-лейтенанта Уитебарга, изданных им по поводу «высочайшего следования» в Саратовскую пустынь:

«1. Все строения, жилые и холодные, как на самом пути, так и на 10 метров в обе стороны от дороги, за двое суток до приезда тщательно рассматриваются комиссией, состоящей из полицейского и жандармского офицеров, местного сельского старосты и двух понятых. Те строения, в которых нет надобности, опечатываются комиссией.

2. За сутки до приезда в каждый дом, находящийся на пути следования, помещаются два охранника.

3. Все выходящие на улицу окна или отверстия на чердаке заколачиваются.

4. При расстановке жителей на местах во время проезда все котомки относятся на несколько десятков саженей и разбираются лишь после высочайшего проезда.

5. Расходиться жители могут лишь с разрешения старшего полицейского офицера, когда последний экипаж скроется из вида. С раннего утра в день высочайшего проезда все собаки должны быть заперты и весь скот загнан».

Так вот и жили. И когда выяснилось, что царь скоро ожидается в Москве, студенты толпой пришли к профессорам с просьбой поторопить сдачу зачетов: «На днях будут высылать и в тюрьмы сажать — царь едет».

Глава X

Как жили во дворце? Как совмещалась обывательская, повседневная жизнь с нормами царского быта?

Балы при дворе описываются всеми современниками одинаково: наряду с совершенно исключительной роскошью, необычайным богатством и блеском, отличавшими русский двор, отмечаются своеобразные нравы в придворной среде.

По старой традиции гости не только конкурировали в деле «осады» царского буфета, проявляли невероятный аппетит и жадность к еде, но еще и старались унести с собой как можно больше с царского стола. Был обычно такой момент в течение вечера, к которому царские буфетчики готовились заблаговременно: когда царь уходил к себе во внутренние апартаменты, гости дружно кидались на штурм буфета и царского стола. Унести с собой побольше конфет, печенья, фруктов считалось особым шиком, доказательством верноподданнических чувств.

Залы дворца после таких штурмов становились неузнаваемы: на месте изящной сервировки оставались лужи и обломки, как после Мамаева нашествия. После парадного выхода их величеств начинались танцы. Но вот описание бала прерывается неожиданно человеческой и потому трогательной ноткой. Бал в разгаре, но императрица куда-то скрылась. «Она, — рассказывает преподаватель наследника, долго живший при дворе П. Жильяр, — бежит по коридору к опасно больному маленькому сыну. Лицо ее измучено, искривлено судорогой отчаяния. Проходит несколько минут… Лакеи разносят прохладительные напитки, гремит музыка, несутся по залу танцующие пары. Императрица явилась, снова надев маску учтивости. Я заметил, что государь, продолжая разговаривать, занял место там, откуда мог наблюдать за Александрой Федоровной. Я схватил на лету отчаянный взгляд, который императрица бросила ему с порога».

Простые человеческие чувства не могут не пробиваться даже сквозь уродливую маску жизни венценосцев. Маленький наследник с раннего детства был болен тяжелой формой наследственной гемофилии, редкой и неизлечимой болезни, проявлявшейся в постоянных переломах костей и кровотечениях. Для Александры Федоровны эта болезнь не была новостью: ее дядя, ее брат и два племянника умерли от гемофилии. С детства ей говорили об этой болезни, как о чем-то ужасном и таинственном. Воистину, за грехи отцов расплачивался маленький Алексей, в чьих жилах кровь Романовых, отягощенная и без того тяжелой наследственностью, оказалась поражена еще и этим проклятьем, привезенным из Германии, от Гогенцоллернов.

Неизлечимая болезнь в течение всей короткой жизни Алексея заполняла все дни Николая и Александры. Едва только мальчик успевал оправляться от смертельной опасности, как приступы возобновлялись. Неудачного прикосновения было достаточно, чтобы вновь вызвать кровотечение. Легчайший ушиб во время игр приводил к перелому.

У постели больного перебывали все выдающиеся врачи, но все они оказались бессильны. Единственный человек, в чью помощь верила Александра Федоровна, был Григорий Распутин… В этом заключалась одна из главных причин исключительно сильного влияния Гришки, тем более что веру в целебную силу Распутина разделял и Николай. Во время одной из операций хирург под простыней наследника в тщательно продезинфицированной операционной обнаружил вдруг грязный жилет.

— Это еще что? — спросил он.

— Ничего, ничего, — успокоил Николай. — От этого вреда не будет. Это его (Распутина) жилетка.

Но и Распутин был бессилен. За несколько часов до того, как Николай подписал отречение от престола, он вызвал к себе в вагон профессора Федорова.

— Сергей Петрович, ответьте мне откровенно: болезнь Алексея неизлечима?

— Бывают случаи, — ответил Федоров, — когда такие больные живут долго. Но, государь, наука говорит, что болезнь эта неизлечима.

По другой версии (мемуары Мориса Палеолога), профессор Федоров на вопрос царя категорически заявил, что дольше шестнадцати лет наследник не проживет.

Многое было обычным в быту этой семьи. Маленькому Алексею купили дрессированного ослика из цирка Чинизелли. Мальчик заставляет ослика жевать резиновый мячик. Вот он с сестрами устраивает снеговые горы, а после того, как его с трудом зазвали в комнаты, торопит с началом репетиции детского спектакля. Недавно он видел пьесу «Вова приспособился», ему она очень понравилась. Вот девочки, сестры наследника, совместными усилиями пишут письма подругам. «ОТМА» — подписаны эти коллективные письма. Это сокращение начальных букв их имен: Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия.

Из деталей жизни маленького наследника заслуживают внимания лишь немногие. Уже двухлетним ребенком он, в качестве «шефа» 4-й батареи лейб-гвардии конной артиллерии, «принимает» депутацию от «своих артиллеристов», подносящих ему заказанный по его росту мундир, шашку и особый рапорт.

Двухлетний «шеф» немедленно смял рапорт и потащил его в рот.

— Мы на этом рисовать не будем, — сказал в утешение офицерам Николай, отбирая у мальчика рапорт и расправляя его.

А вот в Ливадии семилетним мальчуганом он встречает старого подпрапорщика 51-го Литовского полка.

— Здорово, молодчина, — говорит мальчуган.

— Здравия желаю, ваше императорское высочество! — громовым басом отвечает подпрапорщик.

— Молодец, хорошо отвечаешь! Жалую тебе сто рублей!

— Как ты смеешь распоряжаться? — обиделся самолюбивый отец.

Сто рублей подпрапорщику выдали, но Алексей был оставлен без сладкого.

Через год после этого случая Алексей принимает депутацию от дворянского съезда в Петрограде.

— Вы на коньках умеете кататься? — спрашивает он седого старика, представителя депутации.

— Нет, ваше императорское высочество, я уже очень стар, года не позволяют.

— Да, вы очень старые все. Ну, господа, я пойду. Вы ведь все люди свободные, а я очень занят. У меня ружье испортилось, починить надо.

Маленькому наследнику было сказано, что в присутствии официальных лиц на приемах он должен называть отца «ваше величество». И так причудливо переплелись в жизни этого ребенка очарование детства и уродливость царского быта, что не удивляешься, когда он, например, вбегал в зал к отцу в слезах и, застав там посторонних лиц, громко плача, заявляет:

— Ваше императорское величество, их высочества великие княжны меня побили!

С течением времени специфические черты царского быта все более осиливают нормальные проявления детского возраста. В 1914 году, когда мальчику было 10 лет, он во время путешествия всей царской семьи соскакивает на одной из станций на перрон и, схватив лежавший на платформе шланг, из которого била струя воды, направляет его на фрейлину императрицы.

На дверях царского кабинета во время пребывания в Ставке он вывесил объявление «Кошелек или жизнь», чем привел в немалое удивление и смущение членов иностранных миссий.

Уродливость быта царского двора видишь яснее, изучив личность императрицы Александры Федоровны. Во время всероссийской переписи 1897 года его величеству «благоугодно» было принять в ней участие. Николай получил анкетный листок и собственноручно заполнил его. В листке этом на вопрос о звании Николай ответил: «Первый дворянин». В графе «род занятий» он написал: «Хозяин земли Русской».

Рядом с этими горделивыми записями он имел все основания указать — «муж своей жены». Эта женщина все 22 года их совместной жизни имела на него подавляющее влияние. Роль Николая II, особенно в последние годы, была минимальной: Распутин правил Александрой Федоровной, Александра Федоровна — царем и Россией.

Недавно вышедшие в свет «Письма императрицы Александры Федоровны к императору Николаю II» дают нам возможность проследить самую сущность их отношений.

Первое, что поражает внимательного читателя «Писем», — это бесспорная, ярко выраженная в каждом письме любовь этой женщины к мужу. «Спи хорошо, мое солнышко! Ники, драгоценный мой! Моя постель так пуста без тебя!», «Вот уже 20 лет как я принадлежу тебе, и какое это всегда блаженство!», «Спи хорошо, муженек. Твоя жена всегда возле тебя. Нежно целую твою милую шейку и дорогие любимые ручки. Нежно целую каждое дорогое местечко…»

Эта пылкая любовь представляет собой первую психологическую загадку в длинном списке вопросов, которые ставят перед собой исследователи опубликованных писем.

Мы знаем, что брак Николая и принцессы Алисы — типично дипломатический брак, заключенный Вильгельмом и Александром III. Здесь не было соображений сердечного влечения молодых людей. Более того: Александра Федоровна не только до свадьбы, но и некоторое время после нее ненавидела и презирала насильно навязанного ей мужа.

В мемуарах баронессы Дзанковой, близкой приближенной принцессы, приехавшей вместе с ней в Россию, находим целый ряд ярких указаний на это. «Я ненавижу его, я ненавижу его!» — заливаясь слезами, повторяет она, когда ей на глаза попадается официальное сообщение в дармштадской газете о состоявшейся помолвке между ею и наследником русского престола.

«Я, знавшая тайну сердца будущей императрицы и видевшая, какое чувство отвращения питает она к своему будущему мужу, — пишет баронесса Дзанкова, — не могла прогнать от себя мысли о жизни, которую придется ей вести в далекой чужой стране, о том, сколько горя и слез ей придется пролить».

На таких началах был построен этот династический брак, «брак по ведомству иностранных дел».

Но вот перед нами подлинные письма Александры Федоровны 1915-го и 1916 годов.

«Благословляю тебя, люблю тебя, тоскую по тебе…»

«Без конца целую твою подушку…»

«Сколько счастья и любви дал ты мне. Жажду тебя ужасно, жажду чувствовать твои объятия, тоскую по твоим ласкам, мне их всегда недостаточно…»

«Осыпаю поцелуями каждую частицу твоего тела…»

Как случилось, что подлинная любовь, чудесная нежность, страсть, все увеличивавшаяся к двадцать второму году после свадьбы, заменили собой прежнюю ненависть и отвращение?

«Стерпится — слюбится». Этого объяснения в данном случае явно недостаточно.

Кстати, в области религии — точно такой же резкий поворот. Как горячо, пылко ненавидела православие принцесса Гессенская, как категорически отказывалась она переходить в лоно православной церкви! А императрица Александра Федоровна? Она вдруг стала ревностной поборницей христианства. Один из ее приближенных назвал ее «язычницей от христианства». Все Гермогены и Серафимы кажутся перед нею просто безбожниками!

Вероятно, перед нами характерные симптомы истерии, когда «да» и «нет» сменяют друг друга почти без пауз.

Как институтка, обожает она своего супруга. «Я целовала это место», «здесь большой поцелуй» — эти указания мы находим почти в каждом письме, а отдельные места даже обведены кружками. Но рядом с нежностью находим и «государственную мудрость». «Птичка моя, необходимо разогнать думу». «Мое солнышко, выгони ты этих министров».

Область сердца — дело одно, сфера разума — дело другое. Но так уж получается, что в одном человеке смешаны все эти чувства: и глубокая любовь, и политика, и тупость царицы, и тонкие душевные переживания женщины.

Перед нами не просто переписка мужа и жены. Это письма императрицы императору — пройти мимо этих документов просто непозволительно. Что же мы в письмах находим?

Никаких полутонов Александра Федоровна не признает. Ее стиль — определенность.

«Сазонов — дурак».

«Воейков — трус и дурак».

«Посол Демидов — настоящий дурак».

«Самарин — настоящий дурак».

«Все министры — сплошь дураки».

Даже Шопенгауэр не смотрел на мир так мрачно, как смотрела на него императрица.

«В душе все дураки».

«В Ставке все сплошь идиоты».

«В синоде одни только животные».

«Министры — мерзавцы».

«Дипломатов наших надо повесить».

Женщина эта, судя по стилю, обладает плохим, тяжелым характером. Если бы в старые времена ее письма попали к мировому судье, сколько бы трехрублевых штрафов пришлось бы выплатить за всех этих бесчисленных «дураков» и «мерзавцев»!

Особенно ненавидит она почему-то Гучкова. «Надо бы отделаться от Гучкова, только как? Вот в чем вопрос, — пишет Александра Федоровна мужу 30 августа 1915 года. — Теперь военное время, нельзя ли было бы придраться к чему-нибудь, чтобы запереть его?»

«Ах, неужели нельзя без Гучкова», — читаем мы снова в письме от 2 сентября того же года.

«Как бы хорошо, если бы случилось крушение с поездом Гучкова!» — мечтает она в следующем письме.

«Правда ли, что намереваются послать Гучкова к тебе с депутацией? — спрашивает она, возвращаясь к теме 11 сентября. — Серьезное крушение, в котором бы один пострадал, было бы хорошим Божьим наказанием. И заслуженным!»

«Как отвратительно, — жалуется она в том же письме от 11 сентября, — что Гучков, Рябушинский, Вайнштейн (настоящий жид, наверное), Лаптев, Жуковский избраны этими мерзавцами в Государственный Совет».

«Гучков очень болен, — ликует она 4 января 1916 года. — Хотела бы я, чтобы он переселился на тот свет».

«Гучкову лучше!» — этот вопль читаем в письме от 5 января, а два дня спустя она вздыхает: «Гучков поправляется… По совести должна сказать — к несчастью!»

Настойчивая она была женщина. Этакая если уж привяжется, то не отстанет.

Но не всегда она ограничивается мечтами такого рода. Она и хитрее может. «Конечно, Родзянко не симпатичен, — пишет она мужу. — Но, увы, теперь такие времена, когда бываешь из расчета вынужден сделать многое. Родзянко должен теперь получить орден. Это бы ему польстило. Вместе с тем он упадет в глазах левых партий, если примет награду. Наш друг (Распутин) так же говорит, что было бы хорошо это сделать».

Это письмо заканчивается словами: «Осыпаю поцелуями каждую частицу твоего тела. Твоя любимая женка». Удивляться ли, что просьба «любящей женки» была исполнена. Родзянко был дан орден Св. Анны I степени.

Исключительная роль в письмах принадлежит, конечно же, Гришке Распутину, «нашему другу».

«Надо всегда делать то, что он говорит. Его слово всегда имеет глубокое значение». «Мы должны обращать особое внимание на то, что он говорит… Я знаю, что будет фатально и для нас, и для страны, если его желания не будут выполнены». «Этот человек послан нам Богом». «Не слушайся других, только нашего друга».

Это что-то воистину удивительное. Стоит сравнить сроки высочайших указов с пожеланиями Распутина, высказанными в письмах Александры Федоровны, чтобы убедиться, до чего быстро исполнялись все желания конокрада. Созыв Государственной думы и ее роспуск, назначение и увольнение министров, внутренняя и внешняя политика, война и мир — всем этим распоряжается Распутин, всем командует Гришка. Николай II — только исполнитель.

«Григорий кашляет и волнуется насчет Греции», — пишет императрица мужу 6 ноября 1915 года. Этот кашляющий друг не ограничивается, впрочем, одной Грецией и пересылает Николаю указания для отношений с другими иностранными державами. «Наш друг просит тебя послать телеграмму сербскому королю, так как он очень тревожится; прилагаю его бумажку, которую ты можешь использовать для своей телеграммы — изложи своими словами».

Еще решительнее оказывается «державная воля» Гришки в делах внутренних. Все великие князья, весь совет министров был против, чтобы Николай II объявил себя главнокомандующим. Но вот Григорий Распутин сказал «Пущай!» и сразу же вылетел в Ставку великий князь Николай Николаевич, а государь объявил себя главнокомандующим. Ликующая жена пишет ему: «Наш друг за тебя, ты спас свою страну. Спи хорошо, мое солнышко, спаситель России!»

Главным в Ставке, как и на троне, был все тот же Гришка Распутин.

«Слушайся нашего друга, верь ему».

«Этот человек послан нам Богом».

«Надо всегда делать то, что говорит он, его слово имеет огромное значение».

«Должна тебе передать следующую просьбу нашего друга, внушенную ему ночным видением. Он просит тебя приказать, чтобы начали наступление около Риги. Он говорит, что это необходимо. Он просит тебя серьезно и строго приказать нашим наступать, говорит, чтобы я написала тебе об этом немедленно».

Как объяснить этот нелепый клубок, этот своеобразный «треугольник»?

Мы видели, что императрица искренно и серьезно любит своего мужа. Но тогда при чем здесь Григорий Распутин? В чем его исключительное влияние на Александру Федоровну?

Мы уже видели такой же тройственный «союз», соединявший генерала Орлова с императрицей и Вырубовой. Орлов в гробу, но вот новый «союз» — Николай, Александра и Вырубова.

«Аня целует тебя очень нежно».

Этот мотив заполняет всю книгу писем.

«Жажду твоих поцелуев и твоих объятий. Я не люблю о них просить, как Аня, но они — моя жизнь».

«Когда Аня говорит о своем одиночестве, это меня сердит. Она дважды в день к нам приходит, каждый вечер она проводит с нами 4 часа. Ты — ее жизнь, и она ежедневно получает ласки от нас обоих».

«Жажду держать тебя в своих объятиях. Кто бы ни посмел называть тебя „мой собственный“, ты все же мой, мое сокровище».

Разобраться в этом клубке невозможно. То письма заполнены жалобами на «Аню»: «О, Господи, я была бы так рада, что долгое время мы не будем видеть ее в доме. Я эгоистка стала после девяти лет и хотела бы, наконец, иметь тебя для себя одной». «Она груба, в ней нет ничего женственного». «Ее живот и ноги колоссальны и крайне неаппетитны». «Она так надоедлива и утомительна».

И рядом с этим какое-то странное сводничество с той же самой «Аней». «Может быть, ты в своей телеграмме упомянешь, что благодаришь Анну и шлешь ей привет?» «Спроси ее о здоровье, это ее тронет». «Жалею, что Ани нет дома». «Аня очень счастлива получить твою телеграмму». «Аня целует тебя». «Душка, сжигай ее письма, чтобы они не попали в чьи-нибудь руки».

Несмотря на кажущуюся определенность, все же боязнь, страх: «Ты должен сказать ей (Вырубовой), что не можешь приходить так часто. Если мы не будет тверды, у нас будут истории, любовные сцены и скандалы, как в Крыму».

Вся эта путаница осложнена, вдобавок, еще и нежными воспоминаниями о генерале Орлове. Прошло уже несколько лет со дня его смерти, но Александра Федоровна с Вырубовой неизменно ездят к нему на могилу с цветами, о чем неуклонно сообщает мужу, пишет, как обе они вместе тоскуют «по объятиям этого мужа»…

Довольно! Хочется свежего воздуха. Есть же, должна же быть и жизнь, и другие интересы в толстом томе писем Александры Федоровны!

«Ты слишком добр и мягок… Покажи, что ты хозяин». «Все эти министры должны выучиться дрожать пред тобою». «Когда, наконец, ты хватишь рукой по столу и накричишь? Тебя должны бояться». «Заставь их дрожать!»

«Стукнуть по столу», «заставить всех дрожать» — такую программу проповедовала эта энергичная дамочка. Пусть все боятся, и все будет хорошо.

«Только поскорей закрой думу, прежде чем будут представлены их запросы». «Газеты все недовольны, черт бы их побрал». «Мы не конституционное государство, слава Богу». «Ты владыка, ты хозяин России, помни это».

«Выгони», «прихлопни», «встряхни» — это вся программа. И что самое интересное: твердая уверенность, что все в России обожают императрицу и императора, только и мечтают увидеть их ясные очи. «Какая награда для храброго гарнизона, если ты туда поедешь». «Твое присутствие дает войскам силу и мужество, оно будет для них наградой». «Должно быть большим утешением видеть эти массы преданных, счастливых подданных».

И тут же восторги по поводу встреч с Гришкой Распутиным, передача царю его распоряжений, телеграмм, пожеланий. «Что за прелестная телеграмма от нашего друга». «Очаровательная телеграмма нашего друга, наверно, доставила тебе удовольствие». «Переписал ли ты эту телеграмму для себя на особом месте?»

А текст этих телеграмм на самом деле представляет собой просто пьяный бред Гришки и ничего больше: «Увенчайтесь земным благом, небесным венцом по пути с вами», «Не опоздайте в испытании прославить Господа своим явлением».

Чем радовали и утешали царицу эти «очаровательные» письма — непонятно. Только одна телеграмма Распутина имеет смысл. В этом своем послании он не решал ни государственных, ни религиозных вопросов, а просто помогал своему сыну уклониться от мобилизации: «Сына забирают. Я сказал в сердце, неужели я Авраам, века прошли, один сын кормилец, пущай он владычествует при мне, как при древних царях».

«Любимый мой, что ты можешь для него сделать?» — немедленно пишет мужу императрица, взволнованная этой телеграммой. Конечно, кто еще может помочь в этом деле, как не государь!

Сколько странностей в характере императрицы! Вот она пишет Николаю из госпиталя, где описывает несчастных людей с ужасными ранами, на которые «страшно смотреть». И тут же считает возможным упомянуть: «Почти ничего не осталось мужского. Может быть, придется все отрезать. Будучи женой и матерью, я им очень сочувствую».

Нередки в письмах места, которые невозможно цитировать.

Но все эти детали отступают на задний план перед увлечением и преклонением Александры Федоровны перед разного рода фетишами, идолами, которым она и Николай молились, как дикари.

«Посылаю тебе палку, которая была ему (Распутину) прислана из Нового Афона. Он сперва ею пользовался, а теперь посылает ее тебе, как благословение. Было бы хорошо иметь ее возле той, до которой дотронулся Филипп (предшественник Распутина). Это очень хорошо».

«Не забудь причесываться перед каждым трудным делом, разговором или решением, маленькая гребенка (Распутина) принесет тебе мощь». «Не забудь несколько раз причесать его гребенкой волосы перед заседанием министров».

Все новые и новые фетиши и идолы появляются во дворце, как будто это жилище эскимоса, а не русского самодержца.

«Наш друг Филипп дал мне образ с колокольчиками, чтобы предостеречь меня насчет тех, которые неправедны, и не дать им приблизиться ко мне. Образ с колокольчиками в самом деле помог мне почувствовать людей».

Казалось, что воспоминания Витте вскрыли все гнилое и позорное, в чем тонул трон русских самодержцев. Но книга писем императрицы обнаружила еще большее, еще более позорное.

Оказалось, все они знали: и о взятках, что берет балерина Кшесинская, подруга великого князя Сергея Александровича, и о тех безобразиях, которые творились их подданными, и о тех оргиях, которые устраивал Распутин, — о многом, многом другом. Знали и лично принимали меры, чтобы прикрыть то или иное дело, чтобы оно не получило огласки, чтобы тень не легла на них самих.

Глава XI

«Ну что ж, пора делать революцию», — сказала, позевывая, старушка история.

Когда всматриваешься в дни, предшествовавшие революции, получается впечатление внезапности: очень уж скоро, без сучка без задоринки, свершилось дело. И все оказались на местах, все, как по нотам, провели свою партию, каждый сделал именно то, что было нужно. «Да здравствует великая, бескровная, единственная в мире революция!»

Будущий историк, которому легко будет судить о событиях нашего времени, все разложит по полочкам. Он будет презирать нас — тех, кто, как слепые котята, тычутся носом в разрозненные факты живой жизни. Будущий историк не станет отделять революцию 1905 года от революции 1917 года, для него это будет единый процесс: и московское восстание, и эпопея лейтенанта Шмидта, и проблема Арцыбашева, и эпоха самоубийств в годы подавления революции, и столыпинская скорострельная военно-полевая юстиция. Все события 1905 года, равно как и февраля и октября 1917 года, займут достойное место: и Распутин, и Протопопов, и войны — мировая и японская, — и ВЧК, и белая контрразведка, и голод, приведший к людоедству в 1922 году.

Но если всмотреться, чтобы отдельные деревья не заслоняли лес, то и теперь картина главнейших моментов революции встает выпукло и отчетливо.

Уже 19 октября 1916 года, на совещании членов прогрессивного блока с Протопоповым во главе, устроенном на квартире Родзянко, остро встал вопрос о надвигающейся на Россию революции, а также о том, что существующая государственность своими мерами ее не предотвратила.

— Я хотел бы побеседовать запросто, по-товарищески, — начал свою речь А. Д. Протопопов, как будто не зная о той всеобщей ненависти, которую питали к нему все окружающие, а вместе с ними и вся Россия (особенно после того, как Протопопов щегольнул в думе недавно полученным им мундиром шефа жандармов).

— Мы вас не уважаем и не можем уважать, — сказал ему В. В. Шульгин.

— Мы не можем и не хотим, — вторят ему Милюков и Шингарев, — говорить по-товарищески с человеком, получившим назначение через Распутина, человеком, который освободил Сухомлинова, человеком, который служит вместе с предателем Штюрмером.

Объяснения Протопопова были жалки и по форме, и по содержанию:

— Я личный кандидат государя, которого я теперь узнал ближе и полюбил. У вас у всех есть титулы, состояния, связи, а я начал карьеру тем, что давал уроки по 50 копеек за урок. Я не имею ничего, кроме поддержки государя. С этой поддержкой я пойду до конца, как бы вы ко мне ни относились.

Эта последняя встреча представителя власти с депутатами Государственной думы в частном заседании прогрессивного блока для того времени была весьма значительна. Должны были получить разрешение важнейшие государственные вопросы: о войне, о продовольствии, об угрозе разгона думы и другие. Но вместо делового разрешения этих насущных вопросов жалко лепечет Протопопов:

— Я был и останусь другом думы. В вашем отношении ко мне говорит разум, но не голос сердца. Я к вам отношусь очень хорошо. Хотите, я легализирую нашу партию?

Заседание закончилось заявлением Протопопова, что уже поздно, что он очень устал.

Главной задачей момента было добиться отставки ненавистного всем — и левым, и правым, и умеренным — А. Д. Протопопова.

— Александр Дмитриевич, откажитесь от вашего поста, — просит перед закрытием заседания граф Капнист.

— Вы ведете Россию к гибели, — добавляет к этому Милюков.

— Я сам земец, земства пойдут за мной, — отвечает Протопопов.

— Не пойдут, Александр Дмитриевич, — звучат голоса со всех сторон. — Не пойдут. Идите спать, Александр Дмитриевич…

И действительно, как будто спят. И Протопопов. И царь Николай II.

Задорно пляшет по кабакам, хвастаясь близостью к царице и великим княжнам, веселый Гришка Распутин. Где-то на фронте льется кровь, мобилизован для войны двенадцатый миллион человек «пушечного мяса», стонут от дороговизны женщины и дети в очередях, обогащаются иногда в один день спекулянты, идет по старым рельсам заржавленная машина старого режима.

Но вот прозвучали в стенах Государственной думы слова П. Н. Милюкова: «Глупость или предательство». Прозвучали на всю страну слова о «безответственных влияниях» Александры Федоровны. Проявляются другие симптомы надвигающихся грозных событий.

Группа офицеров, встретив Григория Распутина на платформе Царскосельского вокзала, насмешливо выстраивается во фронт.

— Смирно, господа офицеры, — громко командует, не скрывая злой усмешки, элегантный корнет принц Мюрат.

С этого дня Распутин отказался от поездок в Царское Село по железной дороге: отныне он ездит туда только на автомобиле, всякий раз меняет маршрут.

С фронта прибыл уполномоченный группы офицеров, некий ротмистр Образцов, чтобы убить Распутина. Он сумел проникнуть в веселый уголок («Виллу Родэ»), но у входа у него отобрали все оружие, и ему пришлось довольствоваться только пощечиной, которую он дал Распутину. Это произвело большое впечатление не только на самого Распутина и на сановных дам, но и на те круги, которые считали Распутина виновником всех бед России.

Возникает и упрочивается замысел убить «старца». Его пытаются отравить, но Распутин не так глуп, чтобы есть начиненные мышьяком пирожные и пить отравленный коньяк. Тогда (дело происходило в пышном особняке Юсупова) В. М. Пуришкевич и великий князь Дмитрий Павлович всаживают в «старца» одну за другой шесть пуль.

Тело Распутина, закутанное в шубу, брошено в прорубь.

Поднятый в 6 утра министр юстиции А. А. Макаров принимает трех неожиданных визитеров.

— Ваше превосходительство! Побуждаемые чувством любви к своему монарху и долгом патриотизма перед своей родиной, мы трое сообща, с заранее обдуманным намерением убили известного вам мерзавца и подлеца Григория Распутина…

«Мы переживаем самый опасный момент в истории России, — пишет царю великий князь Александр Михайлович. — Какие-то силы ведут тебя и, следовательно, Россию к неминуемой гибели. Я говорю „тебя и Россию“ вполне сознательно, так как Россия без царя существовать не может. А твои советники продолжают вести Россию и тебя к верной гибели».

Такие же речи и письма обращали к царю и великий князь Николай Михайлович, и Кирилл Владимирович, и Родзянко, и Кауфман-Туркестанский, и многие другие. Но, как будто исполняя веление рока, царь и царица стараются ничего не видеть, ничего не слышать.

«Когда подумаешь, — пишет царю великий князь Александр Михайлович 1 января 1917 года, — что ты несколькими словами и росчерком пера мог бы все успокоить, дать стране то, чего она так желает, то есть правительство доверия и широкую свободу общественным организациям, — становится страшно».

Но никакие доводы не могут убедить того, кто не желает быть убежденным.

«Положение с каждым днем ухудшается, — пишет великий князь Александр Михайлович 25 января. — Народ тебя любит, но… такое положение продолжаться не может. Как это ни странно, но правительство сегодня есть тот орган, который подготавливает революцию. Народ ее не хочет, но правительство употребляет все возможные меры, чтобы сделать как можно больше недовольных. И вполне в этом преуспевает. Мы присутствуем при небывалом зрелище: революция сверху, а не снизу».

Это письмо за подписью «твой верный» было получено Николаем 4 февраля, но, как и все письма такого рода, впечатления на него не произвело. Царь молчал и рассеянно улыбался, участвовал в высочайших приемах, молился на панихиде по Распутину.

«У него внутри недостает», — говорил о царе все тот же Распутин в последние месяцы своей жизни.

А Протопопов продолжал заниматься спиритическими сеансами, проявлял «твердую волю» и уверял, что он родился «под влиянием Юпитера, который подчиняется Сатурну», а потому, вооруженный доверием монарха, он непобедим.

Вопрос «Глупость или измена?» так и не получил разрешения, хотя налицо было и то, и другое.

Крайне характерная черта: государственная машина в эти дни окончательно расхлябалась. Весь изношенный и заржавевший старорежимный аппарат был уже в состоянии полной непригодности. Но Охранное отделение в эти дни оказалось на высоте положения. Именно здесь сгруппировались все таланты старого строя. Доклады охранки за те дни дают полную и яркую картину надвигающейся революции.

Уже 5 января 1917 года доклад охранки указывает на «исключительно тревожный характер настроений в столице», на недовольство народа.

9 января следует новый, совершенно секретный доклад Охранного отделения с указанием на дороговизну, продовольственную разруху, рост тиража крайне левых газет, рост недовольства населения, жажду общества «найти выход из создавшегося политически ненормального положения, которое с каждым днем становится все напряженнее»…

Убийство Распутина — только первая ласточка. В случае разгона думы бороться придется не с кучкой депутатов, а со всей Россией.

Доклад генерала Глобачева от 28 января еще определеннее: «События чрезвычайной важности, чреватые исключительными последствиями для русской государственности, не за горами».

Один из ближайших приближенных Николая II, старый пьяница адмирал Нилов на обычном своем жаргоне сказал:

— Будет революция, нас всех повесят, а на каких фонарях — это все равно.

Старый весельчак думал, что острит, а его слова оказались правдой.

Доклады охранного отделения продолжают с точностью сейсмографа отмечать надвигающееся землетрясение.

«Озлобление растет, — констатирует охранка 5 февраля, — и конца его росту не видно. А что стихийные выступления народа являются первым этапом на пути к началу бессмысленных и беспощадных эксцессов самой ужасной из всех — анархической революции, — сомневаться не приходится».

Но ничто не в силах изменить спокойно-благодушного настроения императора. Как понять, как объяснить эту слепоту, эту глухоту, проявленную всеми без исключения при дворе и в кабинете министров?! Ведь если бы они не знали ничего другого, кроме докладов Охранного отделения, то и одних только этих докладов было достаточно, чтобы понять, до чего близок и неизбежен надвигающийся взрыв. Но доклады охранки читались и спокойно клались под сукно. Государственная машина работала вхолостую…

Но вот настали дни, когда загорелись участки, когда солдаты отказались стрелять в народ.

Государь передал власть диктатору Хабалову, человеку вялому, сонному и нерешительному. Когда Хабалов решился, наконец, расклеить листовки по городу с объявлением осадного положения, то этого сделать не удалось, так как под рукой не оказалось… клея и кистей!

Не из-за отсутствия ли клея рухнуло здание русского самодержавия?!

А что делал в эти дни Николай II?

Трудно даже представить, насколько незначительную и малоинициативную роль играл он в эти дни!

10 февраля председатель Государственной думы М. В. Родзянко представил царю подробный доклад, в котором предупреждал о событиях, готовых совершиться в России, о недовольстве населения. В докладе он потребовал конституционных мер укрепления государства. Родзянко в те дни был осведомлен обо всех подробностях готовившегося дворцового переворота, во главе которого стоял Гучков. Заговор сводился к тому, чтобы во время одной из поездок Николая II на фронт захватить императорский поезд и принудить царя отречься от престола. Одновременно предполагалось арестовать правительство, а затем уже объявить о перевороте и составе новой власти. Знал Родзянко и о роли Александры Федоровны в подготовлявшемся правыми силами сепаратном мире с немцами, который имел целью открыть фронт немецким войскам, чтобы таким образом укрепить самодержавие.

Поэтому в день высочайшей аудиенции Родзянко говорит резко, пытается сказать царю правду, как будто не понимая, что именно правды меньше всего хотят при дворе.

— Я сделаю то, что мне Бог на душу положит, — ответил на это Николай II типичнейшей для него фразой.

— Вам придется усердно молиться, ваше величество, потому что шаги, которые вы предпримете, могут оказаться для вас роковыми.

После этого не привыкший к такому тону Николай II всем своим видом показал, что «изволит гневаться». Но Родзянко, что называется, закусил удила и понес дальше.

— Ваше величество, я ухожу в полном убеждении, что это мой последний доклад вам.

— Почему? — спокойно спросил уже овладевший собой император.

— Я полтора часа докладываю вам и по всему вижу, что вас повели на самый опасный путь — разгон думы. Я вас предупреждаю: не пройдет и трех недель, как вспыхнет такая революция, которая сметет вас.

— Откуда вы это берете? — все с той же «очаровательной» наивностью и так же спокойно спрашивает царь.

— Из всех обстоятельств, из того, как они складываются. Нельзя так шутить с народным самолюбием, с народной волей, как шутят все те лица, которых вы ставите. Вы, государь, пожнете то, что посеяли.

— Ну, Бог даст… — пытается отшутиться от напористого толстяка Николай II.

— Бог ничего не даст. Вы и ваше правительство все испортили, революция неминуема.

Таковы дословно были последние слова этой беседы.

Глава XII

Но если так исключительно характерна линия поведения Николая II в дни, предшествовавшие перевороту, то еще удивительнее его равнодушие в самые дни революции.

22 февраля царь неожиданно выехал в Ставку. Поездка предпринята без всякой надобности, просто так, чтобы «проветриться на недельку». Уже в этот день в Петербурге тревожно. Город полон слухами о предстоящем будто бы убийстве Александры Федоровны и Вырубовой.

Назавтра, 23 февраля, в городе уже начались волнения. Уже слышны крики «Хлеба!» в разных концах столицы. Уже бастуют в Петербурге 80 тысяч рабочих. Появились колонны под красными знаменами.

А Николая в это время интересует только, как протекает корь, которой больны Алексей, Ольга и Татьяна.

В субботу, 24 февраля, на Знаменской площади у памятника Александру III идет митинг. «Да здравствует республика!» — кричат в толпе. И казаки, верный оплот царизма, присоединяются к толпе и прогоняют полицию. «Ура!» — кричит толпа казакам, а те отвечают народу поклонами.

Такого еще не бывало. Начинается новая эпоха в истории России.

В тот же день Хабалов посылает в Ставку телеграмму о беспорядках. Но в Ставке все спокойно. Государь посещает кинематограф, внимательно смотрит на похождения Прэнса в роли купальщика. Вечером он по прямому проводу посылает Хабалову «исходящую»: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны. Николай».

Эта телеграмма кажется злой шуткой. Это курьез, пример исторического недомыслия. Но по тем временам такая резкая телеграмма царя — событие. Только после нее петербургские власти стали предполагать, что творится что-то неладное. В эту ночь приступили к особенно старательной «чистке» столицы, арестовано было около ста «членов революционных организаций».

Назавтра Родзянко с утра едет к премьер-министру Голицыну.

— Я к вам по делу, — говорит он. — У меня просьба, ваше превосходительство. Уйдите в отставку.

Но старый Голицын и думать не хочет об отставке. Он возмущен дерзостью Родзянко и обиженно показывает имеющийся у него, еще пять месяцев назад заготовленный и подписанный приказ о роспуске думы.

Проходит еще день. Наступает 26 февраля. На улицах Петербурга — толпы с красными флагами, войска переходят на сторону народа. А в Ставке жизнь идет по расписанию: в 9 часов — в штаб, до 12 царь беседует с Алексеевым, после этого завтрак, прогулка, к вечернему пятичасовому чаю подают почту из Петербурга.

Почта приносит сведения почти катастрофические. «Астория» занята — таково было первое сообщение. Идет перестрелка между рабочими и войсками. Буйствующие скопища людей осыпают камнями военные наряды. «Совсем нехорошо в городе», — телеграфирует Николаю в тот день Александра Федоровна.

А Николай II примеряет новый казачий мундир, который ему так нравится, что ко всенощной он отправляется без пальто. Расписание жизни Ставки соблюдается свято.

Течение событий достигает к воскресенью небывалой напряженности. Полыхают участки, толпа не дает тушить пожаров, целые полки не только отказываются стрелять в народ, но в полном порядке, с офицерами и под оркестр отправляются в Таврический дворец, где заседает решившая не подчиняться роспуску дума, где Керенский, Чхеидзе, Скобелев, Румянцев, усталые, измученные бессонными ночами и непрерывными выступлениями, выкрикивают речи о единении войск с народом.

Родзянко телеграфирует царю. Телеграмма начинается словами: «Положение серьезное, в столице анархия, правительство парализовано». Заканчивается она так: «Медлить нельзя, всякое промедление смертельно». Но Николай — просто непостижимо! — ничего не хочет видеть и слышать, все так же улыбается странной улыбкой.

— Опять этот толстяк Родзянко написал мне всякий вздор, — говорит он министру двора Фредериксу. — Я ему, конечно, отвечать не буду.

Только вечером 27 февраля власти Петербурга, как будто проснувшись, решают, что пора принимать меры. В понедельник вечером на совещании у Голицына решено настоять на роспуске думы и ввести военное положение в Петрограде. Александра Федоровна в телеграмме Николаю пишет: «Очень беспокоюсь относительно города».

Но государь и теперь спокоен. Когда комендант царского поезда Б. Гарарди спросил царя, удобно ли ему теперь уехать на несколько дней в разрешенный отпуск, Николай ответил:

— Отчего же, конечно, удобно.

События в Петрограде идут полным ходом. И слепому ясно, что это самая настоящая революция. Родзянко посылает царю паническую телеграмму: «Настал последний час, когда решается судьба родины и династии». Но и эта телеграмма не производит никакого впечатления. Государь отмахивается от нее, ездит в штаб, ходит на прогулки, составляет список лиц, приглашенных к завтраку.

В те дни, когда было совершенно ясно, что весь строй дома Романовых рухнул окончательно и бесповоротно, растерянные, ожидающие ареста, прячущиеся в дворницких министры делают последнюю попытку подыграться к революции.

Об «обожаемом монархе», милостями которого они жили, чьими подачками и вниманием они гордились, никто и не вспоминает. Кабинет министров решил самочинно «исполнить волю страны» и уволить в отставку министра внутренних дел А. Д. Протопопова.

Уже прозрела Александра Федоровна. Она телеграфирует Николаю в Ставку: «Революция приняла ужасные размеры. Известия хуже, чем когда бы то ни было. Уступки необходимы, много войск перешло на сторону революции».

И вот (в это трудно поверить) в 15 часов 28 февраля Николай посылает жене следующую телеграмму: «Мыслями всегда вместе. Великолепная погода. Надеюсь, чувствуете себя хорошо. Любящий нежно Ники». Воистину безгранична слепота людская, бездонна и непроходима глупость человеческая!

Немного осталось у царя верных слуг. Только и было, что покончил с собой старый герой охранки Зубатов, да еще отказался присягать Временному правительству и ушел в отставку граф Келлер, впоследствии изменивший своим монархическим принципам и поступивший на службу к гетману Скоропадскому. Еще отказался от сношений с внешним миром генерал Мищенко. Поселившись в Темир-Хан-Шуре, старый генерал безвыходно проводил время у себя дома в полной генеральской форме с Георгиевскими крестами на груди. В первый же раз, когда к нему явились с обыском в большевистские дни и потребовали, чтобы он снял погоны, старый генерал Мищенко застрелился.

Зубатов, граф Келлер, генерал Мищенко… Коротким оказался этот список рыцарей трона. Но сколько же появилось мемуаров, и не найти в них ни одного указания на то, что пытались предпринять монархисты в те дни, когда «обожаемый монарх» был жив, хотя и арестован.

Только теперь изданная в Белграде книга Мельник-Боткиной «Воспоминания о царской семье» дала много ценных и любопытных материалов по этому вопросу. Автор «Воспоминаний» — горячая монархистка. Февральская революция для нее — несмываемый грех перед царской семьей. «Если нынешние несчастья России будут продолжаться еще 10, 20, 30 лет, это будет вполне заслуженное наказание», — пишет она.

В силу своего положения при дворе (она дочь лейб-медика Е. С. Боткина, погибшего вместе с Николаем и его семьей) автор «Воспоминаний» много знает. Именно в ее книге мы впервые находим доказательство того, что жив оказался монархизм в России и после революции. Правда, чины «конвоя его величества» в первый же день революции оказались напомаженными, с огромными красными бантами на груди. Они моментально забыли свое привилегированное положение при дворе, про те милости, которых искали и которыми осыпал их царь, но зато в далеком Тобольске обнаружились пылкие монархисты.

Первым «героем» такого рода оказался священник Алексей Васильев. «Во время обедни, когда вся царская семья была в церкви, — рассказывает Боткина, — он возглавил вдруг многолетие царствующему дому, полностью отчеканив при всем народе формулу звания „их императорских величеств“». Впечатление от этого выступления было колоссальным! Но на гнилой почве российского монархизма не растут белые лилии. К каким странным последствиям свелось геройство этого монархиста? Отставленный от должности после своего выступления, отец Алексей прославил свое имя по всей России. На его адрес стали присылать деньги на дело освобождения государя-императора, к нему стали обращаться агенты монархистов, приезжавшие в Тобольск для устройства побега Николая II и его семьи.

Деньги отец Алексей присваивал, а приезжавших монархистов передавал в ЧК. Так трагически просто кончилось это дело.

Может быть, это случайность? Исключение? Увы, нет.

Вот другой организатор побега Николая II, ярый монархист Соловей, присланный в Тобольск и уверявший, что за его спиной стоит организация из трехсот офицеров. Он тоже требовал присылки денег, а полученные в результате деньги тут же присваивал, а курьеров выдавал Совдепу. Гнилые плоды выросли на древе монархизма!

«Надо отдать справедливость нашим монархистам, — пишет Боткина, — что они, собираясь организовать дело спасения их величеств, вели его, даже не узнав подробно тобольской обстановки и географического положения. Петроградская и Московская организации посылали много своих членов, но они все попадали в ловушку — организацию отца Алексея и Соловья».

Монархисты остались верны себе до конца. «Не было ничего легче, чем организовать спасение их величеств, — продолжает Боткина. — Но продажность и измена губили дело».

Удивляться ли тому, что денег у бывшего царя оказалось мало, что «тобольские купцы не решались больше давать в долг», что старые царские слуги, самые верные, последовавшие за ними в ссылку, подняли невероятный скандал из-за несвоевременного и неполностью выплаченного жалованья. Даже в трудное время преданность придворных слуг не мешала им красть провизию, подавать невероятные счета, съедать присылаемые их величествам подарки из провизии и напиваться до того, чтобы ползать мимо комнат царя и царицы на четвереньках. А когда по случайному недоразумению вскрыли один из сундуков дядьки цесаревича Деревенько, этот сундук оказался набитым украденными за много лет вещами!

Впрочем, в книге Мельник-Боткиной упоминается еще старенький безымянный полковник из Тобольска, который на следующий день «после прибытия из величеств надел полную парадную форму и в течение получаса, вытянувшись во фронт, стоял перед их окнами».

Жив ли этот трогательный полковник? Читал ли он трагическую книгу Мельник-Боткиной? Что думает он теперь о монархизме и монархистах? Сохранил ли он, единственный, старую веру и старую любовь? Или уже и он проклял былую веру, былые убеждения?

Глава XIII

И вот Николая II нет. Министр юстиции колчаковского правительства С. Старынкевич телеграфирует союзному Совету в Париж, что «в 18 верстах от Екатеринбурга крестьяне раскопали кучу пепла, в котором оказались пряжка от подтяжек, четыре корсетных планшетки и палец, относительного которого доктора указали на особенную холеность ногтя и принадлежность его царской руке».

Это все, что осталось от Николая II и всей его семьи.

Правительство Колчака производит подробное следствие «о кошмарном злодеянии». По словам красноармейца Анатолия Якимова (в его показаниях колчаковскому следователю по особым делам), всего их было 13 человек — тринадцатый доктор. «Их пришлось пристрелить и добивать прикладами, прикалывать штыками. Особенно много возни было с Вырубовой: она все бегала и закрывалась подушкой. На теле ее было 32 раны. В подушке нашли пачку денег и бриллианты».

Монархисты пускают в обращение легенды о том, что это «жиды виноваты», что будто бы ответственный за организацию расстрела рабочий Верхне-Исетского завода Петр Захарович Ермаков — еврей, что председатель Екатеринбургского исполкома Сергей Павлович Малышкин — тоже еврей.

Наряду с этим усиленно распускаются слухи о том, что Николай II жив, скрывается в Монголии и вот-вот явится и вновь «воссияет над Русской землей», что будто бы Михаил Александрович, великий князь, живет в Крыму и со дня на день объявит себя царем.

Но вот в Екатеринбурге издан сборник «Рабочая революция на Урале». Здесь (по воспоминаниям и документам) приведены все данные о казни Николая Романова и его семьи в Екатеринбурге.

Статья «Последние дни последнего царя», которой открывается сборник, говорит о том, что местопребывание бывшего царя в дни приближения колчаковских войск было сочтено опасным, так как обнаружились опасные симптомы контрреволюционного заговора. В Тобольске была раскрыта деятельность епископа и большого количества контрреволюционных элементов. В Тюмени был арестован бывший глава Временного правительства князь Львов, объяснивший, что он приехал «по лесопромышленным делам». Были и другие нежелательные визитеры. Далее официальные советские документы говорят: «Становилось совершенно очевидным, что монархисты свивают в Екатеринбурге организацию для освобождения Николая, так что областной Совет был поставлен перед фактом возможности неорганизованного, стихийного выступления рабочих с целью расправы над царем и его приближенными».

Возмущение рабочих масс очевидной организацией контрреволюции было настолько велико, что в рабочей среде Верхне-Исетского завода было решено расправиться с царем и даже определен для этого день. Областной Совет, не желая допустить этого спонтанного выступления, вынужден был организовать бессменное дежурство членов Совета. Близость белого фронта и чехословацких эшелонов создавала в это время угрозу падения Екатеринбурга.

На заседании областного Совета вопрос о расстреле Романовых ставили еще в конце июня. Принципиально он был решен в первых числах июля. Организовать расстрел и назначить день поручено было президиуму Совета. Когда президиум областного Совета подписал смертный приговор Николаю Романову и его семье, чехословацкий фронт был уже близко, а контрреволюционные банды с двух сторон — от Челябинска и по Западно-Уральской железной дороге — двигались на город.

Фактическая часть этих сведений вполне совпадает с данными, идущими от Колчака. Генерал Диденко, на которого Колчаком была возложена задача расследовать обстоятельства убийства царской семьи, свидетельствует: «Вся царская семья и великие князья убиты, первые в Екатеринбурге, вторые — в Алапаевске, в 60 верстах от Екатеринбурга. Царская семья убита по постановлению Уральского областного Совета в ночь с 16 на 17 июля 1918 года».

Кровь — всегда кровь, и пролитие ее справа или слева, в мирные дни или в обстановке войны всегда ужасно и кощунственно. Кровь всегда несмываема. Но весьма часто обывательская точка зрения считает «кошмаром» Екатеринбургскую трагедию именно потому, что там убита царская семья. Убийство царя трагично, но только в той мере, в какой трагично убийство стекольщика или крестьянина. Убийство всегда ужасно, и никто не посмеет сказать, что убийство в Екатеринбурге любой мужицкой семьи было бы более нравственно, чем убийство семьи царской.

У расстрелянного столяра не было бы даже утешения в виде воспоминаний о прошлом. Он всю жизнь знал только тяжкий труд, только бедность и унижения. Перед ним никто не падал на колени, никто не унижался. Он и в малой степени не знал сладкой отравы всемогущества. Он не был виновником тысячи и тысячи казней, произведенных в царствование Николая II.

Николая II нет. Не место словам злобы у могилы. «Кто будет аплодировать королю, тот будет убит, кто будет ругать короля, тот будет повешен», — гласит декрет французской буржуазной революции.

Николай II казнен. Революцию, увы, не делают в перчатках. Не сладеньким сиропом, а горячей человеческой кровью поливает история молодые ростки новой жизни.

Надо извлечь уроки из жизни Николая — последнего российского самодержца. Это нами правил он 22 года, над нами целые века царствовали его венценосные предки. Это нас били по морде царские урядники и околоточные надзиратели. Нашу Россию обращали в стадо ста пятидесяти миллионов рабов. Это нас посылали в глушь Акатуя, гноили в бастионах Петропавловской крепости и Шлиссельбурга. И мы терпели, мы писали верноподданнические адреса и украшали дома флагами в честь тезоименитства их величеств и пели «Боже, царя храни!». Это мы доходили до холопского восторга, до патриотического азарта, как в дни объявления войны.

Это мы терпели убогого прапорщика на троне.

Но Николай II — это следствие, а не причина. Если бы на его месте сидел Керенский или Чернов, если бы в этой «должности» служил Гессен или Милюков, деятельность этих самодержцев была бы точно такой же.

Нет и не может быть в наши дни личной злобы к покойному императору. Александр Блок писал очень хорошие стихи, но из него был бы, вероятно, очень плохой архитектор. С. Ю. Витте был незаурядной величиной в области финансов, но композитор из него не вышел бы никогда. Скрябин бы не справился с должностью бухгалтера. Талантливость в большинстве случаев однородна. Но бездарность всегда многогранна. Бездарный человек бездарен во всем, за что бы он ни взялся.

Николай II был глубоко и трагически бездарен. Отсюда та роковая черта невезучести, которой отмечены все его личные и государственные шаги. Ходынка, русско-японская война, «Кровавое воскресенье», военная деятельность, внешняя и внутренняя политика — все это отмечено одной печатью. Что делать, если при дворе был всего один талантливый человек, да и тот Распутин. Что поделаешь, если во всей России нельзя было найти ни одного неворующего сановника.

Россия — страна богатейших возможностей, страна самого лучшего в мире балета, самой проникновенной в мире литературы, но она была и оставалась самой нищей, самой грязной, самой несчастной страной в Европе!

Политика Николая II была очень плохой, жестокой и самоубийственной. Но многотерпелив русский народ. Не за плохую политику сверг он своего царя, а за неудачливость, за бездарность, за войну, за дороговизну, за убогую свою жизнь.