9 мая в нашей стране и во всём мире в 70-й раз будет отмечаться великий и святой праздник – День Победы. Мы привыкли считать годы от Рождества Христова, и это естественно. Однако, в средние века в жизни христианского мира существовали параллельные хронологии – от сотворения мира, от Александра Македонского и даже… от Диоклетиана. Правда, называлась эта хронология – эра мучеников. Для нашей страны, параллельно основному летоисчислению от Рождества Христова, я предложил бы ввести ещё две параллельные хронологии: от крещения Руси и от Великой Победы.
Почему? Потому что если первое рождение Руси было связано с её крещением, то второе – с Победой в Великой Отечественной войне. Эта Победа стала спасением русского народа (и иных народов исторической России) от физического истребления. Но также и знамением духовного возрождения нашей страны. К сожалению, находятся недалекие, корыстные и сластолюбивые люди, которые публично заявляют: «Плохо, что нас немцы не завоевали. Тогда бы мы сейчас баварское пиво пили!». Слушая болтовню таких смердяковых, поражаешься не только их подлости, но и глупости. Да, пили бы они… лагерные помои. Воду, заражённую человеческими испражнениями, как это было в Ясеноваце – страшном концлагере, где хорваты, в то время пособники гитлеровцев, уничтожили полмиллиона сербов. Если бы не стали лагерной пылью.
Вспоминает протоиерей Евгений Ефимов, настоятель храма св. благ. князя Александра Невского, в годы войны находившийся в оккупации в Псковской области:
«Узнали мы с мамой, что неподалёку от нас немцами развёрнут концлагерь с нашими военнопленными. Набрали продуктов – из последнего, отварили картошки, взяли хлеба и повезли им на саночках. Дело было зимой. Приходим. У проволоки столпились военнопленные: раздетые, разутые. Истощённые – на людей не похожи. Тени! Тянут истощённые руки через проволоку. «Хлебца! Хлебца дай!» И на всех, конечно же, не хватило… До сих пор помню, хотя почти семьдесят лет прошло».
Первый проректор Санкт-Петербургской православной духовной академии, заслуженный профессор протоиерей Василий Стойков, бывший в оккупации в Кировоградской области вспоминал, как на его глазах власовец застрелил десятилетнего мальчика – так, ни за что. Видел и как на площади немцы публично вешали партизан.
Вспоминает Александра Васильевна Аксенова, библиотекарь Санкт-Петербургской православной духовной академии:
«Маленькой девочкой я оказалась в немецкой оккупации, в Ленинградской области, в деревне под Кингисеппом. Пока летом-осенью сорок первого были немцы, было ещё ничего. Но когда осенью их сменили венгры, стало совсем невыносимо. Начался настоящий голод. Зимой 1941–1942 года от истощения слегла и умерла бабушка, полная сил семидесятилетняя женщина. Перед смертью она просила одного – кусочек хлеба. И вот вышла я из дома, пошла по деревне, стучу в окна «Бабушка умирает, дайте хлебца для бабушки!» А мне говорят: «У нас самих нет. Ступай с Богом». В одном-единственном доме подали. Но и этот кусочек до бабушки не донесла – его вырвали из рук голодные беженки: «Нам самим есть хочется!»
Из немецкого тыла, совершенно непостижимым образом удалось выбраться в блокадный Ленинград. Могу сказать, что в блокадном Ленинграде морально и физически было легче, чем в оккупации».
Вспоминает Анна Федоровна С, жительница деревни Чаща Гатчинского района Ленинградской области:
«При немцах нас не кормили. Давали хлеб только тем, кто на них работал. Остальные, кто не мог или для кого работы не было – живите, как хотите… Выживали, как могли. Ходили за сотню километров в Псковскую область – косить траву, или менять вещи. Голодали страшно! Но самое страшное началось, когда немцы стали отступать зимой 1944 г. Прошли по деревне и сказали: «Собирайтесь, выходите». Кто не хотел или не мог идти, тех пристреливали. Деревню сожгли. Шли пешком, некоторые не выдерживали, падали. И оставались в снегу. А когда добрались до Латвии, то тогда раздали нас латышам – в батраки».
Кажется сегодня должно быть понятно, что нас ожидало в случае победы немцев? Известны человеконенавистнические планы Гитлера оставить на европейской части России лишь 14 миллионов человек, остальных же переселить за Урал, либо истребить. Для оставшихся предполагался минимум жизненных благ, минимум образования – максимум четыре класса. Какая планировалась религиозная жизнь для будущих покорённых жителей восточного пространства? Вот что говорил Гитлер на совещании 11 апреля 1942 года:
«Необходимо запретить устройство единых церквей для сколько-нибудь значительных русских территорий. Нашим интересам соответствовало бы такое положение, при котором каждая деревня имела бы собственную секту, где развивались бы свои особые представления о Боге. Даже если в этом случае в отдельных деревнях возникнут шаманские культы, подобные негритянским или американо-индийским, мы могли бы это только приветствовать, ибо это увеличило бы количество факторов, дробящих русское пространство на мелкие единицы».
Очень хорошо человеконенавистническую программу немецких фашистов определил святитель Николай Велимирович:
«А всем нам известна их философская теория насчет пространства и освоения его: чтобы продвинуться и захватить… сады, виноградники, огороды, поля, луга, леса, реки, горы и так далее. Но вы, сербы, вместе с Богом воскликните в ужасе: «Как же это вы сделаете, если там живут тысячи и тысячи людей, братьев ваших, которые признают Того же Единого Творца и Отца – своего и вашего? Как?!» «Легко сделаем, – отвечают они. – Совсем легко. Людей мы огнём повыжигаем, а их леса, поля и виноградники себе заберём. Людей покосим, а их капусту себе оставим, чтобы росла для нас. Людей повылавливаем, поснимаем с них одежду, а их голыми потопим в воде. Людей уничтожим, как гусениц, а их добро и золото заберём себе. Людей потравим ядовитыми газами, а их зерно, вино и елей оставим себе. Людей изгоним в пустыню, пусть вымирают там от голода, а сами сядем за их столы, будем есть, пить и веселиться».
Однако, победа в Великой Отечественной войне была не только физическим спасением народа, но и возрождением его духа. Вспомним, что война началась 22 июня – в день Всех Святых, в земле Российской просиявших, и смысл этой мистической даты лучше всего выразил местоблюститель митрополит Сергий в своем знаменитом обращении:
«Фашиствующие разбойники напали на нашу Родину. Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла шведского, Наполеона. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени пред неправдой, голым насилием принудить его пожертвовать благом и целостью родины, кровными заветами любви к своему Отечеству… Наши предки не падали духом и при худшем положении, потому что помнили не о личных опасностях и выгодах, а о священном своём долге пред Родиной и верой и выходили победителями. Не посрамим же их славного имени и мы – православные, родные им по плоти и вере. Отечество защищается оружием и общим народным подвигом… Вспомним святых вождей русского народа, например Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших души свои за народ и родину… Церковь Христова благословляет всех православных на защиту священных границ нашей родины. Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг…».
Некоторые публицисты имеют дерзость утверждать, что «победа задавила ростки покаяния». Немногие еще живущие верующие старшего поколения, заставшие войну и послевоенные годы, могут засвидетельствовать, что это – неправда. Не только во время войны, но и после нее храмы были переполнены, люди стремились на исповедь и к причастию. Таких были не тысячи, а сотни тысяч, пожалуй, – миллионы. Вот что говорил о. Кирилл (Павлов):
«Я шёл с Евангелием и не боялся. Никогда. Такое было воодушевление! Просто Господь был со мною рядом, и я ничего не боялся. Дошел до Австрии. Господь помогал и утешал…» Вот как он описывает лишь один эпизод: «…в один воскресный день я пошёл в Тамбов. Там только что открыли единственный храм. Собор весь был голый, одни стены… Народу – битком. Я был в военной форме, в шинели. Священник, отец Иоанн, который стал впоследствии епископом Иннокентием Калининским, такую проникновенную проповедь произнёс, что все, сколько было в храме народа, – навзрыд плакали. Это был сплошной вопль…»
Вот какое было покаяние, вот как реально, а не мнимо жила Православная Россия во время Великой Отечественной войны. Поражает находка следопытов отряда «Ингрия», которыми были найдены останки советского воина, а рядом – снайперская винтовка с многочисленными зарубками и Новый Завет. Безвестный снайпер жил, как о. Кирилл (Павлов) – шёл с Евангелием и не боялся. На передовой, как вспоминает замечательный петербургский художник, иконописец, глубоко верующий человек ветеран войны Сергей Николаевич Спицын, солдаты более старших возрастов резко осекали молодых, если с их уст невзначай срывалось богохульство: «Хочешь в живых остаться – Бога не хули!» Многие молились перед боем.
У Сергея Николаевича Спицына в памяти сохранилось немало поучительных и ярких эпизодов о войне. Он прошёл долгий и нелёгкий фронтовой путь, начавшийся с пригородов Ленинграда в 1941 году и завершившийся в Праге в мае 1945-го. Вот его воспоминания о войне и о блокаде:
«Летом 1941 года, после начала войны, я вступил в так называемый истребительный батальон, в который набирали учеников старших классов. Нам выдали оружие и дали задание быть у милиции на побегушках – кого-то конвоировать, дежурить, что-то охранять. По форме мы отличались от армии тем, что носили зелёную гимнастерку и синие штаны.
Сначала батальон находился в Лигово, где был наш дом, а потом 4 августа нас всех перевели в Красное Село. Мы пробыли там месяц и шесть дней: стояли как регулировщики, рыли окопы, сооружали дзоты. Вспоминаю, что ночевали мы под колокольней каменного Троицкого собора XVIII века, рядом стояли бочки с квасом: пей, сколько хочешь. Временами было очень страшно, но о сдаче города и разговоров не было. Затем фронт подошел к самому Красному Селу. 10 сентября немцы взяли Дудергоф, а 11-го – Красное Село. Пришлось отступать. Вспоминаю, как немцы из громкоговорителей вслед нам кричали: «Драпаете, синештанники?»
Затем врагом было взято и Лигово. Дома нет, дом под немцами… Отправился в город. Там, в районе Ржевки, формировался 9-й полк 20-й стрелковой дивизии народного ополчения. Месяц я там проходил обучение военному делу, а в конце октября, 28-го числа, нас направили на Невскую Дубровку. Оказался с сослуживцами на левом берегу. Ночью из-за темноты не мог зарыться, но и утром в землю зарыться было невозможно. Не потому, что земля мёрзлая: трудно только верхушку пробить, а дальше – песок. Причина была в другом: где бы я ни начинал рыть, натыкался на тело. Великая и страшная правда: на квадратный метр Невской Дубровки приходится по телу нашего бойца. Земля там полита кровью…
На Невской Дубровке на левом берегу я пробыл три или четыре дня. Потом меня перевели в саперный взвод. Его командиром был преподаватель Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта. Мы как-то разговорились, и он меня к себе взял. Занимались постройками блиндажей и перевозом частей нашей дивизии. А перевозка была такой: туда шло 80 бойцов, обратно – один-два раненых.
Потом ранило и меня. Это было в середине ноября, но по сути зима: лёд шёл, и было очень трудно помогать нашим солдатам на плацдарме, перевозить людей и боеприпасы на ту сторону. И тут лёд на Неве наконец-то встал. В это время меня и ранило: вышел из блиндажа и спустился в окоп, вырытый в полный рост, и вдруг рядом со мной в полутора метрах разорвался снаряд. Два дня я не слышал и не говорил – мне было очень плохо.
После выздоровления после ранения меня отпустили домой, поскольку пошёл в армию добровольно и до-призывно. А существовало постановление: раненых допризывников отпускать по домам. А в городе уже бушевал голод. Когда взяли Тихвин и об этом объявили, стало по-настоящему страшно: это означало второе блокадное кольцо и по сути близкий конец. Но даже такая страшная весть воспринималась недостаточно остро: люди были заняты тем, как бы выжить самим и своим близким. Люди умирали, вокруг валялись трупы… И какая была радость, когда Тихвин отбили у немцев!
Что меня спасло? Я поступил в Среднюю художественную школу при Академии художеств. Дело в том, что до войны я учился в художественном училище. И вот в блокадном Ленинграде я встретил свою учительницу из училища, которая одновременно преподавала в Академии художеств. Она мне сказала: «Серёжа, тут ты загнёшься – поступай в Среднюю художественную школу при Академии художеств. Там интернат, как-то кормят. Для поступления что-то надо сделать и показать директору».
Нарисовал нашу атаку: как на лодке мы подплываем к берегу и высаживаемся.
В конце марта 1942 года Академия художеств была эвакуирована в Самарканд. С ней выехал и я. Во время отъезда я не мог взобраться в кузов машины, так я ослаб. Машина уже готова была тронуться, без меня. И тогда я взвыл, как раненый зверь. Ребята услышали, помогли подняться. В конце марта заканчивался зимний период «Дороги жизни». Лёд уже подтаивал днём, временами приходилось ехать по воде. Но обошлось, ЧП не случилось. Возможно, ещё и потому, что ехали ночью и под удар немецких бомбардировщиков не попали…
В Самарканде пробыл недолго: в августе 1942 года меня призвали в армию, в учебную бригаду «катюш». Через год попал в 27-ю миномётную бригаду, в которой довоевал до конца войны.
Помню уже в Румынии взяли в плен взвод немцев. Один солдат из молодых, только-только прибывший недавно из тыла, стал размахивать автоматом:
«Я их, гадов, сейчас всех перестреляю!»
Его отвели в сторону и объяснили коротко и ясно:
«Ты с наше повоюй, тогда и ори».
Пленных благополучно доставили в тыл. Хотя всего за несколько дней до этого немцы, прорывавшиеся из окружения, вырезали сонными с десяток наших солдат, застав их врасплох…».
Таким было великодушие русского человека на войне. Если же говорить о плодах покаяния, известных нам из слов Иоанна Предтечи (у кого две одежды – отдай одну), то нравственная высота русского человека проявлялась в таких удивительных поступках, как отдача русскими сиротами и вдовами зачастую последнего хлеба военнопленным немцам.
Моя мама заслуженный врач Галина Георгиевна Василии вспоминала, как её одноклассница после войны отдала свою пайку пленному немцу, который под конвоем шел на работу – восстанавливать разрушенные дома Ленинграда. А отец этой девочки погиб на войне…
Что же касается даты фактического окончания войны – 6 мая, то о ней замечательно сказал Святейший Патриарх Кирилл:
«Победа в Великой Отечественной войне была бы невозможна без особого покровительства Божия… Именно в этот день (святого Георгия Победоносца) завершилась Вторая мировая война. Сам факт совпадения этих событий был знамением, потому что то, что произошло в те страшные годы, во многом являет нам тайну Божественного милосердия».
Напомним, что это был день Пасхи Христовой – победы жизни над смертью, любви над ненавистью, правды над ложью.
И таких символических дат в истории войны было множество. Напомню хотя бы некоторые, связанные с обороной Ленинграда, – судьбой нынешнего Санкт-Петербурга. Начало блокады Ленинграда, 8 сентября – это День Сретения Владимирской иконы Божией Матери – память об избавлении России от страшного нашествия Тимура в 1395 году. А 27 января – это День святой равноапостольной Нины и День отдания Крещения. Это глубоко символично, потому что для Санкт-Петербурга блокада явилась Крещением огнём, голодом и кровью, временем мученического испытания.
То, что блокада началась в День иконы Владимирской Божией Матери, в высшей степени значимо. Пресвятая Богородица, начиная с 1917 года, невидимо управляет Россией и ведет её к вере и покаянию через различные беды и испытания. О блокаде написаны горы книг – это и документальная литература, и художественные произведения. В последнее время появились книги, которые освещают её и с духовной точки зрения, в частности, сборник «Испытание» с рассказами прихожан Князь-Владимирского собора о блокаде. И вот как раз на судьбе отдельно взятого собора, Князь-Владимирского, видно, каков был всенародный подвиг, каково было народное страдание и какова была милость Божия в эти страшные годы.
То, что гитлеровцы не щадили церквей, подтверждает малоизвестный факт: один из страшных прицельных налётов на Князь-Владимирский собор был 4 апреля 1942 года в Великую субботу, когда верующие пришли святить «пасхальные куличи» – простые кусочки хлеба. Немцы, шедшие под знаком креста, не пощадили русских христиан. И если бы не советские самолеты с красными звездами на крыльях, если бы не зенитки, от собора ничего бы не осталось…
В блокаду Церковь была со своим народом, в самых страшных его испытаниях. Вспоминает Лидия Константиновна Александрова-Чукова:
«Мой отец Константин, младший, седьмой ребенок в семье, родился в 1929 году в Ленинграде. В Стандартном посёлке семья разместилась в двух собственных домах, стоявших через дорогу, и имела два огорода, благодаря которым, с Божией помощью, и пережила блокаду. В 1943 году в связи с тем, что деревянные дома посёлка стали разбираться на дрова для города, семья была переселена в поселок Шувалове, где стояли войска МПВО. Как рассказывал отец, к концу зимы 1942 года во дворе церкви в Шувалове, где настоятелъствовал прот. Александр Мошинский, а регентом был мой дед, всё пространство от ворот до озера было занято горой трупов умерших горожан, которые туда отвозили родственники или соседи, да так и оставляли.
Моему отцу К. М. Фёдорову досталась горькая участь отпевать своего зятя А. Н. Чукова, тело которого его сыновья привезли из города с Боровой улицы на саночках. Отец с начала войны, помимо учёбы в школе, промышлял сапожным мастерством. Он совсем неплохо подшил валенки о. Александру, за что получил в награду целое богатство, – полкило русского топленого масла. 13-летний отец в блокаду сделал не менее шести гробов из неструганых досок сарая для умерших родственников и соседей.
Во время войны будущий Патриарх митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий, который не имел личного транспорта, старался служить во всех трёх действовавших в осаждённом городе соборах и церквах. Однажды, в 1942 году митрополит Алексий служил в Спасо-Парголовской церкви. С ним были диакон Павел Маслов и его сын иподиакон Олег, который поставил Костю Фёдорова держать посох митрополита.
Так отец стал посошником, а затем иподиаконом и старшим иподиаконом, и практически телохранителем митрополита Алексия. В блокаду трамваи не ходили, и до Никольского собора отец добирался пешком или в кузове военной попутной машины. Ему было тогда 13 лет. Отец с сестрой, моей тетей – Галиной Константиновной, носили овощи с огорода Владыке митрополиту. Резиденция митрополита состояла из кабинета и кухни на хорах собора, перегороженных занавеской. Дьякон П. Маслов, Олег и Костя Фёдоров часто ночевали на хорах собора за клиросом, а отца, как самого маленького, Владыка иногда укладывал спать на свой диван в кабинете, накрывая своим подрясником, подбитым мехом. Сам Владыка при этом ложился спать в ванной, накрытой досками. Сестра митрополита А. В. Погожева, жившая вместе с ним, спала в кухне. В войну Никольский собор не отапливался. Митрополит баловал отца: однажды – большой железной банкой тушёнки, в другой раз – копчёной колбасой.
Другая моя тётка, Н. К. Бабицкая, во время войны начала петь в хоре Никольского собора, а всего её певческий стаж составил более 50 лет. Впоследствии она в течение 15 лет служила секретарем митрополита Никодима (Ротова).
Однажды, когда наша семья жила уже в Шувалове, т. е. после 1943 года, Владыка митрополит обедал после службы у Фёдоровых, а затем отец провожал его на трамвае, который к тому времени уже пустили. В трамвае Владыка отказался сесть, хотя были свободные места, и всю дорогу стоял. Анна Владимировна всегда беспокоилась за брата и очень благодарила Костю за то, что он его проводил до собора».
В блокаду вместе жили, боролись, страдали взрослые и дети. Вспоминает блокадница Антонина Ивановна Никитина:
«Когда началась война, мне было 10 лет. Вскоре начались бомбежки и обстрелы. Мальчики-подростки дежурили на чердаках, гасили зажигалки, а мы дети, носили песок и воду. Конечно, было очень страшно. И как только появлялся характерный звук самолета-фашиста, не дожидаясь сирены, я бежала в бомбоубежище, что находилось в метрах 100 от дома. Звук сирены, лет пятьдесят после окончания войны, я не могла спокойно переносить. Школа в 1941–1942 году не работала. Учась в 1942–1943 году в 78 школе на Зверинской улице, д. 21, во время налетов мы тоже бегали в бомбоубежище в соседнюю школу № 90. Мальчики старших классов дежурили у ворот дома напротив нашей школы и однажды нашему ученику во время дежурства оторвало ногу.
В школе нас кормили обедом и давали бактериофакт и хвойную воду, а когда летом ходили в парк Ленина, заставляли есть липовые листочки. Еще ели лебеду, вернее лепешки из лебеды. Зимой в 1941–42 году ели клей столярный, кожаные ремни, дуранду – это корм скота. Квартира у нас была – 10 комнат в доме № 31 по Зверинской улице. Половина людей умерли, некоторые эвакуировались. Осталось три семьи. Зимой 41 года был пожар, горели 3 этажа и к нам наносили умерших, сгоревших людей. Долгое время я оставалась одна с этими покойниками. Лестница была обледеневшая до 5 этажа. В 42 году нас с мамой переселили в другой дом – № 1 по ул. Эдисона (ныне Яблочкова, до революции – Грязная).
Налеты в основном были вечером и ночью. Но были обстрелы и днем – при одном из дневных обстрелов откололся угол от дома № 5 по ул. Яблочкова и во дворе этого дома была убита Галя Беспалова – 7 лет. В тот же день откололся угол на Гулярной улице (с 1952 – Лизы Чайкиной). В одну из бомбежек я видела, как горели Американские горы в Госпардоме – это в парке Ленина. В этот же день убило слона в Зоопарке. Я помню как я стояла в очереди за хлебом весь день, там меня поставили мои родители, а хлеба не привезли совсем. Магазин Кулаковский на Провиантской улице. Одна из первых бомб упала 9 сентября 1941 года, образовав большую воронку, стекла и штукатурка – все осыпалось.
Я всячески старалась помогать маме, ходила за водой на Неву к Мосту Строителей. Я видела, как горело общежитие Университета. Мама работала лифтером на заводе им. Кулакова, что был напротив нашего дома. Её звали Чернова Вера Ивановна, 1909 года рождения. Это она герой, она сама выжила, и меня спасла. И очень часто работники завода ночевали у нас, так как не было сил вернуться к себе домой.
Особенно трудно было выживать зимой 1941 г. и весной 1942 г. Летом разбили огород у церкви князя Владимира и у меня появилась своя грядка. Больше всего я запомнила турнепс, он белый и сладенький. Огороды появились во многих скверах. Церковь работала, вернее служила всю войну.
Отца призвали служить в январе 1943 г., а летом 1943 г. он дал знать, что его часть будет стоять на Поклонной горе, и мама со мной отправилась пешком на свидание. Когда шли обратно, попали под обстрел, пережидали уже ночью в каком-то жакте на Пионерской улице. В 1943 году меня прикрепили к одной семье носить обеды на дом, получая в столовой. Однажды, когда я несла обед и в руке хлеб, у меня этот хлеб вырвал парень Слава Карпов. Я его знала раньше, а мне не поверили. Так осталось неприятное чувство без вины виноватой. У этого мальчика была сестренка Наташа, такая красивая, но умерла она и он умер. Я бы хотела помянуть учительницу пения, Марианну Исаевну Шверберг. Она заняла нас хором. Это здорово нас отвлекало от голода. Позднее в 1944, 1945, 1946 года мы уже выступали даже в филармонии, давая правительственные концерты с дирижерами Исаченко и Александровым. В военные годы выступали в госпиталях перед ранеными солдатами.
Из памятных мест разбитых был дом, где сейчас станция м. Адмиралтейская. Снаряд попал там, где станция метро Невский проспект. Бомба разрушила целый флигель дома на ул. Введенской (ныне О. Кошевого), напротив поликлиники № 34. А вот Эрмитаж работал всю войну. Дома около Эрмитажа были раскрашены под разрушенные и так они уцелели. Многие разрушения я постаралась забыть. В День Победы 9 мая 1945 года я стояла на ступеньках Биржи на салюте. Было сплошное ликование.»
С блокадой связано много чудес великих и малых. Чудом было уже то, что немцы остановились в пригородах Ленинграда. Но это чудо куплено реками солдатской крови.
Степан Сергеевич Семенец, ветеран войск НКВД, рассказывал нам о том, как их – курсантов, выпускников 1941 года, – выдвинули на оборону Ленинграда после прорыва Лужского рубежа. Немцев они сдерживали в течение нескольких дней. Из 2 тысяч курсантов осталось 50 человек. Оставшихся затем бросили под Стрельну. Они составили знаменитый Стрельнинский десант, из которого в живых осталось 18 человек.
Как дань этому общему подвигу армии и народа, Ольга Бертгольц написала великое стихотворение:
Описанных в стихотворении случаев было множество. Рассказывает ныне здравствующий протоиерей отец Виктор Голубев, настоятель храма «Кулич и Пасха» в Санкт-Петербурге. Ему было во время блокады 12–13 лет.
«Семья наша была верующая. В храм хотя и не часто, но ходили. Отец мой, правда, состоял в партии с 1924 года, но из нее вышел в 1930 году. Из-за этого много намаялся: не хотели его брать на работу как беспартийного, из-за чего приходилось ему переходить с одного завода на другой. И, тем не менее, отец мой всегда был патриотом и не держал обиды на советскую власть. Когда в 1941 году грянула война, в действующую армию его не призвали по возрасту. Но отец добровольцем ушёл в народное ополчение и погиб под Псковом.
С начала блокады и до сентября 1942 года я был в блокадном Ленинграде. В 1942 году меня ранило осколком во время артобстрела. Мама была на работе, ей говорят: «Идите скорее, ваш сын убитым валяется!» А на самом деле я остался жив – добрые люди на улице подобрали, доставили в больницу. Я потерял много крови, необходимо было переливание. Кровь нашлась – её пожертвовали моряки-краснофлотцы, сами истощённые и изможденные. Дай Бог им здоровья, если ещё живы. И Царствие Небесное, если скончались».
Это один лишь эпизод потрясающего самопожертвования, удивительной любви к ближнему.
Или вот такой проникновенный рассказ жительница блокадного Ленинграда Людмилы Ивановны Павловой:
«Когда началась война, мне было 13 лет. Вместе со всеми я дежурила на крышах, тушила зажигалки. Сколько их за это время потушила, уж и не помню… Не уходила с крыш, даже когда сильно бомбили. А взрывы были такие, что однажды лошадь с повозкой во дворе перелетела через гараж. К слову, о гараже. Когда начался голод, в него стали складывать трупы. Вот лишь одна из картин: идут двое – муж и жена. Ноги опухшие, как у слона. Это потому, что много пили, желая утолить голод. Временно чувство голода засыпало, но за это приходилось расплачиваться водянкой. И несут они в корзине два детских тельца – это их дети умерли от голода. А однажды, проходя мимо гаража, я услышала старческий голос: «Помогите!» Звала старушка, которая замерзла в своей квартире. Ее сочли за умершую, отнесли в гараж. А она среди трупов отогрелась, пришла в себя, стала звать на помощь. Ну, я позвала нашего управдома, открыли гараж, выпустили, конечно. Что с ней было дальше – не знаю. Отец мой, Иван Сергеевич Павлов, был рабочим, сапожником. Когда началась война, папу в армию не взяли – по возрасту и по здоровью. Он стал бойцом МПВО – противовоздушной обороны города. В его обязанности входила и очистка города от трупов. Собирали их, загружали в грузовики и везли за город – на Пискарёвку. Там экскаватор рыл траншеи: выгружали тела из грузовика и сбрасывали прямо в траншею…
Так вот однажды шёл мой папа по Литейному проспекту и увидел мужчину в дорогом пальто, который лежало на снегу. Очевидно, человек был не простой – какой-то начальник. Скорее всего, возвращался с работы с карточками и стало ему плохо. От голода. Спасти его уже было невозможно. Умирая, он попросил отца: «Отнесите карточки домой». И назвал адрес. Отец обещал: «Хорошо, донесу». И донёс! Хотя сами голодали. Рассказывал, что открыла ему дверь женщина – жена покойного. Осмотрелся отец: квартира богатая. И говорит жене: «Ваш муж скончался». Она первым делом спросила: «Что с карточками?» И понятно почему: у них ещё оставались дети, а без карточек – смерть. Папа вытащил карточки и отдал ей. Она открывает шкаф – а там дорогие мужские костюмы – и говорит: «Спасибо вам. Берите любой из них». А отец отвечает: «Да на что они мне?» Ничего не взял и ушёл. Такой он у меня был. Всегда».
Мамин дядя – Евгений Васильевич Баканов – работал в организации «ЭПРОН» по подъёму кораблей и остался в блокадном Ленинграде, не стал эвакуироваться, несмотря на то, что был инвалидом. Из блокадного города он слал страшные письма своей сестре, моей бабушке, Тамаре Васильевне Бакановой: «Ты не представляешь, что здесь творится, я чувствую, как ледяная рука смерти берёт меня за горло». И тем не менее, свой паёк он отдавал соседским детям. Он их спас, а сам умер от голода и цинги…
Нам, живущим в раздолье и изобилии, не понять, что двигало этими людьми. Сотрудники Ленинградского института растениеводства умирали от голода рядом с коллекциями семян, но не трогали их, зная какую ценность они представляют для страны и для всего мира. Они сохранили эти коллекции ценой собственной жизни!
Потрясает один из блокадных рассказов о почтальоне, который нёс довольно тяжёлый пакет – передачу от лётчика. Пакет разорвался, и оттуда выпала плитка шоколада. Человек видел это и, сам умирая от голода, донёс пакет до адресата – это была мать с маленькой девочкой. А почтальон уже не дошёл до своего отделения: упал в обморок и умер от голода. Через много лет спасённая женщина нашла его родственников, чтобы поблагодарить, нашла то отделение связи и там узнала правду о его кончине…
Вот ещё один образец мужества. Во время войны Вырица была оккупирована немцами. По молитвам преподобного Серафима, разрушений и больших жертв в Вырице не было. Но детей из пионерлагеря, захваченных в Вырице, согнали в лагерь, где многие из них погибли от голода и жестокого обращения. Везде немцы наводили свои порядки. Располагались как хозяева жизни, как раса господ. Выбирали дома получше. До сих пор старожилы называют один из домов «домом Миллера» – по имени одного из офицеров, который там разместился. И вот немецкие офицеры узнали, что живет в Вырице один старик, который умеет предсказывать будущее и знает настоящее. Ради полезного любопытства некоторые из них пожаловали к преподобному Серафиму домой на Пильный проезд. Спрашивают его: «Старик, какие дома нам посоветуешь выбрать? Чтобы покрепче были и на ремонт не тратиться?» А преподобный Серафим им говорит: «Какие дома? О чём вы? Погонят вас отсюда. Взашей погонят. И Германии вашей вы не увидите». Немцы взъярились, один из них вытащил револьвер и размахивать им стал: «Да мы тебя сейчас расстреляем». А преподобный (он уже лежал) спокойно отвечает: «А стреляйте. Мне уже немного осталось. Жизнь моя – Христос, а смерть – приобретение». Плюнули немцы с досады и ушли…
В 1944 году исполнилось пророчество преподобного Серафима: огненным валом накрыла Красная Армия немецкую нечисть и очистила от нее окрестности града святого Петра, в т. ч. и Вырицу. Один Бог знает, где сложили свои кости неудачливые посетители отца Серафима. Ведомо лишь, что тысячу дней и ночей (практически всю Ленинградскую битву) преподобный Серафим молился о победе России.
Что спасало людей? Спасало умение любить и жертвенность. Те, кто так жили, чаще всего спасались. Те же, кто зацикливались на себе и стремились выжить любой ценой, умирали чаще. В свое время вспоминал Степан Сергеевич Семенец:
«Зимой 1941–1942 года я работал на Дороге Жизни. Вспоминаю, что чаще выживали те, кто думал не о себе, а о других, в ком была совесть».
Хочется поведать об одном случае, правда, связанным не с блокадой, а с битвой под Москвой. Его рассказала мне одна слушательница богословских курсов при храме Новомучеников и исповедников Российских в Москве (Строгино). Ее отец прошел курсы военных фельдшеров и должен был отправиться в тыл. Перед распределением к нему подошел его товарищ и сказал: «Послушай, меня отправляют на фронт. Ты холостой, а у меня дети. Давай поменяемся». Отец ее согласился и отправился на фронт, под Москву. И прошел всю войну. А его товарища убило во время бомбежки, когда он отправлялся в тыл.
Уже перед смертью, в 90 лет отец пришел к вере и сказал: «Да, теперь я понял, что Бог меня вел по жизни».
Спасало людей и умение терпеть. Рассказывает блокадница Лидия Сергеевна С:
«Что нас спасало? Я думаю наше вековое умение терпеть. Как можно было объяснить ребёнку, что надо растягивать хлеб, а не есть его сразу, но мне удавалось это сделать. Мы понимали, что это надо претерпеть».
Показательна судьба на войне Кирилла Васильевича Захарова, который пережил блокаду, затем воевал, освобождал Украину, войну закончил в Берлине. У него во время Таллиннского перехода погиб брат – Михаил Васильевич Захаров, служивший на эсминце. Самые страшные месяцы блокады Кирилл Васильевич провёл в Ленинграде. Он рассказывал, как был сбит немецкий самолёт, упавший упал прямо в Таврический сад, и до сих пор помнит трупы немецких летчиков. Рассказывал и о голоде, испытанном им осенью-зимой 1941 года. Спасло его то, что он пошёл работать на завод. В конце зимы 1942 года его вывезли на Большую землю по льду Ладожского озера. Ветеран помнит, как их погрузили в машины, как двигавшийся перед ними грузовик попал под бомбёжку и провалился под лёд: в ледовой каше плавали вещи и люди, которых пытались спастись, но увы… Все это он помнил: и погибшего брата, и умерших от голода друзей и родственников, и утонувших в Ладоге. И всю войну на фронте его жгла одна мысль и желание: представлял себе, как будет мстить, дойдя до Берлина! И вот он в Берлине. Двадцатые числа апреля 1945 года. Идут бои за каждую улицу, каждый дом. Гибнут наши солдаты. В один из дней, когда огонь на время стих, Кирилл Васильевич решил подкрепиться: с утра во рту не было ни крошки – такими напряжёнными были бои. Он зашёл в подворотню одного дома, развернул свой паек… И вдруг видит, как поднимается крышка канализационного люка, и перед ним предстает измождённый от голода пожилой немец и показывает на рот: дескать, есть хочу. И тогда солдат… отломил кусок от своего пайка и отдал ему. Потом откуда-то взялся еще один немец, молодой, тоже изнемогавший от голода. Поделился Кирилл Васильевич и с ним. В общем, в этот день он остался без обеда… Месть не состоялась. И спустя годы фронтовик нисколько он об этом не жалеет.
Как тут не вспомнить слова Л. Н. Толстого из романа «Война и мир»:
«Благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и лёгкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью».
Почему немцы столь ожесточённо сопротивлялись, когда война была уже очевидно проиграна? Они боялись, что русские будут поступать с ними так же, как они обходились с ними. И как они были потрясены, когда встречали человеческое и милосердное отношение со стороны советских солдат и офицеров, когда после взятия Берлина было приказано кормить всех (на оккупированной территории СССР немцы принципиально кормили только тех, кто на них работал). Вот и ответ на вопрос: почему мы победили? Благодаря воле и вере, силе духа русского народа, укорененного в столетиях православной жизни. Невольно вспоминаются слова Шамиля в письме Александру II:
«Государь, ты победил меня не только силой оружия. Ты победил меня своим великодушием и милосердием»…
Война и фронт – тяжелый труд и лишения. Вот что об этом вспоминает протоиерей Иоанн Миронов:
«Часть войны я провел в оккупации, в Псковской области. Перед уходом немцы все уничтожали и истребляли, народ угоняли с собой. Нам удалось избежать угона в Германию. Когда пришли наши, меня мобилизовали. Попал я в гаубичную артиллерию. Воевал в Курляндии, освобождал Тукумс, Лиепаю. Часто попадали под вражеские обстрелы, хотя нам было и легче, чем тем, кто был в расчетах «сорокапяток». Их так и называли: «Прощай, Родина». Но и нам бывало приходилось туго. Еды часто не хватало, паек для молодых был явно недостаточным. А при этом – тяжелый труд, изнурительные переходы, недосыпы. Временами спали мы не только во время переходов, но даже и в строю, и на ходу. Старослужащие нас старались беречь. И в бой нас не бросили сразу, вначале подучили. Веру я хранил всю войну и Бог мне помогал. Командир подразделения так и говорил: «Не трогайте Миронова, он крест никогда не снимет. Я его знаю». И с Богом мне ничего не было страшно».
Немногие оставшиеся свидетели той эпохи говорят о великой, подлинно пасхальной радости в день Победы. Вспоминает Александра Васильевна Аксенова:
«В ночь с 8 на 9 мая 1945 года на улице стали стрелять, палить в небо из ракетниц. Все высыпали на улицы «Победа! Подписана капитуляция Германии!» Совершенно незнакомые люди обнимались, целовались, плакали. Одна старушка увидела молодого солдатика, бросилась к нему на шею, заплакала и сказала: «Милый, дорогой мой, победа! Ты останешься жив, тебя уже не убьют!»
Про Благовещение говорится так: «Неизреченным Божиим смотрением Благовещение почти всегда находится внутри Великого поста». Я бы сказал так: неизреченным Божиим смотрением праздник Победы всегда находится внутри Пасхи. Потому что это действительно пасхальное торжество: «Смертию смерть поправ». Миллионы наших солдат, миллионы страдальцев в оккупации и концлагерях своею смертию попрали ту смерть, которую несли нам фашистские нечестивцы, люди, притворявшиеся христианами, но Христова духа не имевшие. На пряжках своих ремней они несли слова «С нами Бог», но творили дела безбожные, антихристианские. По форме Красная Армия может и была армией атеистического государства, но по духу и смыслу того, что она делала, она была армией Христовой. По форме немецкая армия была христианской, по духу – армией богоборческой. Этот наш действительно Христов победительный дух, – дух Победы смерти над смертью, и привёл нас к Победе. Это тайна Божьего промысла, тайна Божьего человеколюбия, как сказал Святейший Патриарх Кирилл.
Великая Отечественная война – это не борьба идеологий или социальных строев, это борьба за веру и правду. Победа в Великой Отечественной войне явилась следствием великой милости Божией и страдальческого крестного подвига русского народа и Русской Православной Церкви.
Советские солдаты отдавали жизни за спасение русского народа и всего мира от физического уничтожения и духовного рабства, в конечном счете – за спасение Православия. Удивительное самоотвержение, великодушие, беспримерный подвиг, который явил наш народ в период Великой Отечественной войны, и есть вклад Русской Православной Церкви в Победу над богоборческой, чудовищной по своей жестокости силой германского фашизма.
Вклад Церкви огромен, он не поддается количественной оценке, его не выразишь числом священнослужителей, так или иначе участвовавших в войне, или количеством самолётов и танков, построенных на церковные деньги, или даже количеством людей, посетивших церковные службы. Но именно молитва Церкви привлекла милость Божию к Русскому народу, которая, по словам архимандрита Кирилла (Павлова), даровала мужество и силу русскому воинству, мудрость и умение его полководцам.
По благословению Святейшего Патриарха Кирилла в день Победы служится не только панихида, но и благодарственный молебен за избавление России. Сохраним же это чувство благодарения Богу, благодарности и усопшим и живым нашим защитникам и труженикам. И молитвенно вспомним слова из Великого Славословия, произнесенными Патриархом Алексием I в День Победы:
«Слава в вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение».