Великая Отечественная война – величайшее событие российской истории XX в. Это русская Голгофа. Таких потерь и страданий Россия не несла никогда. Умиравший от голода блокадный Ленинград, выжженный Сталинград, испепелённая Хатынь – знаки величайшего страдания, русского Креста. В той войне погиб каждый восьмой житель Советского Союза. Только в Белоруссии немцы сожгли 9200 населенных пунктов, из них 3000 – с населением, полностью или частично.

И в то же время, Победа в той Великой Отечественной – русская Пасха. Ведь по неизречённому Промыслу Божию День Победы всегда приходится на пасхальные дни. А Пасха 1945 года пришлась на 6 мая – День святого великомученика и Победоносца – «пленных освободителя и нищих защитителя». Именно таким и явился советский солдат – освободитель всех пленённых фашизмом и защитник нищих, бедных и несчастных.

Эти смыслы проявились в русской советской поэзии военных лет. После вакханалии атеизма и космополитизма вновь восстали из небытия символы исторической русской жизни. Первый и главный из них – Крест.

Один из первых поэтов, в чьём творчестве он был явлен в военную пору – Константин Михайлович Симонов. Вспомним его ставшее поистине народным стихотворение: «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины?», написанное в 1941 году и обращённое к Алексею Суркову:

Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины, Как шли бесконечные, злые дожди, Как кринки несли нам усталые женщины, Прижав, как детей, от дождя их к груди, Как слёзы они вытирали украдкою, Как вслед нам шептали: Господь вас спаси! — И снова себя называли солдатками, Как встарь повелось на великой Руси. Слезами измеренный чаще, чем верстами, Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз: Деревни, деревни, деревни с погостами, Как будто на них вся Россия сошлась, Как будто за каждою русской околицей, Крестом своих рук ограждая живых Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся За в Бога не верящих внуков своих. Ты знаешь, наверное, все-таки Родина — Не дом городской, где я празднично жил, А эти проселки, что дедами пройдены, С простыми крестами их русских могил.

Крест здесь – не только память о прадедах и дедах, хранивших русскую землю. Это – живая молитва. И не только усопших за живых. Но и матерей за своих сыновей, жён за своих мужей, невест за своих женихов.

О чем говорит бессмертное стихотворение К. Симонова «Жди меня», как не о молитве?

Не понять, не ждавшим им, Как среди огня Ожиданием своим Ты спасла меня.

Возвращаясь к стихотворению «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины», видим и другой смысл. Из глубин народной памяти встают священные слова: «Крест – хранитель всея вселенныя» и образ Моисея, крестообразно простирающего в молитве руки и побеждающего мучителя Амалика. Снова вчитаемся в симоновские строки:

Как будто за каждою русской околицей, Крестом своих рук ограждая живых, Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся За в Бога не верящих внуков своих.

В них есть и иное – парадокс народной жизни, сочетание веры и неверия, коммунистической идеологии и исконных православных основ русской жизни. Вот лишь одно фронтовое письмо: «Мама, я вступаю в партию. Мама, помолись за меня Богу».

И встает вопрос: «А действительно ли внуки так уж не верили в Бога?»

Ветеран войны доктор исторических наук Михаил Иванович Фролов в беседе со мной чеканно ответил: «На войне атеистов не бывает».

Исконная вера русского народа во всей силе и во всем величии проявилась в Великую Отечественную Войну. И еще один подспудный смысл в этих строках: Великая Отечественная началась 22 июня, в День всех святых, в Земле Российской просиявших. И они всем миром вымолили для нас победу. Крест появляется на страдальческом пути русского солдата и русского человека во время войны.

Вспомним стихотворение Константина Симонова «Слепец»:

Своё израненное тело Уже я нёс в огонь атак. Тебе Россия петь велела? Я ей не изменю и так. Скажи ей про меня: не станет Солдат напрасно отдыхать, Как только раны чуть затянет, Пойдёт солдат на бой опять. Скажи ей: не ища покоя, Пройдёт солдат свой крестный путь. Ну, и сыграй еще такое, Чтоб мог я сердцем отдохнуть… Слепец лады перебирает, Он снова только стар и слеп. И раненый слезу стирает И режет пополам свой хлеб.

И в этом стихотворении смыслы не только Креста, Голгофы, Крестного пути, но и Тайной Вечери – разделения хлеба:

И раненый слезу стирает, И режет пополам свой хлеб.

Особая страница в художественной летописи Великой Отечественной войны – христианская поэзия блокадного Ленинграда. Невиданные страдания обострили чувства людей, переживших жестокие страдания, зачастую смерть родных и близких. Во время блокады Ленинграда погибло не менее 800 тысяч мирных граждан, умерших от голода, холода, бомбёжек, артобстрелов, болезней. И около миллиона бойцов Ленинградского и Волховского фронтов сложили головы при обороне города на Неве, во время регулярно проводимых наступательных операций при попытках прорвать блокаду.

Сейчас немногие знают, что первое наступление на Ленинградском фронте, направленное на прорыв блокады, началось в сентябре 1941 года, когда казалось, что Ленинград будет вот-вот взят. И вплоть до решающей операция 1944 года «Январский гром», освободившей северную столицу от блокады, наступления в 1942–1943 годах шли постоянно с соответственными тяжёлыми потерями.

Но это великое народное страдание воскресило в народе веру. Характерна страшная статистика 1944 года: над 48 процентами умерших было совершено отпевание. Блокада и война воскресили «латентную теплоту патриотизма». Перед самым снятием блокады с карты города исчезла часть революционных и космополитических названий: проспект 25 декабря вновь стал Невским, а площадь Урицкого – Дворцовой, Урицк вернул себе старое имя Лигово, а Красногвардейск – Гатчина.

Возрождение веры и русского национального сознания отразилось и в поэзии военных лет, посвящённой блокаде Ленинграда и битве за невскую твердыню. Поэты были рядом с ленинградцами, видели всё своими глазами и претерпевали те же тяготы и лишения.

В начале блокады Ленинграда Анна Андреевна Ахматова (1889–1965) находилась в городе, трудилась на строительстве оборонных рубежей и не покинула бы город, если бы от неё фактически не потребовали эвакуироваться. Но и в Ташкенте, в эвакуации, она не забывала о Ленинграде и страданиях его жителей. Стихи, посвящённые блокаде, вошли в её цикл «Ветер войны».

Одно из первых, написанных ещё в блокадном Ленинграде стихотворений – «Птицы смерти в зените стоят»:

Птицы смерти в зените стоят. Кто идёт выручать Ленинград? Не шумите вокруг – он дышит, Он живой ещё, он всё слышит: Как на влажном балтийском дне Сыновья его стонут во сне, Как из недр его вопли: «Хлеба!» До седьмого доходят неба… Но безжалостна эта твердь. И глядит из всех окон – смерть.

Это стихотворение является удивительно библейским по смыслу и духу. Особенно ярко это видно из двух последних двустиший:

Как из недр его вопли: «Хлеба!» До седьмого доходят неба… Но безжалостна эта твердь. И глядит из всех окон – смерть.

Седьмое небо, согласно библейским и раннехристианским представлениям – местопребывание самого Бога. И, однако, ответа нет: «Но безжалостна эта твердь».

Эти строки напоминают слова книги Второзакония о медном небе, непроницаемом для земных молитв:

«И небеса твои, которые над головою твоею, сделаются медью, и земля под тобою железом» (Втор. 28, 18).

Переходим к следующим строкам:

Как на влажном балтийском дне Сыновья его стонут во сне.

Это память о жертвах Таллинского перехода (28–30 августа 1941 года), когда при переходе Балтийского флота из Таллина в Кронштадт от немецких мин и бомб погибло 15 тысяч солдат, матросов и беженцев.

Но здесь вспоминаются и строки из 87 псалма:

«Привменен бых с низходящими в ров, бых яко человек беспомощен, в мертвых свободь. Яко язвеннии, спящие во гробе, ихже не помянул ecu к тому, и тии от руки Твоея отриновени быша. Положиша мя в рове преисподнем, в темных и сени смертней» (Пс. 87:5–7).

Образ смерти, как тяжкого сна, близок Ветхому Завету. Но этот же образ тесно связан и с памятью о пророке Ионе и его молитве:

«Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки окружили меня, все воды Твои и волны Твои проходили надо мною. И я сказал: отринут я от очей Твоих, однако я опять увижу святый храм Твой. Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня; морскою травою обвита была голова моя. До основания гор я нисшел, земля своими запорами навек заградила меня; но Ты, Господи Боже мой, изведешь душу мою из ада» (Ион., 2, 4–7).

Одно из наиболее знаменитых стихотворений блокадного цикла Ахматовой – «Мужество», написанное 23 февраля 1942 года:

Мы знаем, что ныне лежит на весах И что совершается ныне. Час мужества пробил на наши часах, И мужество нас не покинет. Не страшно под пулями мертвыми лечь, Не горько остаться без крова, — И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово. Свободным и чистым тебя пронесём, И внукам дадим, и от плена спасём Навеки!

И в нём продолжается тема Суда. Образ весов в русском сознании неразрывно связан со Страшным Судом и образом ангела, взвешивающего человеческую душу. И в то же время тема часов соединяется со страданием и прославлением Христа. «Отче, пришел час, прослави Сына Твоего» (Иоан. 17:1), – так молился Христос, идя на страдание.

В некоторых вариантах стихотворения присутствует чтение «священное русское слово». Русское слово в своих истоках неразрывно связано со Словом Божиим – Священным Писанием. Его черты – свобода и чистота, ибо «где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3:17). Из этого стихотворения извлекаются следующие смыслы: для русского народа-богоносца приходит час крестного страдания и воскресения – спасения священного русского слова.

На снятие блокады Анна Андреевна Ахматова откликнулась следующим стихотворением:

Сзади Нарвские были ворота, Впереди была только смерть… Так советская шла пехота Прямо в жёлтые жерла «Берт». Вот о вас и напишут книжки: «Жизнь свою за други своя», Незатейливые парнишки — Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки, Внуки, братики, сыновья!

Здесь мы видим прямую цитату из Евангелия от Иоанна:

«Несть большия любви, аще кто положит душу свою за други своя» (Иоан, 15:13).

Однако в данном случае есть и другие библейские смыслы: ворота и смерть. Вспоминаются слова из 9 псалма:

«Возносяй мя от врат смертных» (Пс. 9:14).

Эпитет жёлтые жерла Берт не случаен: желтый – цвет подлости, измены, золота и корысти (вспомним хотя бы название рассказа Максима Горького «Город жёлтого дьявола»). Эти слова – клеймо фашистского дьявольского режима, построенного на человеконенавистничестве и корысти.

Этот режим обличал великий сербский святитель Николай Велимирович:

«Всем нам известна их философская теория насчет пространства и освоения его: чтобы продвинуться и захватить… сады, виноградники, огороды, поля, луга, леса, реки, горы и так далее. Но вы, сербы, вместе с Богом воскликните в ужасе:

«Как же это вы сделаете, если там живут тысячи и тысячи людей, братьев ваших, которые признают Того же Единого Творца и Отца – своего и вашего? Как?!» «Легко сделаем, – отвечают они. – Совсем легко. Людей мы огнем повыжигаем, а их леса, поля и виноградники себе заберем. Людей покосим, а их капусту себе оставим, чтобы росла для нас. Людей повылавливаем, поснимаем с них одежду, а их голыми потопим в воде. Людей уничтожим, как гусениц, а их добро и золото заберем себе. Людей потравим ядовитыми газами, а их зерно, вино и елей оставим себе. Людей изгоним в пустыню, пусть вымирают там от голода, а сами сядем за их столы, будем есть, пить и веселиться».

И от этого человеконенавистнического режима спасли нас «незатейливые парнишки, душу свою положившие за други своя». Пройдя тяжелейшие испытания, русские люди всё же остались людьми, внутренне дорожившими православными ценностями, несмотря на их внешний временный запрет. Этот парадокс чётко определил Александр Твардовский в своей поэме «Василий Тёркин»:

В бой, вперед, в огонь кромешный, Он идёт, святой и грешный, Русский чудо-человек.

Наконец, глубоко христианским является стихотворение А. А. Ахматовой «In memoriam»:

А вы, мои друзья последнего призыва! Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена. Над вашей памятью не стыть плакучей ивой, А крикнуть на весь мир все ваши имена! Да что там имена! – захлопываю святцы; И на колени все! – багровый хлынул свет, Рядами стройными проходят ленинградцы, Живые с мертвыми. Юля Бога мёртвых нет.

Ключевые слова, искажённые советской цензурой, находятся в конце: «Для Бога мёртвых нет». Они, в конечном счёте, восходят к словам Евангелия от Матфея:

«А о воскресении мертвых не читали ли вы реченного вам Богом: Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова? Бог не есть Бог мертвых, но живых» (Мф. 22:31–32).

Эти слова пронизаны живой верой в воскресение из мертвых. Багровый свет несет смысловую нагрузку алого цвета – цвета Пасхи, «Праздника праздников» и воскресения. Христианскими смыслами наполнена и поэзия Ольги Федоровны Берггольц, которая всю блокаду трудилась в Ленинграде. Они могут появляться в её стихах совершенно неожиданно. Ольга Федоровна описывает блокадников, пешком возвращающихся после разборки на дрова и доски разбомбленного дома. И вдруг – так пронзительно:

Вот женщина стоит с доской в объятьях, Угрюмо сомкнуты её уста. Фоска в гвоздях – кок будто часть распятья, Большой обломок Русского Креста.

И действительно, распятый, голодающий, терзаемый Ленинград в своей основе – город Святого Петра – распятого в 67-ом году римскими мучителями.

Вновь вспомним строки Ольги Берггольц:

И каждый защищавший Ленинград, Вложивший руку в пламенные раны, Не просто горожанин, а солдат, По мужеству подобный ветерану.

Что это, как не воспоминание об уверении Фомы, когда он вложил руку в «огненное ребро Вседержителя» и прикоснулся к пламенным ранам воскресшего Господа?

Временами Крест проявлялся в военную пору с ужасающей конкретностью. Вспомним стихи Сергея Наровчатова, написанные в 1941 г.:

Я проходил, скрипя зубами, мимо Сожжённых сел, казнённых городов, По горестной, по русской, по родимой, Завещанной от дедов и отцов… Запоминал над деревнями пламя, И ветер, разносивший жаркий прах И девушек библейскими гвоздями Распятых на райкомовских дверях.

Тем, кто заикается о христианской Европе, якобы пришедшей к нам в 1941 году, стоит напомнить, что фашисты часто практиковали распятие как вид казни. Так в 1944 году под Оршей на стене немецкого блиндажа был распят молодой советский солдат Юрий Смирнов. То, что творили немцы на нашей земле, воистину часто было на уровне сатанинской жестокости. Но эти стихи не только о немецких зверствах, но прежде всего о скорбной, духовной красоте исторической России:

В своей печали древним песням равный, Я сёла, словно летопись, листал И в каждой бабе видел Ярославну, Во всех ручьях Непрядву узнавал. Крови своей, своим святыням верный, Слова старинные я повторял, скорбя: – Россия, Мати! Свете мой безмерный, Которой местью мстить мне за тебя?

«Свете безмерный» – опять-таки из церковной памяти русского народа. «Свете Неизмерный, Слове» – воспевает Церковь в день Преображения. И для нашего народа Великая Отечественная была Преображением. Через Крест и Воскресение. В конечном счёте, вера в Воскресение привела к Великой Победе.