Генрих Гиммлер не раз характеризовал СС как «орден». Это была не простая метафора. Обладая собственным мировоззрением, ритуалами, осознанием элитности, СС действительно походили на рыцарский орден, в котором магистром был рейхсфюрер. Гиммлер даже смог выработать свой собственный стиль руководства. Он замкнул СС исключительно на себя. Мировоззрение, которое должны были разделять эсэсовцы, было мировоззрением Гиммлера. Сам он себя полагал не просто руководителем, но попечителем и воспитателем эсэсовцев. Гиммлер определял не только принципы, которым должны были следовать служащие СС, но даже пытался регламентировать их личную жизнь. Весь аппарат СС, отличавшийся изрядной запутанностью, был выстроен так, что им мог управлять только Генрих Гиммлер. Разделив полномочия между начальниками нескольких главных управлений СС, Гиммлер сделал все возможное, чтобы структура охранных отрядов не распалась на автономные организации. При этом он не имел ни заместителя, который бы имел право принимать решение в отсутствие рейхсфюрера СС, ни некого коллегиального органа, который бы регулярно собирался на совещания. Беседы с отдельными группенфюрерами СС были по большому счету односторонними — высшие офицеры СС должны были внимать воззваниям Гиммлера. Тот же предпочитал не ограничиваться принятием генеральных решений, нередко он вмешивался даже в самые незначительные дела. Это выглядело несколько парадоксальным, когда один из властителей Третьего рейха определял, каким шрифтом должна была быть напечатана та или иная книга, или занимался изучением личных дел отнюдь не самых высокопоставленных эсэсовцев. Однако вопреки распространенному в исторической литературе мнению, Гиммлер не был бюрократом. Педантичность была чертой характера, которая прослеживалась у него едва ли не с детства. Но бюрократизм был ему чужд. Гиммлер не хотел создавать застывшую управленческую структуру, которая бы в своей деятельности руководствовалась некими директивами и четко сформулированными правилами. Он по собственному опыту знал, что бюрократические ведомства в силу своей природы ограничивают свободу действий даже руководителей, делая их предсказуемыми. Гиммлер же, напротив, пытался быть совершенно непредсказуемым. Он прекрасно понимал, что спонтанность действий, помноженная на его скрытность, в борьбе за власть становились не столько недостатком, сколько козырем.

Подобный стиль руководства определялся патологическим недоверием Гиммлера, его потребностью полностью контролировать ситуацию и неспособностью делегировать полномочия другим людям. Гиммлер пытался лично руководить неуклонно растущим аппаратом, нередко утопая в бесчисленных решениях частных проблем и незначительных указаниях. Как уже говорилось выше, во многих случаях он предпочитал оставлять за собой право решения не самых принципиальных вопросов. Рейхсфюрер СС бесконечно информировал, советовал, порицал и приказывал. Он не считал, что детали и мелкие проблемы не имели значения. Обычно в своем рабочем офисе Гиммлер появлялся около 10 часов утра. Если не было необходимости совершать поездки по стране, то он мог задержаться на работе до 2 часов ночи, изредка прерываясь на обед и ужин. Но все-таки он предпочитал руководить СС не из-за письменного стола, а пребывая, так сказать, на «месте происшествия». Подобный образ действий он рекомендовал и всем своим подчиненным. Так, например, на встрече с руководителями СС и полиции, которая происходила 16 сентября 1942 года, он заявлял: «Не может быть случайностью, что если я направляюсь куда-то, то решаю большое количество проблем. Я делаю это не в Берлине, но еду в Люблин, Лемберг, Ревель и т. д. И тогда на месте за вечер я могу принять восемь, десять или двенадцать принципиальных решений. Поступайте таким же образом!»

За время всего своего пребывания в рядах НСДАП Гиммлер постоянно находился в разъездах. Как помощник гауляйтера в «боевые» 20-е годы он на мотоцикле изъездил всю Нижнюю Баварию; как заместитель имперского руководителя пропаганды он проехал на поезде по всем землям Германии; в должности рейхсфюрера СС он предпочитал использовать специальный поезд, самолет или легковой вездеход, которые доставляли его во многие уголки Европы. Когда началась Вторая мировая война, Гиммлеру доставляло несказанное удовольствие с небольшой группой своих «паладинов» инспектировать оккупированные территории, на которых можно было заметить следы недавних боев. В таких случаях он предпочитал сам садиться за руль. На фотографиях, которые Гиммлер во время войны посылал своей дочери Гудрун в Гмюнд на Тагернзее, его нельзя было найти запечатленным за письменным столом. Но имеется множество снимков, где Гиммлер запечатлен беседующим с кем-то, совершающим поездку, выступающим, инспектирующим. Именно таким и хотел видеть себя рейхсфюрер СС: коммуникабельным, оперативным. Он хотел предстать руководителем, который был в курсе всех дел, который полностью контролировал ситуацию, который был готов разделить лишения со своими эсэсовцами.

Гиммлер почти всю свою жизнь заботился о том, чтобы предстать в «солдатском» виде. А потому он выбрал и подходящий для этого стиль руководства. Чтобы придать убедительность своему (во многом выдуманному) образу, он даже не брезговал легкой «корректировкой» своей биографии. Так, например, во время выступления в 1936 году на празднике летнего солнцестояния он затронул тему злоупотребления алкоголем. Пытаясь предстать бывалым воякой, Гиммлер с легким пренебрежением выразил понимание этого порока: «Нас, участвовавших в войне и являющихся представителями солдатского поколения, могли бы характеризовать как фронтовиков-выпивох и обжор. Я могу вас заверить, что когда принимаешь участие в боях и не знаешь, что ждет тебя в следующие несколько часов, очень легко пристраститься к табаку и алкоголю». А в мае 1944 года он заявил генералу вермахта: «В 1917 году я стал фаненюнкером и встретил в этом звании революцию».

В официальных биографиях и биографических статьях, которые печатала немецкая пресса, Гиммлер представал фронтовиком. Напомним — Гиммлер оказался в армии всего лишь в 1918 году, не принимал участия ни в каких боях, а во время революционных потрясений вообще находился дома. За этой военной «деловитостью» и «трезвостью» Гиммлер, как и ранее, пытался скрыть неуклюжесть в общении с другими людьми. Он пытался преподнести качества, которые служили для его «маскировки», как обусловленные его профессией «добродетели». Он не раз говорил об этом как с высоких трибун, так и в частных беседах. В 1933 году он писал в одно из немецких издательств: «Не злитесь на меня за то, что отказал Вам в издании моей биографии. Вы должны знать, насколько мне неприятно фотографироваться, давать интервью. Для меня написание биографии является чем-то вроде медленного удаления зуба».

Кроме этого Гиммлер всегда хотел быть образцом «порядочности» и «корректности». Так, например, он принципиально отказывался брать в эсэсовском казино в Берлине бесплатные сигареты, постоянно настаивая на том, что должен за них заплатить. Он отвергал приглашения от состоятельных бизнесменов и промышленников посетить ресторан за их счет. Кроме этого Гиммлер был принципиальным противником того, чтобы поездки его семьи оплачивались из бюджета СС. Гиммлер был настолько педантичным, что постоянно вычислял, сколько должен был дать «на чай». В общении с сотрудниками, посетителями, хозяевами домов (во время инспекций и командировок) он заботился о том, чтобы быть предельно приветливым и неприхотливым за столом. Телохранитель Гиммлера Йозеф Кирмайер после войны свидетельствовал: «При близком рассмотрении рейхсфюрер СС казался очень человечным и открытым. Он был любезен и вежлив почти с каждым, но только до тех пор, пока он был убежден в необходимости этого».

На самом деле поведение Гиммлера могло очень быстро измениться. Отто Вагнер, который во время «эпохи борьбы» был одним из ключевых функционеров НСДАП, вспоминал, что Гиммлер мог внезапно превратиться из вежливого и любезного в «ироничного, саркастичного и циничного человека». Согласно описанию Альберта Шпеера, Гиммлер никогда не был действительно любезным, а «лишь вынужденным вести себя корректно», то есть он имитировал приветливость. Эта показная вежливость, граничившая с двуличием, была выражена в весьма специфической привычке Гиммлера — он вел специальную картотеку, в которой фиксировал, кому и когда сделал подарки.

Принимая во внимание специфику характера Гиммлера, не было ничего удивительного в том, что он сам поначалу стал разрабатывать критерии, которые применялись к желающим вступить в СС. Еще до прихода к власти национал-социалистов он установил, что кандидаты на вступление в СС должны были быть ростом не меньше 174,5 сантиметров («без обуви» — пояснял рейхсфюрер СС). Впрочем, позже эталон роста будущих эсэсовцев снизился до 170 сантиметров. Кроме этого с 1933 года все кандидаты на вступление в СС проверялись на предмет «наследственного здоровья» и «арийского происхождения». Показательно, что эта система была полутора годами ранее разработана исключительно для невест эсэсовских офицеров, которые желали вступить в брак. Ветераны охранных отрядов проходили эту процедуру, что называется, «задним числом». Во время этого процесса люди должны были предоставить свою родословную по 1750 год включительно. В ней не должно было значиться никаких «неарийских предков». Гиммлер хотел было даже увеличить продолжительность составления родословной до 1650 года. На празднике летнего солнцестояния в 1936 году он заявил, что поскольку подобные генеалогические изыскания были связаны со значительными издержками, то эта дата должна была учитываться только руководителями СС. Если же в родословной находились предки «неарийского происхождения», этого человека принципиально исключали из СС.

Расовое освидетельствование кандидатов на вступление в СС состояло из множества пунктов: гигиенического обследования, изучения внешнего вида кандидата и т. д. Принимались в расчет внешний вид и осанка. Проверка завершалась оценкой интеллектуальных и спортивных способностей. Во всех спорных случаях принимать решение предпочитал сам Гиммлер. Рейхсфюрер не раз вмешивался в процесс оценки кандидатов на вступление в СС. Так, например, в 1938 году он постановил, что при освидетельствовании можно было быть снисходительными к дефектам зрения. Спорные случаи, опять же, передавались лично Гиммлеру. Так, например, один из желавших вступить в СС в аварии потерял глаз. Кроме этого в мае 1935 года Гиммлер постановил, что в случаях, когда речь шла о приеме на работу в СД, можно было предельно смягчать требования, предъявляемые к кандидатам. Позже эта практика была распространена и на гестапо. Казалось бы, при приеме в СС происходил очень серьезный отсев. В 1937 году, во время выступления перед офицерами вермахта, Гиммлер утверждал, что в рядах охранных отрядов оказывалось лишь 10–15 % от общего количества кандидатов. Но на практике все выглядело несколько иначе. Если где-то и принимали только 10–15 % желающих вступить в СС, то, например, в оберабшнитте «Эльба» в 1935–1936 годах эта цифра составляла 75–80 %. Тем не менее расовое и физическое освидетельствование кандидатов на вступление в СС сохранялось вплоть до начала Второй мировой войны. В декабре 1939 года Гиммлер решил несколько «усовершенствовать» этот процесс и издал приказ о введении специальных «расовых карт». Изменение практики вовсе не значило ее отмену. Когда в годы войны начальник расового управления СС Бруно Курт Шульц предложил ограничиться предоставлением родословной, охватывающей всего лишь шесть поколений предков, то Гиммлер был предельно возмущен, после чего снял Шульца с его поста.

В своих представлениях Гиммлер даже создал некий образ идеальной карьеры служащего СС. Он поделился своими мыслями в 1935 году, во время встречи с силезскими офицерами СС: «В будущем к членам СС будут предъявляться самые строгие требования, которые будут строже от года к году. В 18 лет он становится кандидатом, после чего в течение года будет проходить школу у нас. Он будет нести службу четыре дня в неделю и два раза в месяц по выходным. Со временем станет ясно, насколько этот молодой человек пригоден, насколько можно его подготовить с мировоззренческой точки зрения». После этого молодому человеку предстояло пройти стандартную для многих биографию — некоторое время отбывать имперскую трудовую повинность, затем пройти службу в армии. Если после этого он планировал вернуться в СС, то должен был еще 15 месяцев пробыть в статусе кандидата. Только после этого его могли бы принять в СС. Затем в возрасте до 25 лет молодой человек должен был пребывать в рядах общих СС, после чего он переходил в 1-й резерв. В возрасте с 35 до 40 лет он числился во 2-м резерве. По достижении 45 лет он переходил на кадровую службу. По мнению Гиммлера, выбывание из СС по возрасту не было возможно — это была пожизненная обязанность.

В ноябре 193 8 года Гиммлер заявил начальнику управления обучения СС, который пришел к рейхсфюреру с докладом: «Я поставил перед собой проблему нашего поведения, этические вопросы; вопросы, связанные с отношением к роду, семье, народу и государству». Чтобы дать недвусмысленные ответы на эти «этические вопросы», Гиммлер не раз произносил перед служащими СС речи, в которых воспроизводил форменный «каталог добродетелей эсэсовца».

В центре этого «этического комплекса» находилось понятие «верность», которое трактовалось исключительно как преданность. Кроме этого Гиммлер превозносил такие качества, как «послушание», «товарищество», «смелость», «правдивость», «усердие», «исполнение долга». Однако из речи в речь он призывал эсэсовцев к «порядочности»! По большому счету все эти понятия можно было и не закавычивать, если бы они не имели специфической эсэсовской трактовки. «Верность» означала добровольное и полное подчинение фюреру, что на практике означало повиновение лично Гиммлеру. «Верность» трактовалась исключительно как расовое качество, которое было присуще исключительно «истинным германцам». «Верность» не могла иметь рационального объяснения, а была неким эмоциональным состоянием или, как любил выражаться Гиммлер, «делом сердца». Именно «верность» была базой, на которой должны были выстраиваться отношения руководителя и подчиненного, офицера и солдата.

В первую очередь эсэсовцы должны были быть преданными Адольфу Гитлеру. В 1937 году в «Направляющих тетрадях СС» друг Гиммлера поэт и оберфюрер СС Ганс Иост писал: «Политическое вероисповедание СС — это Адольф Гитлер. Понятие о чести является железной магией верности нашего ордена, который присягнул на верность этому человеку. Орден предназначен для служения. И это служение обессмертит Адольфа Гитлера и его волю». Гиммлер выражал эту идею более прозаично: «Фюрер всегда прав. Неважно, говорит ли он о вечерних костюмах, о бункерах или об имперских автобанах». «Верность» являлось едва ли не ключевым понятием в присяге, которую приносили все эсэсовцы Адольфу Гитлеру. Однако если рядовые служащие СС в клятве произносили слова: «Я обещаю быть верным тебе и твоему делу до самой смерти», то при вступлении в должность группенфюрера СС офицер произносил несколько иной текст. Они клялись в верности «честью своих предков».

Забота о «верности» приобретала с подачи Генриха Гиммлера прямо-таки ритуальные формы. Это находило свое выражение в переписке, которую вел рейхсфюрер СС со своими подчиненными. Если речь шла о дне рождения, о соболезнованиях, о поздравлениях с Новым годом, о личных письмах с благодарностью, то они больше напоминали очередное приношение клятвы. День рождения Гиммлера для многих являлся прекрасным поводом, чтобы вновь заявить о преданности ему. В данном случае выражение «преданности» приобретало невообразимые формы. Например, Теодор Эйке в 1937 году поздравлял своего шефа следующим образом: «Я имею своей целью вместе с доверенными мне людьми быть преданным нашему символу и быть решительным как идущий на смерть. Вся наша сила принадлежит Вам и нашему фюреру. Исполнение долга и мужская верность были и остаются утренней молитвой “Мертвой головы”». Когда в 1935 году Гиммлер прислал в подарок группенфюреру Вильгельму Редису «йольский светильник», то в ответном письме слова благодарности были изложены следующим образом: «В его свете я и моя семья вновь клянемся в верности Вам. Уважаемый рейхсфюрер СС, желаю Вам здравствовать до тех пор, пока Ваша воля не станет жизненным законом для всего немецкого народа».

С началом войны к заверениям «верности» стали добавляться заявления о желании «сражаться до самой смерти». Так, например, в августе 1944 года обергруппенфюрер СС Бенно Мартин после получения своего нового звания писал Гиммлеру о том, что готов «исполнять свой долг перед Вами и охранными отрядами до самого последнего вздоха».

Герман Фегеляйн, поначалу бывший начальником эсэсовской школы верховой езды в Мюнхене, а затем ставший командиром 8-й кавалерийской дивизии СС, в поздравлении Гиммлера с днем рождения обещал ему не только свою «верность», но и признавал, что всем в своей жизни был обязан именно рейхсфюреру СС. «Сейчас на войне мы столь же смелы, как и в прошлой спортивной жизни. Пока мы находимся под Вашим командованием и выполняем Ваши приказы, мы даже в самые тяжелые моменты жизни храним в сердце веру в победу. Павшие в боях кавалеристы — это свидетельство того, что они жили согласно Вашему девизу: когда полена брани остались только рыцари без страха и упрека, то мы должны делать больше, чем предписывает нам долг. Мы храним нашу смелость во все времена года: летом и зимой. Мы верны нашей клятве и Вам, рейхсфюрер. Мы выполним все, что обещали миру…. Вы были великим покровителем и строгим начальником, всегда готовым помочь мне в моей жизни. Вы при поддержке обергруппенфюрера СС Юттнера сделали меня таким, каковым я сейчас являюсь».

Выражение преданности Генриху Гиммлеру приобрело у некоторых руководителей СС просто гипертрофированные формы. Они опасались того, что могут потерять доверие рейхсфюрера СС, что было для них настоящим кошмаром. Начальник Венской полиции Йозеф Фитцум, которого стали подозревать в том, что он нагрел руки на «ариизации» имущества евреев, в сентябре 1940 года писал Гиммлеру: «Чувство, что я могу утратить Ваше доверие, становится для меня просто невыносимым. Если же Вы все-таки доверяете мне, то это для меня значит в тысячу раз больше, чем любые формальные заявления».

Вторым столпом «добродетелей», которые превозносил Гиммлер, было «послушание». Оно было логичным продолжением «верности». Если «верность» была эмоциональным состоянием, то «послушание» было реализацией этого качества на практике. «Верность» была своего рода моделью поведения, глубоко прочувствованной готовностью к «послушанию», которое должно было найти воплощение в исполнении долга, что означало выполнение любых приказов. Неповиновение трактовалось как измена, а потому оно даже не рассматривалось как возможное явление. Однако в жизни Гиммлер весьма дифференцированно подходил к фактам неповиновения. Он полагал, что «непослушание» было слабостью, негативной чертой германского характера, но при этом германцы все равно от природы были «непреклонными личностями». При определенных обстоятельствах Гиммлер был готов ограничиться незначительным наказанием или вовсе простить «провинившегося». Но это происходило только в том случае, если Гиммлер был уверен в его «верности». Так, например, в 1942 году начальник Главного управления СС Бергер сообщал рейхсфюреру СС о своевольном поведении генерала Штайнера. Однако впоследствии Гиммлер лично заверил Штайнера в своем письме: «Я полностью Вам доверяю».

В своей программной речи, которую Генрих Гиммлер произнес в 1935 году, он подчеркивал: «Тот, кто изменяет верности, исключается из нашего сообщества. Так как верность — это дело сердца, но отнюдь не рассудка. Разум может отказать человеку, но если перестает биться сердце, то человек умирает. Так и народ, который изменил своей верности, обречен на смерть». Когда Гиммлер требовал о своих людей не просто «послушания», а абсолютной преданности, и превращал «преданность» в наивысший закон СС, то во многом это было следствием его характера.

Сам Гиммлер никогда не доверял людям, был неуверен в общении, не имел постоянных привязанностей (то есть не знал истинной преданности). Ему удавалось весьма удачно маскировать это. Со временем Гиммлер превратился в искусного дипломата, который скрывал свои слабости. Однако он не был готов к искренности. Он стремился либо подчинять себе людей, либо контролировать отношения с ними. Это можно проследить на примере отношений с Грегором Штрассером и Эрнстом Рёмом («эпоха борьбы»), либо с Гитлером уже во время установившейся национал-социалистической диктатуры. Гиммлер никогда не позволял себе заводить дружбу с людьми, которые занимали приблизительно то же самое общественное положение либо обладали аналогичным политическим статусом. По этой причине Гиммлера недолюбливали в партии и во многих министерствах. Чтобы восполнить эту эмоциональную недостаточность, Гиммлер нуждался в постоянном подтверждении верности, для чего постоянно изобретались новые и новые формы, со временем превратившиеся в некие ритуалы.

На фоне подробно разработанных понятий «верность» и «послушание», «товарищество» выглядело несколько блекло и не совсем убедительно. Гиммлер обычно упоминал эту «добродетель» вскользь. Сохранилось лишь несколько развернутых высказываний на эту тему. В декабре 1938 года в обращении к одной из частей СС Гиммлер произнес: «Я требую, чтобы вы воспитывали друг друга. Вы должны наблюдать за тем, чтобы в вашем штурме не было ничего неподобающего». Гиммлер никогда не давал разъяснений относительно того, должно ли было быть «товарищество» эмоциональным или осознанным качеством, как оно должно было проявляться в повседневной жизни, в какой мере оно должно было соотноситься с такими явлениями как «дружба», «доверие». Надо лишь подчеркнуть, что в 1936–1937 годах Гиммлер стал решительно выступать против того, чтобы в СС формировались традиции неких «мужских союзов».

Одновременно с этим он высказывался против знаменитого тезиса 20-х годов о том, что «мужским союзам» были присущи некие гомоэротические связи. Почти в каждом своем выступлении Гиммлер употреблял слова «прилично», «подобающе», «достойно». Нередко он связывал их с такими понятиями, как «чистый», «благородный», «великодушный». Однако в данном случае он всего лишь подразумевал поведение, которое не было основано на личных («эгоистических») мотивах. Гиммлер полагал, что «достойность» должна была пропитывать весь мир. В предисловии к специализированному эсэсовскому календарю на 1937 год он писал: «Каждый из нас должен встречать плохой день столь же достойно, как и хороший». «Порядочными» и «достойными» должны были быть даже самые неблаговидные и преступные действия. Это позволяет предположить, что для Гиммлера «достойно» было неким синонимом слова «твердо», «настойчиво». Вспоминая события 30 июня 1934 года, он говорил о массовых расстрелах штурмовиков: «Мы должны были действовать как солдаты, но мы действовали всегда достойно, без лишнего злорадства и личных оскорблений… Однако мы должны были действовать в соответствии с принципами, иметь в себе нравственную силу быть орудием фюрера, в котором он так нуждался». В некоторых случаях Гиммлер цинично рассуждал о том, что истязания, издевательство и унижение жертв были «неприличными».

О «приличиях» и «достоинстве» Гиммлер продолжал рассуждать даже в годы войны. В одной из своих знаменитых речей он говорил о массовых убийствах и «порядочности». В октябре 1943 года в Познани Гиммлер заявил группенфюрерам СС: «Большинство из Вас узнают, что такое лежащие вместе сотня, пятьсот или даже тысяча трупов. Надо выдержать это, не поддаться человеческим слабостям, но остаться при этом достойным человеком. Это закалит нас и сделает более жесткими». Впрочем, понятие «порядочности» распространялось не на все случаи жизни. Еще в 1936 году Генрих Гиммлер в своем выступлении перед Прусским государственным советом открыто заявил, что «надо придерживаться достойного ведения борьбы с противником, если только он этого достоин». «Было бы безумием применять эти благородные установки в отношении евреев и большевиков, стремящихся к власти над миром иезуитов или напрочь прожидовленного масонства».

Семь лет спустя в Познани Гиммлер говорил, что «прилично» надо было обходиться только с «представителями нашей собственной крови». «Меня ни в малейшей степени не интересует судьба русского или чеха… Если десять тысяч русских баб упадут от изнеможения во время рытья противотанковых рвов, то это будет интересовать меня лишь в той мере, в какой будет готов этот противотанковый ров. Ясно, что мы никогда не будем жестокими и бесчеловечными, поскольку в этом нет необходимости. Мы, немцы, являемся единственными на свете людьми, которые прилично относятся к животным, поэтому мы будем прилично относиться и к этим людям-животным, но мы совершим преступление против своей собственной расы, если будем о них заботиться и прививать им идеалы с тем, чтобы нашим сыновьям и внукам было еще труднее с ними справиться». В системе понятий, которую построил Гиммлер, «приличия» не могли распространяться на «людей-животных». Их надлежало использовать исключительно в утилитарных целях.