Вступление немцев во Францию летом 1940 года полностью изменило картину жизни в этой западноевропейской стране. Крушение Третьей республики и установление режима Виши сопровождалось кардинальными изменениями в экономической и политической жизни, появление новых структур. Само собой разумеется, все это оказало огромное влияние на мир моды. Одним из первых следствий поражения Франции во Второй мировой войне и оккупации ее немцами стало возникновение некого организованного дефицита. Буквально за несколько месяцев существования нового режима стало большой проблемой достать такие товары, как шерстяная ткань или кожаная обувь. На черном рынке они стоили огромных денег. Кроме этого, фривольная французская жизнь почти моментально подверглась предельной бюрократизации. Во многом немцам и новым вишистским властям это удалось посредством введения карточной системы. Правительство Виши пыталось подчинить своим интересам все аспекты французской жизни, наложить на все социальные сферы свой специфический отпечаток. Вновь в моду вернулись народные костюмы. Некоторые кутюрье, делавшие их, очень быстро стали популярными. Почти во всех французских модных журналах стал тиражироваться образ новой французской женщины-хозяйки, который сознательно противопоставлялся американизированной парижанке прошлого.

Жак Фат проектирует новую модель женского платья

Насколько французское население было согласно с данными установками? Одежда, являясь неким признаком социальной идентичности, могла выражать как конформизм и покорность, так и cтремление к сопротивлению. С данной точки зрения мода и одежда выходят далеко за рамки чисто легкомысленных развлечений. Их нельзя отбросить как явления преходящие и непостоянные. Это не просто проблема меняющихся стилей в одежде. Мода могла являться способом существования в некотором историческом климате. В отдельных случаях мода могла стать синонимом вызова, в некоторых болезненной реакцией на оскорбленное национальное достоинство. Во французском варианте мода могла стать провокацией, средством опосредованного сопротивления оккупантам. В отдельных случаях изящное, изобретательное, даже в чем-то соблазнительное одеяние могло быть психологическим орудием борьбы против внешней агрессии. Военная мода, которая сформировалась буквально в несколько месяцев, прошла сквозь две основные социальные тенденции, которые собственно отражали двойственную природу французского общества тех дней. Если большинство населения, вынужденного жить в непрерывно ухудшающихся условиях, выработало свой собственный стиль в моде, то богатое меньшинство фактически не изменяло своим привычкам. Их предпочтения в одежде никак не модифицировались. Высшее общество, актрисы, комики продолжали выходить в свет. Впрочем, даже в этих условиях пострадали театры и рестораны, в которых предпочитали собираться сливки французского общества. Однако это обстоятельство нисколько не мешало фотографам, например братьям Зеебергерам, ловить в кадр такие известные персоны, как Женивьева Фат на просмотрах фильмов, в которых играли прекрасно одетые актрисы: Жиннет Леклер, Эдвиж Фейер, Рене Сен-Сир. Их туалеты и до войны были пределом мечтаний многих зрительниц.

Поражение Франции, которое она потерпела от Германии летом 1940 года, отнюдь не поставило крест на деятельности модельеров и кутюрье. Они прекрасно приспособились к новым обстоятельствам и продолжили производить одежду. Но вот сами одеяния претерпели значительные изменения. Число выпускаемых и продаваемых моделей, количество используемого для них материала, сам тип материи, линия платья – все было кардинально пересмотрено. Трансформация моды происходила в строгом следовании ограничениям, которые были наложены немцами. Это было значительно больше, чем просто изменение способа одеваться – теперь одежда была важным экономическим и культурным фактором. Экономика вмешалась в моду, так как немцы остро нуждались в сырье, а потому было введено строгое нормирование, которое в первую очередь относилось к пошиву одежды для высшего общества. Мода оказалась тесно связанной с культурой, так как накануне Второй мировой войны высокая французская мода находилась действительно на очень высоком уровне. Париж был не просто модным городом, он был законодателем моды. Известность отдельных модельеров выходила далеко за рамки национальных границ. Каждый модный показ был прекрасным поводом для того, чтобы навязать миру новый стиль. Даже США и Латинская Америка были на протяжении многих десятилетий приучены к тому, чтобы следовать за французской модой. Франция была некой хранительницей модных культурных традиций, которые после поражения в войне надо было непременно защитить. Однако немцы намеревались положить конец модной гегемонии Франции в мире. Кроме того, что германцы нуждались в высококвалифицированной рабочей силе, они намеревались получить контроль над большинством Парижских домов моды и перенести пошив «брендовых» марок одежды в Берлин. Перед лицом подобной культурной агрессии французская мода была вынуждена обороняться. Люсьен Лелонг, один из ведущих французских кутюрье тех лет и по совместительству Президент Синдиката высокой моды попытался выступить против подобных намерений немецких оккупантов. В итоге он должен был склониться к определенному компромиссу, по поводу которого он был вынужден оправдываться после освобождения Франции. Известные модельеры, как и торговые ассоциации, явили целую гамму различных отношений с немцами, начиная от посильного сотрудничества и заканчивая решительным отказом поддерживать какие-либо деловые контакты.

Изучение французской моды периода немецкой оккупации в первую очередь означает реконструкцию прошлого. Во многом повседневного прошлого. Наполненного не героями Сопротивления и палачами-пособниками, но женщинами в туфлях на деревянных каблуках, в коротких юбках и причудливых шляпках. Или изящными леди, которые кутались в изысканные наряды на светских раутах и ипподромах. Понять моду оккупированной Франции – значит постичь, как французское общество реагировало на оккупацию в своем способе жить и одеваться.

 

Глава 1. Последние славные дни

В конце августа 1939 года многим французам казалось, что лето будет длиться вечно. Изредка шли дожди, но погода оставалась на редкость жаркой и солнечной. Мужчины носили легкие костюмы, а женщины цветастые воздушные платья. Многие из девушек, не имевших возможность декорировать свои маленькие шляпки перьями, украшали их листвой или небольшими ленточками. Большинство горожан с сожалением провожали последние дни своих загородных отпусков.

В Довилле, шикарном морском курорте, весьма излюбленном парижанами, с каждым днем становилось все меньше столичных гостей. Хлопковые костюмы ярких цветов, предназначенные специально для похода на пляж, почти исчезли с улиц курорта. Все реже попадались шляпы с большими полями, которые должны были защищать лица девушек от яркого солнца. Замирала жизнь даже в конных клубах, предназначенных для высшего общества, хотя все еще можно было заметить жокеев, ведущих лошадей под уздцы. Где-то на кортах несколько любителей спорта перекидывали через сетку теннисные мячи. Но вот где никогда не переводился народ – так это фешенебельные рестораны. Женщины прибывали сюда в блестящих платьях, а мужчины в смокингах или в изысканных костюмах. Обслуживание здесь было безупречным, а еда изысканной. По вечерам в казино крупье раз за разом повторяли традиционное «rien ne va plus» («ставок больше нет»). Но в любом случае роскошные отели с каждым днем все больше и больше пустели. Дело было не во времени года или погоде. Накалявшаяся с каждым днем международная обстановка заставляла многих дипломатов покидать французское побережье. Но это не пугало праздношатающихся зевак. Немного удачи – и они могли увидеть мельком в толпе поклонников кинозвезду, например Карину Люшер. Однако время для кинопразднеств заканчивалось. На вручении Гран-при в Довилле, которым закрывался местный курортный сезон, присутствовало не так уж много людей. В этом году своим нарядом поразили Бугем Ага Хан, который появился в крепе с белым подбоем, и принцесса Фосини-Люсанж, известная под элегантным прозвищем «леди 365 нарядов». На этот раз она блистала в нарядах от Ланвин.

Тем временем в Париже несколько богатых пар собрались покинуть французскую столицу, чтобы направиться на воды в Виши. Для них лечение на этом внутреннем курорте предполагало быть весьма приятным. Несомненно, минеральные воды были не единственным развлечением. В Виши их ожидали танцы, вечеринки и казино, где этикет предполагал наличие вечерних нарядов. Не одна молодая женщина провела долгие часы перед зеркалом, обдумывая, надеть ли ей оттягивающее бежевое платье с полупрозрачным шнурованным лифом – последняя новинка сезона от Коко Шанель, или же одно из великолепных псевдо-цыганских платьев, буйно расцвеченных букетами цветов. А может, лучше было надеть черно-красный комбинезон из бархатной ткани от Марселя Роша, который дополнялся черным кожаным поясом? Но ни одна из этих девушек не забывала прихватить с собой изысканный вязаный костюм, в котором было так удобно греться поздними осенними вечерами.

Коко Шанель

На парижских вокзалах в последнее воскресенье августа были самые разные люди. Где-то виднелись военные, которые спешили прибыть в свою часть. Было множество молодых людей. Многие из них буквально боготворили Марлен Дитрих, которая этим летом взорвала мир моды. Она подарила изысканным французам слаксы. К черту хмурые взгляды консервативных критиков! Некоторые из девушек даже рискнули надеть шорты. Кто-то захватил юбки-брюки, столь удобные при езде на велосипеде.

На самом деле в каждом районе Парижа одежда обитавших там людей разительно менялась. На тротуарах Елисейских полей, облепленных кофейными столиками, господствовали иностранцы – в преобладающем своем большинстве англичане и американцы. В районе Фуке, где традиционно обитало высшее общество, можно было заметить изобилие шляп и шляпок от Розы Валуа. Почти все они были из последних коллекций, так что невольно возникало ощущение, что наблюдатель попал на показ мод. При этом почти все они были разными. Какие-то из замши или кожи антилопы, украшенные перьями страуса или белой цапли. Некоторые были инкрустированы драгоценными камнями. А вот мелькнула огромная «чувственная» черная широкополая шляпа, приспущенная на левый девичий глаз и украшенная атласными ленточками. Но шляпкам не уступали ювелирные украшения и обувь. Не так давно открывшийся фешенебельный магазин «Тутман» (Елисейские поля, дом 26) бил все рекорды по продажам. К предстоящей зиме была представлена новинка – шерстяной костюм с меховым воротничком. Но не все могли позволить себе визиты в эти магазины. «Туристический» маршрут Елисейские поля – Вандомская площадь – улочка Фобур-Сент-Оноре был заветной мечтой не только многих француженок, но и европеек. Сколько тайн и изящества крылось за фасадами этих магазинов и домов моды!

Но самые изысканные и аристократичные женщины Франции предпочитали посещать дом 136 на Елисейских полях. Там колдовала Мэгги Руфф, дочь Безансона де Вагнера, владельца Дома моды «Дреколль». Каждый год сюда стекались все сливки европейского общества. Среди постоянных клиентов Мэгги Руфф были принцесса Марина Кентская, королевская чета голландских монархов, баронесса фон Ротшильд, безудержная и неистовая актриса Эллис Коке.

В доме номер 22 по улице Фобур-Сент-Оноре располагался Дом мод «Ланвин», чья репутация в мире моды и парфюма была безупречной. Прохожие, разглядывавшие витрины этого Дома мод, могли задаться справедливым вопросом: почему на них была изображена молодая женщина с девочкой? Очень немногие были в состоянии ответить на него. Никто из видевших Жанни Ланвин, своего рода «декана французской моды», не мог предположить, что она сделала себе карьеру, поднявшись с самых низов общества. Когда ей было тринадцать лет, она стала ученицей у модистки. Большую часть дня она носилась, выполняя мелкие поручения. Собственное дело она начала лишь через десять лет. Но на самом деле в мир высокой моды она попала благодаря своей дочери. Она скроила для своей маленькой Мэри-Бланш несколько платьиц. Они получились настолько изумительными, что все знакомые захотели получить от Жанни одежду для своих подрастающих дочерей. Так и возникла эмблема – молодая мать с дочерью. Постепенно от пошива детской одежды она перешла к взрослым заказчицам. Среди ее клиенток видели актрис Арлетти и Мадлен Озерей. Все знали, что свои сценические и вечерние наряды звезда французской эстрады и кино Ивона Прантан шила только у Жанни Ланвин. В них она сияла в киноленте «Три вальса». Ходили слухи, что когда звезда собралась перебраться в США, то потребовала забрать с собой восемьдесят платьев от Ланвин. На улочках Парижа любили пошептаться, что вечный и неисправимый ловелас и любовник Саша Гитри, так и не покоренный ни одной из своих пассий, мог доверить только Ланвин обшить своих четырех быстро сменявших друг друга супруг.

На улице Камбон под окнами Коко Шанель вечно собиралась огромная толпа. Все хотели восхититься запахом новых духов и показом смелых украшений из драгоценностей. Всемирно известная «мадемуазель» как всегда старалась быть очаровательной и неотразимой. Ее судьба была сказкой для любой портнихи. Воистину Золушка от высокой моды! Осиротевшая в шесть лет Шанель была помещена в монастырский приют. Там она провела двенадцать лет. Когда девушке исполнилось восемнадцать, она покинула монастырские стены, чтобы стать продавщицей в магазине готовой одежды. Это было началом самой невероятной карьеры. В 1911 году она встречает англичанина Боя Капеля, благодаря которому она получает некоторую финансовую независимость. Она начинает делать и продавать дамские шляпки. Год спустя Шанель уже открывает свой первый магазин в Довилле. Накануне войны она перебирается в Париж, на улицу Камбон. К этому моменту она уже становится одной из самых известных женщин в мире парижской моды. Ее друзьями становятся великий князь Дмитрий, знаменитые художники и писатели: Кокто, Дали, Пикассо, Поль Ирбе, Реверди. Шанель делает ставку на женскую эмансипацию. Многие с восторгом приняли созданный ею стиль, который можно было бы назвать «роскошью в простоте». Она активно использует свитера и твидовые костюмы. Некоторые критики обвиняли ее в подражании мужской моде (береты, брюки, свитеры и т. д.). Но никого ее стиль не оставлял равнодушным.

Мэгги Руфф в своих моделях предпочитала избегать излишеств и вызывающих элементов

Немножко дальше, на Вандомской площади, толпа зевак никогда не переставала толпиться возле красивого отеля, построенного еще в XVIII веке. Там было королевство одной из самых оригинальных кутюрье – Эльзы Скиапарелли. К 1939 году она торговала уже на всех четырех этажах. В начале ее творческой карьеры ничто не намекало на то, что она будет производить одежду для высшего общества. Итальянка по рождению, она появилась в зажиточной семье. После замужества она жила в Соединенных Штатах. Так длилось до самого ее развода, который состоялся в 1930 году. После этого она решила обосноваться в Париже, где пыталась зарабатывать себе на жизнь, делая великолепный трикотаж – пуловеры, свитеры, жакеты. Имея в друзьях Кокто и Дали, она украшала свои наряды смелыми сюрреалистическими и кубистскими рисунками. Успех пришел к ней очень быстро. Американские покупатели в буквальном смысле слова сражались за каждое из ее творений. Созданные ею наряды в одинаковой мере завораживали и шокировали. На модных показах она могла продемонстрировать публике пальто с Арлекином или платье с рисунком омара, приправленного петрушкой. Она получила прозвище «безобразная Эльза» за свои причудливые творения. Многие находили, что флакон для духов, выполненный в форме бюстика американской актрисы Мэй Вест, был просто отвратительным!

Влияние неоклассицизма не обошло и французскую моду. Вечернее платье от Мэгги Руфф

Вольно или невольно, но складывалось впечатление, будто бы французская публика хотела извлечь максимум удовольствий из последних дней мира. В те дни почти никто не обращал внимания на тревожные вести, приходившие с Востока. Франция надеялась, что после Мюнхенских соглашений 1938 года тучи над Европой развеялись. В мире моды главной и единственной темой для разговоров был предстоящий зимний показ мод 1939 года. В течение многих недель кутюрье держали в секрете свои новинки. В поисках своих идей они ездили по миру, чтобы найти новый образ. А таких образов было в избытке: овцевод из Австралии, тибетский пастух, ныряльщик из Персидского залива, старатель Клондайка, ткачи из Фландрии и Пикардии, торговец шелками из Лиона. Теперь модельеры вовсю работали ножницами и булавками. Всем было не до политики. На вопрос: «Как Вы полагаете, Гитлер осмелится начать войну?» Люсьен Лелонг, предводитель французских кутюрье, предпочел не сосредотачиваться на столь серьезных темах. Французы были слишком счастливы и довольны жизнью, а потому он ответил: «Наша роль заключается в том, чтобы дать Франции спокойствие. Никакие проблемы не должны мешать творцам. Их обязанность – отстранять людей от проблем. Чем больше будет изящных французских женщин, тем отчетливее наша страна покажет загранице, что мы не боимся будущего».

И вот 3 сентября 1939 года стало ясно, что славным дням надо было сказать: «Прощай!» Никто не решался поверить в это, но факт оставался фактом, после нападения Германии на Польшу Франция и Англия объявили Гитлеру войну. Была проведена всеобщая мобилизация. Буквально за пару дней жизнь оказалась перевернута вверх ногами. Женщины собирали пожитки своим мобилизованным мужьям. Уходивших в армию провожали на улицах с цветами. Несмотря на то, что в поездах многие мужчины были не в форме, не составляло особых проблем определить, кто куда направлялся. Но Франция пыталась вернуться к нормальной жизни. Пресса единодушно сообщала о том, что французское население исполнено мужества и героизма. И если можно было верить официальной пропаганде, то жизнь в стране приходила в порядок. Но назвать ее прежней уже было нельзя. Французы стали бросать косые взгляды на тех, кто носил дорогие наряды. Франция пыталась приспособиться к новым условиям. Несмотря на закрытые магазины, днем Париж, казалось бы, жил своей прежней жизнью. Лишь несколько изменился его облик. Витрины фешенебельных магазинов оказались закрыты фанерными щитами. Там, где их не было, можно было увидеть, что огромные стекла были крест-накрест проклеены бумажными полосами – это должно было спасти их во время бомбардировок. Многие из памятников были укрыты мешками с песком. Чтобы не пользоваться затемнением и светомаскировкой, оконные стекла были закрашены синей краской. Большинство подвалов стали бомбоубежищами. Отличительной особенностью парижских улиц стало появление одного или двух военных офицеров и полное отсутствие детей. Их почти всех вывезли в сельскую местность. Не было и молодых людей – почти все они были мобилизованы. Кроме этого, почти сразу же вошел в моду новый аксессуар. Многие носили на боку обязательный противогаз. Страх перед газовыми атаками был настолько велик, что в течение нескольких месяцев парижане не решались без него даже выходить на улицу. Противогаз можно было заметить везде: на рынке, в школе, в кино, в театре, в ресторане, в метро. Некоторые из француженок проявили весьма немалую изобретательность в том, чтобы замаскировать противогазы. Высокая мода почти сразу же почувствовала эту тенденцию. Так на свет стали появляться причудливые сумки для противогазов, сделанные из атласа, замши или кожи. Тут же к этому процессу подключилась реклама и торговля. Появился новый стиль – в виде миниатюрных противогазов стали выпускать флаконы для духов и даже тюбики губной помады. Но особым шиком считались цилиндрические шляпные коробки, которые делались Ланвин. Они шагнули даже за Атлантику. С цилиндрическими сумочками, весьма напоминающими футляры для противогазов, стали ходить аргентинские и бразильские модницы, которым отнюдь не угрожали ужасы войны.

Эльза Скиапарелли

Модели одежды, спроектированные Эльзой Скиапарелли в 1939 году, накануне начала Второй мировой войны

Война и ее первые последствия (воздушные тревоги и прекращение подачи электричества) диктовали изменения в поведении французов, прежде всего горожанок. Некоторые из эксцентричных парижанок стали носить рубашки цвета хаки с позолоченными пуговицами. На жакетах стали появляться эполеты. Традиционные шляпки заменили стилизованные кивера, треуголки и фески. В моду вошли атрибуты опереточных военных. Многие молодые женщины, с лиц которых еще не сошел летний загар, отказывались укладывать свои волосы. Они ниспадали на их плечи, напоминая некий капюшон, который ранее был призван для того, чтобы защитить от холодов. Из моды почти сразу же вышли завитки и локоны.

Постоянные воздушные тревоги привели к капитальному пересмотру женского гардероба. Под рекламным слоганом «“Tout ce qu” il Faut, pour Descendre a l’Abri’» («Все, что Вам потребуется в Вашем убежище») Парижский универмаг предложил своим зажиточным клиентам новую обстановку подвалов частных домов. Это были скамьи из простых досок, мешки с песком, лампы, спальники, специальная теплая одежда, подбитые мехом жилеты, сирены и т. д. Ставка делалась на то, что если вовремя не принять соответствующие меры, то пребывание модниц в убежище могло быть весьма некомфортным. В этой связи большой популярностью стала пользоваться одежда для лыжных прогулок, меховые и шерстяные вещи с капюшонами. Многие женщины отдавали предпочтение комбинезонам с множеством застежек и молний, в которые можно было быстро втиснуться, едва заслышав звуки сирены. По той же самой причине быстро раскупались шерстяные свитера. Весь этот наряд заканчивала пара резиновых сапог. Никто не хотел, чтобы элегантность уступила войне. Роскошное бомбоубежище стало неким маленьким модным салоном. По этой причине во многих подвалах стали появляться изысканные, цветастые коврики и спальные мешки от Эрме. В мир высокой моды вошел стиль раннего милитари. Скиапарелли представила специальный комплект, который состоял из брюк, блузона и капюшона, которые были выполнены из сине-зеленого водонепроницаемого материала. Этой тенденции вторил Роберт Пижо, который представил ставший почти классическим серо-стальной шерстяной костюм, прикрывавшийся специальным плащом. Общей особенностью данных моделей было неимоверное количество карманов. Они были большие с подборками или маленькие и плоские. Их главным предназначением была защита документов, а также хранение денег и драгоценностей. Весь этот комплект завершала тяжелая обувь, меховой жилет и пара вязаных перчаток. Теперь модницы могли пережить любой воздушный налет!

Были времена, когда любовь к нарядам и желание щегольнуть друг перед другом брали верх над естественными инстинктами, что помогало справиться с паническим страхом. В качестве примера можно привести сцену, которая произошла в Довилле. Дело было в первые недели войны в фешенебельной гостинице «Нормандия». У богатеев не было возможности (а возможно и желания) выбраться в Париж, а потому гостиница была забита до отказа. Ночью была объявлена воздушная тревога, началась паника. Люди в вечерних костюмах стали толкаться в коридорах. Стоял невероятный шум и гам. Внезапно наступила тишина. Взоры всех присутствующих устремились на актрису Сесиль Сорель, которая спускалась по лестнице столь величественно, что казалось, будто бы она и не покидала сцены театра. Она была одета в просторную синюю пелерину, которая доходила ей до лодыжек. Ее голова была увенчана адмиральской шляпой, а волосы вились, словно она только что вышла от парижского парикмахера. Ни слова не говоря, она медленно прошла вниз и скрылась в ночи.

Военизированный наряд для французской женщины. Разработан Роббером Пижо в конце 1939 года

В первые несколько недель войны французское общество оказалось охваченным страстью к морализаторству. Это нашло свое отражение и в одежде. Париж – сердце и отражение всей Франции – должен был подать пример респектабельности. Ночью над городом огней царила тьма. Казалось, что все жители покинули его. Из доступных развлечений осталось совсем немного. Скачки и бега считались неподходящими занятиями во время войны, а потому были запрещены до появления соответствующего приказа об их повторном разрешении. Поначалу оказались закрытыми все кино и театры. Но несколько позже они вновь начали свою работу, но на этот раз она была строго регламентирована.

Приметой времени стало почти повсеместное появление женщин в униформе. Их можно было найти на любой парижской улочке. Это не обязательно была военная форма. Так, например, выступая в роли почтальонов, женщины стали носить строгие черные костюмы и галстуки-бабочки. Не меньше было сестер милосердия. Большинство из них носили самое обычную одежду – строгий костюм, классическое пальто, темно-синюю фетровую шляпу со слегка загнутыми полями. Не у всех хватало такой простой одежды, чем сразу же воспользовались газеты. Во многих из них стали появляться объявления о продаже данных предметов одежды почтовым переводом. Появилась и другая мода. Девушки, привыкшие вращаться в высшем свете и веселиться круглые сутки напролет, стали записываться во вспомогательные подразделения. Одной из первых пример подала Жожо Скиапарелли (дочь Эльзы), которая стала водительницей санитарной машины. Но при этом Парижские Дома моды не хотели упускать свой шанс. Так на свет появилась весьма шикарная форма Красного Креста от Скиапарелли и Ланвин, которая тут же стала объектом зависти для многих парижанок.

Но у Франции не было поводов для особого веселья. Новости отнюдь не внушали оптимизма, а потому одежда в целом становилась более скромной. В прошлое ушли безвкусные цветастые платья, эксцентричные шляпки, блистательные дорогие украшения. Мода становилась более строгой. Основной одеждой парижанок стала блузка из крепа. Наряд завершала маленькая темная шляпка, в лучшем случае украшенная ленточками, и большая сумка в руках.

Для домохозяек начавшаяся война стала своего рода «войной вечных переездов». Новые условия жизни заставляли разрываться женщин между детьми на селе, родителями в провинции и мужем на фронте. Им приходилось совершать огромное количество поездок, для которых требовалась практичная и удобная одежда. Таковой стали костюмы, сделанные из плотной ткани – твида или шерсти. Менялся и сам покрой одежды. Теперь женские пиджаки становились все более просторными, напоминая небольшие пальто. У них были большие карманы. Нередко подобные пиджаки завершались капюшоном. Это должно было позволить французским женщинами обходиться при необходимости без сумок и без шляпы. Времена аффектации уходили в прошлое. Ботинки на толстой подошве и плотные чулки, которые несколько недель назад на себя не надела бы ни одна французская женщина, к осени 1939 года стали самыми распространенными предметами женского гардероба. Получала свое развитие и мода в стиле милитари. В первую очередь это касалось кожаных курток, подбитых мехом, которые весьма напоминали армейские.

Жак Фат за работой

Война оказала огромное влияние на мир высокой французской моды, которая всегда ориентировалась на изящество и комфорт. Но как только прошел первый шок и повседневная жизнь городов стала входить в нормальное русло, мир моды продолжил жить своей собственной жизнью, но уже в новых условиях. Это не исключало того, что сфера его влияния существенно сократилась. Некоторые дома моды закрылись. Некоторые кутюрье предпочли покинуть страну. В частности, обратно в США уехал американский модельер Мейнбочер. В декабре 1940 года Мадлен Вионне закрыла свой Дом мод. Ее самозваной преемницей стала Марсель Шомо. Как стало известно в начале войны, Париж покинула «гранд мадемуазель». Шанель в сопровождении телохранителя и шофера уехала на юг страны. Не обращая внимание на все просьбы друзей и поклонников, она категорически отказывалась вновь открыть свой салон в Париже. Она, кто столько много сделал для высокой французской моды, добровольно оставила ее и тратила свое время, составляя посылки для солдат. В те дни она переписывалась с Жаном Маре. По его словам, благодаря этим посылкам с пуловерами, перчатками и рукавицами удалось одеть целый кавалерийский эскадрон.

Молодые дизайнеры Кристиан Диор и Пьер Бальмен, работавшие у Лелонга, оказались мобилизованными. Впрочем, другие кутюрье, как, например, Марсель Дормой, принимают решение перебраться в Париж. Оказавшись в обойме Люсьена Лелонга, они неустанно работают, чтобы предложить своей клиентуре новые модные проекты, которые бы соответствовали общей обстановке в стране. Но в любом случае модная коллекция зимы 1939/40 года была предложена публике с большим запозданием.

Говоря с журналистом, который приехал взять интервью о мире высокой парижской моды, Мэгги Руфф сообщила, что невозможно выставлять на показ то, что было продемонстрировано журналистам и отдельным посвященным в августе 1939 года. Ситуация-де в стране изменилась! «Созданные в мирное время, рожденные в наши беззаботные деньки, эти платья и наряды должны надолго заснуть в глубине платяных шкафов», – пояснила она. На месте прошлой моды рождалась новая, которая лучше всего характеризовалась словом «прагматичная». Трикотаж, пуловеры, шерстяные платья темного цвета, тяжелые пальто, классические костюмы: каждый кутюрье должен был ориентироваться на создание «утилитарных» коллекций. Но это все равно делалось, даже несмотря на то что традиционный ритуал показа мод был несколько изменен.

На рю Рояль, Вандомской площади и Елисейских полях, как и в прежние дни, вновь у открывшихся домов мод появляются привратники в ливреях. Это уже не молодые сильные парни – их всех забрали на фронт, а пожилые люди, чьи спины согнуты, а лица покрыты морщинками. Но в любом случае парижские дома мод вновь открылись, и для многих это было самым важным.

Конечно, в самих модных заведениях существенно поменялась атмосфера, да и публики стало поменьше. Собственно, и публика была уже иная, нежели до войны. Модельеры и несколько модных журналистов продолжали пытаться поставлять новости для парижской публики. Так, например, Кармель Сноу, которая в 1932 году с поста главного редактора «Вог» перешла в не менее легендарный «Харперс Базар», лично приехала в Париж, чтобы убедиться, что мир высокой французской моды стал оживать. Для подготовки парижского выпуска журнала ее сопровождала известная светская львица Мари-Луиза Буске. Обе женщины почти сразу же отметили те изменения, которые произошли.

Несмотря на некоторые опасения, специальными самолетами из-за океана прибывали американские покупатели. Они рассчитывали на богатую добычу, особенно в сфере вечерних платьев, которые в одночасье стали неуместными во Франции.

На показах передние ряды были заняты зрителями, которые понимали толк в моде, но, судя по всему, с явным неудовольствием предавались праздным занятиям. Здесь можно было заметить жену генерала Гамлена, чья шляпка была украшена скромной черной вуалью, а костюм был связан из шерсти цвета хаки. Сама она при этом ни на минуту не отвлекалась от вязания. Она явно делала что-то для солдат на фронте. Ее соседки по передним рядам на показе мод не менее активно работали спицами или крючками. Французская армия не должна была испытывать предстоящей зимой недостатка ни в шарфах, ни в вязаных перчатках. Когда ведущий произносил название платья или коллекции, то даже в этом чувствовалось влияние войны: «Увольнительная», «У камелька». Ланвин сорвала бурные аплодисменты за костюм под названием «Спай», скроенный из мягкой шерсти песочного цвета, с широкими карманами по бокам и широким поясом. Не меньший успех имел Роббер Пижо с «Секретной службой» – комплектом одежды, на которой имелось множество карманов. Скиапарелли украшала свои наряды множеством застежек типа «молния», включая огромные сумки-карманы, которые заменили привычные для парижанок сумочки. Имелся также специальный карман, который застегивался на молнию с обратной (внутренней) стороны юбки. Кроме этого, Скиапарелли представила публике новое платье «Лавюз» («мойщик»), которое тут же стало сенсацией. Оно было сделано из камуфляжного зеленого шелка, с длинными рукавами, что позволяло носить его днем. Но стоило щелкнуть несколькими кнопками, и оно превращалось в вечернее платье. Постепенно в моду вошли новые цвета, которые получили свои собственные названия. Открытием сезона стала разновидность синего цвета, которая называлась «Королевские Военно-воздушные силы». Другой разновидностью синего стал цвет «Линия Мажино». Сине-стальной цвет назывался «Серый самолет». Новая разновидность бежевого – «Французская земля». Глава французских модельеров Лелонг выказал предпочтение глубокому бронзовому цвету, который вызывал у него ассоциации с колоколом, который возвестит о победе над Германией.

Было представлено множество шляпок. Новым хитом продаж стали так называемые «астраханские фески». Кроме этого, из Англии стала усиленно завозиться клетчатая ткань, которая шла на покрой женских береток. Этот фасон головных уборов сразу же вызвал к жизни множество новых причесок. Многое заимствовалось из военного багажа. Так, например, шляпка, разработанная Розой Деска, весьма напоминала английскую фуражку.

Когда аплодисменты стихли, а огни у подиума погасли, кутюрье стали задаваться вопросом, как лучше им было бы продать все эти коллекции французам и зарубежным клиентам. Могли ли они преуспеть в том, чтобы удержать пальму первенства, которая традиционно сохранялась за парижской высокой модой? Или же они должны были уступить своим конкурентам? До Франции уже доходили слухи, что многие американские модельеры уже грозились обойти Париж. Модельеров мучил вопрос: «Где те славные старые деньки, когда люди со всех концов земного шара стекались в Париж? Когда продажа одного роскошного платья позволяла правительству купить десять тонн угля? Когда продажа литра духов позволяла купить две тонны бензина? Что будет с 25 тысячами женщин, которые работали в домах моды?»

Все эти смешные на первый взгляд вопросы позволяют понять суть предложения, с которым к властям обратился Люсьен Лелонг. Он хотел получить гарантии государственной поддержки французских кутюрье! Он пытался объяснить, что это было жизненно необходимым. Что продолжение пошива нарядов высокого класса во Франции позволило бы сохранить свой сектор присутствия на иностранных рынках. Он говорил: «Роскошь и комфорт – это отрасли национальной промышленности. Они приносят миллионы валютных резервов, в которых мы сейчас так остро нуждаемся. То, что Германия зарабатывает при помощи машиностроения и химической промышленности, мы зарабатываем прозрачными тканями, духами, цветами и лентами». Лелонг в качестве аргумента приводил довод, что продажа модных нарядов могла осуществляться в США, Аргентину и Бразилию, на тот момент еще не вступивших во Вторую мировую войну.

Он продолжал: «Защищая высокую моду, Франция защищает ее промышленность, которая уже давно стала частью ее культуры, потому что большинство состоятельных и богатых женщин всего мира не только следуют парижской моде, но и пытаются подражать парижанкам. А потому парижанки обязаны быть изящными. В день, когда женщины и девушки Парижа перестанут быть кокетками, половина Парижа останется без работы. А стало быть, каждая парижанка – это символ живой пропаганды. Политическое предназначение каждой парижанки оставаться модницей и кокеткой». Как видим, моду пытались сделать оружием в экономической составляющей мировой войны. Жанни Ланвин вторила этим требованиям сохранить блеск Парижа, которым французская столица озаряла весь мир: «Разве в эти трагические времена женщины не имеют права сохранить в своем сердце уголок для мечтаний о роскоши и красоте?» Другая из известных парижских модисток, мадам Агнесс, приводила и вовсе такой аргумент: «Леди, не забывайте, что солдат, оказавшийся в увольнительной, захочет видеть Вас такими же красивыми и изящными, как и в тот момент, когда оставил Вас, уйдя на фронт. Будьте практичными в выборе нарядов, но не отказывайтесь от элегантности». В качестве примера подобного сочетания она рекомендовала небольшую шерстяную тогу на шнуровке.

 

Глава 2. Француженка? Виновна!

Сопротивление Франции немецким войскам оказалось недолгим. Страна капитулировала. Французское правительство маршала Петена, которое пришло к власти после 1940 года, задумало провести полную перестройку страны. Само общество должно было быть построено на принципах, которые бы учитывали такие извечные ценности, как уважение к труду, Родине, семье. Именно они в прошлом делали Францию великой, но, как утверждало вишистское правительство, Третья республика отказалась от них. Сам же маршал Петен, как новый глава Франции, задумал провести «интеллектуальную и моральную реконструкцию страны», которая в соответствии с терминами национал-социализма именовалась «национальной революцией». Корень всех зол немолодой французский маршал видел в стремлении французов к получению удовольствий. В частности, он гневно обрушивался на женщин, которые, пренебрегая своими естественными обязанностями, оказались в плену эгоистических устремлений и кокетства. «Новая французская женщина» в первую очередь должна была быть женой и матерью (в изобретении идеологических формул вишистское правительство не очень сильно оригинальничало). Под лозунгами возрождения и жертвенности «национальная французская революция» должна была изменить поведение и стиль жизни французов. Принимая во внимание тот факт, что антифеминистская пропаганда, которая была очень сильна в 1930-е годы во Франции, изображала девушек «капризными детьми», в Виши хотели, чтобы «Новую Францию» населяли рациональные, серьезные, готовые принести себя в жертву женщины. Подобный идеал находил свое отражение даже в модных журналах.

После долгого запустения парижские кафе вновь заполнились людьми («Сигнал», 1941 год)

Летом 1940 года авторы многочисленных газетных и журнальных публикаций пытались выявить причины военного поражения Франции. Вновь и вновь обсуждались проблемы моральных устоев нации. По их мнению, излишняя свобода и легкомысленность находили свое отражение и в моде. Диагноз был прост: «Наша страна во всех отношениях была во власти упадка». Первой под артиллерийский огонь новых критиков уничтоженной республики попала французская мода. Мэгги Руфф, которая не согласилась подключиться к этой пропагандистской кампании, изображалась как «ужасная довоенная небрежность, потворствовавшая эмансипации женщин». Многие прогерманские журналисты утверждали, что именно фривольное поведение французских женщин стало одной из причин военной катастрофы. Образ юной распущенной кокетки никак не совмещался с процессом возрождения нации. Даже такой выдающийся журналист, как Люсьен Франсуа, не смог избежать в своих статьях идеологических клише: «Мы сейчас переживаем самые глубокие революционные процессы из всех, которые когда-либо знала Франция. Поражение нашей армии открыло нам глаза на слабость уродливого режима, который из года в год обессиливал страну». И далее: «Мы хотим выжить, а значит, мы должны пройти очищение. Отличительная особенность нынешней революции заключается в том, что она является не только политической и социальной, но также нравственной. И именно в этом отношении ваша роль, дорогие женщины, может быть очень большой».

Сам Франсуа не испытывал никакого дискомфорта, когда в полном соответствии с консервативными стереотипами превозносил на страницах одного из журналов истинную радость материнства. Это был обычный конформизм, присущий в те дни многим людям, например редактору журнала «Ваша красота», который от лица «крупнейших парижских экспертов по вопросам женской красоты» приветствовал программу «Национальной революции». Поскольку любые моральные преобразования должны были начинаться с женщин, то некоторые издания даже пытались провести некий «серьезный» духовный анализ. «Как во Франции, которая была поглощена мрачнейшей войной, женщины могли обращать внимание на откровенно непристойную моду?» Сторонники маршала Петена пытались вывести несколько наиболее опасных женских типов. Во-первых, девицы, подражающие в своих шикарных нарядах кинозвездам, но при этом так и не сумевшие избавиться от своих вульгарных манер. Во-вторых, это девушка-«гарсон» с сигареткой в углу рта. Она противоестественна, так как копирует мужской стиль, даже если носит не брюки, а «бесформенные платья».

Комиссариат по делам семьи в своих агитационных документах не менее активно нападал на женщин, которые пренебрегали своими обязанностями матери во имя пустого кокетства. К ноябрю 1941 года пропагандистская кампания велась как минимум через восемьсот французских газет и журналов. Кроме этого, выпускались специальные листовки и буклеты, в которых провозглашалось, что «кокетка, не имевшая детей, не должна была иметь своего места в городе, так как являлась трутнем». Подобные материалы должны были в обязательном порядке присутствовать во всех парикмахерских, швейных мастерских, магазинах, торгующих косметикой, и т. д.

Все эти публикации не могли пройти незамеченными французскими журналами мод. С их страниц постепенно стали исчезать «фривольные» модели одежды, уступая место «естественным». Это откровенно радовало некоторых моралистов. «Мы больше не видим юбок и шорт настолько коротких, что проще было бы говорить о наготе. Больше не публикуются изображения белья, настолько открытого и прозрачного, что оно ничего не скрывало. Сейчас мода стала действительно французской. Нам не надо подражать трансатлантическому стилю. Красота восстановила свою привлекательность и изящность. Любая двусмысленность устранена, она не подобает нашему национальному характеру. Позвольте нам оставаться теми, кем мы на самом деле являемся».

Для того чтобы на свет появилось новое поколение «новых француженок», немало советов давалось родителям. Именно они должны были «привить дочери любовь к благопристойности и хороший вкус, который на самом деле не имел отношения ни к шляпкам, ни к юбкам, ни к нижнему белью».

Во Франции, подобно Германии, разгорелись бурные дебаты относительно ношения женщинами брюк. Как помним, именно этот предмет одежды стал символом женской эмансипации. Многие мужчины расценивали женские брюки как шаг к равноправию полов. В итоге было решено, что брюки полагались женщинам только для езды на велосипеде или для работы на предприятии, но их ношение в общественных местах было едва ли не запрещено. Самый строгий запрет касался актрис. Они ни при каких условиях не должны были появляться в брюках ни на экране, ни на подмостках театра, ни на выступлениях в варьете. Пресса писала: «Для женщин, которые имеют средства, чтобы купить ботинки и пальто, является непростительным ходить в брюках. Этим они не производят ни на кого особого впечатления, а лишь демонстрируют окружающим свои дурные манеры и полное отсутствие вкуса». Или вот другая заметка. Автор-мужчина пишет: «Я против брюк, так как в них нет совершенно ничего женского. Они лишают женщину ее естественного очарования. Я бы разрешил им носить их только в качестве пижамы. В любом случае будьте уверены – хороший модельер никогда не будет создавать брюки для женщин. Для этого он слишком обеспокоен элегантностью французской женщины». Но окажись мы на улицах Парижа тех лет, мы бы заметили, что мода на женские брюки распространялась очень активно. Жены французских солдат, которые оказались в немецком плену, нередко перебирали гардероб своих супругов в поисках теплой одежды. Многих вообще мало интересовало, что говорили люди, когда они носили юбку-брюки.

Французская модница в заснеженном парке («Сигнал», 1942 год)

По образцу Третьего рейха вишистское правительство наряду с кампанией против заимствований женщинами вещей из мужского гардероба начало борьбу с курением. Маршал Петен вообще хотел избавиться от образа французской женщины, сложившегося накануне Второй мировой войны. Его не устраивали женские брюки, женское курение, короткие женские прически и т. д. Женщина должна была быть «нормальной», чтобы в роли матери выступать при построении общества, задуманного маршалом. Мода должна была отвечать этим намерениям. Французская модельер Жемен Леком так комментировала сложившуюся ситуацию: «Для меня является огромной радостью, что женщины более не одеваются как девчонки-сорванцы. Сегодня возрождается частная жизнь. Женщины отнюдь не по политическому приказу возвращаются в дом». Теперь эту действительность требовалось перевести на язык одежды. «Официально время оригинальничания закончилось. Настал час обратиться к умеренности. Принимая во внимание тот факт, что на протяжении предыдущих десятилетий признаком женственности являлось разукрашенное платье, теперь она должна выражаться в минимализме. Надо, чтобы женщины уже как матери, а не как соблазнительницы никогда не оставляли дом и семью».

Поскольку семья должна была являться основой «нового французского общества», фундаментом всего социального здания, в котором каждому человеку была уготована конкретная функция, женщина как хранительница домашнего очага должна была в первую очередь посвятить себя детям. Режим ставил задачу «запретить фантастические истории, которые были запечатлены в фильмах и на страницах модных журналов и которые вынуждали молодежь интересоваться своей внешностью и телом». Молодые девушки должны были размышлять над их призванием будущих матерей. Они должны были готовиться к материнству, то есть избегать всего, что мешало рождению детей.

Официальная пропагандистская кампания стартовала в мае 1941 года. Она была нацелена на увеличение рождаемости во Франции. Были предприняты немалые усилия, которые должны были нивелировать последствия «чреватых убеждений», что не надо иметь детей, так как они могут помешать карьере, будут ограничивать личную свободу. Повсеместно звучали призывы не бояться физических последствий беременности. В данной ситуации можно отметить, что нет худа без добра. В итоге французские журналы мод пошли на принципиальное новшество – они стали рассказывать о моде, адресованной будущим мамам.

При всем этом пропаганда подчеркивала пагубность американского кино, которое негативно влияло на французскую молодежь. «Оно уже лишило нас целого поколения». Отмечалось, что накануне войны голливудские кинозвезды буквально уводили французских женщин от их естественной миссии. Теперь благодаря «Национальной революции» этому «безобразию» должен был быть положен конец. «Ориентир на все французское. Никакой избыточной косметики и платиновых волос. Будьте естественными!»

Некоторые журналы мод тут же ухватились за данную тему: «Андрэ Б. напомнила мне какой-то фильм, где она неуклюже играла американскую звезду. Она была настолько уверена, что вжилась в образ, что я решила сжалиться над ней и дать ей истинную индивидуальность. Превратить ее в то, чем она на самом деле является, не в дешевую голливудскую копию, а в добрую молодую дочь Франции».

После начала топливного кризиса во Франции многие из парижан предпочли пересесть на велосипеды

Оккупация – не повод для отказа от красивых шляпок

Кроме этого, начались нападки на женщин, которые слишком часто пользовались услугами косметологов, парикмахеров и модельеров. «Эта женщина использовала слишком много косметики. Мы решили ей вернуть настоящее лицо». Под таким заголовком в журнале «Ваша красота» были опубликованы две фотографии одной и той же девушки. Первая относилась якобы к 1938 году с подобающим макияжем: толсто обведенными помадой губами, выщипанными бровями, глубокими тенями под глазами. Казалось, что была сделана какая-то карикатура на американскую кинозвезду. Чтобы завершить выразительный образ, на девушку было надето безвкусное платье и драгоценности. На другой фотографии косметолог Фернан Обри лишал ее «наростов цивилизации». В итоге перед читателем представала очень хорошенькая девушка. Контраст между этими двумя фотографиями как бы намекал на возрождение истинной Франции. «Рождается новый стиль, стиль естественно привлекательных женщин. Одним словом говоря, реальных женщин!» – воскликнул как-то модельер Марсель Роша. «Наши улицы стали заполняться лицами, которые не похожи друг на друга. Прошло время мнимых Марлен и Гарбо». В мае 1941 года журналист Люсьен Франсуа провозгласил «Новый сезон – новые девушки!», как бы приветствуя новый женский тип. «Здоровая, без физических дефектов, способная и сильная». Это была полная противоположность «тяжкой красоте».

За короткое время во Франции сложился своего рода «культ личности» маршала Петена. Его портреты появлялись на сувенирах, медалях, вазах. Не смогли подобной участи избежать и многие модные вещи. Летом 1941 года изображение главы государства стало появляться на некоторых тканях. Отдельное время особым шиком считалось носить шарф с ликом Петена. Его стоимость составляла 168 франков. К 1944 году портрет маршала красовался едва ли не в каждой витрине магазина. Нередко выглядел он вполне анекдотично. Например, в обрамлении женской обуви.

В исследовательской литературе традиционно высказывается мнение, что стиль, который пыталось выработать вишистское правительство, был отклонением от общего курса, которым развивалась европейская мода в ХХ веке, что он не был революцией. Но все-таки нельзя забывать, что именно с его подачи французские женщины перестали подражать голливудским кинозвездам. Да, конечно, эта тенденция была во многом предопределена недостатком косметики в годы войны. Но после войны созданный в силу обстоятельств образ «новой француженки» не стал кардинально меняться. Да и идеалом женской красоты стала считаться не Марлен Дитрих и не Грета Гарбо, а Ингрид Бергман, о которой говорили, что «она не нуждалась в косметике, так как умыла свое лицо снегом» (Бергман была родом из Швеции).

Нет сомнений в том, что небольшое черное платье, прославленное Коко Шанель, находилось в шкафу многих модниц. Но в конце войны короткие крестьянские юбки уступили место длинным платьям и туфлям на каблуках-шпильках. После вступления англо-американских войск в Париж Ли Мюллер, бывшая модель, которая стала фотографом, была просто очарована новым обликом парижанок: «Повсюду на улицах мелькают очаровательные девушки, которые норовят забраться на танк. Мне, прибывшей из строгой и прагматичной Англии, их фигурки кажутся странными, но в то же время восхитительными. Повсюду длинные юбки с узкой талией. Вид французских женщин очень сильно изменился». При этом оригинальность их внешности способствовала появлению нового направления в моде. А потому можно утверждать: мрачные годы оккупации были не прерыванием процесса развития моды, а лишь поворотным моментом.

 

Глава 3. Изменение курса

Но вернемся в 1940 год. Неожиданный немецкий бросок, моментальный разгром французской армии и приближение германских войск к Парижу повергли французское общество в шок. Никто не был в состоянии понять, что произошло. Эта реакция была многократно усилена тем обстоятельством, что еще недавний непримиримый противник весьма обуздал свои завоевательные аппетиты. Германия хотела предстать перед всей Европой и миром в выгодном свете. В Париже, где ожидали самого худшего, сохранился некий статус-кво. Повседневная жизнь возобновилась почти сразу же после оккупации немцами Северной Франции. Уже 18 июня 1940 года почти все магазины открыли на своих витринах железные ставни. Почти все крупные универмаги Парижа: «Лувр», «Галери», «Лафайет» и т. д. – вновь начали свою работу.

Конечно, в витринах было не столь много товара, как прежде, прилавки были не прибраны, в самих магазинах было заметно меньше персонала, но публика почти не обращала внимания на эти обстоятельства. Еще несколько недель назад домохозяйки в панике сметали с прилавков соль, сахар и спички, а сейчас они вполне спокойно покупали шерстяную ткань и зимнюю обувь. Начали работать первые кафе на Елисейских полях. Единственным изменением в пейзаже стало появление вместо солдат союзников офицеров вермахта. Буквально несколько дней спустя Париж вновь стал местом пребывания многочисленных иностранцев. Большие группы «туристов» в униформе цвета фельдграу и в нарукавных повязках со свастиками активно фотографировали все парижские достопримечательности: Лувр, собор Парижской Богоматери, Эйфелеву башню. Большинство населения с настороженностью наблюдали за происходившим. Впрочем, были и те, кто открыто приветствовал оккупационные войска. Постепенно страх ушел. Молодые девчонки-школьницы с заплетенными косичками иногда набирались храбрости, чтобы улыбнуться завоевателям. По Парижу постепенно разлеталось: «Какие они вежливые! «Какие они симпатичные!» Немцы стали очаровательными оккупантами. В метро, не задумываясь, они уступали места пожилым людям и женщинам с детьми.

Но это предельно вежливое поведение не отменяло факта оккупации. Почти сразу же был установлен специальный курс рейхсмарки по отношению к франку, который составлял 1 рейсхмарка = 20 франков. Курс был сознательно завышен, так как стоимость марки была в то время приблизительно равна 12 франкам. Подобное завышение привело к тому, что немцы тут же наводнили все французские магазины, где по дешевке скупали духи и женское белье – символы прошлого «парижского шика». В итоге немецкие офицеры стали покупать для своих жен фактически все, начиная от шелковых чулок и заканчивая изысканными моделями женской обуви. В итоге невостребованные в течение многих месяцев войны предметы роскоши оказались сметены с прилавков в считанные дни. Магазины на улице Фобур-Сент-Оноре сделали неплохой бизнес на немецких оккупантах. В предельно короткие сроки прилавки магазинов готовой женской одежды оказались пусты. Чтобы избежать ошибки в определении размера, многие немецкие офицеры показывали фото своих супруг. При этом французов поражало то, что немцы были готовы покупать почти все. Их потребительский голод был настолько велик, что парижские продавщицы в шутку стали звать офицеров вермахта «колорадскими жуками».

Кинотеатр «Нормандия», в котором идет немецкий фильм «Приключения барона Мюнхгаузена» («Сигнал», 1943 год)

Поначалу в Париже царило некоторое возвышенное настроение. Владельцев магазинов в первую очередь радовал тот факт, что немецкие офицеры платили наличными. Но когда они осознали, что их обманули при установлении курса валют, то начало зреть легкое недовольство. В итоге в магазинах начался неизбежный рост цен. Так, например, в магазине «Лансель» на проспекте де л’Опера стоимость замшевой сумочки выросла с 950 до 1700 франков. Этот факт дошел до нас, так как чиновники Парижской администрации обвинили хозяина магазина в спекуляции и оштрафовали. В итоге парижская полиция была вынуждена совершать регулярные рейды по магазинам в целях борьбы со «спекуляцией». Что касается самих парижан, то в те дни они исчезли как покупатели. Они не могли конкурировать с немцами. Им оставалось лишь с печалью наблюдать за необычайно быстрым ростом цен.

Летом 1940 года в Париж стали возвращаться первые беженцы, которые потеряли не только все свои гардеробы, но и большую часть личного имущества. Их единственной надеждой было желание вновь начать нормальную жизнь. Таковой была одна из школьных учительниц, которая в потрепанной шляпке 15 июля вернулась обратно на Монмартр. Первый же немец, попавшийся у нее на пути через площадь ду Терте (место весьма популярное у парижан), вызвал у нее слезы отчаяния. С негодованием она наблюдала, как немцы в окружении безвкусно одетых девиц толпились у воспетого Ренуаром кабаре «Мулен де ля Галлет». На второй день своего возвращения в Париж она направилась в обычный магазин, чтобы купить ботинки и что-нибудь из теплой одежды. К своему великому удивлению, учительница увидела полностью пустые полки. Оставшиеся в продаже ботинки были либо совсем старыми, либо на очень тонкой подошве. Чтобы найти подходящую пару, ей пришлось обойти восемь магазинов.

У каждого явления есть две стороны. В этом можно было убедиться на примере оккупированного Парижа. По приказу немецкого командования все памятники были извлечены из мешков с песком. Но их явление сопровождалось повсеместной установкой нацистской символики. Восстановилось транспортное движение, но на каждом углу стала слышаться немецкая речь.

Но в любом случае мир высокой моды стал приходить в себя после почти годовалой депрессии. Модельеры стали сплачиваться. Такой был вывод одной журнальной статьи, которая была опубликована в новом женском журнале «Пур Элль» («Для нее») в августе 1940 года. Барба, один из менеджеров Жана Пату, скончавшегося за несколько лет до начала Второй мировой войны, подчеркнул два момента, которые были, на его взгляд, наиболее существенными. С одной стороны, он полагал, что надо было отринуть прошлое, «убедить себя в том, что нельзя было построить будущего на руинах былого», а стало быть, надо было омолаживать французскую моду. Но с другой стороны, парижская мода должна была вернуть себе простоту и избежать иностранных влияний, которые разрушили бы ее всемирную репутацию как символа хорошего вкуса. Чтобы выжить в новых условиях, надо было приспосабливаться.

В магазине Жанни Ланвин царило редкостное оживление. Немецкие солдаты покупали духи, какая-то французская девочка присматривала шелк яркой расцветки (скорее всего себе на шарф). Женщина подбирала себе комплект одежды. Дом мод не прекратил своей деятельности, так как его постоянно посещала пара «хороших» клиентов. Их покупки давали возможность продолжить работу этого модного заведения. Сама Жанни Ланвин поясняла: «Чтобы быть сильнее обстоятельств, надо приспосабливаться, но при этом создавать простые вещи, которые будут очень красивыми. Если мы возобновим нашу деятельность и преуспеем в том, что начнем экспорт в Германию и в Италию, то 700 служащих Дома не будут безработными этой зимой». Нина Риччи, которая в июле вновь открыла свое заведение, весьма оптимистично смотрела в будущее: «Мои клиенты, которые потеряли все во время массового бегства, приезжают, чтобы увидеть меня и пополнить свои платяные шкафы… Я должна сказать, что все не так уж плохо, что мои сотрудники, несмотря на вынужденное безделье, не утратили ни своей сноровки, ни изобретательности».

Что касается ведущих модисток и парикмахеров, то было ясно, что они тоже вскоре вернутся к работе. Так, например, мадам Сьюзи клятвенно уверяла, что никогда не испытывала недостатка в заказах от людей, которые никогда не покидали Парижа. Роза Деска после своего возвращения из Бьяррица была рада вновь обрести своих столичных клиентов. Что касается Рене Рембо, то продажа его аксессуаров неимоверно возросла. Более того, в свой салон он был вынужден нанять еще двух парикмахеров и еще двух маникюрш.

После поражения Франции во Второй мировой войне высокая мода и роскошь не умерли. Парижская элегантность постепенно возрождалась. Уже в конце октября 1940 года Люсьен Лелонг смог представить коллекцию, к созданию которой он смог привлечь несколько громких имен. Таким образом, осень 1940 года стала первым сезоном после трагических событий, связанных с началом войны. Поражение в войне и неожиданное наступление мирной жизни вызвали у французских женщин жгучее желании одеваться изысканно, но с достоинством. Они уже смогли приспособиться к новым условиям жизни, теперь в нее они хотели привнести немножко осторожной элегантности.

Вечернее платье от Нины Риччи

Однако нельзя было забыть и про сам контекст той эпохи. Перемирие, подписанное 22 июня 1940 года, фактически означало военное поражение Франции и установление принципиально новых немецко-французских отношений. Франция оказалась разделенной на оккупированную северную зону и «свободную» южную зону, где сохранились некие признаки суверенитета. В итоге в каждом городе складывалась своя собственная политика, которая очень сильно отличалась от соседних городов. Во многих местах городские власти, которые формально были «свободными», проявляли чудеса трусливого конформизма.

До 7 июля 1940 года Лион, город ткачей, был оккупирован немцами. Лионцы, подобно парижанам, с удивлением и тревогой смотрели, как немецкие солдаты и офицеры буквально все сметали с полок магазинов женской и детской одежды.

В то время в город стали прибывать толпы беженцев. Люди, которые потеряли буквально все во время своего неожиданного бегства, начинали жизнь заново. Они пробовали заново купить одежду, но цены на нее были очень высокими. В итоге во второй половине лета 1940 года большая часть французов стала испытывать огромные материальные трудности. Когда в силу вступило перемирие между Францией и рейхом, немцы оставили город. Но даже став «свободным», Лион испытывал огромное давление со стороны новых оккупационных властей. Это касалось прежде всего шелка и хлопка, в которых нуждалась Германия. Лионский шелк был очень высоко оценен рейхсмаршалом Германом Герингом, который считался одним из главных модников Третьего рейха. Он не имел ни малейших колебаний относительно огромного количества дорогих тканей, которые должны были закупаться для него во Франции. В итоге, связавшись с лионскими промышленниками и торговцами шелком, кутюрье Марсель Роша решил представить 9–12 декабря 1940 года в Лионе свою собственную коллекцию. В ней чувствовался некий элемент незаконченности. Например, для производства шляпок явно не хватало материала, поэтому моделям приходилось обходиться тремя или четырьмя образцами. На представлении присутствовало несколько людей, в основном местные богатеи, которые тут же раскупили представленные им модели одежды.

В основном убежищем для богачей от невзгод войны служил Кот Д’Азюр, славившееся своей роскошной элегантностью и виллами местечко. Но и оно поменяло свой стиль. Исчезали все богатые иностранцы, которые еще недавно наслаждались жизнью на побережье. «Позолота роскоши» осыпалась, но что-то от нее осталось. Богатые семьи, которые еще недавно предпочитали только отдыхать на Ривьере, теперь стремились там укрываться от войны. Они перебрались в этот уголок Франции со всем своим имуществом, а потому предпочитали ни в чем себе не отказывать. В отличие от простых беженцев они не лишились своего имущества. В итоге у богатеев сам собой стал напрашиваться вопрос: а не устроить ли в Кот Д’Азюре показ мод? Здесь мелькало множество привлекательных девушек, которые в соответствии с указаниями правительства предпочитали одеваться очень просто. Один из журналистов, оказавшийся в те дни в Кот Д’Азюре, так описывал сложившуюся обстановку: «В этой представительной деревне, где оказались беженцы и из Ниццы, и из Марселя, люди больше не одеваются как “дикари”, они больше не обнажают тела, чтобы загореть». Дело было не только в том, что был недоступен «солнечный янтарь» (Ambre Solaire) – как называли солнечный свет побережья. Дело в том, что эту область охватил приступ морализаторства. Муниципальными указами запрещалось носить шорты и купальные костюмы за пределами специально отведенных для этого зон.

Однако на Ривьере осталось несколько «островков» показной роскоши, где можно было испробовать «запретный плод». Художники там жили бок о бок с миллионерами и представителями высшего общества. Здесь укрывались от невзгод звезды кино – Даниель Дарье и Мишелин Пресли. В окрестностях Ниццы всегда происходили танцевальные вечеринки, на которых девушки соревновались друг с другом в кокетстве и в изяществе нарядов. Если верить актеру Жаку Анри Лартигу: «Гранд-отель в Каннах напоминал собой огромный круизный лайнер, который остановился посреди войны». Люди прожигали там время, в то время как на востоке шла война. Люди искусства, казалось бы, пытались сохранить довоенную обстановку, устраивая подчеркнуто помпезные и пафосные вечеринки. Неизменными их участниками в роли исполнителей должны были быть Эдит Пиаф и Морис Шевалье.

Находиться близ подобных соседей беженцы, которые прибыли много позже на лазурное побережье, не имели ни малейшего желания. А между августом 1940-го и октябрем 1941 года их оказалось в Ницце несколько тысяч. Среди них было много евреев: портных, скорняков и т. д. Опасаясь преследования согласно немецким расовым законам, которые начали вводиться в действие на оккупированной части Франции уже осенью 1940 года, они устремились в «свободные» Марсель, Ниццу и Канны. Теперь мода имела для них вполне определенное значение: из ее потребителей они должны были превратиться в ее служителей. Бруно дю Роззель в своей «Истории моды» вполне справедливо подчеркивает, что появление еврейских беженцев в этих краях привело к быстрому развитию швейной отрасли. Нередко они перебирались на западное побережье целыми ателье. В качестве примера можно привести пример семьи Коро. После закрытия парижского ателье Реймон Коро и его брат нашли убежище в Каннах, где открыли новый бизнес по пошиву одежды, который позволил не только зарабатывать на жизнь, но и в итоге вывел объем поступавших заказов на довоенный уровень.

Платье от Марселя Роша, украшеное искусственными голубями

На самом верху иерархии мод на Лазурном Берегу оказались несколько крупных парижских «брендов», которые еще до войны имели в Каннах свои представительства. Во многом удачные новинки модного мира появлялись на свет скорее случайно, нежели закономерно. Там, например, появился серый фланелевый костюм от Эрме, обрамленный шнурками. Или двухцветное шерстяное платье (розовый лиф и синяя юбка).

Но больше всех на фоне этих случайностей преуспел Жак Эйм, весьма популярный в среде французской молодежи. Подобно многим модельерам, он испытывал изрядные трудности с получением шерстяной ткани. В итоге он был вынужден заменить ее в своих моделях твидом ручной выработки. В итоге произведенная вручную твидовая ткань имела самые разнообразные клетки (твид должен был быть обязательно клетчатым), что стало залогом успеха этих костюмов. В те дни замена материалов весьма активно практиковалась во Франции. Так, например, мадам Костио де Ва стала вместо традиционных шелковых чулок производить фильдекосовые. Несмотря на значительные проблемы с поставками сырья и материала, французская мода продолжила свое существование.

Прибытие в новые области мастеров пошива достаточно высокого класса не осталось незамеченным. Так портные Руана жаловались префекту на то, что приток еврейских портных и торговцев тканями с востока мешает им вести дела. По имевшимся сведениям, в 1939 году в Руане не было ни одного еврейского портного. В январе 1941 года их было уже семь. «Руан не может вместить в себя всех еврейских торговцев тканями, которых немцы не хотят видеть в оккупированной зоне».

Другим центром моды, куда устремились беженцы, стал город Виши, где в тот момент располагалось французское (как у нас было принято говорить, «марионеточное») правительство маршала Петена. Зародившийся как город, в котором добывался сланец, Виши быстро стал одним из центров французской моды. Виши стал «пригородом» фешенебельного Парижа – сюда устремлялось высшее чиновничество, актрисы и писатели. До войны Виши блистал. Развлечения здесь не прекратились и после поражения Франции. Излюбленным действием здесь были концерты для высшего света, которые заканчивались шумными ужинами. Театральные постановки нередко сопровождались продажей модных одеяний и предметов роскоши. Центром роскошной жизни в Виши был ресторан «Шантеклер», куда люди приходили не столько удовлетворить голод, сколько похвастаться своими нарядами и драгоценностями. Другим изысканным местом был вегетарианский ресторан при отеле дю Пар. Постепенно стали сходить на нет как места встреч высокой публики поля для гольфа (в этом не было ничего удивительного – мода на все английское была едва ли не под запретом). Но с 1941 по 1943 год высшее общество всегда можно было встретить на ипподроме.

Несмотря на создание нового государства, жизнь этих людей никак не изменилась. По вечерам, когда на улицах Виши появлялся глава нового правительства, богатеи всех мастей выстраивались, чтобы поприветствовать Петена радостными криками: «Да здравствует маршал!» Женщины из высшего общества все еще имели средства, чтобы посещать салоны красоты, которых было в изобилии в Виши. Шляпные салоны и местные обувщики получали заказов больше, чем даже в самом Париже. Во многом это объяснялось тем, что граница между оккупированной и «суверенной» Францией препятствовала модницам делать покупки прямо в Париже. В итоге модельеры Виши были просто завалены заказами. Они пытались услужить каждому клиенту. Но с каждым днем портным все сложнее и сложнее было доставать нитки и иголки – эхо проигранной войны донеслось даже до респектабельного Виши. В городе становилось все больше беженцев, которые, чтобы заработать себе на жизнь, возвращались к своим прошлым профессиям. Одни вновь становились парикмахерами, женщины брались за труд вышивальщиц, закройщиц и портних. В любом случае они прямо или косвенно вносили свой вклад во французскую моду. 25 сентября 1942 года состоялась свадьба актрисы Даниэль Даррье и Порфирио Рубироса, поверенного в делах Доминиканской Республики.

Новшества в парижской летней обуви («Сигнал», 1942 год)

Разворот французского журнала мод за октябрь 1942 года

Это бракосочетание поразило многих своим размахом и роскошью. Невеста предстала перед публикой в изящной шляпке, которую было не по силам скопировать даже мастерам из Виши.

Между тем цены на одежду неуклонно росли. В итоге самые обычные товары перешли в разряд роскошных. Машинистки и секретарши на свою зарплату едва сводили концы с концами. Несмотря на эти прискорбные обстоятельства, они проявляли чудеса изобретательности, чтобы выглядеть изящными и хорошенькими, что предполагала их профессия. Их постоянно раздражала нехватка губной помады. Но это не мешало им по выходным кататься на лодках. Однако, в отличие от предвоенных лет, никто из этих барышень не решался облачиться в шорты, которые к 1940 году стали предосудительной формой одежды.

Летом 1940 года многие французы с немалым удивлением, а иногда и скрытым негодованием обнаружили, что им предстояло жить в совершенно новых условиях. Проигранная войны затронула все сферы жизни. Первым продуктом, продажа которого стала строго ограниченной, был бензин, в котором очень нуждалась Германия. Населению пришлось приспосабливаться к данной ситуации. В итоге самым популярным видом транспорта во Франции стал велосипед. Но это отнюдь не поставило крест на французском автопроме. Напротив, по непостижимым причинам количество автомобилей, произведенных во Франции, увеличивалось с каждым годом. В 1940 году их было 8 миллионов, в 1942 году – 10 миллионов, в 1944 году – 11 миллионов. Но факт оставался фактом, буквально в одночасье велосипед стал «другом» всех возрастов и всех социальных групп. Лео-Поль Фарго, пожилой парижанин, был немало удивлен, когда обнаружил, что велосипед был обязательным спутником девушки-студентки, будущей кинозвезды, а также серьезных месье, которые носили пенсне. Один современник писал, что в Париж «стал городом колес и педалей». «Домохозяйки катаются к своим поставщикам продуктов. Матери перевозят свое потомство в специальных приспособлениях. Наконец, есть истинные леди, которые катаются на велосипеде, потому что это полезно для них». Повальное «увлечение» велосипедом внесло существенные коррективы в женскую моду. Летом 1940 года многие девушки и женщины задались вопросом, какая одежда наиболее подходила для данного вида транспорта. В тот момент большинство из них отдало предпочтение легким клетчатым платьям, которые до войны использовались во время отдыха на морском побережье или в сельской местности. Если большинство молодых девушек преднамеренно оставили свои шляпки в шкафах, так как они только мешали во время передвижения на велосипеде, то взрослые женщины были осторожны в экспериментах со своей внешностью – они никак не могли отказаться от головных уборов. Они полагали что, невзирая на все порывы ветра, которые так и норовили унести шляпку, отказываться от нее было никак нельзя. С наступлением осени велосипедисты были вынуждены вновь задуматься о своем облачении. На этот раз женщинам пригодились спортивные брюки. В сельских районах вновь в моду вошли разделенные юбки. Обычно их делали из твидовой или толстой шерстяной ткани. Никто не находил, что эта мода была отталкивающей. Один из парижан, явно сочувствовавший маршалу Петену, полагал, что Париж не утратил своей элегантности даже в сложные времена, когда оказался наполненным велосипедистами. «Когда наши изящные девушки крутят педали, то им не присуща пугающая серьезность их бабушек. Они смеются, когда встречают друг друга. Все это вызывает ощущение карнавала. Они держат пари, что их разделенные юбки и капюшоны, порожденные проблемами транспорта в Париже, скоро получат широкое распространение за границей». Шерстяные капюшоны в холодное время года заменили девушкам теплые меховые шапки. Традиционные дамские сумочки уступили место седельным сумкам и сумкам с ремнем, который перебрасывался через плечо.

Зима 1940/41 год во Франции оказалась очень холодной. Чтобы защитить руки от мороза, было придумано новое приспособление. К рулю велосипеда наглухо приделывались специальные просторные «перчатки», в которые всовывались руки, когда человек только садился на этот вид транспорта. Вступившие в силу ограничения на использование кожи заставляли многих делать эти приспособления из старых шляп или клеенки. Неожиданным результатом всеобщего использования велосипедов стало то, что красивые короткие платья, длиной небольшого женского плаща, неожиданно стали вполне приемлемой вечерней одеждой.

Для езды на велосипеде французским женщинам разрешили надеть брюки («Сигнал», 1941 год)

В 1941 году, когда Германия напала на СССР, ситуация во Франции ухудшилась. Однако это не мешало девушкам экспериментировать с нарядами, в которых они катались на велосипедах. Парижские журналы мод, чтобы как-то помочь модельерам, даже провозгласили 23 июля Днем велосипедиста. Этот новый праздник должен был сопровождаться конкурсами на самую изысканную одежду для велосипедных прогулок. Появился даже новый вид показа мод – дефиле на велосипедах. Перед восхищенной публикой девушки садились на украшенные цветами велосипеды, чтобы продемонстрировать одежду, которая по замыслу ее создательниц должна была быть не только изящной, но и весьма практичной. Первый приз (номинация «практичная элегантность») получила создательница костюма, состоявшего из разделенной юбки, соответствующей блузы, черной фетровой шляпки и черной бархатной сумки. Жанни Ланвин достался приз в номинации «небрежная элегантность». Она представила на конкурс шикарное черное льняное платье, подобранную в цвет блузку и тюрбан синего цвета. И, наконец, приз в номинации «парижская элегантность» достался Люсьену Лелонгу за красную разделенную юбку, которая носилась с сине-белой плиссированной юбкой из клетчатой материи и белой блузой. Использование в наряде национальных цветов Франции, казалось, оставило публику равнодушной. Организаторы этого мероприятия хотели, чтобы День велосипедной элегантности заменил традиционный для довоенной Франции День автомобильной элегантности.

Однако позже некоторые молодые девушки и женщины стали использовать велосипед совершенно для иных целей. Многие из них как связники Сопротивления были обвинены в доставке секретных донесений. В данном случае посыльные, которые ежедневно рисковали своей жизнью, использовали свои наряды, чтобы слиться с толпой велосипедистов, стать незаметной в ней.

Между тем от прошлого сотрудничества французских кутюрье фактически не осталось и следа. На протяжении многих сезонов они соперничали между собой в попытках изобрести способ, как сделать разделенную юбку более незаметной. Мадлен де Рош пыталась замаскировать ее среди складок. Жан Рени пытался скрыть юбку-брюки под основной юбкой, застегнутой сверху донизу. Цель всех этих решений состояла в том, чтобы девушка могла оставить свой велосипед у дверей даже самых шикарных заведений, и войти в них, ничуть не смущаясь своего внешнего вида.

С определенной долей уверенности можно утверждать, что до конца войны велосипед был той движущей силой, которая развивала французскую моду. Но кроме моды, которая предназначалась для велосипедисток из состоятельных слоев, имелась обычная одежда. Летом девушки могли ездить на велосипедах в легких платьях или шортах, в овчинном жакете и слаксах – зимой, дождливой осенью – в клеенчатом плаще и в кепи. Впрочем, в отдельных префектурах, наиболее восприимчивых к требованиям «новой власти», женщинам и девушкам категорически запретили носить мужскую одежду. Весной 1941 года это запрет был частично снят, но это касалось только брюк, предназначенных для езды на велосипеде. Впрочем, в «Десяти заповедях Парижской леди», которые были опубликованы журналом «Мари-Клер», значилась и такая: «Ношение юбки-брюк оправдано только ездой на велосипеде».

Женщин, которые не считали возможным по каким-либо причинам самим ездить на велосипеде, оставалось либо идти пешком, либо брать «велотакси». Эта новая форма транспорта была весьма популярна на протяжении всех лет войны (по крайней мере, в летний сезон). Само велотакси можно было бы назвать велорикшей, так как оно состояло из собственно велосипеда и прикрепленной к нему тележки. Скорость передвижения в подобном «такси» в основном зависела от физической подготовки ее «водителя». Для удобства пассажиров на деревянные скамейки укладывали мягкие подушки. Обычно велотакси окрашивалось в яркие цвета. На боку тележки писалось его название или броский лозунг, что-то вроде «Прокатись с ветерком!» (ну как тут не вспомнить пана Козлевича из «Золотого теленка»). Парижане очень быстро оценили выгоду этой новой услуги. Со временем модницы уже отказывались ехать на первом попавшемся велотакси, они хотели, чтобы его оформление соответствовало их наряду. В итоге сформировалась даже целая отрасль вызовов велотакси. Нередкими были такие пожелания: «Пришлите мне велотакси синего цвета, что будет очень хорошо смотреться с моим новым платьем». Каждый вечер у ресторанов и клубов выстраивались целые толпы велотаксистов. Обычно сами «таксисты» предпочитали дожидаться клиентов, которых сами же и привезли сюда. Для транспортировки крытых вагончиков, в которых ездили в основном состоятельные парижане, использовались велосипеды-тандемы. Как и сейчас, так и в те дни между велотаксистами нередко вспыхивали споры и перепалки.

Даже в годы войны и оккупации парижане продолжали играть в национальную лотерею

Впрочем, для большинства парижан, которые хотели хорошо выглядеть, но не были слишком богатыми, основным видом общественного транспорта оставалось метро. В метро оказались люди, которые еще недавно предпочитали передвигаться по Парижу на собственном автомобиле или обычном такси. Метро стало неотъемлемой частью оккупированного Парижа. В итоге модельер Мадлен де Рош даже создала специальную коллекцию одежды, которая предназначалась именно для поездки на метрополитене. Каждый из нарядов она назвала по наименованиям станций метро. Розовое платье – «Мабилльо», серьезный, почти деловой женский костюм – «Отой», красное пальто, изготовлявшееся на заказ, – «Сольферье», одежда с осиной талией – «Аустерлиц», черный костюм с красивой белой бузой – «Мадлен». Среди парижан, которые работали до ночи или спешили в театр, идеей-фикс стало желание успеть на последнее метро. Никто не хотел нарушать комендантский час, введенный в Париже немцами. Модельеры винили комендантский час даже в том, что состоятельные дамы перестали покупать длинные вечерние платья – в них вряд ли можно было быстро двигаться. Чтобы поймать последнее метро и успеть домой до 23 часов вечера, парижская мода предложила укороченный вариант вечерних платьев, которые уже не касались своими краями пола. Они стали пользоваться популярностью, так как никто не хотел провести ночь в полиции. Но в любом случае последний поезд метро не стал напоминать показ мод или витрину фешенебельного салона. Но тем не менее в поисках свежих идей парижские кутюрье направлялись именно в вечернее метро. Здесь можно было встретить и известных актрис: Жиннет Леклер и Эдвиж Фейер. Впрочем, они предпочитали ездить в метро инкогнито. Ничто в одежде не указывало на их звездный статус. То же самое относилось и к Эдит Пиаф, которую люди узнавали по большим глазам. В обычной жизни она носила толстые шерстяные носки, неброские юбки и шляпки. На станции «Пигаль» в метро обычно запархивали молодые особы, работавшие в мюзик-холле. Нередко они даже не успевали перевести дыхание после только что окончившегося представления. У них не было времени, чтобы смыть косметику, поэтому они могли считаться самыми броскими пассажирками парижского метро: их волосы были уложены, глаза ярко подведены, а румяна не смыты. Но публика, как можно было ожидать, не столько восхищалась, сколько насмехалась над ними. Парижскую моду определяли отнюдь не только велосипеды и метро. Свое веское слово говорила холодная погода. Зима для многих парижанок оказалась истинным испытанием на прочность. В 1940 году холода наступили едва ли не в октябре. В итоге оказалось, что модная одежда должна была быть не только изящной, но и теплой. В целом для человечества (если не считать нынешних американцев) лишний вес был не столько преступлением, сколько необходимостью борьбы с холодами. С прекращением подачи тепла в парижские дома люди стали утепляться. Самым неожиданным, но весьма эффективным, пусть и не самым элегантным, способом стало использование одежды, под которую подкладывались старые газеты. Бумага является хорошим теплоизолятором. В итоге между двумя слоями материи стала запихиваться так называемая бумажная вермишель, сейчас этот продукт выходит из уничтожителей документов. Этот способ утепления применялся обычно при изготовлении пальто.

В январе 1941 года Париж буквально завалило снегом. В итоге для женщин срочно потребовалась ранее не нужная лыжная одежда. Одна парижская школьница написала в своем дневнике: «5 января 1941 года. Сегодня я попыталась надеть большие подбитые гвоздями ботинки отца. Вышла в них на прогулку. Эти ботинки значительно тяжелее роликов. Тут же заработала мозоли. В Париже сейчас почти все женщины носят такие ботинки». На университетских скамьях большинство студентов, к великому неудовольствию профессоров, сидели в лыжных куртках и брюках. По окончании лекций они переодевались в пальто, поднимали воротник и нахлобучивали шляпу на самые глаза.

Очередной «национальной идеей», которая с учетом ее масштабов более напоминала манию, стало содержание ног в тепле. Одни женщины предпочитали делать в ботинках специальные пробковые вставки, только так снег и грязь не попадали внутрь. Другие рекомендовали насыпать в носки немного горчицы, при этом утверждалось, что это был проверенный рецепт от русских, которые понимали толк в холоде. В итоге население Парижа на несколько месяцев стало более напоминать отступающую армию Наполеона, все кутались во что только могли.

Но холода во Франции не могли быть вечным явлением. С наступлением тепла перед парижанами встала новая проблема, как привести свой гардероб в порядок. В те дни Кристиан Диор как молодой модельер трудился на Ривьере. На страницах «Фигаро» он изложил несколько перспективных идей, которые сопроводил собственными набросками. Например, чтобы сделать пальто более эффективным, он предложил использовать съемный меховой воротник и отстегиваемую подкладку из верблюжьей шерсти. Был и другой проект. Длинный отрез шерстяной материи использовался одновременно и как шарф и как «свитер», для этого на концах «шарфа-свитера» имелись специальные крючки, которые после пропускания его через шею и тело должны были зацепляться за ремень или за пояс. Эльза Скиапарелли так вспоминала наступление «плохих времен»: «Из-за нехватки кнопок и английских булавок стали использоваться звенья от собачьих цепей».

Но в сельской глубинке жить было несколько проще. Французская деревня, во многом изолированная от городской жизни, пыталась сама прокормить себя и обеспечить всем необходимым. Местная шерсть позволяла вязать хоть и не изящные, но весьма теплые носки, свитера и шарфы. В итоге это породило целое направление в моде. В Париже Раймон Дункан, ярый поборник идей «антимодернизма», призывал женщин вернуться к домотканой одежде. На его курсах постоянно обучалось до ста парижанок, которым он объяснял премудрости «подножного существования». Так, например, одно из занятий было посвящено тому, как на простом ткацком станке из выщипанной из матраса шерсти можно было сделать подобие весеннего пальто. И это не было какой-то экзотикой. Многие из горожанок не стеснялись приобретать на селе деревянную обувь, сабо. Набитые соломой сабо были очень теплыми. Крестьяне очень выгодно торговали шкурками кроликов, из которых некоторые модницы делали муфты. Этот, казалось бы, ушедший в прошлое предмет одежды вновь вернулся в обиход в оккупированной Франции.

Продиктованный новыми обстоятельствами во Франции рождался новый стиль одежды. Мода должна была соответствовать времени. Если ранее высокая мода была некой составляющей частью жизни всех парижан, то после 1940 года мир высокой моды и мир простого человека стали с центробежной стремительностью удаляться друг от друга. Новый французский стиль рождался в условиях всеобщей озлобленности и страха.

 

Глава 4. Фешенебельный Париж наряжается

На протяжении всего периода оккупации Парижа (1940–1944) немцы постоянно проявляли повышенный интерес к высокой моде. В первую очередь они хотели перехватить новинки мира моды. Так что подобный интерес был чреватым и опасным. Даже после своего военного поражения Франция, несмотря на все усилия немецких модельеров, продолжала превосходить «страну-победительницу» в этой сфере. Национал-социалистическое руководство было откровенно озлоблено тем фактом, что влияние французской моды продолжало оставаться если не на прежнем, то все равно на очень высоком уровне.

Искры грядущего пожара тлели очень долго. В Германии все чаще и чаще стали раздаваться голоса, призывавшие уничтожить «диктат» французской моды, в делах которой продолжал заправлять Париж. Руководство рейха намеревалось устранить давнишнего конкурента. В конце июля 1940 года пять немецких офицеров появились в центральном офисе Синдиката высокой моды, где встретились с его секретарем Даниэлем Горином. Они прибыли, чтобы получить информацию о состоянии дел в этой организации. Несколько дней спустя оккупационные власти изъяли все документы, относящиеся к экспорту модной одежды. Среди прочих документов была изъята картотека, в которой содержались сведения о покупателях на внешнем рынке.

В годы оккупации Марсель Роша выработал новый стиль в женской одежде

14 августа 1940 года состоялась встреча Керля, одного из руководителей текстильного сектора рейха, с французскими промышленниками, представлявшими ту же самую отрасль. Кроме этого, представитель оккупационной администрации Хартман, который отвечал за вопросы снабжения тканями, попросил присутствовать на этой встрече «мадам Безансон» (Мэгги Руфф). Свое приглашение он аргументировал тем, что «отрасль промышленного пошива одежды высокого класса подвергается риску испытать в ближайшем будущем недостаток материала, что будет связано с предстоящим регулированием снабжения, а стало быть, присутствие одного из представителей этой отрасли было бы вполне логичным». В тот же самый месяц Люсьена Лелонга как Президента Синдиката высокой моды посетила делегация представителей «Немецкого трудового фронта», которую сопровождало несколько немецких чиновников, которые должны были ознакомить француза с решениями правительства Великогерманского рейха. «Парижская организация будет объединена с немецкими структурами, чье руководство располагается в Берлине и в Вене». Французские ателье должны были бы поставлять рабочую силу для легкой промышленности рейха, а ведущих парижских модельеров предполагалось депортировать в Берлин и в Вену, где они бы сохранили свой статус. Все крупные Парижские дома моды были бы лишены права на «несправедливую монополию в сфере моды, которая более не отвечала потребностям Новой Европы, культурным центром которой должен был являться Берлин, а не Париж».

Ответ Люсьена Лелонга был предельно коротким: «Вы сможете депортировать нас силой, но от этого высокая парижская мода не поменяет своей прописки ни целиком, ни отдельными частями. Она может находиться либо в Париже, либо больше нигде». Немецкие представители оказались несколько потрясенными, но дали ясно понять, что не намеревались менять своих позиций. Один из немцев предложил, чтобы Люсьен Лелонг направился в Берлин, где и изложил свою позицию. Перед отбытием в Германию он встретился со своими коллегами по Синдикату высокой моды, с которыми поделился своими опасениями: «Немцы хотят похитить престиж Франции и украсть ее работников, которые являются самыми уникальными в мире». С одобрения правительства маршала Петена в ноябре 1940 года кутюрье направился в Берлин, чтобы попытаться там отстоять французские национальные интересы. Он решил опираться на тот факт, что немцы расценивали моду как сферу культуры, а стало быть, каждая страна должна была иметь право на свою собственную моду. Во время своего визита Лелонг утверждал, что французские модельеры, равно как и портные, вряд ли были способны создать что-то выдающееся, если находились в незнакомой им среде. Кроме этого, он «польстил» немцам, заявив, что немецкая мода, которая подвергалась радикальным переменам, была в состоянии занять лидирующие позиции в мире и без парижских специалистов.

В итоге немецкая сторона отложила осуществление плана централизации европейской моды, когда новыми модными центрами должны были стать Вена и Берлин. Французской моде было разрешено оставаться автономной. Сохранив своих специалистов, она могла развиваться по собственному пути. Лелонг сумел выиграть время. Намерения завоевателей для него были предельно ясны. Но на тот момент Германии было не выгодно запрещать пошив одежды высокого уровня одним росчерком пера. Куда заманчивее была идея позволять французской моде играть второстепенную роль, медленно вести ее к естественному краху. Путей для этого было предостаточно. В рейхе полагали, что для осуществления этой задачи было вполне достаточно лишить Францию внешних рынков сбыта и существенно урезать поставки материалов. Без этого парижская мода должна была заглохнуть сама собой. С этого момента основной целью Люсьена Лелонга было сохранить французскую моду, даже если для этого потребовалось бы сотрудничать с немцами.

Он сразу же начал воплощать свои идеи в жизнь. Одна из них сводилась к тому, что надо было распространяться о достижениях французской моды настолько широко, насколько это было вообще возможно в тогдашних условиях. В то время как Германия сознательно намеревалась нормировать потребление текстиля во Франции, что должно было внезапно остановить любые работы по созданию одежды высшего уровня, Лелонг вынашивал планы, как продемонстрировать живучесть парижской моды, показать, что ее творения остаются достойными прошлого и будут таковыми же в будущем. Не стоило забывать, что к весне 1941 года французская мода была не только «атакована» немцами, но и стала подвергаться острой критике в американских журналах. «Американские женщины, которые на протяжении многих лет с восторгом взирали на Париж, обнаружили, что французские тенденции их более не устраивают. Культурное порождение, десятилетиями кормившее рю де ля Пе, мертво». Французские модельеры тут же решили действовать. Они начали кампанию по привлечению внимания публики к своим изделиям. Используя радио, кино, журналы мод (выбирались только те, которые действительно могли появиться за пределами Европы), они подчеркивали, что французская мода не только жива, но и полна творческой энергии.

Преодолевая сопротивление немецкой цензуры, подобная кампания все-таки началась. Даже журнал «Семэн» («Неделя»), известный своими тесными отношениями с оккупантами, в одном из апрельских номеров 1941 года разместил несколько фотографий моделей одежды, которые были снабжены подписью: «Новые весенние платья показывают, что французы живы». В журнале «Ваша красота» журналист Люсьен Франсуа опубликовал статью «Улыбка Парижа», в которой он превозносил весеннюю коллекцию 1941 года. «Было доказано, что если преодолеть все разногласия, то во Франции создаются самые прекрасные вещи. Давненько мы не видели столь сложных, столь детально проработанных и утонченных модных коллекций. Кутюрье явили чудеса изящества и изобретательности несмотря на… Несмотря на что? Невзирая на вызванную нормированием нехватку сырья, невзирая на утрату иностранной клиентуры, несмотря на строгие ограничения относительно количества производимых моделей одежды… Несмотря на трудные времена, парижские творцы моды трудятся как обычно и добиваются огромного успеха».

Очень популярный среди провинциальных модельеров журнал «Женский шик» специально уделил несколько полос рассказу о демонстрации коллекций Жанни Ланвин, Марселя Роша и Жака Фата. «Люсьен Лелонг явил нам коллекции, в которых собраны все оттенки парижского неба, все цветы парижских садов. Одним словом, сам Париж в его естестве».

Жак и Женивьева Фат

Во французских газетах все чаще и чаще стали появляться заметки, которые говорили о необходимости сохранения высокой моды. Словно отвечая на американские нападки, газета «Новые времена» заявляла, что «в этом году все еще сохраняется тенденция, когда новые модные идеи воплощаются в жизнь именно французскими кутюрье».

Французские кутюрье пытались защищаться, так как это был не только вопрос их благополучия, но и проблема сохранения культурного наследия. Даже если их платья и костюмы предназначались для очень узкого круга людей, то в сложившихся условиях значение имел сам факт их появления. Высокая мода становилась неким символом сохранения Францией своего престижа. Среди наиболее рьяных пропагандистов достижений французской моды был «неутомимый» Люсьен Франсуа, который использовал любой предлог, чтобы выступить в защиту французских модельеров.

Тот факт, что высокая французская мода смогла выжить в те трудные времена, в то время, когда каждый или почти каждый пытался осудить ее, произошло благодаря грамотной пропаганде и рекламе, направленной на потенциальных клиентов. Потребовались немалые усилия, чтобы убедить «леди из общества», что даже в новые времена они должны были чтить «элитарный кодекс различий», который назывался модой. Весной 1941 года многие кутюрье обнаружили, что у них появилась новая клиентура. Однако радость сменилась разочарованием. Среди новых клиентов преобладали алчные дельцы с «черного рынка».

Отличительными чертами коллекции мод зимы 1940 года стали проявляющиеся признаки того, что жизнь во Франции возобновлялась. Несмотря на то, что фешенебельный Париж не полностью оправился от ужасов войны, а многие из его обитателей так и не вернулись из южных районов Франции, Андре де Фукьер, эталон элегантности и душа большинства светских раутов, 12 октября 1940 года приветствовал повторное открытие ипподрома в Отое. Позже он написал, что это событие подстегнуло пошив одежды высокого класса и создание модных вещей, что стало спасением для тысяч мастеров. Казалось, Париж вернулся в довоенные дни. Трибуны ипподрома служили подмостками для того, чтобы состоятельные парижане и парижанки могли похвастаться друг перед другом своими дорогими нарядами. Их даже не смущало, что теперь среди них все чаще и чаще появлялись немецкие офицеры и девушки в серой форме (за этот цвет их прозвали souris grises – «серые мыши», видимо, это прозвище было «интернациональным», см. сюжет про униформу связисток). Немцы составляли на ипподроме явное меньшинство.

Конечно же, газеты не упустили случая, чтобы сообщить своим читателям об этом событии. Все статьи сопровождались многочисленными фотографиями, на которых мелькали бобровые и норковые шубки, изящные капюшоны и «астраханские шапочки». Журналисты тут же пересказали все модные сплетни, обсудили отсутствие иных пар на ипподроме (в большинстве своем они так и не вернулись в Париж), но не смогли удержаться, чтобы не сказать хотя бы пару слов о блистательных супругах Женивьеве и Жаке Фатах. Постепенно стали наполняться театры и концертные залы, но от этого события высокая мода не извлекала ожидаемой выгоды. Посетители культурных мероприятий предпочитали ориентироваться на практичную одежду, воздерживаясь от сложных нарядов. Рестораны и театры стали неотъемлемой частью «новой» парижской жизни, но они не возвратили публике былого блеска и элегантности. Вечерние наряды, казалось, исчезли как таковые. По требованию оккупационных властей вновь были открыты кабаре и мюзик-холлы, почти все они были забиты немецкими офицерами. К их великому восхищению, «Альказар» (окрещенный немецкими оккупантами как «Палас»), «Табарэн», «Фолье-Бержье» и «Казино де Париж» предложили офицерам вермахта новую, специально подготовленную программу. Ежедневно рекламировались новые развлечения, которые предназначались как для немцев, так и для парижан. Некоторые женщины весьма негативно относились к подобному «оживлению». «Чтобы наряжаться в такие трудные времена, надо совсем потерять совесть».

Парижская реклама периода оккупации

«Они живут в другом мире, на самом деле кругом господствуют немцы и царствует нищета». «Да, да и еще раз да», – отвечали мужчины и женщины, которые создавали дорогие наряды. На выручку модельерам должна была прийти журналистика, именно ей предстояло отбросить у населения последние сомнения.

Французские модницы на бегах («Сигнал», 1942 год)

«Дни строгости закончились, изящные женщины и так слишком долго испытывались бедностью». Но были и другие голоса. «Зажиточные люди не были затронуты бедствиями, а потому много девушек все еще можно видеть в ресторанах, театрах и кабаре. Их не волнует проблема, что они могут показаться некрасивыми. Они – леди, которых я обвиняю в том, что они следят за тенденциями в моде, что является вредным для них и для всех нас», – написал один журналист. Впрочем, большинство газетчиков и журналистов не считали, что «Новая Франция» должна была заставить женщин отказаться от их легендарного очарования и шика. Многих из журналистов возмущали совершенно иные вещи.

Люсьен Франсуа гневно писал о бедственном положении индустрии моды: «Конец фантазиям! Нет больше тканей, которые бы могли подражать шелку. Нет больше ламе, который мог бы выдаваться за шерсть. Нет больше шерсти, которая могла бы имитировать хлопок. Более не будет бесформенных платьев, все будет очень простым».

Однако те французы, у которых имелись деньги, должны были поддерживать внешний вид, который соответствовал их социальному статусу. Их заказы позволили выжить целому ряду французских модельеров. Но с учетом новых условий жизни непринужденность и элегантная небрежность в одежде были неуместны при выходе в свет. В итоге женщинам, которые собирались отобедать в «Максиме» или посетить очередную премьеру в одном из парижских театров, журналы мод давали некоторые советы. Но в любом случае эти места постепенно вновь превращались в салоны, где «элегантность встречалась с элегантностью». Подобные выходы в свет даже во время оккупации оставались культурным ритуалом. Сами же модельеры исходили из того, что клиент, который не был озадачен отсутствием финансов, должен был иметь возможность заказать себе хороший костюм. Подобные заказы стали восприниматься самими кутюрье как некий национальный долг, обязанность помочь мастерам моды и доказать всему миру, что искусство пошива одежды высокого класса во Франции все еще живо и богато свежими идеями. «Перед войной большинство леди из общества выбирали шляпки, одевались и носили драгоценности в строгом соответствии с парижской модой. В силу обстоятельств изысканность превращается в экономическое оружие. Если бы элегантность покинула мир, то это было бы концом престижа французских творений». Получался некий парадокс: чем сложнее были времена, тем важнее было продолжать жить так, будто бы ничего не произошло.

Но тяжелые времена для моды длились не очень долго. После переходного периода, связанного с самобичеванием французов, когда каждый добропорядочный гражданин, следуя примеру маршала Петена, должен был дать ясный ответ на вопрос о причинах национальной катастрофы, добродетельное лицемерие уступило место «обычной жизни».

Жизнь продолжалась. Военное поражение Франции и немецкая оккупация не поставили крест на привычках изящных «леди из общества» вести красивую жизнь. У них было достаточно связей, обширных связей, чтобы не отказывать себе в привычном стиле жизни.

Некоторые кинозвезды, которые во время войны покинули французскую столицу, не могли дождаться момента, когда бы они снова смогли вернуться в Париж. Одной из первых вернулась Карина Люшер, сопровождаемая Сесиль Сорель. Все они с должным изяществом соглашались быть «хозяйками-покровительницами» торжеств, приемов и раутов. 20 декабря 1940 года стало датой, когда возобновилась светская жизнь Франции. В этот день 2 тысячи человек посетили торжественное мероприятие, которое проходило в Парижской опере. Здесь присутствовали все первые люди французской столицы. Повсюду мелькали нарядные женщины. Многие, возможно, хотели избежать в своей одежде излишней роскоши, но в любом случае наличие вечернего платья было обязательным. Это правило соблюдалось на протяжении всех лет немецкой оккупации! Певица Люсьен Бойе блистала в платье из фиолетового бархата, украшенном причудливым кринолином. Все дамы уделили повышенное внимание своим прическам. Опера была переполнена завитыми локонами, морскими волнами, страусовыми перьями и плюмажами. Впервые с начала войны в одном месте собралось столько изящно одетых мужчин и женщин.

К каждому женскому наряду Жак Фат предлагал особую модель шляпки

Несмотря на трудные времена, высшее общество Парижа никогда не испытывало проблем с тем, чтобы быть элегантным. Некоторые состоятельные французы сделали ставку на получение удовольствий от жизни. Их легкомыслие граничило с форменным гедонизмом. Чтобы отпраздновать выход в свет сотого номера, журнал «Новые времена» решил провести 11 февраля 1941 года помпезную вечеринку. На ней должны были присутствовать не только парижане, но и немцы. Отдадим должное, что это были не представители оккупационных властей, а деятели культуры: Отто Абец, Ахенбах и д-р Шляйер. «Здесь присутствовали самые красивые и самые изящные женщины Парижа. Что могло быть естественнее на данном приеме, как не встреча с законодателями высокой моды. Среди них были: Жанни Ланвин, Марсель Дормой, Анье, Марсель Роша, Пакен, Жак Фат». Если издатель Жан Люшер рассматривал этот прием как возможность показать обществу, что его журнал процветал и был популярным, то его дочь Карина преследовала совершенно иные цели. В первую очередь она хотела привлечь к себе внимание. В этот день она предстала в длинном платье, которое бросалось в глаза благодаря своему стилю. Оно было сшито Марселем Роша, любимым кутюрье Карины Люшер. Сам Роша, как выражался современник, «поддерживал традиционную элегантность, не смущаясь создавать одежду, которая не только сохраняла высокую парижскую моду, но и шокировала оккупантов».

Весной 1941 года состоялось открытие дворца Лонгшамп, где традиционно в единый коктейль смешивались спорт и элегантность. Это стало сигналом для начала демонстрации весенних коллекций модной одежды. В итоге на страницах журналов мод фотографии манекенщиц были перемешаны с изображениями светских дам. В центре внимания оказалась Женивьева Фат, которая предстала перед публикой в костюме цвета морской волны с белыми точками, который был сделан из полушелка. Ее снимали фотографы всех изданий со всех ракурсов. На обложку журнала «Женский шик» попала фотография графини де Шаффардом, которая являлась давнишней клиенткой Мэгги Руфф. Французская аристократка надела на этот раз платье из черного крепа. Глядя на эти журналы, возникало ощущение, что не было никакой войны и оккупации. Журналисты предпочитали обсуждать наряды и последние сплетни.

Когда весна уступила свое место лету, то вновь начались «Парижские сезоны». Центр художественных промыслов и французской культуры, которым руководила графиня де Коссе-Бриссэ, организовал двухнедельные концерты французской музыки. Кроме этого, каждую пятницу на протяжении июля и августа 1941 года проходили вечера в «Гранд-палас». Возобновили свою деятельность гольф-клубы, где раз в неделю проходили чаепития для высшего общества. В парижской жизни вновь появился «шик». Обеды в «Максиме», пикники, посещения кабаре, театральные приемы являлись частью того безумного водоворота, в котором постоянно можно было встретить шикарно одетых женщин. Одним из шикарнейших мероприятий, проведенных летом 1941 года, можно было считать прием, организованный Морисом Шевалье в ресторане «Амбасадор». Вся выручка от данного мероприятия должна была пойти на помощь французским военнопленным. На 596 запланированных мест претендовало более тысячи человек. На этом приеме блистали все известные актрисы, певицы. Казалось, что так будет длиться вечно. Но все изменилось с наступлением 1943 года. Именно в этот момент в рейхе решили, что Германии не нужна высокая мода, а стало быть, она не нужна и Франции. В одночасье со страниц парижских журналов мод стали исчезать изображения шикарных платьев. Да и сама шумная жизнь парижского света стала затихать. К этому моменту стоимость вечернего платья составляла 5 тысяч франков! Это была астрономическая сумма. Кроме этого, правительство Виши решило, что, принимая во внимание бедственное положение страны, отныне длинные платья имели право носить только актрисы.

Силуэты женской одежды, предложенные различными модельерами («Новые времена», 17 марта 1944 года)

До Второй мировой войны способ одеваться должен был соответствовать пресловутому «кодексу различий». Элита определяла тенденции, которым, как ожидалось, будут следовать остальные мужчины и женщины. Главные направления конкретного сезона отражались в журналах мод, появление на страницах которых было прерогативой представителей высшего общества. Сообщения о светских раутах и приемах сопровождались обычно фотографиями одних и тех же людей. Все прочие социальные группы должны были с неким запозданием копировать показанную одежду, обычно прибегая к помощи портних. Была ли женщина богата или нет, ее в любом случае приглашали следовать продемонстрированным образцам одежды. Складывался некий свод правил о том, как надлежало одеваться французской женщине. Например, каждая француженка (по крайней мере горожанка) должна была носить перчатки, шляпки и чулки.

Если расценивать моду как социальный фактор, то она, вне всякого сомнения, подчиняется законам экономики. Франция, как один из крупнейших в мире потребитель текстиля, во многом зависела от других стран, которые поставляли ей шерсть, шелк, хлопок, кожу и т. д. Когда эта цепочка нарушена, то непременно должны начаться проблемы. Разрушение традиционных экономических связей, немецкие реквизиции, дефицит сырья, появление «черного рынка» – все это наложило свой отпечаток на французскую моду.

С хронологической точки зрения те несколько лет, когда Франция была оккупирована немцами, не являются длинным периодом. Но даже этот короткий период вошел в историю моды. В итоге напрашивается вопрос: были ли эти годы временным волнением или началом больших перемен? Надо сразу же отметить несколько принципиальных моментов. Повальный дефицит привел к тому, что французские женщины стали ориентироваться только на собственные навыки и изобретательность. Время, когда кутюрье диктовали всей стране основные тенденции моды, ушло. Их проекты более не имели прошлого влияния. Стала развиваться повседневная мода, которая двигалась совершенно в обратном направлении, нежели мода, предполагавшая бесконечные изменения. Формула – «мода равняется скорости закупок, помноженной на ритм ношения товара», – более не действовала. Одежда носилась до того момента, пока ее можно было вообще носить. Журналы, которые до этого были оплотами исключительно высокой моды, стали ориентироваться на массового читателя (точнее читательниц). Их лозунгом стала фраза: «Использовать полностью все, что имеется в нашем распоряжении». Бок о бок с изображениями вечерних платьев, которые более не служили никаким целям, кроме как погружению девушек в мир грез и фантазии, печатались вполне практичные советы и рекомендации.

Высокая мода Франции оказалась под угрозой, так как немцы увидели в ней потенциальный вызов национал-социалистической культурной гегемонии. В итоге, чтобы выжить, французская высокая мода была вынуждена устанавливать тесные или не очень отношения с оккупационными властями. Иногда немцы посещали показы мод, даже приобретали некоторые из нарядов. Ситуация изменилась после освобождения Франции англо-американскими войсками. Началась «чистка» сферы высокой моды. 25 декабря 1944 года Люсьен Лелонг, которого самого обвиняли в связях с оккупантами, потребовал создать специальную комиссию, которая бы занималась расследованиями дел модельеров. В те дни обычными были обвинения: соучастие в проектах врага, препятствование военному усилению Франции или причинение вреда Сопротивлению. Как правило, всем кутюрье удалось правдами и неправдами избавиться от подобных обвинений. Впрочем, Коко Шанель в годы оккупации, крутившая роман с немецким дипломатом, была вынуждена покинуть Францию. Она перебралась в Швейцарию. На все обвинения в сотрудничестве с врагом она небрежно отвечала, что для того, чтобы переспать с мужчиной, не обязательно проверять его документы.