Предисловие

В последнее время исследования символов находятся на передовом фланге борьбы. Но уже можно констатировать, что она медленно, но неуклонно движется к победе. Чтобы понять значение и суть символов, надо учитывать глобальные взаимосвязи. И в последнее время превалирует именно подобный подход. Наша работа непрерывно продвигается вперед. В последние годы появилось множество исследований и журнальных статей, которые внесли свою лепту в дело исследования символов. Автор этой книги поставил перед собой цель обобщить все эти подходы и сформировать на их основании единую картину.

К. Т. Вайгель. 1942 год, Хорн

 

Глава 1. РАЗМЫШЛЕНИЯ О НАРОДНОМ ИСКУССТВЕ

Мы должны себе признаться в том, что нет общепризнанной и ясной трактовки понятия «народное искусство». Этот термин мы можем встретить где угодно. Он попадается нам навстречу в назойливой рекламе универсальных магазинов. В данном случае под ним могут подразумеваться и фабричная штамповка, и аляповато раскрашенная мебель, и коврики для прихожих и дач. В данном случае «народное искусство» — это всего лишь промысел. Однако можно найти и другое «народное искусство». Его можно обнаружить религиозной сфере: в иконах, в церковных витражах и в других религиозных образах. В данном случае «народное искусство» является предметом конфессионального приложения. Впрочем, нам думается, что должно быть и такое «народное искусство», которое нельзя постигнуть при помощи исключительно искусствоведческих терминов, поскольку оно является не столько «искусством», сколько частью культурного бытия народа. А потому оно может быть только выражением сущности расы, к которой принадлежит указанный народ. Той расы, из ответвления которой он получил творческий импульс, что в итоге стало частью национальной особенности. Можно уверенно говорить о том, что народное искусство базируется на расовом фундаменте, а потому оно является важнейшей частью наследия предков, которым обладает каждый из народов.

Мы научились разбирать каждую вещь с точки зрения различения художественных стилей. Мы оцениваем вещи и предметы как художественные произведения. Образованный человек просто-напросто чувствует себя неуютно, если не может отнести художественное творение к готике, барокко или модерну. И он может буквально замереть перед простой крестьянской мебелью, не имея возможности идентифицировать ее в стилистическом отношении. Он не может воспринять эту мебель в целом, так как видит готические башенки, которые были дополнены типично барочными узорами. При этом данный человек забывает, что предметы крестьянского обихода вообще не рекомендуется относить к каким-либо группам «высокого искусства». Этими категориями можно мерить барочные шкафы или мебель в стиле бидермайер. Но крестьянская мебель живет по собственным законам, которые нам еще только предстоит постигнуть.

Если анализировать народное искусство, как то полагается фелькише, то это рассмотрение вообще не будет зависеть от того, отпечаталась ли на каком-либо предмете стилистика конкретной исторической эпохи. В первую очередь надо обращать внимание на то, насколько данный предмет является отражением сути народа, в какой мере он демонстрирует народную самость, насколько он отвечает ландшафту, в котором проживает эта народность. Формирование народностей в контексте местного ландшафта для нас сейчас является одной из важнейших проблем. Анализ этих сведений позволяет установить, почему разные племена, принадлежащие к одной расе, имели разные профессиональные предпочтения. Это диктовали особенности местности. Конрад Хам сообщает нам, что якобы «крестьянская культура была лишена исторического слоя», а потому она смогла стать базой пронесенного сквозь тысячелетие наследия, так как базировалась, «по сути, на домашнем труде и мелкоремесленной деятельности». Но именно эта крестьянская культура является ключом к пониманию всех предметов народного искусства, поскольку крестьяне должны рассматриваться как фундамент национальной культуры. Как раз творческие процессы, отраженные в домашнем труде в его изначальной форме, надо рассматривать как ремесленные предпосылки, запечатленные в расовых составляющих отдельных родов. Они возникли еще в доисторическое время, но именно на этом базисе позже смогло развиться «высокое искусство». Однако эти процессы никак не увязывались с эволюционными подходами. Если посмотрим на наши музеи, то мы из раза в раз сможем обнаружить последствия использования этого несовершенного метода. Редкий случай, когда выставка охватывает период за последние 300 лет. Лишь в единичных случаях бывают представлены предметы старшего возраста. В итоге мы не видим линии развития, идущей от древних ландшафтных форм, изучение которых в настоящее время является одной из важнейшей задач.

Мы должны отдавать себе отчет в том, что каждый отдельный предмет крестьянского быта, который мы могли бы сделать предметом наших исследований, прошел долгий путь развития, в ходе которого из устойчивых форм складывались определенные типы предметов. Есть неоспоримый факт — все эти вещи характеризуются в первую очередь орнаментом, который встречается повсюду, где хотя бы однажды появлялись германцы. Этот геометрический орнамент встречался на массе вещей из крестьянского быта и на предметах народного искусства вплоть до середины прошлого века. Конрад Хам пишет: «Исследования древнего мира будут приносить пользу, если удастся провести линию между доисторическим и раннеисторическим искусством и крестьянской культурой нынешнего времени. Также есть необходимость в предметных этнографических исследованиях, которые должны провести анализ исторического пространства и его факторов». Конрад Хам затронул важнейший вопрос, который можно обозначить как проблему корней народного искусства, а именно проблему символа.

Нет никакого сомнения в том, что те знаки, изучением которых занимаются цеховые фольклористы, а также исследователи владетельных символов, могут указать на их прослеженную с древнейших времен значимость. Однако эти знаки в их первоначальной форме должны оцениваться не как часть искусства, а как часть обычая. Это была не форма украшения, которая должна принести удачу, но формула благословения, которая в итоге стала частью орнамента. Орнамент был символом, который использовался не для красоты, а для процветания и удачи. В этих символах крылась сила. В первую очередь речь идет о силе вере, которая тогда была присуща народу.

Еще до 1933 года некоторые фольклористы утверждали: «Орнамент был формой украшений и формулой благословения, украшение становилось силой. Это можно проследить от татуировок маори до священных символов и знаков счастья, присущих религиозно-политическим движениям всех времен и народов». Однако «колдовство» подобных этнографических тезисов, которые обладали определенной привлекательностью и могли подкупить читателя своей простотой, приводило к тому, что формировались в корне неверные представления об обычаях нашего народа. Исследование символов как отдельная отрасль науки возникает только сегодня. Символы являются важной составной частью не только крестьянской народной культуры, но и так называемого высокого искусства. Однако эти исследования не должны ограничиваться анализом только последних веков. В это время в народе ослабевало чувство символа, что в итоге отсылало не к древней истории, но к искусствоведению, занимавшемуся изучением стилей и эпох. Только проведя линию развития, которая протянется от древней истории до нашего времени, можно понять то высшее значение символа, который может трактоваться как важнейшая национальная проблема. Несмотря на то что смысловыми знаками до сих пор пренебрегали, они даже сегодня продолжают оставаться хранителями мировоззрения, которое сформировалось еще в древнейшие времена. Символы, подобно календарным обычаям, являются самой четкой и незамутненной идеей о круговороте, который выражался в мифической формуле — вечного умирания и Воскресения. Нашим исследователям стоило бы заниматься изучением символов не племен маори или бушменов, а наших немецких народных обычаев. В данном случае на свет были бы извлечены высокие идеи, а не банальные представления о демонах и о колдовстве. Несмотря на внешнее сходство, нельзя говорить об идентичности символов, обычаев, а уж тем более о тождестве их духовного содержания. Обычаи и символы могут трактоваться только в четкой привязке к их создателям, которые неизбежно являются представителями своих рас. В народном искусстве расовая составляющая читается как нельзя ясно. Принадлежность к какой-либо расе определяет духовное содержание. Суть германского крестьянского искусства неизбежно увязана с национальными чертами, а потому в орнаментах обильно использованы символы. И этих символов не в пример больше, нежели в каком-то отдельно взятом ремесле. Мы должны гордиться тем, что этот вид народного искусства по своей сути отсылает нас к домашнему труду и ремеслу, так как именно на их основе позже смогли сложиться постоянные профессии, которые предпочитали использовать древние, но испытанные веками и добротно развитые формы. Уже в историческое время стали возникать цеха и сословия, которые пользовались ремесленными разработками, а потому базировались на древнем, в то время еще официально признанном искусстве.

Однако высокое искусство едва ли бы возникло без длившейся на протяжении тысячелетий подготовительной работы. И даже если искусство стиля трансформировалось в искусство личности, то эти личности были связаны с народным сообществом посредством своей крови. Именно их принадлежность к нации наносила на их работы своеобразный отпечаток, а также позволяла использовать видоизмененные символы. В конце концов, именно это обстоятельство позволило нам увидеть предметы крестьянского быта, в которых были смешаны готика и барокко или какие-то другие стили. Но только нанесенные на эти предметы символы позволяют увидеть в них объекты народного искусства. Вместе с тем выводы, сделанные в работе Форрера «О древнем и древнейшем крестьянском искусстве», можно считать морально устаревшими. Мы никак не можем согласиться с тем, что народное искусство является «не чем иным, как художественным явлением, которое постоянно следует в фарватере высокого искусства, копирует и даже в какой-то мере пародирует его». Сегодня подобного рода заявления звучат как откровенное оскорбление в адрес крестьянской культуры, которая отделена непреодолимой пропастью от высокого искусства. Никак нельзя использовать устаревшие понятия о взаимосвязи между культурной преемственностью и стилистическим развитием. Поэтому мы никогда не воспринимали всерьез тезисы о том, что все народное искусство могло возникнуть без какого-либо внутреннего развития самого в себе, но якобы появилось на свет только благодаря тому, что последние два-три поколения его «пародировали», а потому как таковое естественным путем исчезло в течение последних 100 лет. Но вынуждены согласиться с Конрадом Хамом, когда он заявляет: «Едва ли культурная масса могла быть уничтожена без войн и аналогичных катастроф. Но в Германии и в других великих цивилизованных державах Европы это уничтожение прошло почти мирным путем».

В молодой Германии мы восприняли крестьянскую культуру наших предков собственно только там, где она была закреплена правовым образом. Но поскольку крестьянское искусство — это основа народного искусства и всего национального культурного творчества, то ему должно быть уделено более пристальное внимание. Подобный подход толкает нас к тому, чтобы направиться в бесчисленные краеведческие музеи и частные коллекции. Вместе с тем мы должны уделять наше внимание не только музейным экспонатам, но прежде всего живой истории. Мы повсюду можем обнаружить бесценные остатки истинного немецкого народного искусства. Отчасти существует необходимость способствовать возвращению ремеслу его истинной формы, так как за последние десятилетия в необходимости зарабатывать «хлеб насущный» оно претерпело ряд изменений. Потребуется как минимум сократить сугубо конъюнктурные устремления к поделкам а-ля народное искусство. Главное заключается в том, чтобы дать прорасти скрытым цветам истинного народного искусства, которое обращено к древним формам. Оно должно использовать те же символы, те же смысловые знаки, которым в свое время наши предки придавали особое значение. Однако в настоящем и в будущем искусство должно совершенствовать свои формы и свой инструментарий. Смысл истинного народного искусства заключается в том, что оно не создает стилизованную древность, а продолжает жить свой тихой и во многом неприметной жизнью. То, что у культурно ориентированных людей вновь востребованы результаты труда ремесленников, которых хотя бы по причине гигантского вклада в культуру никак нельзя назвать мелкими ремесленниками, является признаками возрождения нашей собственной культуры. Достаточно обратить внимание на то, что сегодня у немецких селян существует осознанный спрос на предметы ремесла. Мы можем наблюдать, как возникает желание вернуть в обиход предметы обстановки, которые предназначались для множества поколений. Немцы начинают мыслить как люди, возвращенные в непрерывную цепь поколений. Вместе с тем они снова обретают правильное понимание сути немецкого народного искусства. Воля, явленная нашим временем, — продолжить цепь событий там, где оказалась прервана нить традиции. Новое время ознаменуется восстановлением истинного народного искусства, в котором будет отражена суть народа, вновь осознавшего свое национальное предназначение. При этом будут вновь возвращены в обиход древние символы, в которых заключалась народная мудрость. Они более не будут использоваться в качестве эмблем политических движений, но снова станут выражением национальной воли и народной веры.

 

Глава 2. СИМВОЛЫ КАК ГЕРМАНСКОЕ НАСЛЕДИЕ

В своих различных работах Карл фон Спис демонстрирует, что в народном искусстве использовались орнаментальные мотивы и изображения, которые можно было обнаружить еще в индогерманский период. У всех индогерманских народов имеется наследие, которое хранится с поразительной бережностью. С этим культурным достоянием связано понятие «центральные образы народного искусства» (само это понятие было введено в оборот в Вене).

Особое внимание надо обратить на работу Йозефа Стшиговского «Следы индогерманской веры в изобразительном искусстве». В этом новаторском исследовании особая роль отводилась сюжетам, связанным с Ираном. При этом автор указывал на сохранившиеся формы, которые являлись «центральными образами» индогерманского пространства. Именно они являлись свидетельствами плодотворного взаимного влияния Севера и Ирана. Йозеф Стшиговский указывает на то, что наряду с этими формами имелись знаки, которые мы сейчас обозначаем как «символы». Эти символы были принесены индогерманцами с их древней нордической прародины. Эти знаки распространялись параллельно с «центральными образами». Как следует из наблюдений, они сохранили свою форму благодаря жесткой преданности традиции. Мы трактуем эти символы как более глубокий и древний слой, нежели просто духовное и культурное наследие индогерманцев. В своей работе «Центральные образы народного искусства в индогерманском ареале» Эдуард Холлербах опирался в первую очередь на средства, присущие истории искусств. Он обращал внимание на высшие культуры, которые никак не могли называться «народным искусством». Вместе с тем он не склонен считать «застывшие символы» способными пролить свет на «расовые традиции индогерманского мира». Все это указывает на то, что этот автор не смог избавиться от устаревших культурно-исторических подходов, а потому он посматривает на народное искусство свысока, но при этом не имеет возможности постигнуть его суть. Более того, Холлербах утверждает, что с наступлением эпохи готики индогерманская традиция была прервана. Подобного рода умозаключения позволяют заподозрить, что указанный автор не слишком хорошо знаком с историческим и культурным материалом. Мы затрагиваем вопрос о «непрерывности традиции» для того, чтобы выйти на обсуждение вопроса о «символах». В последнее время Ганс Науман весьма охотно рассуждает на одну весьма популярную тему. Он пишет в «Основных направлениях немецкой этнографии»: «Нередко странные расположения колен, столбов, засовов и строительных распорок связаны только с особенностями конструкции здания и техникой его возведения, во всяком случае, нет никаких оснований видеть в их сочетании очертания символов или рунических знаков». Далее он сообщает: «Они (символы) являются всего лишь результатом стремления к примитивному украшательству». Если же вести речь о примитивных воззрениях, рунах и символьных формах, то необходимо обратить внимание на работу Гельмута Арнца «Руническая письменность, ее история и письменные памятники». В ней мы можем прочесть: «О продолжении использования рунических форм в настоящее время сказать что-то определенное очень сложно. Как мы уже говорили выше, ни в коем случае нельзя допустить, что эти формы были возвращены в конструкциях фахверковых домов. Естественно, сочетание стоек, балок и переборок никак нельзя воспринимать в виде рун или символьных надписей». Конечно, сейчас никто не собирается читать фронтоны фахверковых зданий руническим способом, как это в свое время предлагали делать Гвидо фон Лист и Филипп Штауфф. Мы сейчас прибегаем к более конструктивным способам. Но даже в этом случае мы должны ответить, что положение балок и стоек почти никогда не было привязано к конструкции здания. Символы вообще редко бывают связаны с практической стороной жизни. Однако мы находим их на фасадах зданий, на утвари и предметах бытового обихода, на изделиях народного искусства, а также в ландшафтах, где время их нанесения может датироваться одним из периодов древней истории. При этом мы можем получить более интересные результаты при помощи анализа, нежели при использовании метода, предложенного Филиппом Штауффом. Мы не можем в нашей работе полагаться на случайные результаты, которые являются нам как «черт из табакерки». Мы должны искать символы в «живых документах»: в обычаях, в литературных произведениях, в рукописях и в индогерманской письменности.

Но вернемся к «застывшим символам», которые историкам известны под видом «геометрического орнамента». Достаточно давно, еще в 1893 году, Алоиз Ригль установил, что геометрический стиль никак нельзя назвать примитивным. О нем можно было говорить, как о «тщательно продуманном, сформировавшемся и ярко выраженном художественном стиле». Если мы сегодня называем «символами» или смысловыми картинами знаки, которые единообразно и единовременно возникают в нордических культурах новокаменного века, то данный термин сформировался только с течением времени. Мы до сих пор не обладаем достоверными сведениями относительно того, как эти знаки назывались в древности. Якоб Гримм размышлял над этим в своей работе «Немецкие древние правые акты». В ней он исходил из того, что символ мог именоваться «знаком истины» (Wahrzeichen). Это соответствовало духу древнего права, так как являлось наглядным выражением совершенного дела или предпринятого действия. В 1824 году Фердинанд Кристиан Баур установил, что символ является не только объектом, но и отражением идеи, с этим символом связанной. А потому он не мог быть не чем иным, кроме как непосредственным выражением воззрений. Шельтема предполагал, что «умственные образы» по мере своего развития более не имели ничего общего с ранними образами воспоминаний, а потому их можно считать началом символьного письма. Стшиговский установил, что в XIV–XV веках символы носили имя — «языческая вещица». По этому поводу он писал: «Настойчивость, которую я вижу в развитии у нас в Европе так называемых „языческих вещиц“, состоит в том, что речь, в сущности, идет о ремесленном обозначении всего нордического. Суть состоит в том, что это название было дано властью господствующей церкви. А потому можно говорить о противопоставлении власти и Севера, церкви и Веры, правоверности и именно „языческих вещиц“. Под этим развитием мы можем наблюдать древние пласты, которые мы можем вновь и вновь обнаруживать под слоем господствующей последнее тысячелетие власти, подобно тому, как можно обнаружить старое изображение под новым слоем краски». Подобного рода представления отходят от идеи украшательства, обнаруживая в орнаментах более-менее осознанное значение. Это может быть подтверждено рунической надписью на пряжке, которая гласит «siklas nahli», — а это означат, что орнамент выступал в качестве защиты от нужды.

Те же самые круги, которые яростно выступают против самой идеи наличия в фахверковых домах символьных форм, охотно прибегают к доводу, что мы едва ли можем обнаружить остатки действительно древних фахверковых построек, а кроме этого с XIV века мы можем обнаружить на их фасадах остатки именно украшательных форм. Подобного рода невнятных взглядов придерживается и Дехио, который позволяет себе утверждать, что уже в ранненемецком периоде можно было обнаружить признаки так называемого «ложного романского стиля». Но именно в упомянутом архитектурном стиле встречаются те же самые символьные формы, которые буквально разрастаются по порталам зданий. Как раз ранненемецкий период доказывает, что фахверковые строительные формы, которые мы могли бы обнаруживать вплоть до XIX века, являются подтверждением того, что подобная техника строительства была использована германскими плотниками уже в XII веке.

На воротах в Модене мы находим образы, изображающие осаду замка. Обе башни замковых ворот, из которых осажденные предпринимают вылазку, представлены в качестве типичной фахверковой конструкции, образующей символы, весьма хорошо знакомые нам, немцам. На правой башне ромбы образуют знак «инг» (ингуз), а на левой башне мы обнаруживаем внизу крест в виде знака «мал» (манназ), а наверху знак «одал». На одном из домов Хальберштадта, который был построен в начале XVIII века, мы можем обнаружить пересеченные меду собой ромб и знак «одал». С конструктивной точки зрения подобные вещи являются бессмысленными, а потому нет никаких сомнений в том, что этот фасад надо воспринимать как символьный фахверк. Таким образом, ворота из Модены — это неопровержимое свидетельство того, как фахверк выглядел в те далекие времена. Мы едва ли сможем понять многочисленные дифирамбы латинян в адрес деревянного зодчества германских племен, если бы те не пользовались при строительстве балками и перемычками. Вне всякого сомнения, символьные формы делали здания привлекательными и украшали их настолько, что даже люди, не умеющие читать эти знаки, воспринимали их как знакомые, и хотели показать их народу.

Я бы хотел здесь ограничиться четырьмя формами, которые были явлены нам на этих двух башнях.

Удивленный зритель может обнаружить сначала знак «одал», который поначалу может восприниматься всего лишь как хитросплетение балок. Однако в северной части Гарца мы сможем обнаружить целую серию подобных объектов. Может показаться, что этот символ сверх меры встречается в других строительных конструкциях. С начала XIX века эта же самая символьная форма стала наноситься в районе Среднего Везера на кирпичи. Нечто аналогичное мы могли бы обнаружить в Нижней Саксонии. В Остервике (Северный Гарц) на здании середины XVI века мы находим повторение этого символа на окончании «изрекательной балки», то есть на том месте, куда обычно наносились священные знаки. На подпорках задний в Эйнбеке (XVI век) символы «инг» и «одал» находятся рядом с изображением туи и подсолнуха. Столь убедительные свидетельства вместе с тем не являются поводом для того, чтобы некоторые умники, устремив перст в небо, заявляли: теперь вы должны доказать, что в данном случае речь шла вообще о знаке «одал»!

Относительно значения знака «одал» сегодня едва ли могут иметься какие-то сомнения. Вольфганг Краузе установил, что изображение петли являлось древнейшим знаком «владения». На новодатском наречии «петля» (Schlinge) означает «огороженный участок земли». Кроме этого Герман Вирт неоднократно находил «петлю»-«одал» в Швеции на наскальных рисунках, датируемых бронзовым веком. Кроме того, он при изучении старых наречий обнаружил, что на севере Италии буква О обозначала слово othala, то есть «унаследованное владение». Еще в «Беовульфе» указывалось, что эта руна обозначала понятие «Родина». Вильгельм Гримм при изучении рунической письменности англосаксов соотносил этот знак с «Отечеством».

Крест «мал», который имеет в своей основе ромб и пересеченный ромб, в нашей традиции имеет особое значение — это знак плодородия, новой жизни. Даже в «Кратком словаре немецких суеверий» указывается, что ромб помогает плодородию как в полеводстве, так людям и скоту. Знак «инг» имеет приблизительно такое же значение. Вероятно, ромб и «инг» имеют общие корни. Мы встречаем ромб в типичной его форме на брактеате из Вадштена. Причем он изображен в качестве знака «инг», также как на кюльферском камне («ромб»). Используемая у других рунических строях форма XX трактуется Германом Виртом как «идеограмма соприкосновения и взаимосвязи неба и земли». Этот знак может выражать мысль касательно сути двух вещий, которые объединяются в целое, чтобы дать начало чему-то новому. Итак, он может также означать мужчину и женщину. В этом может крыться причина того, почему этот знак столь часто встречается на подарках, которые преподносили на крестьянских свадьбах.

Повсеместное распространение этого знака в индогерманском ареале указывает на правильность подобного подхода.

Наряду с ромбом вновь и вновь мы можем обнаруживать знак «мал», который воспринимается как знак расширения. В руническом строе в схожей форме встречается знак «гифу», «габе», то есть «дар», что означает увеличение владения. На обряды, которые проводились на Сретенье и фастнахты, этот крест рисовался сажей на лбу или на щеке молодых девушек. Это был типичный обычай плодородия и пожелания удачи. По этой причине символ пересеченного ромба может однозначно трактоваться как знак материнства и увеличения потомства. В индогерманских языках ромб нередко обозначается словосочетанием «врата жизни», а Герман Вирт указывает на то, что 4000 лет назад пересеченный ромб был синонимичен понятию «мать». Едва ли возможно найти еще какую-то трактовку этого символа. Это был знак матери, дающей жизнь своему потомству, а потому, вне всякого сомнения, у народа почитался как символ благонравия, то есть был священным знаком.

Прекрасный пример мы можем обнаружить на здании начала XVIII века из Хеммельсдорфа (Шлезвиг-Гольштейн). Символ нарочитым образом занимает все пространство над полукруглыми вратами. Вплоть до наших дней подобное сочетание балок обозначается как «крестьянский танец». Явно сохранилось культовое звучание. Подобно тому, как танцы происходят из культовой сферы, так и подобные символы имеют культовое предназначение. В своей работе «Лебедь как украшение фронтона» Г. Занне указывает на то, что в Северной Фландрии аналогичные знаки можно обнаружить на фронтонах с лебедями, хотя эти символы и были очень сильно видоизменены. «Суть украшения фронтонов становится понятной, если учесть, что в XII веке нидерландские колонисты были допущены в старые земли архиепископом Бремена. Документально зафиксировано, что заселение этих земель голландцами началось в 1130–1140 годах». Вне всякого сомнения, именно они принесли, а позже сохраняли на своих фронтонах знак лебедя. Этот символ позволяет обнаружить множество областей внутренней колонизации. Например, хотелось бы напомнить о Трансильвании. В «старых землях» лебедь на фасаде здания нередко соседствует с другими символами: ромбом, древом жизни, шестиконечной звездой. Символы могут содержаться и на других украшениях фронтона.

Поэтому я хотел бы обратиться к знакам на фронтонах как к носителям символов. Позволю себе сделать несколько наблюдений. Я хотел бы обратить внимание на знак, который в некоторых областях по непонятным причинам получил название «поворотная дубинка». Несомненно, это название возникло вдали от кабинетных исследователей. В 1936 году Лонке-Бремен опубликовал статью «Доклад о распространении, наименовании и интерпретации фронтонных столбов». Он указал на то, что фронтонные столы нередко именовались «Mäkeier» (мекайер). Если мы обратимся к специальным словарям, то обнаружим, что «макайером» или «кровельным меклером» называли деревянную опору, которая несла на себе мельничную лестницу, а также ручку или центральную колонну церковных часовен. Подтверждением этого являются документы 1517 года из Гамбурга и 1647 года из Бремена. Зас в своем исследовании, посвященном языку плотников Нижней Германии, называет «меклером» столб, который несет на себе лестницу, или же вертикальный столб фронтона. Даже в голландской провинции Гроннинген слово «мекелар» относится к фронтонным знакам. Кажется, что данный столб имеет совершенно иное значение, нежели просто несущая деревяшка.

Все-таки, какое глубокое значение может быть сокрыто в нем? Если для сравнения мы рассмотрим другие колонны и столбы, то обнаружим, что в фахверковых конструкциях различных областей (преимущественно в перилах и во фронтонах) есть колонны, которые на первый взгляд кажутся предельно простыми. Но все же они обладают особой сутью. Это подтверждается нанесением на них шестиконечных звезд или других знаков. В некоторые из них в круглую центральную часть вбивалось 12 или 16 деревянных гвоздей, что в итоге превращало их в символы годичного цикла, то есть в символы, наделенные особым смыслом. На пространстве от Лаузица до Верхней Силезии и Восточной Пруссии можно обнаружить фронтоны, обшитые деревянными досками. Нередко эти доски прибиты к фронтону ребром, что позволяет приравнять их к столбам. Даже в шиферном покрытии на строениях близ Исполиновых гор можно открыть своеобразное повторение данного «столба». Это отнюдь не беспричинные действия, тем более, что в тех местах распространены всевозможные символьные формы.

Далее нам надо разобраться со словом «маклер». Лингвистические исследования указывают на то, что в фахверковом фронтоне этот «столб» отличается от всех прочих балок, а кроме этого он может быть приравнен к полноценному столбу, который держит на себе купол или мельницу. Словарь шлезвиг-голштинского наречия говорит нам о том, что этим словом обозначается «тяжелый молот с рукояткой». Далее следуют отсылки к различным тяжеловесным профессиональным устройствам, прежде всего молотам. Далее говорилось, что «меркер», «тяжелый молот с рукояткой» — это толстая квадратная палка, которой во время карнюффеля старейшина стучал по столу, требуя наступления тишины. Карнюффель — это заимствованная из Ноймюнстера разновидность фастнахта, которая предназначалась для студенческих корпораций, в ходе которой члены оных должны были мериться силами между собой. Мы же подразумеваем борьбу, которую между собой вели зима и лето. В «Прусском словаре» Фришбир сообщает, что «макельн» была уменьшительной формой действия, но все-таки «тайного действия».

Имеется ли возможность того, что проведение «макелера» было тайной церемонией? Ответить на это вопрос можно, если мы исследуем действительно древние столбы, которые возникли ранее XVIII века. Мне удалось найти только два таких образца. Один из них хранится в Отечественном музее Ганновера. На нем вырезан ромб и знак «даг». Другой был обнаружен в местечке Борстель, округ Штендаль. На нем были изображены: знак «мал», знак «даг», солнце, пересеченный ромб и знак «инг». Здесь они действительно похоже на «тайные» знаки, то есть древнейшие «смысловые образы», «застывшие символы», которые должны были принести в дом процветание. Таким образом, дубовый столб неизбежно становился «макелером», носителем великой силы. Мы вновь приходим к подтверждению того, насколько глубоко в обычаях нашего народа укоренилось символьное знание. Но в то же время мы должны признать, насколько бедными и отчужденными от этих ценностей мы стали, если эти доказательства сегодня мы добываем с таким великим трудом, если мы вообще вынуждены доказывать человеку нашего времени величественность вещей от наших предков. Сегодня для нас они представляются бесценным наследием предков. Как-то Шельтема сказал прекрасную фразу: «Лишь только следуя путем мыслительного рассмотрения и скромного осмысления, мы сможем раскрыть для себя это чудо. Но это не суждено тем, кто прибегает к громогласному пафосу и акцентированию своих личностных странностей». От себя я могу добавить, что методы работы, которыми для постижения этих вещей сегодня пользуется исследовательская бригада «Наследия предков», дадут ясные и осмысленные результаты.

С предельной тщательностью был создан архив, в который между тем были занесены карточки на 55 тысяч объектов. При его составлении были использованы новые директивы. В следующем архиве будет иметься около 10 тысяч выписок из древних и современных документов, содержащих в себе описание символов из индогерманского ареала. Смею надеяться, что продолжающееся сотрудничество с народоведческими комиссиями отдельных гау рейха позволит совершить прорыв. У нас только одна цель — Германия!

 

Глава 3. СИМВОЛЫ КАК КУЛЬТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ

Уже в 1910 году Август Шварзов в «Журнале эстетики и общего искусствоведения» высказал мысль, которая даже сегодня привлекает внимание многих специалистов по символьному орнаменту. Тогда он написал, желая дать некоторые дефиниции: «Имеется несколько исследователей в области этнографии и древней истории, которые не удосужились понять, что изучение орнамента отнюдь не идентично изучению изобразительного искусства. То есть орнамент нельзя трактовать как примитивные попытки отобразить реальность, передать природные вещи как таковые. Любому, кто занимается обработкой собранного материала, надо четко представлять, что в сфере изучения художественной культуры имеют место быть два различных подхода, два свода различных правил, две никак не соприкасающиеся между собой психологические установки». При подобной постановке проблемы мы должны признать, что мы не должны рассматривать символы в качестве некоего приложения к народному искусству или к истории искусств. Мы должны рассматривать символы как сферу, которая совершенно самостоятельно развивалась еще с древнейших времен. В той же самой работе Шварзов подчеркнул, что символы не имеют никакого отношения к так называемому доисторическому состоянию народа: «Там, где согласно достоверным источникам встречаются символьные орнаменты, более нет доисторического состояния — у народа появляется и развивается его собственная история. И наоборот, мы не можем говорить о доисторическом времени, например германцев, как о периоде символического искусства или символьного орнамента, так как мы не можем связать эти явления с понятием „доисторического времени“, под которым весьма вульгарно подразумевается самая начальная стадия развития».

Эти идеи, высказанные Шварзовым, актуальны даже для нашего времени, а потому он помогает нам в борьбе за дело, которое едва ли существенным образом сдвинулось с места за последние десятилетия. У отдела изучения символов («Наследия предков») было всего лишь несколько лет, чтобы начать полноценную восстановительную работу в данном направлении. Еще некоторое время назад было несколько людей, которые разными путями вышли на проблему символа. Но их объединяет то, что они ясно осознают: символы — это наше ценнейшее наследие предков. Если мы хотим постичь историю нашего народа, его веру и обычаи, то мы не можем не нуждаться в них. А еще сегодня этим людям, специалистам по символам, приходится бороться с различными трудностями, в частности с представителями различных научных дисциплин, которые хотят подмять под себя сферу изучения символов. Впрочем, сегодня мы можем определить, где проходят границы этой сферы исследований, а потому мы можем констатировать, что назрела необходимость признать исследование символов самостоятельной научной дисциплиной. Только тогда эти исследования будут независимыми от прочих научных дисциплин, а потому они смогут постоянно совершенствоваться.

Я неоднократно поднимал вопрос: что, собственно, надо понимать под символами? Полагаю, что на этот вопрос можно дать однозначный ответ, если я расскажу о своем собственном «пути к символу». В 1912 году свет увидела книга Филиппа Штауффа о «рунических домах». В то время я находился в рядах молодежного фелькише-движения. Мы с небывалым восторгом стали штудировать эту книгу, пытаясь понять то, что мы могли постигнуть. Автор этой книги находился под сильнейшим воздействием идей Гвидо фон Листа. Было прекрасно, что мы смогли узнать о мудрости наших предков, которая была сокрыта для нас в сплетении балок фахверковых домов. Поскольку Штауфф пытался прочитать каждый из фасадов фахверковых домов как сочетание рун, то на страницах его книги можно было встретить следующие расшифровки: «Помоги, о солнце, которое ведет к арманитскому огненному зачатию, к истинному приумножению рода. Твой заход и твой солнечный путь даст нам солнечный огонь!» Но я не мог согласиться с этим. Когда я занялся изучением строительства, то понял, что едва ли возможно создать деревянную конструкцию, которая могла быть задумана как сочетание рун. На осенних каникулах 1912 года я взял тетрадь для эскизов и направился в Грабфельд, который слыл районом, где было самое большое количество фахверковых построек. Я изучил множество фасадов и смог найти массу деталей, показавшихся мне весьма важными. Это было неоднократно повторяющееся сочетание балок. Это сочетание можно было встретить во всех уголках нашей Родины. Вскоре мне стало бросаться в глаза, что эти знаки могли складываться не только из балок, но и могли быть вырезанными на древесине. Когда я сосредоточился на этом вопросе, то обнаружил, что эти знаки могли повторяться на мебели и домашней утвари. Их могли вырезать или же просто рисовать. Они могли быть выдавлены на кирпичах, нацарапаны на штукатурке. В конце концов, они могли быть вышиты женскими руками. На различных материалах, на предметах, созданных в разной технике, я обнаруживал одни и те же знаки. Мне стало ясно, что эти знаки должны были иметь особый смысл. Они были не просто украшением для утвари и зданий, но обладали высшим значением. Когда же я обнаружил эти знаки на доисторических экспонатах из музейных собраний, то понял, что между этими знаками существовала несомненная преемственность. После войны я вновь обратился к ландшафтам Гарца. Тогда встретился с исследователем, который предоставил символам подобающее место в немецком музее. Это был профессор Ганс Хане, создатель земельного ведомства народоведения в Галле. Само собой разумеется, я нашел множество подтверждений своих идей в работах профессора Германа Вирта (они попали мне в руки несколько позже). Они подтолкнули меня к тому, чтобы я занялся самостоятельными исследованиями и изысканиями.

Самые разные пути ведут к тому, чтобы можно было собрать коллекцию ценнейшего материала. Есть разные пути, чтобы поставить людей перед фактом, — материал, которым доселе пренебрегали, в действительности является ценнейшим наследием предков. Еще некоторое время назад символам отказывали в том, чтобы ими занималась самостоятельная научная дисциплина. Представители многих научных сфер хотели заниматься символами, но исключительно как второстепенной отраслевой темой. Они не были в состоянии увидеть полноту картины, охватить весь Север, поскольку были увлечены «классическими» странами. Нельзя отрицать, что в деле изучения символов есть отдельные прорывы, но они раньше были рассеяны по многим научным дисциплинам. Теперь же они входят в круг задач, которые стоят перед обособленным изучением символов. Мы не можем не упомянуть имя пионера в деле изучения символов, которое велось с позиций фелькише. Это профессор Эрих Юнг, который в своей книге «Германские боги и герои в христианское время» указал на попытки всевозможных «унификаций». Он указал на христианизацию, в ходе которой германским обликам придавался вид святых. При этом он указал на то, что поиском изначального пласта ни в коем случае нельзя заниматься с позиций «истории искусства».

Отрадно, что появившаяся в 1922 году книга претерпела несколько переизданий. Сейчас мы имеем возможность знакомиться с ней в новом, соответствующим образом переработанном издании. В любом случае историк всегда хочет знать, когда можно впервые документально зафиксировать наличие какой-то вещи или процесса. Упоминания символов являются очень ранними. Неоднократно оспаривалась фраза Тацита о домостроении у германцев. Не все были готовы признать, что это было упоминанием символов или домовых знаков. Неоспоримым является свидетельство индикулуса (малого перечня) франкского императора Карла, в котором говорилось, что саксам под страхом смертной казни запрещалось вырезать на балках домов знаки, которые удерживали демонов в жилище. Сегодня мы знаем, что это были за «демоны». В первую очередь это были силы германской Родины, которые были напрочь чужды традиции римской церкви, а потому трактовались ею как демоны и темные силы. Да и само понятие «демон» (равно как «черт» и «прегрешение») было привнесено христианством из сирийско-средиземноморского региона. Эти понятия использовались для того, чтобы постоянно держать новообращенных в «страхе Господнем». Однако самое большое «вторжение демонов» пришлось уже на послегерманское время, когда немецкая наука стала применять сравнительный метод. Все обычаи немецкого народа трактовались через обряды южных морей, бушменов и прочих низких культур. Нам сегодня воздается, что греков считали культурным народом, в то же самое время подчеркивали, что германцы являлись «варварами». Людям, которые десятилетиями навязывали нам этот тезис, сегодня сложно смириться с тем, что корни культуры (и не только греческой) надо искать на германском Севере! Если изучение символов сможет продвинуться дальше, то оно сможет сказать свое веское слово в сфере исследования корней культуры.

Весьма характерно, что приведенный выше церковный запрет являлся не первой и не единственной попыткой ограничить символы на немецкой земле. На научном конгрессе «Дом и двор», который в 1936 году проходил в Любеке, я впервые затронул проблему символов в своем докладе «Символы и германский дом». Сразу же после этого определенная сторона заявила протест по поводу того, что я хотел сделать исследование символов самостоятельной гуманитарной научной дисциплиной. Если же мы посмотрим на ранненемецкие церковные строения, то обнаружим, что спустя 100 лет, как был издан запрет, эти символы нашли свое применение в убранстве храмов. В церквях сохранился невообразимый материал, который надо планомерно искать, собирать и систематизировать. Естественно, при этом возникнет вопрос: как могло произойти, что в сугубо церковных строениях находятся многочисленные объекты, которые нельзя назвать даже христианскими? Это является всего лишь доказательством того, что церковь не могла искоренить в германских зданиях древние знания, в противном случае она не стала бы терпеть их на протяжении веков в своих собственных сооружениях. Через всю раннегерманскую (романскую) архитектуру мы можем проследить символы, которые нашли свои отзвуки в раннеготическом зодчестве. Тогда символы продолжили свою жизнь в ажурном орнаменте. По своей форме и размерам они были больше, нежели символы в жилых домах. Из папского письма мы узнаем, что строители должны были быть предоставлены сами себе. Так и должно было произойти, если главным было намерение построить большое количество церквей. В итоге можно было смириться с тем, что на церковных стенах строители отражали мир своих идей. Символы проявлялись в каменных узорах, в обрамлении колонн. Повсюду можно было найти знаки, издавна знакомые германцам.

Всевозможные указания на символы и символические понятия можно найти на страницах наших народных книг. Самый богатый материал дает «Корабль дураков» Себастьяна Бранта. Эта поэма еще ждет своего часа, чтобы стать объектом полномасштабного изучения. Обширный материал можно почерпнуть через изучение германских говоров и диалектов, в которых сохранились символьные обозначения. При этом подразумевается вовсе не цветовая или цифровая символика, а изначальные наименования символов. Например, в окрестностях Любека сплетение балок над полукруглыми воротами часто называется «крестьянским танцем». Сплетении балок всегда напоминает какой-нибудь символ, однако оно мало походит на танец. В данном случае можно провести параллели с доисторическим каменным сооружением, которое было названо «каменным танцем». Между этими двумя понятиями находится утраченное знание, которое позволяет говорить о символьности танца как действия. Мы можем найти отголоски этого знания в старых крестьянских танцах (например, в прекрасном шведском крестьянском танце «зюнрос»). В этих танцах сохранились символы, которые могли быть пронесены вплоть за забытой после (Первой мировой) войны кадрили.

Естественно, в народе сохранилось потаенное знание, особенно ярко это прослеживается у немцев, проживающих за границами Германии. Если бы удалось обобщить весь этот материал, то можно было бы выйти на принципиально новый уровень понимания символов. Но в первую очередь мы смогли бы постичь знание крестьянских преданий! От крестьян мы должны получить не только простые вещи вроде подков, но предельно ясные воззрения на душу нашего народа. Но шаги в этом направлении уже были предприняты! Большая часть этих преданий в свое время была записана! Сейчас они содержатся в работе, которая ранее упоминалась нами, — это «Краткий словарь немецких суеверий»! В нем содержится настолько большой объем сведений, что эти данные позволят нам вести изучение символов в принципиально новых масштабах.

Мысль о том, что символы более не должны осознанно употребляться, верна лишь отчасти, так как мы вплоть до наших дней находим свидетельства их использования. Известно, что при строительстве новых домов крестьяне из разных мест наносят на них старые знаки. Делается это по причине того, что аналогичные знаки имелись на домах их предков. Сохранение воспринятого наследия предков позволяло сохранить это сокровище даже в наши дни. Кроме этого есть множество примеров активного следования символьным обычаям, в частности, это песчаные узоры в домах Нижней Саксонии. Едва ли можно дать убедительный ответ на вопрос: до какого времени символы использовались осознанно? Я пытался найти ответ в старом Брауншвейге, где тщательнейшим образом сохранилась фахверковая архитектура. Мне удалось выяснить, что в 1622 году (то есть в первые годы Тридцатилетней войны) число используемых символов в значительной мере выросло. Сокращение же пришлось только на конец XVII века. Кажется, что во время невзгод люди вновь вспомнили о древних национальных знаках, и столь же стремительно забыли о них, когда в страну пришли мир и спокойствие. Впрочем, это пример, относящийся к городу. Немецкое крестьянство продемонстрировало более продолжительное следование символьной традиции. Там, где мы могли найти здоровое крестьянское население, то там же обнаруживали использование символов в виде орнаментального украшения дома вплоть до наших времен.

Мы все ближе и ближе подходим к состоянию, чтобы понять, о чем изначально должны были говорить нам символы. Первые изыскания доисторических символов, которые были представлены в виде наскальной живописи (что наиболее актуально для Южной Швеции), производились различными структурами и людьми, но все они пришли к одному и тому же выводу — эти изображения носят исключительно культовый характер. Продолжающие свое бытование народные праздники и народные обряды являются важным источником материала, который может быть подвергнут сравнительному анализу. Недавно подобная попытка были предпринята профессором Герте (Кенигсберг). Однако его выводы нельзя признать убедительными, так как в обрядах он видит только попытку защиты от демонов и злых сил. Так, например, он характеризует луры как инструменты, звуками которых пытались прогнать злых духов. Однако имеются и другие исследователи. Мы должны быть благодарны Альмгреену и Шнайдеру за то, что они попытались доказать связь символов с окружающим миром. Они полагают, что символы могли возникнуть в результате продолжительного наблюдения за годовым циклом, что могли делать исключительно оседлые крестьяне, а не кочевники. В огненный знак или дерево была заложена идея вечного круговорота. Для нордического человека была очевидной цикличность вечной смены мифического умирания и возрождения. Нам еще предстоит постигнуть одну мысль: эти символы нужно трактовать только в нордическом смысле, так как они могли возникнуть только лишь на Севере. Они являются однозначным культурным наследием нордическо-германского человека. Мы должны постигнуть, что эти простые знаки являются древнейшими духовно-историческими документами нашего народа, нашей расы. Здесь вновь хотелось бы привести слова Шварзова, который заявлял, что нельзя говорить о доисторическом состоянии народа, если подобные знаки находятся в осознанном использовании. Исходя из этого, мы должны задаться новым вопросом: каков возраст первых символьных знаков нашего народа? Ответить на него в высшей мере затруднительно. В музейных коллекциях имеются сосуды, на которые были нанесены важные смысловые знаки. Но многие из них пылятся в запасниках. Однако именно сейчас пришло время, чтобы сформировать настоящее собрание этих древнейших в истории нашего народа документов! Из того, что мы смогли уже обнаружить, можно заключить, что символы были широко распространены уже во времена неолита. И их распространение происходило в группах, которые были родственными друг другу. Более того — предметы с нанесенными изображениями, которые весьма напоминают символы, можно найти в пластах, относящихся к среднему каменному веку. Если места, где были сделаны эти находки, нанести на карту, то мы обнаружим, что родиной этих объектов является территория, расположенная между Любеком и Копенгагеном. Естественно, никак не может быть случайностью, что древнейшая находка с изображением древа жизни была сделана в окрестностях Траве. Исследование обнаруженной пыльцы позволило отнести находку к эпохе культуры Маглемозе, то есть возраст составил приблизительно 10 тысяч лет. Даже профессор Кюн, который неоднократно демонстрировал, что находится не в нашем лагере, писал, что символьное мышление начинается в эпоху мезолита, то есть в средний каменный век. Он приводил неоспоримые доказательства этого тезиса, а потому даже скептики должны были согласиться с ним.

Осуществляя осознанную изыскательскую работу, мы вскоре сможем установить, что символы были общими для всех народов, которые можно отнести к нордической группе. Истоки нашей расы надо искать там, где были обнаружены эти символы. Мы учим, что в раннюю индогерманскую эпоху все народы распространились через территорию «старой» Европы. И затем, войдя во внешний мир, они построили не только культуры Средиземноморья, но также Индии и Дальнего Востока. Ирония всемирной истории заключается в том, что тысячелетия спустя под далеким солнцем эти культуры пришли в упадок, а потому их изначальное происхождение забылось. А потому нам даже сегодня продолжают внушать, что носители этих культур могли прибыть откуда угодно, но только не с Севера. Но именно исследование символов позволит пролить свет на древние перемещения нордическо-германских людей, на пути их колонизации, что в свою очередь должно делаться при теснейшем взаимодействии и со специалистами по расоведению и древней истории. Именно этим трем молодым наукам, дополняющим друг друга, отводится выполнение важнейшего задания. Если обобщить выводы этих молодых наук, то мы увидим, какую роль в мировой истории в свое время сыграл Север. Мы посредством символов сможем обосновать, что нордические люди были носителями и создателями культур.

Идея символа является настолько глубокой, что изучение этих знаков не может являться уделом искусствоведов и специалистов по истории искусства, которые относят их к сфере народной культуры. Но именно подобная точка зрения превалирует в современной литературе. Музеи также не готовы к переменам. Это нам наглядно продемонстрировали конференции последних лет, на которых не нашлось места для символов. Сейчас наша задача состоит в том, чтобы сплотить людей и круги, которые полагают, что исследование символов должно быть положено в основу новой науки. Если, невзирая на все предубеждения, которые продолжают существовать и по сей день, молодые исследователи начнут сотрудничать с «дилетантами», то можно собрать уникальный материал, указующий на то, как наш немецкий народ связан с символом. Мы объявляем вне закона любые суеверные попытки препятствовать этому процессу. Мы посвящаем себя выполнению задания, которое можно считать важнейшей национальной задачей, поставленной перед нашей наукой.

 

Глава 4. СИМВОЛ И ВЕРА

Вера и обычаи нордических людей были запечатлены в символе. О раннем постижении вечности, которая обнаруживалась в бесконечном круговороте, нам говорят сосуды и находки эпохи неолита, то есть те предметы, которые активно использовались в жизни германцев. Те же самые символы мы можем обнаружить на предметах истинного народного искусства, которые появлялись вплоть до наступления нашего времени. Эти символы, несмотря на христианскую оболочку, продолжали жить в крестьянских обычаях, и в особенности в обычаях годичного цикла. Церковники не могли отказаться от использования символов, которые являлись основой религиозных представлений нордических народов. А потому нам надлежит не только изучить эту тесную связь с символами, но также выяснить отношение церкви к этим знакам, тем более что эти смысловые образы в великом множестве были обнаружены в храмовых постройках. Нередко они могут встречаться как символы, которые были утверждены и восприняты христианской верой. Впрочем, в первые столетия утверждения христианства на германских землях мы можем обнаружить эти символы в романских и готических соборах в самом различном виде, в самом разном применении. Часть символов и символьных образов, которые мы можем обнаружить в храмах романского периода, могут происходить из дохристианской эпохи. Многие культовые камни германцев по совершенно ясным причинам были вмурованы в основание или в стены христианских храмов. В церковном обустройстве использовались даже римские алтари и «камни Митры», имевшие распространение на западе и юго-западе Германии. На севере аналогичные процессы происходили с руническими камнями, за которые нередко принимались древние надгробия. Вероятно, предполагалось, что подобные действия смогут сломить веру народа, которую связывали именно с камнями. Это представление продолжает жить даже в нынешние дни. Зимрок в своей «Немецкой мифологии» обратил внимание на эти странные камни. Он писал: «Там, где христианские храмы возводились на месте языческих святилищ, предпринимались меры, чтобы идолы или капища в нетронутом виде были замурованы в стены храма. Это, судя по всему, должно было продемонстрировать победу христианства». Целый ряд исследователей придерживается точки зрения, что замурованные с внешней стороны христианских храмов древние святыни должны были в некоторой мере служить «изгнанию» старых богов. Однако есть и другая точка зрения. Если исходить с сугубо христианской точки зрения, то божества германцев являлись вовсе не «богами», а «демонами». По крайне мере такую версию излагал Максенций, патриарх Аквилеский, в письме, которое было адресовано франкскому императору Карлу. А это уже дает возможность для совершенно иной интерпретации. Именно христианство принесло страх перед «демонами». Во многом это связано с пользующимся дурной славой «Кратким обзором суеверий и язычества» (Indiculus superstitionum et paganiarum) который датируется концом VIII века. В нем однозначно говорится, что под страхом смертной казни запрещено наносить на балки домов зарубки, которые должны привлекать демонов. Сегодня мы понимаем, что эти «зарубки» являются не чем иным, как вырезанными символами, которые мы можем найти даже сейчас в многочисленных крестьянских домах, расположенных в отдаленных районах нашей Родины. Мы можем наблюдать разные процессы: с одной стороны, объявление символов вне закона, с другой стороны — замурованные в стены храмов «демонические силы». Все это было проявлением безрезультатности борьбы с символами. Даже самые усердные миссионеры не могли переубедить германцев отказаться от традиционной веры, о чем, собственно, сообщалось в письме Максенция Аквилеского. По этой причине было решено использовать старые святилища в пользу христианства.

При изучении сохранившихся памятников можно установить, что указанное «изгнание» было отчетливо запечатлено в целом ряде образов. В некоторых случаях изображено «изгнание» «духов» и их символов, как, например, над надвратным камнем церкви в Оберреблинге округа Менсфельдер. В этом изображении надо видеть отнюдь не «благословляющую длань», равно как и на изображениях в церкви Муррхардг, или в другом, до сих пор совсем не известном исследователям изображении из деревенской церкви в Луцероде, что близ Йены. В последнем случае ладонь зафиксирована в изгоняющем жесте, направленном в сторону грубо очерченных изображений головы и козла. В Муррхардте ладонь явно является стилизацией кропила, при помощи которого совершается изгнание. Мы можем неоднократно найти изображения козла («козла отпущения»), которые, как мы увидим, по-своему предшествовали изображениям «агнца Божия». Грубо очерченные головы всегда являлись образами «язычников» или «демонов». Эти головы можно рассматривать в качестве одного из признаков того, это церковные сооружения были возведены германцами. Эта точка зрения подтверждается, если изучить расовые особенности эти высеченных голов. Можно уверенно говорить о том, что данные изображения были отнюдь не орнаментальным украшением, но им придавалось особое значение. При этом не играет никакой роли, возникли ли эти образы во время «обращения» или же были нанесены уже в христианское время самими германцами. Конечно, можно допустить, что «художник, наверное, не стал бы делать изображения именно таким образом, если бы они были задуманы исключительно как храмовое украшение, так как они полностью противоречили всему стилю храмового убранства», как об этом сообщал Э. Юнг в своей книге «Германские боги и герои в христианское время». Действительно, можно заметить, что применялась поразительно древняя техника нанесения изображений, которая, вне всякого сомнения, восходила к временам деревянных построек. В каменных храмах она выглядела несколько отчужденной, поскольку те же самые образы можно было нанести посредством более современных способов. Без проблем в этих изображениях, используемых в церквях, можно опознать древние символьные формы и знаки, которые мы могли найти на сосудах, утвари и украшениях германского времени. Сегодня мы можем осознать истинное значение и подлинный смысл этих изображений, якобы выполнявших функцию украшательного орнамента. Но еще в свое время Роберт Доме предвидел, что у этих «украшений» есть особая суть. Он писал: «Эти на первый взгляд несерьезные и почти игривые элементы таят в себе глубочайшие загадки…» Генрих Бергнер в своем «Словаре церковно-художественных древностей» указывал: «Во времена Средневековья не представлялось возможности провести четкую границу между символами, исполненными глубочайшего смысла, и второстепенными орнаментами». Он подозревал, что многие образы и знаки обладали глубочайшим смыслом. Но ему так и не удалось постигнуть этот смысл, так как он был слишком привержен искусствоведческим принципам.

Если вы намереваетесь заниматься изучением так называемого «романского» архитектурного стиля, то вам непременно потребуется знание древних знаков. Сегодня мы необдуманно употребляем понятие «романский стиль», полагая его само собой разумеющимся. Но при этом мы не отдаем себе отчета в том, что исходим из ложных посылов, тем самым лишая немецких зодчих и мастеров причитающегося им признания. Термин «романский стиль» был введен в историю зодчества всего лишь в 1825 году французом де Комоном. В то время в определенных кругах культивировалась идея, что архитектура, которая использовала крестообразные своды и округлые формы, напоминавшие базилики, восприняла духовное наследие римской культуры. Ясность в этот вопрос вносит Б. Ханфтманн («Деревянные постройки Гессена», 1907): «Подобные воззрения были присущи французам в первую очередь наполеоновской эпохи: романские народы как производная от римлян, романские языки как производные от римского наречия, так на свет появилось романское искусство. Нельзя не отметить, что подобная версия была во многом правдоподобной, а потому многие поверили, что вся культура Западной Европы покоилась на фундаменте латинской расы. Французы с непростительным самодовольством пытались увидеть себя в Риме, откуда исходили все нити развития по церковной линии. Они грезили о мировом господстве подобном римскому. Нелепость подобных притязаний опроверг граф Гобино. Он не был склонен к выдумкам, а потому до основания разрушил этот миф. Но он никак не касался истории зодчества. А потому поколения беспристрастных толкователей искусства тщетно пытаются понять, как архитектура Рима со временем „трансформировалась“ в романское зодчество». Даже сегодня мы продолжаем повторять эту выдумку, тем самым давая противнику возможность заявлять, что наше культурное наследие является порождением Рима. Не многие способны осознать тот факт, что нам приходится сталкиваться с типичной ранненемецкой архитектурой, которая была порождением неслыханного мастерства немецких зодчих и величием германского духа! Надо отметить, что в деле нелепого возвышения этого якобы имевшегося влияния отличился гуманизм. Мы знаем, что отдельные архитектурные элементы первых религиозных твердынь сложным путем все-таки смогли пробиться через Альпы. Однако скульптурные камни можно вывезти и из Ирландии, что позволяет сделать великое множество находок. Тем не менее «ренессанс» эпохи Карла очень быстро закончился, а местные зодчие и мастера продолжали строить в соответствии с древней традицией.

Изучая архитектурные формы, мы можем выявить, как мастера применяли весьма необычные для каменного строительства методы, более подходящие для деревянных построек. Кроме этого видно, как можно было наполнять нордическим духовным наследием римские архитектурные элементы. Мы узнаем работу германских мастеров по использованию в камне техники деревянного зодчества, а также по характерному для германцев разделению плоскости в соответствии со светом и тенью. Мы постигаем, как формы, некогда прибывшие с юга, были восприняты и одушевлены людьми Севера через нордические конфигурации. Они были подстроены под древние знаки и образы, о чем в своей работе «Следы индогерманской веры в изобразительном искусстве» сообщал Йозеф Стшиговский. Из папского письма следовало, что германским строителям надо было предоставить свободу действий, в противном случае они бы никогда не закончили свою работу. Впрочем, до сих пор не было обнаружено доказательств подлинности этого документа. При всем том не надо искать умозрительных доказательств, потому как в церквях раннего периода можно часто найти вещи, не имеющие отношения к христианству. Даже такие высокопоставленные духовные лица, как епископ Бернвард Хильдесхаймский, чрезвычайно часто использовали в своих творениях типично германские формы. В этих людях, которые когда-то были рождены немецкими матерями, говорил голос крови и голос предков. Древние воззрения были сильнее чуждых форм. Вершины колонн были обильно наполнены символическими образами. Германские символы покрывали даже ручки и прочие мелкие элементы. Использование символов было настолько явным, что их свободное употребление могло вытеснить собственно церковные сюжеты. Это становится очевидным, если принять во внимание гневное письмо Бернарда Клервоского, в котором он решительно высказывался против изображения охоты, различных животных, листвы и т. д. Мы можем установить, что в указанное время (середина XII столетия) основа образов, украшавших храмы, в основном состояла из германских языческих символов, даже если это были незначительные элементы убранства. Если же принять во внимание, что святой Бонифаций и другие деятели церкви выступали против использования германских символов, например, вязи и ленточных узоров, то становится понятным, что церковь отнюдь не стала хозяйкой положения. Во всяком случае, по тактическим соображениям она была вынуждена мириться с древними традициями. Как мы увидим, часть символов продолжала использоваться в самые различные времена.

Обрабатывая бесчисленное число найденных в наших церквях образов и изображений, которые могут трактоваться только как германские, понимаешь, что знаки и символы использовались как самоочевидные. А потому их можно было обнаружить не только в храмах и монастырях. С некоторой натяжкой можно говорить о том, что первопричина этого крылась в ремесле. Из XIV–XV веков до нас дошли сведения, в которых этим объектам дается весьма удачное название — «языческая вещица». Это понятие уходит корнями в обычаи. Йозеф Стшиговский в своей статье «Утренняя заря и языческая вещица» писал: «Настойчивость, которую я вижу в развитии у нас в Европе так называемого „языческих вещиц“, состоит в том, что речь, в сущности, идет о ремесленном обозначении всего нордического. Проблема состоит в том, что это название было дано властью господствующей церкви. А потому можно говорить о противопоставлении власти и Севера, церкви и Веры, правоверности и именно „языческих вещиц“. Под этим развитием мы можем наблюдать древние пласты, которые мы можем вновь и вновь обнаруживать под слоем господствующей последнее тысячелетие власти, подобно тому, как можно обнаружить старое изображение под новым слоем краски». Из этого следует, что это словосочетание как бы состоит из двух понятий, а именно «высокого искусства» объединенной власти, которая в духовном плане жаждала подчинить Север Средиземноморью, и ремесленного искусства нордическо-германской Родины. Несомненно, что «языческие штучки» — это «нижний слой», который продолжал подспудно существовать после того, как власть навязала свою веру (хотя правильнее было бы говорить — подчинила этой вере германцев). Как раз этот пример демонстрирует нам, что нет ни малейших поводов говорить о «романской» архитектуре. Когда говорим о ней, то всего лишь оказываем нежелательную поддержку средиземноморскому властному искусству.

В эпоху готики древние формы были постепенно вытеснены из архитектурного облика Германии. Скорее всего, церковь поддерживала новые строительные формы, в которых господствовала строгость, никак не сочетавшаяся с неканоническими «варварскими» объектами. Однако и в этом случае мы можем обнаружить чудесное свойство символов — их живучесть. Мы можем найти их в ажурных готических орнаментах. Их элементы иногда следуют в таком порядке, который позволяет трактовать их как более или менее явно выраженные символы. Здесь мы вновь можем слышать кровный голос Севера. Но в годы контрреформации было не только прекращено это духовное цветение, но запрещено великое множество обычаев. Наследие предков, пытавшееся проявиться позже, во времена рококо и романтики, было полностью растоптано гуманизмом. Именно об этом нам проповедовал венский исследователь Йозеф Стшиговский. Он заявлял: «Сегодня, наконец-то, пришел час, чтобы осознанно обратить нордические воззрения против религии Средиземноморья». Эта мысль четко и ясно звучит в каждом из его произведений. Указанные нордические воззрения укоренены в мировоззренческих символах, тех «языческих штучках», которым на протяжении веков противилась церковь. И сегодня они продолжают (хотя и не слишком явно) жить в народном искусстве. Можно сослаться на статью из журнала «Германия» (1936, Эремита), в которой сообщалось: «Символ — это извечная противоположность тому, что мы обычно называем догмой! Догма — это искусственным образом навязываемая вопреки желанию форма».

Мы должны обратить свои взгляды на скандинавский Север. Там христианство появилось только после X века. Мы можем найти здесь множество удивительных вещей, в том числе относительную терпимость христианства, что объяснялось особым расовым сознанием. Там народ с доисторического времени был слит воедино со старой верой, а потому не мог расстаться с ней всего лишь за несколько веков. Это позволяет предположить, что у скандинавов осталось больше преданий, обычаев, символов, нежели у немцев, которые расположены южнее. Примечательным является то, насколько христианство было обеспокоено тем, чтобы использовать и «унифицировать» эти символьные сокровища. При изучении Севера Ханфтманн («Деревянные постройки Гессена», 1907) совершенно справедливо отмечает: «Если добрая часть из имевшихся символов была использована в качестве образных средств нового учения, то навязываемые с редкостным упрямством христианские образы так и не были до конца приняты». Теперь надо задаться вопросом: что христианство привнесло со своей стороны в древние символы? По большому счету сугубо христианским символом считается только крест. Надо обратить внимание на статью Марии Фассбиндер «Крест в изобразительном искусстве: от раннего христианства до XIII века». Она исходит с сугубо католической точки зрения, полагая, что «из опасения преследования и осквернения святых таинств христиане использовали в катакомбах символьное искусство». «Они опасались напоминать о распятии Спасителя до тех пор, пока крест, считавшийся позорной казнью для рабов, воспринимался язычниками как нелепость. По большей части крест маскировался в формах, понятных только посвященным. Крест мог быть встроен в одиночный символ якоря, или же в якорь между двумя рыбами (символ Христа), в древо жизни, в посох Моисея, в закругленный трезубец со змеями, Оранту с воздетыми руками, фигуру благословляющего ветхозаветного патриарха Иакова, крестообразные буквы греческого алфавита χ (хи) и τ (тау). В катакомбах Присциллы и Домитиллы, тем не менее, можно найти даже латинский крест».

Сразу же надо исправить несколько допущенных ошибок. Утверждается, что первые христиане боялись использовать символы, но только знаки, считавшиеся священными. Однако находки в катакомбах свидетельствуют о том, что никак не могли допустить католические авторы. Конечно, на первый взгляд кажется, что рыба и якорь, которые использовались вплоть до II века, являются исключительно христианскими символами. Рыба, которая по-гречески пишется как ICHTYS, может являться анаграммой, расшифровываемой как «Иисус Христос Сын Божий, Спаситель». Кажется, что якорь даже появился позднее. Он мог трактоваться как символ надежды. Символически, что в «Саге о Плацидусе» упоминается распятие на якоре. Есть и другие предания, где якорь выступает в качестве креста для распятия. Есть изображения Христа, распятого на якоре (Мендель. «Христианская символика». 1854). Только к концу II столетия начинают встречаться кресты, которые использовались в качестве символов: крест-колесо, греческий крест, равнобедренный крест, свастика. Последняя встречается чаще других. Все они имеют древнейший смысл, обозначая «умирание и воскресение», вечное возрождение, вечный круговорот. Лехлер («О свастике») настойчиво утверждает, что латинский крест еще не появился в катакомбах Рима. Якобы имевшиеся обнаружения в катакомбах этого позднехристианского знака были разоблачены как ошибочные. Равнобедренный крест становится христианским символом не ранее конца II века. Хотя бы поэтому интересно читать свидетельства современников, которые настойчиво высказывались в пользу использования христианами креста. Один из отцов церкви Марк Минуций Феликс заявлял, что крест использовался слабыми в вере христианами, которые не смогли полностью избавиться от своих прежних верований. В апологии «Октавий» он писал следующее: «Мы не почитаем крестов и не желаем их. Вы, может быть, имея деревянных богов, почитаете и деревянные кресты, как составные части ваших божеств. Но самые знамена ваши и разные знаки военные разве не позлащенные и украшенные кресты?»

Крестообразные знаки известны людям еще с эпохи неолита. Работа французского исследователя Габриэля де Мартилле (1866) подтверждает, что наличие креста свидетельствовало о формировании у человека каменного века религиозных представлений. Если, несмотря на протесты Марка Миниция Феликса и не только его, крест смог стать основным христианским символом, то можно говорить о том, что церковь уступила в этом вопросе. Но она не была совершенно беспомощна перед древними традициями и преданиями, но проводила искусные уступки, следуя древнему принципу: разделяй и властвуй! Это применимо как к духовной области, так и ко всем прочим. Подобным способом церковь переняла давно известные и широко распространенные символы, использовала их для собственных нужд, окутала их легендами и, наконец, присвоила их. В итоге мы сейчас с трудом можем судить о подлинном происхождении этих символов. В этой связи стоит вспомнить об императоре Константине, благодаря которому произошло возвышение креста и лабарума (христограммы в виде пересеченных букв X и Р). Он весьма прозорливо избрал этот символ для того, чтобы нанести его на свои знамена. Это сразу же ему позволило заручиться поддержкой его войска, преимущественно состоявшего из германцев. Именно благодаря этому он смог одержать в 312 году победу в битве у Мильвийского моста. Мария Фассбиндер открыто утверждает: «После победы знак позора стал символом победы. Начинается его общественное прославление. Императрица Елена начинает поиски креста, на котором был распят Христос. Поклонение кресту (Adoratio crucis) совершалось в страстную пятницу у выхода из Иерусалима, где сохранилась большая часть этого креста. Кроме этого значительную часть креста получили Константинополь и Рим. Эти города стали местами его почитания».

Прекрасно известно, что по миру распространилось огромное количество поддельных частиц Святого Креста. Кроме того сохранились сведения, что первоначальный крест для распятий имел Т-образную форму (равно как и символ тау). Латинский крест в нынешнем его виде появился на свет только лишь благодаря императору Константину. Он поднял его ввысь, чтобы начать битву против императора Максенция. Лабарум мы можем обнаружить также на монетах Константина. Этот символ был начертан рядом с тремя символами солнца на его полотнищах. Константин объяснял свою победу через крестное знамение. Более того, он, не будучи христианином, носил крест на лбу, а также позволил поместить этот символ на шлемы и щиты своих воинов.

Аналогичным образом от нордического символа был получен знак лилии. Легенды гласят, что в битве против алеманов ряды войск короля Хлодвига стали отступать. Тогда королю явился ангел, который вручил ему лилию. С этим символом в руках Хлодвиг повел свое войско к победе. С тех пор этот знак считался символом западных франков. В геральдике этот знак известен как лилия Бурбонов. Лилия считается символом жизни, но при этом является почти точной копией руны «ман» (альгиз), которая также считается символом вечного света и жизни. Эта руна могла быть «упрощенной формой» древа жизни (Плассман. «Всяческие ценности». 1940). С религиозной точки зрения свет был настолько сильным, что мертвые могли забирать его с собой в могилу. Когда несколько лет назад была вскрыта могила епископа Бернварда Хильдесхаймского, то рядом с останками было обнаружено два серебряных подсвечника. Это указывает, что он был очень тесно связан (в силу своего расового происхождения) с обычаями своего народа. Многочисленные подсвечники также были найдены в алеманских захоронениях близ Оберфлахта. Конечно же, они клались в могилы по тем же самым причинам.

Когда император Константин стал использовать христограмму (ХР), то он еще не был христианином. Он принял крещение только незадолго до смерти. Герман Вирт смог доказать, что он «позаимствовал» этот символ у персов («Нордланд». 1936. № 6). «В действительности речь идет о королевском персидском полевом штандарте, солнечном знамени так называемых „огнепоклонников“. Этот символ известен нам по греческо-бактрийским монетам, датируемым II веком до нашей эры, например, по монетам короля Гиппострата (135 год до н. э.)». Кроме этого Вирт указывал на то, что этот знак можно было встретить не только на монетах персидской династии Арзакидов (250–124 годы до н. э.). Этот же знак встречался на монетах Птолеемев в 300 году до нашей эры.

«Божество (распятое) на древе» в качестве мотива встречается отнюдь не один-единственный раз. Очевидны параллели с висевшим на мировом древе Одином. В древних христианских легендах самого различного происхождения подчеркивается, что крест, на котором был распят Христос, был сделан из побегов «мирового древа». Это сопоставление имеет исключительное значение. Многие индогерманские мифы, говорящие о «древе жизни», имели большое значение для христианства. Мендель («Христианская символика». 1854) проводил различия между «древом жизни» и «древом познания». Он указывает, что крест Христа был сделан из древесины последнего. Во всяком случае, имеется огромное количество недвусмысленных изображений, которые показывают Христа распятым не на кресте, а на дереве. Герман Вирт («Священная протописьменность человечества») указывает на надписи англосаксонского Рутвельского креста, где говорится о том, что «Христос был на побеге» «самого достойного из лесных деревьев».

Следовательно, здесь можно проследить не только связь с распятием на дереве, но и с другими образами, которые большей частью называются «вилообразными крестами». Можно смело утверждать, что Христос был распят на руне жизни, которая изначально была символом, пробуждающим жизнь. Такие кресты можно найти в Кельне, Кесфельде, Андемахе, Ксантене. Их носили по улицам во время чумы, чтобы тем самым отогнать от городов смерть. В сохранившихся народных преданиях говорится о том, что одновременно с процессиями в церковь приносили «ветку жизни» или «росток жизни». Отчетливо прослеживается связь с этим обычаем в Кесфельде, где вилообразный крест являлся центром процессий на праздник Троицы. Маловероятно, что этот крест был принесен в Кесфельд Карлом Франкским, как гласит сохранившаяся надпись. Впрочем, распятие в форме этого необычного креста появляется уже в ранненемецкую эпоху, что доказывает примечательный надвратный камень замка Тироль. В тех же самых краях, где получили распространение вилообразные кресты, дети на Пасху носят «пальмовые посохи», которые сохранили форму вилообразной руны жизни.

Широко распространенная сегодня католическая священная формула IHS (IN HOC SIGNO — сокращенное от «Сим победиши») была привнесена в церковную традицию только лишь Бернардином Сиенским. В 1430 году он стал совмещать свои проповеди с демонстрацией особого знака, который представлял собой сияющее солнце с тремя буквами J.E.S. Естественно, это был двойной знак, в котором были использованы знакомый народу солнечный символ и доступная для прочтения народом «печать Христа». В 1541 году это знак был взят на вооружение орденом иезуитов. Они сделали солнце менее выраженным и превратили центральную греческую букву «эта» (Н) в сочетание креста, (Н) и трех гвоздей в форме знака \|/. Иезуитов нисколько не смущало, что они использовали символ сердца, который в народных преданиях и обычаях использовался в качестве знака матери-земли. Древние обычаи пытались приспособить к культу сердце Марии и сердце Иисуса. Однако активное использование знака сердца в народном искусстве указывает на то, что этот символ укоренился в народном сознании. Иезуитская форма этого символа используется только в местностях с преобладающим католическим населением. Ханфтманн отдельно указывал на подобную трансформацию («Деревянные постройки Гессена». 1907): «Когда церковь в своем стремлении использовать язык германских образов для ее собственных целей пришла к необходимости использования декоративного символа, обозначающего сердце Иисуса и Марии, то она уже была основательно осведомлена о сути древних знаков. Одновременно с этим она меняет смысловое значение символа: если вначале он ассоциировался с почтением, то сердце стало пламенеющим». Тем не менее именитый фольклорист еще до 1933 года писал, что символы служили «для трюкаческого управления народными нравами». Если бы он подразумевал исключительно символы в целом, которые стали использоваться в христианстве, то он был бы прав. Однако подобное суждение в отношении всех символов нашего народа кажется в высшей мере странным.

Другим символом, который подобно «сердцу» имеет индогерманское происхождение и в определенной мере связан с нашим наследием, является «ромб». В христианской традиции он используется в трансформированной форме в качестве «мандорлы» — особой формы нимба, который овалом окутывает фигуры святых. Гецингер в своем «Действительном справочнике немецких древностей» писал: «Мандорла, овальный нимб вокруг фигур святых или мистическая миндалина, называлась глориоль и изображалась в форме овала, который со временем стал иметь заостренную форму внизу и вверху… Название и значение этого символа произошло от представления о том, что миндаль считался сладким орехом в жесткой оболочке, то есть стал символом происхождения человека». На Севере изображенный в сходной форме символ аналогичным образом считался знаком рождения человека, а именно вечной жизни, проистекающей от материнства. В качестве символа «миндалина» заметным образом использовалась в церковной обстановке. Подобные символы мы находим в самых различных культурах, причем во всех культурах они имеют одинаковую трактовку. На это указано в работе O.A. Уэлла «Половое поклонение» (Сент-Луис, 1920). Один из знаков в индийской традиции называется «двери жизни». Этот символ встречается в культовых постройках, возведенных близ Бомбея. Другой символ встречается в древнеегипетской традиции, связанной с божеством Гором, который почитает свою родительницу Исиду, изображенную в виде ромба, именуемого «йони». Традиции говорят об однозначной трактовке этого символа. Даже «Краткий словарь немецких суеверий» (том 1, с. 142) говорит о том, что изображение женских половых органов или установка объектов, их копирующих, предназначались вовсе «не для устрашения демонов», но для содействия появлению потомства. Если в христианской иконографии Христос изображается появляющимся из этого таинственного символа, из загадочной мандаролы, то очевидно, что это указывает на его рождение. Это предельно точно соответствует народным представлениям. Нередко изображение Христа заменяется начертанием знака IHS. Подобные начертания мы находим в немецких деревенских домах в тех местах, где обычно наносились древние символы, при помощи которых германское крестьянство просило ниспослать обильный урожай, то есть это были символы плодородия. Зачастую символ ромба можно обнаружить в древних церковных постройках. Наиболее показательным примером этого может быть оконце в английской церкви аббатства Думбан. Английский искусствовед Раскин оказался не в состоянии оценить истинное символьное значение этого объекта, а потому охарактеризовал его всего лишь как «одно из прекраснейших окон во всей Англии».

Еще раз надо обратить внимание на вилообразный крест, который являет собой «древо жизни», которое было трансформировано в образ распятия. Одновременно с этим вилообразный крест по свой форме весьма напоминает руну жизни. Отрадно, что подобное признание было сделано именно католической стороной, а именно в статье священника Г.М. Роди «Знак», которая была опубликована 6 августа 1937 года в «Кельнской народной газете». Автор статьи указывает, что во время водоосвящения этот знак использовался как полная противоположность традиционного креста. Роди приводит ряд старых документов, в которых подчеркивается, что в древних предписаниях знак упоминался как символ, обладающий особой энергий. В статье есть несколько показательных предложений: «В 1920 году Ватикан провозгласил типовой фигуру этого креста: deinde sufflans ter в aquam secundam hanc figuram — проводящий освящение воды священник три раза опускает в воду следующий символ. Дважды в году — на страстную субботу и в субботу перед праздником Троицы священник проводит освящение крестильной воды в католической церкви. Символ пробуждает тысячелетнюю память о предках. Этим символом священник освящает источник в священной роще, который должен стать крестильной купелью. Вероятно, этот рунический символ связан с сохранением древнейших обычаев».

Свастика, которая во времена раннего христианства была преобразована и во вращающийся крест-колесо, и в равнобедренный крест, и в греческий крест, неоднократно использовалась в церковном обиходе периода раннего Средневековья. Свастику наряду с крестом-колесом и двумя другими крестообразными символами можно встретить в древнейшем из христианских мест Нижней Германии, в крипте Вигиберта, расположенной в Кведлинбурге. Эти символы были изображены на алтарной плите, датируемой IX веком. Также свастику можно обнаружить в орнаменте, который относился к ранненемецкому (романскому) архитектурному стилю. На ключевом камне арки в Оберреблингене мы можем увидеть не только свастику, но и другие «языческие» символы. Мы может встретить свастику даже в ажурном орнаменте и на архитектурных формах, относящихся к периоду готики. Вместе с другими смысловыми и символьными знаками она была распространена на церковном облачении самого различного вида. Преимущественно эти облачения были работами монахинь или благочестивых основательниц духовных учебных заведений, то есть все эти предметы могли рассматриваться как произведения домашней ручной работы. Йозеф Стшиговский справедливо указывает на то, что именно к этим предметам наиболее часто применялось понятие «языческие вещицы», так как при их оформлении могли использоваться народные мотивы и орнаменты, связанные с древними преданиями. При этом не играет никакой роли, что большая часть этих знаков со временем стала выполнять сугубо декоративную функцию. Прекрасное алтарное облачение XIV века сохранилось, например, в «Приходском музее» Мюнстера. Удивительно большое количество изученных образцов бытовавшей одежды могут выступать в качестве носителя древних символов. Тот факт, что только одеяния, связанные с Марией и Иисусом, были украшены свастикой, в некоторой мере доказывает, что их создательницы все еще сохраняли знания об особом предназначении древних священных знаков.

Отмечено нордическое происхождение и другого символа, связанного с христианской традицией, — речь идет об агнце Божьем, Agnus Dei. Вне всякого сомнения, у этого символа не было аналогов в раннехристианском времени. Однако предшественников этого знака можно найти на рунных камнях и в символьной резьбе древнескандинавских церквей. На этих изображениях умершего сопровождает мифическое существо — в искусстве древних викингов это был волк, но также аналогичные функции мог выполнять и лев. Символьная сила этих мифов, связанных с образами зверей, подчеркивалась их разделенным на три части хвостом, что мы можем обнаружить у агнца в виде поддерживаемого им креста или знаменем с изображением креста. Мы также должны исследовать ряд раннегерманских изображений агнца. Здесь мы находим очевидное соответствие с северными образами. Наиболее показательной является надгробная плита епископа Бернварда Хильдесхаймского, на которой кроме условного изображения древа жизни нанесен образ агнца. Этот рисунок более напоминает не ягненка, а характерное для Нижней Саксонии изображение коня, солнечного коня малой родины епископа! Уже упоминавшиеся выше ключевые камни в арках Муррхардта и Оберреблингена тоже весьма показательны в этом отношении. Очевидно, что на них изображен вовсе не ягненок с крестообразным посохом, а козленок, то есть «козел отпущения», что фактически равно «обращению» (в иную веру). В качестве примера можно привести храм в Гренбеке (Норвегия). На нем изображены звериные фигуры с хвостами и посохами, которые могут считаться мотивом, предшествующим кресту, который несет агнец.

Относительно него и, естественно, прочих символов с сожалением надо констатировать, что их церковная интерпретация стала общепринятой, так как история искусств принципиально не проявляла интереса к таким важным объектам, которые весьма ценны для гуманитарных наук. Даже в наше время, к сожалению, еще не налажена планомерная обработка объектов, которые можно было бы объединить под общим понятием «символ». А это в итоге могло бы дать бесценный научный материал. При этом мы вынуждены вновь и вновь обращаться к церковному наследию, чтобы добавить недостающие звенья в цепочку, проходящую между народным искусством и новой религиозной трактовкой. В рамках этого доклада невозможно описать все символы и знаки, относящиеся к указанной сфере знаний, но все-таки приведенные выше примеры позволяют продемонстрировать многообразие символов, которые были обращены в христианство. Тем не менее необходимо привести несколько примеров, позволяющих описать процесс христианской унификации древнего духовного наследия.

В борьбе против древних символов нередко «райское дерево» противопоставлялось нордическому «древу жизни». При этом подчеркивалось, что, «само собой разумеется», это древо было порождением ассирийско-вавилонской культуры. Однако в северных областях известны изображения человеческой пары близ символического древа, и эти образы не имеют ничего общего с «райским деревом». Древнейшие из этих образов относятся к эпохе среднего бронзового века (Ферле. «Немецкие свадебные обычаи». 1937). Декан Хольцингер из Ульма рассуждает о внедрении этих образов в сюжет о грехопадении: «В этом месте рассказчику с трудом удается сокрыть факт, что некогда подобные представления имели совершенно иной смысл». И действительно, анализируя различные источники, мы можем придти к выводу, что змей первоначально был символом жизни, а вовсе не «прегрешения». Все древние источники указывают на то, что изгнание людей произошло из Митгарда (типично германское понятие), который позже стал изображаться как райский сад, а затем и был включен в сюжет с «грехопадением». Можно однозначно говорить о том, что в данном сюжете говорилось об изгнании древней веры предков.

Однако под церковные нужды были приспособлены не только эти понятия, но и абсолютно другие знаки, теснейшим образом связанные с древними культами и обычаями. Например, можно говорить о шагах Господа Бога или следах ступни святого, которые нередко становились центром капеллы, к которой совершались паломничества. Тем не менее с доисторических времен нечто подобное известно как на Крайнем Севере, так и в Индии (следы ступней Будды). Индогерманские символьные традиции характеризовались церковью либо как «абсолютно безбожные», либо вовсе как «следы дьявольских ног». Вне всякого сомнения, подобные отметины можно найти во многих древних культовых местах, которые затем унифицировались и обращались в христианство по описанной выше технологии. Вольфганг Менцель в его «Христианской символике» указывает на то, что многие из христианских храмов были возведены в горах, «частично в память о святых горах Ближнего Востока, частично для того, что очистить эти места от языческого наследия». Вероятно, подобная практика была связана с указаниями папы Григория (590–604) умело обращать в христианство языческие святыни и языческие обычаи. В то же самое время он издал очень мудрое предписание, что Бог должен почитаться не только в стенах храма, но служители и верующие должны выдвигаться в поля и рощи, чтобы славить там Всевышнего. Вероятно, подобным образом происходило обращение в христианство многих культовых мест, которые подобно «троянским замкам» и лабиринтам были связаны с весенними обрядами. Едва ли кто-то сможет опровергнуть тот факт, что многие из христианских храмов возводились в подобных местах. Во многих случаях мозаика, выложенные на полу или на своде храма, изображала именно лабиринт, который сопровождался целым рядом символов, однозначно позаимствованных из нордическо-германского духовного наследия: восьмиконечная звезда, крест-колесо и т. д. Вдвойне примечательно, что часть подобных объектов были уничтожены без какой-либо очевидной на первый взгляд причины. Фридрих И.Б. («Символика и мифология природы». 1859) несколько наивно заявляет: «Так называемые лабиринты в храмах (подобные сооружениям в садах), затем трансформированные в процессию крестного хода, создавали с целью, чтобы в тесном помещении надо было проделать как можно длинный путь». Хорошо хотя бы то, что неспешное прохождение по этим спиралям и лабиринтам все еще было связано с бытовавшими обычаями, которые постепенно превращались в условные праздники. Вследствие этого у подобных объектов появились специфические названия: «Чудесная гора», «Гора улиток», «Замок игр», «Вавилония» и т. д. Смысл этих празднеств смог расшифровать Э. Краузе в своей главной научной работе «Троянские замки Северной Европы». Он писал: «Борьба против червя мрака, который держит в заточении тепло и солнце, высвобождение майской королевы является древней мистерией, пришедшей к нам из дохристианского времени». Теперь мы прекрасно понимаем, почему именно в подобных местах строились храмы и часовни во имя змееборца святого Георгия.

О старой церкви в Принице близ Каменца, которая была местом паломничества, однозначно говорилось, что она стоит на горе Георгия, сохранившей на себе старые «змеевы валы» и «змеевы лазы». Сохранились сведения о множестве аналогичных гор и возвышенностей. Мы ни в коем случае не должны забывать о родственных мифах, например о Персее, которого можно приравнять к змееборцу-Георгию. Однозначно герои этих мифов высвобождают пленную природу от мрачной зимы (В. Менцель. «Христианская символика». 1854). Даже само имя Георгий означает «возделывающий землю», то есть может относиться к эпохе возникновения земледелия. Мендель пишет: «Пашня мыслится как символ души, а дракон — как символ зла».

О святых и их связи с символами говорил Э. Юнг в упоминавшейся выше работе. Особенности этих относительно мифических личностей могут быть почерпнуты из наследия различных культур и религиозных систем. Важнейшее исследование по этому вопросу было предпринято английским исследователем Блантом в работе «О происхождении религии». В то же самое время атрибуты и символы с их положением в праздниках годового цикла обнаруживают следы древнейшего происхождения. Это относится ко дню архангела Михаила, святой Вальбурги и прочим. Блант указывает на то, что согласно легенде святой Агате отрезали обе груди, которые теперь стали особой реликвией. Однако на Сицилии две огромные груди во время празднества «бона деа» («благая богиня»), уходящего корнями в языческое прошлое, являются символом плодородия и материнской заботы. Далее он утверждает, что греческое имя Агата (означает «благая») тесно связано с праздников «благой богини». Аналогичным образом можно трактовать праздник святой Агеды, который справляется в Испании. На языке символов знак «две горы» ΔΔ трактуется как материнская забота и благословение, что мы можем обнаружить в нордическо-германских памятниках раннего периода.

Кроме того, почти не замеченным осталось значение символов в сказаниях о закладке и основании храмов и монастырей. Очевидно, что при определении местоположения закладки происходило использование определенных знаний. При добросовестной интерпретации множества сказаний о выборе места закладки храма или монастыря бросается в глаза, что происходила ориентация на древние культовые места, становившиеся неким центром, от которого лучами расходились места последующих, более поздних закладок. Нередко это происходило на равном расстоянии от центра, что давало схему, напоминающую звезду. Наверняка это не может быть случайным, а потому можно предположить, что подобная практика опиралась на древние обычаи. Вернер Мюллер в своей работе «Круг и крест» изложил результаты исследований, которые касались местоположения сакральных мест у германцев и родственных им италиков. Мюллер установил, что сакральные поселения имели деление на шесть или восемь сегментов. Это полностью отвечало нордическому календарю, основанному на делении горизонта. Посредством этого германцы включали себя в миропорядок на символьном уровне. Подобная практика соответствовала древнескандинавскому «сольскипу», то есть германскому «солнечному членению», которое, вне всякого сомнения, продолжало использоваться даже во времена обращения в христианство. В пользу этой версии говорит не только расположение храмов вокруг центра в виде шестиконечной или восьмиконечной звезды, но и многочисленные легенды, повествующие об основании монастырей. В некоторых случаях при появлении благочестивого основателя монастыря из кустарника выбегал кабан, считавшийся культовым животным, ассоциируемым с зимним солнцестоянием. Зверь своими клыками взрывал землю, оставляя следы в виде необычной фигуры. После получения подобного указания на земельном участке (обычно восьмиугольной формы) происходило основание монастыря. Хотя бы по этой причине нет ничего удивительного в том, что во время раскопок во дворе монастыря Эбербах («кабаний ручей») некоторое время назад было обнаружено неолитическое погребение. Очевидно, что монастырь был основан на древнем культовом месте. В сказании об основании монастыря Ильфельд (Харц) говорилось, что заложившему обитель монаху привиделось «огненное колесо». Очевидно, что речь идет о символе, который однозначно ассоциируется с зимним солнцестоянием. Подобного рода символы подразумевают особе созерцание, тем более, что в выхолощенных со временем сказаниях могли сохраниться бесценные указания на бывшее предназначение многих сакральных мест. Подобное соображение кажется вдвойне важным, так как в Нижней Саксонии, а именно в районе южно-ганноверских гор были зафиксированы сказания, в которых сообщалось об «огненном землемере». Несомненно, это означает невольное воспоминание о древнем «солнечном членении». В тех краях оно сочетается с основаниями храмов, что происходило в далеком прошлом. В этом начинании нам могли бы существенно помочь ономастический анализ и интерпретации сказаний, дополненные основательным учетом всех древних сакральных мест. Многие источники и объекты все еще ждут своего часа. Предполагаемый анализ как раз строится на связи символа и веры. Так получилось, что изобильное символьное наследие мы обнаруживаем в сфере церковного обихода, а потому наши выводы не должны показаться странными. Еще Гобино («Опыт неравенства человеческих рас». Том 3. С. 162) подчеркивал: «Даже католицизм склонен к тому, чтобы учитывать инстинкты и бытующие суждения, что приспосабливает его к представлениям различных верующих». Представления о мире — это и есть как раз наши символы, которые, балансируя между запретом и обращением, никогда полностью не игнорировались в церковной жизни. Хафтманн («Деревянные постройки Гессена») писал, что в то самое время, когда виттенбергский монах потряс до основания колонны средневекового религиозного строения, вновь было пробуждено знание о символах, а язык древних знаков стал понятен людям. Без сомнения, ему (Лютеру) не был знаком титанический пласт нордических памятников культуры, нижняя граница которого уходит в эпоху неолита. Только в наше время был начат планомерный учет и анализ этого материала, изобилие и действенность которого настолько велики, что этот материал сможет стать и оружием против недругов нордического духа, и орудием во имя познания истинного света Севера.

 

Глава 5. СОДЕРЖАТСЯ ЛИ РУНЫ И СИМВОЛЫ В ФАХВЕРКОВЫХ КОНСТРУКЦИЯХ?

Уже не первый год идут жаркие дебаты по этому вопросу. В поиске ответа на него вновь и вновь ломаются копья. Однако споры не утихают отнюдь не по причине якобы имеющегося превосходства специалистов по истории искусства, а потому, что в спорах так и не была высказана точка зрения специалистов в области строительства и зодчества.

Первым писателем, обратившимся к проблеме так называемых «рунических домов», был Филипп Штауф. Его работа увидела свет в 1912 году и стала своего рода сенсацией для представителей фелькише-кружков. Однако этот автор обращался с богатейшим наследием фахверковых фронтонов излишне вольно, читая каждую из фахверковых стен как сочетание рун. В результате он пришел к очень смелым выводам, часть из которых мы сейчас с улыбкой можем отвергнуть, но в некоторых направлениях мы продвинулись гораздо дальше. Однако мы не должны забывать о том, что Штауф все-таки был в авангарде борцов в деле познания сути сочетания деревянных балок фахверковых строений. Он первым задался вопросом: был ли возникающий из балок орнамент просто конструктивной необходимостью или чем-то большим?

В 1912 году я сам опирался на работу «Рунические дома». В те дни я делал многочисленные наброски фахверковых фронтонов. В результате я пришел к выводу, что для интерпретации подобных фронтонов необходимо отбросить сугубо конструктивные элементы. Только после этого можно было увидеть формы, которые по каким-то странным причинам оказывались запечатленными в фахверке. Понимание этого обстоятельства позволило мне сделать еще один небольшой шаг вперед. Я увидел, что формы, которые оказались запечатленными в древесине, смогли быть высеченными в камне, выдолбленными в сланце или проскобленными на штукатурке. В данном случае появление особых балочных элементов из дерева было продиктовано особенностями ландшафта — они возникали в районах, богатых древесиной, там, где были большие лесные массивы. Вместе с тем указанные формы стали отдельным направлением в процессе изучение символьного наследия; в процессе, который только сейчас становится планомерным.

На вопрос о том, должны ли мы говорить в случае с фахверком о рунах или символах, ответить очень сложно хотя бы по той причине, что мы еще не можем однозначно ответить на вопрос: было ли слово «руна» древним обозначением символа? По большому счету мы ничего не знаем об этом слове, хотя сами знаки продолжали бытовать в нашем народе вплоть до сегодняшних дней. Собственно, уже один этот факт свидетельствует в пользу того, что эти знаки глубочайшим образом укоренились в нашем народе. Пожалуй, они относились к тем вещам, которые использовали, но не упоминали и никак не называли. Не упоминали эти вещи, эти знаки, которые должны были привлекать счастье и отгораживать от зла. Их молча чертили и терпеливо, но так же молча использовали. Подобную картину мы могли бы наблюдать на протяжении последних столетий. Но сегодня мы провозглашаем символы культурным сокровищем нашего народа и нашей расы; сокровищем, которое возвращает нас в индогерманскую эпоху и уходит корнями во времена неолита. Уже в те древнейшие времена на пространстве центральной Германии имелись в наличии отчетливо выраженные символы. К одним из таких древних символов относится свастика. «Руна» означает «тайна», что-то сакральное, название которого нельзя было произносить вслух. В качестве письменных знаков они стали использоваться приблизительно за столетие до рубежа тысячелетий. Нет никаких сомнений в том, что рунический строй был составлен германцами. В пользу этой версии говорит тот факт, что почти весь рунический строй использовался ими в качестве буквенных знаков, но при этом не менялось начертание древних символов. Их можно увидеть в фахверковых конструкциях, возводимых вплоть до наших дней. Специалисты по рунической письменности предпочитают разводить между собой понятия «руна» и «символ». Однако подобное решение кажется спорным. Вероятно, было бы правильнее все смысловые знаки называть символами.

Сохранилось несколько древних свидетельств того, что символы использовались у нас на Родине при возведении жилищ. В «Германии» римлянина Тацита рассказывается о домостроении наших предков, что они не использовали камня, но обмазывали деревянные конструкции землей. «Впрочем, кое-какие места на нем они с большой тщательностью обмазывают землей, такой чистой и блестящей, что создается впечатление, будто оно расписано цветными узорами». После смены эпох в VIII веке при обращении саксов в христианство появился зловещий индикулус (перечень) Карла Великого. К смерти должен был приговариваться любой, кто вырезал на балках домов знаки, при помощи которых можно было привлекать «демонов». Это старейшие письменные свидетельства. Однако нарисованные и резные древние знаки сохранились на домах даже в наше время. Мы должны дать ответ на один очень важный вопрос: есть ли подтверждения тому, что символы наносились на балки домов в прошлые времена? Как известно, искусствоведы отказываются обсуждать эту проблему. К сожалению, сохранилось не так уж много деревянных построек, которые можно датировать эпохой ранее 1500 года. В этих домах едва ли можно найти символьные знаки. Однако из этого совершенно не следует, что ранее при строительстве домов не использовалась технология поперечных балок (ригелей), равно как нельзя утверждать, что в домах на балки не наносились символы. В нашем распоряжении есть латинские славословия VI века в адрес немецких плотников, в которых прославлялось не что иное, как переданное художественным способом символьное значение фахверковых стен. Кроме этого мы имеем сохранившуюся в германской земле традицию строительства фахверка. На изображении 1166 года запечатлено не просто строительство с использованием поперечных балок, но можно обнаружить также символьные формы. Речь идет о запечатленном в камне изображении осады замка, которое было обнаружено на воротах близ Модены.

Любой специалист сразу же обратит внимание на то, что балки боевых башен (а речь пойдет именно о них) имеют разную длину. Как результат в этой фахверковой конструкции оказалось четыре различные формы.

Справа вверху мы видим знак пересеченного ромба (d), внизу — знак Инг (Ь). Оба они вплоть до наших дней используются в разнообразных фахверковых конструкциях. Верхняя часть левой башни несет на себе руну Одал (е), которую мы будем называть знаком Одал, а также Мал-крест, простой знаковый крест (а). Мал-крест, который сочетается с ромбом и пересеченным ромбом, обладает особым значением. Обычаями подтверждено, что он трактуется как знак приумножения, плодородия и новой жизни. В «Кратком словаре немецких суеверий» утверждается, что ромб используется для плодородия сельскохозяйственных культур, скота и человека. На древних рунических объектах мы можем встретить использование знака ромба (с) в том же самом значении, что знак Инг (Ь). Знак Инг являет собой фигуру, которая из двух составляющих образует нечто новое, но единое целое. Подчас мы можем обнаружить этот знак, вырезанный или нанесенный на свадебные подарки, что означает пожелание новой жизни, то есть приумножение потомства. Кроме этого в арифметике знак Мал-креста (а) используется для обозначения функции умножения. В руническом строе этот знак трактуется как «дар» («гифу»), то есть как подарок, который существенно увеличивает владение. В различных обычаях годового праздничного цикла эта фигура используется как знак плодородия и злачности. Скрещивание ромба (с), который рассматривается как знак дающего новую жизнь материнства, как «врата жизни», со знаком умножения является конструкцией, фактически не нуждающейся в дополнительных комментариях, — это прямо-таки говорящий символ. Нам известен также четвертый знак, Одал (е), являющийся с древнейших времен обозначением «владения», но в данном случае определенным участком земли. Понятие наследуемого имущества все еще живо в северных странах. В 1821 году Вильгельм Гримм трактовал этот знак как обозначение «Отечества».

Упоминавшийся выше архитектурный памятник является примером древнейшего изображения фахверковой конструкции. Однако мне не хотелось бы довольствоваться только им. Я приведу еще несколько примеров, которые могут наглядно продемонстрировать разнообразие строительных конфигураций. Несмотря на внешние различия, в этих формах все-таки проявляется единообразие символьного мира. Например, фасад фахверкового здания в Верхней Баварии полностью соответствует критериям так называемого «бундверка», то есть конструкции с высоко расположенными поперечными балками. Чрезвычайно важно, что расположение балок на разной высоте проектировалось еще в 1777 году, то есть тогда, когда было построено указанное здание. Очевидно, что балки образуют знак Инг (Ь) и знак Одал (е). Или другой пример. Здание в Айнбеке было возведено в середине XVI века, но оба упоминавшихся выше символа запечатлены на его фасаде. На основании сведений, хранящихся в наших архивах, мы могли бы почерпнуть самые разнообразные примеры того, что оба эти знака достаточно часто изображаются рядом друг с другом. Это не может быть случайностью, речь надо вести о намеренном использовании подобного сочетания. Можно уверенно говорить о том, что символьные формы с определенной целью использовались в системе балок, заложенной в основе фахверковых фасадов. В качестве примера можно привести дом из Аденау, что в Эйфеле. На его фасаде символы расположены совершенно несимметрично. Слева направо идут знак Инг (Ь), пересеченный ромб (d) и Мал-крест (а). Данное неравномерное расположение символов говорит о том, что оно не имеет никакого декоративного предназначения (о чем обычно заявляют искусствоведы), но символьная цепочка сформирована вполне осознанно. Однако не стоит полагать, что это относится только к фахверковым конструкциям. Тот, кто спокойно и по-деловому изучает дворы, дома и прочие элементы немецкого ландшафта, может заметить, что знаки наносятся на различные строительные материалы. Опять же это подтверждает мысль, что знаки, знание о которых сохранилось до наших дней, не были примитивной декоративной формой, не были лишенным смысла орнаментом. Это знаки, в которых с древнейших времен хранится суть неких религиозных обычаев и обрядов. Эти знаки предназначались для того, чтобы постигнуть вечные законы природы, понять принципы вечного круговорота событий. В начертании этих знаков заключалось намерение привлечь счастье и благословение, оградиться от зла, увеличить благосостояние, снискать плодородие. Обычаи годового цикла и многие особенности народных верований соответствуют этим намерениям и подобной точке зрения. Они служат подспорьем в нашей работе, главной целью которой является познание сути различных символов.

Мы можем почерпнуть из разных немецких областей примеры того, как в фахверковых конструкциях заложены символьные формы, Это сделано осознанно и никак не связано с сугубо инженерно-строительными моментами. Мы были бы очень благодарны плотникам и строителями, которые бы согласились передать нам древние предания нашей Родины, названия символов, которые могут существовать в разной форме. Кроме всего прочего изучение этих преданий и обрядов могло бы способствовать возрождению плотнического дела.

 

Глава 6. В ПЕСКЕ ЗАПЕЧАТЛЕННЫЕ СИМВОЛЫ

Подчас в Нижней Саксонии можно найти следы в высшей мере интересного обычая. В этом краю можно найти «песочницы» самого различного вида, формы и оформление которых при детальном рассмотрении обнаруживают в себе отчетливое символьное наследие. В принципе имеются два основным вида подобных объектов. Стенки одних обработаны липой сажей, так называемой «накипью», которая образовывалась на стенках печей в нижнесаксонских домах, они наполнены белым песком. Во дворах домов, в которых более не топится открытая печь, уступившая место железным плитам, мы можем увидеть аналогичные формы и знаки, нарисованные белой известью. Другой тип образов из песка мы можем обнаружить непосредственно на полу. Руки опытных мастеров простирали символы, встречающиеся также на стенах, на бесшовные полы и вымощенные кирпичом мостовые. Однако одновременное использование этих двух видом символов встречается в высшей мере редко. В этнографической литературе, подготовленной специалистами из искусствоведческой среды, многократно упоминаются образы, которые нанесены при помощи песка на полах домов. Например, упоминается, что голландцы весьма охотно «украшают их прихожие и залы изображениями цветов и кустарников, пририсовывая даже самые мелкие изгибы стеблей». Нередко подобные работы выполняли функции ковров. Весьма часто подобные орнаменты наносились при помощи песка, который мог использоваться для окрашивания узоров. В Голландии люди «насколько педантичны, что деятельный мужчина в своем доме украшает пол пестрыми завитками и магическими кругами из цветов и раковинами, целыми днями напролет укладывая песчинку к песчинке». В Брюсселе некогда было принято посыпать улицы песком различных оттенков, чтобы в итоге возникали фигуры и узоры. Ян де Фриз с своей книге, посвященной проблемам голландской народной жизни, приводит весьма красочную иллюстрацию подобного песчаного «покрывала». Ранее приведенные в кавычках отрывки являются цитатами из работ Э.М. Арндта, который в различных книгах обращал внимание на подобные обрядовые черты.

В общем-то, в наше время нередко можно столкнуться с подобными сообщениями. Неоднократно приходилось слышать мысль о том, что подобные начертания в лучшем случае являлись выражением устремлений народа к украшательству, а потому для этого использовались столь примитивный материал, как песок. Вместе с тем нельзя не отметить, что авторы подобных утверждений были настолько далеки от понимания сути декоративных орнаментов, что они даже не допускают мысль — некогда эти орнаменты, равно как и сама привычка создавать их, могли быть вызваны к жизни совершенно иными причинами. Однако немногие сохранившиеся и бытующие по сей день остатки этой традиции доказывают нам, что подобные орнаменты возвращают нас к древним обычаям, непосредственно связанным с символами, что не раз находило подтверждение на территории Нижней Саксонии. Сегодня по поводу подобных начертаний мы больше не можем обходиться простым пожиманием плечами, мы должны активнее и глубже постигать значение этих знаков, их языка. Символы оказались особым видом культурного достояния. Оно играет особую роль в жизни народов, что должно указывать на наше общее наследие. Поскольку долгое время эти обычаи пытались трактовать при помощи сугубо интеллектуальных методов постижения, то нити этих обычаев, ведущие к душе народа, могли бы быть оборваны. Но мнимая научность не может сравниться по своей силе с живыми началами народа. А потому еще не слишком поздно, чтобы начать ясное и четкое осознание сути вещей. Наше время ставит перед нами особые задачи!

Возвышенная сила преданий, которая как раз кроется в практике использования подобных символов, связанных с продолжающими жить в наше время обычаями, все еще остается своеобразной тайной народа. Наши предки из поколения в поколение передавали знание о ней посредством обычаев. Они продолжали практиковать их даже тогда, когда перестали понимать их смысл. Они оберегали и заботились о них, так как обычаи были завещаны предками, они были вписаны в народную память. В любых домах и дворах, в которых я находил следы жизни обычаев, я неуклонно получал один и тот же ответ: так делали мой отец и отец моего отца. Показательно, что ничто не смогло навредить тому, что было важно для наших стариков. Поскольку не сохранилось никаких письменных свидетельств, то обычаи продолжают говорить сами за себя. В данном случае безмолвное действие продолжалось отнюдь не в среде немецкого крестьянства, которое всегда оставалось носителем культурного наследия, но в «просвещенных» городах. Оно оставалось в душе народе, продолжая свое подспудное существование, уходящее своими корнями в глубь тысячелетий, далеко за порог нашего времени.

Мои детальные изыскания, касающиеся обычаев, показали, что они продолжают жить в некой разученной форме только по причине того, что они были унаследованы от далеких предков. Когда возникает вопрос, почему и зачем повторяются те или иные обычаи, то следует ответ: чтобы был богатым урожай, чтобы привлечь удачу (или же, в отдельных случаях), чтобы защититься от ведьм. Однако обрядовые действия нашего народа в значительной части были посвящены плодородию, и без разницы, относились ли они к скотоводству, полеводству или возделыванию каких-то других сельскохозяйственных культур. Очевидное значение этих праздников мы можем проследить вплоть до раннегерманской эпохи. Это даже подчеркивалось в наскальных рисунках германского Севера. Эти знаки процарапывались на скалах, которые сейчас находятся посреди пышных пашен. В конце концов, даже церковные процессии служили этой цели. Дароносица, внешне напоминающая «солнце», тоже является символом, который призван дать хороший урожай полю. По большому счету этому и посвящены церковные процессии вокруг полей. Во время таких процессий на углы поля помещались специальные ветви, что также должно было способствовать хорошему урожаю. По сути, это та же самая форма, что и создание песчаных узоров. Это лишь несколько разные отражения одной и той же великой мысли, которая должна наполнять весь германский мир: знание о вечном круговороте в природе, таинство вечной жизни, умирания и воскрешения.

Теперь при исследовании символов заботятся о подобных вещах. Подобная предпосылка позволяет обнаружить только в Нижней Саксонии своего рода несметные сокровища. К их числу можно отнести традицию нанесения песчаных узоров, которая является разновидностью одного из важнейших символьных обычаев. Многие из нас могут сделать удивительное для себя открытие, что символы, которые через нанесение во дворе, в поле или в доме призваны приносить благословение, были нарисованы нашими предками на дверцах шкафа, у кровати или на других предметах домашнего быта. Тот факт, что эти знаки можно проследить вплоть до индогерманской эпохи, являются важнейшим доказательством их высокого предназначения. Поскольку они являются свидетельством веры наших предков, то они могут оцениваться как древнейший духовно-исторический документ. Хотя бы по этой причине для нас предельно важно фиксирование обычаев, продолжающих свою жизнь. В них сокрыта первоначальная форма культового использования символов, которая как раз в свою очередь приводит к обильным урожаям, плодородию и прочим жизненно важным событиям. Я бы не хотел характеризовать подобное поведение как «магическое», что нередко позволяется при описании аналогичных сюжетов. Хотелось бы подчеркнуть, что обычаи и торжественные обряды являлись центром, средоточием праздника и праздничных циклов. Вильгельм Гренбех оставил нам лучшую характеристику этих праздников. Он называет их «созидательные торжества».

Песчаные образы из Нижней Саксонии преимущественно изображают вещи, так или иначе связанные с древесиной. Например, кое-где они называются «даннебеме», то есть «ведьмина метла». Есть также образы, напоминающие солнечный знак. Очень важно, что в Долльдорфе (округ Нинбург) однозначно утверждается, что изображение знаков дерева было связан с рождественской традицией. Немолодые крестьяне заверяли меня, что во времена их детства ни во дворах, ни в домах не устанавливались рождественские елки — Рождество для них начиналось именно тогда, когда их дедушка рисовал знак ветвистого дерева. Вместе с тем у этого обычая есть еще одна сторона. Не может быть случайным, что этот обычай использовался не только во время апогея годового праздничного цикла. Упоминавшиеся выше «даннебеме», «ведьмины метлы», употреблялись также во время других торжеств. Подобные факты зафиксировал не только я во время своих исследовательских поездок. Впервые упоминание об этом было сделано в 1894 году Хакмюлем в округе Нойхаус. Там он стал свидетелем того, как служанки украшали подобным символом двора дома к свадьбе. В ответ на вопрос они сказали: «Все девушки так делают». При этом говорившая с исследователем женщина «многозначно усмехнулась», из чего тот сделал предположение, что за этой усмешкой скрывалось некое тайное знание, которое не было принято передавать посторонним. Сразу же можно отметить, что на свадьбах и аналогичных празднествах обычно желали множества детей, то есть использовали символы плодородия. Повторное начертание подобных знаков есть сознательный обрядовый шаг, примеров чему может быть великое множество.

Само собой разумеется, что подобный символьный обычай присущ не только районам Южной Германии. Вероятно, он имел повсеместное распространение. Огонь из открытой печи своим светом охватывал жизненное пространство. К нему можно отнести помещение у плиты, где находился «священный очаг» с присущими ему песком и сажей. Интересно, что указание на связь с рождественскими традициями можно обнаружить в совершенно неожиданном месте. В «Кратком словаре немецких суеверий» утверждается, что в «Норвегии накануне Рождества деревянные стены расписываются мелом», наносятся определенные орнаменты. Поскольку у нас в домах вышел из употребления открытый очаг, то эти знаки наносятся белой известью, — вероятно, что в Норвегии существует аналогичный обычай. Впрочем, мне до сих пор не удалось уточнить, как именно выглядят упоминавшиеся орнаменты. Кажется, что схожие действия можно обнаружить и в свадебных обычаях Бретани. Обер в книге «Бретонские костюмы» приводит гравюру Оливерии Персеи, под которой значится надпись «Застолье Марии V». На гравюре можно разглядеть камин и прилегающие к камину стены, на которые нанесены особые геометрические орнаменты: шестиконечные звезды, треугольники и т. д. Гравюра была создана в 1835 году. Вероятно, на ней запечатлено явление, аналогичное песчаным образам Нижней Саксонии. Если же более детально заниматься только этим сюжетом, то нет никаких сомнений в том, что соответствий можно было бы найти много больше.

Сегодня невозможно установить, украшались ли подобными рисованными деревьями германские дома в доисторический период. Однако подобную гипотезу нельзя полностью отметать как возможную. До нас дошли остатки жилищ культуры ленточной керамики, в которых обнаружены процарапанные символы. В любом случае исследование указывает на исключительно древнее использование символов как таковых. В литературе есть многочисленные упоминания того, что к рождественским или новогодним праздникам в жилища приносились ветки дерева либо живая зелень. Ритуальное использование побегов и веток можем зафиксировать у многих родственных германцам народов классической древности. Так как использование символа древа прослеживается вплоть до индогерманской эпохи, то это свидетельствует о том, что дерево в любой его символьной форме возвращает нас к одной из древнейших обрядовых практик. Весьма показательным является тот факт, что этому символу дали в высшей мере говорящее название — «древо жизни».

В любом случае оно перекликается с нижнесаксонской традицией создавать из песка образцы растительности и деревьев, это же относится к сажевым рисункам на полу. В этих случаях мы сталкиваемся с древнейшими обрядовыми формами, которые сохранились неизмененными в крестьянской среде Нижней Саксонии вплоть до наших дней. Благословение, полученное от «дерева жизни», в наше время живет в виде рождественской елки. На самом деле изначальное «древо жизни» может упоминаться как Винтермай (зимний май), «дерево Троицы», Фубуш, «древо правды», «венок невесты», собственно, как в сотнях прочих лингвистических форм, которые говорят не только о внешнем сохранении древней традиции, но даже о соблюдении ее первоначальной сути. Мы можем смело отмести предположение, что эти знаки дерева предназначены для охранения от «демонов», так как есть убедительные доказательства связи этих знаков с культом плодородия. Само собой разумеется, что священные знаки автоматически предполагали защиту от злых сил. Но в первую очередь знак дерева, включенного в вечный круговорот событий, означает благословение и вечное возрождение жизни.

Запечатленные при помощи песка символы являют нам свое высокое предназначение, передавая суть народных обычаев, прошедших сквозь неисчислимые пласты времени. Сегодня нам как никогда важно обращать внимание на эти знаки и понимать их смысл. Мы обязаны перенять у наших предков их обычаи и обряды. Мы должны воспринять их, чтобы затем передать своим внукам. Мы должны вывести обработку и анализ символов и обычаев с уровня второстепенного занятия на уровень в высшей мере почтенного дела. Мы меняем времена и их мерила. Это относится и к народу в целом. Пример символов — яркий тому показатель. Пожилая женщина из Долльдорфа выкладывает песком знаки на полу своего дома. Ее спросили: делала ли она так всегда? Она ответила, что занялась этим только несколько лет назад. Сегодня мы смогли добиться того, чтобы древние обычаи больше не вызывали усмешку.

 

Глава 7. «ДИКИЙ ЧЕЛОВЕК» НА ДЕРЕВЯННЫХ ПОСТРОЙКАХ

Трактовка символа

Перелистывая краеведческие журналы со статьями, которые посвящены фахверковым фасадам, мы не раз сможем обнаружить упоминание «дикого человека», или даже «немецкого человека», как подчас называют одну из фигур, появляющихся на домах. Подобное наименование можно встретить в самых разных областях Германии: Гессене, Швабии, Франконии, Тюрингии. Это словосочетание встречается у Филиппа Штауфа и даже у Гвидо фон Листа. Поначалу я предполагал, что речь идет об одном из многих некомпетентных наименований, которые были произведены на свет профанически-восторженными почитателями этих писателей, весьма произвольно толкующих исторические и культурные реалии. Однако со временем я убедился в том, что во Франконии и Восточной Тюрингии есть достоверные свидетельства того, что подобные названия действительно бытуют в народе. Пребывая в Гессене, я попытался установить суть и происхождение подобного названия. Было установлено, что в ряде деревень округов Альсфельд и Марбург (прочие округа я не смог посетить, но словосочетание употребляется там тоже) подобное название часто употребляется местными жителями, в первую очередь крестьянами. Нередко так называлась балочная конструкция, стена дома в целом или же угол здания, которые включали упомянутое изображение. Если говорить о конструкции в целом, то она состоит из двух косых подпорок, наличие которых технически необходимо, а также верхней главки из балок, инженерной необходимости в которой нет совершенно никакой. Если осмотреть фахверковую фигуру в целом, то может возникнуть ощущение, что она изображает человека, который широко расставил ноги и развел руки в стороны, — обычно за руки принимаются горизонтальные балки, которые с двух сторон подходят к указанной конструкции. Весьма интересным было сообщение крестьянина из местечка Кирторт в округе Альсфельд, который сообщил нам, что в деревне Лербах мы могли бы увидеть «дикого человека», вписанного в угол здания. Изучив все дома указанной деревни, мы действительно нашли указанный угол. Идущие в стороны балки были «руками», а резное сооружение образовывало «голову». Затем, находясь в Гессене, мы достаточно часто находили на фахверковых фасадах подобные «дикие человеческие» фигуры. Значительная часть из них была встроена в угловую конструкцию, что, вероятно, было вызвано намерением придать фигуре большую схожесть с человеческим обликом. Но нам кажется куда более важным то, что подобные формы появляются на многих домах, но почти во всех случаях они выглядят совершенно одинаково. Вместе с тем выяснилось не только то, что наименование «дикий человек» является ныне живущим, но и то, что с этим названием связана вполне конкретная идея. В этой связи хотелось бы порекомендовать статью Карла Руладна, которая была опубликована в 10-м номере журнале «Германия» (1936 год). В этом материале автор обращается к проблеме «дикого мужика» из Бауэрбаха. Еще в 1826 году в этом местечке был возведен дом с изображением «человека», поднявшего вверх руки. Ни руки (функцию которых обычно выполняли поперечные балки), ни вся фигура никак не связаны ни с техническими, ни с инженерными необходимостями. О смысле и значении этого изображения, равно как других аналогичных фигур, не удалось ничего узнать даже в наши дни. Подобные фигуры и изображения обнаруживаются во многих местах, например, в Йехтингене, Кайзерштуле, Бюстунгсфельде и т. д. Кроме всего прочего удалось установить, что указанные человеческие фигуры могут быть не только частью фахверкового фасада или угловой конструкции, но и сами могут выступать в качестве носителя символа, что видно на примере фигуры из местечка Асфе (округ Марбург).

Поначалу были обнаружены человеческие фигурки с поднятыми руками, которые можно однозначно интерпретировать в качестве символов. Таковых было найдено известное количество, в первую очередь среди зданий городской застройки XVI–XVII веков. По внешнему облику эти изображения определенно являлись «диким человеком», однако были составлены не из балок, а в большей степени являлись стилизованной формой уже ранее хорошо известного символа. В этой связи хотелось бы порекомендовать статью Хуго Нойгебауэра «Дикая охота и дикий человек в Тироле», которая была опубликована в декабрьском выпуске журнала «Германия» за 1939 год. В этой связи возник вопрос: насколько глубоко укорены мифические черты в облике этим «диких людей»? Тут хотелось бы сослаться на работу Зигурда Эриксона, которая вышла под названием «Страж врат и фигуры позорного столба» в первом номере журнала «Фольк-Лив» за 1939 год. В этом материале описываются фигуры, преимущественно вооруженные саблями, ружьями или дубинами. Они могли изображаться на стенах домов или непосредственно в комнатах. Имеющиеся подписи гласят, что эти фигуры назвались «стражами». Их задача состояла в том, чтобы «выпроводить» из дома неподобающим образом себя ведущих гостей. В этой связи Эриксон указывает на изображение, имеющееся у дверей зала ратуши города Крампе (округ Штайнбург, Шлезвиг-Гольштейн). Фигура этого «дикого человека» сопровождалась подписью: «Он охраняет двери. 1570». Это изображение можно смело включить в общий перечень «стражей», равно как и «дикого человека» из замка Глиммингеус, который в 1499 году был изображен именно в качестве «стража». Изображение «дикого человека» как «стража» можно обнаружить в Гардинге (округ Эйдерштадт). Данное изображение датировано XIX веком (заметка Джона Грезе. «Германия». № 10. 1941 год).

Кроме ворот домов и углов зданий фигура «дикого человека» достаточно часто встречается на головных стяжках и на башнях, что сразу же делает допустимым предположение, что облик «дикого человека» в Германии предпочитали придавать символьным хранителям. Можно обнаружить изображение рыцарей и ландскнехтов, которые подобно «дикому человеку» держат в руках дерево или росток, опираясь на него как на посох. Подобные изображения наиболее часто встречаются в тех местах, где распространено использование охранных символов и охранных знаков. В качестве таковых могут выступать кирпичные крыши или церковные колокола. В качестве примера можно привести большой колокол в храме квартала Манги (Бруншвейг), который был отлит в XIV веке. В шестом выпуске журнала «Германия» за 1940 год опубликована заметка Гельмарса, которая посвящена хранителю, стоящему над воротами в Баунахе (Франкония).

Ф. Мезингер в работе «Народ и земля» (1936) указывает на то, что «дикий человек» на территории Северной Германии мог изображаться держащим в руках небольшое деревце. По мнению автора, это должно указывать на летнюю символику изображения. В этой части было бы логично провести параллель с «диким человеком», обросшим мхом. В таком виде он почитался как культурный герой, хранитель обычаев, а возможно, как избавитель людей от бед. Было бы допустимо предположить, что существует связь с фигурами, которые изображались на фахверковых фасадах. Фон Шписс в своей работе «Межевые камни в народном искусстве» (1937) предположил, что «дикие люди» являлись стражами некоторого вида торговых предприятий. В пользу этой версии говорил тот факт, что они изображались на трактирных вывесках в качестве персонажей, якобы имеющих отношение к «живой воде». Однако я склонен полагать, что в данном случае они были надсмотрщиками за благонравным поведением посетителей. Тот же самый фон Шписс указывал, что «дикие люди» могли иметь отношение к свадебным традициям. Достаточно часто «дикого человека» изображали на специальном свадебном пироге. В Гарце есть обычай: на свадьбу невеста дает жениху монету с изображением «дикого человека» (Г. Хайзе. «Дикий человек на брауншвегоско-люнебургских монетах». 1870). Возможно, отсюда пошла поговорка: «У меня еще есть дикарь, он пропил талер».

Нет никаких оснований, чтобы подвергать сомнению название фахверковых фигур именно как «дикий человек». Различные предания и обычаи уверенно говорят нам о том, что в данном случае они выступают в качестве «стражей». Недостает лишь исторических документов, которые бы позволили установить, когда именно появилась подобная традиция. Поскольку имеющиеся изображения отсылают нас к далекому прошлому, то откажемся от этой затеи. В настоящий момент старейшее изображение «дикого человека» — это фигура «стража» с мощным деревом в руках, которая находится на колонне портала XII века в храме Альшпаха в Верхнем Эльзасе. Вполне вероятно, функции «стражей» в древние времена выполняли другие персонажи, которые со временем трансформировались в образы «диких людей». Вне всякого сомнения, эта тема все еще ждет своего исследователя, который даст ответы на многочисленные вопросы. В завершение хотелось бы привести трактовку, которую себе позволил Хафтманн в своей работе «Новое зодчество — так называемое возрождение — в Эрфурте XVI века», которая была опубликована в «Ежегоднике королевской академии общественно полезных наук», том 42, 1916 год. Автор указывает на то, что в первые десятилетия XIII века бургундские строители вытеснили из Германии некогда занимавших ключевые позиции в зодчестве ломбардских мастеров. Отличительным знаком бургундских бригад были расположенные друг напротив друг два полумесяца. Хафтманн утверждает, что это был знак одновременно и благословляющий и защитный. Хотя он не указывает, на основании чего он пришел к подобному выводу. Он лишь указывает, что этот знак с давних времен использовался плотниками. Подобное обыкновение он объясняет тем, что германские плотники валили лес под знаком убывающей луны. Использование знаков луны в виде двух противопоставленных другу другу полумесяцев в итоге вылилось в изображение «дикого человека» на фахверковых фасадах. По его мнению, понятие «дикий человек» (wilder Mann) было искажением слова «новолуние» (wälde Man). Лично мне предположение о знаке убавляющейся луны, связанном с рубкой деревьев, кажется надуманным. Знак противопоставленных друг другу полумесяцев был известен еще в Древнем Вавилоне. Тогда он был связан с движением звезд, именно прохождением луны через знак Близнецов. Поскольку использование боковых балок, распорок и стяжек в фахверковых конструкциях обусловлено инженерно-техническими особенностями строительного процесса, то едва ли это может быть повторением двух полумесяцев.

 

Глава 8. ЧЕРЕПИЦА КАК НОСИТЕЛЬ СИМВОЛА

В декабрьском выпуске журнала «Германия» за 1940 год были опубликованы фотографии двух черепиц из Рейнгау. Обе они обнаруживали на себе изображения, которые можно было описать как «древо жизни в горшке». Автор заметки и фотографий P.A. Цихнер сделал предположение, что в образах, «пожалуй, могла быть бессознательно использована древняя форма древа жизни», «которая использовалась нашим предками в качестве символа». Поскольку подобные находки могут делаться в краеведческих музеях, в памятниках местной литературы, то мы должны исследовать — сознательно ли черепица использовалась в качестве носителя символа или же это было сделано в силу декоративных предпочтений. Надо отметить, что украшение кирпичей и черепицы — весьма распространенный прием искусства. Но нельзя игнорировать тот факт, что среди декоративных мотивов встречается использование знаков, которые преимущественно являются священными (деревья и солнце) или же охранными (завязанные узлы и т. д.). Это позволяет прийти к выводу, что в свое время у изготовителей было вполне определенное намерение. В первую очередь это касалось черепицы, на шторой знаки были совершенно не видны, то есть сокрыты от посторонних глаз. Подобные образцы черепицы были обнаружены многие десятилетия спустя после ее производства, обычно во время ремонта крыш. В данных случаях можно напрочь исключить декоративные намерения. Изготовление подобного рода кирпичей и черепицы было продиктовано совершенно иными причинами. Нередко в отношении подобных изделий употребляется поговорка «кирпич конца рабочего дня» — выражение, происхождение которого не совсем понятно современному человеку. В музее Мерзебурга имеется свидетельства, что кровельщики наносили знаки на черепицу, поскольку радовались окончанию работы. Подобная версия едва ли может быть приемлемой. Начнем с того, что знаки на черепицу наносились еще до обжига, когда глина была мягкой. Дополнительные изыскания и вовсе ставят крест на этой версии. Макс Вальтер в статье «Искусство кровельщиков» («Южнонемецкий этнографический журнал». № 1.1927) изучил вопросы, связанные с декорированием черепицы. Он совершенно верно отметил: «Черепица с подобными надписями определенно кладется в качестве средства охраны дома. Подобная версия подтверждается тем, что схожие солярные знаки в иных ситуациях выполняли ту же самую символьную функцию». Очевидно, что крыша дома всегда играла особую роль. В «Кратком словаре немецких суеверий» (Т. 2. С. 115) указано: «Почти у всех народов крыша, с одной стороны, является самым уязвимым местом дома, которое может быть подвергнуто атаке демонических сил, с другой стороны — в народных верованиях играет большую роль как один из самых гарантированных видов защиты человека». Хотя бы по этой причине огромное количество обрядов и обычаев связано с крышей дома. В связи с кровлей применяются многие символы, которые могут встречаться в виде фронтонных знаков или в виде фронтонных коньков-треугольников. Остается только ответить на вопрос: что предания могут поведать нам об изготовлении черепицы особого вида? В упоминавшейся выше работе Вальтер пишет: «Народное искусство проявляется всегда там, где есть целевая установка украсить предмет, где надо, работать с радостным лицом. Искусство черепичника, как истинное народное искусство, заключается в том, что он не собирается делать ничего „прекрасного“, кроме черепицы. Он полностью исключает изменение формы в пользу искусства, его цель неприкосновенна. Таким образом, его искусство остается линейным и орнаментальным… Если форма черепицы остается самоочевидной, то остается сосредоточиться на рисунке. Все формы и мотивы народного искусства могут проявиться на кровельной черепице. Геометрические — линия, круг, волнистая линия, спираль. Объекты из окружающего мира — цветы, кусты, птицы, солнце и звезды. То, что делает черепичник, он хочет делать „прекрасным“».

В приведенном выше отрывке статьи отчетливо показано, что особое значение придается не «искусству» или «мастерству» черепичника, а традиционное использование давних мотивов, которые способны преобразить черепицу. Автор статьи также заявляет: «Из забавы несколько старых черепичников наносили на свои объекты узоры и надписи… всегда имелись в наличии крестьяне, которые заказывали и покупали красивую черепицу». Автор выходит на более глубокую тему, нежели могло показаться вначале. Крестьяне, заказывавшие «красивую черепицу», могли требовать нанесения на нее знаков благословения, которые должны были находиться на крыше. Подобные знаки уже появлялись на воротах, на стенах, на предметах быта — они значили очень многое для наших предков. Как и в прочих сферах использования символов, мы вновь видим отчетливое желание заказчика отмечать черепицу таким знаками, которые использовались его предками. «Красивые предметы» могли производить не только черепичники, но и гончары — у меня было несколько поводов, чтобы лично убедиться в этом. Владелец старой гончарной мастерской в Лаутербахе (Гессен) рассказывал мне, что его отец изготовлял для местных крестьян специальную черепицу, изготовляя ее по специальным формам, на которых преимущественно были изображены деревья. Для меня было предельно ясным значение этого символа. Символы могли помещаться даже в местах, которые были недоступны взору, — но в любом случае они должны были обеспечивать земельный участок заказавшего его крестьянина. В некоторых случаях подобный подход был изрядно акцентированным. Примером этого может быть найденная в Виллингене старая черепица, на которой был запечатлен «страж» (теперь она находится в городском собрании предметов искусства). Эта черепица относилась к началу XVI века. Приблизительно в то же самое время «страж» был изображен на козырьке дверей ратуши в городе Штад.

Едва ли можно установить, когда была изготовлена первая «красивая черепица». Мне удалось найти образцы, украшенные рисунками, которые относились к 1603 году. Именно в это время стали чаще строиться дома с черепичными крышами. «Красивая черепица» производилась вплоть до конца XIX века и была распространена в тех областях, где оставались живущими домовые обычаи (это можно наблюдать и в наши дни). Уже в XV веке производилась плоская черепица, на которую наносились специальные надписи. В собрании монастыря Хирсау есть черепица 1477 года с надписью «Ille quida (m) — gaudens tulit quasum (casum) — Tu qui legis impone (s) nasum». Надпись на второй черепице 1471 года гласит: «Ille lavit laterem, qui vult custodire mulierem». Варварская латынь в данном случае сочеталась с грубоватыми словечками. Может возникнуть впечатление, будто бы кирпичи по обыкновения снабжали изречениями, которые могли восприниматься как трансформация народных обычаев. В монастыре Кронах (Франкония) имеется несколько голландских черепиц, на которых имеется отпечаток: «IHS — черепичник Геогр». В данном случае, наверное, на место символа была осознанно поставлена церковная монограмма.

Особый интерес для нас представляют черепицы, на которых сохранились отпечатки детских рук или ног (их могли делать как сами дети, так и взрослые). Таковые обнаруживаются едва ли не по всей территории рейха. С большой долей вероятности можно предположить, что через приложение ступни или ладони осуществлялась некая передача силы, что присутствует во множестве обрядов. Также можно допустить, что это было замещение строительной жертвы, которая приносилась во время закладки здания. Хотя однозначной трактовки пока еще не имеется. Вероятно, имеются и другие формы схожих обрядов, которые тем не менее до сих пор не зафиксированы в «Словаре немецких суеверий». В средневековых строениях были обнаружены камни (не глиняная черепица, а именно камни), на которых также имеются отпечатки ног или рук. Более того, в некоторых случаях встречаются следы звериных лап — собак или кошек. Столь частое употребление подобных объектов свидетельствует о том, что звери или дети буквально пробегали по необожженным кирпичам или черепице. Однако является в высшей мере странным то обстоятельство, что все эти следы находятся ровно посередине черепицы и никогда не сдвигаются в какую-либо из сторон. Наверное, нанесению отпечатков предшествовал некий обряд. В некоторых областях нашей Родины (наиболее часто в Нижней Саксонии и северных предгорьях Гарца) черепица и кирпичи выступают в качестве носителей символов. Символьные знаки могли как выцарапываться в глине, так и отпечатываться специальным штампом. Можно выявить родственные обычаи, имеющие древние корни. Самыми старыми из известных мне подобных черепиц являются изделия XIV века из солевого склада в Любеке. Есть также находки, в которых символы наносились с обратной стороны. Например, они процарапывались на той стороне кирпича, которая клалась в строительный раствор. То есть символ был потаенным знаком, который должен был быть скрыт в стене от глаз посторонних людей. В этой связи невольно вспоминается «рунический кирпич», который был найден во время демонтажа каменной стены в монастыре Ленин. Надпись рунами была сделана около 1200 года. В надписи отсутствуют любые гласные звуки. Это позволяет предположить, что надпись была сделана в соответствии с требованиями символьного обычая. До сих пор остается непонятным, была ли эта надпись сделана на немецком, на датском или на латинском языке. Однако форма рун весьма напоминает датский строй. Вероятно, этот случайным образом обнаруженный объект является древнейшим документом, свидетельствующим о благословляющем, защищающем или же передающем силу обряде. Черепица с символами, распространенная во многих местах Германии, является своеобразной «наследницей» этого объекта. Указанный обычай стал забываться, когда повсеместное распространение получило жестяное кровельное покрытие.

 

Глава 9. ОЛЕНЬ

Распространение и значение символа

Искусствоведы придерживаются точки зрения, что олень являет собой образ христианского смирения. По этой причине часто цитируется псалом: «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже!» Ромуальд Бауэррайс в «Древе жизни» («Arbor Vitae». 1938) трактует символ оленя более уместным образом. Он отталкивается от изображения оленя на купели в храме Фройденштадта (Шварцвальд). На купели были изображены лилия, змея и ветвистые рога оленя. Бауэррайс трактует лилию как «упрощенную форму» «древа жизни», указывая, что «олень» (христианская душа) был истерзан «змеей» (грехи). А потому «животное» искало лекарственную траву, которая представлена в виде лилии. В старых книгах есть сведения о том, что имеются специальные лекарственные травы, которые олени едят при ранении и болезнях. Ида Мюллер в статье «Олень с растением во рту» («Баварский хайматшутц». 1929) говорит о том, что это один из самых распространенных в народном искусстве мотивов. При этом не указывает, почему же все-таки символом стал именно олень. Однако есть ряд специализированных исследований специалистов по мифологии. В книге «Выстрел дикого охотника в солнечного оленя» (1869) А. Кун поднимает проблему сравнения оленя с солнцем. Автор приходит к этому выводу, опираясь на данные санскрита, в котором слова «рога» и «лучи» звучат фактически одинаково. По этой причине ветвистые рога оленя могли ассоциироваться с солнечной короной. Поэтому Кун считает оленя солнечным животным. Кроме этого он приводит отрывки из «Ригведы», в которых олень сравнивается именно со светилом.

Вернер Шульт, опираясь на самые различные словари, проверил звучание в разных языках слова «олень». Вне всякого сомнения, животное получило свое название именно из-за своих рогов. Оленьи рога были созвучны «кроне» и «роще», а потому можно выдвинуть тезис, что оленьи рога могли обладать таким же символьным значением, что и дерево в целом. Достаточно вспомнить относящееся к оленьим рогам французское выражение «le bois du cerf» (дерево оленя), или бытующую в английском языке фразу «head beams» (торец балки). Я полагаю, что такое благородное животное, как олень, заслуживает особого внимания. Тот факт, что олень каждую весну сбрасывает свои рога (крону), на месте которых начинают расти новые рога, не мог быть незамечен близкими к природе людьми. Это было чудом, вызывавшим ассоциации с деревом, которое в круговороте времен года сбрасывало свою листву, а затем снова покрывалось листьями. Таким образом, олень стал разновидностью мифического круговорота, вечного умирания и вечного воскрешения природы.

Вышеупомянутая работа Куна была детальным исследованием всех аспектов и деталей мифа об охоте на солнечного оленя. В сказаниях об этой охоте, которые в равной степени связывают как с фигурой Дикого охотника, так и святого Хуберта, событие происходит преимущественно в праздники (файертаг — день огня) или воскресенье (зоннтаг — день солнца). Можно предположить, что выстрел был произведен в один из дней, который был важнее для движения солнца. Некоторые из саг предполагают, что выстрел в оленя был сделан в день летнего солнцестояния. В своем исследовании Кун показывает, как результат охоты или выстрел в оленя приводят к кажущемуся уничтожению солнечной силы. Это время зимнего солнцестояния. По этой причине в указанный период происходили трансформации (переодевания), когда люди могли ходить с оленьими рогами на голове, что упоминается в одном из ранних церковных запретов.

Кун приходит к выводу, что во время подобных трансформаций, которые преимущественно обозначались как «развратные», происходило совокупление самки и самца оленя. Характер этого празднества подчеркивался исполнением песен с подчеркнуто языческим характером. Кун сравнивает эти традиции с английскими обычаями, в которых Водан представал в виде всадника с луком и стрелами; все остальные участники действа облачались звериные шкуры и исполняли танцы.

Судя по всему, озвученные выводы совпадают с итогами исследования Зеппа «Язычество и его значение для христианства» (1853). Этот автор обращает внимание на шведские сообщения периода правления Олафа Великого. В этих документах люди сравнивались со стадами оленей, которых завлекали к столу специальными бокалами, оснащенными оленьими рогами. Люди пили из этих бокалов, танцевали и водили хоровод вокруг своего предводителя. Олаф Мангс описал эти бокалы в своем известном произведении «История полуночного народа» (1583).

Переодевания явно свидетельствуют о желании обрести новую жизнь, что особо ярко проявляется во время фастнахта (Масленицы). «Краткий словарь немецких суеверий» указывает на обычай, существовавший в деревне Росрюгги (Швейцария). Обычай состоял в том, чтобы во время праздника избирался олений король, которому на голову водружались рога. В окрестностях Верденфельса нечто подобное делалось, но только использовались специальные маски. Схожие обычаи имеются во всем индогерманском пространстве. Профессор Фуйя из Клаузенбурга (Трансильвания) на международном этнографическом конгрессе, проходившем в 1930 году в Бельгии, поведал о схожем обычае, сохранившем древние особенности до нашего времени.

Исследования Куна позволили нам установить, что у германцев и индоариев существует общий миф, в котором солнечное божество в виде оленя встречается с охотником (Диким охотником). Раненный во время летнего солнцестояния олень умирает к зимнему солнцестоянию. Однако сразу же после этого рождается новый солнечный олень, что говорит о вечности круговорота событий в природе. В Индии сюжет этого мифа заложен в зодиакальный круг, что можно наблюдать также в греческой мифологии. У германцев эти мифологические сюжеты сохранились в более ярко выраженной форме, на что в свое время указывали такие исследователи, как Отто Зигфрид Рейтар и Отто Хаузер. У всех этих народов общим является не только трактовка мифа, но понимание движения солнца во время годового цикла.

В сфере народных верований выстрел в солнце приобретает особые отличительные черты. Есть обычай, что «вольным стрелком» становятся только после того, как был произведен выстрел в солнце, в луну. При этом из солнца должны были упасть три капли крови, попасть на облатку, которая превращалась в Христа. Кроме этой группы сказаний есть другие, которые в центр сюжета ставят выстрел в оленя с распятием между рогами. Показательно, что олень с распятием, равно как и облатка, являются сугубо христианскими элементами, в то время как стрелок почерпнут из мифов, в которых он символизирует языческое божество. Солнце в качестве цели для выстрела явно выходит за границы христианских трактовок. Симрок в работе, посвященной проблеме мифологии, подтвердил, что олень ассоциируется с солнцем. Кроме этого олень был священным животным Фрейра, с другой стороны — своей сам Фрейр понимался как солнце. В индоарийских преданиях описывается процесс преследования божества, которое приняло звериный облик (добровольное обращение). Подобные сюжеты дополняют материалы сказаний, которые мы почерпнули из отечественных ландшафтов.

Зепп в «Религии древних немцев» (1890) пишет: «В Исландии рябина называется священным деревом. С ней связано сказание, что дерево возникло из крови юноши и девушки, брата и сестры. На Рождество дерево украшается огнями, а затем к нему приходит олень, являющийся символом годового цикла». В связи с этим сюжетом вспоминаются многочисленные отрывки из Эдды, в которых упоминается олень. Юст Бинг в своих исследованиях констатировал, что «колесо» и «олень» являются символьными синонимами, знаками, обладающими одним тем же значением при параллельном бытовании. В «Песне о Солнце» («Старшая Эд да») определенно говорится о «солнечном олене», а также неоднократно упоминаются его ветвистые рога, характеризуемые как «возвышающиеся до неба». Касаемо рогов этого солнечного оленя — «капля живительной влаги древа мира падает на землю и поит все реки». В «Речах Гримнира» также упоминается олень, о котором говорится, что он с трудом взбирается на верхушку мирового древа. На наскальном рисунке в Фоссуме олень изображен в сопровождении двух человеческих фигурок, которые, по мнению Бинга, символизируют собой отрывок из «Песни о Солнце», в котором говорится о двоих, державших солнечного оленя.

В своей работе «Культовые повозки Штреттвега и их виды» (1918) Бинг писал: «Я полагаю, что у нас найдено множество ритуальных принадлежностей в Халльштетте периода Лa-Тене, связанных со священным оленем. Это тот же самый олень, что запечатлен на наскальных рисунках Фоссума и Лиллы Герум, что позволяет считать его солнечным оленем из „Песни о солнце“». Автор приводит ряд доисторических изображений оленя, который мы можем существенно расширить за счет материала, обнаруженного в наши дни. Область находок выходит за сугубо германские территории, она охватывает почти все индогерманское пространство. Образ оленя нельзя обнаружить ни в Древнем Египте, ни в Древнем Вавилоне. В Средиземноморье он стал встречаться только после того, как в этот регион стали проникать нордические племена. Об этом говорилось в статье Мука «Символика нордического годичного цикла в Трое», которая была опубликована в журнале «Германия» (№ 1–2. 1939). Однако не только изображения (обычно на сосудах) охоты на оленя или собственного самого оленя указывают на связь с германскими религиозными принципами. Фолькмар Келлерман в своей статье «Олень в германских народных верованиях доисторического времени» («Германия». 1938. № 1) подтверждает, что в отдельных случаях в захоронениях можно было обнаружить оленьи черепа или части оленьих рогов. Особо важными мне кажутся сведения, почерпнутые из материла А. Руста («Заметки о раскопках Аренсбургских ступеней». Вестник ранней германской истории. 1936. № 10–11). Он обнаружил на дне высохшего пруда столб длиной более двух метров. Столб был изготовлен из сосновой древесины, на его верхушку был надет звериный череп. Автор предположил, что столб в целом символизировал собой рог оленя, то есть было весенними символом, знаком восходящей жизни. Вместе с тем использование оленьих рогов в культовых обрядах известно со времен среднего каменного века. После того как христианство почерпнуло значение оленя из народных верований, происходит многократное использование символа оленя в церковных преданиях и житийной литературе. Радовиц в работе «Иконография святых» (1852) демонстрирует более-менее известных святых и мучеников, которые тем или иным образом связаны с оленем. В случаях со святыми Евстафием и Хубертом сюжеты с оленем были официально признаны церковью. Однако в ранних версиях житий этих святых ни слова не говорится о выстреле, этот мифологический элемент появляется значительно позже. В данном случае хотелось бы рекомендовать статью А. Беккера «Хуберт и олень» («Германия». № 5. 1936).

На отдельную группу индогерманских мифов и сказаний, в которых происходит превращение девочки в оленя, указывает и Карл фон Шписс. Причем преимущественно оленя либо сбросившего, либо сбрасывающего рога. Позволю предположить, что эта группа сказаний не связана непосредственным образом с символом солнечного оленя, который, как это было показано на вышеприведенном материале, является символьным порождением нордической культуры.

 

Глава 10. ОБЫЧАЙ И СИМВОЛ

Сегодня словом «обычай» обозначают множество различных событий, которые, собственно, не имеют ничего общего с истинными обычаями. В рамках данного анализа мы будем исходить из обычаев годового цикла и намереваемся продемонстрировать, как символьные проявления самого разного рода в состоянии доказать нам, что эти обычаи укоренились в народных верованиях, находятся в связи с древней верой нашего народа, которая уходит во времена индогерманской эпохи. Отнюдь не у каждого человека есть возможность серьезно заниматься изучением обычаев. Обычный человек знает, что на Рождество в комнату надо поставить ель, что на Пасху дарят раскрашенные яйца, а на Троицу перед дверями дома сажают майскую зелень. По большому счету знания человек получает из ежедневных газет, которые в некоторых случаях сами «формируют» народные праздники, отнюдь не заботясь о сохранении германских корней этих празднеств. Больше всего повезет тем, кто во время путешествия по германским провинциям неожиданно для себя попадет на настоящий народный праздник. На нем нет ничего связанного с городской суетой, которая творится вокруг передвижных тиров для стрельбы, торговых палаток и жаровен с рядами сосисок. Это не имеет никакого отношения к сути праздника, который превращается в место встречи молодых людей, а само действо подвергается драматургическому оформлению. На настоящем народном празднике можно увидеть переодевания и трансформации, которые едва ли понятны городским жителям. В этом кроется причина того, что во время подобных празднеств обращалось внимание на различные странности. А потому народные обычаи описывались профаническим наблюдателем как в высшей мере странное действие. Лишь изредка кто-то из иностранцев мог глубоко проникнуть в саму суть праздника, того действа, свидетелем которого он становился. Сейчас такие праздники устраиваются лишь одним городским объединением — студенческими корпорациями. Это общность молодых людей, выходцев из деревни, которые верны своей клятве. Они в большей степени обращают внимание на внутреннюю составляющую, нежели восприимчивы к внешним эффектам. Однако в предпринимаемом нами анализе мы должны отдавать себе отчет, что в этих народных праздниках сохранилось лишь незначительные остатки древних обычаев и традиций. Некогда на месте этих остатков находилось нечто иное — предельно четкая организация праздников, которая была пронесена народом сквозь века. Именно в этой организации обнаруживалась глубокая вера людей. При изучении и описании наших народных праздников на протяжении долгого времени допускались немалые логические ошибки. После того как братья Гримм опирались на представления о природной мифологии и природной религии, их подход сменил сугубо этнографический метод. Было установлено — вероятно, по причине явного недостатка материала для сравнительного анализа, — что существует сходство между обычаями нордических германцев и обычаями народов, живущих в отдаленных уголках планеты и пребывающих на предельно низком уровне развития. На основании этого мнимого сходства на наш народ переносились экзотические характеристики — магические обряды, волшебные обычаи, анимализм и т. д. Все это в итоге приводило к заведомо ложным выводам. Также ошибочно предполагалось, что наши обычаи были не настолько древними. В качестве аргумента указывалось на отсутствие ранних письменных упоминаний. Поэтому нередко обычаям приписывалось христианское происхождение, но при этом оставались незамеченными их сугубо германские корни. Но, с другой стороны, именно из эпохи обращения в христианство и последующих веков сохранилось неимоверное количество письменных упоминаний, которые посвящены именно этим обычаям и праздникам наших предков. Имеется целый ряд предписаний и запретов, способствовавших искоренению древних обычаев. В этих документах сохранились такие интересные детали, что, пролив на них свет, извлеченные из мрака веков обычаи сегодня могут показаться нам таинственными и загадочными.

Христианская церковь с ее праздниками и ее учреждениями кроме всего прочего дает удивительную возможность для изучения древних обычаев, следы которых сохранились в народных праздниках. Конечно, это относится к поздним временам, но тем не менее целый ряд праздников может быть истолкован, лишь исходя из нордического годового цикла. Традиции настолько укоренились в народе, что их невозможно вытравить без следа. Это понимала и церковь, которая предприняла попытку приспособить имевшиеся праздники для своих собственных нужд. Вероятно, таким образом планировалось привлечь новых верующих. Только так можно трактовать использование будничных дней для организации празднеств. Если же в поиске древнейших свидетельств о праздниках наших германских предков окинуть взором Европу, то можно остановиться на скандинавском Севере, где упоминания о празднествах сохранились в виде наскальных рисунков. Эти изображения были сделаны людьми общей с нами крови четыре тысячи лет назад. Установление этого факта является гигантским вкладом в общее дело шведского ученого Альмгрена, который привел неоспоримые доказательства в своей работе «Нордические наскальные рисунки как религиозный документ» (1934). То, что он попытался провести сравнительный этнографический анализ, вовсе не убавляет ценности приведенных им в публикации сведений. Он указывает на повсеместное наличие следов древних празднеств. Их можно обнаружить в наскальных рисунках на Севере, отчасти они живы, окружают нас, воспроизводятся самыми различными членами нашей индогерманской семьи.

Самым трудным является окончательное обобщение, решившись на которое, мы должны использовать сведения из монографий о нордических наскальных рисунках, характерные черты наших собственных праздников, упоминания в литературных памятниках, некогда предельно четко отражавших суть этих древних традиций. Мы не смогли бы достигнуть итогового результата, если бы не предприняли сравнительный анализ праздников и обычаев прочих индогерманских народов. Мы можем также использовать сведения о римских и греческих праздниках, которые регулярно появляются в журналах, посвященных проблемам классической древности. Мы можем использовать упоминания из нордических саг и песен «Эдды» — они однозначно относятся к индоарийскому литературному наследию. Наконец, у нас есть возможность разработать элементы, связывающие между собой различные времена и народы. Ранее никто не использовал подобную возможность. Новый шаг в этом направлении — сравнение символов, используемых в различных праздниках; символов, которые являются общим наследием упоминавшихся народов; символов, которые говорят на особом языке. Они отнюдь не случайно у разных народов похожи по внешнему начертанию и по смыслу. Они дают удивительную возможность постижения самих себя. Вне всякого сомнения, деление на годовой цикл и его символы дольше всего сохранились в Швеции, а также в целом на нордических объектах, которые принято назвать дворовыми и календарными посохами. В рамках нашего исследования мы не будем посвящать им отдельную главу. Однако надо отметить, что относительно молодая научная дисциплина, занимающаяся изучением именно символов, получила важное задание. Его выполнение возможно лишь при планомерном анализе материала, который охватывает огромные временные промежутки и пространства. Только так можно выявить первоначальную суть наших обычаев.

Для людей, живущих на Севере, движение солнца по небосклону определялось двумя принципиальными днями — днями солнцестояния. Современные изыскания позволяют предельно точно ответить на невольно возникающий вопрос: были ли способны наши предки наблюдать за движением небесных тел и заниматься изучением неба, не прибегая при этом к помощи специальных астрономических устройств? Нет никаких сомнений, что в древности существовало высокоразвитое наблюдение за небом. Любой из народа, даже не обладая особой эрудицией и специальными познаниями, без проблем мог определить две ключевые точки в годовом цикле движения солнца. Проще всего было определить день исчезновения светила, после чего начиналось его повторное возвращение. Если этот день, который обладал особым значением как день с самой длительной ночью, принимался за точку основных расчетов, то можно было установить дату, когда солнце поднималось выше всего. Если сравнивать символику этих двух дат, то в обоих случаях мы обнаружим изображение разделенного круга, то есть годового цикла. Этому знаку соответствует, фактически повторяя его начертание, специальная руна — Гар-руна, которая находится в середине рунического строя и означает именно «год». Это обстоятельство подчеркивает особое значение символов годового цикла. Кроме того, множество подобных знаков мы можем обнаружить на календарных посохах. Каждый из этих знаков определяет стадию годового цикла. На пряничных формах и досках для выпечки пирогов к Рождеству в различных территориях Германии мы обнаруживаем тот же самый знак. Мы находим его в наскальных рисунках рядом с изображением кораблей, на пряльцах из Трои, которая по понятным нам теперь причинам в значительной мере сохранила свою нордическую символику. Наконец, значение этого знака специально выделяется в индоарийских текстах. Он ассоциируется с разделенным между различными божествами зеркальными диском. Именно так представлялся годовой цикл.

Англосаксы назвали ночь солнцестояния Modranecht, то есть «материнская ночь». Мы знаем, что в различных культурах этот день рассматривался как день рождения божества. Рождество Христово, которое первоначально праздновалось 6 января, вовсе не соответствовало дню зимнего солнцестояния. Лишь затем оно было перенесено на этот день. Из первоначальной версии праздника осталось поклонение волхвов, которое в обычаях обладает особым смыслом как «день трех королей».

Согласно сохранившимся сведениям, например в Исландии, праздник Юль (Йоль) сопровождался зачатием детей или же ассоциировался с исполнением младенцу года. Также он мог выступать в качестве праздника сохранения мира в наступающем году. Исторический источник из Мекленбурга свидетельствует о том, что в тех местах на Рождество почитали солнечное божество Отина и прославляли возвращение солнца. В честь этого радостного события местные жители одаривали друг друга юльскими дарами, забивали для приготовления праздничной пищи юльских свиней и ставили перед дверями дома елки на перекрестии. Украшение зелеными побегами и ветвями было вообще очень распространено. Мы находим неоднократные упоминания об этом, особенно в документах, касающихся бесчисленных запретов, наложенных ревнителями христианства. Даже рождественская елка в привычном нам сегодня виде получила всеобщее распространение достаточно поздно. Зеленые ветки как символ благословения и украшение огнями пришли к нам из праздников, справляемых в древние времена. В Нижней Саксонии нам встречались особого вида напольные покрытия, которые выполнялись в домах с открытым очагом (без дымохода) из песка. Оказалось, что нанесенные на пол узоры и орнаменты являют собой изображение деревьев. Эти изображения обновлялись в день зимнего солнцестояния. Один крестьянин заявил мне, что для него Рождество наступало только тогда, когда его дед заново рисовал эти деревья. Этот обычай был известен задолго до того, как стала использоваться рождественская елка! В Норвегии также известен этот в высшей мере интересный обычай.

Можно утверждать, что также знаком зимнего солнцестояния было изображение колеса. В бесчисленных обычаях этому знаку придается особенный смысл. Жители шлезвигского местечка Ланде на Святки скатывали колесо в восточном направлении. Вращающиеся звезды являются атрибутом святочных песен, которые в различных странах исполнялись в период от Рождества до Крещения. Звезды встречаются на рождественской выпечке. Сохранились обычаи с многочисленными указаниями, что в определенные дни надо крутить не колесо прялки, но приглашать к поворотам, например, вращению в танце, что должно символизировать поворот года или обращение солнца. Сохранились старые церковные запреты: мы также можем узнать, что на Святки возбранялись танцы на кладбищах или в храмах. В древнейших греческих манускриптах мы находим знак колеса. Впрочем, древние египтяне в своих иероглифах также фиксировали поворот года. Размещенные крест-накрест еловые ветви водружались на календарные посохи. Широко был распространен обычай наносить условный удар зеленой ветвью или побегом, который воспринимался как «прут жизни». Подобное можно было наблюдать в различные времена — на Святки, на фастнахт (масленицу), на Пасху. Это можно трактовать как пожелание успеха и процветания.

При изучении древних индогерманских культов мы сталкиваемся с четким осознанием того, что рождается не только божество, дарующее процветание, но каждый год то же самое божество умирает, чтобы позже возродиться. Эти представления теснейшим образом переплетены с обрядами, в которых участие людей было обязательным. Это было представление о вечном круговороте событий. Если подразумевать, что в итоге происходило активное смешение догматов раннего христианства и обрядов древних культур, то можно допустить, что ежегодное рождение германского божества в итоге было отображено в Рождестве Христовом. Это может объяснить, почему христианство столь быстро проникло на германские территории. У средневековых представлений в яслях (вертепах) есть древний прототип, а именно мистерии и игры, проводимые в честь ежегодного рождения божества. Мы знаем из сохранившихся до наших дней праздников, которые в свое время претерпели некоторую трансформацию, что для некоторых культовых действ избирался «король». Он играл важную роль в известных у германцев ритуалах умирания и воскресения. В северных странах он назывался «Jolekong» или «Joleherre» (юльский король или юльский повелитель). Есть аналог в и английских обычаях — «Lords of Misrule» (владыка буянов или князь беспорядков). В наши дни отзвуки этой традиции можно увидеть в относительно безобидной фигуре «Бобового короля» (царя-гороха). Увеселения, проводимые епископами, столь хорошо знакомые Средневековью, вероятно, относятся к этой же самой категории народных игр. В данном случае не имеет никакого значения, что они проходили в воцерковленной форме.

Божество годового цикла играло важную роль в германских обычаях. Очевидным отражением этого были фигурки «мужчины», которые во многих областях наносились на рождественскую выпечку. Схожие фигуры могли процарапываться от руки на стенах (примеры этого можно найти в Дрештенне) или на камне, что придает указанным объектом особый смысл. Мы можем их найти на любых постройках, выполненных из различного материала. На Севере наскальные рисунки с такими фигурками назвались «поклоняющимися». Даже церковь закрывала глаза на то, что эти фигуры появлялись на вершинах храмовых колонн, что в свою очередь было отражением религиозного мира индогерманцев. Надо подчеркнуть, что в данных случаях мы обнаруживаем не «культ божества», а древний слой народных верований, которые укоренились в религиозных представлениях. Эти верования связаны с земледельческими культурами и хозяйственным укладом древнего времени. Эти верования во многом старше, нежели поклонение конкретным божествам. Эти божества годового цикла продолжают жить в германских представлениях о предках. Мне кажется, что эта идея была отражена в мифах о воскресающем Бальдре. Собственно великолепие этих верований, непосредственным образом связанных с миром природы, кроется в глубочайшем понимании природных процессов. Это отразилось также в символах, которые, вне всякого сомнения, отражают круговорот природных событий, мифическую взаимосвязь умирания и возрождения. Глубоко укоренившаяся вера в смерть и возрождение со всей своей отчетливостью является нам в обычаях и традициях, связанных с пасхальными празднествами.

Формы для выпечки, которая готовилась к Святкам, нередко содержали в себе образ оленя. Подобную традицию мы можем обнаружить на всем индогерманском пространстве. Олень в данном случае выступал как символьная фигура. До сих пор не выяснены некоторые детали, но можно утверждать, что эта фигура обладал особым значением и должна восприниматься как разновидность символа вечного круговорота жизни. Очевидно, что олень был солнечным животным, а лингвистические изыскания установили, что оленьи рога именовались «кроной», или даже «деревьями». Судя по всему, эти «деревья» он сбрасывал весной, чтобы затем отрастить новые, что само по себе ассоциируется с вечным обновлением. В обрядах и обычаях важную роль играет символьный выстрел в солнечного оленя. Этот выстрел должен был совершаться в день летнего солнцестояния. Убавляющийся по мере приближения осени световой день вызывал мысли о том, что солнечное животное теряло свои силы. Постепенно оно умирало, но возрождалось в день зимнего солнцестояния, что было проявлением «новой жизни». Значительное количество рождественских и масленичных обычаев увязывались ранее, а некоторых случаях — и по сей день, с переодеванием в оленьи шкуры. При этом юноши, облаченные в эти шкуры, также носили на голове оленьи рога. На Севере имелся целый перечень танцев, которые назвались «оленьими» («оленьи танцы» или «оленьи игры»). Наконец, в Англии аббатство Бромли (Стафордшир) знаменито своим «горн-дансом» (Hom-dance) — «рогатым танцем», который исполняется на Святки близ кладбища. Шесть танцоров носят на себе оленьи рога. К танцевальной группе еще принадлежат: всадник на белой лошади, глупец, лучник и дама. Типажи, которые связаны с древними культовыми представлениями и мистериями.

Только в наши времена было обращено внимание на важную роль, которую ранее в обрядовой жизни играли тайные союзы, последними остатками которых сейчас можно назвать студенческие корпорации. Их ритуалы и использование расписных масок не всегда были аналогом радостного преображения и переодевания, напоминающего маскарад. Без сомнения, они были связаны с «диким охотами», которые проводились в период между Рождеством (Новым годом) и фаснахтом (Масленицей). Представители тайных союзов не просто преследовали «демонов», но сами ощущали себя таковыми. Особый вклад в изучение этой темы был сделан Отто Хефлером, который в 1934 году выпустил фундаментальный труд, называющийся «Тайные культовые союзы германцев». В качестве материала для анализа он использовал широко распространенные сказания о «диком охотнике» и «дикой охоте» (которые преимущественно связаны с годовым циклом). Автор основывается на фактах и деталях некоторых обычаев. «Дикая охота» была «армией мертвых», в которую перевоплощались молодые люди, чтобы пробудить новую жизнь. В областях альпийского региона до сих пор известно «шествие Перхты», которое воплощает в себе потусторонние силы. Однако это шествие мы не можем рассматривать как символьную трансформацию, а всего лишь как творческое представление. Схожие традиции сохранились до наших дней в Вестфалии. Там переодетые молодые парни и юноши во главе с избранными предводителем «Вюдером» собираются в одном из домов. В доме накрывается стол, в главе которого в меховой шапке восседает «Вюдер». Его лицо покрыто сажей или черной краской, он периодически трубит в рог, который не отпускает из рук. Во время звуков рога его попутчики щелкают кнутами. В полночь вся эта компания покидает дом, седлает коней, чтобы начать шествие по улицам города. Шествие сопровождается страшным гвалтом, щелканьем кнутов, звуками рога. Неистовая процессия шествует по улицам, чтобы затем приблизиться к одному из домов и потребовать там угощения. Впрочем, сами обитатели этого дома подобный визит не рассматривают как бедствие. В нашем распоряжении имеется живой пример подобного шествия. Принимая во внимание природу их происхождения, подобные шествия лучше всего назвать культоводраматическим действием. Я бы очень не хотел употреблять слово «магический».

Период от Рождества до «дня трех королей» (Крещения) в народных верованиях и обычаях обладал особых смыслом. По большому счету, январь как месяц, с которого начинается начало календарного года, не сохранил на себе отпечатки древних праздников. Присущие этому месяцу символьные формы, естественно, были позаимствованы у переломного момента зимы, дня зимнего солнцестояния. Эти заимствованные формы распространены на январских пирогах, булочках и прочей выпечке. Наиболее часто встречаются «вихри», звезды с загнутыми концами, но также встречается свастика, известная в первую очередь как солярный символ. Ее смысл как нельзя лучше передает смысл вечного вращения Солнца, вечного круговорота жизни. Обычно эти пироги и выпечка именуются «новогодней». Следующей символьной формой, используемой в обрядовой кулинарии и выпечке, является знак, который воплощает в себе двойное обращение; среди исследователей этот знак известен под название «двойная спираль». Внешне он напоминает литер латинского алфавита S. В деревнях Зауэрланда в отношении этого символа используется название «Лето и зима». В Эйфеле для того же самого знака используется предельно простое название: «Приходи-ка» («Kommheromchen»). Можно было бы сказать: «Солнце, приходи-ка к нам!» Мы можем увидеть, как незначительные на первый взгляд пироги и булочки могут отражать глубочайшие представления о символьном развитии событий в течение годового цикла. При этом мы должны отдавать себе отчет в том, что некоторые из знаков и символьных форм все-таки были утрачены, а потому сейчас мы лишены возможности анализировать взаимосвязи. Естественно, имеется значительное количество форм для выпечки самого различного рода и вида, которые знакомы отнюдь не всякому. Однако самые заметные из символов на выпечке первоначально были связаны с годовым циклом и календарными событиями в нем. Есть специальные формы, к которым относятся рождественские штолле. Их можно причислить к ромбовидным символьным формам, которые трактуются как знаки очевидного пожелания плодородия. Есть и другие формы, например кабан (свинья). По обычаю к празднику он именуется не иначе как «юльский кабан» (юльэбер).

Упоминавшийся выше «день трех королей» является апогеем и в то же самое время окончанием празднеств, связанных с традициями зимнего солнцестояния. Этот отрезок времени называется «время двенадцати» или «двенадцать ночей таинственного предчувствия». Именно в это время формируется своеобразная программа действий на будущий (наступивший) год. История о трех мудрецах с Востока возникла под влиянием шествий штернзингеров, исполнявших религиозные песни. В свое время они могли исполнять песнопения о возрождении света и солнца. В подтверждение этого предположения можно привести тот факт, что и по сей день во время обрядов штернзингеров (колядования) вращается звезда, которую они носят с собой. В настоящее время это обстоятельство может показаться незначительным и второстепенным, однако именно оно указывает на изначальную суть этого обычая. Нередко в «трех королях» видят трех германских божеств, троичность которых неоднократно подтверждалась исследователями.

В германских странах надеялись, что сразу же вслед за «днем трех королей» наступит весна. Крестьянская мудрость и приметы, позволяющие определять погоду, позволяют нам увидеть некие древние знания, некогда помогавшие наблюдениям за цикличным движением солнца по небосклону. «В Рождество будет прибавляться день, если мошки будут зевать. В Новый год день прибавится, если петух будут шагать. На день трех королей день вырастет, если олениха подпрыгнет». Или другая примета-поговорка: «На Новый год — петух, на день трех королей — скачок оленя, на Себастьяна (21 января) — всего лишь час. Только лишь на Сретенье это будет заметным». В обычаях день, когда празднуется Сретенье, обладает особым значением. Среди знаков, которые присущи этому празднику, выделяется символьная форма «трех ветвей» (рун Ман) или дерево, на вершине которого запечатлен ромб. В Центральной Германии в окрестностях Заале сохранились в высшей мере уникальные традиции, связанные с празднованием Сретенья. Это вдвойне примечательно, так как именно в этом районе действуют многочисленные студенческие корпорации. В Заале можно обнаружить символьные формы, которые возвращают нас к индогерманской эпохе. Во время этих празднеств обнаруживается множество разновидностей знаков, которые как бы намеками символизируют новую жизнь: мужчина и женщина, пара с ребенком в коляске, аист и т. д. Кроме этого можно обнаружить знаки, значение которых можно понять только через индоарийские традиции, например забавный целитель с чудодейственным зельем. Во время мужских процессий выявляются роли: мужчина-сеятель, идущий за плугом «старец» (вероятнее всего, что «древние» воплощают в себе старую веру нашего народа). Медленное распахивание первой борозды по земле, освободившейся от бедствий зимы, является широко распространенным сакральным действием. В высшей мере показательными являются символьные черты процессий в Глинде (округ Кальбе), над которыми проносится модель солнца. После того как процессия пройдет, у деревни на полях происходит обряд зажжения огня, во время которого исполняется песня «Май пришел!». Она посвящена огню, возникающему из солнечного диска. При этом участники процессии прекрасно осознают, что именно после этого обряда в полях и нивах пробуждается новая жизнь. Среди крестьянских примет, которые посвящены определению погоды, день, когда празднуется Сретенье, выделяется отдельно.

Среди символьных образов, которыми сопровождается празднование Сретенья, неизменно появляются образы причудливых телег. Почти аналогичные транспортные средства упоминаются в работе Альмгренса, посвященной проблеме германского Севера в эпоху бронзового века. Обычно это телега в виде корабля, которая называется «корабль дураков» или «сагrus navalis», словосочетание, подарившее нам в итоге название карнавальных шествий. Мы не будем рассматривать христианскую трактовку слова «карнавал», которое якобы происходит от фразы «саше vale» (прощай, мясо, — без мяса). У нас имеются в наличии многочисленные документы, раскрывающие суть и особенности применения «корабельной телеги». Все это указывает на связь с особенной традицией. В Нижней Германии, а также во Фландрии мы можем отыскать описания древних культовых процессий, в которых принимали участие странные телеги. Во время нюрнбергского шествия бродячих масок корабль называется «преисподней».

Корабль или корабельный такелаж принадлежат к большому числу образов, связанных с фастнахтом (Масленицей), который справляется в том же самом месяце, что и Сретенье, и обладает приблизительно тем же самым изначальным смыслом. Сегодня мы все-таки расстаемся с устаревшими представлениями о том, что «фастнахт» (Масленица) связан со словом «фастен» (пост). Более чем очевидно, что время масленичных праздников представляет собой жизнеутверждающее действо, что полностью соответствует духу весны, возрождению жизни и плодородию. Название «фастнахт» происходит от слова «фазельн» (пустословит), что означает бурное развитие. Одна из старых немецких пословиц, например, гласит: «Неправомочное добро не пустословит» (неправедным образом нажитое имущество не позволит человеку развиваться, не принесет ему добра). Праздники в их изначальном смысле возрождались студенческими корпорациями и профессиональными цеховыми структурами. Именно их представители были участниками шествий, процессий, выступая в данном случае как носители предания. Маски и переодевания на масленичные праздники во многом походят на перевоплощение в «двенадцатых» (оленей). В конце концов, смысл и значение этих двух праздничных действ в их изначальной форме были приблизительно одинаковыми. Это были драматическим образом оформленные следы игры, во время которой происходила отнюдь не имитация жизни. Во время этих игр происходило самосозидание жизни. Во время этих событий от природы хотели добиться нового воплощения, новой жизни и плодородия. Эти праздники неотъемлемым образом связаны с «танцами меча» (танец с саблями). Об этом нам впервые рассказал Тацит. Однако эти танцы нередко ошибочно принимают за демонстрацию сноровки, в действительности это было выражением мимической и драматической силы созидания. Ряд отдельных характеристик и особенностей не дошел до наших дней. В результате этого остается не до конца понятным предназначение некоторых действий. В любом случае можно утверждать, что атрибутом подобных игр являлось умерщвление и повторное оживление одного из действующих лиц. Эта деталь роднит действие с природно-мифическими образами. Кроме того мы можем установить, что в «танце мечей» принимает участие ряд персонажей, которые обладают очевидной символьной нагрузкой. Нечто аналогичное можно наблюдать во время совершения древнего хороводного действия. Это позволяет предположить, что «танец мечей» по своему значению связан с изначальной традицией. По своей форме он являлся развитием сугубо культовой традиции. Перемещения, преимущественно связанные с направлением движения солнца, многократно повторяются, что опять же указывает на связь с древними обрядами. Отнюдь не случайно в одном христианском средневековом источнике говорится, что «танцующие кругом (хоровод) вращаются вокруг черта, находящего в центре». К великому сожалению, до настоящего момента не появилось специализированных исследований по данному вопросу.

В церковных документах VII века использовалось слово «spurcalia», являвшееся священническим бранным словом, которое использовалось для обозначения германского праздника плодородия. Во время этого культового действия важная роль отводилась женщинам или же юношам, переодетым женщинами. Собственно слово «spurcalia» может быть переведено как «дни языческого распутства». Сейчас сложно установить, имел ли этот праздник отношение к Сретенью и фастнахту. В данной ситуации это не столь уж важно, так как данные праздники почти идентичны по своему значению и смыслу. В различных районах Рейнской области бытует словосочетание «шперкельная женщина», обычно используемое для обозначения колдуньи, более известной в наши сказках под именем матушки Холле. В Эйфеле бытует предание, что некогда на Сретенье вокруг алтаря в храме проводилось общее собрание. Последней слово предоставлялось «шперкельной», которая во время речи встряхивала юбкой, чтобы с нее на пол свалилось достаточное количество снега. В этом сюжете прослеживается связь с традицией определять Сретенье как день, предназначенный для определения погоды. Также надо отметить, что во время масленичных игр хоровод, состоящий из молодых людей, вела именно старуха.

Одна из разновидностей шествий, которая проявляется во время Святок, но тем не менее связанна с масленичным переодеванием, подразумевает участие такого персонажа, как «гороховый медведь». Это закутанный в гороховые стручки человек, по своему внешнему облику весьма напоминающий соломенные фигуры. Эти персонажи символизируют собой соревновательную борьбу между летом и зимой. В остаточных формах этого драматического представления заметны следы «дикого человека», что характерно для обычаев Верхнего Гарца и Алльгау. Колядующие «попрошайки» преимущественно ходят в сопровождении «медведя» или «дикого человека». Они собирают дары для молодых людей. В настоящие дни эти подношения обычно потребляются членами студенческих корпораций. Изначально колядующих могли оставлять без даров (колбасы, шпика, яиц и т. д.). Однако выше мы описывали вестфальский обычай, когда «дикая толпа» заваливалась в дом, чтобы получить угощение, которым участников процессии охотно снабжали. В гессенских деревнях собирающими дары в наши дни являются исключительно дети, которых сопровождает «гороховый медведь». По сути своей эти похождения являются древним обычаем, который гарантирует обеспечившим дары в качестве благодарности богатый урожай в наступившем году.

Во время любых праздников в любые времена особая роль отводилась праздничным огням. Даже когда заканчивался фастнахт и масленичные гуляния, продолжали справлять обряды, во время которых зажигались огни. На южных окраинах нашей Родины в воскресенье после фастнахта на холмах и возвышенностях зажигались костры. До сих пор есть обычай, когда горящие диски, вырезанные из дерева, со словами молитвы закапывают в землю. Весьма характерно, что указанный обычай называется «зажжение солнца». В долинах Оденвальда с возвышенностей скатывают горящие колеса. В Гессене зажигают «огненный град». Все это должно продемонстрировать набирающее силу солнце. В то же самое время в разных районах Германии известна традиция изгнания зимы, что обычно сопровождается сожжением чучела зимы. Подобное состязание между зимой и летом может считаться остаточным явлением от древних обрядовых форм. Все эти обычаи и обряды распределяются по времени вплоть до наступления весеннего равноденствия, дата которого с давних пор определялось по движению солнца. Символами этого времени чаще всего являются круги (солнечный диск), в некоторых случаях из которого торчит ветка дерева. Подчас этот знак может быть представлен в виде змеи, свернувшейся в круг. С этим днем связан знак «две горы», который внешне напоминает латинскую литеру В.

В данном случае мы можем проследить связь с символом двух грудей, который из языческих обычаев перешел в церковно-христианские сказания о святой Агате. Это — символ материнского благословения, благодати, которую дает Мать-Земля.

Такие символьные формы как «саженцы лета» можно обнаружить и во дворце Гейдельберга и на наскальных рисунках «трона Кримхильды». Они весьма напоминают «пальмовые ветви», которые на Пасху дети носят на всем германском пространстве от Голландии до Вестфалии и южных областей. В Вестфалии эти «пасхальные саженцы» имеют форму дерева с тремя ветвями \|/. О пасхальных обычаях написано немало, даже более чем достаточно. Многое говорилось о пасхальных огнях, которые зажигаются на севере Германии и проходят вплоть до пограничных холмов Гарца; о раскрашенных яйцах, которые можно найти даже в древних захоронениях; о пасхальных зайцах и других общеизвестных праздничных традициях. Даже хорошо изучен сюжет с ударом «прутом жизни», который иногда именуется «пасхальным лакомством». Сейчас подвергается сомнению, имелось ли в действительности поклонение германской богине Остаре, именем которой сейчас назван этот древний праздник (Пасха — Остерн). Неоднократно высказывались предположения, что некогда в древности все-таки был праздник с таким именем, который позже был трансформирован в христианскую Пасху. Можно уверенно говорить только об одном — несомненно, это был весенний праздник. В пользу этого говорит целых ряд обычаев, которые никак не могут привестись в соответствие с христианской ритуаликой. Самым существенным в христианской Пасхе является воскрешение Спасителя, что можно обнаружить не только в христианском культе, но и в целом ряде других. Я уже не раз указывал на это. Древняя вера в годовое божество, олицетворением которого были силы растительного мира, кроется за многими мистериями. Она невольно акцентировалась в средневековых инсценировках страстей Христовых. Вероятно, первоначально эти духовные трагедии были драмой годового цикла. По всей вероятности, подобные инсценировки были попыткой церкви отвернуть народ от юльских обычаев и обрядов Остары.

Средневековые инсценировки страстей Христовых были весьма реалистичными. В местах их проведения нередко возводили специальные часовни, которые как бы намекали на гроб Господень. В этой связи надо упомянуть гробницу, высеченную в скалах Экстернштайна. Церковь решила на месте древней германской святыни создать культовое место, которое бы имитировало святые места в Иерусалиме. Однако мы знаем, что ритуал смерти и воскрешения может рассматриваться в качестве общепринятого блага в самых различных религиях. Можно вспомнить античные культы Адониса, Аттиса и Осириса. Даже дионисийцы во многом придерживались такого культового обычая. Во многих сирийских храмах имеются погребальные места, которые могли служить исключительно культовым инсценировкам, мистериям и схожим по смыслу действам. В частности, святой Иероним сообщал, что в Вифлеемском гроте, в котором был рожден Христос, в свое время обрел смерть Адонис (император Константин возвел в этом месте храм). О том, насколько сильно укоренилась в людях древняя вера в годовое божество, следует из сообщения, сделанного одним греческим исследователем. На Страстной неделе он оказался в деревне на острове Евбея. Во время церковной церемонии на Страстную пятницу остров был погружен в удивительное смятение. На следующий день островитяне были погружены в глубокий траур. Исследователь спросил о причинах такого поведения одну пожилую гречанку. Она ответила: «Естественно, я волнуюсь. Ведь если завтра Христос не воскреснет, то у нас этом году не будет урожая хлеба!» Едва ли можно словами передать столько глубокое переживание воскрешения, как это сделала простая крестьянка!

Церковь удалила из Пасхи свет вечности и заново освятила ее, подобно тому, как освящается вода или свечи. В процессе освящения воды особую роль играет рунический знак, руна Ман, символ дерева с тремя побегами, тянущимися кверху. Этот символ можно рассматривать как знак становления, как принцип, дающий жизненные силы. Согласно старому обычаю священник три раза окунает крест, который по своей форме весьма напоминает знак Сила этого символа была настолько велика, что его форму придавали даже распятиям. Этот знак называют еще вилообразным крестом. Его можно в великом множестве обнаружить на пространстве между Кельном и Ксантеном, а также в вестфальских городках. Во времена, когда господствовала чума, этот символ казался людям чудотворным. Англосаксонские хроники говорили о том, что Христос был распят на побеге («прут жизни»), который был отрезан «как самый достойный среди лесных деревьев от древа жизни». Отнюдь не случайно в ранние христианские времена бытовали легенды, что крест, на котором был распят Христос, был создан из отростка «мирового древа». На старых изображениях и гравюрах можно не один раз увидеть соприкосновение и взаимосвязь распятия и «древа жизни».

Следующим весенним праздником является день святого Георгия, который приходится на 23 апреля. Согласно христианской мифологии Георгий является змееборцем, который победил дракона и освободил девушку. Однако имеется целый ряд схожих мифов, среди которых надо отдельно выделить миф о Персее. Он почти идентичен мифу о святом Георгии, а имя Персей в переводе буквально означает «летнее солнце». Смысл мифа о нем заключается том, что герой освобождает замороженную зимой растительную жизнь. Подобная версия вдвойне интересна, так как имя Георгий означает «земледелец», а значит, речь идет об избавлении «солнечной девы». Сама схватка с драконом и освобождение девушки могут быть представлены как весенняя мистерия. Во многих местах Германии мы можем обнаружить аналогичные традиции и праздники. Например, «драконий праздник» в Фюрте. К этому обычаю примыкают так называемые «троянские замки» или «лабиринты», исследование которых выводит нас к истокам возникновения символов. Борьба против «змея тьмы», который держит в заточении тепло и солнце, высвобождение светила, «майской королевы», является древним обрядом, пришедшим к нам из дохристианского времени. Подобные лабиринты существовали в тех местах, где можно найти такие микротопонимы, как «гора улиток», «чудесная гора» и т. д. Достаточно часто в подобных местах христианская церковь возводила часовни во имя змееборца Георгия. Это был очень мудрый шаг, который позволял приспособить древние традиции к новым религиозным реалиям. Есть сведения о том, что старый храм в Принице был возведен на горе Георгия. На этой возвышенности можно было обнаружить следы древних валов и «змеевых лазов». Один из немногих сохранившихся «замков игры» — это «троянский замок» в Штайгре (округ Квертфурт). В данном случае наименование Троя связано с глаголом «trojen», что означает танцевать, продвигаться торжественным шагом. Церковь не раз заявляла о «заблудившейся в мировом лабиринте невесте Христа». А мозаичные лабиринты, которые можно увидеть на полу некоторых храмов, возведенных в романском стиле, преподносились как «художественные элементы для крестных ходов, созданные с целью, чтобы проходить боле длинный путь» в тесном помещении. Однако сложно скрыть, что эти орнаментальные контуры находятся в связи с укоренившимися в древней вере понятиями. Лабиринт распространен в индогерманском мире в качестве символа с особым значением. Суть этого праздничного обычая сокрыта под спудом, но продолжает жить в детских играх, в народных забавах. Скалы драконов в различных местностях непосредственно связаны со старыми сагами. Подобную взаимосвязь можно явить при изучении деталей скал Экстернштайна.

«Майская королева», а именно так в весенней мистерии называют освобожденную девушку, хорошо известна нам по множеству обычаев, относящихся к майскому периоду. Выбор королевы, которую иногда называют «майской невестой», является очень важным культовым событием. Соревнование между девушками происходит, что называется, по произвольной программе. Они должны проявить самые разные способности. Нет никакого сомнения в том, что речь идет о символичном отборе. Обряд сопровождается танцами и чтением стихов. В это время избранная королева выбирает трех юношей, которые становятся распорядителями праздника — «майскими графами». Майские праздники вместе с майскими играми можно выделить из множества примеров, так как первоначально они предназначались для отбора молодых людей посредством игры, борьбы и соревнований. Во время этих действий нередко объявлялось о браке, который в будущем годы заключат некоторые из юношей и девушек. Подобная брачная традиция в некоторых областях жива и по сей день. В ее основе лежала идея заботы о родовом наследии.

Наиболее внушительные майские празднества проходят даже сегодня среди жителей тех мест, где имеются старые «народные горы», так или иначе связанные с именем святой Вальпурги. Похоже на то, что она являлась олицетворением весны. Есть мнение, что ее имя связано с известными с давних времен в народе объектами, которые именуются валльбургами (валовыми замками). Майские торжества проходили в этих местах, собственно, как и осенние празднества, которые можно сравнить с современными праздниками урожая и церковными службами. У нас имеются сведения, что на этих праздниках, по мнению церкви, совершались «аморальные» действия. Судя по всему, под этим подразумевалась встреча молодых людей. В любом случае это стало поводом для церковного запрета подобных торжеств. Как и во многих эпизодах на праздниках, проходивших в первых числах мая, особую роль играло дерево. Когда сейчас оно вновь стало центром народных гуляний, то это можно уверенно называть возрождением древних традиций. Дерево жизни к этому моменту покрывалось новой зеленью. Известно, что повсеместно большое значение уделялось белой березе. На майские праздники она появлялась перед дверями дома или во дворе (это также относится к празднованию Троицы)· Этот обычай живет ныне как в городе, так и в деревне.

Праздник Троицы был включен в самые различные германские обычаи весеннего периода. Часть изученных на сегодняшний день обычаев празднования Троицы относится к майским традициям. Однако незначительная часть этих торжеств все-таки имеет отношение к летнему солнцестоянию. Поскольку праздник Троицы изначально был сугубо христианским событием, он нашел в народной среде не слишком большой отклик. В зависимости от местности у отдельных праздников были разные сроки их проведения. Однако некоторые из них проводились строго в одно и то же время. Празднование Троицы зависело от даты, на которую отмечалась Пасха. Под церковным началом он неуклонно приобретал черты народного обычая. Троица стала празднованием цветения, поэтому со временем появилось значительное количество традиций, которые за некоторым исключением были ориентированы на то, чтобы пожелать богатого урожая, то есть они были родственным обычаям плодородия. К их числу относятся обряды переодевания, которые в германских землях и соседних странах назывались «вассерфогель» (водоплавающая птица), «пфингстль», «пфингстквак» (нарядное кваканье). Это всегда было истинным олицетворением цветения природы, которое, с одной стороны, заклиналось, с другой стороны — демонстрировалось. Символ пожелания жизни, который вновь возродили в постановочных действах, был связан с шествиями переодетых людей, занимавшихся сбором подарков и подношений. В основном «дары» предназначались деревенской молодежи.

Наиболее внушительный по своему размаху праздник происходил на 2-й и 3-й день Троицы на горе Квестен в Южном Гарце. Квестефест (праздник Квестен) и поныне происходит в древних валльбургах, на которые группы молодежи поднимаются на ночь глядя. Каждый год на большом дубе вывешивается новый венок, очень высоко среди толстых ветвей. Это знак годового цикла. Примечательно, что знаки Квеста выцарапаны на календарных посохах почти в той же самой форме, что и венок. Это в первую очередь связано с тем, что указанный знак был символом летнего солнцестояния. Несомненно, что венок был внешним повторением разделенного диска, который ассоциировался с годовым циклом. Однако в то же самое время венок из зелени был знаком юной жизни и благоденствия. Есть обычай устанавливать местной общиной специальное квестовое дерево, на которое водружается зеленый венок. Старый венок на рассвете сжигается. Этот обряд происходит с восходом солнца, что символизирует приветствие светила. Подобное действо еще сильнее подчеркивает связь Квеста с летним солнцестоянием.

На летнее солнцестояние также устанавливают украшенные деревья, что весьма характерно для Верхнего Гарца. Во многих районах дети водят хоровод вокруг такого дерева, исполняя древние напевы. В одной из таких песен есть слова: «Девушка ходит вверх ногами, девушка себя перевернула». В этом образе явно запечатлен летний поворот солнца. Средневековый «Саlendarium Alemannicum» («Германский календарь») упоминает этот день словами: «Отмечается восхождение солнца». Опять же этот старый документ может выступать в качестве доказательства того, что наши предки внимательно следили за движением солнца. В эти дни было популярно украшать родники, ручьи и источники. И тут мы обнаруживаем почти те же символы, что использовались на зимнее солнцестояние. В них отчетливо запечатлено деление года на две половинки, которые являются поворотом солнца. Разделенный солнечный диск или двойная спираль используются во время празднования 29 июня дня Петра и Павла. Вероятно, в народных представлениях эти два апостола воспринимались как часть летнего солнцестояния, так как их имена начинались в латинской литеры Р, а знак солнцестояния весьма напоминал повернутые друг к другу две эти литеры. Знак, который изначально выглядел как ф, но со временем предстал в форме двух объединенных знаков ЧP.

Наряду со знаками «дерево Иоанна» или «дерево летнего солнцестояния», которые могли иметь различное начертание, но все-таки в северных областях имели очевидное сходство со знаком «дерево Квеста», во многих германских землях известны также «венки Иоанна» («венец Йоханниса»). Они вывешивались на дома в качестве символа, защищающего от пожаров. Если мы заговорили об огне, то необходимо упомянуть особое значение, которое придавалось «кострам солнцестояния». Наиболее убедительную взаимосвязь между летними обрядовыми кострами и солярными культами дохристианского периода нам удалось обнаружить на территории Ирландии. Здесь до сих пор в полночь зажигают «огни Иоанна» (трансформированная форма костров солнцестояния), которые также еще называются «светом в честь солнца». Весьма показательно, что древние ирландцы делили год на четыре «ратны», четыре времени года, наступление каждого из которых ознаменовалось зажжением ритуальных костров. На каждый их таких ритуалов в доме гасились все огни, чтобы зажечь их заново от частицы огненного костра, разожженного друидами в часть своих божеств. Петер Розеггер в своем романе «Богоискатель» приводит сцену, как жители горной общины в Штирии справляли день летнего солнцестояния через зажжение огня, который почитался священной стихией. Один из жителей этого местечка звался «хранителем огня». Его долгом было оберегать в своем доме священный огонь предков. Он никогда не должен был гаснуть. Мы знаем из времен борьбы Австрии за присоединение к рейху, что, несмотря на строжайшие запреты, на возвышенностях в день летнего солнцестояния зажигались костры. Даже сугубо политические силы считали этот обряд немецким.

Ранее в большинстве северных стран время летнего солнцестояния было периодом свадеб (Hochzeit), так как это время было апогеем (Hoch-Zeit) годового цикла. Избранные во время майских состязаний юноши и девушки в указанный срок вступали в брак. И в настоящее время в некоторых северных провинциях продолжает бытовать данный обычай. Вследствие этого необходимо постигнуть особый смысл этого обычая. В это время можно было определять погоду на будущее или, например, собирать лекарственные травы. Все это говорит о высочайшем предназначении этого дня. Именно в это время справлялся обряд, который мы упоминали ранее: производился выстрел в солнечного оленя. В период, простиравшийся от Троицы до дня летнего солнцестояния, проходило множество стрелковых празднеств и торжеств. Мы убеждены в том, что это были не просто проверочные соревнования на ловкость и твердость руки; в этих мероприятиях вначале был сокрыт глубокий смысл. Частью этого потаенного значения является «выстрел в солнечного оленя». Это раздел годового мифа, часть представлений о вечном круговороте событий. В конечном счете эти представления выводят нас на миф о Бальдре, о светлом божестве, которое умирало именно в эти дни. После этого наступало владычество слепого Хедура, длившееся до тех пор, пока светлое божество не воскресало, пока не начинался новый годичный цикл, пока на землю не проливался новый солнечный света. Нам еще предстоит исследовать места древних стрельбищ и проведения стрелковых праздников. Большая часть из них находится к востоку от города и деревень. То есть они направлены на восток, в ту сторону свет, откуда восходит солнце. Можно предположить, что ранее выстрелы осуществлялись в оленя или орла, который считался «солнечной птицей». Нет никаких сомнений в том, что и в этом сюжете мы можем обнаружить следы древних верований наших предков. В наше время они могут помочь пролить свет на многие непонятные нам вещи, являя нам блистательные образы из нашего глубокого прошлого. Во всяком случае, мы видим, что среди божеств Эдды в ее поздней интерпретации не было противоречий, но царило благоденствие, цветение природы, что как раз отражено в принципах природного круговорота событий. Принципы существования и жизни были представлены как законы циркуляции и круговорота, хотя они и изложены в литературно-мифологической форме. Но мы должны стремиться к тому, чтобы не ограничиваться лишь отдельными проявлениями и отдельными формами изложения этих законов, мы должны охватить их во всем многообразии, чтобы в итоге сложить из многочисленных обрывков сведений картину, позволяющую заглянуть в прошлое нашего народа, открыть для себя его религиозный мир во всем его многообразии.

Отличительной чертой крестьянской хозяйственной системы, являвшейся основой для любого культурного развития, является отсутствие каких-либо обычаев на период, связанных с возделыванием и сбором урожая. Только к моменту окончания сельскохозяйственных работ проводились дни урожая, «осенние тинги», Михаэля-день (день архангела Михаила), что приблизительно соответствовало дню осеннего равноденствия. В древнем описании обычая кимрбийских и полуночных народов сообщалось: «Первым праздником после сбора урожая был празднуемый в сентябре день в честь Тора». И далее сообщалось: «Это был праздник благодарности, так как божествам возносилась хвала от богатого собранного урожая, а также просилось, чтобы следующий год был урожайным, молили об обильном росте хлеба. Все это возносилось идолу Тора. Во время скудных времен и голода его просили ниспослать пищу». В рунических календарях этот день обозначен посохом с узелком, знаком, который позже трансформировался в весы, а затем стал атрибутом архангела Михаила. Архангел со знаком весов трактовался христианской церковью как «судья душ». «Осенние тинги» полагались нашими предками временем особых судебных заседаний, но и одновременно считались праздником, священным действием вознесения благодарности за собранный урожай. Мы знаем множество обычаев, которые связаны со временем окончания сельскохозяйственных работ, — «благословение хлеба», «урожайный петух», но первым делом надо упомянуть обычаи, связанные с «первым снопом». Нам неоднократно встречался знак, который в Баварии назвался «Освальд», а на территории Северной Германии — «хлебный старик». Считалось, что хлеб, испеченный из зерна «первого снопа», обладал чудодейственными свойствами. Нередко мука из этого зерна использовалась для особых целей, например, выпечки рождественского печения. В некоторых случаях зерно «первого снопа» оставляли на новый посев. В Швеции из этого зерна изготовлялась особая выпечка — зекухен. Фигурка «хлебного старика», изготовленная из соломы, в известной мере напоминает годовое божество. Также есть традиция оставлять зерно на колосках, что по древним представления должно быть кормом для коня Водана.

В наши дни в сельских общинах праздники урожая обычно совмещаются с церковными праздниками или обрядами освящения. Этот хитрый способ приспособления христианства к народным обычаям привел к тому, что церковные праздники и древние обряды слились в единое событие. Но есть то, что не изменилось на протяжении тысячелетия, в этом синкретическом образовании мы можем обнаружить отдельные черты, которые никак не могут быть почерпнутыми у христианской церкви. Они активно используются нашей молодежью. Например, речь идет о «похоронах ярмарки», когда в гроб клали либо подобие мужской фигуры (опять же воплощение годового божества), либо бутылку шнапса. Затем проходили театрализованные похороны. Во многих случаях этот гроб выкапывался в следующем году, как раз перед началом ярмарочного сезона. В любом случае это было радостное представление. Во время праздника радость должна была бить ключом. Надлежало ликовать по поводу обильной пищи и собранного урожая, который хранился в амбарах и на складах.

Не раз последнему снопу в собранном урожае придавалась форма венка или короны. В Восточной Пруссии последний воз с урожаем украшают березовыми ветвями (опять же дерево здесь играет особую роль). Последнюю телегу для перевозки снопов с поля не просто украшают, но нередко называют «стариком», «старым мужчиной». Это вновь нам указывает на годовое божество, срок жизни которого заканчивается, но люди был уверенны в том, что вскоре прибудет его наследник. Специальные ритуалы можно было наблюдать при сборе винограда. У этих обычаев обнаруживаются такие черты, что позволяют усомниться в том, что виноградарство прибыло в Германию именно с римлянами. Во время праздников урожая, нередко называемых крим-эссе, «ярмарочная еда», «священная еда», природа как бы готовится к тому, чтобы впасть в зимнюю спячку. Годовое божество идет на покой. В Северной Германии и на территории Вестфалии уже в последние дни августа начинались шествия детей с зажженными фонарями, которые как бы помогали светить теряющему силу светилу. «Не гасите свет, солнце, луна и звезды, я с фонарем, я с фонарем!» Таков был текст песен, которые дети исполняли во время процессий, ходивших по улицам. Эти шествия были как бы переходом ко дню Мартина, который справляют в областях Центральной Германии. В данном случае Мартин почитается и как церковный святой, и как Мартин Лютер. В честь этого праздника начинается подготовка зимних запасов продовольствия. В народе говорят: «Согласно древним обычаям святой Мартин прибывает на белой лошади». Именно так характеризуется приближающаяся зима. Персонаж в виде таинственного всадника на белой лошади постоянно принимал участие в Святках. В промежутке между праздниками фонарных шествий и новогодними торжествами наступает время, посвященное поминовению умерших. День поминовения усопших является особым днем в годовом цикле. Его символ — солнечное колесо — встречается на календарных посохах. Также достойно внимания название этого дня, которое встречается в древних нордических календарях: Аллхалль-гуд-даген. В этот день уделяется особое внимание всем предкам с далеких времен, которых только может помнить человек. Он как бы пребывает с ними во взаимосвязи. На юге и юго-востоке Европы в этот день на кладбища и захоронения приносят украшенные горящими свечами тарелки и блюда с пищей. Некогда подобный обычай был известен и нам. Сегодня в этот день в различных частях нашей Родины детям дают подарки — «хлеб души» и «плетенку души». Для многих народов этот день наполнен особым смыслом. В Древней Греции именно он служил окончанием календарного года. Несмотря на то что этот день считался во всем нордическом мире днем поминовения усопших, даже в Египте на эту дату приходились празднества, посвященные божеству умерших. При этом не имеет никакого значения, что крупные торжественные похороны издавна являли собой разновидность общего родового праздника. Эта традиция была распространена очень широко, что стало поводом для утверждения в 1066 году римским папой этой даты в качестве официального дня поминовения. Эго не только подтверждает теснейшую связь многих церковных праздников с дохристианскими культами, но и позволяет в некоторых случаях установить точную дату их адаптации к церковным требованиям.

День святого Марина получил особое значение в календаре, так как он сделан днем начала зимнего сезона. Эта дата совпадала с днем взимания процентов, днем расплаты с наемными рабочими, днем установки сроков аренды и т. д. Это было завершение годового найма и сельскохозяйственного года. В результате того, что календарь на раз менялся, в итоге получился праздник, в котором можно было обнаружить отчетливые остатки древних обычаев. В итоге общий образ праздников, приходящихся на указанный период, кажется странным и неясным. Их надо перепроверять, чтобы обнаружить их истинный смысл. Вне всякого сомнения, это относится и ко дню Катарины (Екатеринин день) — 25 ноября, и ко дню Андреаса (Андреев день) — 30 ноября. Эти две даты в качестве свободных дней играют особую роль в наших традициях. Андреев день предназначен для определения и закрепления программы действий на будущее. Рождественский месяц после многочисленных календарных реформ стал состоять из нескольких праздничных дней, которые в их нынешнем значении не обладают древним глубоким смыслом.

День святого Николая, который некоторое время даже считался началом календарного года, теснейшим образом связан с символами разделенного диска (что роднит его с днем солнцестояния), кроме этого нередко центральный посох, на котором оказывается этот символ, должен был воплощать на символическом уровне дальнейшее продолжение года. Этот праздник известен как день старичка, который дает подарки или, наоборот, наказывает, что находится в непосредственной связи с христианскими легендами. Но не повсюду в Германии этот персонаж встречается как провозвестник веселых Святок, есть в его свите и типы, которые сохранили в своем облике черты грядущих суровых зимних ночей: «двенадцатые», шумливые козлы, всадники на белой лошади и крампусы (спутники и одновременно антиподы святого Николая). Этих персонажей легко узнать в действии народных гуляний.

На Севере особая роль отводится дню Люсии. На протяжении долгого времени этот праздник был связан с Юлем (Йолем) и зимним солнцестоянием. Древние предания рисуют нам почти те же самые обычаи, что мы сейчас можем обнаружить на Святки. Один из старых документов свидетельствует: «Другой праздник происходит в декабре в день богини Фрейи, который празднуется семь дней, и он Юль, что значит поворот солнца».

Полагаю особым результатом наших исследований то, что мы смогли найти на календарных посохах отнюдь не один специальный знак для этого дня. С нашей точки зрения, очень важно, что мы нашли знаки, которые означают годовое деление и солнцестояние. Наблюдение за солнцем, осуществляемое народом, который мог ставить эти знаки на правильные места уже в древние времена, было много точнее, нежели итоги всех последующих календарных реформ. С древними символами также связан день Томаса (Фомин день), среди которых мы можем обнаружить перекрещенные еловые ветки, разделенный на части диск, а также вилообразный крест.

Так образом, в годовом цикле мы обнаруживаем ряд праздников, которые оказываются полностью приспособленными к наблюдениям за движением солнца. Это было отражено в форме символов, связанных с этими праздниками. Это коснулось и превращения праздники в театрализованные действия, в которых были сокрыты следы древних традиций. В этой связи было бы правильнее говорить о «годовой мистерии движения», так как указанные народные гуляния были вызваны к жизни древнейшими религиозными первоосновами. Эти праздники уходят корнями в те слои индогерманских народных верований, что коренились в земледельческих культурах и родственных хозяйственных культурах. Так возникла связь с мистической трактовкой растительной жизни, формирование на этой основе специальных понятий, высшим из которых стало понятие «годового божества». Хефлер в упоминавшейся нами работе правильно установил, что в самом начале процесса существовала не блеклая абстракция, а «осязательные, полнокровные, интересные для людей с психической и физической точки зрения культурные действа». Так мы должны трактовать все обычаи, которые можем обнаружить в течение года. Однако мы всегда должны помнить, что можем обнаружить и понять только лишь часть годовой мистерии. Значительная часть этих представлений все-таки безвозвратно утрачена. Отчасти они забиты культами более поздних божеств, отчасти это произошло из-за запретов, наложенных церковью, но в первую очередь в этом повинен процветающий рационализм, который имеет своим следствием активную урбанизацию наших деревень и сел. Хотя бы по этой причине во всех наших последующих исследованиях мы должны обращать внимание на индогерманский материал в целом, что может стать основой для сравнительного анализа.

Но мы все-таки можем использовать свидетелей великой системы мира прошлого; эти свидетели — сохранившиеся символы. Они могут дать нам бесценные указания, которые в прошлом давали, повествуя о символике годовой цикличности. Мы должны изучить эти символы, чтобы понять, почему они и родственные им изображения стали использоваться в качестве священных знаков, нанесенных на здания, на предметы быта, на строения во дворе. Все-таки это были знаки, которые являлись частью целого, говорящего о циркуляции событий, о круговороте, происходящем в мире. Эти знаки давали благословение, которое было частью вечной смены умирания и нового возрождения. Эти символы дают нам знания о рождении, жизни, смерти. Они дают нам знания о системе и принципе, которые были положены в основу миропонимания индогерманцев — вера в бессмертие! Мы же только учимся вновь постигать мудрость наших предков. Народ будет бессмертен, пока сам не решится похоронить себя!