Глава 1

500-е батальоны в новых условиях

Когда в сентябре 1944 года Генрих Гиммлер распорядился распустить 999-ю резервную бригаду, речь велась уже не о том, чтобы получить контроль над «недостойными несения службы», которые оказались в рядах Вермахта, а о том, чтобы перевести их в сферу деятельности СС. Обстановка вынудила Гиммлера самому прибегнуть к практике «Прохождения испытаний». В данной ситуации подразумевалось особое формирование Дирлевангера, которое стало «испытательной частью» в рамках Ваффен-СС. Предтечей приказа о роспуске 999-й бригады стало распоряжение о переводе около 20 тысяч заключенных не в состав 500-х батальонов, как это делалось ранее, а именно в бригаду Дирлевангера. Произошло это в конце августа 1944 года. А в начале сентября к Дирлевангеру потянулись транспорты с заключенными из тюрем Вермахта и эмсовских лагерей. Намеченная цель подробно излагалась в письме от 31 декабря 1944 года, которое эсэсовский судья штандартенфюрер СС Бендер адресовал начальнику главного управления по персоналу СС: «Направление военнослужащих в специальную часть Дирлевангера происходит на основании приказа рейхсфюрера СС, который гласит, что бригаду Дирлевангера надо рассматривать как «испытательную часть СС». Я исхожу из того, что, как было мною замечено во время переговоров с Верховным командованием Вермахта, испытательные армейские батальоны должны быть влиты в состав бригады Дирлевангера».

Но, судя по всему, эти переговоры не достигли намеченной цели. Затея о роспуске 500-х батальонов и вливании их состава в бригаду Дирлевангера закончилась провалом/Армейские круги весьма противились этой идее. В итоге Гиммлер должен был довольствоваться тем, что имеет доступ к осужденным военнослужащим из армии резерва и части 999-х, которые после роспуска бригады остались «недостойными несения службы». В целом это было около 400 человек, которые были направлены к Дирлевангеру в конце 1944 года. В единичных случаях в карательную бригаду попадали 999-е, которым; минуя Бухенвальд, удалось временно оказаться на свободе. Один из них был коммунист Эрнст Задовский из Шверте, который 1 сентября 1944 года оказался в Баумхольдере, но в сентябре того же года был направлен в концентрационный лагерь. Он вспоминал: «В октябре 1944 года я как солдат покинул Бухенвальд. Однако 27 декабря 1944 года я вместе с двумя жителями Шверте оказался на моравском полигоне СС, где был зачислен в боевую часть Дирлевангера. В марте 1945 года я был направлен в окрестности Нидерлаузитца к реке Нейсе».

Однако роспуск 999-й бригады не решил окончательно проблемы штрафников. В течение нескольких последующих месяцев был сформирован 999-й сборный пункт, куда попали многочисленные 999-е из полевых частей, кто в силу ранения был направлен на лечение обратно в Германию. Их не было смысла посылать обратно в 999-е батальоны, которые оказались отрезанными на островах Эгейского моря, либо не решались пробиваться в Германию через контролируемую партизанами Югославию. В этой ситуации армейские чины решили, что 999-й сборный пункт, который в феврале 1945 года был переведен из Баумхольдера в форт Торгау, надо влить в состав 500-х батальонов, которые в то время формировались в Брюнне и Ольмютце.

Постепенно в 500-е батальоны влилось около сотни 999-х. В штабе 500-го резервно-учебного полка такому пополнению отнюдь не обрадовались. В итоге 999-е были сосредоточены в Ольмютце в казармах Рихтхофена, причем командование пока было в большей степени обеспокоено, как оградить их от служащих 500-х батальонов. Очевидно, что напряженные отношения между двумя группами «испытуемых солдат» существовали еще со времен Фульды. На это указывал ряд сообщений. Вильгельм Лиц, прибывший в конце 1944 года в Ольмютц в качестве 999-го, вспоминал: «Там я повстречал моих старых приятелей. Между Вермахтом и партией наметились существенные разногласия. НСДАП требовала нашего боевого использования, в армии считали, что мы оказываем опасное разлагающее воздействие. В итоге до апреля 1945 года мы так и просидели в Ольмютце». Нечто подобное рассказывал в 1946 году Пауль Беринг, также 999-й из числа политических заключенных: «В Ольмютце нам явилась странная картина. Там пытались объединить 999-х и 500-х. Но поскольку 500-х посылали на опасные участки фронта, то 999-х становилось все больше и больше. Чтобы чем-то занять нас, были сформированы так называемые сводные роты. Эти роты несли службу и готовились к обороне Ольмютца. Время от времени мы должны были в окрестностях города рыть противотанковые рвы и котлованы. В итоге со временем вокруг Ольмютца возник достаточно обширный оборонный рубеж».

Несколько иначе выглядело использование небольшой группы бывших 999-х, которая оказалась в Брюнне. Об этом сообщал Хайнц Хайсс: «Чтобы избежать конфликтов с 500-ми, я при первом же удобном случае вызвался добровольцем возводить противотанковые заграждения на склонах Моравской долины… Здесь я столкнулся с Антоном Комейрком, чешским каменщиком, который был освобожден после трех лет принудительных работ в Берлине. На пару мы начали с похищенного у фельдфебеля пистолета, моей собственной винтовки и украденного ящика гранат. Мы намеревались создать собственную группу красных партизан, в которую бы вошло около 70 человек. Тем временем фашистские части отступали из Словакии назад в Богемию. Некоторые из фронтовых частей продолжали вести арьергардные бои. Первым нам попался этапный штаб. С нашей колокольни на высоте мы заметили его задолго до того, как он приблизился к Моравской долине. Штабисты прибыли с грузовиком, набитым табаком, сахаром, спиртным и девицами. Теперь мы были обеспечены запасами продуктов. Мы заставили штабистов разгрузить продукты в каменоломню, а затем заперли их в подземелье старого замка. Неоднократно в нашу команду приходил старый солдат из ландсштурма. На вид ему было около 65 лет. Он сообщил, что на запад гонятся похищенные в Словакии стада. Копыта коров, которые шли по нескольку дней, были изранены. Мы распределяли скот по крестьянским дворам. Фронт обошел нас. Деревни, которые лежали на горных склонах восточнее Брюнна, в майские дни попали в котел. Красная Армия окружила боеспособную танковую дивизию Вермахта. Каждодневно кольцо сжималось. С 13 чешскими приятелями я смог вырваться из котла и перейти линию фронта на сторону Красной Армии. Но война не окончилась для меня. Я проклял ее и не мог дождаться, когда же она закончится. Я участвовал в штурме Брюнна на стороне Красной Армии. Мне было порученобыть пропагандистом, который вещал в динамик. Красноармейцы выдали мне пропуск, который я храню до сих пор. Он открывал мне беспрепятственный путь домой».

Опасения командования 500-х батальонов, заперших 999-х в казармах, не были беспочвенны. Тем не менее бывшим политическим заключенным удалось создать крупную антифашистскую организацию. Один из них гамбургский коммунист Оскар Мейер уже в мае 1945 года сообщал об этом в специальном письме, подготовленном Коммунистической партией Чехословакии для германских жителей: «Во время пребывания в 500-м резервном полку нам удавалось воспитать идейных борцов и установить связь с Коммунистической партией, наладить работу, конечной целью которой должно было стать вооруженное восстание в Ольмютце по мере приближения Красной Армии к Моравской долине».

Позже Оскар Мейер рассказывал: «В Ольмютце мы быстро установили контакты с бывшими политическими заключенными из числа 999-х. Нам удалось наладить нелегальную связь с чешскими антифашистами, от которых мы получали оперативные сводки и переведенные на немецкий язык листовки коммунистической партии. Наша конспиративная группа насчитывала 32 человека. Наши связи тянулись даже в охрану казарм. Группа имела пароль «Кашау», Кашау — это было местечко, где располагалось временное правительство освобожденных чешских территорий. Трое из этих людей поддерживали постоянную связь с чешскими коммунистами. Оскар Мейер был ответственным за работу с кадрами. Курт Кюлес возглавлял «Маппарат», то есть ведал всеми военными вопросами. Это следует из его сообщения, в котором сообщаются подробности подготовки вооруженного восстания»: «На военные вопросы был поставлен товарищ Кюлес. Связь с Коммунистической партией Республики Чехия была установлена после долгих усилий. После этого был разработан план, который надо было осуществить по мере приближения Красной Армии. Компартия поставила перед нами задачу по подготовке вооруженного восстания в городе Ольмютц. Было установлено, что казарма была окружена крепостным валом, в котором имелись многочисленные подвальные помещения, так называемые казематы. Именно в них был размещен весь арсенал и боезапасы гарнизона крепости. Охрану этих казематов нес специальный взвод, который состоял из 999-х. Товарищ Кюлес был назначен заместителем командира взвода. Благодаря этому у нас появилась возможность передать весь арсенал в руки восставших. В планы были посвящены некоторые солдаты 15-й усиленной батареи, которая располагалась на территории тех же казарм и примыкающего к ней авиазавода. Восстание должно было начаться с этого завода, с территории которого произошел бы захват казарм. Получив доступ к оружию, восставшие получили бы контроль над городом. Наш тогдашний связник был старшим преподавателем, который жил на Саарландштрассе. Мы договорились, что сигналом к восстанию станет белая полоса, наклеенная на стеклянную дверь банка, что располагался поблизости от городского рынка. Эта полоса значила, что все силы приводились в боевую готовность. Но для этого потребовалось, чтобы один из сослуживцев перешел на сторону Красной Армии. Посовещавшись, мы решили, что это будет товарищ Кюлес. Во-первых, у него не было семьи, во-вторых, он был сведущ в военных вопросах. Мы учитывали, что Гитлер отдал приказ расправляться с родственниками дезертиров и перебежчиков. В начале марта мы передали пароль «Кашау» в распоряжение Красной Армии». До начала апреля все шло идеально, но восстание пришлось отменить, так как 20 апреля 1945 года большинство 500-х и 999-х были внезапно сорваны с места. К этим драматическим событиям мы вернемся немного попозже.

 

Глава 2

Гренадерские батальоны на Западном фронте

Как уже говорилось выше, к 500-м «испытательным частям» относились 291-й и 292-й гренадерские батальоны, которые были сформированы 10 сентября в Карлсруэ. Месяц спустя они должны были быть уже на передовой в составе 19-й армии. В тот момент командование Вермахта было обеспокоено тем, чтобы удержать Западный фронт по линии Антверпен — Люксембург — Бельфор. Тем временем из хаотически отступающих из Франции немецких частей создавали новые соединения, которые предполагалось использовать для контрнаступления.

В журнале боевых действий 19-й армии, которая удерживала южные участки Западного фронта, первое упоминание 291-го и 292-го гренадерских батальонов датируется 13 октября 1944 года: «64-й армейский корпус и 6-й полевой корпус Люфтваффе уведомлены о том, что для усиления придаются по одному испытательному батальону, каждый из которых состоит из 500 человек». В течение последующих двух месяцев оба батальона нередко находились на фронте в непосредственном соседстве. Поначалу они располагались в западной части Вогез, где 1-я французская и 7-я американская армии приближались к границам рейха. Первым заданием 291-го гренадерского батальона стало отражение совместно со 106-м танковым корпусом наступления союзников чуть южнее ле Бресс. В центре борьбы оказалась стратегически важная гора Хаут ду Фан. О ходе сражения мы можем читать в журнале боевых действий 19-й армии: «19 октября 1944 года. К югу от ле Бресс около 13 часов начато собственное наступление, целью которого является возвращение лесного массива к югу от Мозльота. Благодаря гренадерам и артиллерийскому огню, на некоторых участках удалось углубиться на 2 километра северо-восточнее Корнимона (ду Фан). В остальных местах упорное вражеское сопротивление. На вражеской стороне выступают 4-й и 6-й марокканские горнострелковые полки, которые удерживают участок шириной в 2,5 километра. Возобновление собственного наступления только после сообщения из корпуса, что будет доставлено пополнение, так как у самого корпуса больше нет резервов. В 17 часов 30 минут начинается наступление с высокогорья ду Фан силами батальона. Атака отбита. Собственные солдаты держатся только благодаря артиллерийскому огню. В лесном массиве в 1 километре на север от Вентрона рано утром уничтожена вражеская группа. При этом захвачены 10 пулеметов и 21 гранатомет». В то время как 291-й батальон удерживал пик ду Фан, 292-й батальон участвовал в боях под Вентроном. В этой ситуации не совсем ясна роль 106-й танковой бригады. Как она могла сражаться в горах? В горах можно было использовать только входивший в состав бригады 2106-й моторизированный батальон. Не исключено, что он вел бои за горные высоты как раз посередине между 291 — м и 292-м батальоном.

Генерал А. Гийом, в тот момент являвшийся командиром 3-го алжирского полка, в своей статье «Сражение за Вогезы» писал о кровавых боях за ду Фан: «17 октября. 6-й французский горнострелковый полк завершил захват ду Фан. Но в долине немцы не отступают ни на пядь земли. Поражает, что они не воспользовались моментом, чтобы нанести по нам удар. Они стянули все находящиеся в их распоряжении резервы, которые только можно было собрать, включая два батальона политических заключенных, которые должны были испытаться (читай: искупить свою вину). Противник начинает массовую контратаку, но она захлебнулась. Ранее не было таких кровавых боев. Во время боев один из нацистских батальонов оставил на склонах гор до 70 % своего боевого состава. 6-й французский горнострелковый полк потерял при завоевании вершины более 100 человек, и около 700 убитых и раненых во время ее обороны. Так как усилился огонь немецкой артиллерии, то каждый залп является смертоносным для наших частей, которые после наступления еще не успели построить укрепления и укрытия. В лесах под Тонтуа группа африканских коммандос потеряла 92 человека».

Так как между немецкими подразделениями здесь фактически не проходило никакой границы, то можно утверждать, что 291-й и 292-й гренадерские батальоны не просто понесли огромные потери, но сыграли решающую роль в этом сражении. Упоминание французского генерала о том, что указанные батальоны состояли из «политических заключенных», вряд ли стоит принимать в расчет, так как он не до конца понимал специфику «испытательных батальонов». Не надо преувеличивать и героический дух «испытуемых гренадеров». Генрих Шеель, связной из 1-й роты 291-го батальона, вспоминал, когда начался массовый обстрел из минометов и гаубиц: «Нам такое и не снилось. Ни у кого не было желания отморозить себе задницу. Наш капитан, командир батальона, вообще не вылезал из окопа. Он подобно нам сдался в плен, решив не принимать геройскую смерть. Мы не хотели цепляться за каждый кусок земли».

Нечто похожее описывал Хайнц Штаховяк, который сражался в 292-м батальоне. «Во время атаки мы оказались между французами. Они боялись не меньше нас.

Они кричали нам: «В этом году война закончится. Отступайте!» И мы отступили. С нами только не было Вальтера Мира. Он остался лежать, и его взяли в плен. Наши потери были большими, но не огромными. Наша боеготовность падала на глазах».

Прежде чем мы предпримем попытку объяснить, почему давались столь противоположные оценки 291-му и 292-му батальонам, надо проследить дальнейший боевой путь этих военных формирований. После нескольких дней, когда немцам удалось добиться определенного успеха, стало ясно, что контрнаступление под ду Фан провалилось. Чтобы избежать крушения фронта, из Норвегии была переброшена 269-я пехотная дивизия, которая получила приказ «как можно быстрее выровнять линию фронта к западу от ле Бресс и к югу от Корнимонта». Гренадерские батальоны в тот момент были слишком слабы, чтобы участвовать в новой операции по захвату горного плацдарма. Теперь оба «испытательных батальона» временно должны были занять оборонительные рубежи, дабы затем перенестись на новый горячий участок фронта.

291-й батальон был переброшен западнее Сен-Дье, где союзники планировали начать новое наступление. Подробности можно узнать из журнала боевых действий 19-й армии: «25 октября 1944 года. Принимая во внимание возможное наступление вражеских сил на Сен-Дье, командование армейского корпуса приказывает подвести имеющиеся в распоряжении части: 4-й полевой корпус Люфтваффе, 291-й гренадерский батальон, а также 106-ю танковую бригаду.

26 октября 1944 года. Сквозь дыру во фронте севернее Руж враг с полудня подтягивает усиленные части. Во второй половине дня передовые отряды противника достигают опушки леса к югу от Номпатлиза, Бургунса и Сосре. В тяжелой борьбе, связанной с большими потерями, 106-я танковая бригада отрезает противнику путь на север. В ходе контратаки 291-му батальону удается продвинуться на 2 километра севернее Руж. Во второй половине в Руж отражается очередное вражеское нападение».

Когда союзникам 27 октября в районе 11 часов удалось прорвать немецкую оборону в 45 километрах западнее Бургунса, то на этот участок фронта был брошен 292-й батальон. В тот же самый день силами этого батальона была предпринята контратака, которая закончилась в 8 часов утра следующего дня в районе 521 — й высоты, на подступах к которой остался лежать почти весь боевой состав. Высоту удалось все-таки захватить, но это вызвало очередную атаку союзников. Удар пришелся по правому флангу. Казалось бы, измотанный батальон не мог противостоять силам полка. Атаку не только удалось отбить, но и перейти в контрнаступление, в ходе которого батальон углубился на 3,5 километра во вражеские позиции северо-западнее Бургунса. 30 октября 1944 года в журнале боевых действий 19-й армии значилось: «Сегодня в районе 10 часов враг силами батальона с двух сторон обошел ключевую высоту в нескольких километрах от Ружевилля. Чтобы удержать позиции 16-й пехотной дивизии, командование 89-го армейского корпуса перебросило на этот участок 223-й пехотный и 292-й гренадерский батальоны. Вражеская атака была отбита».

Несколько позже отступление стало неизбежным. 929-й батальон, прикрывая отход немецких частей, двинулся в сторону Ширмека. Здесь нацистское руководство в свою бытность создало «лагерь для перевоспитания», который располагался в непосредственном соседстве с концентрационным лагерем Нацвайлер-Штрутхоф. В августе 1944 года заключенных «эвакуировали». Прикрытые с запада эсэсовцы провели массовую казнь французских заключенных из числа участников Сопротивления. Остальных угнали в Дахау. Убитые эсэсовцами происходили как раз из той местности, где приходилось сражаться 291-му и 292-му батальонам. Когда 292-й батальон вошел в Ширмек, то один из его солдат записал в дневнике следующие строки: «Здесь в Ширмеке, франктриеры чуть было не добили нас. Мы поселились в одном из домов, а быков, которые тянули минометы, так как у нас не было тракторов, поставили в один из хлевов. Утром, когда мы вышли из дома, по нам из всех окон и дверных проемов был открыт огонь. Пули сыпались градом, так что быков забрать было нереально. Чтобы спастись, нам пришлось удирать и оставить орудия и минометы. Через полчаса нас обстреляли из собственных же минометов». В октябре — начале ноября 1944 года следы 292-го гренадерского батальона особого назначения фактически теряются. Сохранилось лишь сообщение Хайнца Вайнхольда, который служил в этом батальоне: «Нас послали в новый район боевых действий, где мы оставались несколько недель. Наш штаб располагался в Мюнстере (Эльзас), а командный пункт — в Зульцерне. Там нам удавалось аккуратно выпустить пар… В конце января — начале февраля 1945 года меня направляют в Трои-Эпи, где к западу от Кольмара я был ранен осколком гранаты. Меня направили в военный госпиталь в Эммендинген. Там за мной постоянно следило гестапо. Я ни на минуту не вырывался из-под их контроля. Штаб гестапо располагался как раз напротив моего госпиталя. Именно в госпитале я услышал, что наш батальон временно занял позицию в Ной-Брейза-хе, а командиром назначен комендант города». Прежде чем Хайнц Вайнхольд смог вернуться в свой батальон, его перевели в другой госпиталь, так как в гестапо опасались, что он может перебежать на сторону союзников. В тот момент он узнал, что 292-й батальон расположен в Ларе. О боевой готовности батальона Вайнхольд писал после войны следующее: «Я могу вспоминать один случай. Субъект, которого называли то ли купцом, то ли торговым агентом, во время воздушного налета американской авиации спрятался от страха за зенитным пулеметом, из которого начал стрелять в воздух. Чудом ему удалось сбить штурмовик. После этого он надул грудь колесом. Он ожидал, что за этот подвиг ему дадут помилование. Ему скостили половину тюремного срока. Это был единственный случай, когда кто-то попал под реабилитацию. Я не могу сказать, что это происшествие было встречено с энтузиазмом. Солдаты продолжали нести службу также, как несли ее раньше».

Поводов для подъема боевого духа в действительности не было. За три-четыре недели боевой состав батальона сводился фактически к нулю. Лишь после этого командование присылало пополнение. Уровень потерь и их разновидности (погибшие, раненые, попавшие в плен, перебежчики, дезертиры, арестованные или казненные солдаты) во многом предопределяли настроения в батальонах. Солдаты устали от войны и были готовы даже на открытый протест. Этому моменту надо уделить особое внимание. Вряд ли присланные пополнения могли полностью восстановить численность батальона. Если говорить о фактах, то из Брюнна большой эшелон с пополнением вышел в марте 1945 года. Предыдущий транспорт уезжал на фронт лишь в декабре 1944 года. Судьба мартовского эшелона неизвестна. Есть только воспоминания солдата из декабрьского транспорта. «Нас погрузили в начале декабря. На длинном транспортном поезде мы ехали по растерзанной родине. В нашем вагоне были лишь деревянные скамьи. Мы жадно занимали места у окон и наполовину раскрытых дверей. У дверных проемов стояла наша охрана, которая в большинстве случаев состояла из унтер-офицеров и фельдфебелей, вооруженных автоматами и винтовками. Наверное, они тоже ехали на фронт проходить «испытание». Оружие: винтовки, легкие минометы и фаустпатроны и боеприпасы к ним — мы должны были получить лишь по прибытии на место. Однако пункт назначения нам не был известен. Мы ехали через Пльзень, Нюрнберг, Штутгарт и Карлсруэ. Ночью строго-настрого запрещалось курить. В Кельне мы медленно пересекли Рейн. И вот остановка. Последовал приказ, отданный почти шепотом: «На выход! Построиться в две шеренги. Получить оружие и боеприпасы. Марш!» Направляющего в колонне мы видели как некий снежный сугроб. В гору вползал странный удав. Команды и приказы все так же отдавались шепотом. Периодически кого-то приходилось вытягивать из глубокого снега. Чтобы зажечь сигарету, приходилось передавать фаустпатрон соседу.

«Hands up! Hands up! Hands up! Hands up!»1 — перед нами стояли двое черных. Раздалась пальба из винтовок и автоматов. Она звучала поблизости, но быстро умолкла. Мы попали в плен американо-французских войск. Мы уютно примостились на ночлег, как раз посреди их позиций. Ночью мы остались среди сугробов. Утром нас отвели в вогезскую деревушку. Там повсюду стояли танки, грузовики и понтоны. Свежая армия была готова к броску через Рейн. Нас допрашивал американский майор. Он отлично говорил по-немецки, наверное, был евреем. Он поздравил нас с пленением, после чего мы получили несколько пакетов с американскими припасами: сухой паек на завтрак, обед и ужин. Кроме этого, нам дали жевательную резинку, сигареты, сухой спирт и подобие спиртовки. Так мы получили возможность попить настоящего кофе в зернах. Затем подъехало три грузовика (студебеккер с открытым верхом), после переклички мы загрузились в них и поехали. Это была страшная поездка по разрушенным деревням и городам. По обе стороны улицы стояли люди, которые выкрикивали в наш адрес угрозы, кидали камни, комья грязи и навоза. Для них мы были разрушителями их страны, убийцами их сыновей, жен и детей. Для них мы были проклятыми немцами, бошами, немчурой. Под вечер 19 декабря (мой день рождения) мы прибывали в лагерь для военнопленных № 29. Это был огромный американский лагерь в окрестностях Шалонсюр-Сол».

Как видим, пленению немецких солдат и их гибели способствовали не только плохая погода, сложная территория, но и неуклонно растущая дезорганизация в работе штабов Вермахта. Все это с особой остротой ставит вопрос о германских потерях на участке ле Бресс — Мортанье — Сен-Дье. Ответ осложняется тем, что списки потерь велись в буквальном смысле «на глазок». Если говорить о 291-м гренадерском батальоне, то списки потерь охватывают лишь период 17 октября 1944 года — 16 февраля 1945 года, причем эти документы относятся не ко всем ротам. Но если посмотреть на эти документы, то видно, что в «гренадерских испытательных батальонах» пик потерь приходился на последние три месяца 1944 года. В 291-м батальоне потери составили 462 человека, причем 270 из них рассматривались как «пропавшие без вести» или «возможно плененные». В 292-м батальоне за тот же период недосчитались 616 солдат, при этом почти половина воспринималась как пропавшие. Даже если принять в расчет сложный рельеф мест боев, то есть со временем пропавшие могли перейти в категорию «погибших», то все равно количество «недосчитавшихся» (пропавших без вести, возможно, пленных и т. д.) было очень высоким. Это невольно подталкивает к предположению, что «испытуемые солдаты» целыми группами дезертировали или переходили на сторону противника. Впрочем, командующий 19-й армии пытался всячески пресечь подобные подозрения. 1 ноября 1944 года он выпускает приказ № 1, в котором он напоминал, что «машину командования должны приветствовать не только офицеры». Одна из мелочей, которая якобы должна была повысить боевой дух в частях. Другой мелочью стал категорический запрет носить карабины вниз стволом, так как это была «большевистская манера». Но особо строго он взялся за дезертиров: «Растет число солдат, которые переходят на сторону врага или сдаются без боя. Во всех этих случаях будет проведено строжайшее расследование. При необходимости военно-полевые суды будут выносить приговоры заочно».

7 ноября 1944 года вышло еще одно предписание: «Всех солдат нужно сразу же информировать о том, что в случае установленного перехода на сторону врага или позорного пленения ответственность будут нести родственники труса». В самом деле, если принимать во внимание количество «недосчитавшихся» в 291-м и 292-м батальонах, то не исключено, что часть из них добровольно сдались в плен. Это демонстрирует пример Генриха Шееля, который 25 октября 1944 года попал в число тех самых «недосчитанных». Шеель, в прошлом член антифашистской организации «Красная капелла», говорил в мемуарах: «Я не сделал на этой войне ни одного выстрела по человеку. Я всегда стрелял только в воздух. Я не видел ни одной причины, чтобы гитлеровский режим сохранялся хотя бы на секунду дольше, чем ему было суждено… В окрестностях Сен-Дье нас высадили на заснеженном холме и приказали наступать. Но мы даже не знали, где располагался противник. Командир тоже ничего не знал. Поэтому он послал четыре разведгруппы, напутствуя: «Как только заметите передвижение противника, сразу же возвращайтесь и докладывайте обстановку». Я пошел на левый фланг в группе с Эрихом Христианом. Мы были утомлены. К тому же хлестал дождь, и мы промокли до нитки. Мы были никудышными разведчиками, которые ничего не видели. Мы лишь убедились, что путь чист. И тут мы попали под огонь. Пришлось падать в грязь. Одного из нашей группы ранили в плечо, и он постоянно жалобно стонал. Нас было девять человек и один унтер-офицер. Пулеметчик, маленький доносчик, заголосил: «Я им сейчас покажу». Он приподнялся и дал очередь из пулемета. На него тут же обрушился шквал вражеского огня. Он плюхнулся в укрытие и больше не делал ни одной попытки подняться… Унтер-офицер крикнул нам: «Единым рывком отходим назад!» Он досчитал до трех и отпрыгнул назад. Больше никто не пошел, а мы оставались лежать. Унтер-офицера заметили и стали обстреливать. Он лежал неподалеку от нас и спрашивал: «Что же теперь делать? Мы должны вернуться. Может быть, попробуем еще раз?». Мы хором грянули: «А может быть, лучше сдаться в плен?» Толстый Эрих Христиан лепетал: «А почему, собственно, нет?» Никто не решался взять на себя инициативу. Но в конце концов все согласились, что надо попробовать, даже унтер-офицер».

Группе Шееля повезло. Они нашли какие-то палки, повязали на них белые носовые платки. Так «испытуемые» попали в американский плен. 12 декабря 1944 года жена Генриха Шееля получила письмо из 291-го гренадерского батальона. В нем говорилось: «Конечно, Вы уже получали официальное уведомление о том, что Ваш муж, рядовой Генрих Шеель 25 октября 1944 года пропал без вести. Это единственное, что я могут ответить на Ваш запрос. Мне очень жаль, что я не могу сообщить Вам более радостную новость. В лице Вашего мужа мы потеряли очень хорошего солдата, верного своему воинскому долгу. Верю, что после победы Ваш муж непременно отыщется. Хайль Гитлер. Лейтенант Рапе».

Когда 292-й гренадерский батальон оказался в такой же сложной ситуации в лесном массиве близ Мортанье, Хайнц Штаховяк, приговоренный к двум годам тюрьмы «за подрыв боеспособности», решил воспользоваться шансом добровольно сдаться американцам в плен. «Мы не знали, где мы оказались. Кто-то должен был пойти вперед на разведку». Однако американцы относились к перебежчику с недоверием. Они полагали, что Штаховяк пытался выторговать себе хорошее положение. Были и более вопиющие случаи.

27 октября 1944 года командованию 89-го армейского корпуса стало известно, что один офицер и 30 солдат из 225-го полка 16-й пехотной дивизии с оружием в руках перешли на сторону противника. Пока в течение нескольких дней шло расследование этого инцидента, в штаб приходит еще одна шокирующая новость. «На правом фланге 225-го гренадерского полка 5-я рота под командованием лейтенанта в полном составе переходит к американцам, предварительно обговорив условия сдачи в плен с парламентерами». Эти вопиющие случаи пытаются замять, а потому 16-ю пехотную дивизию переименовывают в Народно-гренадерскую дивизию. Делается это для того, чтобы скрыть подобные случаи от вышестоящего командования. Однако во время расследования инцидента вокруг лейтенанта В. армейский судья 30 октября 1944 года требует ареста командира дивизии генерала Хекеля. Формулировка проста — генерал вовремя не принял энергичные меры, которые могли бы предотвратить подобные происшествия. Однако итог расследования оказался весьма неожиданным. Судья в своем заключении утверждал: «Нет ясных указаний и свидетельств о том, что лейтенант В. и его люди перешли на сторону врага. Складывается общее впечатление, что они попали в засаду». Возможно, резкой перемене настроений способствовало известие, что генерал Хекель был представлен к Рыцарскому Кресту.

Многочисленные факты дезертирства и добровольной сдачи в плен служащих 291-го и 292-го батальонов оставили следы не только в воспоминаниях свидетелей и участников тех событий, но и в официальных документах. Так, например, только за период с 24 по 26 ноября 1944 года военно-полевым судом было рассмотрено 23 дела солдат 292-го батальона. В одном случае речь шла о «подрыве боеспособности», в трех — о дезертирстве, а во всех остальных девятнадцати — о «самовольном оставлении части». Но так как все дела в тот же день были переданы в Брюнн в суд 500-го батальона, можно полагать, что за формулировкой «самовольное оставление» скрывались попытки дезертирства. Это в какой-то мере подтверждается сообщением командования 292-го батальона, которое относится как раз к двум таким происшествиям.

«16 октября 1944 года из 1-й роты 292-го гренадерского батальона, располагающегося в 2 километрах на юго-восток от Корнимона, после вечернего принятия пищи исчезли гренадер Map. и гренадер Мае. С этого времени оба отсутствуют, [26] Гренадер Map., в прошлом офицер, который был разжалован и осужден за подрыв боеспособности. В роту он был переведен 9 сентября. Во время службы в роте он постоянно сказывался больным и не проявлял интереса к служебным обязанностям. Он пытался избежать любых поручений и заданий. Характер имел скрытный. Можно предположить, что он перешел на сторону врага. В последнее время гренадер Map. был подавленным, грустным и бездеятельным.

Гренадер Мае. Был разжалован и осужден за то же самое преступление, что и Map. Mac. также не испытывал оптимизма от новой службы. В Карлсруэ он неоднократно заверял своих сослуживцев, что ненадолго задержится в батальоне. Следовательно, можно предположить, что он самовольно оставил часть. Подозрительными кажутся отношения Map. и Мае.»

Из другого источника следует, что призванный 31 июля 1942 года в Вермахт Мае. числился в так называемом «народном списке III»1. Впервые задержан он был 16 мая 1944 года. Как служащий зенитного расчета во Франции, который на треть состоял из «фольксдойче», 21 марта 1944 года послал в «немецкий народный список» письмо, которое содержало «следующие антигосударственные высказывания»: «Сегодня нас два раза поднимали по тревоге, хотя ничего особого не происходило. Я вообще не видел в небе никаких самолетов…Несколько дней назад наш командир запретил нам общаться на польском языке. Он сказал, что посадит под арест каждого, кто произнесет хотя бы еще одно слово по-польски. Но мы не боимся этого, если он арестует всех поляков, то кто же тогда будет стрелять?» Чтобы устрашить других фольксдойче, ефрейтор Мае., несмотря на хорошие отзывы командира, был приговорен к 1,5 года тюрьмы. Впрочем, после того, как он нашел единомышленника, у него лоявилась возможность навсегда покинуть «Великогерманский Вермахт».

Если бегство этих двух гренадеров, возможно, прошло успешно, то Бернхарду X. повезло меньше — его схватили. За несколько дней до окончания войны он был казнен в Бремене как один из множества пойманных дезертиров.

На фоне всех этих сообщений слова французского генерала А. Гийома о 291 — м и 292-м батальонах как достойном противнике, который ожесточенно сражался, кажутся несколько неоправданными. Хотя солдаты обоих батальонов были вынуждены предпринимать атаки и контрнаступления, но их военные успехи были весьма скромными. Гренадерские батальоны не могли идти ни в какое сравнение с 500-ми батальонами, воевавшими на Восточном фронте. Это выражается и в массовом дезертирстве, и случаях добровольной сдачи в плен. Хотя в данной ситуации надо было учитывать не только общую усталость от войны, которая была присуща и «испытуемым» и «уставному персоналу», но и страх перед советскими лагерями. Так, например, Хайнц Штаховяк на вопрос: перешел бы он на сторону Красной Армии? — однозначно отвечал: «Нет! Ни в коем случае!»

 

Глава 3

Последние бои 500-х батальонов на Восточном фронте

После участия в боях по подавлению Варшавского восстания 560-й батальон в начале октября 1944 года был переведен на север от Варшавы. Он занял позиции между 19-й танковой дивизией и 3-й танковой дивизией СС «Тотенкопф», сначала подчиняясь первому воинскому формирования, а с 7 октября поступил в распоряжение эсэсовцев. В немецкой литературе приводились следующие сведения о судьбе 560-го пехотного батальона особого назначения. Судя по всему, это были выдержки из журнала боевых действий.

«10 октября 1944 года. Атака вражеской пехоты встречена дивизией во всеоружии. Однако линия фронта была прорвана. Местами русская пехота следует за ураганным артиллерийским огнем, тут же занимая самые передние укрепления. На высоте 96, удерживаемой 560-м пехотным батальоном, русским удалось прорваться на восточном фланге со стороны Розополя.

11 октября 1944 года. После относительно спокойной ночи в ранние утренние часы на стыке 19-й танковой дивизии и дивизии «Тотенкопф» западная часть высоты 96 вновь занята небольшими пехотными формированиями. Предпринятая в то же время контратака из окрестностей Розополя — Бьялолека Двроска по направлению высот 90 и 96 встретила вражеское сопротивление. 10 часов 20 минут. Вражеская артиллерия засыпает снарядами позиции между высотами 96 и 101. Красной Армии силами 185-й и 260-й стрелковых дивизий удалось продвинуться по железной дороге до Плуды. 2-му танковому полку дивизии «Тотенкопф» при пехотной поддержке 560-го батальона удается выстроить линию снабжения вдоль железнодорожной дамбы Плуды, по юго-восточному краю Лапигроца и восточнее Розополя. Полное уничтожение 560-го пехотного батальона в районе Плуды приводит к разрыву в линии фронта. Если это станет известно советской разведке, то возникает угроза, что новая атака на эти позиции позволит русским продвинуться до Вислы. В данной ситуации 19-я танковая дивизия будет отрезана от находящихся на восточном берегу частей. В итоге в ход был пущен единственный резерв 7-го армейского корпуса — учебно-штурмовой батальон. Он должен был быть срочно переброшен на грузовиках из Варки, чтобы закрыть прорыв фронта на месте уничтоженного батальона Риддера».

Как видим, в этом отрывке речь идет о «полном уничтожении» 560-го батальона. Можно говорить, что после этого устойчивость «испытательного батальона» была исчерпана. Максимальные потери, нанесенные превосходящими советскими частями, не могли компенсироваться срочно собранным пополнением, которое фактически не было готово к ведению активных боевых действий.

В этой связи имеет смысл привести отрывок из дневника Готтфрида Хамахера, который в начале ноября 1944 года был назначен Национальным комитетом «Свободная Германия» ответственным за работу на фронте именно с 560-м батальоном. В те дни после прорыва фронта и перегруппировки немецких войск остатки батальона оказались подчинены 5-й танковой дивизии СС «Викинг». Сразу же надо отметить, что в ноябре личный состав батальона насчитывал не более 200 человек, хотя еще 21 октября в нем числлось 336 солдат. Так вот, в дневнике Готтфрида Хамахера можно прочитать: «Фронт Нарев. 5 ноября 1944 года. В начале ноября 1944 я получил из штаба армии сообщение, что на передовой появилась немецкая команда, так называемый 560-й «испытательный батальон особого назначения», который состоял из бывших заключенных. За позициями батальона располагалась эсэсовская часть, которая, судя по всему, имела задание препятствовать возможному отступлению батальона. Мне стало ясно, что солдаты «испытательного батальона» считали, что оказались в безнадежной ситуации. Оружие им предлагалось отбить у предполагаемого противника, а в спину им были направлены эсэсовские пулеметы.

От национального комитета я получил задание по возможности сохранить все жизни этих немецких солдат. Они не должны были погибнуть, выполняя безумные приказы Гитлера и Гиммлера. Я должен был указать им, что есть возможность продолжить свою жизнь в иной Германии. Для этого я направился на передовую. Моей целью было разъяснить солдатам 560-го батальона, что у них есть выход — дезертировать из гитлеровского Вермахта, и тем самым вырваться из безнадежной ситуации. Но мне еще предстояло узнать, что уговорить когда-то приговоренных к смерти было не так-то просто.

Первое сообщение о настроениях в 560-м батальоне я получал от унтер-офицера Хуберта Залмхофера, 22-летнего парикмахера из Граца. Залмхофер был захвачен в плен прошлой ночью во время вылазки на позиции Вермахта. Его похитили из окопа и на плечах дотащили до русских позиций… Залмхофер сообщил мне, что он был «испытуемым солдатом», в прошлом приговоренным к двум годам тюрьмы за самовольное оставление части. Он провел в заключении 10 месяцев, после чего был направлен в 560-й батальон. О боевом духе в батальоне не могло быть никакой речи. Единственным чувством, сохранившимся в солдатах, был страх перед русскими. Он считал маловероятным, чтобы кто-то добровольно перешел на советскую сторону. Тем более что все подступы к немецким позициям были заминированы. Поэтому его немало удивило, что русские без проблем перенесли его через минное поле.

«Вопреки этим настроениям, — сказал я ему, — мы должны приложить усилия, чтобы спасти этих солдат». Я полагал, что лучшим решением было дать ему самому поговорить через динамик со своими товарищами. Он должен был вкратце рассказать о пребывании у русских, о том, что с ним хорошо обращаются, а в конце речи добавить, что он встретился с представителем Национального комитета «Свободная Германия». Тогда он должен был добавить, что прежде чем весь батальон погибнет, солдаты еще могут спастись. Они должны перейти на сторону Национального комитета «Свободная Германия».

Залмхофер тут же откликнулся на мое предложение. После наступления темноты мы приблизились к самой передовой, откуда с разных сторон начали транслировать нашу передачу на позиции 560-го батальона. Наша работа шла без сучка, без задоринки. Но у нас не было уверенности, что она попадала в цель.

Фронт. Нарев. 6 ноября 1944 года. Сегодня утром я узнал из штаба полка, что рано утром видели, как шесть немецких солдат, пустив перед собой собаку, оставили немецкие позиции и направлялись в советскую сторону. Бежавшая по полю собака наступила на мину и подорвалась. После этого солдаты вернулись на свои позиции.

Фронт. Нарев. 8 ноября 1944 года. Я с Залмхофером в течение нескольких дней агитировал через динамик солдат 560-го батальона, но, судя по всему, мы не добились успеха. Никаких перемен. После этого Залмхофер должен был направиться обратно в лагерь военнопленных для регистрации, а я вновь остался один.

Фронт. Нарев. 9 ноября 1944 года. Ночью неожиданно все поменялось. Это был прорыв в нашей работе. Утром я получил сообщение, что ночью к русским прибыло два перебежчика из 560-го батальона. Речь шла о солдатах Рудольфе Беклере и Йозефе Зоболле — оба служили во 2-й роте. Они на протяжении нескольких дней слушали наши призывы и решили при первом же удобном случае добровольно сдаться в плен. Этот шанс им представился ночью 9 ноября 1944 года, когда командир роты послал их в дозор. Беклер, 28-летний слесарь-моторист из Берлина, в начале войны был призван в Люфтваффе, где служил механиком. Перед отпуском он похитил несколько радиоламп, которые установил дома на своем радиоприемнике. История вскрылась, и Беклер предстал перед военным судом. За такую мелочь его приговорили к двум годам тюрьмы. Через полгода заключения ему была оказана «милость» в виде прохождения испытания на фронте. В качестве причины, почему он добровольно сдался в плен, Беклер указывал на издевательства офицеров, которые приводили его к духовной и нравственной деградации. Он просто больше не мог мириться со скотским отношением, которое царило в батальоне. Когда он услышал наши призывы, то ему стало ясно, что русский плен был единственным путем к спасению.

Зоболла был младше его на 10 лет. Он был фольксдойче, занимавшимся сельским хозяйством в Яблоке-не (Польша). Он был призван в военно-морской флот, во французский Брест. Здесь он был приговорен к 6 месяцам тюрьмы за то, что дал голодным французам пару буханок хлеба. Ему также предстояло пройти испытание фронтом в 560-м батальоне. На мой вопрос о причинах перехода на русскую сторону он ответил: «Я действительно являюсь фольксдойче, но отнюдь не горю желанием пожертвовать своей жизнью во имя Гитлера. Обращение, с которым я столкнулся в Вермахте, лишь только укрепило мое намерение. Мы сошлись с Беклером в том, что это надо было сделать давным-давно».

Из высказываний дезертировавших служащих батальона становилось очевидно, что в тот момент и речи не могло быть о «воле к прохождению испытания». Однако страх перед советским пленом удерживал большинство солдат от перехода на сторону Красной Армии. Сыграла свою роль многолетняя антикоммунистическая и антисоветская пропаганда, которая крепко засела в головах солдат, которые опасались возмездия партизан или красноармейцев. Насколько распространенным был этот страх в 500-х батальонах, можно было судить по высказыванию одного стрелка, которое он сделал уже после войны. Он числился в 560-м батальоне с июля по сентябрь 1944 года. Он был осужден за подстрекательские речи. В 1952 году он рассказывал, что в батальоне было известно: «Русские обычно мстили солдатам «испытательных батальонов», так как те смело сражались во всех боях». Он даже вспомнил, как один офицер рассказывал, что русские расправлялись даже с пленными. Вне зависимости от того, был ли в действительности этот факт расстрела этих пленных или это было порождением буйной фантазии офицера, который опирался на измышления о зверствах русских, остается признать, что большинство «испытуемых солдат» не ожидали ничего хорошего от попадания в советский плен. Именно в подобных условиях приходилось работать Готтфриду Хамахеру. Его разъяснительная работа, ведущаяся от лица «Свободной Германии», должна была позволить избежать ненужных никому жертв. Но, учитывая сложившуюся ситуацию, нет ничего удивительного в том, что советская пропаганда не имела особого успеха в 500-х батальонах. В процитированных выше дневниковых записях упоминались минные поля. Они равно, как и проволочные заграждения, простреливающиеся пространства, затрудняли организованные акции по добровольной сдаче в плен. Разумеется, не будь этих преград, число перебежчиков было бы значительно больше, но не стоит считать это единственной и главной причиной их недостаточного числа.

Из дневников мы узнаем, что Йозеф Зоболла и Рудольф Беклер, подобно Хуберту Залмхоферу, выразили готовность обратиться к своим сослуживцам с пропагандистскими призывами. Как в личных обращениях, так и в листовках они признавались в добровольной сдаче в плен и указывали на единственный выход — покинуть немецкие позиции. О воздействии этих пропагандистских акций в дневнике Готтфрида Хамахера было написано:

«Фронт. Нарев. 11 ноября 1944 года. На рассвете к нашим позициям приблизились 9 немецких солдат с поднятыми руками, в которых были зажаты белые платки. Их предводителем был 23-летний солдат Вольфганг Придель, пианист из Берлина. Он убедил своих товарищей в том, что надо перебегать на другую сторону. Приделя к этому подтолкнули бесчеловечное отношение в батальоне, а также уверенность в том, что Гитлер проиграл войну. Поэтому он решил сделать этот решительный и мужественный шаг. Все эти перебежчики читали листовки о Беклере и Зоболле, они также слышали наши передачи. Листовки они несли с собой как пропуска. Вольфганг Придель рассказывал мне, что он в 1943 году во время отпуска пытался скрыться в Берлине, но был отыскан, после чего провел 8 месяцев в тюрьме. Оттуда он был направлен в батальон.

Фронт. Нарев. 12 ноября 1944 года. Сегодня утром несколько частей Красной Армии на нашем участке фронта атаковали немецкую линию обороны. При этом позиции батальона были сметены. Среди захваченных пленников были и солдаты батальона, которые при русском наступлении бросили оружие и сдались в плен без боя. Другие, которые не прислушались к нашим призывам — их количество вряд ли удастся установить — погибли все до единого. Они были убиты в бою наступающими русскими или эсэсовцами, когда пытались отступать.

Это был конец 560-го «испытательного батальона». Около сотни медливших солдат нашли бесславный конец в чужой земле, а еще около сотни более мужественных — начало новой жизни».

Утверждение, что большинство батальона погибло в бою или было расстреляно эсэсовцами, не совсем верно. Точно известно, что «ошметки» 560-го батальона

ноября 1944 года были сняты с фронта, чтобы (как значилось в официальных документах) «пополнить резервы», именно резервы стоящей в Восточной Пруссии 4-й армии. Хотя для того, чтобы стать полноценным резервом, надо было наполнить батальон новыми солдатами. Настроение оставшихся в живых, не в последнюю очередь благодаря агитации Готтфрида Хамахера, было ужасным. По сути новое возникновение батальона произошло к югу от Тушена. 8 декабря 1944 года в журнале боевых действий значилась запись: «Благодаря прибытию 560-го батальона (750 служащих) боевой состав на северном участке фронте превышает 3800 человек».

Следы батальона теряются в начавшемся 13–14 января 1945 года сражении за Восточную Пруссию. Осталось всего-навсего единственное упоминание. Когда в феврале 1945 года 389-я пехотная дивизия предприняла успешную контратаку юго-восточнее Тухеля, была захвачена высота 145. В сводке о потерях говорилось, что в боях за Кониц-Лихнау (Западная Пруссия) 560-й батальон лишился 94 человек (51 убитый и 43 пропавшие без вести). Последние солдаты из этого батальона участвовали в марте 1945 года в боях за крепость Кюстрин. Здесь погиб один из участников Сопротивления, член «Красной капеллы» Андрэ Рихтер, которого приговорили к трем годам тюрьмы за «прослушивание иностранных радиостанций и недонесение о подготовке государственной измены». В батальоне он оказался в ноябре 1944 года, когда был вызволен из Эмсовских лагерей.

Кроме 560-го батальона, в течение последних семи месяцев войны на средней части Восточного фронта сражался также 550-й батальон. После активного использования в боях под Варшавой в октябре 1944 года батальон был переброшен на 40 километров южнее Варшавы, где на западном берегу Вислы находился советский плацдарм Варка (в немецких документах плацдарм Магнушев). Здесь «испытательная часть», в которой на тот момент оставалось всего 494 человека, попала в распоряжение 45-й народно-гренадерской дивизии. Однако 1 ноября 1944 года командование группы «Центр» отдало приказ перебросить батальон в Восточную Пруссию, где он был передан в распоряжение 3-й танковой армии. Вначале он был выдвинут на передовую на участок фронта Шлоссберг — Шильфельде. Там он сначала входил в состав 69-й пехотной дивизии, затем — 548-й народно-гренадерской дивизии, а в начале января 1945 года — 69-й пехотной дивизии. В тот момент на данном участке фронта было относительно спокойно, так как Красная Армия готовилась к генеральному наступлению, которое началось 13 января 1945 года.

Между тем 6 декабря 1944 года командование 3-й танковой армии сообщало в Верховное командование сухопутных сил о применении 550-го батальона: «С 3 ноября 1944 года батальон является подчиненным армии, но до сих пор не было ни одного удобного случая успешно использовать его на передовой. При значительной силе в батальоне ощущается недостаток офицеров и младших командиров, равно как оружия и боеприпасов». Тут же в батальон было направлено: 5 офицеров, 59 младших командиров, 10 пулеметов, 4 средних и 1 легкий миномет, 80 штурмовых винтовок и 20 «панцершреков».

Когда командующий 3-й танковой армией 21 декабря 1944 года посещал с проверкой 9-й армейский корпус, то батальон произвел на него весьма благоприятное впечатление. «Солдаты 550-го испытательного пехотного батальона выглядят аккуратными. Якобы после роспуска одного из полков должно прибыть подкрепление в виде 300 человек. Для батальона это уж слишком много. Здесь недостаток уставного персонала».

Подобной перекройки не произошло, но тем не менее командующий 3-й танковой армией все равно отдал приказ найти в подчиненном ему армейском корпусе необходимое количество офицеров и младших командиров, и направить их в 550-й батальон, который на тот момент насчитывал уже 1000 человек. Несколько позже в батальоне были созданы 5-я и 6-я роты.

13 января 1945 года началось давно уже ожидаемое генеральное наступление Красной Армии. Уже 1 декабря 1944 года в журнале боевых действий 3-й танковой армии отмечалось: «Враг подтягивает подкрепления в район Эбенрода и Шлоссберга, что, пожалуй, соответствует его первоначальным планам. Большие эшелоны с арестантами и активизация авиации — все это указывает на то, что наступление будет осуществляться на этом участке». Использование советских штрафбатов, которые должны были пробить бреши в обороне Вермахта, считалось явным признаком крупного наступления. Получалась во многом странная ситуация: советские штрафники должны были воевать против своих немецких товарищей по несчастью. Их разделяло буквально несколько километров. Но эта символическая «встреча» так и не произошла. Советские штрафники стали прорывать фронт на участке выше Эбенрода, который удерживался силами 1-й пехотной дивизии, а 550-й батальон удерживал участок несколько севернее, ближе к Шлоссбергу. В середине февраля 1945 года в советской листовке были напечатаны имена различных офицеров, которые сдались в плен в восточно-прусском котле. В их числе находился командир 550-го батальона — капитан Альфонс Кляйнман. В другой листовке говорилось: «Многие из плененных офицеров — это старые опытные фронтовики. Взять, к примеру, капитана Кляйнмана, который 8 лет служит в Вермахте, и с первого дня войны находился на Восточном фронте. Он награжден множеством наград: Рыцарским крестом, Железным крестом 1 — го и 2-го класса, медалью «За зимнюю кампанию на Востоке», знаками «За атаку», «За ближний бой», «За танковый бой», «За ранение».

Такие офицеры сдаются, так как они являются опытными экспертами в военных делах. Они лучше, чем кто-либо другой, понимают, что Германия проиграла войну, что сопротивление в Восточно-прусском котле ничего не изменит. Они знают, что из котла не удастся ускользнуть. Можно только погибнуть и толкнуть солдат на бессмысленную смерть, либо прекратить сопротивление, сдаться в плен и тем самым спасти людей от неминуемой гибели».

Поскольку имена «плененных офицеров» были опубликованы в советской листовке с их одобрения, то невольно возникает вопрос — кому же этот пропагандистский материал смог спасти жизнь. Хотя бои в Восточной Пруссии продолжались до 25 апреля 1945 года, новое командование батальона «недосчиталось» около 115 человек. Есть некая вероятность, что большая часть из них добровольно сдалась в плен. Но эта цифра была значительно ниже, чем в Витебском котле в июне 1944 года. Тогда «пропало» 165 из 441 человека.

Первая из «испытательных частей» 500-й пехотный батальон с октября 1944 года по февраль 1945 года находился в Восточной Словакии на границе с Венгрией. В этот период он в буквальном смысле слова переходил из рук в руки. За несколько месяцев батальон успел побывать в составе 100-й, 101-й егерских дивизий, а также 254-й и 75-й пехотных дивизий. Эти формирования вели бои против советских частей 2-го Украинского фронта, которые собирались освободить Словакию. Однако основные потери батальон нес в ходе стычек со словацкими партизанами. В конце февраля батальон был передислоцирован в Верхнюю Силезию на Одерский фронт. Там из него был сформирован 500-й гренадерский полк, который состоял из четырех батальонов, которые соответственно возглавляли Шмидтманн, Фишер, Бергер и Каупе. Тем не менее эти батальоны управлялись не единым штабом полка, а штабами различных дивизий, между которыми был поделен 500-й полк. В те дни ему приходилось удерживать участок фронта шириной в 25 километров между Крапицем и Козелем. В те дни в документах царила редкостная неразбериха, так как каждый из батальонов обозначался как 500-й. По этой причине очень сложно установить путь того или иного «испытательного формирования». Чтобы не запутаться, попробуем разобрать боевой путь каждого из 500-х батальонов.

С начала февраля 1945 года на Одерском фронте совершались отдельные, во многом случайные наступательные операции, что позволяло Вермахту и Ваффен-СС удерживать указанный участок фронта фактически до марта 1945 года. Поскольку не была предпринята своевременная эвакуация немецкого населения, СС удалось привлечь для создания системы обороны 10 тысяч заключенных из лагеря Освенцим, который с 8000 выживших был освобожден Красной Армией 27 января 1945 года. Вывезенные заключенные совершили печально известный «смертельный марш» в Нижнюю Силезию в концентрационный лагерь Гросс-Розен. Оттуда арестанты в период с 5 по 10 февраля 1945 года угонялись в другие лагеря, лежавшие дальше на запад. Если им повезло выжить во время марша смерти, то их ждала новая опасность. После того как провалились переговоры

Гиммлера с западными союзниками, рейхсфюрер СС 14 апреля отдал категоричный приказ: «Ни один заключенный не должен попасть живьем в руки неприятеля».

Удерживать фронт в районе Козеля — Крапица удавалось до 15 марта 1945 года, после чего части Красной Армии начали наступление, в ходе которого планировалось захватить западную часть Верхней Силезии. Но этому наступлению предшествовало последнее крупное контрнаступление немецких войск, которое 8 марта 1945 года было предпринято силами 9-го армейского корпуса. В этой операции принимали участие различные 500-е батальоны. В ходе этой авантюры большинство из 500-х батальонов попало в котел под Рассельвицем. Те немногие «испытуемые солдаты», которые все-таки вырвались из котла, оказались в Йоханнестале, где 20 марта 1945 года они были сведены в один батальон. Хорст X., который был ранен и оказался с другими 20 «испытуемыми» в лазарете, писал: «Весь батальон состоял из обоза и потрепанной роты. Это были обломки пяти созданных в Козелле батальонов».

Штефан Хэрдер был в числе тех, кто в те дни попал в советский плен. Будучи солдатом Вермахта, Штефан Хэрдер дезертировал летом 1942 года после того, как стал очевидцем массовых убийств советских и польских евреев. «Ничто меня больше не связывало с миллионами озверевших немецких солдат», — писал он позже. После того как вынесенный ему смертный приговор был заменен 15-летним заключением в тюрьме, он был направлен в Эмсовские лагеря. Оттуда «болотного солдата» направили в форт Торгау. Затем был призыв в 500-й батальон, пребывание и Ольмютце и Брюнне. И лишь после этого Хэрдер оказался в Козеле. Он вспоминал о тех днях: «Из Торгау на эшелоне мы прибыли в 500-й батальон с целью последующего использования на фронте. Наш транспорт застрял в Дрездене как раз в тот день, когда там совершалась ужасная бомбардировка Я случайно попал в бомбоубежище — подвал пивоварни — и смог пережить этот налет. Тогда я настолько очерствел, что, избежав смерти, глядел на кучи ужасных трупов, но вспоминал тела тысяч убитых евреев и думал: вчера они еще все, начиная от школьника, заканчивая старушкой, голосили: «Бомбы, бомбы на Англию!» — сегодня их постигла участь, которую они пожелали другим. И во мне не было никакого сочувствия.

Наконец, я прибыл в Козель для участия в боях на Одерском фронте. Там во время безуспешной контратаки я был ранен и попал в русский плен. Но уже в июне 1945 года сбежал из лагеря для военнопленных, так как больше не мог молча выслушивать причитания моих соплеменников. Никто из них не знал больше меня о наших же зверствах, которые мы чинили в отношении «большевистских недочеловеков». Им было рискованно напоминать об этом, так как дело могло закончиться самосудом».

Предположение, что подобный печальный личный опыт определял душевное и психическое состояние солдат 500-х батальонов, а стало быть, приводил в конце войны к ярко выраженному протесту против военного принуждения, является в корне ошибочным. Хотя, как указывалось выше, в последние полгода войны в батальонах стали отчетливо проявляться «признаки разложения», источники во всей их совокупности говорят, что солдаты (даже под принуждением) продолжали рассматривать службу как свой военный долг. Георг Понтер писал, ссылаясь на приказ одного из офицеров 334-й пехотной дивизии: «Капитан запаса Фог сообщает о ночной атаке 500-го батальона на советские позиции в Крапице, приблизительно в 25 километрах к югу от Оппельна. В итоге плацдарм вплоть до моста по течению Одера вновь перешел в наши руки». Опираясь на тот же самый источник, можно отметить, что Крапиц «был самым беспокойным участком на фронте, который удерживался 334-й пехотной дивизией». Но до конца марта 1945 года этот район удерживался именно 500-м батальоном.

Пауль В. сообщал о другой успешной операции на отрезке Крапиц — Козель: «В феврале 1945 года я был назначен в разведку. Мы получили приказ уничтожить три противотанковых орудия за русской линией фронта. Во время вылазки мне прострелили бедро, а еще я был ранен осколком фанаты в голову. После успешного уничтожения советских орудий я был представлен к званию обер-ефрейтора, награжден Железным крестом первого класса и бронзовым знаком «За ранение». Позитивные отзывы — с точки зрения Вермахта — давал офицер Хорст X. из второго батальона (Фишер), в свою бытность разжалованный за «высказывания, подрывающие боеспособность». Он писал: «Мы получали хорошую и абсолютно новую униформу и амуницию, но нам не выдали никакого оружия… Эшелон шел 13 дней. Проехав через Братиславу, мы прибыли на плацдарм в Козеле (Нойкирх — Верхняя Силезия). Уже на вокзале Нойкирха мы попали под обстрел. Тогда мы устремились в канцелярию Доросселыилага, где разжились ручными фанатами, саперными лопатками, а каждый третий обзавелся винтовкой и боеприпасами. В ночь с 6-го на 7-е мы вышли на позиции… Кто-то спросил о бывших званиях. Когда никто не ответил, я произнес, что был командиром взвода. Мы продолжали лежать на позициях трое суток. Днем нельзя было двигаться, а ночью русские попытались атаковать. Затем дважды они пытались выбить нас с позиций днем, но все их атаки были отбиты. Продовольственное снабжение было сносным.

Количество потерь не очень высокое. Наша группа в те дни сделала очень многое. Дисциплина и товарищеские отношения были на должном уровне».

Читаем дальше: «На этом участке фронта мы никогда не строили укреплений. Как только советское давление ослабевало, нас тут же перебрасывали в другое место. Один марш навсегда останется в моей памяти. Люди были смертельно уставшими. Как только мы делали привал, то все разбегались по окрестным домам. Когда надо было продолжать путь, приходилось бегать по окрестностям и собирать их как разбредшихся баранов. Но относительно немного людей воспользовалось этой возможностью, чтобы сбежать. Тот, кто не хотел сражаться, уже давно дезертировал. Неопытных солдат убили или ранили, поэтому в батальоне оставались только бывалые вояки, которые умудрились пройти через «болотные лагеря» и штрафные батальоны.

Как видим, на Восточном фронте «испытуемые солдаты» проявляли большую готовность сражаться. Также здесь было меньше дезертиров, нежели на Западном фронте. Столь существенная разница может объясняться тем, что в плену у союзников немецкие солдаты имели больше шансов на выживание. По сообщениям разыскной службы Немецкого Красного Креста, в октябре 1944 года в 291-м и 292-м гренадерских батальонах без вести пропало 52 человека. По состоянию на апрель 1945 года эта цифра составляла около 900 человек.

Но какие причины заставляли сражаться солдат, которые, пройдя ФГА и лагеря, прекрасно понимали, что война была давно проиграна? Здесь перемешивались воедино различные обстоятельства, поэтому в большинстве случаев лучше было бы рассматривать пример конкретного солдата. Во-первых, надо указать на судебный террор, который имел наиболее яркое проявление именно на этом участке фронта. Дело в том, что это было непосредственно связано с назначением командующим группы армий «Центр», генерала Фердинанда Шёрнера. В армии о нем шла дурная молва. Военные за глаза называли его не иначе, как Фердинанд Кровавый. В частях ходила печальная присказка: «Тот, кто потерял свое подразделение, одной ногой уже стоял у кучи песка». Поясню. Кучи песка использовались как пулеуловители во время расстрелов на фронте. Насколько данный контроль был строг, Фернанд Конан узнал, пробыв всего несколько дней в одном из 500-х батальонов. Этот житель Люксембурга был призван в Вермахт в октябре 1942 года, после оккупации его страны Германией. Осенью 1943 года он использовал свой первый отпуск, чтобы сбегать с Восточного фронта. Он намеревался перейти к бельгийским партизанам. Однако его планам не было суждено сбыться. Он побывал и в Эмсовских лагерях, и в форте Торгау. Лишь только в конце 1944 года он оказался в 500-м батальоне. Один интересный факт о быте «болотных лагерей» и тюрем Вермахта. По прибытии в один из Эмсовских лагерей он весил 68 килограммов. Во время взвешивания в форте Торгау, весы показали 44 килограмма. Но вернемся на фронт. В феврале 1945 года Конан оказался в окрестностях Крапица. Он вспоминал: «Ежедневно я стоял на посту по 20 часов. Свое здоровье я подорвал еще в лагерях. Кстати, продовольственное снабжение здесь было такое же отвратительное, как и там. Я фактически не отдыхал. Моя нервная система была настолько истощена, что ночью во время сна я бредил. Не знаю, что я там наговорил, когда мой разум был помрачен, но фанатичный командир отделения, который спал в том же самом блиндаже, что и я, рассказал об этом командиру роты. Утверждалось, что я намеревался сбежать и весьма неуважительно отзывался о Вермахте. На самом деле я при первом же удобном случае перешел бы на сторону русских. Меня вырвали из сна и привели к подполковнику, который обозвал меня трусом и вредителем. Принимая во внимание мое поведение и мои судимости, меня должны были расстрелять. Однако я набрался сил и ответил, что я бредил, а на деле даже не помышляя об этих поступках». Поскольку это объяснение оказалось убедительным, то Фернанду Конану сохранили жизнь — его лишь перевели в другую роту.

Тем не менее волю многих 500-х парализовал не только угрожавший в настоящем и будущем террор военно-полевых судов, но и террор прошлого, когда им пришлось испытать на себе ужасы пребывания в тюрьмах и лагерях. Рейнхард Шульце перешел на советскую сторону, так как его смогли убедить в бессмысленности войны. Оглядываясь назад на 1945 год, он признавался, что воспоминания о времени пребывания в заключении сами по себе отгоняли любые мысли о дезертирстве: «Когда перед глазами представал эмсовский лагерь Эстервеген, то я говорил себе, что больше никогда не дезертирую. Я хотел промотать вперед это ужасное, неполноценное и беспомощное существование, мало походившее на бытие человека. Если бы вы были знакомы с адом болотных лагерей, то любые неприятности показались бы пустяками. Я бы с удовольствием оказался на передовой, нежели продолжал пребывать в Эстервеге-не. Этот лагерь был самым ужасным местом, какое только могло существовать на земле. С нами обращались хуже, чем с животными. Когда я снова стал солдатом, то жизнь мне показалась раем».

Из этого высказывания становится понятным, как воздействовало на жертв нацистской армейской юстиции заключение в болотах. У некоторых «болотных солдат» после лагерей настолько усилилась ненависть к Вермахту и всему национал-социалистическому, что не могло быть и речи о заявленном «воспитании». Но с другой стороны, ужасные воспоминания сковывали волю к сопротивлению, а потому солдат казался во многом безупречным. При этом важную роль играл тот факт, что любая попытка покинуть Вермахт могла оказаться последней. 500-е сталкивались с этим на многочисленных примерах своих сослуживцев. Для многих попытка спасти свою жизнь заканчивалась казнью. Фактически никто ранее не учитывал, что после освобождения из «болотных лагерей» у солдат мог происходить психологический перелом. В лагере с ними обращались хуже, чем с животными, но в батальоне он вновь становился человеком. Насколько глубоко подобные изменения травмировали, можно узнать из слов бывшего «болотного солдата» Вольфганга Дитриха. Он описывал чувства, когда узнал о своем «помиловании» и зачислении летом 1944 года в «испытательный батальон»: «Было такое чувство, что я заново родился, что мне дали новую жизнь».

Аналогичные описания мы можем найти у Хорста Цитлова, которого за дезертирство и «подрыв боеспособности» приговорили к пяти годам лагерей. В ноябре 1944 года он перебрался из болот в Брюнн: «Мы прибыли из концентрационного лагеря. Многие из нас попрощались с жизнью. В Брюнне мы радовались каждой мелочи. Во время увольнительных мы ходили в кафе. Обращение с нами было нормальным, по крайней мере, не в пример лучшим, чем в Великой Германии. Это не была изнурительная муштра». Этот человек находил изменение в своей жизненной ситуации положительным. Это было неким усыпляющим наркозом, который притуплял у солдат чувство самосохранения. Общее чувство эйфории мешало понять, что Вермахт приносил страдания народам Европы. Солдат во многом оказывался просто неспособным разделить эту ответственность.

В этой связи можно сделать интересные наблюдения из области социальной психологии. На вопрос: как могло случиться, что количество дезертиров по сравнению с общей ситуацей в Вермахте было достаточно небольшим? Рейнхард Шульце ответил: «При этом надо учитывать менталитет фронтовых солдат: если не буду стрелять я, то будут стрелять в меня. Нередко унтер-офицеры шли за нашими спинами с пистолетом в руках. Думаете, кто-то горел желанием сражаться? Но испытательный батальон на то и был испытательным батальоном. А что было делать? У нас не было альтернативы. И к тому же мы полагали, что защищали немецкий народ. Мы полагали, что это благородное задание. Мы говорили себе: мы защищаем немцев, чтобы они не попали в руки русских».

Сделанный в конце этого воспоминания пассаж указывает на то, что даже солдаты, которые однажды дезертировали из Вермахта или были осуждены за «подрыв боеспособности», не имели в большинстве своем иммунитета от нацистской пропаганды. Внутренне противостоять ей могли только единицы. Пропаганда вдалбливала в головы 500-х, что их долгом является защита родины. Одновременно с этим смаковались картины возмездия, которое творила Красная Армия в Верхней Силезии и Судетской области. Хорст X. сообщал об этом: «В батальоне оказалось несколько 16-летних мальчишек, которые служили связными. Эти дети были свидетелями занятия их города русскими. Им пришлось пережить все, что обычно было связано с этим: грабежи, насилие, пожары, расстрелы. Некоторые из них видели, как погибли их близкие. Им удалось ускользнуть в немецкие позиции, и теперь они горели желанием отомстить русским». Даже этот солдат, который в общих чертах знал об ужасах немецкой оккупации, о тысячах уничтоженных советских деревень и городов, о массовых расстрелах в Бабьем Яре, о лагерях смерти, не смог соотнести причину и следствие. В итоге он все равно воспринимал лишь страдания немецкого гражданского населения. В конце концов, спорным является тот факт, что истории, которыми потчевали 500-х, были правдивыми. Так, например, Рейнхард Шульце упоминал, что сведения о зверствах русских в Козеле стали появляться еще до того, как 500-й батальон покинул этот участок фронта.

Между тем мы упомянули отнюдь не все факторы, которые способствовали тому, что многие 500-е пытались выполнить свой воинский долг. Наряду с банальной неспособностью принимать самостоятельные решения немалую роль играла вера в прохождение пресловутого «испытания». Хорст X. так описывал ситуацию в конце войны: «Если в ходе боев часть лишалась своей канцелярии вместе с документами испытуемых солдат, то те теряли последнюю надежду на улучшение своего положения. Если погибал офицер, то солдаты теряли свидетеля, который мог подтвердить, что они действительно проходили «испытание». Только батальон был гарантией того, что еще имелся шанс вернуться из Богемии в Германию».

Кроме этого, некоторые из членов Национального комитета «Свободная Германия», действовавшие на том участке фронта, установили, что очень многие 500-е прониклись верой в «чудо-оружие фюрера». В протоколе рабочего совещания, которое состоялось 7 марта 1945 года, говорилось: «Кэммляйн вынес на обсуждение высказывание двух пленников из 500-го штрафного батальона: «Мы бы сами никогда добровольно не сдались в плен. У Германии определенно есть тайное оружие!».

Это был типичный прием, который заставлял и обыкновенных солдат Вермахта держаться до последнего. Общий обзор этих негативных явлений можно было прочитать в письме Национального комитета «Свободная Германия», которое еще 9 января 1944 года было направлено в штаб 4-го Украинского фронта. В бумаге, которая была посвящена организации пропаганды, говорилось:

«Из опыта установлены следующие предубеждения и сомнения, с которыми надо справиться:

Солдат узнал, что война не будет продолжаться долго.

Если сдаться в плен, то значит отложить свое возвращение домой.

Общая апатия…

Страх перед расстрелом в плену.

Надежда на столкновение союзников.

Надежда на гений Гитлера (чудо-оружие, тайное оружие)…

Очень сильный страх перед наказанием за совершенные преступления и разрушения на оккупированной территории.

Немецкий народ сжег за собой все мосты.

Страх перед гестапо».

Как видим, 500-х вынуждали оставаться под знаменами Вермахта множественные причины: собственная апатия, иллюзорные мечты, ужасы, нарисованные нацистской пропагандой, страх перед русским пленом, страх перед военно-полевыми судами и эсэсовскими заградительными отрядами. Наверное, протестный потенциал в 500-х батальонах был гораздо выше, чем в прочих частях Вермахта. Однако здесь явно не хватало политически грамотных солдат, которые смогли бы организовать подпольную работу, которые бы смогли вылить латентное недовольство и неявную оппозицию в открытое сопротивление. Те силы, которые могли бы это организовать или уже давным-давно сгинули в концентрационных лагерях, или же были изолированы в 999-х батальонах.

Как уже говорилось ранее, весной 1945 года военное руководство рейха направило «политически неблагонадежных» 999-х в состав 500-х батальонов. В частности, это касалось Ольмютца. Однако в последний месяц войны ситуация на фронтах оказалась для Вермахта настолько катастрофической, что было решено использовать все силы. В начале апреля 1945 года в Брюнн и Ольмютц были направлены эшелоны, которые должны были вывезти состоявшие по большей части из 999-х 500-е батальоны из пограничной области между Силезией и Словакией. В 20-х числах апреля эти «маршевые роты», равно как и остаток 500-го полка — батальон Фишера, должны были удерживать пространство, ограниченное Цигенхальсом, Йоханнесталем, Цикмантелем. На эшелонах было увезено огромное количество 999-х, что (как уже говорилось выше) стало причиной ослабления подпольной организации. Фактически срывалось запланированное вооруженное восстание. Если говорить о военном положении батальона Фишера, то оно было описано в своих воспоминаниях Хорстом X.: «Мы заняли позицию у подножия так называемой Епископской горы. Наше положение было отличным, а у русских отвратительным. Русские располагались в болотистой низине и возведение каких-либо укреплений было затруднительным. К тому же у нас была артиллерия, которая обладала достаточным боезапасом, чтобы вести заградительный огонь. К тому же русские пехотные части были никудышными. Они постоянно сменялись. После каждой смены на фронте опять следовало наступление. После того как русские поняли, что им сложно продвинуться вперед, на несколько дней наступило затишье. Время от времени нас призывали добровольно сдаваться в плен. Нам обещали много хорошего, но когда никто не перешел на их сторону, на нас обрушили мощный минометный огонь».

В указанном районе 500-й батальон Фишера входил в состав 1-й лыжно-егерской дивизии. Спокойная обстановка здесь длилась до 7 мая 1945 года. За день до этого гросс-адмирал Дёниц стал преемником Гитлера на посту рейхспрезидента Германии и главнокомандующего Вермахтом. В тот день он записал в дневнике: «Сообщение о восстании в Праге. С этой минуты части на Восточном фронте получают приказ по возможности спасти как можно больше немецких солдат и продвигаться на Запад». Этот приказ достиг и 1-й лыжно-егерской дивизии, которая тут же стала отступать в направлении Фрайвальдау и Ландскрона. О том, как происходило отступление в батальоне Фишера, описано в воспоминаниях Хорста X.: «6 мая мы узнали, что на Восточном фронте война проиграна, и в ночь с 7-го на 8-е мая мы планомерно стали отходить в направлении Дюрра и Кунцедорфа». Но некоторое время до этого состоялся один драматический инцидент.

«Незадолго до отступления в одном из взводов вспыхнула паника. Нам сообщили, что рота должна прикрывать отход дивизии, а стало быть, надо пожертвовать взводом, который занимал центральные позиции. В то время взводы уже покинули левый и правый фланги. Один из новых командиров отделения ночью со своими людьми отошел назад. Люди, которые уже почти полмесяца жили в мокрых окопах, зашли в покинутую жителями деревню, дабы умыться, поесть и выспаться. Здесь они были схвачены. Все они предстали перед военно-полевым судом. Их приговорили к повешению. Казнь должна была быть осуществлена перед общим построением батальона. Я видел, как на глазах командира батальона выступили слезы». Эта казнь была абсолютно бессмысленной.

Хорст X., в прошлом офицер, разжалованный за свои политические взгляды, каким-то неимоверным способом смог узнать о настроениях в других взводах 500-го батальона. «Так как осужденные ставили под угрозу общее отступление, то многие в батальоне считали этот приговор оправданным. Командир батальона позволил себе одну вольность — он расстрелял осужденных, а затем их тела повесил на обочине дороги. Вечером их трупы были похоронены отрядом фольксштурма».

В дополнение надо добавить, что это была отнюдь не единственная массовая казнь. Эти драматические события были непосредственно связаны с отзывом из Ольмютца группы «политических» 999-х. Один из них говорил, что в мае 1945 года вновь стали возникать подпольные группы, которые должны были объединиться и добровольно перейти на сторону Красной Армии. Что касается конкретных подробностей, то Отто Радам писал в мемуарах: «20 апреля наша часть оказалась в Силезии поблизости от Цигенхальса. У нас не было винтовок, так как нас по ночам заставляли рыть окопы. Только в конце апреля каждому второму из нас выдали винтовку. С несколькими приятелями мы заняли что-то вроде резервных позиций. 2 мая фельдфебель сообщил нам, что фюрер с окружением погиб в Берлине. Рано утром 4 мая меня и других 999-х собрали перед командным пунктом нашей роты. Там уже находился командир батальона капитан Фишер. В нашем присутствии девятнадцать наших товарищей приговорили к смерти. Несколько солдат, вооруженных автоматами, погнали их в лес. Четверых из них потом повесили на деревьях». Автор говорит о двух группах казненных. Четверых расстрелянных, а затем повешенных, и других 15 солдатах. В дневнике Оскара Мейера есть запись: «4 мая. 15 человек расстреляли за самовольное оставление позиций».

В те дни очень многие из состава 500-го батальона задумывались над бессмысленностью кровопролития. Уже знакомый нам Фернанд Конан воспользовался суматохой, чтобы осуществить давно разрабатываемый план побега: «По поведению наших командиров и той нервозности, которая буквально носилась в воздухе, я понял, что-то произошло. Я уже давно принял решение. При первом же удобном случае я решился на побег. Ночью я стоял на карауле у еловой чащи, в которой обитали партизаны. В ночь с 4-го на 5-е мая 1945 года я выбросил винтовку и помчался в ельник. В меня кто-то выстрелил сзади, возможно, это был один из моих фанатичных конвоиров. Я добежал по лесу до первой же деревни, где спрятался в амбаре с сеном. Это была судетская деревушка Лангенбрюке. Я пытался перевязать рану моим носовым платком. Пуля слегка задела левую голень. Два дня я провел без еды и питья. А затем русский вал обрушился на немецкие позиции. Было слишком рано перебегать на другую сторону. За русскими в деревню вошли чешские партизаны. Только тогда я осмелился покинуть свое убежище».

Выдвинутый нами тезис о том, что волнения в батальоне Фишера были вызваны прикомандированными 999-ми, получает подтверждение в действиях, предпринятых командиром батальона. В своем письме чешским коммунистам О. Мейер писал, что «12 товарищей из батальона внезапно были разоружены и переданы в руки полевой жандармерии». В его дневнике говорилось: «6 мая. Внезапно разоружены 12 «политических» из числа 999-х. Переданы в жандармерию 1-й лыжно-егерской дивизии. 7 мая. Полевые жандармы отвели их в перелесок у Фрайвальдау».

Нечто подобное описывал Отто Радам. Но до сих пор непонятно, был ли это один и то же случай или все-таки разные. «6 мая. Я и еще 12 приятелей приговорены к смерти. Мы переданы в руки жандармерии для приведения приговора в исполнение. Я обязан ротному командиру жандармов, что он не стал убивать нас в тот же день. Видимо, он намеренно затягивал этот процесс. Он понимал, что война проиграна. Но так как мы были коммунистами, то гитлеровские палачи хотели нам отомстить. Но ночью началось спешное отступление. К нам приставили четырех ефрейторов и обер-ефрейторов, которые были вооружены пистолетами-пулеметами. Но и они сами были заинтересованы в том, чтобы вернуться домой к семьям. В итоге нам удалось удрать, когда конвоиры отвлеклись». В то время как Отто Радам вместе с берлинцем Вернером Мюллером-Гриммом оказались в советском плену, Оскар Мейер вместе с двумя коммунистами (Гансом Ленертом и Генрихом Кроне) укрылись в безопасном месте. О судьбе других антифашистов ничего не известно.

Даже если от нас укрылись некоторые подробности последних дней существования батальона Фишера, то все равно можно прийти к выводу, что 999-е дестабилизировали (насколько могли) обстановку в нем. Впрочем, даже в последний день войны батальон продолжал «функционировать». Хост X. писал: «Рано утром 8 мая 1945 года наша артиллерия выпустила последние снаряды. Русские, видимо, полагали, что мы предпримем вылазку, а потому отошли со своих позиций. Это позволило нам перейти на новые позиции. Как только мы их заняли, то прибыл командир и сообщил, что ко вторнику мы должны были оказаться в Кёнигсграце за Эльбой. Смертельно усталые люди должны были преодолеть около 100 километров! Мы не понимали, что происходит. Говорили, что русские обошли нас, и мы рисковали попасть в окружение. Мы выкинули все, что могло помешать нашему марш-броску. Оставили только личное оружие и небольшой боезапас да пару гранат. Мы представляли, что из котла был выход, у которого стоял офицер и указывал дорогу домой!»

Однако на колонну напали чешские партизаны, и она была рассеяна по всем окрестностям. В Германию солдаты пробивались поодиночке или мелкими группами. Некоторым из оставшихся в живых 500-х это удалось. Но большая часть попала в плен к партизанам или Красной Армии.

 

Глава 4

Запланированная гибель в Курляндском котле

Как уже говорилось ранее, 30 ноября 1944 года при группе армий «Север» из находящихся в распоряжении арестантов и осужденных был сформирован 491-й пехотный батальон особого назначения. Несколько позже группа армий «Север» была переименована в группу армий «Курляндия». На момент своего переименования, то есть к 25 января 1945 года, она оказалась отрезана от всех сухопутных путей. Ее снабжение могло осуществляться лишь через порты Лиепая (Либау) и Вентспилс (Виндау). К началу 1945 года линия фронта составляла приблизительно 250 километров. Она проходила от Рижского залива к Тукумсу (Туккум), через Салдус (Фрауенбург), Скрунуду (Шруден), Прикуле (Преекульн), вплоть до побережья Балтийского моря в 30 километрах от Либау. Об использовании 491-го пехотного батальона на Курляндском фронте известно достаточно немного. После своего создания 491-й батальон был направлен в окрестности Пампали, где он был подчинен командованию 132-й пехотной дивизии. К январю 1945 года он был передан 225-й пехотной дивизии, на позиции которой ожидалось самое сильное наступление Красной Армии. Это наступление началось 24 января 1945 года. В Вермахте его окрестили «Четвертой битвой за Курляндию». 26 января 1945 года командование 2-го армейского корпуса сообщало о ходе боев: «На левом фланге 11-й пехотной дивизии и 225-й пехотной дивизии отражено 23 атаки, которые предпринимались силами одного полка. На четвертый день 4-го сражения за Курляндию врагу не удалось достигнуть никакого успеха». Но все же в ночь с 27 на 28 января 1945 года Красная Армия прорвала фронт на участке, который как раз удерживался 491-м батальоном. В ходе этой операции батальон понес потери в количестве 300 человек.

Если этот пехотный батальон до сих пор рассматривался как некая разновидность «500-й испытательной части», а стало быть, бросался в самое пекло сражения, то постепенно его место занял 1-й армейский корпус. Само же командование корпуса получило приказ, который звучал совершенно по-иному. 5 февраля 1945 года командование корпуса получило указание «отвести батальон особого назначения с правого фланга корпуса, дабы предотвратить его попадание на острие советской атаки». Наверняка боевая ценность батальона была настолько низка, что немцы не хотели рисковать этим участком фронта — прорыв на нем означал крах всей немецкой группировки в Курляндии. Нечто подобное повторилось 14 февраля 1945 года: «Не признавать батальон особого назначения ударной частью и отвести его в резерв».

Как видим, в последние дни войны поспешно созданный 491-й батальон (впрочем, как и 291-й и 292-й гренадерские батальоны) не мог достичь тех результатов, которые приходились на боевую биографию собственно 500-х батальонов. Командование было вынуждено признать, что эксперимент оказался неудачным. Попытки привести в порядок воинскую дисциплину посредством вынесения массовых смертных приговоров вряд ли что-то могли изменить. В первую очередь это имело отношение к 491-му батальону.

Но наряду с 491-м батальоном в группе армий «Курляндия» продолжали воевать «старые» 500-е батальоны. В данной ситуации это были 540-й и 561-й пехотные батальоны. Обе формации по-прежнему оказывались в самом пекле атак, которые пыталась отбить 18-я армия. Это указывает на то, что 500-е, несмотря ни на что, сохранили свою боеспособность и рассматривались командованием армии как вполне надежные части. Указанное пекло творилось в районе Преекульна (35 км на юго-восток от Либау), где Красная Армия намеревалась нанести мощный удар вдоль железнодорожной линии Преекульн — Либау, заняв тем самым важнейший стратегический порт. Второй очаг битвы был у Пампали (75 км юго-восточнее Либау и в 25 км на юго-запад от Фрауенбурга), где советская атака должна была перерезать железную дорогу, заблокировав тем самым 16-ю и 18-ю немецкие армии.

После того как в сентябре 1944 года от 561-го батальона осталось 15 человек, он был заново пополнен и передан под командование майора Йонишкайте. Первый бой в новом составе он принял у Пампали. О боях в ноябре 1944 года рассказывалось в документах разыскной службы Немецкого Красного Креста: «Советские войска непрерывно атакуют в окрестностях Фрауенбурга, где проходит граница между 16-й и 18-й армиями. Противник неоднократно пытался расколоть воинскую группировку и достичь Либау. 561-й гренадерский батальон с прошлой недели оказался в районе Пампали, в 25 километрах на юго-запад от Фрауенбурга. После обусловленного плохой погодой перерыва между боями противник 17 ноября продолжал наносить удары в этом направлении. При поддержке танковых и летных частей пехота пытается с юга перерезать трассу и железную дорогу из Фрауенбурга в Либау. В окрестностях Пампали дошло до кровопролитных боев, в ходе которых обороняющиеся вынуждены отступить на север на 5 километров от Лотки в направлении Стедени. По сообщениям возвратившихся в тыл, 20 ноября боевая группа батальона предприняла наступление близ Бринини, которое несмотря на успех советского наступления продолжало обороняться. Боевая группа была вынуждена перейти к круговой обороне и, когда после высоких потерь давление противника усилилось, оставила захваченную территорию. 24 ноября небольшими группами батальон перешел на прежние позиции. После этого боя 561-й гренадерский батальон недосчитался множества солдат».

После того как длительные дожди временно прервали бои, 21 декабря 1944 года было начато очередное наступление превосходящих советских сил («Третья битва за Курляндию»). О ней также упомянуто в документах разыскной службы: «После ожесточенных боев солдаты 561-го гренадерского батальона были вынуждены оставить Пампали и отойти на север к Стедени, Лигуте и Перкени. Эти местечки неоднократно переходили из рук в руки. И лишь к ночи 22 декабря неприятель овладел ими. Лишившись связи, остатки батальона продолжили отступление на север. Лишь немногим удалось вырваться».

После этих боев, связанных с огромными потерями, батальоны долгое время не пополнялись. Лишь 8 января 1945 года в 540-й и 561-й батальоны были направлены свежие силы в количестве 493 человек. На тот момент оба батальона оказались о районе Преекульна. Они были направлены в резерв и некоторое время пребывали в относительном спокойствии. Однако 23 января 1945 года 561-й батальон был вновь направлен на передовую. Вечером того же дня специально присланный из 10-го армейского корпуса генерал Томашки сообщал: «561-й батальон все уладит. У Аксели хорошее продвижение». А вот сообщение от 26 января 1945 года: «Батальон подвергается сильным атакам с южного направления. Удалось предотвратить прорыв фронта у Толи и восточнее Саулиши». Дальнейший ход боев описан Немецким Красным Крестом: «Предпринятая здесь 27 и 28 января контратака силами 561 — го гренадерского батальона оказалась безуспешной. После тяжелых боев пришлось уступить близлежащие деревни Райни, Тольки и Калети. Остатки ударной группы воссоединились частью, после чего начали отступление на исходные позиции». Далее сообщалось о больших потерях.

После этой провалившейся операции 561-й батальон был в очередной раз обескровлен. Его пришлось отозвать с передовой. Когда в феврале 1945 года началась «Пятая битва за Курляндию» (20 февраля — 11 марта 1945 года) он стал использоваться в качестве резерва для 540-го батальона, который оказался у Преекульна. Об использовании этого батальона, командиром которого являлся Гуддак, еще в конце 1944 года внесенный в «Почетный список немецкой армии», сообщал опять же Немецкий Красный Крест: «Между 15 и 19 февраля эта часть была подготовлена к боевым действиям. 20 февраля ей пришлось столкнуться с мощным советским наступлением, которое началось с сильного артиллерийского обстрела Преекульна, а также железной дороги, ведущей в Либау. Вскоре после этого последовал мощный пехотно-танковый удар, в то время как вражеская авиация засыпала сотнями бомб немецкие укрепления на передовой. 540-й гренадерский батальон, который обеспечивал на разных участках фронта прикрытие железной дороги, тут же вступил в ожесточенную борьбу. Он сразу же понес огромные потери. 22 февраля противник занял Преекульн. Отступающие немецкие части, среди которых были роты 540-го батальона, приняли бой на следующий день в 7 километрах западнее около деревни Йаусени у железнодорожного полотна. Почти все они погибли. Самые большие потери понес 540-й батальон». Прежде чем 540-й батальон был окружен, он успел принять участие в уничтожении 8-й гвардейской дивизии Красной Армии, которое было допущено в марте 1945 года.

Хотя о 540-м и 561-м батальонах сохранилось не очень много документов, которые освещают их боевые действия с ноября 1944 года по весну 1945 года, но даже этих скудных сведений достаточно, чтобы сделать следующие выводы. Во-первых, один из командиров батальона был внесен в «Почетный список немецкой армии». Во-вторых, батальоны использовались на самых опасных участках фронта. В-третьих, ни в одном из документов нет отрицательных отзывов в адрес батальонов. Все позволяет говорить о том, что они не уступали регулярным частям Вермахта ни по боеспособности, ни по надежности. И это в то время, когда 5-й литовский батальон был обезоружен, так как «возникли подозрения, что литовцы намеревались дезертировать в Швецию». Войну они продолжили в роли «испытуемых солдат» 563-й народно-гренадерской дивизии. Впрочем, в данной ситуации проводить параллели с 500-ми батальонами было бы поспешно.

Чтобы хоть как-то компенсировать высокие потери в 491-м, 540-м и 561-м батальонах, в апреле 1945 года в Курляндский котел из Брюнна и Ольмютца был направлен транспорт. Хотя несколько подразделений было вывезено из котла, но полное освобождение Курляндии не значилось в планах военного руководства Германии. Курляндский котел был с самого начал обречен на гибель. С военной точки зрения он был бессмысленной затеей. Тысячи солдат стали заложниками политических игр нацистских бонз. Верхушка рейха в ходе своих переговоров с западными союзниками надеялась использовать Курляндию как бастион для распространения антисоветских настроений по Восточной Европе. 7 апреля 1945 года транспорт по морю вывез в Курляндию 350 человек из состава батальонов, которые базировались в Брюнне в «казармах Адольфа Гитлера». На этом транспорте ехал осужденный за «подрыв боеспособности» Генрих Ф., в прошлом «болотный солдат» и заключенный форта Торгау. Он сообщал о судьбе этого парохода: «Корабль был могучим сооружением. Он носил имя «Капитан Гвир». 13 апреля 1945 года около 19 часов он встал на якорь у острова Рюген. Там мы пробыли и 14 апреля. В воскресенье утром 15 апреля мы взяли курс на Либау. Нас сопровождали дозорный катер и тральщик. Была великолепная погода. Балтийское море было гладким, как зеркало. Пассажирами в основном были латышские эсэсовцы, вояки да мы, «испытуемые солдаты». Я думаю, ехало всего 1200 человек. Внезапно зазвучала корабельная сирена. Воздушная тревога! Появилось восемь вражеских истребителей. Между ними и зенитчиками завязалась безумная перестрелка. Кругом рвались бомбы. Наш корабль получил пробоину в борту. Раздался ужасный треск. Кругом кутерьма. Вокруг какие-то ящики, доски, кровати. В нас попали три раза. Два раза бомбами. Один раз торпедой. У меня застряла нога, и я оказался на краю смерти. Огонь! Чад! Кто-то бегал мимо меня, кто-то валялся рядом убитый. Я же из последних сил пытался высвободить ногу, застрявшую между досок. Тогда я взмолился: Дева Мария, помоги мне! Тут я почувствовал, что доски ослабли. Мне удалось высвободиться. В тот же момент я взлетел на верхнюю палубу, схватил спасательный жилет и прыгнул в воду. Я сразу же попытался уплыть подальше от тонущего корабля. Минут через 10 я достиг дозорного катера. Вода была настолько холодной, что я еле-еле вцепился в брошенный мне канат. Оглянувшись назад, я увидел картину, которую обычно видел только в военных киножурналах. Корабль тонул, одна половина его возвышалась над водой, другая уже была под ней. На выдающейся над водой корме я видел людей, которые кричали и метались из стороны в сторону. Некоторые их них сигали в воду, некоторые ждали, пока корабль уйдет под воду. Но и тех и других воронки утягивали на глубину».

Во время налета советская авиация уничтожила 774 человека. До Курляндии не добралось и половины ехавших на корабле. По этой причине из Ольмютца был направлен новый транспорт. Новое пополнение было погружено на корабль и 17 апреля 1945 года прибыло в Либау. Как можно догадаться, на этом судне оказался «коктейль» из собственно 500-х и множества 999-х. Пауль Беринг, некогда политический заключенный, позже 999-й, вспоминал в 1946 году: «Во время пасхальной недели 1945 года из присутствовавших внезапно выбрали около 200 человек. На следующий день мы узнали, что должны быть направлены в Курляндию. Во время пути мы выяснили, что из 200 человек приблизительно 80 было 500-ми, а 120–999-ми. 21 апреля 1945 года мы прибыли в Либау и там уже все стали 500-ми».

Собственно 500-е были направлены в 540-й и 561-й батальоны. Командование не решилось повторять опыт с созданием «смешанных рот». По этой причине большинство 999-х было направлено в 491-й батальон, который не зарекомендовал себя с «лучшей стороны». Об их последующей судьбе Пауль Беринг сообщал: «В тот же день нас направили на близлежащий южный участок фронта. Нас и там считали ненадежными солдатами. Нас бесконечно сортировали, пока не осталось 28 человек. Всех остальных также разделили на роты и направили на передовую. Двое из них сразу же перешли на сторону Красной Армии… Когда мы осмотрелись, то обнаружили, что все были коммунистами или социал-демократами, которые прошли через концентрационные лагеря. Среди нас даже оказался бывший депутат рейхстага Вилли Агац. Все мы оказались в штрафной роте. Если я не ошибаюсь, то нас приписали к 420-му батальону Мы держались особняком. Не могу сказать, что с нами обращались плохо. Скорее всего, отношение можно было бы назвать настороженным. Но это не было истинным отношением. Мы чувствовали это, но так и не могли понять, что было уготовано для нас. Мы получили винтовки без боеприпасов и стали привлекаться к различным трудовым заданиям. Как-то мы целый день маршировали по направлению к передовой, где стали валить деревья и распиливать их. Это была тяжелая работа, но мы выдержали».

Как показывают документы, сортировка «политических» 999-х происходила после допроса, который осуществлялся офицером 491-го батальона. 8 мая 1945 года, в день безусловной капитуляции гитлеровского Вермахта, было отобрано трое 999-х, в том числе Вильгельм Агац. Их должны были ликвидировать в последний момент без какого-либо суда и следствия. Как следовало из показаний командира 5-й роты 491-го батальона лейтенанта Юблера, он смог сначала задержать на несколько часов, а затем и вовсе предотвратить «ликвидацию». Он заявил в советском плену, что «считал запланированный расстрел преступлением, в котором он не хотел принимать участия».

Конец этой истории лучше рассказать устами Пауля Беринга: «Между тем приближалось 8 мая 1945 года, день капитуляции Германии. Но об этом мы узнали несколько попозже. Здесь же война, кажется, была непрерывной. В этот майский день мы увидели нескольких офицеров фашистского Вермахта. У них не было оружия, но были стальные каски и белые повязки. Они шли по направлению к фронту. Что случилось? Ответ мы получили очень быстро. Наши командиры прощались с нами. Протягивали нам руки. Некоторые внезапно стали называть нас «товарищами». Это слово мы услышали впервые с тех времен, как нас, «недостойных несения службы», призвали в Вермахт. Было видно, что крысы собирались бежать с корабля. Мы 999-е — 25 коммунистов — вооружались и стали отбирать оружие у всех офицеров, которые нам попадались навстречу. Нашей следующей целью стал штаб роты, в котором мы намеревались узнать о судьбах наших товарищей Вилли Агаца и Вальтера Зарова. К счастью, мы нашли их живыми. Их должны были расстрелять рядом с дорогой, которая вела к карьеру. Унтер-офицер должен был выступить в роли палача и действовать без приговора военного суда. Но тем не менее одному из офицеров показалось, что в сложившейся обстановке было бы целесообразнее отложить казнь. Теперь мы стали совершенно независимыми. Остальные солдаты просились идти вместе с нами, но мы поручили им распределение продуктов, которые были найдены в штабе.

Во второй половине дня в нашу область стали проникать первые группы красноармейцев. Однако у советских солдат не было времени позаботиться о нас. Они спешили в Лиепаю, откуда немецкие офицеры и штаб окруженной группы армий пытались скрыться на заранее подготовленных судах. Между тем мы собрали всех солдат у бывшей линии фронта и стали их агитировать. Вилли Агац говорил им о конце войны и о том, что у них начнется новая жизнь. Это было первое легальное антифашистское выступление, начиная с 1933 года. Внезапно случился перерыв. Причиной этого стал приближавшийся советский конный эскадрон. К нам подъехало приблизительно 10 всадников. Они не стали спешиваться, а только пересчитали нас. Мы приветствовали наших освободителей громкими ликующими криками «ура!». Затем мы стали петь «Интернационал». Русские всадники стали подпевать нам. Затем они отсалютовали и направились обратно. Они даже оставили нам оружие. Мы построились в порядок и с пролетарскими песнями направились в советский плен».