В своих планах белые заговорщики не надеялись только лишь на волю случая. В Ярославле они пытались анализировать, рассчитывали, делали тактические прогнозы. Кроме собственно офицерской организации, состоящей как из ярославцев, так и приезжих, ставка делалась на броневой дивизион. Именно силами этого подразделения предполагалось разоружить и нейтрализовать т. н. «коммунистический отряд», считавшийся самой боеспособной частью, подчиненной советской власти. Командовал броневым дивизионом участник Первой мировой войны, прапорщик Валентин Супонин. Для планировавших восстание он был очень удобной фигурой, так как, с одной стороны, ненавидел большевиков, но при этом все-таки пользовался расположением советской власти. В частности, он постоянно присутствовал на собраниях Совета солдатских депутатов. Однако именно это обстоятельство послужило поводом для неоднозначного отношения к нему руководства тайной организации. Полковник Перхуров откровенно не доверял прапорщику. Позже на судебном процессе Перхуров заявит по поводу Супонина: «Он произвел на меня весьма сомнительное впечатление, будет ли он на нашей стороне. Я проверил свое мнение, и ответы получились неуспокоительные. Весь вопрос был в том, на чьей стороне он будет – на нашей или на стороне Советских войск». Однако генерал Гоппер отнесся к командиру броневого дивизиона в высшей мере доверительно. В своих воспоминаниях генерал написал о силах, которые должны были поддержать вооруженное выступление белых в Ярославле: «Автопулеметный отряд, состоявший из двух броневиков и пяти пулеметов. Вся команда этого автоотряда – 25 человек – состояла из офицеров, входивших в нашу Ярославскую организацию, а ее начальник – поручик Супонин – являлся одним из деятельных членов офицерской организации и одновременно пользовался большим доверием и даже авторитетом в военных делах у большевиков, они приглашали его на все важнейшие заседания и не имели от него почти никаких секретов». Как бы то ни было, Супонина не посвящали во все тонкости плана, а ставили лишь в известность в общих чертах. Перхуров по этому поводу сообщал: «Заседаний [штаба заговорщиков] планомерных не было, но приходили командиры полков. Я получал известные сведения, давал им соответствующие инструкции. Потом приходил начальник броневого дивизиона. Я ознакамливал его с тем же самым. И таким образом я пропускал через свои руки всех людей. Так что сплошных заседаний не было, а просто они приходили или группами, или поодиночке».

Опасения Перхурова оказались вовсе не напрасными. В ночь выступления Супонин не прибыл на Леонтьевское кладбище. Некоторое время после захвата оружейных складов начавшие выступление офицеры ожидали прибытие броневиков. Именно с этим было связано почти часовое бездействие, равно как возникли опасения относительно того, что планы раскрыты и заговорщики, направившись в город, оказались бы в ловушке. Однако броневой дивизион примкнул к восставшим, хотя и с очень большим запозданием. Оказалось, что второй броневик вышел из строя, а потому несколько десятков человек выдвинулись при поддержке только одной бронемашины. Очевидец вспоминал: «Когда броневик прибыл – дело улучшилось. Мы двинулись. При входе в город с левой стороны тянулись заборы, и тут показались скачущие всадники, человек 40–50. Я расставил цепь и приказал, чтобы огня не открывали. Цепь имела дозоры, а броневик ушел вперед». Самым странным в этой ситуации было то, что броневой дивизион привел вовсе не поручик Супонин. Тот накануне выступления исчез в неизвестном направлении. Возможно, он испугался последствий, а потому решил умыть руки; не стал выдавать планы восстания, но и не присоединился к нему.

Час спустя именно при поддержке бронеавтомобиля «Добрыня Никитич» белые офицеры вступили в город. Подобное соседство ввело многих в заблуждение. Один из большевистских активистов вспоминал: «Дальше я заметил конницу и броневик. Я думал, что едут красногвардейцы, и в душе порадовался. Когда толпа при виде их стала расходиться, то они кричали: не бойтесь – это не красные, и толпа стала приветствовать их криками “ура” и бросаньем вверх шапок». Возможно, поведение командования броневого дивизиона показалось излишне коварным, а может быть, офицеры этой части действительно люто ненавидели советскую власть, но именно с ними часто ассоциируются расправы с высокопоставленными советскими служащими. Например, считалось, что командир броневика Прокофьев собственноручно расстрелял помощника губернского административного комиссара А. Шмидта. Хотя на самом деле Шмидт не был расстрелян – он был ранен при невыясненных обстоятельствах, а на следующий день скончался в лазарете. Именно с броневым дивизионом связывали имена первых ярославских советских сыщиков – начальника губернского угрозыска Грекова и губернского комиссара милиции Фалалеева, которые сразу перешли на сторону белых и начали активные расправы. Версии об их причастности к броневому дивизиону, с одной стороны, выглядят откровенно фантастично, как, например, в случае с рассказом члена губернского ревкома Александра Громова: «Были выстрелы, но не попали в меня, и, как рассказывают после, кто видел, когда я ехал, то за мной гнался броневик, управляемый начальником уголовного розыска Грековым». Впрочем, у других очевидцев повествование выглядит весьма правдоподобно. Один из ярославских большевиков Петр Путков так сообщал о событиях 6 июля 1918 года: «Я взял оружие и направился по направлению к Дому Народа. Подходя к Советской площади, я заметил броневик, у которого стоял Фалалеев. Подхожу, спрашиваю, что происходит. Он мне отвечает: вы арестованы, и я направляю Вас в распоряжение начальника первой части».

Броневик с первого же дня белого восстания в Ярославле служил «пожарной командой» для всех участков ведения боевых действий. Генерал Гоппер вспоминал о первых днях городских боев и об участии в нем броневика «Добрыня Никитич»: «Всегда появлялся там, где положение стало критическим и, надо отдать справедливость, своими действиями всегда восстанавливал положение». Подобная оценка не была преувеличением, так как один из красных командиров сообщал: «Белые очень часто разъезжали по городу на броневом автомобиле, иногда подъезжая очень близко к нашей линии. Это, с одной стороны, трудность ведения борьбы в городской обстановке, с другой, заставили нас [в] свою очередь затребовать тоже броневой автомобиль из Москвы». В то же самое время, чтобы сдержать атаки повстанцев, которые прикрывал броневой автомобиль, красноармейцам, в первые дни выступления заблокированным на станции Всполье, приходилось баррикадировать и перекрывать улицы. Александр Громов в своих «Воспоминаниях о Ярославском мятеже» сделал такую запись: «Всем была дана задача, например, тов. Флоренскому, он помнит, наверное: взять пилу, винтовку и порезать на той и другой Угличской телеграфные столбы, создать баррикады, чтобы не мог броневик спалить бараки, которые представляли из себя в то время большую ценность, набитые хлебом, сотни вагонов сахару, консервов и разного ценного имущества, в том числе и артиллерийского».

Надо отметить, что бронеавтомобиль «Добрыня Никитич» относился к классу машин «Путилов-Гарфорд», то есть это был не совсем привычный нам по фильмам и фотографиям броневик. Это был тяжелый пулеметно-пушечный автомобиль на шасси грузовика, с позволения сказать, легкий танк на колесах. Эта машина не была особо проворной, но при этом обладала удивительной огневой мощью: 76-миллиметровая пушка и три пулемета «Максим», скрытые за толстой броней, в городских условиях могли остановить любое наступление либо намертво заблокировать любую из улиц. Обычно экипаж этого «монстра» состоял из восьми или девяти человек. Так что нет ничего удивительного в том, что на западных окраинах города ситуация для красных частей была в высшей мере неблагоприятная. По этой причине с первых дней восстания во все стороны летели просьбы: «Дайте броневиков! Дайте броневиков!» Просьба ярославских красноармейцев была удовлетворена отнюдь не сразу. Потребовалась по меньшей мере неделя, чтобы для противостояния белым в Ярославль прибыли «красные» броневики.

Впрочем, железнодорожные рабочие, в основном негативно относившиеся к большевикам, не спешили помогать с разгрузкой платформ, на которых прибыли бронеавтомобили. Они ссылались на какие-то дела, затем уклонялись от работы без объяснений, одним словом, использовали тактику, более известную как «итальянская забастовка». Один из революционных командиров, участвовавших в подавлении «ярославского мятежа», описывал эту ситуацию следующим образом: «Дело было в какой-то праздник, рабочие не работали. Дорожный мастер, которому предложено было предоставить рабочих, привел последних очень мало, заявляя, что все разбрелись, приходилось действовать самим. Продовольственная железнодорожная лавка была открыта, и около нее много толпилось народу. Я сначала хотел взять оттуда нужное количество людей, но набрал по пути. Слово „набрал“, конечно, не означало, что подрядил, а следует понимать, что именем закона войны и революции заставил сделать. Кто нес шпалы, кто лафетник, и автомобили были разгружены своевременно».

Командование красных частей пребывало в весьма приподнятом настроении, полагая необходимым сразу же пустить броневики в действие. Уже позже от этого решения все стали открещиваться, что вполне объяснимо, так как верно гласит народная мудрость: «У победы множество отцов, и только поражение – сирота». Военный комиссар и член губернского ревкома Александр Громов описывал то наивное воодушевление так: «Утром, чтобы показать, что у нас сила прибывает, а не убывает, даю распоряжение стрелять всем батареям, отдаю приказание также и на Туговую гору, чтобы ни один удиравший пароход не был оставлен необстрелянным. Штаб приказание отменяет. „Прекратить стрельбу“, и соглашаются на собрании пустить броневые автомобили, наивно думая, что белые отступят и разоружатся, увидя броневики». Наверное, это была уникальная ситуация для гражданской войны, когда в условиях городских боев броневики было решено использовать против броневой силы противника. Эта идея показалась революционному командованию настолько блестящей, что оно авансом отрапортовало об успешной вылазке: «Утром получено три броневых автомобиля, которыми около 4 часов дня нами был предпринят удачный и смелый налет против цепи белых. Нами был захвачен 1 пулемет, потери противников значительны». Однако в реальности повода для торжественных телеграмм не наблюдалось. Обнаружилось, что белые используют против бронеавтомобилей, пытавшихся перейти в наступление красных, «усиленные» пули, для которых броня у прибывших машин была недостаточно толстой. На следующий день тон сообщений, направляемых в Москву, был уже более сдержанным. В частности, отмечалось: «Много очень пулеметов и стреляют разрывными пулями, кроме того по броневикам стреляют бронебойными пулями». Использование белыми повстанцами специальных боеприпасов подтверждается воспоминаниями председателя военно-революционного комитета Северных железных дорог И. Миронова: «Под дождем пулеметного огня (у белоэсеров было много пулеметов, но артиллерии полевой совсем не было, мало снарядов), бронебойных пуль (стенка броневика с очень сильной броней стала сплошь просверленной до дюйма в глубь металла) направились на Урочскую сторону». А некоторое время спустя «наверх» был отослан и вовсе минорный рапорт: «Броневые автомобили вышли из строя».

Уже после подавления Ярославского восстания красные командиры самого разного уровня пытались понять, что же произошло на самом деле. Версии хотя и разнились, но в них можно было выявить общие моменты. В некоторых случаях ссылались на то, что прилегающие к станции Всполье улицы были фактически непроходимыми для легких броневиков, которые были оснащены колесами с дутыми шинами. На это указывал губернский комиссар финансов Григорий Петровичев. В частности, он сообщал: «Мостовые в прилегающих к станции Всполье улицах были плохие, а в нескольких местах намеренно испорчены белогвардейцами, услышавшими о прибытии к нам броневых автомобилей; почва кругом ввиду дождей превратилась в вязкую грязь. Первая партия броневиков по независящим от нас обстоятельствам использована нами неудачно». Впрочем, сохранились и куда более интересные свидетельства. В частности, обозначалось, что один из легких броневиков застрял в грязи на Никольской улице. Его должна была вытащить и отбуксировать к станции вторая, более тяжелая бронемашина. В тот момент, когда броневики пришли в движение, в них попал снаряд. Выстрел был настолько точным, что снаряд влетел прямо в орудийный каземат. Весь экипаж тяжелой машины был разорван в клочья, а команда легкого броневика была серьезно ранена. Теоретически можно предположить, что удачный выстрел был произведен белыми, однако у повстанцев фактически не было артиллерии. На участке фронта у станции Всполье они предпочитали делать ставку на пулеметы, установленные на крышах домов и звонницах церквей. Между тем факт остается фактом – два «красных» броневика были подорваны. Это было зафиксировано в том числе в «белых» документах. В обзоре боев, который ежедневно готовился при штабе Северной Добровольческой армии, в тот день сообщалось: «17–18 июля 1918 года. Сегодня ночью нам удалось вывезти с передовых один из захваченных броневиков противника. Работы по извлечению двух других машин продолжаются». На следующий день в аналогичном отчете говорилось: «Работы по приведению отбитых у противника броневиков в порядок подвигаются успешно». Сведения о том, что «красные» броневики в ходе боев были захвачены «северными добровольцами», подтверждаются упоминавшимся выше Григорием Петровичевым: «О судьбе их [подбитых броневиков] я точно сейчас сказать не могу: увезен ли один нами, а второй белогвардейцами, или оба нами оставлены на месте до конца мятежа, сейчас точно сказать затрудняюсь, мне кажется правильным первое, белогвардейцы, увезя негодный к употреблению автомобиль, возили по городу и показывали как добытый в горячем бою трофей».

В данном случае важна была не столько судьба бронемашин, сколько причина, по которой они были выведены из строя. Проводилось даже специальное дознание, в ходе которого оказалось, что «красные» броневики были расстреляны своими же собственными «красными» артиллеристами, которые по ошибке приняли машины за «белого» «Добрыню Никитича» и открыли ураганный огонь с броневой платформы, занимавшей позиции близ железнодорожной станции. Когда все выявилось, то военному комиссару Громову пришлось «сознаться»: «Немного упомяну про наши разбитые броневики своей площадкой. Когда прибыли два броневика, я поехал указывать путь и расположение города. Следовали по Рождественской и по Пошехонской улицам. Даже я сам не узнавал улиц, так как они все были завалены сгоревшим кирпичом. Выехали на Цыганскую, где нас сильно обстреляли, но вернулись скоро после этого. Броневики отправились одни. Один застрял, к нему подошел второй на помощь и взял на буксир, но площадка, наблюдая, думала, что подошел броневик белых, рванула и попала броневику, который спасал, и команда в числе одиннадцати человек была убита, а также сильно пострадал броневик. Белые, забрав оба броневика, играли победу, и даже отдали об этом приказ, для поддержания духа среди белой армии».

Уникальность использования броневых платформ и бронепоездов в борьбе с «белыми» броневиками, равно как и для подавления ярославского мятежа, состоит в том, что бронетехника использовалась исключительно в условиях городских боев. В Ярославле не было ни намека на привычную многим «дуэль бронепоездов» в открытой степи, что в первую очередь ассоциируется с боевыми действиями в ходе Гражданской войны.

Оговорив этот важный факт, перейдем теперь к действиям бронепоездов. Первым в Ярославль прибыл бронепоезд № 2 «Победа или смерть». Это произошло на третий день боев между 8 и 9 июля 1918 года. Этот боевой состав был создан рабочими Путиловского завода для того, чтобы отразить в 1917 году наступление на Петроград частей генерала Корнилова. Несколько позже поезд получил свое легендарное название – «Победа или смерть». Перед тем как попасть в Ярославль, бронепоезд активно участвовал в боях на Юге России: под Полтавой, под Екатеринославом, под Лозовой. Затем он был направлен на Дон для борьбы с казачьими частями, где получил серьезные повреждения. После восстановления новый, по сути, бронепоезд направили на подавление Ярославского восстания. На тот момент это была мощная сила. На бронепоезде были установлены 107-миллиметровые орудия. Каждая из двух бронеплощадок С-30, сконструированных и построенных на Сормовском заводе, могла быть самостоятельной боевой единицей. Это обстоятельство было учтено, когда бронепоезд прибыл в Ярославль. Его сразу же разделили на две части. Первая бронеплощадка была установлена на позициях близ Волжского моста, дабы предотвратить его захват белыми, что позволило бы им объединить позиции в Тверицах и в историческом центре города. Вторая вместе с бронепаровозом курсировала по всему железнодорожному полотну, проходившему к западу от города – она не только помогала сохранять контроль над станцией Всполье, но и поддерживала огнем левоэсеровскую дружину, а затем и сводный Московской полк, который пытался выбить белых повстанцев на участке фронта близ фабричных кварталов. По сути, «работа» этого бронепоезда свелась к фразе: «Ведем непрерывную канонаду из орудий, город разрушается». Аналогичным образом звучат воспоминания комиссар Громова: «Третий день… Прибывают броневые площадки. Требуют, где стрелять и куда стрелять. Одну отправляю на 11-ю версту, чтобы до конца довести спасение моста через реку Волгу от взрыва. Вторую площадку ставлю на реке Которосли, не доходя до моста. Вся артиллерия работает, как легкая, так и тяжелая, то есть с площадок – морские дальнобойные орудия. И такая поднялась канонада, что за все время пребывания на фронте в русско-германскую войну я такой канонады не слыхал».

Но в условиях затяжных городских боев даже такая могучая сила, как бронепоезд, не могла сотворить чуда. Отнюдь не случайно командующий фронтом Гузарский рапортовал: «Единственным оплотом наших является московский бронированный поезд № 2, но ему одному не под силу заменить собою и артиллерию и пехоту». При всем при том появление бронепоезда как самостоятельной боевой силы устраивало отнюдь не весь состав ярославских комиссаров. Еще больше их не устраивала «самостоятельность» командира бронепоезда матроса Ремезюка, который, подобно экипажу, являл собой нечто среднее между большевиком, анархистом и левым эсером. В его адрес постоянно раздавались жалобы: «Ремезюк действует сепаратно, а также и его помощники. За то, что им не выдали грузов, находящихся на станции Ярославль, как-то: кожу, обуви и пр., опираясь на то, что они разуты и уезжают с фронта до станции Хожаево, говоря, что броневому поезду на станции Ярославль-Всполье быть опасно и раньше шести часов вечера не прибывает». Сам Ремезюк в накладе не оставался – в ответ он обвинял ярославских большевиков и красноармейцев в исключительной трусости. В разговоре с Москвой «бронематрос» заявлял: «Вчера ночью нами был занят мост через Волгу, в целом обстреляна река Волга, по правую и левую сторону подожжены баржи и дома, откуда бил по нас пулеметный обстрел, пришлось проходить, оставляя пехотную цепь, цепь сзади, благодаря пехотным Командирам, но в результате перешли в наступление после заявления мною, что если не перейдут, то начну расстреливать их начальников, которые сидят в окопах за железной дорогой». В другом разговоре он едва ли не потешался над красноармейцами: «Личное мое убеждение, что все же существующей здесь армией можно сделать очень немногое, что показало мне на опыте; важным пунктом я считаю мост через Волгу. Три раза он мною отбит, но все время для этого нужна пехота. С городом покончить нетрудно, но все же надо поэнергичней здешним начальникам действовать». Или еще: «Каждый день приходится выбивать эти банды, сначала потому, что после артиллерийского обстрела наша пехота наступать и не думает, при энергичном действии всего командного состава можно все ликвидировать за один день. Два раза после артиллерийской подготовки мне под угрозой расстрела начальников пришлось уговорить пойти и занять рвы».

Нельзя сказать, что обвинения Ремезюка были совершенно беспочвенными. Не раз, отражая наступление белых частей, он огнем с бронеплощадок высвобождал окопы для красноармейцев, но стоило только поезду перейти на другой участок фронта, как белые повстанцы тут же возвращали себе позиции, откидывая революционные части далеко назад. Впрочем, сам Ремезюк мало интересовался подобными деталями. Свое пребывание в Ярославле он полагал случайным, а главную свою задачу он видел в том, чтобы завалить город тысячами снарядов, стереть его с лица земли и двигаться дальше. В одной из бесед он бахвалился: «Здесь задерживаться надоело… Пока все орудия исправны, отряд в боевом снаряжении, выпущено снарядов до двух тысяч, надеюсь здесь немного пополниться».

Принимая во внимание специфичность поведения матроса Ремезюка, красное командование предпринимает всевозможные меры, чтобы не зависеть от его капризов. С одной стороны, запрашивается новый бронепоезд, который планируется прислать из Петрограда. С другой стороны, в железнодорожных мастерских создаются импровизированные бронеконструкции, в качестве базы для которых используются платформы системы «Фокс-Арбель», которые обшиваются железными листами, а затем оснащаются артиллерийскими орудиями и пулеметами. Удивительно, но к такому приему прибегало не только советское командование, но и железнодорожные рабочие станций Урочь и Филино, которые активно поддержали антибольшевистское выступление. Их импровизированные бронеплатформы помогали белым в течение многих дней удерживать позиции на тверицком участке боевых действий.

Поскольку ликвидация белого выступления затягивалась, Реввоенсовет принял решение направить в Ярославль еще один бронепоезд. 16 июля на позиции под Ярославлем выходит, наверное, самый известный броневой состав эпохи гражданской войны – бронепоезд № 6 имени Ленина «Путиловцы». Боевая часть этого бронепоезда сормовской постройки включала в себя две легкие бронеплощадки с 76-миллиметровыми зенитными пушками. Эти площадки имели нетрадиционную защиту ходовых тележек – сплошные неподвижные экраны с дверцами для доступа к буксам. В июле 1918 года бронепоезд в качестве железнодорожной батареи Путиловского артиллерийского «Стального дивизиона» выдвинулся для подавления восстания в Ярославле. Помощник командира бронепоезда токарь Петр Никитин вспоминал: «Не успели отбить нападение немцев, как зашевелились эсеры. Мы стояли на станции Саперная и проводили воинское учение, когда пришло известие о белогвардейском мятеже в Ярославле. По приказу командования бронепоезд вышел на подавление мятежа. 16 июля, когда мы прибыли под Ярославль и заняли боевую позицию, наши артиллеристы немного нервничали. Одно дело – стрелять на учебных стрельбах, другое – в бою. Здесь “мазать” не положено. Работал я тогда арттехником и тоже волновался. Но после первых же выстрелов все успокоились. Снаряды ложились кучно, отрезая путь мятежникам к Волге». Сначала бронепоезд оттягивал на себя пулеметный и редкий артиллерийский огонь со стороны повстанцев, но вскоре поступил приказ выдвинуться в зону городской застройки для уничтожения пулеметных гнезд, которые устраивались на высоких зданиях и колокольнях. Командир этого бронепоезда оставил такие воспоминания о первых часах боевых действий в Ярославле: «Два снаряда осыпали платформы шрапнелью, дошел до станции Филино, Урочь, где расположены наши части, возвращаясь обратно, обстрел был слабый, две орудийные площадки под командой тов. Торянского заняли позицию у Волжского моста, откуда по указанию штаба тотчас же открыли огонь по третьему участку, а также к центру города, где по донесениям штаба производилась группировка противника, третья же орудийная площадка под командой товарища Спиридонова заняла ночное дежурство у моста через реку Которосль, откуда и повела обстрел по наблюдательным пунктам противника и всему району, прилегающему к названному мосту».

Сохранилось несколько описаний того, как исполнялась боевая задача по ликвидации пулеметных гнезд белогвардейцев. Ремезюк рассказывал: «Картина такова: подходишь к нему, слева за насыпью или справа в лесу, – по нам пулемет. Мы заставляем его замолчать, вышибаем основательно». Куда более детальное описание можно найти у комиссара финансов Петровичева: «В это время наблюдатель рассматривал батарею на пожарной каланче 2-й части и говорил, что как будто устанавливается пулемет. Мы посмотрели и действительно там увидели снующих людей, один сидел как будто с пулеметом. Несмотря на начавшийся обстрел каланчи, только подошедший впоследствии броневик с дальнобойными морскими орудиями сшиб быстро верхушку каланчи. Этот бронепоезд был действительно герой. Хотя он сам на себе и не имел брони, был сделан из железных платформ, но зато он был поворотливее своих тяжелых коллег. На нем были дальнобойные морские орудия. Он не мог верно стрелять по закрытой цели. Но зато по видимой цели он бил без промаха. Он как силач в рукопашной схватке, где рукой махнет, там и валятся. Я помню, когда не могли долго сбить белогвардейские пулеметы с верхушки спичечной фабрики “Факел” (бывшая Дунаева), то он моментом выполнил эту задачу, так же было и в других местах».

В красном штабе о прибытии очередного бронепоезда узнали едва ли не случайно; весть пришла окольными путями через Петроград. В хаосе боев сложно было уследить, откуда и какие подходили подкрепления. На этот раз отряд красноармейцев из полутысячи человек и приданный им бронепоезд двигались со стороны Вологды, прибывая через уездный город Любим. Нельзя было не учитывать, что с севера по красным позициям мог ударить отряд прорвавшего кольцо окружения Перхурова. Ошибок случалось много, не обошлось без таковой и в данном случае. Высадившийся на заволжской стороне отряд под командованием Геккера дал залп по позициям, которые занимали красноармейцы. Те, полагая, что «мятежникам» идет помощь от Вологды (об этом очень много говорили в губернском ревкоме и очень сильно этого опасались), открыли ответный огонь. Перестрелка остановилась только после того, как над позициями были подняты красные флаги. Комиссар Петровичев так вспоминал об этом эпизоде: «Нас занимала всех мысль, чей это отряд. Если наш – откуда он прибыл. Мы предполагали, что отряд наш и, всего скорей, Любимский, это предположение вселяло в нас надежду на скорую помощь, но немножко приходилось задумываться о том, что от него нет никаких сведений и не было никакого ответа на наши сигналы. Думали и то, что, может быть, не поняли наших сигналов или из предосторожности не вполне уверены в правильности сигналов».

Прибытие бронепоезда товарища Геккера показало, что вокруг Ярославля на небольшом участке скопилось уже слишком много броневых составов. Двигаясь в темноте, этот бронепоезд натолкнулся на отцепленные вагоны, после чего сошел с рельсов. Как вспоминал очевидец событий: «В темную, дождливую ночь, когда уже заволжская сторона была очищена от белых, прибыл на Филино без огней бронепоезд из отряда товарища Геккера. Разъезд тоже не освещался, бронепоезд наткнулся в темноте на вагоны, и тендер паровоза также слетел с рельс, но и его подняли быстро». И это было отнюдь не первое крушение бронепоезда под Ярославлем. Первый случай произошел за несколько дней до этого. Тогда в аварии чуть было не погиб командующий фронтом Гузарский и помощник командующего красными войсками Нейман. Сохранилось несколько описаний этого происшествия. Одно из них мы находим у комиссара Петровичева: «Известие, что при соединении главного пути от Волги к станции Всполье и запасного получилось столкновение воинского поезда и бронепоезда. Тендер паровоза бронепоезда сошел с рельс, одна площадка бронепоезда перекувырнулась под откос… Ну, думаем, белые используют нашу катастрофу. Требуем со станции Ярославль вспомогательный поезд с рабочими. Последний прибыл уже на рассвете, и с ним прибыли несколько (кажется, двое) товарищей из Центрального Комитета Сев. Ж.Д. Как долго ставили на рельсы тендер, я теперь не помню, но все-таки было выполнено быстро. Площадка так и осталась под откосом, ее подняли уже после подавления мятежа».

Другое описание мы находим у пострадавшего в катастрофе председателя военно-революционного комитета Северных железных дорог Миронова: «Возвращались мы с броневиком ночью без обстрела как нас, так и из броневика нами, а уже перейдя за мост на разъезде, бронепаровоз и бронеплощадки со всеми нами были свалены под откос. Мы все, в том числе Гузарский и я, получили более или менее значительные ранения и контузии. При этом надо сказать, что причина катастрофы с броневиком так и осталась неустановленной. Лично помню, что при движении броневика в глубокой темноте раздался душераздирающий крик командира броневика в телефонную трубку “Стой” (команда машинисту). Броневик обо что-то тяжелое ударился, и мы полетели, перевернувшись, с броневиком. Когда мы выбрались из погибшего для нас броневика, оказалось, что по путям разъезда шел параллельно с нами поезд с порожними вагонами, подвозивший красногвардейцев к боевой линии, стрелка же оказалась кем-то переведенной этому поезду на наш путь. Произошло столкновение бронепоезда с этим поездом, путь разрушился, и бронепоезд упал с насыпи. Лично я отделался незначительной раной затылочной головной кости и сильнейшей головной болью в течение нескольких дней. Гузарскому сдавило грудную клетку. Были и тяжело раненные».