Несмотря на то что большая часть нашей книги посвящена боевым действиям в Ярославле и его пригородах (их подготовке, осуществлению и последствиям), нельзя забывать, что все-таки главными действующими лицами ярославской трагедии были вовсе не повстанцы и не сражавшиеся против них красные части, а десятки тысяч рядовых горожан, которые в одночасье стали заложниками. История повседневной жизни восставшего города еще ждет своего исследователя, тем более что первопроходцы уже заложили для этого фундамент. Например, братья Шевяковы описывали судьбу семьи архитектора Трубникова, столкнувшейся со всеми невзгодами, которые только можно было пережить в городе, ставшем зоной боевых действий. В статье «Переправа» рассказывается: «Служащие ярославского квартирного отдела – архитектор Трубников, инженеры Деханов, Михайлов, чиновники Поляков, Путиловский, Даниловский и их семьи, в числе которых было двенадцать женщин и детей, еще днем 8 июля покинули свои дома, загоревшиеся при обстреле советской артиллерией церкви Николы Мокрого. От снарядов и пуль все они укрылись сначала в военном манеже. Вскоре манеж был атакован красной пехотой. Вошедшие в манеж три красноармейца предложили собравшимся там погорельцам “уходить куда-нибудь…”. Семьи Дехановых и Михайловых попытались перебежать сто метров сада, чтобы укрыться в каменном здании местного военного лазарета. Во время перебежки была убита пулей жена Михайлова. Пятеро детей потеряли горячо любимую мать. Вернувшиеся в манеж люди ночь с 8 на 9 июля провели в трудной борьбе с огнем, распространявшимся в помещении». Днем 9 июля здание манежа, вновь оказавшегося в эпицентре ожесточенного боя, было атаковано. На этот раз в наступление перешли белые части. Боевой отряд восставших настоятельно предложил укрывавшимся семьям «выходить из манежа». Когда было оставлено хоть какое-то более-менее надежное укрытие, нескольким семьям пришлось ночевать прямо посреди пылающих городских кварталов. После этого было решено покинуть Ярославль. Позже П. Трубников писал: «10 июля решили выйти из города. По прибытии на Волгу оказалось, что нет возможности переправиться на другой берег, так как перевоз сильно обстреливался из орудий и пулеметов, поставленных в Коровниках и у железнодорожного моста через Волгу». Переночевав на берегу реки, почти все мужчины вернулись в горящие кварталы. Помощник коменданта Волги штабс-капитан Ольшановский на переправочные средства пропускал только женщин, детей и стариков. Мужчины от 17 до 43 лет, согласно приказу штаба Северной Добровольческой армии, должны были остаться, чтобы составить резерв для пополнения таявших с каждым днем повстанческих рядов. Братья Шевяковы отмечали: «Несмотря на все препятствия, супруги Дехановы сумели все же переправиться в Тверицы вместе с двумя детьми из осиротевшей семьи Михайловых. И таких было немало. На лодки и баржи их загоняло отчаяние, смешанное с робкой надеждой на спасение. Менее удачливые остались на городском берегу среди огня, под градом пуль и осколков. В их числе оказались семьи Трубникова, Путиловского, Полякова и трое детей Михайлова, оставшихся на руках прислуги».

По большому счету в июльские дни 1918 года история каждой оставшейся в городе семьи стала отдельной трагедией. В рамках этой книги мы только попытаемся наметить контуром то, как жилось мирному населению в неуклонно уничтожаемом Ярославле. Как уже отмечалось выше, в рассказе о судьбе семьи архитектора Трубникова, день 10 июля стал переломным в жизни многих горожан. Именно тогда стало предельно ясно, что смерть может войти в каждый дом, а потому общего военного командования для наведения порядка в Ярославле явно недостаточно. По этой причине было решено создать специальные квартальные комитеты, объединенные в общегородскую самооборону, которые как раз и должны были заниматься наведением порядка в городе и решением проблем простых горожан. Приказом помощника главнокомандующего по гражданской части Александра Кизнера руководителем ярославской городской самообороны был назначен генерал Петр Карпов. Судьбой этого в высшей мере интересного персонажа занимался В. Мясников, тем самым пролив свет на некоторые детали биографии генерала. Петр Петрович Карпов родился в 1866 году. Ступени службы: вольноопределяющийся Невского полка, Московское пехотное юнкерское училище, подпоручик в Волховском полку. Затем Тамбовская бригада, подполковник и старший адъютант штаба Московского военного округа. Командир 11-го Остроленского полка, в начале Первой мировой войны командует 183-м Пултуским полком. Не раз он выбирался председателем суда чести для обер-офицеров. Служил ревностно: из отпуска возвращался, как правило, дней на пять-шесть раньше срока. Но при этом всем среди сослуживцев слыл сибаритом. Например, во время войны в штабе у Брусилова прекрасно знали о генеральской слабости. Обычно первую рюмку «Смирновской» водки Карпов закусывал черной икрой на теплом калаче. Под вторую тоже требовал опять же теплый калач, но уже с красной икрой. Третья шла под огурчики, которые должны быть непременно мелкими. Икорка, «Смирновская» и хрустящие огурчики, согласитесь, – привычки для человека, находящегося на фронте не самые аскетичные. Если же говорить о Ярославле и Ярославской губернии, то здесь у генерала были свои собственные, так сказать, меркантильные интересы. Близ станции Шестихино он приобрел себе имение, а еще одно – в Романовско-Борисоглебском уезде (близ нынешнего города Тутаева), был женат второй раз на немке – Лилии Леопольдовне Редхлих – и вел жизнь на достаточно широкую ногу. «Скромный служака» – это было явно не про генерала Карпова. После Февральской революции, будучи отставленным из армии, он перебрался в Ярославль, где приобрел жилье в доме почетного гражданина Гороховникова на Дворянской улице, которая единственная в городе отличалась безукоризненным асфальтовым покрытием (во многом не столько благодаря городским властям, сколько усилиям руководства располагавшейся здесь табачной фабрики Дунаева). Вопреки сведениям, приводимым в некоторых изданиях, Петр Карпов никогда не состоял в тайных офицерских организациях, в «Союзе спасения» в частности. Он вообще мало интересовался политикой, предпочитая проводить свободное время в номерах Кокуевской гостиницы, где водил тесное знакомство с представителями новой, советской власти: Большаковым, Доброхотовым и другими. О готовящемся вооруженном выступлении даже не подозревал. «Мятеж» для него, как и для многих других, стал неожиданным «сюрпризом».

Когда генерала Карпова попросили помочь в организации гражданской жизни города и возглавить самооборону, поначалу он повел себя весьма специфически – появлялся на Мытном рынке в начищенных до блеска сапогах и требовал от крестьян, чтобы на прилавках были только свежие овощи и продукты. Ну, сибарит – он и в пылающем Ярославле сибарит. В итоге Перхурову пришлось указать генералу Карпову на более актуальные задачи. В частности после того, как красная артиллерия уничтожила городскую водокачку, население надо было снабжать водой. Нехотя генерал взялся выполнять эту непрестижную работу, назначив места снабжения водой во Власьевском сквере близ Театра Волкова, а также на выходящем к Волге Некрасовском бульваре и близ фонтана на Казанском бульваре. По этому поводу городская управа сообщала жителям следующее: «Мстя за изгнание из города, большевики в жестоком безумии разрушения города не пощадили и городского водопровода, в котором снарядами разбили котел. Для подачи воды в сеть водопровода Городским Самоуправлением приняты самые энергичные меры, которые в ближайшие дни должны привести к возобновлению водоснабжения».

Карпов затаил большую обиду на Перхурова, полагая его выскочкой-полковником, который посмел командовать «фронтовым» генералом. В качестве доказательства своих фронтовых и боевых заслуг Карпов любил рассказывать байку, как поднял в атаку целую дивизию, поведя за собой командиров полков. Находившийся на Юго-Западном фронте под командованием Карпова Карл Гоппер на время подобных повествований тактично покидал комнату. Еще более обидным, наверное, было то, что формально «нижестоящие» Перхуров и Кизенер выработали «Инструкцию по самообороне города Ярославля». Что же входило в ведение этой структуры, которая была организована исключительно на время ведения боев? В инструкции, в частности, сообщалось: «Самооборона имеет своею целью защиту города от вторжения вооруженных большевиков, грабежей, всякого рода насилий и противодействие поджогам. В самообороне должны принять участие все жители г. Ярославля, способные носить оружие, мужчины обязательно, кроме не могущих носить оружие по болезни, преклонному возрасту, малолетству и духовенства, женщины же добровольно». Те же, кто отказывался принимать участие в деятельности самообороны, должны были по распоряжению соответствующего квартального комитета направляться на принудительные общественные работы. В данном случае конкретная жизнь горожан регулировалась все-таки квартальными комитетами как низовыми структурами «самообороны», а не ее руководством. Начальник квартального комитета был должностью выборной, как правило, это был самый известный и уважаемый на «околотке» человек. Как видим, из задач, поставленных перед общегородской самообороной, это должна была быть наполовину военная, наполовину гражданская структура. По этой причине на квартальный комитет предполагалось выдавать по несколько винтовок. Однако использование оружия было жестко регламентировано. Принимая во внимание дефицит патронов к трехлинейным винтовкам, расход в квартале не должен был составлять более 30 патронов на вооруженного человека. Притом что патроны были на жестком учете – квартальные комитеты должны были давать ежедневные отчеты об их использовании. Промежуточное положение активистов квартальных комитетов подчеркивалось еще одним пунктом инструкции: «При несении службы должна быть полная дисциплина, т. е. никто не имеет права самовольно уйти с поста или без команды или же опоздать по личным причинам, чтобы каждый квартал не оставался никогда без наблюдения со всех сторон, но вместе с тем не подвергаясь опасности от неожиданного обстрела противником».

В тот же самый день, когда была выработана инструкция, заместитель главнокомандующего по гражданской части А. Кизнер издал приказ, адресованный всем квартальным комитетам Ярославля. В нем еще раз были четко означены задачи новой структуры: «1. Не выходя за пределы города, защищать каждому кварталу улицы свои дома от вторжений противника и мародеров и покушений к погромам, поджогам и установление связи с соседними кварталами. 2. Следить за тем, чтобы все записавшиеся в добровольческую армию и получившие оружие не проживали на своих квартирах, а состояли бы на боевых участках. Всех уклоняющихся от этого – задерживать и доставлять под охраной к Коменданту города. 3. Нести охрану складов и общественных учреждений и помещений, занятых военнопленными, находящихся в данном квартале. Эту охрану вести по соглашению с Комендантом города и по его указаниям и инструкциям». И уже в этом приказе руководителем ярославской самообороны был назван генерал Петр Карпов.

На практике квартальным комитетам пришлось заниматься не столько выявлением «грабителей», сколько тушением пожаров. Об этом свидетельствует сохранившийся рапорт одного из председателей квартальных комитетов. В нем сообщалось: «Во вверенном мне квартале № 20 не все обстояло благополучно за сутки». Далее перечислялись основные проблемы квартала: «Двумя снарядами с западной и северной стороны пробита насквозь деревянная стена кухни в квартире г. Каратыгина. Начался пожар, прекращенный домашними средствами. Кухня носит следы сильного опустошения. Все жильцы дома выехали, оставив все имущество в квартире на попечение дворника. В доме № 22 Успенского по Екатерининской ул., в нижнем этаже, в квартире, занимаемой чайной лавкой, снарядом с с. – зап. стороны пробита насквозь каменная стена. Вся чайная посуда торгового заведения оказалась разбитой. Снарядом, брошенным с аэроплана на площадку перед Казанским монастырем, разбиты все уцелевшие до сего времени стекла в окнах. Пролетевшим над головой А.Я. Тарасовой в сгоревшей квартире ее снарядом г. Тарасова оказалась сильно контуженной в голову». При этом отдельно подчеркивалось, что «расхода патронов не было».

Необходимо отметить, что в рамках этой деятельности квартальные комитеты взаимодействовали не столько с совершенно бесполезным генералом Карповым, сколько с городской управой, во главе которой был поставлен имевший немалый опыт управления городом Владимир Семенович Лопатин. Он происходил из старинной купеческой семьи. По сохранившимся документальным данным, род Лопатиных пребывал в купечестве с ХVIII века. Несколько его представителей были видными фигурами в истории городского общественного управления, неоднократно избирались гласными думы и городскими головами Ярославля. Сам В.С. Лопатин именовался потомственным почетным гражданином. В.С. Лопатин родился 21 октября 1878 года. В метрической книге Духовской церкви города Ярославля за 1878 год сохранилась следующая запись: «Потомственного почетного гражданина Якова Семеновича Лопатина сына Семена Яковлевича и законной жены его Надежды Николаевны, оба православного вероисповедания, сын Владимир родился 21 октября, крещен 26 октября 1878 г. Восприемники при крещении: потомственный почетный гражданин Яков Семенович Лопатин и потомственного почетного гражданина Николая Петровича Пастухова жена Филицата Никоновна». Лопатин получил высшее образование. По окончании Императорского Московского университета он некоторое время состоял на службе в Ярославской городской управе в качестве инженера городского водопровода. Фактически тогда же началась и его городская общественная служба. Лопатин хорошо знал муниципальное дело, имел большой опыт городской работы, особенно в области водоснабжения. Он не только всегда имел свое мнение по тому или иному больному для города вопросу, но и умел его отстаивать. В местной прессе регулярно появлялись его острые полемические статьи и заметки, касающиеся насущных городских проблем. По партийной принадлежности В.С. Лопатин был правым кадетом.

До революции Лопатин многие годы состоял гласным (то есть депутатом) городской думы, именно городская дума избрала его 26 февраля 1917 года городским головой. Должностные обязанности он должен был исполнять в течение четырех лет, однако сложил их с себя 30 июля 1917 года. Позже, во время допросов в ЧК, Лопатин даст следующие показания: «Через 2 дня после свержения в Ярославле советской власти получил приказ полковника Перхурова о вступлении в исполнение обязанностей члена Ярославской городской управы и о принятии мер к созыву Ярославской городской Думы. О предстоящем свержении никаких определенных сведений не имел. Ходили по городу разные слухи, которым я не верил, т. к. считал советскую власть в достаточной мере прочной. Никого из руководителей штаба Добровольной армии не знал ранее, а полк. Перхурова увидел впервые уже после своего назначения членом управы. С работой по городскому управлению был хорошо знаком по предшествующей своей деятельности, т. к. с 1909 по 1915 год был членом Ярославской городской управы, заступающим место Ярославского городского головы». Именно во время этих допросов Лопатин четко сформулировал, решением каких задач занималась созданная штабом Северной Добровольческой армии Ярославская городская управа: «1) распределение помещений, как в казенных, так и в частных зданиях, для многочисленных погорельцев города, организации им медицинской помощи и питания, 2) забота о ведении переговоров через штаб об эвакуации мирного населения из города, 3) удовлетворение денежным довольствием многочисленных городских служащих, 4) руководство работами по водоснабжению города». Надо отметить, что каждая из обозначенных задач была очень важной.

Проблемы погорельцев были, наверное, самыми серьезными, так как к концу ликвидации «мятежа» к таковым можно было отнести большую часть горожан. Уже 12 июля в подвалах и нижних этажах двух корпусов Ярославской духовной семинарии нашло себе убежище около 800 человек, на тот момент лишившихся крова. Два наиболее активных горожанина из числа этих несчастных, А. Соколов и А. Скворцов сформировали комитет погорельцев. За помощью они предпочитали обращаться не в городскую управу, и уж тем более не к совершенно лишнему генералу Карпову (в противовес ему Лопатин даже пытался формировать собственную городскую пешую милицию), а непосредственно к коменданту города генералу Веревкину: «Обстановка, вследствие скопления людей в тесном коридоре, создалась угрожающе антигигиеническая. В продовольственном отношении сбежавшиеся погорельцы сначала находились в тяжелом положении: у многих не было ни куска хлеба». На первых порах помощь комитету погорельцев оказывало артиллерийское управление штаба Перхурова, которое снабжало укрывавшихся в корпусах духовного училища горячей пищей. Однако по мере того, как усиливался натиск красных частей на Ярославль, положение погорельцев становилось все хуже и хуже. «Комитет сделал перепись живущих, с целью равномерного распределения продуктов, но установить личности их, за неимением у многих паспортов и продовольственных карточек, не может. У Комитета кроме того много работы и по успокоению погорельцев от паники и по охране имущества, так как появились уже воры и немало украли имущества». Когда количество лишившихся жилья стало катастрофически огромным, городская управа решила их размещать в любых помещениях, которые хотя бы не находились под постоянным артиллерийским обстрелом. В качестве таковых были выбраны завод Оловянишникова на Срубной улице (ныне улица Собинова) и помещение камерного театра на Борисоглебской улице (ныне Свердлова). Часть ярославцев предпочитала укрываться на «красной территории» – в этом был свой резон, поскольку позиции частей Красной армии не находились под постоянным обстрелом. 16 июля 1918 года чрезвычайный штаб на станции Всполье панически сообщал: «В городе также очень желательно руководителя-организатора продовольственного дела. Выясните там, куда лучше отправлять погорельцев, беженцев, где их лучше можно обеспечить жильем, продовольствием; их много под открытым небом. Мы завтра утром отправляем 250 человек в Ростов, больше отправлять туда нельзя; в сторону Вологды пока отправлять не можем». Впрочем, быть беженцем на «красной территории» было занятием вовсе не безопасным. Например, командир новгородского отряда Поляков без каких-либо намеков на сожаление вспоминал о тех днях: «Масса появилась из города беженцев, для чего у меня был организован концлагерь для более ненадежных, коих я направлял в таковой, но красноармейцы по дороге по рукам судили того или иного беженца, если руки похожие на рабочие, то таковых вели в концлагерь, а непохожие на рабочие, то тех расстреливали».

Впрочем, советская историография предпочитала рисовать иную картину. Так, например, в книге Р. Балашова «Пламя над Волгой» говорилось: «Образцовый порядок и строгая дисциплина были в железнодорожном районе Ярославля. Железнодорожники работали в помощь Красной армии – ремонтировали паровозы, вагоны, железнодорожные пути, обслуживали бойцов на фронте. Они принимали поезда на станцию, доставляли боеприпасы и перевозили беженцев. Огнем артиллерии была разрушена городская водокачка. Вода перестала поступать на станцию Всполье. Железнодорожники привозили воду с Московского вокзала на открытых платформах в больших баках. Железнодорожная ветка между Московским вокзалом и станцией Всполье находилась под постоянным обстрелом противниц и часто разрушалась. Но, несмотря на это, рабочие-железнодорожники, рискуя жизнью, смело водили поезда с водой». Столь же идиллически изображалось и продовольственное снабжение как рабочих, так и беженцев. «В центре внимания военно-революционного комитета находилось продовольственное дело. Продовольственники под руководством большевиков Охапкина, Афанасьева, Макарычева и других организовали снабжение населения продуктами питания. Продуктов было мало, их не хватало. Поэтому революционная власть конфисковала все продовольственные запасы у торговцев и спекулянтов». Подобного рода рассказы можно в обилии найти в опубликованных воспоминаниях советских деятелей, из которых редакторы пытались убрать все неудобные подробности. Например, председатель губревкома К.Е. Бабич вспоминал: «Однажды в губревком пришел боец одного из отрядов Ярославской Большой мануфактуры. Он сказал, что отпросился у командира отряда на несколько часов, чтобы навестить семью, и там увидел голодных детей, жующих что-то совсем несъедобное. На глазах бойца сверкнули слезы. “Я сейчас пойду прямо на фронт, – сказал он, – а вас прошу – помогите детям, не дайте им умереть с голоду”». Далее К.Е. Бабич рассказывал, что ревкомовцы тут же приняли срочные меры. Они создали на Большой мануфактуре чрезвычайную продовольственную комиссию, членов которой разослали за хлебом во все концы губернии. «На заводе Понизовкина, – продолжал Бабич, – мы обнаружили большие запасы картофеля, доставили его в Ярославль и обеспечили им семьи рабочих». Впрочем, на практике беженцев чаще всего сразу направляли в концентрационные лагеря, особо не разбираясь в их биографии. Что касается пленных, то в этом отношении весьма показательной является сохранившаяся запись разговора Гузарского с дежурным военно-оперативного отдела, передававшим приказ своего начальства: «Не присылайте пленных в Москву, так как это загромождает путь, расстреливайте всех на месте, не разбирая, кто он. В плен берите только для того, чтобы узнать об их силах и организациях».

Позже под «каток» репрессий попали даже простые врачи, которые пытались оказать помощь раненым в охваченном огнем городе. Например, к бессрочному пребыванию в концентрационном лагере был приговорен заведующий санитарной частью Сергей Дмитриевич Крылов, который в этом качестве оказался включен в состав штаба Перхурова. Сам Крылов позже вспоминал: «Служа постоянным врачом при детской городской больнице, я по долгу службы посещал ежедневно названную больницу. На третий день мятежа, когда я шел на службу, увидел человека тяжело раненного в ногу на углу Романовской и Пошехонской улиц и как врач принял участие в нем, лично препроводил на перевязочный пункт, там меня, задержали и предложили остаться при пункте, т. к. там не было врача; я в силу своего долга как врач не мог отказаться от предложения, видя, в каком плачевном положении находились раненые. На пункте среди раненых было очень малое количество белогвардейцев, а большей частью случайные прохожие граждане. На пункте не было никакой организации – как известно мне по отзыву санитаров: заведующий санитарной частью был некто полковник Пташицкий, человек совершенно не подходящий к этому делу». Однако, к чести коллег Сергея Крылова, врачи не боялись ходатайствовать о его освобождении перед ЧК. Интерес представляет отрывок их письма, в котором они рассказывают о состоянии дел во время боев в Ярославле: «Ему была инкриминирована организация медицинской помощи в Ярославле во время восстания. Действительно, такая помощь С.Д. Крыловым была организована, отчего он не отрекался. И целый ряд врачей считали своей обязанностью исполнять долг врача и оказывать медицинскую помощь всем нуждающимся в ней, кто бы это ни был… Ни один ярославский врач активно не вмешивался в политическую борьбу, разыгравшуюся в Ярославле в июле минувшего года, если не считать участия их в устройстве медицинской помощи всем без различия нуждающимся в ней». Вторичное рассмотрение дела врача Крылова заставило его дать более детальные показания, которые ценны наличием массы интересных подробностей, касающихся жизни осажденного города: «Дело помощи возможным жертвам едва ли было предусмотрено. Когда первые успехи прошли, раздались выстрелы и появились раненые. Они были вовсе лишены помощи, доставлялись случайными прохожими как попало в больницы. Район той детской больницы, где я служил, был предметом усиленного выстрела, и мне из первых пришлось искать способов помощи и транспорта. Кто-то направил меня за этим делом в штаб. Там я нашел импровизированный перевяз. пункт под ведением сестры милос. в чрезвычайном беспорядке. Я дал несколько указаний, добился присылки автомобиля за ранеными. Сестры просили меня побывать еще раз утром, т. к. они совсем растерялись – не знали, что делать. Наутро застал там полковника П[ташицкого], Заведующего санитарной частью. Новые просьбы помочь и поруководить делом во время его отсутствия. Пришли два-три молодых врача, вывесили объявление о приглашении сестер милос. и санитаров. Еще день прошел, и полковник оказался арестованным белыми же за спекуляцию. Он и был не полковник, а мобилизованный надворный советник. Из числа лиц и врачей, оказавшихся у дела, я был самый старший и опытный. На мой отказ от руководства все ответили заявлением, что они тоже уйдут. А события развертывались быстро, город был уже осажден, начался обстрел и пожары. Мне, уже старому врачу, было стыдно бросить дело, и я оказался руководителем его. Дальше все было только работа, лихорадочная работа. Пришлось вступить в непосредственные сношения с штабом по вопросам материального снабжения. Помощь раненым обеих воюющих сторон и мирному населению, санитарный надзор за убежищами для погорельцев, первые случаи холеры в них, эвакуация больниц из-под обстрела, организация лазаретов, снабжение их питьевой водой (водопровод был отрезан) и т. д. Город горел».

О том, что ярославские медики не поддерживали ни одну из противоборствующих сторон, в частности, указывают воспоминания фельдшера Варваринского госпиталя Александры Ивановны Зотовой (в девичестве Жаровой) в пересказе ее дочери поисково-исследовательской группе «Июль 1918»: «О начале мятежа она ничего не знала и утром пошла на работу. Шла по Власьевской улице, там ее остановил солдат и сказал: „Барышня, туда нельзя – там стреляют, вас могут убить“. Она стала объяснять, что идет на работу в Варваринский госпиталь. Тогда офицер ей ответ: „Ну как хотите“ – и она пошла дальше. До госпиталя добралась благополучно. В то время из госпиталя никого из персонала не выпускали, и ее подруга Зотова Елена Тимофеевна, учившаяся раньше с ней в фельдшерской школе, которая, закончив смену, должна была идти домой, тоже там была оставлена. Весь персонал находился в госпитале до окончания мятежа. В госпиталь поступали гражданские лица, а также „красные“, которых в большинстве случаев оформляли как местное население». Сохранились и другие, ранее не публиковавшиеся воспоминания о Варваринском госпитале: «Больные и раненые были переведены на нижние этажи и даже в подвал из-за частных артобстрелов. Медперсоналу были выданы бирки с фамилиями и другими данными о них на случай гибели – для опознания. Спали как попало и где попало на верхних этажах, куда часто попадали снаряды. Окна верхних этажей были зашторены, но по ночам кто-то из сотрудников осторожно приподнимал уголок шторы и подглядывал: а что делается на улице? Напротив госпиталя был банк, во дворе которого по ночам проводились расстрелы, было видно, как люди падали. Воды в госпитале не было, часто за ней посылали санитаров на Волгу – многие из них не возвращались, предположительно были убиты. Когда восстание закончилось, в госпиталь ворвались солдаты и стали проверять состав лечащихся. Установленных „белых“ стаскивали с кроватей и куда-то уводили или тащили волоком».

Работа у медиков на «красной стороне» едва ли была легче. В 1922 году в одном из очерков, вошедших в специально подготовленный сборник «Из истории Ярославского белогвардейского мятежа», аптекарь 2-го Ярославского Советского железного коммунистического полка И. Потемкин писал: «Через семь дней я получил распоряжение отправиться на станцию Всполье и руководить работой главного перевязочного пункта, где и работал до ликвидации мятежа. Здесь была кошмарная работа: ежедневно отправляли в Москву санитарный поезд, переполненный ранеными».

В своих разработках братья Шевяковы писали: «Насколько справедливы эти строки, предоставим судить самим читателям, указав лишь на то, что документы Центрального Государственного Военного Архива называют другого руководителя этой работы – временно исполняющего обязанности комиссара санитарного отдела губвоенкомата Сергеева, а военно-санитарный поезд по нормам того времени вывозил за один рейс 640 раненых и больных». Если говорить обо всем периоде боевых действий в районе Ярославля, то в период с 6 по 21 июля 1918 года численность действующих под городом красных войск и рабочих отрядов составляла более семи тысяч человек. По оценке братьев Шевяковых, среди красных были немалые санитарные потери – несколько сотен бойцов выбыло из строя по причине болезней. Советские источники указывают на то, что среди белогвардейцев потери были следующими: 350 убитых и 680 раненых, но при этом не называются даже приблизительные потери среди мирного населения, которые, по одним версиям, измерялись сотнями людей, по другим – тысячами. Если говорить о «красных» фронтовых врачах, то для удобства боевого управления и тылового обслуживания войска Ярославского фронта были разделены на четыре участка. Позиции первого из них (начальник – Майоров) располагались вдоль берегов рек Волги и Которосли, от деревни Соловьево до церкви Николы Мокрого, второго – от выше названной церкви до Борисоглебской улицы и деревни Мордвиновка (начальник – Юшков). Рубеж третьего участка (начальник – Голосов) проходил через земскую больницу к железнодорожному мосту и далее до деревни Волкуши. Четвертый участок (начальник Комиссаров) располагался на левом берегу реки Волги. В медицинском отношении первый боевой участок обслуживался перевязочным пунктом № 1, развернутым персоналом околодка 1-го Ярославского Советского пехотного полка в здании бывшего кадетского корпуса. Второй участок с перевязочным пунктом № 2 (старший врач Сергей Покровский, комиссар – С. Миронов), оборудованным на станции Всполье, был укомплектован медиками сгоревшего местного военного лазарета, которым помогали фельдшера и санитары действовавших в этих окрестностях отрядов. Третий участок был на обеспечении присланного из Москвы 20-го подвижного перевязочно-питательного отряда Российского общества Красного Креста (старший врач – Всеволод Покровский). Заволжский участок Ярославского фронта «сопровождался» военно-санитарным поездом № 136 (старший врач – Кочеровский, а после его гибели – Забшотин). Кроме того, под Ярославль был прислан Усть-Двинский военный лазарет (старший врач – Будзинский).

Как отмечали в одной из своих статей братья Иван и Юрий Шевяковы, «после оказания помощи на медицинских пунктах боевых участков большинство раненых и больных направлялось с целью подготовки к дальнейшей эвакуации на главный перевязочный пункт при станции Всполье, через который за период боев прошел 651 человек. Отсюда 476 раненых и больных были вывезены санитарным поездом в город Кострому, где поступили для дальнейшего лечения в Гродненский (главный врач Ф.С. Троицкий), 24-й (главный врач Евланов) и 183-й военные госпитали». Показательно, что быть расстрелянным за «контрреволюцию» рисковали не только медики, лечившие пострадавших в «белом» Ярославле, но и те, кто формально оказался на «красной» стороне. В этом отношении весьма показательна судьба 136-го военно-санитарного поезда, который 6 июля, то есть в первый день вооруженного выступления, должен был отбыть после ремонта из Урочских железнодорожных мастерских. Почти сразу же он оказался в руках повстанцев, действовавших из Твериц, а потому на следующий день был обстрелян красной артиллерией. Спасая свои жизни, медицинский персонал укрылся в местном лесу. Те, кто решил остаться, погибли несколько дней спустя от пулеметного и оружейного огня перешедших в наступление «красных» отрядов, которые в очередной раз намеревались занять станцию Филино. Выстрелом в голову был убит старший врач военно-санитарного поезда Кочеровский. Оставшиеся медики были арестованы и заперты в пустом вагоне. За это время красноармейцы разграбили все вагоны поезда, его кухню, кладовую. Из канцелярии пропал денежный ящик с 11 000 рублями. В адрес медиков постоянно звучали угрозы. Как отмечал Юрий Шевяков, «лишь прямое вмешательство командующего войсками Ярославского района – А.И. Геккера (последний родился и вырос в семье военного врача) и представителя санитарного отдела Вологодского губвоенкомата Штильмана улучшило положение дел».

Если подводить черту под рассказом о повседневной жизни обыкновенных ярославцев во время боев, то нельзя не обратить внимание на такую сторону жизни, как похороны, тем более что хоронить в июле 1918 года в Ярославле приходилось очень часто и очень многих. Проблема стала более чем актуальной приблизительно 12 июля 1918 года, когда количество мирных жителей, погибших от обстрелов красной артиллерии, ежечасно множилось. Тогда врач Сергей Крылов, взявший на себя обязанности заведующего санитарной частью при штабе, призвал всех жителей «оказывать помощь по уборке трупов, не допускать их до разложения и закапывать в ближайших церковных оградах». Однако этих мер оказалось недостаточно. Поначалу трупы «складировали» близ Дома Народа, на территории нынешнего парка при Ярославском художественном музее. Еще через несколько дней стало понятно, что штаб не имел никаких возможностей решить проблему захоронения. Крылов направляет запрос городскому голове: «Не имея собственного свободного персонала для уборки трупов, Санитарная часть во избежание возникновения заразы покорнейше настоятельно просит Городскую Управу озаботиться немедленной уборкой трупов». В итоге трупы приходилось хоронить где попало. Сведения о братских могилах и стихийных захоронениях не сохранились, по этой причине останки погибших в 1918 году находили на протяжении десятилетий, что особо часто случалось при строительных работах.

Позже горожане не раз предпринимали попытки составить реестр «негласных» кладбищ, но это было безнадежной затеей – останки могли находиться где угодно. Вспоминается в высшей мере показательное письмо, пришедшее в апреле 1993 года в одну из местных газет. В письме говорилось: «В 50–60-е годы, живя на нынешней Юбилейной площади в одном из уцелевших во время июльских событий 1918 года домов, я случайно услышал рассказ прохожего, оказавшегося участником боев, прогремевших здесь. В частности, он похоронил своего товарища под одним из деревьев на территории нынешнего сквера на Юбилейной площади (сейчас этих деревьев уже нет). В конце 50-х годов это был, по существу, беспризорный пустырь, частично используемый под огороды. В начале ХХ века здесь, на углу улиц Борисоглебской и Петровской (ныне улица Свердлова и проспект Толбухина) стояла изящная многолуковичная церковь Покрова Пресвятой Богородицы. Во время описываемых событий, когда здесь шли бои, восставшие не имели доступа к городскому Леонтьевскому кладбищу, находившемуся за линией фронта, поэтому и хоронили погибших близ этой церкви. После подавления восстания полуразрушенная церковь исчезла с лица земли, как и могилы погибших, очевидно по той причине, что они были могилами побежденных. Возможно, в архивах остались какие-то свидетельства об этих захоронениях (или их переносе)?»