— Вот тогда он ка-а-ак хвостом махнет! — взахлеб рассказывал мне Родька, размахивая мохнатыми лапками и чуть не снося со стола стаканы с квасом. — И Кузьмича ка-а-а-ак о стенку треснет! Тот даже охнуть не успел.

— Так и было, — степенно подтвердил Вавила Силыч. — Опять Кузьмичу не повезло. И в первый раз ему досталось, и теперь. Но ничего, схомутали гадину.

Когда я приехал домой, эта парочка сидела за столом, распивая двухлитровую баклажку кваса, которую откуда-то припер подъездный. Насколько я понял, так они праздновали свою победу над зловредным пресмыкающимся и сдержанно, по-мужски, хвалили друг друга, преуменьшая свои заслуги и отдавая пальму первенства собеседнику.

— Первую помощь-то ему оказали? — обеспокоился я о судьбе незнакомого мне невезучего Кузьмича.

— Само собой, — заверил меня Вавила Силыч. — А как же.

— А вообще — не такой он и страшный, этот удав, — заявил мне Родька, ополовинив стакан с пенным напитком и потерев нос, в который, похоже, ударили газы. — Я вот как-то давно в болотах на полоза наткнулся, когда туда по клюкву ходил с тогдашним хозяином — вот тот да, тот очень страхолюдный. И поздоровее будет, в смысле — подлиннее.

— Ну ты просто сетчатого питона не видел, — резонно заметил я. — Боюсь, перед ним и полоз спасует. Да и анаконды вроде тоже длиной в два этажа бывают.

— А они на золото навести могут, эти твои анаконды? — со скрытым превосходством поинтересовался Родька. — Или в молодца перекинуться и девку под землю увести, чтобы там ее, значит, того? Вот то-то. Наш полоз — он не прост. А эти — просто змеюки безмозглые.

Читал я про этого полоза. У Бажова или еще где. Вот только в наших местах данное диво не водится вроде, он то ли в Сибири, то ли на Урале обитает. Помотало Родьку по стране, однако.

— Еще он очень тяжелый был, — Вавила Силыч допил стакан и наполнил его снова. — Пока до четырнадцатого дома дотащили, все умаялись. Ну это ладно. У тебя-то как? Нашел чего?

— А как же, — я достал из кармана полтинник и крутанул его на столе. — Вот, целую одну монету.

Родька цапнул денежку, остановив ее кружение, куснул ее и сказал подъездному:

— Серебро. С примесями, но настоящее.

— Негусто, — заметил Вавила Силыч лукаво.

— Да, — поддержал его мой помощник. — Хозяин, а чего так мало? Всего одна денежка?

— И её хватит, — потрепал его по голове я. — Не все надо брать, что в земле лежит. И вообще, жадность — плохое чувство.

— Меня послушал, сам додумался или еще кто подсказал? — проницательно спросил подъездный.

— Всего понемногу, — не стал скрывать я.

А после рассказал им о том, что случилось со мной накануне.

— Зря от перстня отказался, — дослушав меня, практично заметил Родька. — Аметист — хороший камень, особенно если чистый, с ним много чего интересного сделать можно. И в земле он полежал, это очень хорошо. Изумруд — тот в земле силу свою теряет, не любит ее. А аметист наоборот.

— Дурень ты, — отвесил ему подзатыльник Вавила Силыч. — Испытывал его лесовик, неужто не понял? Они всегда так — вроде человека из леса уже отпустили, этот бедолага уже просвет среди деревьев видит и лай собачий слышит, радуется, что вышел к людям, а лесовик хлоп — и по новой его в чащу завернет. Вот и тут то же самое — этот пенек лесной Сашу нашего вроде как хвалит, а сам в последний момент ему ловушку устраивает. Согласись он — и кто знает, что было бы.

Значит, правильно я поступил, если и подъездный той же точки зрения придерживается.

— Да и не в этом суть, — Вавила Силыч побарабанил узловатыми пальцами по столу. — Главное в другом. Честно скажу, Александр — как по мне, так не лучшая тебе досталась доля. Близ мертвых жить не каждый сдюжит.

— Так у меня и в планах нет близ них жить, — даже немного опешил я.

— Коли с ними вожжаться начнешь, так они все одно где-то поблизости отираться станут, — заявил подъездный. — Ты не забывай, не все мертвые на кладбищах лежат. Знаешь, сколько их по городу неприкаянно бродит? У-у-у-у! А как в силу войдешь, так они тебя чуять будут и тянуться, как мотыльки к свету.

Такое мне в голову даже не приходило, хоть вроде и лежало на поверхности. Этого мне не надо.

— Но то, что сила тебя сама вела — это хорошо, — подытожил Вавила Силыч. — Это значит, что принимает она тебя. Хоть что-то. Ты чего посмурнел?

— Да о мертвых задумался, — признался я. — Не хочу я, чтобы они тут шлялись. Я по ночам спокойно спать люблю.

— Заклинания есть специальные, и наговоры тоже, — влез в разговор Родька. — Чтобы, значит, они в дом не вошли. Не боись, хозяин, придумается что-нибудь.

— Вавила Силыч, а ты о Хозяевах кладбищ мне не расскажешь? — напрямую задал я подъездному вопрос, который меня интересовал более всего. — Кто они такие?

Я был уверен в том, что похода на погост, а то и не одного, мне не миновать, а потому надо было выяснить, чего там следует ожидать. Следовательно, нужно было подготовиться, то есть — узнать все, что можно. Я уже понял, что, несмотря на то, что о лесных хозяевах, болотниках и прочих повелителях тех или иных мест люди давным-давно забыли, силы и могущества у них меньше не стало.

— Слышал я о них кое-что, — подъездный слез с табурета. — Но что в том правда, а что вранье — не знаю, потому погоди маленько. Пойду, за Кузьмичем схожу, от него в этом вопросе толку больше будет. Он одно время у кладбища жил, значит, знает побольше моего.

— А удобно это? — почесал затылок я. — Он же вроде как от удава пострадал.

— Кузьмича ни одна холера не возьмет, а тем более какой-то там удав, — не без гордости за друга ответил мне Вавила Силыч и полез за холодильник.

— Родь, давай, на стол чего-нибудь поставь, — сказал я своему помощнику. — Колбасу там, сыр. Все-таки человек…. То есть — подъездный в гости придет. Неудобно.

— Тут такое дело… — круглые глаза Родьки уставились в белый потолок кухни. — Мы же у нас здесь к охоте готовились, обсуждали всякое. Этот… План операции разрабатывали. Вот.

Я все понял, подошел к холодильнику и открыл дверцу. Так и есть. Все та же ледяная пустыня. Даже кетчупа нет. И масленка куда-то пропала. Правда, три кубика «Магги» по-прежнему на месте.

— Н-да, — я закрыл дверцу. — Придется в магазин идти. Лениво, но надо.

— Ругаться не будешь? — то ли спросил, то ли удивился Родька.

— А надо? — уточнил я.

— Наверное, — подумав, ответил мой помощник. — А то разболтаюсь совсем. Я могу.

— Ну, значит, неделю сидеть тебе без газировки, — строго заявил я. — И без сладкого.

Не знаю, насколько это для него страшное наказание, но ничего другого мне в голову не пришло.

Родька помолчал, почесал за ухом и спешно допил свой квас, как видно, рассудив, что я и его у него могу отобрать.

Минут через пять за холодильником зашуршало, и оттуда вылез Вавила Силыч, с еще одной пластиковой бутылкой кваса, а следом за ним на кухне появился и пресловутый Кузьмич.

Выглядел он постарше нашего подъездного, был повыше ростом и имел внушительных размеров лысину, на которой красовался пластырь, налепленный крест-накрест. А еще он отличался от Вавилы Силыча цветом. Наш подъездный был коричневый, как желудь, а этот скорее сероватый, как осиновая кора.

— Кузьмич, — протянул мне свою ладонь дважды пострадавший от удава бедолага. — С пятого подъезда я.

— Знаю, — пожал я его конечность. — Наслышан. Мне вон та парочка все рассказала. А имя-то есть у вас? Как-то неудобно просто Кузьмичом звать.

— Анатолий, — проворчал тот. — Но ты как все именуй, я давно привык.

Судя по всему, был Кузьмич не очень разговорчив, поскольку фразы свои он как бы обрубал, как видно, считая, что основное сказано, а там пусть собеседник сам додумывает.

— Рад бы чем угостить, да в холодильнике пусто, — развел руками я. — Хреновый я хозяин.

Вавила Силыч бухнул на стол бутылку квасу, а после виновато глянул на меня. Я улыбнулся и подмигнул ему, давая понять, что не в обиде за разорение холодильника.

— Отобедал уже, — сообщил Кузьмич и неодобрительно глянул на Родьку, который сразу потянулся к квасу. — Благодарствую.

Тот мигом отдернул лапы от бутылки и метнулся за стаканом для гостя.

— Гоняй его, — посоветовал мне Кузьмич, ткнув пальцем в моего помощника. — А то на шею, стало быть. Да. Ишь, пройда такая!

Потом он степенно пил квас. Медленно, дергая кадыком, стакан за стаканом. Отдувался, отфыркивался, вытирал пот, стекающий с лысины.

— Жарко, — после третьего стакана сообщил он мне. — Душно тут, в городе. Сколько лет живу — а все никак не привыкну. У нас-то в деревне…

И снова припал к стакану.

Я с уважением смотрел на него. Маленький-маленький, а сколько влезает, а? Да, крепка старая гвардия!

— Значит, Хозяева кладбищ? — допив очередную порцию, без какого-либо перехода спросил у меня Кузьмич. — Разные они. Но скажу так — злить их точно не стоит. Сила за ними есть, и немалая. Пусть и в границах, стало быть, только их погоста, но немалая.

— Поподробней бы, — попросил я его. — Если время есть, если мы вас не задерживаем.

— Есть, — посопев, сказал Кузьмич. — Разъехались у меня почти все по дачам да по югам. Пустой подъезд стоит, почитай.

— Везучий, — протянул Вавила Силыч завистливо. — И ведь ни одного запойного у тебя нет. Невиданное дело.

— А все почему? — Кузьмич воздел вверх кривой палец. — Работу свою делаю как должно. С душой! Кабы все так поступали, давно бы посох в нашем районе был, а не на «Соколе».

— Что за посох? — не смог удержаться от вопроса я.

— Деревянный, — пояснил Кузьмич. — С камушком в навершии. Он в свое время тому домовому принадлежал, который за палатами самого боярина Кучки следил. А с его палат-от вся Москва пошла, вон как. Его, посох этот, лет полтораста назад нашли, когда палаты раскопали, и с тех пор он по рукам и ходит. Какой, стало быть, уголок города под Новый год старейшины лучшим признают — тому он до следующей зимы и достается. А с ним и удача приходит, вот так-то. Счастливый этот посох.

— И по каким критериям идет оценка? — еле удержался от смеха я.

— Чистота в районе, — загнул палец Вавила Силыч. — Порядок. Чтобы смертоубийств не было. Там много всего.

— Опять же — у кого деток за год больше народилось, — добавил от себя Кузьмич.

— Святые угодники, — опешил я. — А вы-то как тут? С какого, извиняюсь, бока?

— Если район тихий, спокойный, то и на душе у людей хорошо, — совершенно серьезно ответил мне Вавила Силыч. — А когда у людей на душе хорошо и в дому ладится, то они всенепременно деток делают. Без них и дом не дом, и семья не семья.

— Хорошо еще вечером по зиме электричество отключить, — добавил Кузьмич. — Очень способствует этому делу.

Я только головой помотал. Очень меня впечатлило это все. Нет, вы только вдумайтесь — у них, оказывается, есть переходящий деревянный посох. С камушком в навершии.

— Ладно, это все наши хлопоты, — Кузьмич вытер пот с лысины, а после поправил на ней пластыревую нашлепку. — Давай о твоем интересе поговорим.

— Было бы здорово, — пододвинулся поближе к нему я. — Если можно — поподробнее.

— Что знаю — расскажу, — кивнул Кузьмич. — Не сомневайся.

А знал он и на самом деле немало, поскольку рассказ затянулся на добрых полчаса.

Лесовик был прав — при каждом кладбище есть свой Хозяин. Как правило, им становился тот, с кого оно началось, покойник, который был на нем похоронен первым. Но тут был нюанс — для этого кладбище уже должно было являться именно что кладбищем, то есть иметь некую ограду, которая отделяла бы мир живых от мира мертвых, вот потому-то у тех лесных туманных нежитей старшего и не имелось. Их, похоже, просто зарыли в землю, не придав месту упокоения официальный статус. Нет его — нет и Хозяина.

Причем если первой хоронили женщину, то она в счет не шла, Хозяином мог стать только покойник мужского пола. И даже когда место его упокоения съедало время, руша надгробие и все, что к нему прилагалось, то он все равно оставался тем, кем являлся, и просто находил себе другую могилу. Как правило — постарее и повнушительнее обустроенную. С монументом там, или даже с мавзолеем. Все-таки руководитель, как ни крути. Пусть и потусторонний.

Именно он, Хозяин кладбища, Костяной царь, как его еще называл Кузьмич, решал все на своей земле. Нет, была еще дирекция, охранники и прочие служители, но то все дела людские, его не касающиеся до поры до времени. Но не дай бог людские дела вставали поперек его воли. Тут живым, кормящимся при мертвых, завидовать не приходилось, гнев Хозяина всегда был страшен. Особенно же лихо приходилось тем, кто пытался посягнуть на добро покоящихся в земле. И если забулдыг, которые допивали водку, оставленную на погосте родственниками, он еще терпел, то кладбищенских воров, особенно тех, кто не ограничивался венками и цветами, а вскрывал могилы, карал безжалостно, причем дважды. Сначала в живом виде, когда, прежде чем убить, гонял их по дорожкам до посинения, а после и в посмертии. Тела ворюг увозили в морг, а душа — она оставалась там, где грабитель принял смерть. И назвать ее судьбу легкой никто бы не рискнул.

Бывало, что доставалось и тем, кто над кладбищем был официальным руководством. Не секрет, что кладбищенский бизнес один из самых выгодных, это знают все. Я лично помню лихую заварушку в начале века, когда преступные сообщества устроили передел этой собственности, вылившийся в небольшую войну со стрельбой и взрывами. Тогда про это много писали.

Так вот — до людской наживы Хозяину кладбища дела нет, его деньги не интересуют. Но если те, кто служит мертвым, начинают ради своей выгоды слишком зарываться и творить бесчинства, вроде запретов на установку памятников, которые заказаны не в местной мастерской, или даже вовсе закрывать доступ к могилам, то здесь Костяной царь может и показать, кто тут настоящий хозяин. Так сказать — сместить руководство. Насовсем. Посмертно.

А так он людей не трогает. Они ему неинтересны. И простым посетителям, которые не нарушают покой кладбища, там бояться нечего, даже ночью. По крайней мере, мертвых — точно. Не тронут они их. Наоборот, бывали случаи, когда Костяной царь даже защищал живых от живых же, и ничего удивительного тут нет. Это его владения и он, как добрый господин, обязан прийти на помощь человеку, которого хотят ограбить или даже убить.

Всякие же рассказы о ходячих мертвецах, которые выходят из могил и пьют кровь — не более чем сказки, в которые верить не следует. Тут люди путают простых покойников и упырей, а это разные сущности. Да и не сунутся упыри на кладбище сроду, их Хозяин на нюх не переносит.

— Вон как, — я удивился. — А мне лесовик говорил, что там, на погосте, надо держать ухо востро.

— Тебе — да, надо, — подтвердил Кузьмич. — Я же говорил о чем? Что простым людям не надо беспокоиться. А ты не простой теперь. В тебе сила бесхозная есть, мертвяки ее точно почуют и захотят около нее погреться. Дармовщинка, считай, как не попробовать тебя объегорить? Да и когда она твоей станет, тоже не следует думать, что все станет проще. Ты ведьмак, не забывай об этом никогда. Мертвым ваше племя не враги, но и не друзья, нападать в открытую никто не станет, но и жалеть тебя, если слабину дашь, тоже не будут. И защиты от Костяного царя не жди. Не резон ему тебя защищать, у тебя дар есть его подданных на волю отпускать, а он этого не любит.

— А как погреться-то они хотят? — недоумевал я. — И причем тут мое имя? Мне лесовик говорил про ключи, двери, но я толком ничего не понял.

— Родовое имя, тобой же произнесенное, откроет неупокоенной душе дорогу к сути, — вместо Кузьмича, который грозно засопел, удивляясь моей тупости, ответил Вавила Силыч. — Твоей сути, Александр. К сознанию твоему, если проще. А там все зависит от того, кто крепче — ты или эта душа. Если ты — то выдворишь её из себя навсегда. Если она — то беда. Захватит мертвяк твое тело, и все что к нему прилагается, то есть и силу. Не навсегда, ненадолго, но захватит. И кто знает, что с ним учудит. Может и ногу сломать, и даже шею свернуть, что ему за печаль до твоих бед? Нога еще ладно, в гипсе полежал и живи дальше. Если ухайдакает мертвец тело, то тогда все, твоей душе возвратиться некуда будет.

— Потому на кладбище никогда ни с кем не откровенничай, — назидательно произнес Кузьмич. — Кто бы ни подошел, что бы ни спросил. Они хитрые знаешь какие?

— А если его кто-то другой назовет? — озадачился я. — Мы с родителями раз в год на родные могилы ездим, не будут же они все время безлично ко мне обращаться?

— То другое, — пояснил Кузьмич. — Тут важно, чтобы ты сам свое имя назвал и доброй волей, без этого ничего у неупокоенной души не выйдет.

— Еще вопрос, — я отпил кваса. — Если понадобится, я смогу с Хозяином кладбища поговорить? Мало ли как дело повернется, вдруг пригодится.

— Да запросто. Но только если он сам этого захочет, — Кузьмич ухмыльнулся. — Иди в самую старую часть кладбища или на перекресток в самом его центре. Там найди дерево сухое, безлистное. Поверь, оно непременно отыщется, не может быть такого, чтобы его не было. На дереве этом найди место, куда дар Костяному царю положить можно. Может, в сплетение сучьев, может, еще куда, там такое непременно найдется. Положишь дар, скажешь: «Прими, Хозяин кладбища, подношение мое. Если тебе будет оно по нраву, то и мне будет радостно». После этого жди, если он захочет с тобой побеседовать, то даст тебе знак. Огонек могильный засветится или подойдет кто-то и тебя за собой позовет. Но помни — делать подобное надо не раньше заката и не позже того времени, когда восток синеть начнет. Днем он не спит, понятное дело, но в разговоры с кем-либо не вступает почти никогда.

— А что за подношение надо ему нести? — я полностью обратился в слух.

— Мясо с кровью, желательно — говядину, — со знанием дела ответил Кузьмич. — Фарш можно, особенно если свежий, с сукровицей, опять же. Еще сметана годится, но только в открытой посуде. Банка там, или крынка. Хотя — где теперь крынку сыщешь? А всякие новомодные гостинцы, вроде чипсов или шоколада в фольге, не неси. Не примет.

— Нелогично, — заметил я. — Он же нежить, насколько я понимаю. Зачем ему еда? У него же желудка нет.

— Полагаю, что вопрос в глубоком уважении, — подумав, выдал Кузьмич. — И потом — у него слуги не только мертвые, но и живые есть. Собаки, кошки кладбищенские — они тоже при нем состоят.

— Непросто все это, — вздохнул я. — Запутанно.

— Привыкнешь, — ободрил меня Кузьмич. — Со временем. Если только глупостей не наделаешь и сам в свиту какого-нибудь Костяного царя не попадешь.

— Не должен, — уверенно произнес Вавила Силыч, чем мне очень польстил. — Набирается ума вроде помаленьку. Вон с лесовиком поладил. А у них характер не сахар, ты же знаешь.

— Это да, — подтвердил Кузьмич. — Скандальные они. Это не трожь, то не трожь, тут не рви, там не топчи. Хуже них только русалки.

— Они такие дуры!!!! — как видно, Родьке было что рассказать по этому поводу, он дернулся на табуретке так, что чуть с нее не упал. — У нас их с дюжину живет! Так как лето, они волоса свои чешут и молодых мужиков ждут. У нас молодых уже лет двадцать как нет, и им всем сто раз говорено, что не придут они, неоткуда им взяться, уплывайте уже отсюда. А эти, как полнолуние, сидят на берегу и гребешками орудуют. Ждут. Ну не дуры?

— Да это ладно, — Кузьмич хмыкнул. — Вот помню, пошли мы как-то с овинником и банным на Ивана Купалу к Неглинке. У меня просто тогда там рядом палаты стояли…

Мне стало понятно, что познавательная часть беседы закончилась и начались воспоминания, которые имеют немалую ценность для фольклористов, но лишены практического смысла. То есть — можно смело отправляться в магазин, поскольку есть-то мне что-то надо и сегодня вечером, и завтра утром.

Мои гости и примкнувший к ним Родька уже вовсю разошлись, перебивая друг друга и вываливая все новые и новые воспоминания о своих похождениях в те времена, о которых я только в исторических романах читал. Сами посудите — тот же Кузьмич на Неглинку ходил. Неглинку, которую еще при царе-батюшке под землю законопатили.

В общем, под шумок я квартиру и покинул, причем, как мне показалось, никто этого даже не заметил.

Забавно, а я как-то уже совсем сроднился с этими представителями фольклора. Серьезно. Более того — я их начинаю воспринимать в качестве своих друзей. По идее, это противоестественно, хотя бы потому, что они не люди. В прямом смысле — не люди. Они не принадлежат к доминирующей на этой планете расе.

Но с другой стороны — а являюсь ли я сам теперь человеком в полной мере? Хотя, что за чушь. Конечно же, являюсь. Но вот вопрос — останусь ли я им после того, как сила меня примет? Не факт. Люди в наше время столько не живут, сколько, например, протянул Захар Петрович. Я уж молчу обо всем остальном. Да вот хоть бы зелья. Почему-то есть у меня уверенность в том, что если бы, например, Пашка Винокуров попробовал изготовить пресловутые кристаллы страстной любви, то есть сделал бы то же, что и я — побросал в котел те же травы, а после прочел наговор, то ничего бы у него не получилось. Тут нужно нечто большее. И это большее — не человеческой природы.

Подобные мысли вертелись в моей голове и до того, как я неторопливо шел к магазину, и тогда, когда я уже топал домой. Они меня увлекли до такой степени, что я даже не услышал, как меня у подъезда окликнула Маринка.

Я заметил ее только тогда, когда она меня за рукав дернула.

— Смолин, — буквально проорала она мне в ухо. — Ты чего? Ушел в себя, буду нескоро?

Она была, как обычно, свежа, непосредственна и в компании. С ней был тот мрачноватый парень, с которым она меня знакомила на лестнице недели две назад. Если не ошибаюсь, звали его Сергей Севастьянов.

— Ну да, — ответил я ей, пожимая Севастьянову руку. — Вроде того.

— Ты почему дома? — спросила Маринка. — Ты же вроде за город собирался?

— Уже вернулся, — я поставил пакеты с продуктами на лавку. — А вы куда намылились? В кино?

— Почти, — Маринка заливисто рассмеялась. — В еще то кино. Ужастик смотреть.

Нет, все-таки я ей где-то даже завидую. Времени-то прошло всего ничего с той ночи, когда нас чуть не прикончили. Как она тогда орала, ножками топала, ведь даже стошнило ее — и на тебе, никаких следов пережитого стресса. Идет в кино ужасы смотреть. Счастливый человек с устойчивой психикой.

— Нет, Смолин, все круче, — Маринка сузила глаза, как видно, желая погрузить меня в мир тайн и мистики. — На кладбище мы едем! На кла-а-а-адбище!

И она растопырила пальцы, а после поднесла их к моему лицу, видимо, желая усилить эффект.

Но особой нужды в этом не было, я и так был впечатлен.

А еще у меня в ушах прозвучала вчерашняя фраза лесного хозяина о кукушке и ее яйце, из которой следовало, что только это в мире и бывает случайно. Все же остальное просто так не происходит.

Значит, и действовать мне теперь надо соответственно. Использовать те шансы, что подворачиваются, и не верить в совпадения. И в то, что если на этот раз не получилось, то в следующий-то точно выйдет как надо. Следующего раза может и не быть. Да и не получится у меня уже безмятежно существовать как раньше, спокойно плывя по течению. Жизнь не даст этого делать. И судьба тоже. Тут либо так, либо никак.

Не могу сказать, что мне это очень нравится, но выбора нет.

Или все-таки нравится?

— Странный выбор для воскресной прогулки, — вкрадчиво произнес я. — Нет, некий романтизм в этом есть. Я бы даже сказал — это вполне себе готичненько. И все же — какого вы забыли в местах вечного упокоения?

— Да какая там прогулка? — Севастьянов сунул в рот сигарету и щелкнул зажигалкой. — Беспредел сатанинский в чистом виде, как в девяностые, если не хуже. Какого-то мужика распластали, как семгу на разделочной доске. Хорошо сказал, надо запомнить, может пригодиться.

— Звучно, — согласилась Маринка. — И метафоры такие жесткие, по теме. Ну, мы едем?

Она подошла к не слишком новой «королле», которая, похоже, принадлежала Севастьянову.

— А возьмите меня с собой, — попросил я у них. — Мне все равно делать нечего.

— Оно тебе надо? — изумился Сергей. — Ладно бы мы на вернисаж какой ехали, или на фуршет, там хоть пожрать можно. Тут-то кладбище, да еще и с «расчлененкой».

— Дома сидеть неохота, — пожал плечами я. — И потом, кладбище — не самое скверное место для прогулок. Тихо, спокойно, памятники архитектуры красивые встречаются.

Севастьянов с сомнением посмотрел на меня, потом на Маринку. Та нацепила на нос модные противосолнечные очки и сказала:

— По сути, он прав. И вообще — в ряде стран кладбища входят в туристическую программу. Например, во Франции есть Пер Лашез. И еще Сен-Женевьев де Буа.

— У вас тут плиты электрические или газовые? — деловито спросил у меня Севастьянов.

— Электрические, — ответил я. — А что?

— Ну тут два варианта — либо вы здесь газа нанюхались, либо что-то у вас не так с водой, подмес психотропов происходит в вашем водораспределителе. Не может в одном подъезде обитать два человека с одинаковой шизой. С разной — да. Но с одинаковой?

— У нас может, — заверила его Маринка, плюхаясь на переднее сидение и доставая из сумки сигареты.

— Ну, как? — я уставился на Сергея.

— Да бога ради, — развел руки в стороны тот. — Мне не жалко. Но если что — ты тоже журналист, внештатник. Стасу так и скажешь.

— Ага, — обрадовался я. — Тогда — пять минут. Жратву домой отнесу только.

Уже в дороге, лихо руля, Сергей объяснил мне, что Стас — это его одноклассник, он в СКМ служит, как раз в том районе, где кладбище расположено. Я, кстати, вспомнил, что это имя мне Маринка уже называла. Так вот — полицию вызвала обескураженная случившимся дирекция, а он, Стас этот самый, слил информацию Севастьянову, по дружбе. Ну и по договоренности, поскольку за эти сливы он имел свой небольшой интерес в редакции.

Вообще же этот случай — он не первый, и на других погостах такое случалось. Но информация это закрытая, причем всерьез, в прессе, даже желтой, пока ни про один из этих прецедентов не писали. Откуда-то сверху это дело, похоже, курируют, потому как такое шило запросто в мешке не удержишь.

Слушая его, я вспомнил, что про нечто подобное мне Нифонтов рассказывал. Похоже на то, что речь про одно и то же идет. Тогда понятно, кто блокирует прессу. Нет, не сам отдел, думаю, что у них руки не такие длинные. Но что по их наводке — это точно.

Вот только одно плохо — если все так, то ритуал — дело рук ведьмака, и это может мне осложнить жизнь. Я сам еще не ведьмак, но вот только для Хозяина кладбища, который наверняка в бешенство пришел от произошедшего, это будет не аргумент. Он до кого из нашего брата дотянется, того и пришибет, не разбираясь кто в каких чинах состоит.

Нет, огляжусь и ходу оттуда. До темноты, слава богу, времени еще много.

Кладбище оказалось расположено довольно далеко от нашего дома, на западе Москвы. Довольно старое, с высокими березами, которые были видны из-за глухого забора, и с широкими дорожками, присыпанными песком.

У входа нас поджидал тот самый Стас — невысокий, но очень крепко сложенный парень в серой легкой куртке.

— Ну, вы где запропали? — вместо приветствия набросился он на нас. — Там уже почти все, скоро его запаковывать будут и на экспертизу.

Он приветливо кивнул Маринке и задержал на мне взгляд.

— Это тоже наш, — бросил Севастьянов, убирая в карман ключи от машины. — Внештатник.

— Хорошо, — парень сунул мне руку. — Стас. Так, сразу — не фотографируем ничего, не злим мое начальство. Если что, то я вам потом снимки из наших подгоню. Все, погнали.

И он почти побежал вглубь кладбища, мы поспешили за ним.

— Зря так легко оделась, — сказал он Маринке на ходу, глянув на ее открытые руки. — Комары тут звери, корову загрызть могут.

— Ты же мне одолжишь куртку? — проворковала моя соседка тоном «а-ля будуар».

— Не-а, — помотал головой Стас. — У меня под ней «ствол», шеф не любит, когда мы их «светим». И потом — я от комариных укусов чешусь очень.

— Куда мир катится? — Маринка хлопнула себя по руке, как видно, убив первого комара. — Перевелись джентльмены.

Мы дружно промолчали.

Мужчину убили в новой части кладбища, место преступления уже обтянули полосатой лентой, и внутри получившегося квадрата, между могилами, сейчас топталось изрядное количество народа. Там мелькала полицейская форма, белые халаты медиков и серые пиджаки, видимо, принадлежавшие местной администрации.

— Калинин, — к Стасу, который поднырнул под ленту, подошел немолодой мужик с короткой стрижкой и довольно резкими чертами лица. — Тебя где черти носят? И кто это с тобой?

— Пресса, — коротко ответил наш проводник.

— Нахрена? — не обращая на нас внимания, спросил у него мужчина, как видно, тот самый «шеф».

— Потому что свои, — деловито объяснил Стас. — Лучше пусть они пишут, если придется, чем какие-то другие. Эти хоть подконтрольные, лишнего не брякнут, и все в нужном свете подадут. Плюс они наша отмазка. Если что — журналисты уже были, им все рассказано, а кто не успел — тот опоздал.

— Убедил, — признал мужчина и махнул рукой — мол, за мной идите.

Лучше бы я этого не делал. Лучше бы я там, за лентой, постоял. Нет у меня привычки к таким зрелищам, не мое это.

Я только глянул на то, что осталось от человека, лежащего на дорожке между двумя массивными надгробиями, хватанул воздуха и, зажимая ладонью рот, кинулся назад, туда, где видел мусорный бак, надеясь, что успею до него добежать.