– А еще тут море! – кричала мама в трубку, предполагая, что расстояние подразумевает плохую связь.

Мамы – они такие, в некоторых вещах все одинаковые. Неважно, что у тебя уже волос седых полголовы, пузо скоро станет размером с бочку и за спиной выжженная земля. Ты все равно маленький Харитоша.

– Что-то ты носом шмыгаешь? Простыл?

– Ты тепло оделся? А носочки?

– Ты поел? Не ври! Точно?

– Ну, что ждать от этой твоей…

Все мужчины от десяти до ста знают этот священный набор фраз. Он нас так раздражают, пока мы их слышим. И как их не хватает, когда их некому становится говорить.

– А отец-то, отец, – маму переполняли эмоции. – Боюсь, как бы не спился тут! Холодильник-то в номере постоянно пополняют, да еще и бесплатно. Он как это понял, так и все, из номера три раза в день выходит, на завтрак, ужин, и еще днем таскается в этот… В снек-бар. Обед для него это святое, ты же знаешь. А так все в номере, ловит момент, когда холодильник сам пополняется. Пока не получается. Я ему говорю – это человек приходит, докладывает, но он мне не верит.

Дорвался батя. Перевернулся на его улице грузовик с карамельками. То есть – цистерна с пивом. Он всегда на это надеялся – и вот, воспоследовало.

– И чего мы раньше за границу не ездили? – тем временем продолжала мама – И вовсе тут не погано, врала все Серафима. И здесь люди приветливые, и еда хорошая. По-русски, правда, не понимают, но кто без недостатков?

У-у-у-у… Выпустили джинна из бутылки, вкусила матушка заморских благ. До этого она не признавала отдыха вне дачи, а вот теперь что-то сдвинулось в ее мироощущении.

– Когда обратно-то? – улучив паузу в рассказе, спросил я у нее. – Проводить вас не удалось – так хоть встречу.

– Совсем забыла о главном рассказать! – охнула матушка и засмеялась. – Улетать-то нам послезавтра надо было, только вот теперь уже ни к чему это!

– Это как так? – насторожился я.

– Тут конкурс был. Да, сыночка, представляешь – тут каждый день в отеле что-то происходит, то есть – каждый вечер. То спектакль покажут, то туземцы пляшут, здоровенные, татуированные, в перьях, то караоке – да много всякого. А позавчера лотерея была, вроде фантов. Так я выиграла еще три недели проживания здесь! Бесплатно! На двоих!

О как. Свезло матушке, и я даже не хочу гадать, во сколько именно денег это везение обошлось «Радеону». В конце концов, пусть хоть моим старикам будет хорошо от того, во что я влип. Они это заслужили.

– Так что мы тут еще надолго, – маму переполняли эмоции. – Я-то сначала даже расстроилась, подумала, что Серафима меня заставит вернуться, работа же. Даже решила ее послать куда подальше, а она, представляешь, сама говорит, мол, «не думай даже, такое везение раз в сто лет бывает». И отца тоже без звука отпустили, за свой счет, правда. Вот ведь – все один к одному! Везение – да и только.

Кто бы спорил – все один к одному. Хотя – глянул бы я, как они с Серафимой договаривались. Серафима – это мамина начальница, я ее с детства помню. Тетка железобетонная, внешне на дубовую чурку похожа, да и внутренне тоже, точно знающая, что она всегда права, а остальные всегда не правы. И принципиальная до жути. Хотя – принципы принципами, а деньги всем нужны.

– Ты как? – мама перешла от одного вопроса, к другому. – Как Викочка?

«Викочка». Звучит-то как жутко!

– Все в порядке, – заверил я ее. – Мам, мне пора, я позвоню еще!

– Мы вам сувениров купили, – порадовала меня матушка. – И еще тебе майку!

Майка – это святое. А еще кружка, пивная, с туземками на обложке, батя постарается. Ну да и ладно, пусть будут, коли им в радость. Главное, что мне не перепадет магнитика на холодильник. Я – сын, а такие магнитики, они для тех знакомых, на которых денег тратить жалко, а подарить что-то надо, чтобы не сказали потом: «Вот жлобы, за бугор ездили, а привезти нам ничего не привезли».

У меня таких дома уже полный пакет. В основном – из Анталии и Хургады. Я при известном желании могу даже с гордостью называть это коллекцией.

– Жду не дождусь, – заверил я маму, и на этом мы распрощались.

Ну и хорошо. Им там славно, у них там шоу, ужины и полный холодильник топлива, – а у меня здесь работа. Даже – две. Потому надо идти в высокие сферы, решать производственные вопросы по им обоим. Или обеим?

Я влез в джинсы и натянул на себя свитер, рассудив, что костюм – это уж слишком, не на прием иду. Застегнув браслет часов, с которыми уже почти сроднился, и немного поразмыслив, я еще надел на палец перстень, подаренный мне Стариком. А почему бы и нет?

Внизу, в холле, была рабочая атмосфера, что меня немного удивило. Шумели машины, которые мыли мрамор пола, бегали сосредоточенные клерки и клеркессы с папками, в костюмчиках и с жутко серьезными лицами.

Странно, сегодня вроде выходной еще, им всем по домам надо сидеть, испытывая то самое мерзкое чувство, которое посещает любого служивого человека в последний день отпуска или длинных праздников. В субботу-воскресенье все проще, там дней немного, этой свинцовой тоски нет. А вот после новогодних или майских праздников… Про отпуск я и не говорю.

Это чувство нереализованных возможностей и несделанных дел, о которых так приятно думалось в вечер последнего рабочего дня, это ожидание мерзкого и почти забытого за время отдыха звука будильника, это ощущение того, что вроде вчера еще эти славные деньки только начались – а уже все.

Нет, есть какая-то категория работников, которые даже рады тому, что праздники кончились, но их мало и среди своих собратьев по офису они, как правило, проходят под категориями «Больные, несчастные люди» и «Ей-то чего, все равно у нее никого нет», а потому их в расчет брать не следует.

Так что вся эта суета меня одновременно удивила и насторожила. «Радеон» – то славное место, где любое отклонение от правил может означать вообще все что угодно. И не всегда это может быть чем-то приятным.

Я посмотрел на деловито снующих сотрудников и направился к ресепшн – там, я так думаю, можно будет раздобыть какую-то информацию, хотя бы первичную.

Увы и ах – меня там ждал облом. На этот раз он принял вид панны Ядвиги, окончательно пришедшей в себя после запоя, помывшейся, накрасившейся и причесавшейся. И в недраных чулках.

Впрочем, характер у нее остался тем же самым, это было слышно шагов за семь до стойки.

– Евгения, вы накрашены как шлюха, – распекала она одну из девушек, очень даже миленькую блондинку, в которой ничего такого я лично не усмотрел. Хотя вгляделся с интересом. – Почему вы вообще накрашены, я же сказала – сегодня никакого макияжа? Штраф – минус десять процентов от оклада.

– Как сурово, – мне стало жалко девушку, у которой губы уже ходили ходуном. – Ну зачем так-то уж?

Спина Ядвиги напряглась. Звучит жутковато – но так оно и было на самом деле. Она мне напомнила тетиву, которую натянули и вот-вот спустят. А еще я вспомнил слова Азова (или Валяева), мне ведь вроде не советовали с ней сталкиваться.

– Господин Никифоров, – как-то мяукающе произнесла Ядвига. – Вам, я погляжу, у ресепшена как медом намазано?

– Так в большом мире все пути ведут в Рим, а в этом здании – сюда, – по возможности миролюбиво произнес я.

– Пусть ваши пути лежат мимо, – не оборачиваясь, посоветовала мне полячка. – Это в ваших интересах.

– Да не вопрос, – согласился я. – Евгения, вы прекрасно выглядите, поверьте. Если уж тут кто-то и похож на… кхм… женщину с не очень хорошим поведением, так уж точно не вы. Вы для этого слишком юны и прекрасны, а нравственное падение – это участь более зрелых женщин. Как правило. Даже если это падение в лужу.

Зачем я это сказал – сам не знаю, куда разумнее было бы просто пройти мимо, как мне и посоветовали. Но так меня выбешивала эта представительница Речи Посполитой своим гонором, так мне жалко девчонок стало…

– Намеки, намеки, – женщина наконец-то повернулась ко мне, и я ей поневоле залюбовался. Нет, кто бы что ни говорил, – а женщины Польши прекрасны. Эти глаза, эти брови… А если они еще и в гневе – то это можно сравнить с ураганом, который не разбирает дороги и не знает жалости, но вызывает сильнейшие чувства своей мощью и неукротимостью. – И все в спину. Вы же только так и умеете, да, пан Никифоров?

Последняя фраза была сказана с нарочитым акцентом, видимо, для усиления смысла. Впрочем, его-то я и не уловил. Ну да, насвинячил я за последний квартал преизрядно, спора нет, но этой-то я где дорогу перешел, чтобы ТАК меня ненавидеть? Может, она на то место, что Вежлева заняла, метила? Или еще что-то я сделал, да сам и не понял, что натворил? А может, в ней течет и татарская кровь, может, она моей бывшей родня? Поляки вроде с татарами дружили… Или наоборот – воевали?

– Не понимаю, о чем вы говорите, пани Ядвига, – невозмутимо сообщил ей я. – Нет у меня такой привычки.

– У него нет такой привычки! – звонко рассмеялась женщина и тряхнула головой, от чего ее иссиня-черные кудрявые волосы колыхнулись как волна. – Вы слышали это? Он так не делает никогда!

– Ничего такого я не говорил, – решил я кое-что уточнить. – «Никогда» – это слишком сильное слово, я вообще стараюсь им не пользоваться. Я его не люблю.

– Я погляжу, тебе все слова не слишком подходят, – перестала хохотать полячка. – «Люблю» – это слово тоже не из твоего лексикона, оно тебе не идет. Тебе вообще следует молчать, потому что ты не более чем жалкий, мелочный и пакостный червяк, который зачем-то вылез из той кучи дерьма, где просидел до этого всю жизнь. Вернись туда, где твое место, и молись, чтобы про тебя забыли те, кому ты принес несчастья этим своим поступком.

– О как, – я слегка оторопел. Надо ведь как-то на это все реагировать – а как? Был бы тут мужик – дал бы я ему за такие слова снизу вверх в челюсть, или в грудину пробил. Но с ней ведь так нельзя, она же – дама? Тут даже вариант «сама дура» не пройдет, это и впрямь будет мелочно выглядеть. Да и потом – надо понять, какое такое горе я принес и кому, сдается мне, что это тема такая, очень непростая. Это очень важно, куда важнее, чем равноценный ответ с кучей гадостей. – Может, просветите, пока я не уполз в свою кучу – кто это мне так навредить может? И кому я несчастья принес?

Увы, увы – но Ядвига уже взяла себя в руки, это было видно по ее глазам.

– Пошел прочь, – бросила она мне, сузив глаза. Было видно, что она уже жалеет об импульсе, который сподвиг ее наговорить мне разного всякого.

Ну, извините, ясновельможная пани, я все-таки вас еще попровоцирую. Из всей местной публики вы, пожалуй, пока сама уязвимая. Хоть правду говорите иногда, остальные меня таким не балуют.

– Желание такой красавицы для меня закон, – по возможности сально улыбнулся я и причмокнул губами. – Все только для вас.

Если бы в данный момент на нее поставили чайник – возможно, он закипел бы. Скрипнули зубы, сжались кулаки – и ничего. Не бахнуло. Жаль. Стало быть – и вправду, пойду я, здесь пока ловить нечего.

– Удаляюсь, удаляюсь, – я изобразил нечто вроде шарканья ногой и пропел: – Ах, пане, панове…

Не знаю, что именно не понравилось гордой полячке – может, факт того, что я своим москальским языком треплю великую речь ее родины, а может, и мои паршивенькие вокальные данные. Ради правды – медведь, который мне наступил на ухо, был большим и злобным. Певца, по крайней мере, он во мне прикончил на корню.

– Такие песни не для тебя… – Ядвига явно собралась выдать еще какую-то замечательную гадость, но тут я машинально поправил волосы, на пальце тускло сверкнул черный камень перстня, и этот блеск уловила ехидно улыбающаяся женщина. Впрочем, улыбка тут же сползла с ее полных, безукоризненно очерченных губ.

– Даже так, – процедила она. – Н-да, ты не червяк, погорячилась я. Другое слово тебе подходит, но я, пожалуй, лучше промолчу.

Она повернулась ко мне спиной, и я понял, что этот разговор закончен. Ну и ладно, будут другие дни и другие разговоры. Я подожду. Я терпеливый.

Да и должок за мной остался. Я добро и зло одинаково помню, я уже про это говорил. И красавице этой слова добрые не забуду, отплачу ей при случае той же валютой, возможно даже с процентами.

Если честно – ее слова меня совершенно не задели. Моя профессия такова, что если на все такое обижаться или пускать подобное в душу, в сердце – кранты тебе. Или сопьешься, или свихнешься.

Недовольных тем, что ты делаешь как журналист, на самом деле не так и много. Но фигня в том, что эти недовольные свои эмоции на тебя выплескивают, а вот те, кто тебя одобряет – нет. Недовольные тебе звонят, пишут и даже приезжают набить морду, а все остальные про тебя даже не помнят. Что не помнят – фамилию и то не знают. Ты для них «тот чувак, что прикольно написал в газете».

В результате и выходит, что все это надо воспринимать как часть профессии – и все. Или валить из нее. Да и потом – мне-то чего, я от слов этих даже не чихну. А Севастьянову вон череп пробили за то, что он подпольное казино раскрыл. Где слова – и где дырка в голове?

Так что пускай шумит. Жалко только, что она на самом интересном месте остановилась.

И плюс будут еще неприятности с Азовым из-за этой канители. Я не слишком-то хороший человек, местами совсем сволочь, да и эту змеюку мне совершенно не жаль, но я сам никогда не стучал, и тех, кто это делает, не люблю. Это где-то на генном уровне.

Тут, понятное дело, не банальный «стук», тут другое, причем изрядно, но элементы и признаки банального доноса все равно здесь присутствуют. И самое главное – надо бы ее сдать со всеми потрохами, поскольку как минимум две девочки с ресепшн в момент разговора превратились в видеокамеры на стройных и длинных ножках, то есть самое позднее через час-полтора Азов все будет знать. А то и еще раньше. А ещё чуть позже задаст мне резонный вопрос:

– А чего это ты мне, милый друг, о столь забавной беседе не поведал?

И мне придется выпутываться, врать, изобретать – и в результате приходить к тому же знаменателю? Причем – ради кого?

Но – не хочу я этого делать. Значит – придется выкручиваться.

Блин, выбешивает меня это. В этом «Радеоне» я все время делаю не то, что хотел бы, просто постоянно. Меня как будто нарочно провоцируют на те поступки, совершать которые не в моих правилах.

Ладно, какие правила игры задали, по тем и плясать будем. Когда ничего изменить в данный момент нельзя – делай то, что можешь. Глядишь, и переменится чего.

Все это я прогонял в голове, когда шел к лифту, а потом в нем ехал. Кстати – долго ехал, он то и дело останавливался, сотрудники корпорации входили в него, выходили из него, вид у них был озабоченный, многие были погружены в чтение бумаг. Чего происходит-то?

Что приятно – все они здоровались со мной. Уж не знаю – из вежливости, или по какой другой причине, но это мне польстило.

Лифт остановился на нужном мне этаже, двери его бесшумно разошлись в стороны, и я подавил разочарованный вздох. Елиза тоже вышла на работу, а я так надеялся, что это будет не так. Я ее побаивался.

– Максим Андрасович занят, – вместо приветствий заявила она мне.

– Честь ему и хвала, – порадовался за него я. – Добрый день, Елиза Валбетовна.

– На вашем месте, Никифоров, я бы не была столь категорична в суждениях, – заметила секретарь. – И что за внешний вид? Вы все-таки к руководству пришли.

– Что есть – то и ношу, – обеспокоился я. Что значит «на вашем месте»? Нет, от этой змеи очковой можно ждать любых подвохов и провокаций, но все-таки?

– На ваше жалование можно купить хороший костюм, и не один, – обличительно произнесла Елиза. – Если же вы излишне скуповаты – хотя бы из бумазеи.

А что такое «бумазея»? Надо будет посмотреть в сети.

– Выходной, – зашел я с другой стороны. – Имею право ходить, как хочу.

– Меня всегда поражало, Никифоров, что вы на редкость ненаблюдательный и безответственный тип, – продолжала препарировать меня Елиза. – Все здание знает, что к нам кое-кто едет, и только вы, да еще, пожалуй, бестолковка Генриетта не в курсе происходящего. Как так можно?

– К нам едет ревизор? – предположил я.

– Тот случай, когда, ткнув пальцем в небо, человек умудряется попасть практически в нужный ответ, – вздохнула Елиза – Ладно, пустой это все разговор. К Максиму Андрасовичу нельзя, я не шучу.

– Да и не надо, – замахал руками я. – Мне бы к Никите…

О, блин. А какое у него отчество? Я его то ли забыл, то ли вообще не знал никогда.

– К Валяеву, короче, – решил не мудрить я. – Он, надеюсь, не занят? Или он тоже у Макса?

– Максима Андрасовича, – отчеканила Елиза, которая, судя по всему, была не в настроении. Елки-палки, мужика бы ей. С вот таким вот ростом, с вот таким вот… Этим самым. Чтобы она помягче стала.

– Ну да, ну да, – согласился я. – Максима Андрасовича. Так он там или у себя?

– У себя, – неохотно ответила секретарь. – Пытается сделать невозможное.

– Хлопнуть одной ладонью? – предположил я. – Или продеть верблюда в игольное ушко?

– Это хоть как-то реально сделать, а вот то, чем занимается он… – Елиза махнула рукой. – Идите уже, Никифоров, пока я добрая.

Это если она сейчас добрая… Какова же Елиза Валбетовна в злом состоянии? Хотя, если вспомнить то, что папа ей на инициацию маску Тонтон-Манхутов подарил, то хорошего в этом точно нет.

– Так кто приезжает? – вкрадчиво спросил я у нее, приблизившись к ее столу. – Ну, мало ли, может и впрямь сбегать, переодеться…

– Никифоров, – Елиза глянула на меня поверх очков. – Те, кто к нам сегодня или завтра пожалуют, с вами разговаривать точно не станут, у них другая миссия. Но это не означает, что по этажам руководства следует шлындать в таком затрапезе. Никифоров, вам должно быть стыдно. Идите прямо, кабинет Валяева там.

Стыдно, блин, у кого видно. Вот до чего вредная тетка! Но – точно ничего не скажет. Ну и хрен с ней, все равно узнаю, что к чему. Наверное.

Забавно – сколько времени я уже в «Радеоне» ошиваюсь, а в кабинете Валяева ни разу так и не был. Все мои встречи с ним проходили или в кабинете Зимина, или в коридоре, или вообще у меня – сначала дома, потом здесь. А вот у него – ни разу.

Я прошел по коридору, как и было сказано – прямо, в результате чего уперся лбом в дверь, довольно похожую на ту, что вела в кабинет Зимина, но другого цвета и другого, если так можно выразиться, фасона. Если у Зимина дверь темно-коричневая, с искусно сделанными узорными вставками, то здесь я узрел идеально отшлифованное дерево кроваво-красного цвета, без каких-либо изысков, ну, если только не считать дверной ручки, которую венчала очень красиво сделанная голова какого-то животного, причем совершенно непонятно какого.

За дверью что-то шуршало, падало и звенело, время от времени до меня доносилась приглушенная ругань.

«Может он там не один, с гражданкой какой?» – предположил я и напряг слух. А что, с этого греховодника станется, он такой.

Но – нет, глухо матерился только Валяев, никаких других голосов слышно не было. Боги мои, что ж он там такое делает?

В кабинете что-то грохнуло, и вслед за этим взвыл Валяев.

Я дернул ручку, плюнув на правила приличия, рванул дверь на себя, шагнул в кабинет и застыл на месте. От удивления.

Зрелище было еще то. Огромный кабинет, куда больше, чем у Зимина, был буквально завален всяким мусором. На полу лежали груды хлама, среди которого были обертки от шоколада, мумифицированные корки апельсина, пустые сигаретные пачки, несколько женских кружевных трусиков и другая всякая всячина.

Мебель, которая состояла из огромного письменного стола, нескольких кресел, широченного кожаного дивана и столика на резной ножке, была хаотично отодвинута по углам, дверцы шкафов были распахнуты, и среди всего этого на одной ноге прыгал хозяин кабинета.

– Никит? – опасливо посмотрел я на Валяева, не зная точно, чего можно ожидать от человека, который навел в своем кабинете такой хаос, а теперь прыгает посреди этого на одной ножке. Алкоголь иногда творит причудливые вещи в мозгу людей, которые в нем не знают меры.

– Чего таращишься? – сварливо ответил тот. – Вот эта сволочь мне на ногу упала! Больно, блин!

Он опустил ногу и ткнул пальцем в медный бюстик, валяющийся на полу.

– Никогда его не любил, – мстительно заявил Валяев, цапнул бюст с пола и забросил в картонную коробку, стоящую неподалеку, которая тоже была уже наполовину заполнена каким-то мусором. – Там ему самое и место. Нечего мне на конечности падать!

Я подошел к коробке и вгляделся в медное лицо того, кого недолюбливал Валяев.

– А кто это? – спросил я у него.

– Стихоплет один, – фыркнул тот. – Весьма и весьма посредственный. К слову, и острослов из него был тоже не ахти, к тому же он не верил в то, что за любую шутку следует награда, соответствующая ей. А зря.

Он отставил ногу назад и произнес что-то на итальянском языке, по крайней мере, мне показалось, что это был именно он.

– Ну, разве не бред? – закончив речь, Валяев уставился на меня.

– Понятия не имею, – честно признался ему я. – Мне этот язык неизвестен.

– Вот и плохо, языки надо знать, – укоризненно покачал головой Валяев. – А если завтра война? Если враг нападет? А ты его языка не знаешь.

– Да на кой черт итальянцам наши осины? – усмехнулся я. – Так чего ты там процитировал?

– А, да, – Валяев сел на край стола, придвинутого к окну, и достал из кармана сигареты. – «И нету права на существование тому, в ком заодно сплелись для злого дела ум, сила, ярость воедино». Ну, разве не чушь?

– Не знаю, – я еще раз про себя повторил услышанное. – По-моему – интересная мысль. Слушай, а все-таки – кто это?

– Какая разница, он все равно давно умер, – Валяев закурил. – Чего приперся?

– По делу, – я тоже вытянул из кармана сигареты. – С чего начать – с тех вопросов, которые там, в игре, или с тех, которые тут?

– Не пугай меня, – Валяев глянул на мой перстень. – Какие у тебя дела могут быть тут? Ну, из тех, что связаны со мной.

– Так завтра трудовые будни начинаются, – чиркнул зажигалкой я. – На службу мне ехать надо.

– Тьфу ты, – Валяев вздохнул как-то облегченно. – Это ко мне таперича отношения не имеет вовсе никакого. У нас кто главный по обороне от внутреннего врага? Азов. Вот к нему ты со своими просьбами и пожеланиями и ступай.

– Никит, ты пойми меня правильно, – примирительно сказал я. – Раньше…

– То было раньше, – оборвал он меня, затушил сигарету о подошву ботинка, сделанного из аллигатора, который некогда плавал в болотах Флориды или Тайланда, и хлопнул в ладоши. – А теперь – все. У меня своих дел выше крыши. К Азову, к Азову. Но твой благородный порыв я оценил. Какое второе дело?

– Игровое, – выпустил облачко дыма я. – Тут вот какая ерунда выходит. Чтобы продвинуться дальше по квесту с печатями, основному для меня, как ты помнишь, мне надо посетить Обезьяний храм, что на Юге. А я этого сделать не могу. Я там уже был.

– Ну да, он же одноразовый, как тот шприц, – почесал подбородок Валяев. – Это хреново. Это наш косяк. Недосмотрели мы.

– Косяк – не то слово, – подтвердил я. – Не знаю, кто из вас недосмотрел, но в единую, по сути, цепочку заданий врезать два посещения одноразового места – это сильно не по уму.

– Это жизнь, – Валяев насупился, он никогда не любил здоровой критики в свой адрес. – Бывает.

– Это да, – решил не прессинговать я, от греха подальше. – А вообще – это лечится? Насколько там все хреново? Очень или так себе?

– Да как тебе сказать, – Валяев заложил руки за голову и потянулся. – Не то, чтобы очень, но я так прямо тебе сейчас не отвечу. Мне надо посоветоваться с народом, который в этом понимает получше меня. Да, представь себе – и такое бывает.

– А мне тогда как? – я почесал затылок.

– А ты ищи выходы на Странника, – вызверился Валяев. – Это тоже для тебя главное задание. Если ты про это и думать забыл, – то мы – нет. Почему ничего для этого не делаешь?

– Делаю, – даже как-то обиделся я. – Но ты не забывай – я не един во многих лицах. Нечего было на меня клан этот непутевый вешать, я на нем знаешь как плотно подвязан?

– Знаю, – кивнул Валяев. – Но это тебя не освобождает от остального. Грамотнее планируй своё время, верно расставляй приоритеты… И вообще – вали отсюда. Мне дальше прибираться надо. А то опять начнется – «грязью заросли», «никакого понимания об аккуратности» …

– Никит, а чего случилось-то? – вкрадчиво спросил я, туша сигарету. – Приезжает кто-то важный? Или Старик дозором решил обойти свои владенья? С инспекционными целями, типа «тумбочки к осмотру»?

– Не беспокойся, те, кто приезжают – они не по твою душу заявятся, – Валяев хмыкнул, как будто сказал забавную шутку. – Это наша головная боль. Но, на всякий случай, не ходи на этот этаж в ближайшие дня два. Не стоит этого делать. А по храму – я тебе сам завтра позвоню, не волнуйся. Придумаем что-нибудь. Любая система существует для того, чтобы находить способы как ее обойти, это ее основное предназначение. Даже если ты ее создавал сам.

– А если меня позовут сюда? – уточнил я. Что-то мне не понравились его слова относительно приезда невесть кого. Как-то они меня напрягли. – Мало ли.

– Тогда перстень вот этот не снимай с пальца, – очень серьёзно посмотрел на меня Валяев. – Но – не позовут, не волнуйся. Накой ты им нужен?

Не позовут – и очень хорошо. Не знаю, кто сюда пожалует, и знать этого не желаю. Не тот это случай, когда следует слишком любопытничать.

Валяев тем временем помахал мне ладонью, как бы давая понять, что аудиенция закончена и полез в шкаф, откуда последовательно начали вылетать совершенно разномастные вещи, вроде левой боксерской перчатки, пачки влажных салфеток, шнура от компьютера и тому подобного.

– Пока, Никит, – бросил я окурок в кучу мусора на полу, предварительно его затушив. – Спасибо тебе.

– Ага, – из-за дверцы шкафа показался сам Валяев, с коробкой из-под пиццы в руке. – Не вопрос.

Он открыл коробку и достал оттуда розовые трусики, которые больше были похожи на связанные между собой веревочки.

– А, так вот они где лежат, – удивленно сообщил мне он. – Лерка тогда их обыскалась. О, смотри-ка ты!

Он достал из коробки давным-давно зачерствевший ломоть пиццы и, хрустнув, откусил от него приличный кусок.

– Фу, – непроизвольно сморщился я.

– Чего «фу»? – возмутился Валяев. – В дороге и жук – мясо. Да и чему тут портиться? Тесто – хорошо. Сыр – замечательно. Она как галета стала. Да вот, кусни, если хочешь.

Я не стал ничего отвечать этому проглоту. Я просто покинул его кабинет, доставая на ходу телефон – с Азовым надо поговорить. К нему у меня тоже два дела.

Азов, как выяснилось, был на первом этаже, что меня порадовало. В этих коридорах «Радеона» заблудиться проще простого, да еще и сотрудники на меня глазеют, как на жирафу какую-то. В любых компаниях, даже очень крупных, как правило, все про всё знают, а потому и про меня многие слышали. Опять же – новогоднее представление на помосте тоже, видимо, не было тайной за семью печатями, присутствовавшие там уже поделились увиденным с теми, кого там не было. Деталей-то никто не знает, но вот то, что меня на это лобное место отвел лично Старик, а потом еще и выпивал со мной, а Зимин стоял на разливе – это видели все.

Работа у меня, по большому счету, публичная, но быть в центре внимания я все-таки не люблю. Ну это дело нафиг.

Ядвиги в холле уже не было, надо полагать, что, раздав ценные указания, она покинула место нашей с ней баталии. Оно и к лучшему – мне лично вторая серия словостолкновений прямо сегодня не нужна, я свои козыри на потом приберегу, чтобы пустить их в ход в нужный момент. Есть у меня пара мыслей по поводу того, что могло выступить катализатором такого ко мне отношения со стороны этой женщины. Не знаю, какая из них верная, но при оказии проверю непременно.

Азов обнаружился неподалеку от ресепшен, в закутке, около одной из колонн. Он стоял и беседовал с прехорошенькой девушкой в униформе «Радеона», та что-то ему рассказывала, помахивая наманикюренными пальчиками руки.

Хотя – что значит «что-то»? Ясно, о чем речь шла, тут даже гадать не надо. Глаза и уши в действии. И язык, тот, который без костей. Воистину – каждый сам кузнец своего счастья.

– Она просто вне себя была, – донеслось до меня. – Я думала, она ему сейчас в рожу вцепится, правда-правда, Илья Павлович!

Я по возможности тихонько подошел к девушке со спины, подмигнув Азову, и спел прямо в очаровательное розовое ушко с золотой капелькой-сережкой:

Девушка подпрыгнула на месте, обернулась, и мы буквально оказались в ситуации «глаза в глаза».

– Барабаним? – задушевно спросил я у нее.

– Я? – бедняжка явно перепугалась. – Я ж ничего, я ж только чтобы вам проблем не было. Илья Павлович!

– Успокойся, Лидочка, – Азов сделал страшные глаза, глянув на меня, и погладил девушку по плечу. – Харитон Юрьевич у нас шутник. Или ты этого рева испугалась, что у него песней зовется? Так мне тоже не по себе стало, этакую страсть слушать.

– Лидочка, я очень ценю вашу заботу обо мне, – я прижал руки к сердцу. – Низкий вам поклон.

Девушка изобразила что-то вроде книксена, пискнула нечто непонятное и опрометью побежала на пост.

– Ты чего мне информаторов распугиваешь? – нахмурился Азов. – А если бы она тут от страха померла?

– Не сгущайте краски, – попросил его я. – Не так уж и скверно я пою. Да и не распугаешь всех ваших информаторов. Как напугать целое здание?

– Скверно ты поешь, – Азов усмехнулся. – Ты поешь преотвратно. Причем – не только песни. Вот скажи мне – почему эта птичка-невеличка мне поведала про твой конфликт со Свентокской, причем случилось это уже минут как пятнадцать-двадцать, а ты позвонил только сейчас? Чего ждали, о чем думали?

– Фига себе у нее фамилия, – поразился я. – Не выговоришь. Свентокская.

– Фамилия как фамилия, – уже не притворно нахмурился Азов. – Итак – причина?

– Я у Валяева был, – а чего не сказать ему правду? Тем более, что так оно и было. – От него – сразу к вам.

– Значит, сначала все следует рассказать Валяеву, который отвечает за игровой процесс и, с недавнего времени, не имеет совершенно никакого отношения к вопросам безопасности, а только потом мне, – уточнил Азов. – Оригинально.

– Ничего я ему не рассказывал, – примирительно сообщил я безопаснику. – Я к нему по игровому моменту ходил. Они там раздолбаи, а мне в игре выкручиваться приходится.

О как. Значит, репрессии все-таки последовали. Дали Валяеву по шапке, и, надо думать – неслабо дали.

– А ты мне часом не врешь? – вроде бы и шутливо Азов это у меня спросил, вот только чего меня так мороз по спине продрал?

– Смысл? – пожал плечами я. – Мне все эти ваши шпионские игры даром не нужны, они мне… – я покрутил пальцами, как бы показывая, какой мощности я употребил бы слово для описания данной ситуации, если бы не был так хорошо воспитан. – Что до этой… Хе! Свентокской. Нет, ну бывают же фамилии, а? Так вот – что до нее, так там все просто. Сдается мне, что вздорность характера помножилась на личную стервозность, недосып и недо… Отсутствие мужчин, короче. А тут еще я со своими шутками, вот и сорвало башню у тетки.

– Прости за банальность, но я сам решу – у кого чего сорвало, – невежливо сообщил мне Азов. – Так ты чего хотел узнать у меня?

И я снова начал объяснять, что завтра первый рабочий день, что мне очень надо быть в редакции, и что через три дня должен выйти в свет первый в этом году номер еженедельника.

– Надо – так езжай, – удивил меня Азов. – Двух бойцов я тебе дам. Что, опешил?

– Есть маленько, – не стал с ним спорить я. – Не ожидал.

– А я люблю вот такие парадоксы, – Азов потрепал меня по плечу. – Но чтобы часы-маячок все время были на тебе!

Я поднял кисть правой руки и потряс ей в воздухе, демонстрируя вышеназванный предмет.

– Молодец, – Азов сказал это как-то рассеянно, он вглядывался во что-то или в кого-то за моей спиной, видимо, у входа в здание что-то происходило. – А почему сегодня? Завтра же должны были прибыть?

– Кто? – спросил я и попытался развернуться.

Не успел. Азов схватил меня за плечо, подтащил к лифту, забросил в кабину и скомандовал:

– Дуй наверх. Нечего тебе тут сегодня делать, понятно?

– Да не вопрос, – я подпрыгнул, и меж закрывающихся дверей лифта увидел несколько человек, которые стояли в холле и слушали Старика, привычно поигрывавшего своей черной тростью.