– Надо было два бутерброда взять, – расстроенно сказал я Азову, стряхивая с пиджака крошки прямо на пол лифта. – Только аппетит раздразнил.

– Странный ты человек, Никифоров, – задумчиво сказал Азов, глядя на меня. – Все пьют – ты ешь. Все наверх рвутся, локтями друг друга расталкивают – тебе это, такое ощущение, напрочь не нужно. Землю тебе подарили, с домом, с подсобными помещениями – так ты даже не соизволил туда хотя бы раз доехать, глянуть, что к чему, я уж молчу об официальном оформлении бумаг. Иногда я даже думаю – ты, вообще, от мира сего?

– От мира, от мира. Да и был я там один раз, – заверил я его. – Просто на все, что вы перечислили, ну кроме пьянства, время нужно и свобода перемещения. А где я все это возьму? Сами же за горло берете, результатов требуете, да еще и под замок посадили.

– Это мера временная, но необходимая, – отозвался Азов. – Понимать должен.

– Понимаю, – согласился с ним я. – Я ж слова не сказал, вы сами начали. И еще – я искренне рад, что вы вернулись. Мне этот Эдвард… Ну, не очень, в общем. Хороший, по сути, мужик, но какой-то замороженный, снулый, как рыба без воды.

– Не врешь, – по-моему, удивился Азов, глядя мне в глаза. – Даже странно.

– А чего мне врать? – изумился я. – Говорю, как есть. Я парень честный, искренний.

– Ну да, ну да, – покивал Азов. – Скажи мне, честный, искренний – про Иеремию кто разговор завел? А именно о том, что с ним встретиться надо.

Я почесал затылок – вроде было недавно, а поди вспомни.

– Да я сам, наверное, – уверенности в моем голосе не было. – Там как было – я Зимину письмо от Еремы отдал, он почитал его и забрал себе. А потом сказал, что надо повстречаться, хуже, мол, не будет. Ну, на третье число и назначили встречу. А чего, что-то не так? Я Ереме этому еще не звонил, все запросто можно в другую сторону повернуть. Да и не рвусь я на эту встречу. И в Касимов тоже не рвусь, причем совершенно.

К слову – вот кто меня спасет!

– В Касимов свой езжай, нечего девочку расстраивать, – немедленно разбил мои надежды безопасник. – Да и польза в этом есть – тебе передохнуть надо маленько, выглядишь ты не ахти. Бледный ты какой-то стал.

– От работы кони дохнут, – угрюмо ответил я ему. Чего веселиться – только ведь обрадовался, подумал, что вывернулся. – Тут сбледнешь с лица.

– Кстати – странно, ты час назад, когда водку хлестал, нормальный был. – Лифт остановился и открыл двери, но Азов не обратил на это внимания. Он неожиданно ухватил меня за подбородок своими очень крепкими и холодными пальцами и задрал мою голову вверх. – Вот тебе и раз. Ты с кем волохался, ущербный?

– Ни с кем, – пробормотал я, говорить с зафиксированной нижней челюстью было неудобно. – Только с Викой, если вы про то, о чем я подумал. И не сегодня.

– Твою мать, на неделю отъехал. – Азов был явно зол. – Развели в головном здании, понимаешь…

– Приехали, – подбородку было больно. – Выходить надо.

– Потом поговорим еще, – пригрозил Азов и вышел из лифта.

Интересно, что он имел в виду? Впрочем, чего тень на плетень наводить – речь сто процентов о Дашке шла, про нее он спрашивал. Это что же он такое на моей шее углядел, что так разозлился? Явно не засос, мне бы Лика о нем сказала, я же у нее специально спрашивал. Засос и помада на мужике – они как прыщ на лице молоденькой девушки, их сразу видно, издалека, прячь, не прячь.

А если это не то и не другое – то про что? И как это связано с тем, что у меня там, в этом тряпочно-ведерном закутке, просто башню снесло, как у девятиклассника при виде голой соседки? А то, что это все взаимосвязано – не сомневаюсь.

– Чего встал? – шикнул на меня Азов и трижды ударил костяшками пальцев по высоченной желтой двери, которая сразу же распахнулась, как бы приглашая нас входить внутрь.

А здесь с моего прошлого визита ничего не изменилось – все тот же полумрак, все тот же уют и кружащий голову запах – апельсина и еще чего-то неуловимо знакомого, чего-то из детства. Ваниль? Кардамон? Персики? Не могу понять.

– А, вот и неразлучная парочка друзей! – Старик сидел за своим столом, он уже снял пиджак, и его белоснежная сорочка ярко выделялась в полумгле кабинета – Что, дружок, скучал по Илье? Ну, давай, как на духу.

Зимин и Валяев, сидящие за небольшим столиком, уставленным скромными, но явно вкусными закусками, бледные и напряженные, синхронно повернули ко мне головы, ожидая ответа. Лица Старика я не видел, оно расплывалось в глазах, да и полумрак был сильнее, чем мне показалось сначала.

– Мы все здесь одно – неторопливо начал отвечать я – Как в том венике прутики. Вынь один – и посыплется к нехорошей маме вся конструкция. Соответственно, вы Илью Палыча забрали – и всё, кто его заменит? То же и все остальные, – вон если Максима Андрасовича в командировку послать – кто его нам заменить сможет? Никто.

– Ответ хитреца, – захлопал Старик, я уловил блеск его миндалевидных глаз. – И дипломата. Много слов, все хорошие и правильные, но четкого ответа на ясный вопрос я не получил.

– Так Илья Палыч не девушка, чтобы я по нему томился, – немного развязно прокомментировал его реплику я. – Он очень двусмысленно прозвучал просто.

– А, так это я вопрос не так задал? – захохотал Старик. – Вот ведь! Ну орел, на ходу подметки режет. Максимилиан, ты подбираешь славные кадры, но только вот через небольшое количество лет такие удальцы могут отправить тебя в никуда, желая занять твое место.

– Впредь я буду более осторожен в подборе кадров, – пробормотал Зимин.

– Впредь надо думать, кому следует поручать их подбор, а кому нет, – неожиданно сказал Азов. – «Кадры решают все» – так ведь говорил один известный нам всем человек?

– Ну, не будь столько категоричен, Илья, – благодушно сказал Старик и махнул рукой, разрешая мне сесть. Я плюхнулся на кресло рядом с Валяевым, не в силах бороться с собой, взял со столика кусок хлеба и начал намазывать его икрой, остро сожалея об отсутствии здесь масла. – Да, в чем-то ты прав, но не принимай поспешных решений и не говори слов, о которых потом можешь пожалеть.

– Илья прав, – глухо сказал Зимин, опуская глаза и всей своей фигурой показывая глубочайшее раскаяние. – Это моя вина, мой недосмотр, ряд моих же поспешных и даже неверных решений…

– Киф, приятель, не сочти за труд, возьми с полки во-о-он того шкафа какую-нибудь книгу поувесистее, – внезапно попросил меня Старик. Я положил бутерброд, от которого только что откусил изрядный ломоть, на столик, кивнул и, жуя, подошел к книжному шкафу.

Елки-палки, шкафчик-то раритетный. Я не большой знаток антикварной мебели, но есть какие-то вещи, глядя на которые ты сразу понимаешь, что перед тобой овеществленное Время. Терпкий запах ушедших дней, не сегодняшняя тонкость и добротность работы, индивидуальность во всем – вот признаки таких вещей. Они как бы говорят: «Мы всё видели, всё знаем, всё прошли. И тебя переживем, мальчишка».

Я открыл дверцу (без скрипа, без усилий, она плавно обозначила движение, как бы сама, без моей помощи) и дернул за корешок какую-то толстенную книгу в плотной темно-синей обложке, оказавшуюся при этом невероятно легкой.

– Вот эта подойдет? – с набитым ртом спросил я. – Это… Как ее?

Я вчитался в буквы на обложке – они оказались не совсем русскими. Такое ощущение, что автор этого труда смешал наш алфавит с греческим.

– Мате…Мате… матике, – наконец прочел я. – А автора не знаю, нерусский какой-то, из одного слова.

– Византиец, – любезно подсказал Старик. – Н-да, хорошая книга, жалко немного мне ее. Ну да ладно, для милого дружка, так сказать… Ты, Киф, положи ее на поднос, да и подпали, хоть бы даже вон от той свечи.

Я глянул налево – и впрямь, там, у окна стоял шандал с горящими свечами. Странно, а чего я его сразу не заметил? С голодухи, не иначе, внимание рассеянное стало.

– Жалко, – я повертел в руках книгу. – Ей же, небось, лет пятьсот, а то и поболе.

– Поболе, поболе, – подтвердил Старик добродушно. – Но нам нужен пепел.

Его фраза не оставляла сомнений в том, что я должен спросить: «Какой?». Ничего хорошего из этого выйти не могло, но и оказаться на месте этих двоих я не хотел. Сейчас не спросишь – потом опалу жди. Нет уж, нафиг такие игры.

– Какой пепел? – с немного малахольным видом спросил я.

– Такой. – Голос Старика начинал леденеть. – Легкий. Летучий. Вонючий. И много. Чем-то ведь Максимилиану фон дер Эйнфрейну надо посыпать свою главу? Свою пустую, безмозглую, заносчивую главу, которую надо было бы сейчас не склонять вниз с покаянным видом, а попросту усечь! Усечь!

Последние слова Старик ронял в полной тишине, он не кричал, напротив, говорил очень негромко, но я даже и дышать-то почти перестал, знай прижимал к себе книгу неведомого мне автора, как бы пытаясь прикрыться хоть чем-то, как будто мне это могло помочь. Мне реально стало страшно, причем природа страха мне была неясна – орут не на меня, я даже вроде как наоборот – при деле. Но все равно – моя бы воля, я бы в окно прямо сейчас выскочил, и хрен с ним, с высоким этажом, такая жуть меня взяла.

– Ваше право, магистр, – Зимин сполз с кресла, его колени, глухо стукнув, оказались на дереве пола. Кстати – паркет тут такой же добротный, как и все другое. Темно-бордовый, сделанный на совесть, каждую жилочку дерева, на него пошедшего, видно. – Все будет так, как вы пожелаете.

– Мне книгу-то жечь? – выдавил из себя я неохотно. Ну да, лезть в это все не слишком по уму, но Зимина надо было спасать. Если его сейчас укоротят на башку, у меня будет сразу две неприятности. Первая – его место может перейти к пьющему Валяеву, а этого не хотелось бы, – пьяница-мать – горе в семье. И вторая – я буду свидетелем убийства, тем более ритуального, а это отягчающее обстоятельство. Эти все выкупятся, а я сяду как исполнитель и организатор этого злодеяния. И это не шутка – от этой компании можно ожидать чего угодно. Да и вообще, – я тут недавно уже сострил по поводу отрубания головы – и чем дело кончилось? Но там игра была, а это жизнь.

Все повернулись ко мне, я цыкнул зубом – вроде как мясо ели, – и снова спросил:

– Жечь книжку или нет?

– Ты думаешь, что пепел лучше меча? – Старик смотрел на меня с интересом. – Эффективней?

– Я думаю, что и в том, и в другом особого смысла нет, – убрал я книгу на старое место. – Как по мне – так надо выпить.

– Хотелось бы обоснование. – Старик подпер рукой подбородок, на его лице гуляла улыбка, свойственная бездетным женщинам и воскресным папам при виде смышленого ребенка. – В общих чертах.

– Книгу не восстановишь, голову обратно не приделаешь, – пояснил я, садясь на свое место. – А работу дальше работать будет надо, она же никуда не денется? Ну, вот не станет Максима Андрасовича – стало быть, и всех нас меньше станет. А чем нас меньше – тем врагам удобнее.

Мне очень хотелось глянуть на Азова и понять, что он по этому поводу думает, поскольку, если что, точку зрения на этот вопрос изменить недолго. Головы рубить никто никому уже, похоже, не станет, а сила сейчас у него. Но поди поверни башку, когда на тебя Старик глазеет.

– Максимилиан, плесни мне вина. – Старик протянул руку с чашей, красивой, дорогой, сразу видно – тоже старой работы. Нет, у него не кабинет, у него тут филиал какого-то крупного музея. – Думаю, что твой человек прав – надо выпить.

Зимин шустро поднялся, в его руках оказалась пыльная бутылка, и секундой позже из нее, мелодично булькая в чашу, потекла густая красная жидкость. Запахло пряно и сладко одновременно – садом, поздним летом, какими-то ягодами. Приятный такой аромат, успокаивающий.

– Славное вино. – Старик сделал несколько взбалтывающий движений рукой. – По крайней мере – на вид.

– И на вкус не хуже, – заверил его Зимин. – Надеюсь.

– Опять «надеюсь», – поморщился Старик. – Ты должен говорить: «Именно так». Или – «Заверяю вас». Все эти «может быть» и «наверное» оставь для властей, они и не такое съедят, особенно если это подкрепить купюрами. Я же хочу, чтобы мои приближенные точно знали, что делают, и были готовы нести за сделанное их руками и головой ответственность. Личную. Персональную.

Съедят. Ох, я бы бутерброд доел! Но как-то неудобно – вроде как беседа идет.

Старик тостов говорить не стал и другим налить не предлагал – он отхлебнул вина и с видом знатока покачал головой:

– Улей и сад, – негромко произнес он. – Да, это славное вино. Ах, какое было солнце в Андалусии, какие женщины! Как они меня любили, как почитали. Увы, увы им, увы им всем, ибо те, кто любит, должны помнить о том, что частенько отданная любовь возвращается дарителю в виде трехкратных мук. Огонь, вода и боль – вот что ждало этих крепкотелых и вместе с тем трепетно-нежных дев.

Старик опустил свою голову, в черноволосье которой не было ни единого седого волоска, и вроде как задремал.

Я шустро скользнул за столик, запихнул в рот остатки ранее сделанного бутерброда и начал его с наслаждением жевать.

– Что ты все жрешь? – одними губами сказал мне Валяев. – Проглот московский!

– Он свел короткое знакомство с одной из красоток Алины, – так же еле слышно ответил за меня Азов. – Естественно, что сейчас он хочет есть.

Меня схватили за челюсть и снова задрали голову вверх, да так, что ни жевать, ни глотать я не мог. Что за повадки?

– Я ей глотку перережу, – прошипел Зимин. – Она совсем очумела?

– Да она и не в курсе, скорее всего, – ответил Азов. – Ее девицы по всему зданию рассосались, поди уследи за всеми. Они теперь везде работают, во всех службах, и не всегда поймешь, кто есть кто. А я предупреждал!

– Да они не хуже и не лучше, – прошептал Валяев. – Нормально работают, и получше иных прочих. Да и чего тут страшного случиться могло? Подумаешь, делов-то. Опять же – удовольствие бы парень получил.

– Такие удовольствия дорого потом обходятся. – Азов сдвинул брови. – Не городи чепуху!

– Палыч, не нуди, – попросил Валяев. – Мы свое уже огребли, ты на коне, мы… в этой самой. С нас приходится, ты это знаешь, и мы это знаем. Потом договоримся о компенсационном пакете. А с Кифом – все обошлось, и ладно. И забыли. В крайнем случае устроим показательное аутодафе потом.

Азов коротко кивнул, глянув на меня и показывая тем самым, что все он услышал, запомнил, и вот, если что, даже свидетель в наличии.

– Да. – Старик явно не спал, он просто ушел в воспоминания, как в рыба в глубину моря. – Это было славное время.

– Еще вина, магистр? – с сыновьей почтительностью спросил Зимин.

– Пожалуй, – рука с огромным перстнем снова протянула бокал к зелено-матовому горлышку бутылки. – Славная ночь, славное вино и недурственная компания. Согласитесь, это неплохой расклад, а?

– Точно так, магистр, – бодро рявкнул Валяев. – Лучше не придумаешь!

Я взял еще кусок хлеба (ох и вкусный! Свежий, ноздреватый, с хрустящей корочкой и таким ароматом…), закинул на него кусок сыра и несколько кусков ветчины.

– Кто хорошо ест – тот хорошо работает, – отметил Старик, глядя на меня. – Не замечал раньше за тобой этакого раблезианства.

– Вчера весь день не ел, – пояснил я, не желая, чтобы меня снова хватали за подбородок. – А тут глянул на ваше изобилие – и все. Желудочный сок фонтаном хлещет.

– Ешь, ешь. – Старик отпил вина. – Ночь длинная. К тому же, это ваша традиция – набивать в эту ночь живот.

– А чем плохо? – я с удовольствием откусил от бутерброда еще кусок. – Поели, выпили, поплясали – хорошо же. Еще фейерверки можно популять в небеса.

– Ну, если в небеса, – мелодично и негромко засмеялся Старик. – Тогда ладно, хорошая забава. Так когда ты встречаешься с этим…

Он защелкал пальцами.

– Иеремией, – подсказал Азов.

– Да, с ним. – Старик отпил вина. – Не слышал о таком, видно, один из низших.

Однако переходы у него – поди перестройся с темы на тему.

– Третьего января, – коротко и четко, как он любит, ответил я. – Днем.

– Хорошо. – Старик поставил чашу на стол. – Скажешь ему, что «Радеон» не имеет к его хозяевам никаких претензий за те два силовых инцидента, что случились с тобой, и не станет предъявлять никаких требований на возмещение ущерба. Ясно?

– Предельно, – кивнул я. – Запомнил, передам слово в слово.

В этот момент в кармане у меня закурлыкал телефон.

– Извиняюсь, – смутился я. – Не выключил вот.

– Так праздник же, – развел руками Старик. – Не иначе, как поздравить тебя кто-то хочет.

– Нет, это жена, – на дисплее высветилось имя «Вика». – Наверное, домой пошла, на этаж.

– Так ответь, – непонимающе сказал хозяин «Радеона». – Надо же узнать – так это или нет?

– Да, – принял я вызов. – Чего?

– Я уже дома, – немного нервно сказала Вика. – Жду тебя. Слушай, при оказии узнай там – Зимин на меня сильно зол?

– Хорошо, – ответил ей я, нажал «Отбой» и с улыбкой сказал: – Ну, так оно и есть – покинула вечеринку, домой пошла.

– И ты иди, – мягко сказал Старик. – Женщина ждет. Исторически это их судьба, но, если есть выбор между ней и компанией собутыльников, пусть даже и очень хороших, всегда выбирай женщину.

– Да? – такое мне в голову в жизни не приходило.

– Да. – Старик сплел пальцы и откинулся на спинку кресла. – Вот если бы мы собирались на битву – тогда другое дело. Тогда мы были бы куда важнее, чем она, ибо ради битв рождается мужчина. Его судьба – воевать и умирать, входя в бессмертие. Ибо тот, кто бежит от битвы – умирает от страха многократно, а тот, кто успевает убить своего противника, даже пронзенный вражеским копьем, – тот будет жить вечно. Впрочем, все это только красивые слова, которые не стоят ничего, по сравнению с тем, что ждет тебя в твоем жилище. Ступай.

Я встал, не зная, что делать. Поклониться, что ли? Или руку ему сунуть? Или кивнуть? Блин.

– Как я мог забыть? – Старик покачал головой. – Самая главная традиция новогодней ночи. Подарок.

Еще и подарок. Приятно, но стремно.

– Подойди ко мне, – поманил меня ладонью Старик и достал из ящика стола массивную шкатулку, причем интересную такую.

Она была сделана из какого-то черного камня. Из камня точно, видно, что увесистая – может, это агат, может, что-то в этом роде. По краям она была отделана желтым металлом, надо полагать – золотом, и из него же был сделан декор на ее крышке – несколько игральных карт, разложенных веером. Прикольно.

– Вот это отдай своей женщине, – откинув крышку, Старик покопался в шкатулке и протянул мне небольшой футляр, обтянутый черным бархатом – Она сегодня помогла мне, и я ей за это крайне признателен. Я очень ценю людей, которые выполняют мои просьбы, ничего не требуя взамен и ни на что не рассчитывая. Бескорыстие – это добродетель, требующая награды.

Я принял футляр и молча изобразил полупоклон.

– Ну и ты, – Старик, звякнув чем-то в недрах шкатулки, достал из нее массивный перстень. Он блеснул тусклым желтым цветом, вделанный же в него черный камень был темен как ночь. – Я хотел бы подарить тебе вот это. Носи этот перстень как память обо мне и об этой веселой ночи. Ну, а коли припрет нужда – его всегда можно и продать!

– Подарки не продаю – твердо заявил я. – Не дело это. Тем более – такие.

– Позиция, – кивнул Старик. – Уважаю. Протяни ко мне свою руку.

Его пальцы напомнили мне сухой лед, они просто обжигали морозом. Он сам надел мне перстень на безымянный палец левой руки, к моему крайнему удивлению, он угнездился на нем как влитой.

– Вот и славно. – Старик захлопнул шкатулку. – А теперь иди, и надеюсь, что этот год принесет тебе удачу.

– А уж я-то как на это надеюсь! – усмехнулся я – Спасибо вам за подарок, и – еще раз с Новым Годом вас! Ну, я пошел.

– Я провожу, – поднялся Зимин. – Мало ли.

– Ну-ну, – Старик снова взял в руки чашу и, по-моему, уже забыл обо мне.

Желтые створки закрылись за мной и, если честно, я с облегчением выдохнул. Впрочем, окончательно меня не отпустило – за спиной стоял все еще бледный Зимин.

– Макс, ты это… – повернулся я к нему, но осекся, увидев знак, которым он велел мне замолчать.

– Значит, так, – остановив меня, заговорил он. – Я хочу сказать тебе две вещи.

Мама, роди меня обратно. Если верить приметам, то меня ждет такой год, который я буду вспоминать в старости, как самый жесткий из всех, что я прожил. Ну, при условии наступления этой старости, разумеется.

– Первое. – Зимин подошел к лифту и нажал кнопку вызова. – Я всегда добро и зло помню одинаково. Хотя нет – зло лучше, потому и плачу за него сторицей. Но добра я не забываю, хотя бы потому, что редко его вижу. Сегодня ты помог мне, уж не знаю – намеренно или случайно, но, тем не менее, это так. Так вот – я запомню это и, возможно, когда-то смогу тебе воздать за твое добро тем же.

– Да ладно, – махнул я рукой. – Не чужие же люди.

– И тем не менее. – Зимин был непривычно строг. – Я сказал – ты меня услышал.

Надо было что-то сказать, но я не знал что.

– И второе. – Подошла кабина лифта и раскрыла двери. – Вике своей скажи, чтобы не паниковала, наверняка она уже всякой ерунды себе напридумывала. Она тут ни при чем, таить зло на нее за то, что случилось, это все равно что злиться на пистолет за то, что из него в тебя выстрелили. Пусть живет безмятежно и не забивает голову всякой ерундой.

– Вот за это спасибо, – оживился я. – И впрямь – она вся извелась уже. У нее и в голове не было, чтобы тебе насвинячить.

– Перстень береги. – Зимин подтолкнул меня к лифту. – Впрочем, ты его и не потеряешь просто так, даже если захочешь. Все, иди домой.

Я помахал ему рукой и нажал на цифру «1». Не знаю почему, но на душе стало вдруг спокойней. Наверное, потому, что из всей этой компании, бесспорно, предельно опасной и непредсказуемой даже в самом спокойном состоянии, именно Зимин был мне симпатичнее других. Хотя, как по мне, и его бы сто лет не видать.

Я поднял руку к глазам и рассмотрел перстень. Большой. Золотой. Красивый. Камень не столь велик, как мне сначала показалось, но все так же непроницаемо-черен, даже в свете ламп дневного освещения не было ни бликов на нем, ни золотистых точек. А вот золотая полоска, облегающая палец, оказалась куда как забавней камня. На ней переплетались чешуйчатыми телами несколько змей, их пасти жадно кусали основание перстня. Гады были сделаны очень искусно, казалось, я даже различаю ярость, сверкающую в их безжизненно-холодных глазах.

– Веселая картина – коза дерет Мартына, – пробормотал я. – А вот наоборот – Мартын козу дерет.

Я потянул перстень с пальца – не люблю я их, мешаются они мне. Пусть в кармашке полежит, а потом я его в сейф положу, чтобы не потерялся. Мало ли, что Зимин говорит, все равно – подальше положишь, поближе возьмешь.

Перстень не снимался с пальца. Ну вот вообще никак. Он как будто врос в него.

– Елки-палки, – я потянул сильнее, но результат был тот же.

Кабина лифта остановилась, на табло горела цифра «10», и в раскрывшиеся двери ввалилась парочка порядком подгулявших сотрудников. У девушки на щеках горел специфический румянец, у молодого человека было лицо кота, сожравшего банку сметаны, причем чужой. Понятно, народ перешел от стадии «флирт» к стадии «никто и не заметит, что нас нет».

– С наступившим! – радостно гаркнул молодой человек, девушка же явно была не рада меня видеть. Ну, это нормально.

Я дружелюбно помахал рукой, перстень блеснул золотом, и это неожиданно для меня возымело определенное действие.

Молодой человек судорожно сглотнул слюну и поправил галстук, узел которого был у него почти в районе плеча. У девушки со щек схлынул румянец, в глазах же появилось немного затравленное выражение. Вот тебе и раз. Это что же за цацку я получил?

– Мы просто поднимались наверх… – сбивчиво заговорил юноша. – Надо было там кое-что проверить…

– Да ладно вам, – мне стало немного неприятно, даже неловко, не люблю я таких вещей. Чего передо мной оправдываться, я вообще тут чужой человек? Так, живу в гостевом крыле – и все. Да в конце концов – мне вообще нет никакого дела до того, кто кого шпилит.

К тому времени, когда мы приехали на первый этаж, юноша полностью запутался в деепричастных оборотах, и я с радостью вышел из кабины, услышав за спиной два облегченных вздоха, прозвучавших в унисон.

Хорошее колечко подсунул мне Старик, что уж там. И так все не слава Богу, а теперь от меня еще и люди шарахаться будут.

А люди, собственно, уже догуливали. Пока суд да дело, пока я шлялся по техническим комнатам и высоким кабинетам с апельсиново-неразборчивым запахом, новогодняя ночь продолжалась, народ бодро накачивался спиртным разной крепости, и к настоящему моменту в холле остались самые крепкие гуляки, так сказать – сливки общества.

Большинство из них веселилось на импровизированном танцполе, бодро долбя каблуками его мрамор. С немалым удивлением я увидел среди изгибающихся в танце тел сестру Зимина, Генриетту. Обычно вялая и какая-то сонная, сейчас она производила совершенно другое впечатление. Короткое платье из черного шелка не столько скрывало ее безупречное тело, как подчеркивало его достоинства, обнаженные руки с двумя золотыми браслетами были подняты над головой, роскошные белокурые волосы растрепались, она вся отдалась ритму музыки и явно приковала к себе взгляды большинства условно дееспособных мужчин в этом зале. Это и правда было красиво, без дураков. И странно – чего это ее так расколбасило? Тогда в коридоре стреляли – и ноль эмоций, а тут – погляди-ка.

– Я всегда получаю свое, – меня приперли к стенке, быстро и стремительно. Одна маленькая, но крепкая ручка придерживала мое плечо, вторая же сгребла в горсть мое достоинство, причем без всякой нежности. Елки, меня впервые в жизни взяли за… Ну вы поняли. В прямом смысле взяли, не переносном. Ощущения, признаюсь, сильно ниже среднего.

– Это прекрасно, – шутки шутками, а во всем надо знать меру. После такого начала продолжать мне уже совсем не хочется. – Но давай эту тему перенесем на потом, а?

– Сегодня и сейчас, – скомандовала Дарья, и я прислушался к своим ощущениям – не накроет ли меня снова?

Не накрыло. Ну, Дарья, ну рыжая, зеленоглазая и белокожая – и чего? Нет, оно неплохо бы с ней познакомиться на тактильном уровне, я, в принципе, не против, но не сегодня. Я устал, я хочу есть и еще спать. Тем более что уже совсем скоро мне еще в загробный мир идти…

– Даш, ты офигенная, – устало сказал я девушке – И я правда совсем не против с тобой лечь в постель, но слушай – давай потом? Я устал, как не знаю кто, и очень хочу спать. В очи мои мутные глянь – они, блин, как у кролика – красные уже все.

В подтверждение этого, я поднял руку к лицу и показал ей на левый глаз – вот, мол, смотри сама.

Дарья хотела что-то сказать, но тут все тот же перстень попался ей на глаза. Они как будто на мгновение поменяли цвет – зелень из них ушла и полыхнул какой-то багрянец, словно в них отразилось огромное пожарище. В тот же момент давление на меня ослабло, что невероятно порадовало – был в нижней части тела некий дискомфорт. И потом – а если скажу не то, и она сдавит чуть посильнее? Беда может выйти.

– Потом – так потом, – покладисто сказала девушка и очаровательно улыбнулась. – И то – куда нам спешить? Чем дольше оттягивание желанного момента – тем больше радости и удовольствия от него. Но ты обещал!

– Слово скаута, – поднял я вверх правую ладонь, сжатую в кулак. – Я буду трепетно ждать той минуты, когда мы двое станем одним.

– И я, – меня облобызали в щеку и, прошуршав платьем, Дарья скрылась в толпе танцующих.

Что я там говорил про подарок Старика? Да нет, вещичка-то, похоже, полезная.

В номер я не вошел, в номер я ввалился. Если честно – как выматывают все эти коллективные празднования.

– Ну? – Вика не спала, она явно ждала моего прихода, сидя на кухне и попивая чай.

Нет, я не устану поражаться женщинам. Они сутками готовятся к тем или иным мероприятиям, наводят красоту, чтобы поблистать пару часов в виде неприступных красавиц, после приходят домой, скидывают все это, как змея кожу, и становятся снова нормальными, родными и привычными. И не могут понять, что такими мы их любим куда больше.

– Нормально все, – я плюхнулся на стул и выразительно глянул на чайник. – Отмучались.

– В каком смысле? – насторожилась Вика, наливая мне кипяток в чашку.

– В прямом. – Я потянулся. – Праздник отгремел, можно спокойно жить дальше.

– Ага, и ждать, что меня не сегодня-завтра отсюда на улицу выкинут. – Она нервно тряхнула рукой, и лимон плюхнулся в мою чашку. – После того, что было…

– Нормально все. – Я отхлебнул горячего чая и блаженно зажмурился. – Макс велел тебе передать, причем персонально – все нормально, он никакой обиды не таит и все прекрасно понимает. Какой с тебя спрос? Тебя просто использовали. Это конкретно его слова, так что – дыши спокойно и не через раз.

– Да ладно? – обрадовалась Вика и села на стул, поджав одну ногу под себя. С учетом длины ее халатика, зрелище вышло еще то. Завораживающее.

– Ага, – кивнул я. – Теперь твоя душенька довольна?

– Не то слово. – Она цапнула мою руку и вгляделась в перстень. – Ого. Дорогой, наверное. Это тебе кто подарил?

– Старик, – ответил я и поморщился. – Совсем памяти нет. Он же и тебе подарочек прислал со мной, как с почтовым голубем.

Я достал из кармана черный футляр и протянул его Вике.

– Блин, надо тебя почаще к нему отпускать, – сообщила мне она и приняла подарок хозяина «Радеона».

Щелкнула тоненькая застежка футляра, он открылся, обнажая свою шелково-красную сущность и кулон, лежащий у него внутри.

Он, похоже, был сделан из такого же камня, что и мой перстень. Внешне это была черная ограненная капля, которую за маленькое золотое колечко, вделанное в нее, придерживала тонкая девичья рука, и все это великолепие венчала искусно сплетенная золотая цепочка.

– Ох. – Вика явно была под впечатлением. – Красота какая.

– Недешёвая, – отметил я. – Работа тонкая. Я, само собой, не ювелир, но сразу видно старую добротную вещь.

– С чего это он? – Вика все не решалась примерить это украшение. – Такие штуки так просто не дарят.

– Ну, он сказал мне, что это тебе за то, что ты такая умница и красавица, – сказал ей я. – Ты же ему вроде как помогла. А вообще, у богатых свои причуды. По нашим меркам – вещь цены немалой, по его – мелочишка. Разница в восприятии ценностей у нас большая.

– Да? – неуверенно сказала Вика и, встав, вдруг захлопнула футляр. – Потом примерю. Под платье.

Я немного удивленно посмотрел на нее – моя сорока-белобока не кинулась к зеркалу с новой цацкой? Чудны дела твои, господи.

Вика вышла из кухни, вскоре в комнате хлопнула дверца сейфа, и послышался ее голос:

– Надеюсь, сегодня я не буду спать одна?

– Надейся, – сообщил ей я, допивая чай. – И жди.

Само собой – не будет. Уж не знаю, что со мной делала Дарья, но остатки дурмана, которыми она меня обволакивала, все еще бродили в крови и требовали выхода. Ну, так и чего сопротивляться зову природы? Оно мне надо?

Это, наверное, было самое необычное пробуждение после Нового Года за последние лет двадцать. Даже в армии ощущение послепраздничья было острее, что уж говорить о других новых годах. А здесь – как обычный день. Ни запаха табачного перегара, ни ароматов пустивших сок салатов, ни пустых бутылок под ногами, которые я спустил с кровати. Где все это? Нету. Ну, а значит, и праздника нету, потому как первая мужская радость после веселой встречи наступившего года – это пойти на кухню, там достать из холодильника все недоеденное, слегка заветревшееся, разложить перед собой, после достать салатницу, где лежит оливьешка, пропитавшаяся майонезом до самого «не хочу», засадить «полтинничек», который наконец-то угомонит куранты, долбящие по вискам, и начать все это есть. Степенно, с удовольствием, с чуть зачерствевшим хлебушком, не торопясь, практически священнодействуя. Вот это – праздник. Вот это – Новый Год.

Ах, да – еще включить телек. «Чародеев» там или еще какую-нибудь симпатичнейшую древность.

А у меня – ничего этого нет. То есть нарезки в холодильнике есть – но это все не то. Это как в той шутке – поддельные новогодние украшения, выглядящие как настоящие, но от которых радости нет.

А время-то уже двенадцатый час. Однако пора в игру, надо еще Кролине подарок вручить, да и Гунтер мог вернуться в замок.

Вика спала, волосы ее разметались по подушке, верхняя губа по-детски оттопырилась. И еще она, по-моему, улыбалась – наверное, ей снилось что-то очень хорошее. Ну и славно, пусть спит. А я – пойду.