Я, признаться, не очень рассчитывал на то, что Нифонтов прибудет вовремя, потому к «Арбатской» шел не спеша. Мне вообще нравится после работы не бежать домой с выпученными глазами по принципу «быстрей-быстрей к телевизору». Нет, что до мам-одиночек, которым надо забрать детей из садиков, или даже не одиночек, но все равно подвязанных на подобные вопросы – тут спору нет. У них все расписано по минутам. Но остальные-то? Вылетели из здания и почесали, только земля под ногами горит. Оно, конечно, вся жизнь бег, остановился – умер. Но не настолько же?

Нет, я люблю поздней весной и ранней осенью неспешно пройтись по Гоголевскому бульвару или по староарбатским переулкам, подышать воздухом, из которого даже выхлопные газы не смогли вытравить нечто такое, что свойственно только этим временам года и только этому городу. Да и не воздух это вовсе, а некая метафизическая смесь, в которой смешались эпохи, люди, книги… Надо просто это понять и расслышать. В Москва-Сити такого нет и быть не может, где большие деньги, стекло, металл, нефть, газ и прилегающие к ним вплотную тендеры, фьючерсы и опционы, там нет места умеренно-запредельному, там все расписано, подсчитано и закреплено документально. А вот в старой Москве, близ Арбата и «Сухаревки», в «Староконюшенных», «Малых Каретных» и «Последних» переулках ушедшее время ещё можно застать. То из неведомого дальнего далека донесутся звуки польки и звон гусарских шпор, то в синеватых сумерках мелькнет фигура в плаще и «боливаре», то у какого-то дома увидишь букет цветов желтого, тревожного цвета. А может, вдруг мимо тебя троллейбус прошелестит, синий, случайный, последний. Тот, который по Арбату уже лет тридцать с гаком не ездит.

Надо просто прислушаться, присмотреться. Всего лишь.

Этот город ломает и калечит души, не без того. Москва жестока, причем не только к тем, кто приехал в нее, но и к тем, кто здесь рожден. Любой большой город – бездна, в которую можно падать до бесконечности, это безостановочный ритм, выпав из которого ты навсегда отстанешь от остальных. И ему все равно, кто ты и каково тебе. Либо «да», либо «нет», и «подождите, я передохну и снова в путь» здесь за аргумент не принимается.

Но иногда этот город души не корежит, а лечит. Главное, не упустить момент, когда у него будет хорошее настроение.

Впрочем, другие большие города, как я и говорил, не добрее. В каком-нибудь Нью-Йорке все обстоит точно так же, только у них небоскребов, с которых прикольно сигать вниз в момент отчаяния, больше.

Размышляя на вот такие душеспасительные темы и совсем тихонько напевая привязавшийся ко мне окуджавовский «Синий троллейбус», я и добрел до «Арбатской», где практически сразу увидел знакомую машину.

– Привет. – Забравшись в салон, я пожал руку Нифонтову и спросил у Женьки, сидящей рядом с ним: – Ну что, сладкая, поцелуемся?

– Знаешь, этот парень меня поражает, – сообщила Николаю его напарница. – Вот так общаешься с ним – вроде нормальный, без особых задвигов. Проходит пара дней, снова его встречаешь – дурак дураком. Слушай, а может, их двое? Может, у него брат-близнец есть, и мы то того видим, то другого? Один умный, а второй – вот этот, который к нам в машину сел только что. Я к тому, что дурака можно пристрелить, и нынче на кладбище прикопать в какую-нибудь бесхозную могилу, а с умным дальше дела делать.

– Знаешь, Саша, а у тебя есть шансы. – Нифонтов повернул ключ в замке зажигания. – И неплохие.

– На то, что вы меня пристрелите и прикопаете? – обеспокоился я, причем не придуриваясь. С этих станется.

– Нет, разумеется, – Николай повернулся ко мне и подмигнул. – Просто я чуть ли не впервые слышу, как Евгения анализирует какого-либо парня из тех, кто не входит в наш постоянный круг общения.

– Чего? – опешила Мезенцева, не ожидавшая, видимо, такого предательства со стороны коллеги. – Я? Анализирую? Вот его? Дорогой друг, поздравляю тебя, ты все-таки тронулся умом.

– В последний, случа-а-а-айный, – громко пропел я упорно вертящуюся в голове строчку Окуджавы.

Мне давно рассказали способ, как избавиться от привязавшейся к тебе и безостановочно звучащей в голове песни. Надо просто проорать особо назойливую строчку, плюнув на условности и недоуменные взгляды окружающих.

Реально работает, проверено.

– Ну вот, – обрадовалась Евгения. – Сначала бред, потом песни. Колька, поворачивай направо. Повезем его к психиатру. И тебя заодно проверим, от греха.

– Да ты, приятель, эстет, – без тени иронии заметил Нифонтов, выруливая на Новый Арбат и не обращая ни малейшего внимания на слова Мезенцевой. – Странно, в нашем детстве такие песни были уже не в моде. Я и сам бы ее не знал, кабы не случайность.

– Это у тебя, – возразил ему я. – У меня в детстве дядя Сева по соседству жил, он в семидесятые диссидентствовал, в восьмидесятые радовался перестройке, а остаток века и далее бухал, пока в ящик не сыграл. Мечты не сбылись, идеалы разрушены, желанная свобода оказалась со звериным оскалом капитализма. Как квасить начнет, так сразу Окуджаву и заводит.

– Тогда понятно, – признал Николай. – Хотя выбор песни, конечно, радует. Особенно если учесть то место, где ты ее исполнять надумал.

– Так Арбат, – махнул я рукой. – Она же про него?

– Ты в этом уверен? – в голосе Нифонтова явно была слышна ирония. – Хотя я, конечно, не возьмусь сказать, что было в голове у Окуджавы, когда он ее писал, но, как мне думается, здесь речь идет не только о романтике того времени. Булат Шалвович был настоящий поэт, такие, как он, думают и чувствуют больше, чем остальные.

– А как песня называется? – не выдержав, спросила Евгения. – Я вот ее не слышала.

– Это потому, что ты ленивая и нелюбопытная, – произнес Николай. – Не любишь докапываться до сути вещей. Называется она «Синий троллейбус». Как тебе?

– Это тот самый? – охнула Женька. – Блин, жесть! Так про нее нам тогда Пал Палыч говорил? Что, мол, звучит красиво, но вот только такую романтику и врагу не пожелаешь?

– Ну да, – подтвердил Николай. – Саш, понимаю, что мы для тебя все одно как по-китайски сейчас разговариваем. Не обижайся. Просто Женька тогда на этом синем троллейбусе чуть покататься не отправилась. Хорошо, что с нами Пал Палыч был, успел ее остановить.

А вслед за этим я узнал, что и на самом деле по Москве последние лет шестьдесят колесит синий троллейбус, как правило, весной и летом, после двенадцати ночи и часов до трех. Вот только садиться в него людям категорически не рекомендуется, особенно тем, у кого нелады с жизненной ситуацией. Всякий из нас хоть раз в сердцах говорил: «Хоть бы сдохнуть» или «Блин, повешусь или из окна выпрыгну. Так все надоело». Хорошо, если это говорилось дома и мысли о подобном там и оставались. А вот если с такими думами пойти гулять по ночным улицам, то запросто может выйти так, что за спиной раздастся звук подъезжающего транспорта, а после перед тобой гостеприимно откроются двери, окрашенные в веселенький синий цвет. А после закроются. Навсегда.

– Он собирал тех, у кого была хоть тень мысли о добровольном уходе из жизни. А ночью на улицах подобных людей много, – рассказывал мне Николай. – Кто с девушкой поругался, кто с женой, кто с родителями. Да мало ли причин?

– А там, внутри? – живо спросил я.

– Если верить слухам, там человек получал последний шанс остаться в живых, – ответил оперативник. – Падай на колени перед кондуктором, моли его о пощаде и, может быть, он разрешит тебе выйти. А если нет… Тогда ты оплатишь проезд в этом транспорте по полной стоимости.

– И что, Женька тоже думала о самоубийстве? – засомневался я. – Да ладно?

– Ну тут сомнению надо подвергать сам факт того, что она тогда думала, – ехидно произнес Нифонтов. – Видишь ли, там, в троллейбусе, ведь не люди сидят, а кое-кто посерьезнее. И, как видно, они почуяли, что мы их ищем, вот повидаться и приехали. Отдел тогда всерьез за них взяться решил, за месяц почти полтора десятка трупов на остановках нашли. Мы архивы подняли, всплыл этот троллейбус. Ну, и ветераны наши тоже про него вспомнили, он в начале 60-х хорошо пошарашил по столице. А до того, лет сто назад, в районе Кузнецкого моста, Он, правда, тогда еще пролеткой был, с лошадкой и возницей на «козлах». Ну, мы по центру пару-тройку ночей побродили, особо не таясь, нас, как видно, приметили, да подали транспорт. И даже двери любезно открыли. Женька сразу пистолет вынула, за поручень взялась и в салон. Я даже сказать ничего не успел. Да еще на троллейбус этот засмотрелся – модель старая, одна из первых, я таких и не видал никогда. Хорошо Пал Палыч нашу торопыжку успел выдернуть до того, как двери захлопнулись. Секундой бы позже – и все, уехала бы она невесть куда.

– Я потом сильно испугалась, – призналась Женька. – Тогда-то кураж был, а вот после…

– А дальше что? – азартно поторопил оперативника я.

– Да ничего, – хмыкнул тот. – Двери закрылись, и троллейбус уехал по Малой Никитской в сторону планетария. Больше мы его не встречали.

– Но и не очень искали, – заметила Женька. – Трупов на остановках с той поры не находили, а потому свою задачу мы сочли выполненной.

Блин, сколько же всего у нас в городе есть! И как все-таки тесна связь времен, мыслей и действий.

Впрочем, свои впечатления вслух я выразил менее многословно:

– Жесть!

– Да это разве жесть? – чуть высокомерно сообщила мне Мезенцева. – Ты мне как-нибудь потом напомни, я тебе расскажу о том, как мы с Колькой в «Басурманских» склепах «чумного доктора» прошлым летом ловили. Вот это была реально жесть! Я после неделю у нас на Сухаревке ночевала, стремалась одна дома оставаться.

Это что же такое должно было произойти, чтобы рыжая бестия чего-то боялась?

– Ладно, хорош о делах былых, – предложил Николай. – Давайте о дне сегодняшнем побеседуем.

– А чего о нем беседовать? – подал голос я. – Приедем на кладбище, я к вам Афанасия выведу и все, по домам.

– Так-то оно так, – уклончиво сказал Николай. – Только есть одно «но». Там сегодня ведь шоу снимать будут, неужели тебе неинтересно на это дело посмотреть?

– Сил нет, – признался я. – Я же с работы, не жрамши. И потом – я цирк не люблю.

– Аргумент, – усмехнулся оперативник. – Да, хочу сразу извиниться. Я тебе ужин обещал, но с ним, увы, не сложится. Пробки жуткие, весь центр стоит. Как бы вообще не опоздать.

– И так всегда, – опечалился я. – Поманят конфеткой, а потом ее отнимут.

– Мир несовершенен, – философски заметил оперативник и продолжил: – Так вот, о цирке. Ты, скорее всего, не в курсе, но в компанию этих телемагов затесался один настоящий колдун. И не просто колдун, а тот самый. Помнишь Южный порт? Вот он самый и есть. Информация проверенная.

Сюрприз. Воистину, тесен наш магический мир. До отвращения.

– Так и схомутайте его, – немедленно дал я совет сотрудникам отдела «15-К». – В кандалы негодяя, и в подвал. Ну или как вы там эту публику нейтрализуете? Я-то тут при чем?

– Да, по сути, ни при чем, – признал Нифонтов. – И да – это не твое дело и не твоя война. Вот только как быть с гражданской сознательностью?

– Никак не быть, – не раздумывая ответил я. – Коль, давай обойдемся без этого всего, хорошо? У вас есть своя работа, у меня своя. Вам по штату положено злодеев искать и вязать – вот и вперед. А я отдам вам беспризорного слугу и отправлюсь домой, ужинать.

– А твоя приятельница? – Николай отнял одну руку от руля и, словно вспоминая, пощелкал пальцами. – Как же её…

– Марина, – елейным голоском подсказала ему Мезенцева. – Правда, теперь она к своему имени еще и титул добавляет. Теперь она верховная дриада Восточных пределов Марина Лучезарная.

– Вот-вот, – снова перехватил инициативу оперативник. – И ты оставишь свою, не побоюсь этого слова, боевую подругу в компании с опаснейшим колдуном? Нет, настоящие ведьмаки так не поступают.

– Я вообще не имею понятия, как поступают настоящие ведьмаки, – такими вещами меня было не смутить. Я на подобное и в школе не велся. – Те, которых встречал до сегодняшнего дня, с завидной периодичностью делали только одно – мерли, как мухи. Если ты эту традицию имел в виду, то не пойти ли тебе на фиг? Кстати, столкновение с опасным колдуном именно такое развитие событий и предполагает.

– В этом смысле тебе бояться нечего, – добродушно проворковала Евгения. – Мы прикроем, мы подстрахуем.

– Это прекрасно, – упорствовал я. – Но есть вариант куда лучше. Я просто уеду домой, и страховать меня не понадобится. Всем хорошо.

– Не всем, – из голоса Нифонтова как-то разом ушла благодушность. – Тем, кого этот колдун отправит на тот свет, лучше не будет. А он это сделает. Если ты полагаешь, что Южный Порт – это единственный его проект, то ошибаешься. На нем уже четыре десятка смертей, и это только те, о которых мы знаем, где он хоть как-то засветился. Но их наверняка больше. До Москвы он неплохо покуролесил в Киеве, потом перебрался в Ростов, а теперь до нас добрался. И если его не остановить, то все будет очень плохо.

– Ощущение такое, что сериал по НТВ смотрю, – не удержался я. – Серьезно. Кстати, по всем законам жанра именно меня-то и должны грохнуть в конце этой серии. Добровольные помощники всегда отказываются до последнего, потом все-таки соглашаются, а после непременно погибают. Будем ломать шаблоны. Нет!

– Даже не знаю, что теперь делать, – поделился Нифонтов своими мыслями с Евгенией. – Заставить-то мы его не можем?

– Ну-у-у-у… – Мезенцева повернулась ко мне, сложила губы «сердечком» и задумчиво уставилась на меня. – Не знаю. В принципе есть у меня кое-какие мысли…

– Неравноценный обмен, – тут же заявил я. – Да и развод этот древний. Мол, помоги нам сейчас, а секс будет потом. И чего? Помочь-помогу, а ты после этого сразу старую песню о главном заведешь: «у нас еще отчетность, давай я после этого к тебе приеду, ты меня жди». Плавали, знаем.

– Чего? – с Мезенцевой мигом слетело все напускное. – Я? С тобой? Ты себя не переоценил, офисный мальчик? Диванный воин!

Вот сейчас мне стало за себя обидно. Ну да, рельефных мышц на животе у меня нет, и татуировки на выпуклом правом бицепсе тоже, как, собственно, и самого бицепса, но все-таки не совсем же я чмо?

Так-то зачем?

– Брэк, – остановил нас Николай. – Дети, давайте свой первый семейный скандал вы устроите где-нибудь в другом месте?

– Какой скандал? – в один голос проорали я и Женька. – Семейный?

– Редкое согласие, – стер воображаемую слезинку Нифонтов. – В один голос говорят, одно и то же думают. Да вы созданы друг для друга!

– Капец. – Мезенцева уставилась на напарника так, как в годы войны партизаны смотрели на полицаев и старост. – Вот ты гад!

– Саш, и все-таки, – сдерживая смех, сказал Николай. – Пошли с нами, а?

– Зачем? – устало спросил я. – Ну вот я вам там зачем нужен? В лицо этого супостата я не знаю, в колдовстве вообще не разбираюсь. Прок от меня какой?

– Хозяин кладбища, – пояснил Нифонтов. – Ты с ним дружен. Говоря по-деловому – нам нужны твои связи. Если кто и сможет отличить настоящего колдуна от остальной публики, то это он.

Обознатушки-перепрятушки! Смешно, однако!

– Стоп, – потряс головой я. – А вы не знаете, как он выглядит? Да ладно!

– Вот тебе и ладно, – вздохнул оперативник. – Нет, не знаем. Это, кстати, всегда для нас самая большая проблема, когда речь идет о таких, как ты и он. На вас же нет табличек с надписями «колдун», «ведьмак», «ведьма»? Внешне вы люди как люди, ходите, разговариваете, едите, шутите. И пока вы как-то себя не проявите, мы не то чтобы бессильны, но близки к тому. А тут еще накладывается то, что там вся публика чудная. Поди пойми, кто из тринадцати клоунов настоящий колдун. И вот тут, выходит, без тебя не обойтись. Точнее – без твоего знакомца, который этим погостом правит.

Сказать им, что ли, что и Хозяин его определить не смог? Хотя – нет. А ну как Нифонтов с ним без меня беседовать будет и про этот момент упомянет? Не думаю, что Костяной царь будет рад узнать о том, что кто-то (а именно я) рассказал постороннему человеку о его слабости. Ведь неспособность определить колдуна в пределах собственного царства – это именно она, слабость.

И это при том, что повелитель мертвых изрядно тщеславен.

Мне тогда на его подконтрольной территории лет сто лучше не появляться.

– Саш, мы не просим тебя ни о чем, кроме этого, – продолжал тем временем вещать Нифонтов. – Просто помоги понять, кто есть кто – и все. А за нами должок будет. Раньше или позже мы тебе тоже пригодимся.

– И приятельнице твоей спокойнее будет, – добавила Евгения. – Она же небось волнуется. А тут знакомое лицо, все повеселее.

Кто волнуется? Марина, прости господи, Лучезарная? Ну да, конечно. Небось себе места не находит.

– Вот и договорились, – подытожил Нифонтов. – Молчание – оно что? Знак согласия. Я знал, что так и будет.

Очень мне хотелось высказать все, что я по этому поводу думаю. Прямо сильно-сильно. Но не стал я этого делать. Как ни странно, но в одном он был прав. Не стоит плевать в колодец. Жизнь непредсказуема, кто знает, что будет завтра?

Да и потом – я сам точно не могу сказать, как я и к нему, и к его коллегам отношусь. С одной стороны, они постоянно стремятся меня использовать в своих комбинациях, что неприятно. Любому человеку не по нраву, когда его играют «в темную».

С другой стороны – он мне жизнь спас, он меня свел с Хозяином кладбища, познакомил с основами существования в том новом мире, к которому я теперь принадлежу.

И даже негласно опекает.

Да вот хоть бы вспомнить о визите его подруги-ведьмы Людмилы, который та мне нанесла в те дни, когда я в Лозовке жил.

Она появилась дней за пять до моего отъезда, вечером, когда на землю уже опустились сумерки. Я сидел на крыльце, пил чай из самовара и думал о том, что в дом идти совершенно неохота. Опять противный Антипка будет всю ночь на чердаке шебуршиться и спать мне не давать.

Самовар, кстати, у покойного ведьмака был знатный – дореволюционный, здоровенный, с бляхами на серебряном пузе и надписью: «Братья Василий и Александр Баташевы». Наверное, дорогущий. Но продавать я его не стану, он мне самому по душе пришелся. Я такого вкусного чаю, как из него, сроду не пивал. Да и процесс растопки мне нравился, было в нем нечто длительно-медитативное. Я теперь понимаю, почему самовар в старое время «царем стола» величали. По-другому и не назовешь. Так скажу – много мы в городе потеряли, позабыв процедуру чаепития из самовара.

Так вот – сижу я, значит, в труселях на крыльце, дую чай, гоняю комаров, смотрю на первые звезды. Если бы не Антип, то на душе вообще полный покой и гармония были бы.

И тут – крылья хлопают, а через секунду девичий голос спрашивает:

– Хозяин, гостей принимаешь?

Мне первым делом в голову мысль о Маринке пришла. Ну, думаю, и тут достала. Потом прикинул – голос не ее.

Подошел к калитке – мать честная, там та девушка стоит, что с Нифонтовым на вокзале обжималась. Красивая до одури, с толстенной русой косой, перекинутой через плечо, и с глазами голубыми настолько, что небо и то перед ними блекнет.

А я в трусямбах, с недельной щетиной и чашкой в руках. Дико неловко себя почувствовал.

– Без твоего разрешения я сюда войти не могу, – и не подумала смеяться надо мной Людмила, даже глазом не повела. – Так что если пригласишь – попьем чайку, нет – домой отправлюсь.

– Милости просим, – без раздумий ответил ей я. – Заходи. И это… За внешний вид извини. Я не ждал никого.

– Условности, – говорит мне красавица и калитку открывает. – Да и потом – кого тебе тут смущать? Дару, что ли? Так она за тысячу лет и не такое, поди, видала.

Вот так, слово за слово, и потекла беседа. Я, понятное дело, сбегал джинсы натянул и Родьке велел чашку с блюдцем гостье принести.

Кстати, моему мохнатому другу Людмила сильно не понравилась. Нет, чашку он ей вынес, но вот по угощению, которое он к чаю подал, было ясно, что таких гостей ему не надо.

Две маленьких круглых сушки на блюдце об этом говорили более чем красноречиво. Он поставил блюдце перед ней и сразу же улизнул в дом.

– Экономный, – извиняющимся тоном объяснил ведьме я его поведение. – Рачительный, сил нет. Меня тоже голодом морит.

– Просто он слуга ведьмака, а потому наше племя не любит инстинктивно, – понимающе сказала Людмила. – У него на подсознательном уровне вбито, что ведьма только и ждет того момента, когда ведьмак повернется к ней спиной. Пока я не уйду, он с меня глаз не сведет.

И Людмила шаловливо подмигнула, причем не мне.

Повернувшись к дому, я увидел расплющенную о стекло мордочку Родьки. Он буквально прилип к нему и не моргая следил за визитершей. Во втором окне, кстати, тоже имелся соглядатай. Там обосновался суровый Антип.

Мне даже стало приятно – волнуются, паразиты такие.

Хотя зря это все было. Беседа у нас вышла интересная, познавательная. Людмила много чего ведала про эти места, про тех детей Ночи, что тут обитают. Да и про Дару она мне порассказала немало. Зловреднейшая оказалась тетка. Я и до того про это знал, но не подозревал даже, сколько всего она успела натворить за свою долгую жизнь.

Еще она дала мне десяток полезных советов по травяным сборам, в которых, похоже, разбиралась великолепно, повторила слова Лесного хозяина о том, что в местное болото соваться не стоит, и порекомендовала не есть грибы, собранные у дальней дубовой рощи. Правда, не пояснила, отчего этого делать не стоит, хотя явно это знала.

Так вот – ясно же было, что она ко мне по просьбе Николая наведалась, проведать, как я там, жив ли. Вслух это ни она, ни я не произнесли, но все и так шито белыми нитками.

А еще непонятно мне, чем Николай такую барышню приворожил. Ведь она и вправду его любит, это уж можете мне поверить. Мне тогда и невдомек было, что Людмила, наведавшись ко мне в гости, здорово собой рисковала. Я про это уже наутро узнал, когда Дарья Семеновна меня у колодца прихватила и достаточно агрессивно объяснила, что если еще хоть раз кто-то гнезда гадючьего, к которому моя ночная гостья относится, к ним в деревню пожалует, то живым отсюда не уйдет. Она, мол, свою подружку сердешную Власию им не забыла и не забудет.

Кто такая Власия, так и осталось для меня неизвестным, но по лицу старой ведьмы было понятно, что дело нешуточное.

А ведь Людмила про эту нелюбовь к ней и ее товаркам знала. И все равно сделала то, о чем ее попросил Николай. Ну не ко мне же она вдруг страстью воспылала, верно?

В общем, странные у меня с отделом «15-К» отношения. Противоречивые. И как оно дальше у нас будет – вообще непонятно.

– Эй, ты еще с нами? – перед моими глазами щелкнули девичьи пальцы. – Смолин, ты, если что, скажи, я на тебя табличку повешу с надписью: «Ушел в себя, буду нескоро».

– К маникюрше тебе надо, – на автомате заметил я. – Совсем за ногтями не следишь.

– Чего? – опешила Мезенцева, глянула на свои пальцы, потом на меня, а после у нее с лица как-то неожиданно пропала улыбка. Будто лампочку у нее внутри выключили.

Привычка. Последствия работы в женском коллективе. Бывает. Черт, она похоже здорово обиделась на эти слова, вон смотрит на меня, как совенок, и глазами часто моргает.

– Просто не очень новый нейл-арт, я это имел в виду, – попробовал выправить ситуацию я. – В этом сезоне такое уже не модно, сейчас в тренде «марбл стоун» или «негатив спэйс».

– Саш, ты меня пугаешь, – подал голос Нифонтов. – Ладно, что Женька про такое не слышала никогда, с ней все понятно. Ты-то откуда про это все знаешь?

– Лучше не спрашивай, – попросил его я. – Не надо.

– Хорошо, не буду, – покладисто согласился оперативник. – Давай я тебе лучше «спасибу» скажу за твои подарки. А то я так этого и не сделал.

– Говори, – разрешил я.

– Спасибо.

– Не за что. – Я устроился на сиденье поудобнее. – Хотя нет. За Афоню – можно. А книга пустышкой оказалась.

– Не совсем, – поправил меня оперативник. – Она не пустышка, просто мы не можем ее прочесть. И никто не сможет, пока не соберет все три части ведьмачьего наследства и не проведет ритуал правопреемства.

– Вот тут поподробней, – насторожился я.

– Ведьмак погиб неожиданно и не от руки равного себе, потому сила его никому не досталась, – неторопливо начал объяснять Нифонтов. – Точнее – кое-что перешло к Хозяину кладбища, но это так, капелюшка. Остальное пропало. Но ведь нож не расплавлен в кипящем серебре, книга не сожжена на огне из пяти видов дерева, и слуга жив. Ничто в никуда не пропадает, Сашка, это закон Ночи. И если кто-то соберет вместе наследие мертвого ведьмака, так сказать, восстановит триединство, и примет на себя все грехи и долги покойного и тех, кто был до него, то запросто может стать подобным тебе. Слабее, потому что линия наследования прервалась, но тем не менее. И тогда книга откроет ему то, что в ней написано. Я узнавал, такое бывало в прошлом. Потому ты нам большой подарок сделал, приятель. Нож и так у нас был, потом Женька книгу приперла, а сегодня мы и слугу заберем.

– Надеюсь, вы его не собираетесь прирезать? – забеспокоился я. – Имей в виду, Николай, я его навещать стану каждый месяц.

– Да зачем же убивать? – Нифонтов вдарил ладонью по «подвывалу». – Блин, вот куда лезет, а? Так вот – мы не звери. Будет твой Афанасий при деле, не сомневайся. С Аникушкой, нашим домовым, это согласовано, так что прочь волнения. А в гости заходи, рады будем. Да и Олег Георгиевич с тобой давно познакомиться хочет.

– Это наш начальник, – буркнула Мезенцева, которая в беседе участвовать перестала и глазела в окно. – Не забывай, Колька, ему же все объяснять надо, а то не поймет. Он у нас только в нейл-дизайне разбирается, да в мейк-апе, а в обычных вещах не очень.

Совсем обиделась. Как видно, на свидание с ней мне больше не ходить.

Хотя, если честно, в чужом глазу песчинку видит, в своем бревна не замечает. Как у Светки корни непрокрашенные замечать – так это она первая. А как ей – так слова не скажи.

К кладбищу подъехали уже в темноте, вволю настоявшись в пробке на МКАДе. Ворота еще не закрывали, потому на территорию мы проникли без каких-либо сложностей.

– Не похоже на то, что здесь снимают телешоу, – повертела головой Женька. – Где прожектора, где массовка, где шум и гам? Может, перенесли это дело? В смысле, на другое кладбище или там на другой день?

– На другой день – возможно, – согласился я. – А вот на другое кладбище – это вряд ли. Они же тут уже могилу подготовили для конкурса.

– Какую могилу? – немедленно спросил меня Нифонтов, и я прикусил язык.

– Да там, – я неопределенно махнул рукой. – В другой части кладбища.

– Темнишь, – погрозил мне пальцем оперативник. – Но зато хоть ясно стало, чего тут так тихо. Действие просто происходит в другом месте. Вот туда и пойдем.

– Идите, – одобрил я. – Вон по той аллее, потом на перекрестке направо и еще раз направо. А там, скорее всего, уже не заблудитесь. Если телевизионщики здесь, то там гвалт еще тот стоит.

– Ты не с нами? – прищурилась Мезенцева.

– У меня свои планы и свои маршруты, – не без ехидства ответил ей я. – Личные. Увидимся позже.