Наконец, пришло весеннее тепло. Извилистая лесная речка «Ижум» обсосала последние закраины льда и в её зеркальной воде – снежице звёздочками праздно отражаются наполнившиеся грудным соком почки тальников и верб. Рассекая гладь холодной воды, вдоль берегов туда-сюда в брачных непромокаемых шубках озабоченно снуют речные жители ондатры. Порой в лесу раздаётся ещё робкий голос кукушки, да смело и громко слышен крик крупного, величиной с ворону, дятла Желна.
Живущему на лесном кордоне леснику Ёлкину Степану, стало повеселей на душе.
Кордон старенький, совсем понурый, сосновые доски на крыше покорёжились, а между брёвен из всех щелей торчит белёсый мох; в таком домике только лешему жить да радоваться.
Руководство предлагало Ёлкину перебраться в рабочий посёлок, но лесник не посмел изменить памяти о родителях, когда – то живших в этом доме, выполнявших работу по охране лесов.
Весной у охотников на душе неспокойно, им охота нужна, как вшивому баня. Когда из рук Степана на пол упал кухонный нож, он, согласно старой примете, сообразил, что к нему из города приедет старый друг Аркадий Смыслов.
Аркадий появился незамедлительно. Встречая друга, хозяин воскликнул:
– А я сразу почувствовал, что ты приедешь! И кошка целый день умывалась, и нож на пол упал: так и есть – гость пожаловал!
Пока Смыслов стаскивал с плеч рюкзак, пока вытаскивал городские гостинцы, Ёлкин вытащил во двор самовар, и скоро тот запыхтел осиновым дымом, сияя на солнце медью.
На вопрос Аркашки:
– К чему самовар, когда в рюкзаке есть кое-что покрепче?
– Извини, это у нас семейная традиция – так отец гостей встречал…
Пока закусывали и вели охотничьи разговоры, солнце уже склонилось на запад, одна сторона неба сильно потемнела, а по другой бродили светлые облачка.
Аркадий, блаженно откинувшись на спинку сколоченного из досок кресла, рассуждает:
– Не так уж далеко я отъехал из города, но сразу почувствовал, до чего ж хороший здесь сочный, чистый воздух.
– Глухарь токует во всю, – сообщил гостю Ёлкин.
– А где ток-то? – осведомился Аркадий.
– Там – на гриве за болотом, – неопределённым взмахом руки, показал Степан. – Завтра пойду.
– Хлопнуть хочешь?
– Да, – ответил хозяин.
Воодушевлённый ужином и «чаем» Смыслов, пребывая в прекрасном настроении, стал читать стихи поэта Коваля:
Солнце скрылось за лесом, вдоль берега речки над ёлками и берёзами, протянул вальдшнеп, издавая голосом знаменитое: «Хор-хор, хор-хор». Поутихли дрозды. Самовар, в сумерках казавшийся золотым, едва светился. Чаепитие продолжили в доме.
Проснувшись, охотники попили чуть тёплого чая, надели сапоги, взяли ружья и вышли. Ещё было темновато и прохладно.
С вечера договорились: Степан пойдёт за глухарём, а Аркадий, с подсадной крякухой, на утренней зорьке посидит в заливе.
Подсадные утки у лесника жили в сарае. Только Аркашка сунулся туда, утиные «дамы-зазывалки» стали носиться под ногами, хлопать крыльями. Однако одну он поймал, засунул в корзину с крышкой и побежал краем леса к заготовленному шалашу. При ходьбе утка в корзине испуганно и недовольно крякала, а под сапогами трещали и хлюпали лужи, едва схваченные утренним морозом.
На рассвете Аркадий высадил утку в заливчике, недалеко от реки, а сам спрятался в скрадке под елью.
Светало быстро, с реки потянуло холодом. Мороз ловко пробрался под полушубок, скоро Аркашка выбивал зубами дрожь. Ружейный ствол покрылся инеем.
Восток озарился огромным малиновым светом. Солнце вот-вот выкатится из лесной норы, глянет: «Куда это я попало, где нахожусь»? Замрёт на верхушках дальнего леса, полюбовавшись красотой земного пейзажа, а затем медленно продолжит знакомый путь по своей орбите.
Округа наполнилась голосами птиц, должно быть с вырубки донёсся в тишине таинственный шипящий звук:
«Чу-ф-фы…»
Это подал голос тетерев. Его подхватил другой, и понёсся тетеревиный клич:
«Чу-ф-ф-фыш-ш»…
«Чу-ф-ф-фыш-ш»…
Голоса в лесу зацепили и подсадную зазывалку. До этого она всё молчала и охорашивалась, плескалась в воде, а тут подняла голову и запричитала:
«Кря-кря-кря»! А высоко над головой заблеяли воздушные барашки – бекасы.
С дальнего болота, словно в серебряные и медные трубы, переливчато заиграли, закурлыкали журавли. И с журавлиным дуэтом в туманной пелене показалось солнце, а у берега плеснулась щука.
И, вдруг: «Бум-м»! – грохнуло в сосновом бору, и пошёл звук гулять вдоль всего леса, где-то запутавшийся в сосновой хвое: от этого все другие звуки пропали.
Но вскоре Аркаша услышал над головой:
«Тр-р-р-р».. И на воду плюхнулся селезень! Замолчала сразу крякуша, а охотник медленно поднял ружьё.
Ахнул в ушах и отозвался вокруг выстрел, дробь подняла фонтан вокруг птицы.
Аркадий вылез из шалаша, ему открылось залитое весной небо и болото, и селезень на воде. Напуганная выстрелом подсадная снова закрякала, а возле шалаша снова бухнула хвостом щука.
Когда фанфарным звоном откурлыкали журавли, и в песне тетеревов поутихла ярость, налетел второй селезень. Он сделал круг и только на втором круге отозвался крякуше. Аркаша торопливо выстрелил, селезень резко взмыл кверху и пошёл-пошёл выше и в сторону.
«Эх, промазал»! – провожая селезня взглядом, подумал Аркадий, а в двух шагах от него снова ударила щука. Хищница была у самой поверхности, тёрлась боком о траву. Она пришла из реки бросить икру в траву, залитую водой. Большая, с узорными золотисто-зелёными разводами на боках, щука чуть покачивалась над прошлогодней травой.
А подсадная звала и звала…
Аркашка, полный впечатлений от утренней зорьки, вошёл в дом. Его с горячим самоваром ждал Степан. Гость показал ему селезня.
– Крякаш, – сказал он и, взвесив селезня на руке, пробормотал. – Попался ротозею под выстрел.
– Как у тебя-то? – спросил Аркадий.
– А никак, – склонив голову, ответил лесник.
– Но ты в глухаря стрелял?..
– А ничего. давай, садись чаёвничать!
Друзья пили чай, позванивали ложками о вазу с вареньем.
Степан, глянув на гостя, неторопливо задумчиво сказал:
– Подошёл к глухарю-то, а он поёт и поёт, ни черта не слышит.
– По кому ж ты стрелял?
– По нему и стрелял, по кому же ещё.
– Промазал? – нетерпеливо переспросил Аркадий.
– Нет, – ответил Ёлкин. Так, в сторону взял. Пускай поёт.
– Спугнул?
– Нет. И после выстрела всё поёт. Совсем очумел от весны.