Начало

Воспоминания о некогда большом и многолюдном поселке Карасьяры, названном в честь озера, где водились крупные караси, начинаются с его строительства спустя два года после окончания войны. Главной стратегической целью этого строительства была заготовка древесины.

Бедный лес! Кромсают его, рубят издревле и по сей день. А в эпоху восстановления страны от послевоенной разрухи и строительства социализма лес был особенно необходим.

Прибывшие на озеро первопроходцы срубили себе неказистые с виду, но теплые избы, первыми обладателями которых стали: будущий начальник Карасьярского лесопункта Тебелев Иван Михайлович, механик Ганзин Сергей Николаевич, рабочие Самаров Федор Иванович, Васильев Михаил Васильевич, Кокарев Василий Иванович, Обухов Виктор Федорович, Шестипалов Александр Яковлевич, Козлов Александр Григорьевич, Немцев Иван Васильевич, Фролов Иван, Матвеева Шура. Эта улица, построенная на западном берегу, называется Заозерной.

Со строительством узкоколейной железной дороги, соединившей Юркино с Карасьярами, стали завозить разборные щитовые финские домики. Поселок, или по-другому лесоучасток, выстраивался широкими ровными улицами по восточному и северному берегам озера и получил форму подковы.

Жилье строилось быстро, проблем с древесиной не было, кругом дремучая необжитая тайга. Солидно шумел сосновый медноствольный бор. Раньше в эту глухомань забирались только охотники.

Конечно, современной техники в те времена быть не могло, в лесу звенели лишь двуручные пилы «тяни-толкай», стучали острые топоры да слышалась разноязыкая речь ко всему привычных, выносливых мужиков.

Построили пекарню, магазины, булочную, столовую, баню, школу, фельдшерский пункт, клуб и другие объекты соцкультбыта. Строительство велось широкомасштабно, но со всех сторон его окружали торфяные болота да ручьи. Места не хватало. Поэтому «география» поселка сложилась из нескольких частей. Образовались Химики, там жили сборщики смолы-живицы, Жареный бугор, Черемушки.

Лесоучасток строили плотники из Вятки. Ими командовал прораб Федор Ухов, он же построил уютный домик Тебелеву Ивану. А плотниками из деревни Анчутино руководил Дружинин Иван Тимофеевич.

Хорошо работал ОРС – отдел рабочего снабжения. Из Юркино вагонами привозили продукты питания. Орсом заведовали Протасов Геннадий Иванович и его бессменный зам Смаилов Рустем Смаилович.

В Карасьярах не только хлеб выпекали – на всю округу славились ароматные, румяные булки Головуниной Евгении Ивановны.

Первоначально бревна трелевали лебедками, перевозили лошадьми, позднее появились газогенераторные тракторы КТ-12, затем более мощные дизельные, а кряжевали лес уже бензопилами. Мирная трудовая жизнь радовала, каждодневно из делянок лесоучастка катились вагоны отборного леса к месту сплава, к реке Ветлуге.

Отец мой, Михаил Васильевич, работал на вывозке древесины. Он один закатывал концы бревен сначала на основные сани, затем на подсанки. Раньше я не придавал значения тому, как родитель управлялся с тяжелыми бревнами в диаметре до сорока пяти сантиметров да длиной более четырех метров. Сейчас за такое мужики не берутся, грузят кранами. И была у отца лошадь-тяжеловес по кличке Ветка. В детской памяти моей осталась эта труженица огромного роста, с мохнатыми ногами, челкой на голове и добрыми лиловыми глазами.

Помню, отец говорил, что народу в поселке было много, более двух тысяч человек. В числе жителей поселка было немало депортированных крымских татар, поляков. Приходили сюда к родственникам и землякам освобожденные из сталинских лагерей узники, бледные, с потухшим взором, да и жили они недолго…

По выходным дням из погребов выкатывали бочки с холодным пивом. Народ гулял. Под ярким солнцем заливались тальянки, а вечером слышались томные, сердечные страдания балалаек.

С тех пор много топоров поломано, прошли десятилетия. Юбилей поселка совпал с моим. Этот исторический период прожитых лет оставил много воспоминаний. Все стареет, все меняется, и теперь, глядя на то, что осталось от былого, память моя бередит душу болью. Не дает покоя. Хочется напомнить о Карасьярах словами поэта:

Как бы то ни было, но здесь выросло не одно поколение. В школе детям давали не только знания, формировалась патриотическая личность строителя настоящей и будущей жизни.

Много сил воспитанию и обучению отдали учителя: Калинин Алексей Иванович, Кривова Тамара Семеновна, Орлова Мария Яковлевна и другие педагоги.

Дети росли под бдительным медицинским присмотром наших докторов: Ельсуковой Антонины Григорьевны, Кузьминой Веры Яковлевны.

Радовала и лечила народ общественная баня, ею управляла Клавдия Молодцова.

В клубе был аншлаг. Смотрели привозные шедевры кинопроката. Молодежи нравились фильмы о войне, о шпионах. Старики любили фильмы о жизни, о любви, обливались слезами на сентиментальных индийских.

Любители бильярда гоняли шары в отдаленной комнате, там всегда было так накурено, что – шапку вешай.

В читальне шуршали газетами, листали журналы, а любители кнопочных звуков играли на баяне и гармошках.

По праздничным дням артисты из народа давали концерты художественной самодеятельности. Телевизоров в то время еще не было, но и с их появлением в такие дни дома никто не оставался, все бежали послушать песни, стихи, посмотреть на пляски. Зрители особенно ценили смешные нравоучительные сценки, спектакли. Иногда заезжали настоящие артисты, на концерты продавали билеты. А те, у кого денег не хватало, стояли и слушали за дверью, потом комментировали: «Да наши-то артисты лучше поют, у тех-то только костюмы красивее».

В разные годы клубом руководили многие, но бессменной техслужащей оставалась тетя Поля Соболева.

Бесспорно, в памяти поселка остался Привалов Михаил Степанович. Бывший матрос Привалов зажигательно отплясывал «Яблочко», прекрасно пел, подыгрывая себе на баяне, на гитаре. Как художественный руководитель организовывал концерты, спектакли, вдохновенно нес культуру в массы. Ему помогали лекторы из числа преподавателей. Они же оказывали огромную помощь в общественной и культурной жизни поселка.

О многих людях поселка я уже писал в своих книгах, но те факты бытия времени недавнего. Теперь же хочу копнуть пласт истории поглубже. И в этих воспоминаниях старины глубокой мне помогает моя мать – Мария Григорьевна. Ей девятый десяток от роду, но память у нее, слава Богу, цепкая. Сказительница она одаренная, в молодости работящая да на песни голосистая.

Эта книга памяти о поколении людей, трудящихся прошлого века, которые своим беззаветным трудом на лесоразработках участвовали в восстановлении послевоенной разрухи.

По зову КПСС строили новую социалистическую жизнь – равенства людей, отвергающую богатство одних, нищету и бесправие других, всякое насилие над личностью.

Люди, отдавшие лесу свою молодость, здоровье, жизнь, не должны исчезнуть из памяти, ведь лозунг «Никто не забыт – ничто не забыто» актуален по сей день!

В книге описаны люди наиболее мне близкие – с кем работал, общался. Конечно, по прошествии лет многих уже нет с нами, но КНИГА ПАМЯТИ нужна не мертвым, книга нужна живым!

 

Локомобиль

Жизнь в Карасьярах начиналась с гудка стационарной паровой машины. Сонных рабочих будил сначала тонкий свисток, затем переходящий в более густой – пароходный.

Позавтракав, люди шли на рабочие объекты. Мужики шутили: «Вот ведь, подымают нас, как питерских рабочих, правда, там у заводов гудки посолиднее».

– Фролов, ты не знаешь, пошто наш гудок голосит двояко, ну как ишак. И-а-а, и-а-а? – спрашивал у соседа Виктор Орлов, лесоруб.

– Не-е, – мотал головой Фролов, – надо у механика дознаться.

Локомобиль построили на берегу озера сразу же с появлением железной дороги. Залили бетоном фундамент, поставили на него паровое чудище, обнесли двухэтажными стенами, а на крыше соорудили наблюдательную вышку. Рядом стоял сарай с противопожарным оборудованием, представляющим собой двухцилиндровый насос на лошадиной телеге. В работу насос приводили мускулистые руки мужиков.

В пасть огромной печи кидали дрова. Вода в котле закипала, и пар приводил в движение огромное колесо с широким ремнем, он в свою очередь крутил шкив электродвигателя, выдающего электроэнергию. За четкой работой этого важного объекта следил механик Ганзин Сергей Николаевич. И были у него помощники: Потанин Александр да Казанцев Николай. Они кололи дрова и складывали в поленницы. Раз в сутки закачивали в тендер локомобиля тонну воды. Друзья свой механизм величали «заводом», хотя продукции, кроме золы, он никакой не выдавал.

В заводе в самом горячем месте была железная комната – санпропускник. В поселок приезжали сотни наемных рабочих из деревень марийских и чувашских. Прибывших сразу раздевали в бане, а одежду в комнате «жарили» от вшей, такие меры давали хорошие результаты – в поселке больных не было.

Вербовкой рабочих занимался Кубарев Иван Федорович. Много он деревень объездил, много народу привозил на лесоразработки. И люди приезжали, потому как работы в деревнях зимой не было.

Как-то раз Фролов Иван полюбопытствовал у механика Ганзина:

– А скажи-ко, уважаемый Сергей Николаевич, почему твоя дудка на крыше завода двояко звук подает?

Ганзин – человек уважаемый, правда, ростом не вышел, да и телом сухощав, но лицо его, интеллигентное, украшали огромные буденовские усы. В доме его полно книг. Ганзин много читает, попыхивая трубкой.

– Как это, двояко? – вопрошал механик.

– Ну, вот так, и-а-а, – демонстрировал Фролов. – Сначала тонко, потом толще. Говорят, в Питере гудок на весь город слыхать, посуда в комоде трясется?

– А зачем тебе это, Иван, да и много ли у тебя посуды? Не дай Бог, последний стакан лопнет. А по существу паровой гудок отрегулирован так, чтобы не перепутали с пароходным, а то схватишь чемодан и тебя тю-тю!

Глядя на обиженного Фролова, сосед Орлов громко гоготал, а Фролов продолжал:

– Где ж тут пароходам плавать? Никуда я из Карасьяр не поеду, разве что на кладбище. А почему ты свет слабый выдаешь, лампочки горят в полнакала? Что, дров для печки жалко?

– Дело тут не в дровах, нельзя перегревать котел. Может так жахнуть, что полдеревни разлетится! Честь имею! – добавил он и ушел.

– Нет, ты послушай, как он отвертелся, – не унимался Фролов. – Вот еврей, вот хитрый Митрий.

От завода по всем улицам натянуты провода. Порядок подачи электроэнергии установлен с четырех часов утра. В шесть утра длинный гудок извещал о предстоящем рабочем дне. В двадцать три часа свет отключали, но за пятнадцать минут до этого дежурный по заводу трижды опускал ручку главного рубильника и трижды свет отключался – следовало предупреждение, чтобы народ успел разобрать постели, приготовиться ко сну. Правда, отключением света подавались еще сигналы, например, если свет вырубался на минуту, значило, что на заводе нештатная ситуация, и механику следовало срочно явиться на объект. Вход на завод посторонним лицам строго запрещен!

Ночью дрова в топку не бросали, железное сердце локомобиля отдыхало, работало на малых нагрузках, а дежурные проводили техуход.

Как-то поздно вечером, после закрытия поселкового клуба, в дверь завода постучали.

Дежурные открыли запор. В проем вместе с клубами пара ввалилась знакомая молодежь с гармонью.

– Механики, пустите погреться, – попросил гармонист, – пальцы всякие чувства потеряли.

– Не полагается, – строго ответил Потанин и, шмыгнув носом, добавил: – видели плакат на двери «Посторонним вход воспрещен!»?

– Ну пожалуйста! – завопила компания. – Сегодня же День Советской Армии, праздник!

Казанцева как ошпарило, ведь он служил в вооруженных силах, как мог забыть такое событие. Его вся страна отмечает, можно бы выпить не один стаканчик. Он с надеждой смотрел на неприступного Потанина.

– Сань, ведь армия наша фашистов разгромила! Может, пустим молодежь погреться.

– Не полагается… Если Ганзин узнает, выгонит нас обоих.

И тут у Сашки Потанина, истинно русского человека, дрогнуло сердце – чем же он хуже других?

– Ладно, грейтесь, но руками ничего не трогать. И чтоб ни-ни! Начальник у нас строгий!

Девчонки с восхищением оглядывали железную громадину, дышащую паром, любовались блестящими латунными трубками и ручками рубильников, казалось бы, сделанных из золота.

Сели за стол.

– Илья, – скомандовал гармонист, – чего притих, доставай!

Парень распахнул полушубок и на столе оказались из темного стекла две бутылки водки и с сургучовой пробкой. Все знали цену бутылок, каждая стоила по три рубля двадцать копеек, но не знали, из чего будут пить.

Потанин принес помятую алюминиевую кружку.

– Вот… пейте, но мне не наливайте, я на работе не пью!

Народ оживился, у кого-то в кармане оказалась кое-какая закусь. Наливали в кружку по булькам, это дело доверили музыканту, у него слух хороший.

Пили по кругу. Девчатам наливали по чуть-чуть, чтоб на ногах стояли и не качались. Замыкающим оказался Потанин. Гармонист подал ему кружку со словами:

– На, испей чашу сию в честь праздника!

– Спасибо. на работе не пью!

– Да ты не мужик, что ли? – зашумела женская половина.

– Ну ладно, глоточек отопью.

Он поднял кружку так, что зайчик от дна ее прыгнул на потолок.

Молодежь разогрелась, заиграла гармонь, дружно запели:

Потанин слова песни выговаривать не успевал, но в такт мелодии притопывал громко.

Одна девица залюбовалась блеском латунной ручки и спросила:

– Эта ручечка из золота, ее потрогать можно?

– Да нет, это начищенная латунь золотом блестит, а трогать ее невозможно. Эту ручку можно брать только в аварийной ситуации.

Девица не поверила словам Сашки, отвернулась и про себя подумала:

«Все вы мужики такие – потрогать не даете. А ручка эта явно из золота, меня не обманешь».

И как только Потанин отошел к столу, где вновь наливали, и кружка зашаталась по кругу, она взяла ручку рубильника и потянула на себя, поцарапала блестящую поверхность булавкой, помусолила пальчиком и, налюбовавшись, вернула ручку в прежнее положение, зевнула и стала подпевать:

На этих словах дверь завода вдруг распахнулась, и в клубах пара нарисовалась фигура механика Ганзина. Рыжие усы его шевелились, как у возбужденного таракана, глаза сверлили толпу.

У Потанина челюсть отвисла, он потерял речь.

Воцарилась тишина, только паромобиль недовольно пыхтел – ему еще не налили.

– Что здесь происходит, и кто трогал рубильник?..

Быстрее всех пришла в себя та девица, и она, собрав все свое женское обаяние, весело прощебетала:

– Уважаемый Сергей Николаевич, извините нас, но вы же не приходите в клуб, вот мы и пришли поздравить вас с праздником и пожелать здоровья. И спасибо, что вы есть и ваше детище-завод.

Хищно настороженные усы Ганзина расслабились, лицо подобрело:

– Ну, коли так, спасибо. Но все это как-то неожиданно: ночь, мороз, сигнал светом, я думал, здесь авария…

На следующий день по поселку прошел слушок, будто бы механика Ганзина ночью пьяные девки домой под руки привели.

 

На стрелке далекой

I

Если пойти от берега Ветлуги – притока Волги на север, по пропитанным мазутом шпалам железной дороги и идти долго-долго, отгоняя комаров и глядя на блестящие, отполированные колесами чугунные рельсы, уходящие в таежную глухомань, то часа через два-три взору откроется Стрелка лесного поселка Карасьяры.

Ее можно бы назвать железнодорожным разъездом, но трудовой народ нарек Стрелкой.

И только солнце поднимется над лесом – здесь сходится рабочий класс. Кто-то песенку напевает: «За Волгой широкой, на Стрелке далекой, гудками кого-то зовет паровоз…»

На Стрелке все построено из дерева. Перрон сколочен из плотно прилегающих друг к другу толстых досок так, что ни одна не скрипнет под тяжестью идущего в кирзовых сапогах гегемона труда.

В понятие «Стрелка» входят и ремонтное дело, и гаражи, и мастерские для гусеничной техники, кузница, токарный и сварочный цеха и склады с запчастями. А вокзалом служит аккуратно срубленный из смолистой сосны пятистенный дом. На крыше дома – древко с красным знаменем. На бревенчатой стене транспарант: «Вперед, к победе коммунизма!». В наибольшей части здания – зал ожидания, в другой – куда вход воспрещен – диспетчерская и телефонный коммутатор. Он по натянутым проводам осуществляет связь между Юркином и Карасьярами. Хотя не близко до последнего, но связь там не замыкается, а имеет продолжение в лесопорубочные делянки по всей железной дороге и еще дальше – до Шушманки, Майского, Козикова.

На коммутаторе днем и ночью дежурные принимают звонки, соединяют меж собой абонентов.

На фото (слева направо): Диспетчер Кубарев Иван Федорович, кондуктор Свинков Владимир Сергеевич, начальник телефонной связи Галибин Константин.

Качество связи не всегда на должном уровне, часто в телефонной трубке поет радио. И тогда главный связист-телефонист Константин Галибин надевает широкий пояс с короткой цепью и защелкой на конце и на специальных стальных когтях поднимается на самую верхушку столба. Для безопасности пристегивается к столбу цепочкой, достает из карманов плоскогубцы, перочинный ножичек для зачистки проводов от ржавчины, наушники с клеммами.

На столбе многожилье проводов. Константин в наушниках ищет причину посторонних звуков.

Вдруг он громко кличет помощника:

– Колька-а, Ко-оль?..

За стеклом окна появляется безусое, с сигаретой в зубах лицо. Запрокинув голову вверх, помощник так же громко отзывается:

– Тута я, дядя Кость… Нашел что ли причину?

– Не-е, давай выходи, я плоскогубцы уронил, подкинь-ка, я поймаю!

Колька, не вынимая изо рта сигареты, прищуривая глаз от дыма, раз за разом подкидывает инструмент, но тот летит то влево, то вправо, а то и вовсе не долетает по высоте. Наконец помощник, выбросив окурок, хорошо размахнулся и метнул железку вверх и еще успел крикнуть:

– Лови, шеф!..

– Ой! – вскрикнул на столбе «шеф».

И помощник с ужасом сообразил: цель достигнута!

А телефонист на столбе постонал-постонал, выплюнул выбитый зуб и давай браниться:

– Ты что, озверел?.. Ты куда кидаешь, паразит, ты же так мог человека убить!..

Однако дело не терпит отлагательства, надо связь ремонтировать. Шеф, пошарив по карманам, извлек длинный шнур, опустил один конец на землю.

Помощник Колька быстренько прицепил эти проклятые плоскогубцы, и через пять секунд нужный инструмент был снова задействован в работу.

К семи часам на перроне Стрелки собираются сотни рабочих и пассажиры. По разъездам вдоль перрона шумно снует маневровый поезд, толкая вагоны. Диспетчер выдает путевые листы поездным кондукторам: рабочих везти – на север, пассажиров в Юркино – на юг. Там усадьба Козиковского леспромхоза и Ветлуга рядом. Можно прокатиться на метеоре или теплоходе «Заря» до Юрина или до города на высоком берегу со старейшим названием – Васюки. На Стрелку приходят лесорубы, строители и путеобходчики узкоколейной железной дороги, механизаторы и, конечно, руководящие лица.

Мастера леса еще накануне получили план работы на грядущий день, но ведь утро вечера мудренее: назрели новые производственные мысли, и потому мастера желают встречи с вышестоящим начальством. А простые работяги с бригадирами во главе желают разобраться с мастерами.

Вот Шатохин и Чумаков спрашивают Лобанова:

– Сан Саныч, почему нашим бригадам после полудня под загрузку леса вагон не поставили? Это уж не первый случай!

Шатохин спрашивает, а сам ладонью свои чапаевские рыжие усы приглаживает, уж очень топорщатся при волнении, ну прямо как у ежика колючки.

А Чумаков, повидавший жизнь, не вынимая папиросы из беззубого рта, продолжает:

– Сан Саныч, ты ведь на хорошем окладе сидишь, а мы, как понимаешь, получаем сдельно. Сколько уйдет от нас кубометров древесины в Юркино на нижний склад, столько и получим.

Лобанов ситуацию понимает прекрасно. Да, такое случается. Напилит бригада лесу, стрелюет на эстакаде, а с вывозкой по причине отсутствия порожних вагонов получается задержка. Это влияет на зарплату, и Александр Александрович объясняет назойливым бригадирам:

– Да поймите вы меня, мужики, я же заявку на вагоны давал, но вчера при перегоне порожняка из Юркина состав сошел с рельсов, получилась авария, пока вагоны поднимали, рабочий день кончился.

– Ага, – шумели окружившие мастера, – вчера вагоны упали, сегодня, возможно, упадут, а чего мы получать будем?!

Анатолий Чумаков с присущей ему правдой-маткой воскликнул:

– А с какого хрена вагоны-то упали? Наверное, из-за плохой дороги? Тогда за это дело надо с начальника УЖД спросить?! Ты почему не спрашиваешь? При таком отношении к делу коммунизма не построить!

– Разберусь, разберусь, – успокаивал рабочих Лобанов.

Ему дали пройти в диспетчерскую, и он, шагая, нервно размышлял: «Ну и народ, как кодла зайцев налетели, хотели льва напугать, крепкие же надо нервы иметь. А если по правде, то они правы во всем…»

На фото справа: мастер леса Лобанов Александр Александрович. Фото военного времени.

Лобанов Александр Александрович – бывший военный летчик-истребитель. После войны вернулся в родные края Поветлужья. Работал в лесу. Какое-то время жил с семьей в поселке Окунево, а с массовым строительством домов в Карасьярах переехал сюда в новый дом. Он крепок фигурой, немногословен.

Утром на Стрелке, как всегда, суетно. Кто-то ищет завсклада спецовку получить: кирзовые сапоги, рабочий костюм, рукавицы и прочее. У механизаторов забот побольше, они получают запасные части к агрегатам техники, просят подвезти к месту работы солярки. С этим проблем нет. Мотовоз приведет цистерну – наливай сколько надо. Этой соляркой даже костры разжигают.

По весне лесники требуют в делянках чистоту. Вот лесорубы, как только снег сойдет, оставшиеся отходы, сучья и другой хлам собирают в большие кучи, валы, и жгут. Солярку ведрами льют – сырые кучи лучше горят. Дешевая она, солярка-то. Да и бензин стоит всего семь копеек килограмм. А что?.. Страна наша сильная, богатая.

Горюче-смазочным материалом в Карасьярах командует Пантелеев Михаил Иванович. На работу приходит рано. Локомотивы, мотовозы один за другим подходят на заправку. Надо успеть каждому ручным насосом закачать в баки горючего.

Пантелееву помогает жена Анастасия. Берегут они ГСМ, в жаркие дни плотно закрывают люки цистерн старыми телогрейками. Высоким забором обнесли хозяйство, как того требует техника безопасности.

Пантелеев М.И., заведующий складом горюче-смазочных материалов Карасьярского лесопункта. В пожарный 1972 год, рискуя жизнью, спас огромные запасы ГСМ. Награжден медалью – За отвагу на пожаре. Рядом помощница в работе – жена Анастасия Григорьевна.

Степан Степанович Строкин тоже рано встает. Еще не так давно он грузил лес паровым краном. Но лесная техника совершенствуется. Пришло время, и парокраны списали на металлолом. Теперь Строкин – водитель мощного гусеничного трактора.

Вечер Степан прекрасно провел дома. Жена спицами вязала шерстяные носки, а он на швейной машинке шил себе рабочий костюм. Спецодежды на складах на его фигуру не бывает, приходится шить самому.

Дочери Г аля и Клава, выучив уроки, спят – завтра в школу. В руках жены мелькают спицы, монотонно строчит машинка, а родители сидят рядком да вполголоса беседуют. Швец рассказывает то о работе лесной, то пересказывает услышанные разговоры.

Степан обладает редким приятным женским голосом. Густые русые кудри украшают его большую круглую голову. Он и не бреется, а щеки светятся румянцем. Заметный рост и могучие плечи убеждают в силе этого человека.

Утром, пока все спали, он подоил корову, напился молока и пошел на работу.

Маневровый поезд-паровозик, шипя горячим паром, подкатил к складу платформу с порожними бочками, и Строкин обратился к заведующему ГСМ:

– Здорово, Михаил!

– О-о, с добрым утром, Степан!

– Мне дизельного масла надо.

– Сколько возьмешь?

– Дак двухсотлитровую бочку и возьму.

Они вдвоем выкатили из склада железную бочку с железными обручами и подкатили к вагону. Оставалось только ее закатить на вагон-платформу, но это дело не для двоих.

– А где машинист и кондуктор? – спросил Пантелеев.

– И правда, где они? – оглядываясь, вопрошал Степан Степанович.

– Я пойду их поищу, вчетвером закатим бочку по трапу, – предложил зав ГСМ и куда-то удалился.

А Строкин постоял-постоял, поглядывая на часы – время торопило. И, посмотрев по сторонам, не подглядывает ли кто за ним, обхватил бочку руками, поднял ее и поставил на дощатый пол платформы.

В это время Пантелеев с помощниками оказались сзади Строкина и, увидев такое, подивились силе богатырской.

Другой тракторист, Диастинов Сабан, озабочен. Сломался трактор – оборвало болты крепления лебедки к раме, а на складе таковых не оказалось. Сабан еще вчера, по приезду из леса, сообщил главному механику Нетесову Алексею Яковлевичу о поломке. Нетесов пригласил сменного механика Царегородцева Петра, чтоб принял к сведению и болты были.

И вот простой тракторист Диастинов сидит на скамейке перрона и ждет результата. Он ждет токаря Немцева Федора Александровича и нервно поглядывает на часы: время неумолимо движется вперед, ведь не успеть до отхода поезда болты выточить.

Токарь Немцев Федор Александрович с супругой Верой Ивановной.

Диастинов смотрит на дорогу, в каждого мужчину вглядывается, а Немцева все нет. Не одну сигарету выкурил Сабан, и вдруг его по плечу хлопнули. Сабан оглянулся и увидел Немцева, хотел поругаться, сдержался.

– Я тут давно сижу, тебя жду, скоро в лес повезут, а болтов нету.

– Чего тут на перроне сидеть, пришел бы ко мне в токарку и сидел.

– Дак ты не из дому что ли идешь?

– Я из дому вышел после третьих петухов.

Федор Александрович вытащил из карманов полдюжины блестящих болтов.

Сабан улыбается, словно ребенок в радости, не думал, что проблема с болтами решится вот так неожиданно. Он с огромным уважением смотрит на товарища, токаря, ради дела не спавшего – вот что значит рабочая сознательность.

Мужики закурили, Немцев поясняет:

– Выточить болты ума не надо, но из простого железа они будут слабоваты, опять оборвет при нагрузке. Для этого металл нужен особый. Всю ночь об этом думал, нашел-таки выход.

Бригада рабочих лесозаготовителей Карасьярского лесопункта. Слева направо: второй – тракторист Диастинов Сабан Салахович; четвертый – токарь Немцев Федор Александрович; пятый – молодой лесоруб Самаров Николай

II

Сабан Салахович доволен, даже рад, что совсем скоро его техника снова оживет стрелками приборов, железной мощью и, повинуясь хозяину, разрывая гусеницами прошнурованную корнями землю, взвалив на спину десяток смолистых сосен, потащит на эстакаду. Там деревья очистят от сучьев, сучья сложат в валы, а хлысты раскряжуют и приготовят для погрузки в вагоны.

Диастинов, сидя на скамейке перрона, глядя на лучезарное солнце, сомкнул веки и на какое-то время погрузился в прошлое. Воспоминания ему радости не приносили. Прошлое – как грустная песня без музыки.

Когда-то у Сабана был старший брат – Сайдан, и есть младший – Гасим, живет в Тюменской области. Жили они в Куяре с мамой и папой. Потом папа Сабана воевал в Великую Отечественную войну, вернулся домой весь израненный.

Недолго длилось счастье Диастиновых. Через год умер отец, спустя полгода умерла мать. Дети остались одни. Сайдану – пятнадцать лет, Сабану – десять, Гасиму – восемь. Всем надо учиться, одни брюки на троих. Гасиму, как самому младшему, брюки достаются редко. Живут одни, хотя соседи заглядывают к ним. Хабибуллины живут за перегородкой. Приносят Диастиновым то, что остается после ужина. Такое бывает нечасто, у них семья тоже большая.

Картошка у Хабибуллиных была. Хотелось есть, сегодня ребята съели весь хлеб, который был в запасе, выпили кружку молока, что принесла соседка. На обед и на ужин ничего. Вечером Сабан сказал брату: «Иди, Гасим, в подпол к Хабибуллиным, возьми три картошки, раньше им наша мама часто давала. Возьми только три, понял? Больше не надо».

Соседи хлопотали в поселковом Совете об отправлении детей-сирот в детский дом. Сайдан отказался, он устроился на работу. Сабана и Гасима определили в Люльпанский детдом, недалеко от Йошкар-Олы. Через два года братья оказались в Вятском детском доме.

В шестнадцать лет Сабана проводили в Октябрьское ФЗО (Фабрично-заводское обучение) учиться на тракториста.

От воспоминаний Диастинова отвлек голос.

– Здравствуй, Сабан!

Сабан Салахович, открыв глаза, увидел возле себя кондуктора Владимира Сергеевича Свинкова. Тот закончил маневры и, увидев Сабана, решил посидеть рядком, поговорить.

– Здравствуй, Володя! – обрадовался Сабан.

Кондуктор Свинков снял рукавицы, и они обменялись дружеским рукопожатием.

– О чем задумался? – поинтересовался Свинков, доставая из грудного кармана спецовки пачку сигарет.

– Да вот, что-то о детстве вспомнил.

– Бывает, на меня тоже иногда накатывают воспоминания.

Свинков закурил, белое облачко дыма, подхваченное утренним ветерком, быстро исчезло с глаз.

– У меня вся жизнь связана с лесом, – продолжал Владимир Сергеевич. – Родился-то я на Ветлуге, в Воскресенском районе Горьковской области, потом деревня Икса возле Юркина, потом лесной кордон Верхний Выжум – это всего один дом на речке, а теперь – Карасьяры, тут веселей, народу много. Помнишь, Сабан, как мы еще мальчишками по тридцать человек здесь жили в бараках?

– Как не помнить!

– Я уж тогда чокеровщиком работал на первобытном тракторе KT-I2… А что за болты у тебя в руках? Э-э, дак это же, кажись, болты крепления лебедки. Неужели и на ТДТ-55 рвет?

– Вот так получилось.

– Знакомо дело. У меня брат Толька работал на газогенераторном KT-I2, а я у него бревна чокерил, бывало, тоже болты обрывало. А как вспомню те годы – и смех и грех. Вот перед работой накидаешь в бункер трактора березовой чурки, и до обеда хватает, но чурка попадается влажная – трактор не тянет, а как бухнешь в бункер ведро масла – совсем другое дело, мотор готов вперед убежать.

Сабан хохочет:

– Да знаю этот аппарат, я же в те годы электропилой на эстакаде пилил, нагляделся на Кэтэшку. У нас тракторист лес трелевал с пасеки, дак он редкий день на этом тракторе не переворачивался на бок. То на пенек наедет, то под большим утлом воз тянет, неустойчивый был Кэтэ.

– Да, конечно, – соглашался Владимир Сергеевич и продолжал. – И вот работал я чокеровщиком, а бывало, после получки братан Толька с мастером леса Корниловым Арсентием Тимофеевичем вино пьют. Мы во вторую смену работали с 16 часов до 7 утра. На пасеке лесу навалят столько, что и ночью его возишь на эстакаду. На эстакаде и ночью, как днем. Электростанция работает, везде лампочки. Вот брат заведет Кэтэ и говорит: «Ты, Вовка, еще молодой вино пить, давай работай, осваивай технику, а я пойду к мастеру вопросы решать». Толька в будке с начальником стратегию производственных отношений выясняют, я сажусь за рычаги – и в делянку. Мне самому-то очень интересно мощной техникой повелевать. Там при свете фар протяну трос, зачокерю хлыстов пять, сажусь в кабину и по газам. Иногда включал не ту скорость, и трактор глох, останавливался. Давай заводить – не получается. Гляжу на соседнюю пасеку, а там Женька Шеин на тракторе ездит, он постарше, посмышленее. Я к нему.

– Чего один работаешь?

– Я уж вторую ночь один, тракторист с мастером вопросы решают. А у меня Кэтэ заглох, двигатель запустить не могу.

– Счас заведем, это нам как два пальца об асфальт, – отвечал Женька.

В конце шестидесятых по приказу Министерства Леспрома РСФСР дается задание Йошкар-Олинским центральным ремонтно-механическим мастерским приступить к переоборудованию трактора KT-I2 на дизельный ТДТ-40. Это все с той же фанерной кабиной и без гидравлических приводов.

Легендарный трактор КТ-12, в кабине Федосеев Михаил.

В эти же годы технология лесозаготовительных работ совершенствовалась по схеме: разделка древесины на верхнем складе, а вывозка ее на нижний склад сортиментами. Это позднее будет вывозка хлыстами и разделка на сортименты на нижнем складе. Лесосечные работы в обоих случаях проводились малыми комплексными бригадами на базе трелевочного трактора. С годами техника совершенствовалась. В лес поступили С-80. Эти трактора не имели ни щита, ни лебедки, использовались как тягачи. Форма трактора напоминает бульдозер без кабины.

Владимир Сергеевич вспоминает:

– Один такой трактор, кроме тракториста, обслуживали еще три чокеровщика. Они разносили по делянке чокорья, зацепляли сваленные деревья, потом тащили длинный трос, продевали его в кольца чокорьев. Трактор стягивал хлысты в общий воз. Затем длинный трос убирали. Чокорья перецепляли на короткий поводок, и С-80 тянул воз на эстакаду. И таким образом по 28 кубометров леса привозил за один раз.

… С северного конца перрона, где скучилось десятка три рабочих, раздался дружный продолжительный хохот – так громко, что присутствующие на Стрелке люди с интересом посмотрели в их сторону.

Трактор С-80 «Сталинец». Слева Свинков В. С., справа Калинин Н.

Любопытные, а их оказалось немало, заспешили к весельчакам в надежде услышать новенький анекдот либо не известную доселе чью-то шутку. Здесь на перроне другой мастер леса Карпухов Федор Алексеевич рабочим своего участка выдавал рукавицы. Настя Палагина померила свою пару и недовольно пробурчала:

– Аба-а, какая широкунная?

А проходящий мимо нее балагур Чумаков согласился:

– Ага, как ты…

– А как я работать-то буду в таких? – обернулась Настя. Но Чумакова уже не было, смешался в толпе хохочущих.

III

Жилистого бригадир-механика Царегородцева окружили любители хохотнуть. Польщенный вниманием, механик рассказывает:

– И вот пришел он в выходной день ко мне и просит: «Петр Георгиевич, будь человеком, помоги, в хлеве поросенок центнера на три, надо бы его завалить. Я один такого не осилю. Тут человеков пять надо, ты возьми кого еще покрепче и приходите. Я уже хряка-то привязал, пока он спал».

– Это про кого рассказывают? – спросил подошедший Чумаков.

– Про нашего чудака Тольку Василькова, – ответил вальщик леса Ялагин.

– А чего случилось-то?

– Тише, сам слушай!

Царегородцев Петр, ухмыльнувшись, продолжал:

– Вот взял я еще четверых мужиков, и мы пришли ко двору хозяина. Главное дело, никто не отказался придти, ведь по обычаю всегда бывает жареная печенка и, само собой, выпивка. Хозяин поросенка ставит условие: «Мужики, я вас закрою снаружи и, пока вы в окно яйца не выбросите, не открою». Вот зашли мы в хлев с необходимым инструментом. Толька нас закрыл на запор, и слышим – калоши на его ногах быстрехонько зашлепали от хлева. В хлеве со свету темно. Ждем, когда глаза привыкнут, а сами оглядываемся, чтоб хряк за ногу не цапнул. Когда пригляделись, стали поросенка искать – нет поросенка, вместо него петух за ногу привязан. Пропала надежда на жареную печенку. Ну, конечно, в первые минуты нам было не до юмора, не знай бы что сделали с этим затейником, ведь из хлева выбирались через узкое окно. Но со временем отошли, теперь вот, смеемся. Люди, будьте бдительны, Васильков не дремлет! – выкрикнул рассказчик и засмеялся добрым, здоровым смехом.

Чумаков тоже хохотал, не стесняясь беззубого рта. Он вдруг громко попросил:

– Петр Георгиевич, а расскажи, как Васильков на рыбалке заболел?

– Что рассказывать, ну, заболел человек, ну, принесли мы его в поселок. А дело было так. Зимой на озере Большое Окунево, в четырех верстах от Карасьяр, мужики в выходной день рыбачили. Кто топором лунки рубит – рыбу пугает, кто буром лед сверлит. Народу полно, вокруг шутки и смех. Учительница по фамилии Ершова – куда муж, туда и она. Ходит в телогрейке, валенках, шапке-ушанке. Вот она поймала ерша, маленького, колючего, всего в слизи, обрадовалась и громко кричит мужу: «Володь, Володя, я твоего брата поймала!» Рыбакам от такого возгласа смешно и весело.

Взрослые и школьники ловят на блесну ершей и окуней. Один Толя Васильков бродит от лунки до лунки без рыбы и все думает: «А ведь до дому-то целых четыре версты пешком топать».

После полудня зимнее солнце закатилось за черную стену леса, снежинки на льду заискрились холодным синим блеском. И Васильков во всеуслышание заявил: «Домой пойду, что-то у меня не то… и сердце не так брякает!» И ушел. Через некоторое время с места снялись Кубарев Иван, Царегородцев Петр и другие. Покинув ледяное поле и ступив на покрытую снегом землю, мужики увидели лежащего Василькова. Он не реагировал на вопросы. Рыбаки поохали, да делать нечего – человеку плохо, надо нести домой. И вот Царегородцев с Кубаревым понесли больного поочередно на спине, как носят детей в садик. Шли лесом, а седок чуть дышит и молчит. Наконец, пришли в поселок, дойдя до столовой, положили его на ступеньки крыльца, чтоб передохнуть, а Васильков вскочил и на ходу крикнул: «Спасибо, мужики, мне теперь до дому рукой подать!»

Автор этих строк изменил вторую часть фамилии этого чудака по необходимой на то причине.

Сменный механик Царегородцев Петр Георгиевич.

Васильков работал слесарем в гараже, потом в цехе хвойной витаминной муки, работал хорошо. Он прекрасный семьянин. Невысокий рост и худощавость в нем компенсировались удивительной оригинальностью. Он не кончал театральных училищ, но от природы наделен талантом актера. И если он что-то импровизировал, то это было на полном серьезе, без тени улыбки. Ему верили и попадались на удочку даже «рыбы» солидные, из числа больших начальников, а особенно дети.

Во время, когда еще строили цех мукомолки, к нему подошел маленький Сережка Дружинин и спросил:

– Дядя Толя, а что за механизм вы тут строите?

Васильков важно отвечал:

– Завод строим, будем конфеты выпускать!

Сережка с утра до вечера сидел, смотрел и ждал. А когда завод запустили, и в мешки посыпалась хвойно-витаминная мука из еловой хвои и сена, на корм животным, мальчик спросил:

– А где конфеты?..

– Извини, Серега, варенье не завезли!

На перроне кто-то крикнул:

– Вон наш начальник лесоучастка идет!

На Стрелку шел Тебелев Иван Михайлович. Начальник двигался вразвалку. На нем перешитая плащ-палатка, казалось, она накинута на двух крепких мужиков. Кто знавал Ивана Михайловича, мысленно представляет Тебелева в форме японского борца сумо – голова большая, лицо красное, мокрое, щеки на плечах, мешкообразный живот.

Поселковый столяр Чечевин Николай Иванович говаривал: «Мужику с такими габаритами даже в самом большом шифоньере не спрятаться».

Что только не делает природа с человеком, особенно эта – моторная функция кишечного тракта.

Американцы хвалятся своими тяжеловесами, у них некоторые весят по четыреста килограммов, самостоятельно передвигаться не могут, кранами поднимают. Ну и что из этого положительного? У нас чуть полегче, так они сами работают, производством руководят.

Мало кто знает, что, будучи на фронте, Тебелев лихо запрыгивал в люк своего танка, не задевая краев. Есть поверье: ветлугаи, омытые светлыми струями быстрой реки, – народ крепкий, выносливый. На ее берегах рождались и герои, и таланты.

Иван Михайлович родился на Ветлуге, в деревне Бахарево Воскресенского района Горьковской области. Это уж потом отец Михаил увез его жить в лесоучасток Кума, что был в семи километрах от Козикова.

Во время войны танкиста Тебелева ранило. Из госпиталя его на время отпустили домой долечиваться, а потом снова танки, война.

За десяток послевоенных лет у Тебелева дала сбой эндокринная система. Постоянно хотелось есть, и, ублажая потребности, Иван Михаилович набирал вес, стал тяжеловесом, обувь ему застегивала жена Галя.

В Карасьярах они жили большой семьей: мать Мария, отец Михаил, сам Иван, жена Г аля, дочь Сильва, сыновья – Слава, Саша.

… Начальник приближался, дощатый пол перрона жалобно стонал, а Тебелев улыбался рабочим, с каждым здоровался, находя слова. Подавая руку Чумакову, заметил:

– Уж больно ты с водочкой дружишь.

– А что мне с ней ссориться?

– Да вижу, что опохмелился, а побриться забыл!

– Я только самую малость, Иван Михайлович, а не побрился, так это бородой комаров пугаю, чтоб не мешали сверх нормы лес валить.

– Будь осторожен, лес требует внимания, каску с головы не снимай, варежку не разевай, прилетит сучок, так борода не поможет. А ты, Анна, гляжу, новые рукавицы получила? Ну, держитесь, сучки-белогвардейцы, Анка всех порубает. Топор в руках крепче держи!

Тебелев заметил мастеров леса Лобанова, Карпухова.

– А вы что пригорюнились?

– Поговорить бы надо.

– Поговорим, вот присяду на диванчик, и поговорим.

На ходу Тебелев заглянул в пассажирский вагон, оглядел все сверху донизу. За чистоту в салоне вагона похвалил техничку Клавдию Бинцеву.

В диспетчерской за пультом дежурит Иван Кубарев.

Начальник Карасьярского лесопункта Козиковского леспромхоза Тебелев Иван Михайлович.

Встретив начальника, он доложил:

– Тебя, Иван Михайлович, директор леспромхоза уже два раза вызывал.

– Из кабинета вызывал или из дому?

– Первый раз из дому, второй из кабинета.

– Что ему не спится, еще семи часов нету?

– Не знаю, – пожал плечами диспетчер, – по делам, наверно.

– У всех у нас дела, я вот прошагал из дому полтора километра, весь мокрый сижу, да на целый день в лес уеду.

Он снял с плеча тяжелую сумку с едой, расстегнул плащ и сел на старенький, обшитый черным дерматином диван. Спинка дивана при этом прогнулась.

В дверях стояли Лобанов с Карпуховым, в углу за коммутатором копошился, позвякивая цепочкой на широком ремне, связист Костя Г алибин. Иногда сюда заходили кондукторы поездов.

– Ну, дорогие мои мастера, о чем вы хотели поговорить?

– Так известное дело, опять с вагонами задержка получилась, сорвалась вывозка леса.

– Знаю, знаю – разбираться будем, почему такое происходит.

В диспетчерскую заглянул щупленький слесарь по ремонту вагонов Дружинин Анатолий Петрович, мужичок по каким-то причинам навсегда оставшийся холостяком. Он прост до наивности, но добрейшей души человек.

– Ну-ко, иди сюда, – поманил его Тебелев.

И слесарь повиновался.

– Ты что буксы плохо смазываешь, вагоны с рельсов падают?

– Я-а? – по-детски удивился Дружинин, – да что вы, Иван Михайлович, миленький, я смазываю хорошо!

– Наверное, тройным, Змеем-Горынычем смазываешь?

Слесарь заволновался, в его голове закопошились подозрительные мыслишки: «Неужели начальник унюхал, что вчера тройного одеколону употребил?»

На перроне группа рабочих. С ребенком – проводница пассажирского вагона Бинцева Клавдия.

– Да я ведь только чуть-чуть, три пробочки всего и выпил после бани, подлечился, – искренне признался Дружинин.

– Я пошутил, – засмеялся Тебелев, – вижу, трезвый ты. А от какой болезни Горынычем лечишься, тройным одеколоном ведь только снаружи натираются?

– Ничего, и внутри хорошо втирается, аж тепло делается по всему телу! – повеселел Дружинин.

Зазвонил телефон, диспетчер Кубарев поднял трубку, из нее слышался спокойный, но властный голос:

– Тебелев пришел?

– Да-да, сейчас позову!

– Иван Михайлович, – перейдя на шепот, произнес диспетчер, – тебя зовет директор леспромхоза Лаптев Анатолий Андреевич.

IV

Тебелев грузно поднялся с дивана и, готовясь к разговору с директором, мысленно представил его смуглое лицо с сильно развитыми надбровными дугами густых бровей, отчего взгляд кажется львиным, грозным, голос с хрипотцой, говорит негромко, всегда спокоен…

Утренний бой курантов застает директора всегда на ногах, а звуки государственного гимна, раздающиеся из радиоприемника, вызывают у коммуниста Лаптева прилив трудовой энергии.

Потомственный лесопромышленник, он талантливо руководит лесопунктами, всеми отделами производства, инженернотехническим составом и огромным контингентом механизаторов и разнорабочих леспромхоза. Ему безропотно, как пальцы руки, подвластны партийная и профсоюзная организации.

Утром, приводя себя в порядок, Анатолий Андреевич до мельчайших подробностей обдумывает распорядок предстоящего рабочего дня. Он, как опытный шахматист, свои идеи и планы просчитывает вперед, а затем выдвигает их для утверждения на парткомах и разного рода собраниях, совещаниях.

Сегодня особенно радостно на душе, будто где-то звучат победные марши, песни, прославляющие партию, ее вождей и всех трудящихся великого государства. Страна только что отметила выполнение планов очередной пятилетки. Руководители разных рангов, министерств и отраслей, воодушевленные победами и наградами, вновь взвалили на плечи новое бремя задач и планов по развитию и укреплению государства, улучшению благосостояния советских людей.

Лаптев также стремится внести свою лепту – дать стране как можно больше древесины сверх плана.

Леспромхоз неоднократно занимал классные места во Всесоюзном социалистическом соревновании с вручением переходящего Красного Знамени и был занесен в Книгу Почета Министерства РСФСР и ЦК профсоюза рабочих лесной, бумажной и деревообрабатывающей промышленности.

За многолетнюю трудовую деятельность руководимый им Козиковский леспромхоз (позднее лесокомбинат) заготовил и вывез миллионы кубометров хвойной и лиственной древесины, которая по Волге расходилась в разные стороны.

Лесничие ему говорили об экономии лесных площадей: «Стоит ли безрассудно махать топором, ведь лес не вечен?!»

Но директор, уверенный в своей правоте, отвечал: «На наш век лесу хватит, а будущему поколению вырастет новый, вы же занимаетесь посадкой леса». И Лаптев намечал директивы: коллектив Козиковского леспромхоза, вступая в год очередной пятилетки, будет трудиться с еще большим энтузиазмом, еще шире развернет социалистическое соревнование за дальнейшее повышение эффективности производства, производительности труда, улучшение качества выпускаемой продукции, за внедрение новой техники и технологии, выявление неиспользованных ресурсов, за экономию и бережливость, укрепление трудовой и производственной дисциплины.

Иногда по праздникам Анатолий Андреевич надевает парадный костюм и любуется отражением в зеркале. Серебряно позванивают боевые награды – ордена Отечественной войны, медали «За отвагу», «За взятие Кенигсберга», «За взятие Берлина», «За победу над Германией». Звон наград, словно звон колоколов, отзывается эхом артиллерийской канонады прошедшей войны, где Анатолий Лаптев воевал. Он получил повестку в 1943 году, будучи лесотехником Юринского лесхоза. Уже после войны он получил высшее образование, окончив лесотехнический институт в Йошкар-Оле, и с тех пор посвятил себя заготовкам древесины.

Анатолий прошел полковую школу, потом окончил Ленинградское артиллерийское училище и на фронт попал в феврале 1945-го победного года. И хоть мало повоевал артиллерийский техник Лаптев, но пострелял удачно. Из своих дальнобойных орудий много «гостинцев» успел послать врагу, о чем свидетельствуют награды. А в послевоенные трудовые годы на костюме директора засияли ордена Трудового Красного Знамени, «Знак Почета». Для комплекта, для полноты не хватало лишь Золотой Звезды Героя соцтруда. Анатолий Андреич, подмигнув отражению в зеркале и погрозив пальцем, строго произнес: «Работать надо! Работать!»

Лаптев на работу в контору ходит пешком, кроме случаев, когда едет в командировку к вышестоящим или по территории леспромхоза в лесную сторону далекого поселка Козиково. Коренастую фигуру Лаптева в приметном черно-коричневом плаще и шляпе, с черной папкой для бумаг в руках видит каждый, кто рано встает. Директор идет по Черемушкам, сворачивает на Советскую и по дощатому трапу правой стороны улицы приближается к зданию леспромхоза.

Походка выдает делового человека. Он идет уверенным шагом, чуть наклонив голову вниз влево, будто бы для приветственного поклона прохожим, а в глазах его под мохнатыми бровями радость ощущения свежего утра нового дня. Вот и контора – продолговатый рубленый дом шатрового типа. Вход-крыльцо под шиферной крышей разделяет надвое здание, справа и слева окруженное палисадниками, обнесенное штакетником. Красуются березки, декоративный клен, цветы.

Директору Козиковского леспромхоза вручают переходящее Красное Знамя как победителю во Всесоюзном соц. соревновании. Лаптев Анатолий Андреевич держит флаг.

Здесь металлический сварной каркас, на вершине его пятиконечная звезда с фосфорическим светом. Она зажигается в честь победителей социалистического соревнования. На самом видном месте ярко оформленные и четко расписанные щиты с показателями соревнующихся. Крупными буквами выписан текст морального кодекса строителя коммунизма.

Привлекает стенд фотографий под названием «Наши маяки». Лозунги с призывами достойно встретить знаменательные даты, досрочно завершить задания текущей пятилетки. Перед входом в контору – здравица на красном полотнище: «Слава коммунистической партии Советского Союза!»

Внутри конторы небольшое фойе с большим содержанием. На стенде под девизом «Слава труду» – бархатное знамя с силуэтом В. И. Ленина и надписью: «Победителю в социалистическом соревновании в честь 50-летия Советской власти». Знамя это в развернутом виде – под стеклом. И как оно пришло в Юркино на вечное хранение, рассказывается в кратком перечне успехов коллектива, добытых им на протяжении многих лет, начиная с 1924 года. Перед входом в свое заведение Анатолий Андреевич тщательно отряхивает обувь и со словами: «Здравствуй, моя контора, мой штаб, моя крепость!» заходит в кабинет. Он неспешно снимает верхнюю одежду, причесывает рано поседевшие волосы и, поправив галстук, садится за рабочий стол с телефонами с мыслью: «Сейчас узнаю обстановку по леспромхозу, как идет работа, возможно придется кому-то из начальников лесопунктов послать дальнобойный «гостинец»».

Директор поднимает телефонную трубку и просит телефонистку соединить его с Карасьярами: «Тебелев нужен!»

… А на другом конце провода у телефона стоит начальник Карасьярского лесопункта Тебелев Иван Михайлович.

– Алло, я слушаю. Здравствуйте, Анатолий Андреевич!

– Как идет работа?.. – спросил Тебелева голос с хрипотцой.

– Работаем по плану.

– Мне доложили, вчера из твоего лесопункта на нижний склад лес не поступил. Это плохо, понимашь. Завтра приезжай в леспромхоз, разбираться будем, а звоню тебе по поводу принятия новых социалистических обязательств и встречного плана. Так что готовь народ психологически, чтоб не ново было. Надо показать стране, что и мы не лыком шиты, понимашь.

Тебелев вытер взмокшее лицо, медленно вернулся к диванчику, спинка которого от нагрузки вновь простонала. И начальник лесопункта тихо произнес:

– Фу-у, легко отделался, я думал, за вчерашнее он меня будет пилить полчаса. Пронесло-о, хотя много ли скажешь по телефону? Наверно, завтра на производственном совещании он прямо в глаза добавит.

В диспетчерской стрелка часов показала семь утра. Дежурный вышел на перрон и зазвонил в привокзальный колокол. Взревели моторы поездов, народ суетно заходит в вагоны, занимая места. Рабочим в лес – на север, а пассажирам в Юркино – на юг. Карасьярцы привыкли к распорядку каждодневно собираться на Стрелке в ранний час. Здесь, на дощатом перроне, рабочий класс решает свои проблемы. Чаще говорят о работе, бывает, в горячке спорят до хрипоты, но больше беседуют о жизни, о душевном, о делах сердечных.

Вот по сигналу сели они в вагоны, скоро поезд привезет их в тайгу, и лес вздрогнет от стрекота пил и топоров лесорубов, рева моторов тракторов. А солнце, поднявшееся над лесом, подарит им свет и тепло нового трудового дня.

V

Мотовозы по рельсам тянут за собой теплушки с рабочим людом в двух направлениях – по Козиковскому железнодорожному пути и Волжскому. Дороги расходятся сразу за поселком в квартале № 116. Здесь, на разъезде, ящик с телефоном, кондукторы звонят диспетчеру – просят разрешения проехать и, если путь свободен, ответственный за передвижение по железнодорожным путям дает разрешение.

Летом паровозы в лес не направляют из-за его дровяноогненного дыхания. По узкоколейке снуют бензиновые мотовозы, но и тех и других скоро заменят многосильные тепловозы.

На поворотах тягачи сбавляют ход, вагоны с лязгом чекаются тарелками буферов, высекая искры. В каждом поезде имеется вагон для некурящих, в нем обычно ездят женщины. Замыкают состав платформы, груженные бочками для топлива, бензопилами, чокерами и запчастями для тяжелой техники.

В вагоне для курящих свобода выбора: хочешь – кури, не хочешь – смотри на других. Играя в картишки, здесь могут повесить «погоны», за этим занятием желающие могут тренировать или совершенствовать свой «русский», так сказать, выражать свое отношение к событиям происходящего языком народного фольклора. Это не возбраняется, но у мужиков девиз – матерись, но будь трезвым: вино можно пить только до работы и после работы, но не во время работы. Рабочим не мешают стуки колес и толчки, в теплушке все заняты делом, молодые дремлют. Начальник, покачивая головой, частенько повторяет: «Эх, молодежь-молодежь, вечером не найдешь, а утром не добудишься!»

Любители игры в домино усовершенствовали стол толстыми досками, теперь при ударе об стол фишки не разлетаются по полу.

Тебелев всегда с народом, сразу два места занял. Вот он услышал голос Тависа Загидуллина. Тот вытащил из-за пазухи кисет и громко объявил:

– Эта табак сам растил, сам сушил, сам мелка резал. От нево кров густеет и хрен таластеет!

Проявляя интерес к самосаду, курильщики одобрительно кивали головами. Пенсионного возраста чокеровшик Иванов протянул руку к кисету со словами:

– Ну, если толстеет – целебный табак, надо покурить, хотя жена меня постоянно пилит – не кури да не кури!

Группа рабочих лесозаготовителей.

– А я свой жена казой назаву – абижается, а назаву своей козочкой – улыбается, никак панимать не магу, что эта – разная скатина?

– Не-е, я со своей не ругаюсь, она всегда права.

Коренастый мужик с выпуклым лбом, в полурасстегнутом бушлате, по прозвищу Ваня-Морем, решил проверить содержимое сумки, что жена на обед положила, и вынул завернутый в тряпку пирог. Он был настолько большой, что Иван-Морем засомневался: уместится ли он в желудке. Иван приложил пирог к груди, как стиральную доску, посмотрел и довольно улыбнулся: «Мой размерчик, уместится!» Он также извлек из сумки старую газету и собрался рвать ее на кусочки для закруток.

Тебелев, с улыбкой наблюдавший за чудаком, уставился в газету и поднял руку:

– Подожди-ко, Иван, ты где ее взял?

– В библиотечной макулатуре, а что?

– Я в ней слово про Юркино заметил.

Иван Михайлович, перехватив газету, уставился в колонки статей.

– Точно, вот написано про Юркино. Эта заметка называется «На лесопункте». А газета – «Марийская правда» от 8 октября 1941 года.

Уважаемый всеми ветеран войны вальщик леса Ялагин Павел Васильевич попросил тишины в вагоне.

Тебелев стал читать вслух:

– «В дни, когда героическая Красная Армия, ВоенноМорской Флот и соколы сталинской авиации сражаются с фашистскими полчищами, рабочие Юркинского механизированного лесопункта стараются улучшать свою работу, давать больше древесины стране. Самоотверженно трудится Александр Гусев, он ежедневно вывозит по 45–60 кубометров, перекрывая дневные нормы в полтора раза. Неплохо работает шофер, жена красноармейца Валентина Карпова. Она вывозит за смену по 38 кубометров. Растет и ширится подъем среди рабочих лесопункта. Бригада Александра Казанцева систематически перевыполняет нормы по погрузке древесины на автомашины».

– О, – воскликнул рядом сидящий Николай Казанцев, – это же про моего родственника пишут, про дядю Сашу!

– Вот видишь, Николай, твой-то дядька стахановец. Ты бери пример с дядьки, – предложил Ялагин, – ну ладно, слушаем дальше.

Тебелев продолжал: «Каждый член этой бригады грузит по 25 кубометров в смену вместо 12 по норме. Особенно хорошие показатели имеют бригады возчиков Павла Шеина и Никандра Дружинина. Члены этих бригад ежедневно подвозят по 15–17 кубометров древесины на каждую лошадь, выполняя норму на 150 и более процентов. Рабочие активно участвуют в создании мощного фонда обороны нашей страны. Более 5 тысяч рублей, заработанных на воскресниках, внесены в этот фонд. Кроме того, каждый рабочий и служащий ежемесячно отчисляет однодневный заработок.

Постоянную заботу проявляют рабочие о семьях товарищей, ушедших на войну. Многим из них заготовлены дрова, накошено сено для скота и т. д. Большую массовую политическую работу проводят агитаторы. Так, на участке Окунево этого лесопункта агитаторы читают сообщения Советского Информбюро, боевые эпизоды бойцов Красной Армии».

– Вот, надо же? – удивились молодые рабочие. – Про Окунево пишут, это от нас, от Карасьяр, в трех километрах, мы туда на озеро рыбачить ходим.

– Я после войны на Окуневе жил, во-от таких лещей выуживал, – похвалился мастер леса Лобанов, широко разведя руки.

– Я тоже жил на Акуневе, – сообщил Тавис, – а лещей ловил во-от таких!

И еще шире развел руки.

– Таких-то лещей в озере нету, – заспорил Лобанов.

– Есть, я жаками ловил, а ты на караеда.

Мужики зашумели на рыбаков. А Иван Михайлович читал дальше: «В результате резко увеличилась производительность труда. На подвозке, например, она выросла в два раза, а на заготовке в полтора раза. Значительно перевыполняется график по вывозке леса автомашинами. Вместо 220 кубометров за сутки по лесопункту вывозится 250–260 кубометров, а в отдельные дни – 300 кубометров. Улучшает свою работу партийная организация. Ее секретарь тов. Ефремов умело контролирует работу каждого коммуниста. Все для фронта, все для победы над врагом! Под этим лозунгом работают все члены коллектива Юркинского механизированного лесопункта».

Тебелев на минуту оторвался от газеты и, глубоко вздохнув, произнес:

– Вот, молодые рабочие, сами слышали, как приходилось лес добывать в войну. А вот еще пишут про письмо молодых рабочих: «Мы, молодые рабочие, окончившие школу фабричнозаводского обучения лесной промышленности, так же работаем, не покладая рук, с тем, чтобы дать стране как можно больше леса. Из среды наших товарищей, работающих в Юркинском механизированном лесопункте Юринского лестранхоза, выросло немало стахановцев, систематически перевыполняющих норму выработки. Например, бригада возчика Александра Вахрова производственное задание выполняет на 150 процентов. Члены этой бригады Николай Ивличев, Вениамин Ершов, Михаил Поликарпов за 20 дней выработали по 30 норм каждый. Таких успехов они добились путем уплотнения рабочего дня, правильной организации труда на лесозаготовках.

Страна готовится к 24-й годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции. Мы, молодые лесорубы, берем на себя обязательства и призываем всех рабочих леса работать лучше, не только выполнять нормы, но и перевыполнять их. Самоотверженным трудом поможем нашей доблестной Красной Армии быстрее разгромить и уничтожить фашистских варваров. Лесорубы Марийской Республики, выходите на социалистическое соревнование!»

Группа рабочих лесозаготовителей Карасьярского лесопункта Козиковского ЛПХ.

Тебелев закончил чтение и перевел дух… – будто на митинге выступил. В теплушке полная тишина, только колеса вагонные привычно выстукивают чугунным звоном однообразную мелодию труда. Начальник оглядел сидящих и произнес:

– Вот так наши земляки работали в войну, а молодежь-то какова, а? Настоящие патриоты Родины. Вот надо с кого брать пример. Лес и теперь нужен стране, ведь мы строим новую жизнь. И должны показать, что карасьярцы не лыком шиты!

– Да знаю я, что такое соцсоревнование, – выкрикнул молодой тракторист Юрка, – это когда нагруженные каменным углем шахтеры бегут с тачками на выход, кто окажется первым, тот и победил, соответственно ему и награда.

– Зеленый ты еще понимать политические вопросы, – осадил его парень спортивного телосложения Николай Самаров.

– Да нет, в его словах есть доля правды, – спокойно сказал начальник, – правда, понимание сущности вопроса пока на детском уровне.

А Юрка тут же обратился к начальнику:

– Иван Михайлович, разрешите мне на соцсоревнование Валерку вызвать, ох и намнем мы молодняку!

Услышав такие слова, мастер леса Лобанов повернулся всем туловищем и, глядя на Юрку, спросил:

– Это ты сказал про молодняк? Ты это про девок или про молодой подрос леса? Смотри, за помятый подрос лесники сильно штрафуют, я вот те помну, я военный летчик – мне сверху видно все, ты так и знай!

– Девок мы не мнем, их для себя берегем, – набычился тракторист.

– Во-во, и подрастающий лес надо беречь. Про это стихи сложены: «На лесной молодняк не поднимай руку, он будет служить и тебе, и внуку!» Понял?

– Понял, понял, чем старик старуху донял! – отшутился Юрка.

Предложения об участии в социалистическом соревновании посыпались на начальника прямо в теплушке. Мотористы бензопил, они же вальщики леса, вызывали вальщиков других бригад и обещали древесины навалить гораздо больше. Трактористы вызывали друг друга, и каждый уверял, что хлыстов на эстакаду натрелюет гораздо больше, чем другие. Сучкорубы тоже обязались сучков нарубить больше сегодня, чем вчера.

Группа рабочих на заготовке древесины. В пальто и шапке-ушанке будущий замдиректора Козиковского леспромхоза Немцев Александр Павлович.

Вальщик Чумаков Анатолий Петрович, мужик сметливый, вызвал на соревнование низкорослого Михаила Батманова, зная, что его можно победить зимой, когда снегу навалит. Маленькому вальщику трудно передвигаться от дерева к дереву, да еще с пилой в руках, на это уходит много драгоценного времени.

– А ты кого вызываешь, Григорий Васильевич? – обращается Тебелев к бульдозеристу Пенькову, крепкому мужчине средних лет.

Группа лесозаготовителей на заготовке сортиментов.

– Мне бы, Иван Михайлович, померяться с кем-нибудь из бульдозеристов. Я бы Алексея Шеина вызвал.

– А почему не хочешь с Антоном Беляевым?

– Так он же машинист путеукладчика, железную дорогу строит!

– Правильно, а ты своим бульдозером ему грунтовое дорожное полотно готовишь. Он на него звенья из рельсов и шпал кладет.

– Да я от него оторваться не могу, только сотню метров полотна загрейдирую, а он в этот же день на пятки наступает.

– А ты поднажми, – улыбается начальник, – рабочий день уплотни, да меньше делай перекуров и оторвешься, глядишь, в конце года станешь победителем в соцсоревновании, подарок получишь, например, охотничье ружье.

VI

Дробное постукивание колес на стыках рельсов поутихло, поезд сбавил ход и, подав сигнал, остановился.

– Приехали! Станция Бирюзай, кому надо – вылезай, а я еще вздремну часок!

– Какой тебе часок, работать айда, на тебя весь страна глядит, норма делать айда! – увещевал парня Тавис.

Его воспитательную речь поддержал Иван-Морем, недавно демонстрировавший пирог на груди:

– Что, Юрка, не выспался, прогулял всю ночь с девкой?

При этом он наклонился и что-то шепнул парню на ухо, Юрку с места как ветром сдуло.

Танис громко хохотнул и спросил моряка:

– Ванка, ты что пацану шептал, он убежал как ашпаренный каза?

– Потом скажу!

– Зачем патом, давай скажи сейчас, а? – ласково попросил Тавис.

– Тут народу много, потом, – отвечал моряк.

– Потом нильзя, надо норма делать, давай сейчас?

– Вот заладил… сейчас – сейчас, придет время, сам узнаешь!

Танис вздохнул и обиженно посмотрел вслед удаляющемуся Ивану.

Рабочие толпились у вагонов, работа закипала. Крепкие трактористы в промасленных куртках готовили своих стальных коней к работе, помощники таскали с грузовой платформы полученные на складе трелевочные тросы, чекорья, запасные части к тяжелой технике.

Вальщики леса проверяли бензопилы, заполняли канистры бензином. У сучкорубов свой безотказный кормилец – топор. Это древнейшее изобретение гомосапиенса служит человечеству и по сей день. Оно привычно рукам тружеников села и леса. Разве что ладони городской интеллигенции не испытали мозолей от топорища, но и она, интеллигенция, с интересом любуется делами рукотворными с помощью этого инструмента. В старину мастера-зодчие топорами без единого гвоздя строили храмы, соборы, церкви. Откровенно говоря, за такие дела топору-созидателю памятник полагается.

Обрубщики сучьев точат топоры, скоро мощный трелевочник, разодрав гусеницами лесной ковер, притащит на эстакаду с десяток толстенных сосен, и зазвенит острая сталь, отсекая сучья: тяп, тяп, тяп без устали понесет эхо, как кукушкин голос по опушке. Вот только звуки у топора другие – где пройдет лесоруб, там негде присесть рябой певунье.

Еще недавно в лесу слышалось разноголосое щебетание. Тебелев, вслушиваясь в импровизации пернатых исполнителей, надеялся услышать волнующую тему песни рябчика, но тщетно, видимо, еще не время солировать петушку.

В доме Тебелева на стене висит трофейное ружье «Зауэр». Иван Михайлович охотник, любит ранним утром пройтись по лесным полянам, усыпанным гроздьями ядрено-красной брусники, полюбоваться красотой лесов золотой осени, подразнить манком-пищиком рябчиков.

На фото (слева направо): второй – Казанцев Николай с женой Зиной, третий – Царегородцев П. Г.; шестой – мастер леса Карпухов Федор.

Манки Иван Михайлович делает из косточки крыла ястреба. Звук получается тонким, мелодичным, словно бы от серебристой паутинки в ситцевом березняке в грибную пору.

Даже в этой послевоенной лесной тишине в грозовые минуты ненастья бывшему танкисту чудится канонада боя, град пуль по броне.

Бывало, стоит он в солдатских сапогах, а кругом ягоды крупные рубиновым блеском отливают, словно капли крови на траве, а земля будто бы дышит седым клочковатым туманом.

Иван Михайлович подносит к толстым губам пищик, умело дует, изображая голос петушка: ти-у, ти-у, ти-ти-ти, как бы вопрошая: «Где вы, мои любимые курочки?»

Что тут делается, иногда с разных сторон отзывается до десятка дамских голосов: ти-у, ти-ти: «Здесь мы, милый, сладкой ягодой губы красим!»

На звуки манка реагирует и настоящий самец-рябчик, это небольшая, величиной с голубя, птица в пепельно-сером наряде с черным треугольным, как бабочка, пятном под клювом. Он возмущенно пищит: «Ти-у, ти-у, ти-ти-ти. Это что за нахал тут моих курочек клеит!»

Петушок, шумно хлопая крыльями, спешит к сопернику на разборку и попадает под выстрел.

По библейским заповедям убиение зверей и птиц для пропитания грехом не является, но разум и совесть призывают человека не брать у природы ничего лишнего, а хранить и приумножать творения Создателя поколениям будущего.

Невдалеке от начальника, отвлекая от раздумий, застрекотала моторная пила, а вскоре послышался глухой удар о землю поверженного дерева. Тебелев тяжелой походкой направился к рабочим, но, дойдя до предупреждающего знака «Стой, опасная зона. Валка леса!», остановился. К нему подошел мастер леса Александр Лобанов, и он, щурясь от солнца, говорил:

– Сегодня день безветренный, валка пойдет спокойно, без угрожающих ситуаций.

– В этом деле шутки бывают плохи, – напоминал начальник, – ты, Саша в это дело зри в корень.

Тебелев общался с Лобановым по-товарищески, оба фронтовика – один танкист, другой летчик-штурмовик. Надо ли сомневаться, что люди, испытавшие ответственность воинского долга, и в годы восстановления от разрухи окажутся на высоте трудовой славы. И забота о здоровье и безопасности на производстве волнует руководителей прежде всего.

– Ты, Саша, каждой бригаде, каждому рабочему напоминай, чтоб у каждого на голове каска была, – продолжал начальник, – учи безаварийной работе, и чтобы у каждого в кармане лежало удостоверение о прохождении инструктажа по технике безопасности труда.

– За этим слежу строго, мне сверху видно все, ты так и знай, – шутил мастер. – Все бригады укомплектованы народом, техникой и ГСМ, сегодня древесины заготовим не одну сотню кубометров, лишь бы железнодорожники не подвели с вывозкой.

– Не подведут! – твердо заверил Тебелев.

VII

Вальщик Чумаков держит пилу наготове, а сам, задрав голову, смотрит вверх, определяя наклон дерева. Это важно, при пилении может зажать режущую часть пилы – шину. В худшем случае дерево может повалиться в обратную сторону и раздавит пилу, а может случиться и похуже, о чем бригадир знает не понаслышке.

Избежать неприятной ситуации помогает Юрка, он длинным рычагом с насаженной на конце вилкой толкает подпиленное дерево в нужном направлении, но, к сожалению, и такой метод помощи иногда бывает неэффективным. У сосны сучков мало, недаром в старину из этой части ствола вытесывали корабельные мачты, и наклон такого дерева определить легко. У ели же крона густая, снизу доверху покрыта зеленой хвоей. В урожайный год вершину ее украшают будто покрытые сусальным золотом, пахнущие смолой шишки.

Вольготно на елках белкам. Колючая шуба ели – надежная защита от врагов и холода, пушистая белочка из тонкого хвороста домик построит, осенью грибочков насушит, а за шишками далеко бегать не надо, они над головой – живи да радуйся.

Наклон ели сразу не определишь, пока не отойдешь. Вальщик, выбирая позицию, ходит туда-сюда, хорошо если летом, а зимой передвигаться с тяжелой бензопилой от дерева к дереву по пояс в снегу нелегко. Оно, конечно, помощник разгребет проход к дереву, но на это уйдет много времени. В народе говорят: «Зимний день короче воробьиного клюва». Вот и попробуй выполнить норму, а это путь к зарплате.

Потому-то низкорослый бригадир Батманов не дожидается траншеи, он кидает пилу вперед и ползет к ней по-пластунски, как бывало на фронте, снова кидает – снова ползет, добираясь до дерева. Одежда вальщика – штаны и телогрейка мокры от пота и снега. Пробравшись к сосне, Батманов отряхается от налипшего снега и, громко вспоминая какую-то мать, заводит пилу.

Чумаков, оглядевшись, выпиливает на дереве шап, скалывает этот кусок древесины и продолжает пилить с противоположной стороны. Из глушителя летит синеватый дым, горкло пахнет сгоревшим маслом, слезятся глаза, опилки прилипают к одежде.

Ствол попался толстый, мотор пилы захлебывается от перегруза, едва проворачивая острую цепь, вальщик что есть мочи давит на пилу, помощник, уперев конец рычага себе в живот, толкает дерево.

Наконец в месте запила слышится треск, сосна, цепляясь ветками за подруг, будто прощаясь, медленно со стоном валится и глухо падает на землю.

Мужики, давая пиле отдохнуть, садятся на пни и, вытирая ручейки соленого пота, закуривают.

Всякий раз сокрушающий удар напоминает Чумакову о технике безопасности, он нервно поправляет на голове каску. Недаром ему на перроне начальник сделал замечание на предмет трезвости – правильно сказал, но ведь без водочки, без ее вдохновляющей поддержки в этой беспросветной жизни скучновато.

Чумаков, вставая, уж который раз поправляя на голове каску и при этом беззубо ухмыльнувшись, громко восклицал, чтоб помощник слышал:

– Эх, тяжела ты, шапка Мономаха!

А помощник переспрашивал:

– Дядя Толь, какого монаха шапка?

Но бригадир не отвечает, а, глядя на поверженный лес, спрашивает:

– Ну что, Юрка, сколько мы лесу навалили?

– Счас, дядя Толь, подсчитаю!

Парень встает на пень, смотрит на ровно уложенные стволы и, тыча пальцем в воздух, считает.

Юрка радостно сообщает:

– Половину дневной нормы уже сделали, на один вагон напилили!

– Ну, маши рукой, пускай тракторист древесину волочит на эстакаду.

На пасеку по волоку двигается трелевочник, впереди торопливо шагает Тавис. Он, как и многие мужчины в Карасьярах, окончил курсы трактористов, даже поработал на технике, но дело у него не пошло, и вот теперь он чокеровщик.

Трактор, щедро дохнув солярным дымом, развернулся на месте, разорвав сталью гусениц прошнурованную корнями землю. Горько и сильно пахнуло травой и мхом.

Из кабины вышел передовик производства Сорокин Николай Петрович. Родился он в деревне Удельная Юринского района в декабре 1935 года. В этой же деревне окончил 4 класса школы. Так и жил, не покидая границ района, зарабатывая на жизнь где придется и кем придется. Отслужив в армии, вернулся в Удельную, познакомился со своей будущей супругой Людмилой. В ноябре 1958 года поженились, уехали жить в Карасьяры.

Николай работал на лесозаготовке, по вечерам учился, осваивая технику. Людмила Петровна долгие годы работала истопником в детском саду, ее любили дети. О трудолюбии тракториста Сорокина не раз писала районная газета «Юринский рабочий». Супруги вырастили двух сыновей и дочь. Все получили хорошее образование, живут и трудятся в России.

Известный тракторист Сорокин Н.П., любитель гужевого транспорта.

Николай Петрович помог чокеровщику растянуть трос на всю длину. Зачокерив хлысты, Тавис подает команду. Тракторист, включив лебедку, давит на педаль газа, снова из глушителя летит черная копоть.

Хлысты зашевелились, двигаясь вперед под натиском троса к опущенному щиту. Вот комли, собранные в пучок, уперлись в щит, он, под многотонным грузом скрипя шарнирами, поднимается и, крепко удерживая добычу, ложится на свое место, как бы на спину трелевочнику.

Сорокин включает ход. Техника тащит воз. Не доезжая до эстакады, воз отцепляют для обрубки сучьев, а уж потом оголенные стволы доставляют на эстакаду под погрузку на платформы.

У сучкорубов работы хватает, целый день стучат топорами, не разгибая спины, рубят сучья, складывая в большие валы с тем, чтобы потом в безопасное для пожара время их сжечь. Лесники требуют, чтобы в лесу был порядок – лесниковское око не дремлет, придет время проверки делянок, и беспорядок обернется крупным штрафом.

Чтобы выполнить дневную норму, тракторист не раз и не два побывает на пасеке, не раз и не два они с помощником подуют на окровавленные ладони, проколотые тросом, рукавицы не помогают.

В обеденный перерыв коллектив бригады садится на бревна. Рабочие достают из сумок провиант, кушают. Кто-то кого-то угощает. Кто не ленится и держит в хозяйстве скотину, ест мясо, пьет из фляжки молоко.

Чуть позднее для лесозаготовителей начальство организует горячее питание прямо в вагонах-столовых, а пока Тавис сидит на чурбаке, кушает свои припасы и думает: «С чем это у Ванки-Морем пирог был… пирог бальшой, во всю грудь. Не съест Ванка пирог, не осилит, каму даст кусок, интересна каму? Эта маряк не хароший таварищ, ну зачем не сказал, что Юрке сказал на ухо». И вдруг Тавису стукнуло в голову спросить самого Юрку, и он нежно предложил:

– Юра, хочешь татарский кухня пробовать?

– А че ее пробовать, я все сожру, что дашь!

– Юра, скажи пажалста, что тебе Ванка на уха шептал, кагда ты из вагона бежал, как ашпаренный каза?

Юрка, округлив глаза, строго посмотрел и недовольно воскликнул:

– Ну, так нечестно!

Тавис сник, перестал жевать, но собрался и ответил:

– А я на товарищеском суде, кагда тваю мать судили за прогул, сказал честна – да, ана на работу не выхадила! Дак аб этам вся бригада знала.

Разговор в обеденный перерыв, чуть было не переросший в конфликт, на этом и закончился, сучкоруб Храмова настойчиво просила бригадира ответить на волнующий ее вопрос:

– Почему такая несправедливость в зарплате? За прошлый месяц я и вот Анна Палагина получили по восемьдесят рублей, а в других бригадах обрубщики сучьев получили по сто. Что, мы хуже других работаем?

– Работаем мы не хуже других, я и сам озабочен, почему так вышло. Конечно, все дело в кубатуре, лес на корню у нас тоньше, чем у других бригад. Вот, например, для нормы надо сто толстых бревен, а на нашей лесосеке таких бревен нет, наших бревен для нормы надо сто пятьдесят, а мы не успеваем столько заготовить, вот и результат. Надо в конторе разбираться, чтобы норму снизили, это нормировщики напутали.

– Ага, счас, снизят вам норму! – недовольно высказалась Анна, примеряя новые полученные со склада рукавицы.

– Да ладно, Анка, разберемся, постой-ка, а что ты в рукавицах не работаешь? – осведомился Чумаков.

– Они такие широкунныя, с рук спадают, я мужу Леньке отдам.

– Твой Ленька из рук бригадира узкоколейки каждую неделю рукавицы получает, – настаивал Чумаков.

– А я от себя подарок сделаю, – неожиданно улыбнулась Анна Палагина.

– Дядя Толь, – подал голос Юрка, – а ты кого на соцсоревнование вызвал?

– Я подумал и решил потягаться в работе с Батмановым Михаилом Петровичем. Он вальщик опытный, знатный, по праздникам дорогие подарки получает. Конечно, летом его не опередишь, а зимой у меня есть шанс.

Юрка захохотал и прилюдно выразил свою мысль:

– Да уж зимой-то в снегу видать только его шапку да пилу на плече!

– Молод ты еще, пацан, старших обсуждать, – сердито заметил бригадир, – вот поживи с его – узнаешь, почем фунт лиха! Ну ладно, пообедали, поговорили, пора за работу браться!

Бригадир Чумаков взвалил бензопилу и знакомым волоком пошел в делянку на пасеку под дробный стук работяги-дятла. Сидит птица на уцелевшем дереве и стучит не для музыкальной забавы, а своим инструментом – клювом добывает пропитание.

VIII

После обеда небо почернело, все загудело вокруг и ударила страшная гроза с молниями и громом и, хотя обошлось без града, лесорубам и этого хватило с лихвой. Хорошо, что вальщики успели убежать с пасек, обошлось без беды.

У трактористов крыша над головой, все полегче, но и их такое представление бьет по карману.

Мотористы мотовоза Федосеев Михаил, Беляев Антон Никитич, мастер УЖД Семенов.

Сорокин курит и машет рукавицей, выгоняя из кабины комаров. Его помощник вытащил из кармана кусок бересты, зажег и гонит кровососущих огнем и дымом, за что, к неудовольствию, получил замечание:

– Ты, Тавис, своим факелом подожжешь технику, вишь, тут везде мазут да солярка!

– Панимаю, панимаю, я астарожна! Шайтан, какой все же плахой пагода – как будем норма делать? – сокрушался в оправдание Тавис.

Ближе к вечеру дождь поутих, но появился сизоватый туман, будто в лесу за каждым деревом притаились невидимки и курят свои невидимые папиросы. Пора домой, но рабочие из лесу не вышли, вновь застрекотали пилы, стучат звонкой сталью топоры.

На станцию пришел мотовоз, собрал по разъездам груженые древесиной вагоны, затолкал их на запасный путь и подкатил к теплушкам.

Сцепщик вагонов, он же кондуктор Владимир Свинков, обошел весь поезд, удостовериться, все ли вагоны подвижного состава сцеплены и, завершив осмотр, поднялся в кабину к мотористу Михаилу Федосееву.

– Ну, вот, осталось дождаться рабочих и поедем домой, – доложил кондуктор, сняв мокрые рукавицы.

Федосеев смотрит на часы, хмурит брови:

– Уж давно пора бы всем собраться, время отправления поезда давно прошло.

– Не спешат домой работяги, – отвечал Свинков, – норму догоняют.

Поздно вечером теплушки заполнились народом. Лесорубы, затопив буржуйки смоляными дровами, сушат одежду.

Кондуктор заглядывает в каждый вагон, спрашивает – все ли рабочие пришли из делянок.

Наконец поезд трогает с места, колеса вагонные, набирая обороты, выстукивают знакомую дробь.

Хуже всего в теплушке мокрым женщинам, при работе холода не чувствуешь, а вот сидят на лавках и зуб на зуб не попадает. Прилюдно лишней одежды возле буржуйки не снимешь, так и едут до дому мокрые.

Железная печка раскалилась докрасна, парафиновые свечи осветили уставшие лица, послышались разговоры.

– Как дела? – спрашивал бригадир Ялагин бригадира Батманова Михаила Петровича.

– Такие вот дела! – лениво отвечал Батманов. – Видал, что происходит?

– А что происходит-то? – не унимался Павел Васильевич.

– Ты, поди, и не знаешь?.. Вот ты сегодня сколько кубов свалил?

– Ага-а, так я тебе и сказал! Я сегодня тебе выдам заготовленную кубатуру, а завтра меня перещеголяешь!

– Нужен ты мне, – бурчал Батманов, – меня вон чуть молнией не шарахнуло.

В разговор вмешался Виктор Николаев – бойкий на язык мужичок с аккуратными усами. Родом он из деревни Моршавино, что недалеко от райцентра. Он, встав и размахивая руками, показывая, как рубанула молния по дереву, как оно вспыхнуло, шутливо воскликнул:

– Она ка-ак даст! Все мужики упали, а моршавински стоят!

Но глас Николаева оборвал мастер леса Лобанов:

– Мужики! Михаил Петрович, вот по кой хрен ты в грозу под самую высокую сосну полез, а?.. Тебе что, жизнь надоела, больше всех надо? Эко мальчишество, и это совершает человек, прошедший войну!

– На войне не убило и тут пронесет, – виновато улыбнулся Батманов.

– Да ладно вам, проехали! – примирительно произнес вальщик Шатохин и вытащил из сумки шмат копченого сала с чесноком. По вагону с потоками тепла поплыл аромат, вызывающий голодную слюну.

Мужики еще бы долго злословили в дело и без дела, но этот запах, возбуждающий аппетит, всех увлек, глаза влюбленно взирали на стол, где Шатохин делил сало на тонкие золотистого цвета дольки простым перочинным ножом.

Если рассуждать о запахах, то в свое время баснописец писал: «Вдруг сырный дух лису остановил, лисица видит сыр, лисицу сыр пленил!» Но разве может какой-то там сыр идти в сравнение с салом.

Наконец Шатохин скомандовал: «Налетай, у кого нет аллергии!»

Десятки рук потянулись к столу.

Федор Шатохин родом из Курской области, со стороны знаменитых курских соловьев. Он не то хохол, не то казак, но с усами и папахой не расстается.

На фото (слева направо): секретарь парторганизации Карасьярского лесопункта Свинкова Лидия Ивановна; известный вальщик леса, бригадир Батманов Михаил Петрович; Хуртин Павел Александрович – технический руководитель.

На фото в первом ряду (слева направо): работницы Старикова, Немцева, Федосеева, Храмова.

Павел Васильевич, кусая сало железными коронками, удовлетворенно говорит:

– Да-а, умеете вы, хохлы, сало приготовить, это у вас традиционное.

– Эх, под такой закусон да стаканчик бы! – воскликнул Чумаков.

– Я бы тоже не отказался! – зябко поежился Батманов.

– И мы! – встрепенулась остальная часть населения теплушки.

– Поздно, господа-товарищи, ночью все магазины в лесу закрыты, а в связи с продленным рабочим днем мы и в дежурный опоздаем! – шутил Чумаков.

Народ оживился, разговорились и женщины. Алевтина Храмова жалуется Насте Казначеевой:

– У меня по ночам вот тут болит, – указывает на грудь.

– Левая грудь, что ли? – уточняет Настя.

– Нет, под грудью.

Группа рабочих на заготовке леса. Немцева Вера (в первом ряду в центре); Храмова Алевтина (во втором ряду пятая слева).

– Так это сердце, наверно, – догадывается Казначеева.

– Да, пожалуй, сердце, – соглашается та.

Алевтина Ивановна Храмова родилась в 1929 году в деревне Сумки, что на противоположном берегу Волги от Юрина, в большой крестьянской семье. В молодые годы приехала на лесоразработки в Карасьяры. Здесь нашла свою любовь, но ненадолго, не успела поменять фамилию, как любимый по трагической случайности попал под поезд. Так бы и жила в одиночку, но вскоре после родов умерла старшая сестра. Ее муж, Николай Калинин, оставил Алевтине сына Сережку, а сам уехал в Нижегородскую область и там образовал новую семью. С тех пор живет Алевтина с приемным сыном, не пытаясь изменить девичью фамилию.

– Слушай меня, – продолжает Настя, – чтобы сердце не болело, надо на это место положить кошку, в кошках целительная сила.

– А кота можно? – подключился к разговору тракторист Володя Кузьмин.

– Можно и кота, кот-то получше будет, – не чувствуя подвоха, ответила Настя.

– А чем, чем кот лучше будет?

– Ну дак кот, он побольше площадь закроет, потяжелее, лучше придавит и прогреет больное место.

– Вот-вот! – торжествовал Володька, – вы бабы молодые, вам грелку надо во весь рост, и все болезни пройдут!

– А где ее взять, грелку-то? – повысила голос Настя.

– Это уж ваши проблемы! – и, трижды подмигнув, Кузьмин отвернулся.

– У меня кошки нету, – пожаловалась Алевтина.

– Кошек надо брать у Тольки Василькова, – снова посоветовал тракторист Кузьмин. – Они у него организованные. Вот захожу как-то к нему, а они на полу лежат в один ряд. Одна кошка из чашки ест, а другие от нее молоком питаются.

– А почему они лежат в ряд? – несмело спросила Алевтина.

– Вот и я спрашивал Тольку, что это за фокус – здоровенные четыре кошки, а сосут одна другую? Он отвечал: «Это не фокус – это экономия, всех кошек не прокормишь. Кормлю одну, а остальные подпитываются одна от другой – например, четвертая кошка сосет третью, третья – вторую, вторая потягивает молочко у первой, а она кушает из чашки!»

– Ба-а! – воскликнули женщины. – Неужели такое бывает? Кузьмин, а ты не врешь?

– Нам, трактористам, врать не полагается, – хохотнул Кузьмин и, отвернувшись, подумал о доме, о семье: «Хорошо бы если жена Вера догадалась сегодня баньку истопить, она так нужна после такой проливной грозы».

Не каждый день бывает дождь, но каждый день в жаркой кабине трактора рубашка прилипает к потному телу.

Трудящийся народ на лесоразработках занят с раннего утра до позднего вечера. А дома у каждого семья – дел невпроворот, но на их решение приходится один день в неделю – воскресенье. Надо бы отдыхать, но покой лесорубам только снится.

Нетесов Алексей Яковлевич. В Карасьярском лесопункте Козиковского леспромхоза работал главным механиком. Возглавлял поселковую парторганизацию, а также добровольную Народную Дружину. Впоследствии Алексей Яковлевич работал управляющим второго отделения коллектива ордена Трудового Красного Знамени совхоза «Шойбулакский». Он всегда во всем был положительным примером, опытным организатором производства. Принимал самое активное участие в общественной жизни, в воспитании молодых рабочих и служащих. За самоотверженный труд отмечен правительственными наградами

 

Человек слова

I

Наступил день выдачи сезонной рабочей одежды. Лесорубы, механизаторы, железнодорожники получают новенькие костюмы, с забавным поскрипыванием кирзовых сапог щеголяют на Стрелке по половицам перрона, цехам депо и ремонтным мастерским.

Механизатор Антон Беляев тоже решил заглянуть на склад. Остановив мотовоз-путеукладчик против открытой двери и покинув кабину, он вошел в полутемное помещение, пропахшее запахами краски, кожи, тряпья и смазкой запасных частей для техники. Увидев за столом русоволосую женщину, поприветствовал:

– Доброго здоровья, Мария Никитична!

– Здравствуй, Антон Никитич!

Они взаимно улыбнулись, поводом этому было не только сходство по отчеству, но и глубокое уважение друг к другу.

– Вот, зашел получить спецовку.

– Получай, Антон Никитич, получай… вот, на этой полке костюмы, а в ящике сапоги. выбирай.

Беляев перебирает свертки, подбирая для своего роста нужное, хмурится, приговаривая: «Не мой размерчик, и этот – не мой! В Царенка мать!» Этого им придуманного «Царенка» Антон Никитич будет поминать всю жизнь, не применяя в своей бытовой речи других матерных слов, как и не выкурив ни одной сигареты.

– Вот самый маленький – 48-й размер, – предлагает завскладом.

– В плечах-то, пожалуй, будет нормально, а рукава и штаны будут длинноваты – хоть топором обрубай! – жалуется Антон. В его черных глазах обозначилась по-детски наивная печаль.

– Зачем же топором? – вскрикивает Мария Никитична. – Жена укоротит.

– Не умеет она.

– Снеси швее Приваловой, она ушьет!

– Это, конечно, можно.

– Что ты такой приземленный-то? – сожалеет Немцева.

– Это наследственное. В старину марийский народ непокорным был, от нашествия татар по лесам прятался. Высоких-то мужиков стрелами побили, а маленький – он в любой яме спрячется… Я своему отцу вопрос задавал: «Что ты меня таким низкорослым породил?», а он отвечал: «Понимаешь, Антошка, мы люди бедные, а цена метра материи на штаны очень дорогая была».

Мария Никитична хохочет:

– На штанах сэкономил, значит!

Беляев расписался в ведомости и, собрав свою амуницию, пошел на выход.

– Ты, Никитич, не расстраивайся! – напутствовала Немцева. – Мал золотник, да дорог, а бывает – большая фактура, но – дура!

К вечеру в кудрявой голове Антона созрела мысль о традиционной обмывке «спецухи». Он купил чекушку водки и зашагал домой, где ждут жена и трое ребятишек.

Живет механизатор, как и многие селяне, в стандартном деревянном, построенном в пятидесятые годы пятистенном доме с соседями через стенку. Рядом болото, из которого весной вытекает красноватая вода, потому землицы возле дома хватило лишь для постройки баньки, хлева да нескольких грядок под овощи. Картошку хозяин садит на поляне, раскорчеванной в лесу.

Открывая калитку палисадника, Антон услышал напев соловья. Он поднял взгляд на белоснежную черемуху. Ее волнующий запах цветения бил в нос радостью весеннего обновления жизни. Где-то там, в белопенной кроне, затаился певец высокой эстрады, навевая воспоминания о первом свидании под луной на заре туманной юности. «Где мои семнадцать лет!» – восклицает Антон и идет вдоль бревенчатой стены до крыльца, там снимает сапоги, портянки вешает на забор.

За спиной скрипнула дверь тамбура, в проеме показалась голова сынишки.

– А-а, Витька, иди-иди сюда? – позвал отец.

Черноголовый мальчуган в майке и шортиках сел рядом.

Беляев вытащил из кармана пряник, подал сыну. Парнишка ухватил гостинец обеими руками, отец спрашивает:

– Мамка корову подоила?

– Нету мамки, еще не пришла, а корову мы с Галькой заманили в хлев.

– Так-так, – переживает Антон, – мамки нету, корова не доена. А Лариска, значит, еще в садике?

– За Лариской Галька ушла, они скоро домой придут.

Прихватив подойницу и полотенце, хозяин идет в хлев.

Поздно вечером на пороге дома появилась жена Катя.

Держась за косяк двери, шамкая губами, прищуренным глазом косясь на семью.

Другой бы муж закатил скандал, а Антон только и проговорил: «В Царенка мать!»

– Нас сегодня послали дрова колоть для пекарни, – оправдывалась мать, – вот пекарь нас угостил… какой настырный – Кереметь, налил стакан и говорит: «Пей, Катька, с устатку, а то завтра силы не будет!..»

За столом вечерней трапезы сидела вся семья. В котелке горячим паром дымит картошка «в мундире», в тарелке пучеглазая килька.

Антон все же решил обнову обмыть, и только он хотел обезглавить чекушку, как вдруг постучали в окно, и все услышали знакомый голос – посыльной Храмовой.

– Эй, Антон Никитич, иди в контору на партийное собрание. Приехали из Юркино директор леспромхоза и председатель рабочкома.

– Ну вот, обмыли сапоги – в Царенка мать!

Антон, спрятав чекушку за оконной рамой, вышел из дома.

В Карасьярском лесопункте членов компартии из числа рабочих наберется с десяток, да еще несколько человек из руководящего состава и учителей поселковой школы. Руководит партячейкой Нетесов Алексей Яковлевич – главный механик лесопункта. Народу, несмотря на поздний час, в конторе собралось многолюдно: это и сменные механики, мастера леса, бригадиры разных бригад.

В красный уголок конторы деловой походкой вошли директор Козиковского леспромхоза – Лаптев Анатолий Андреевич, председатель рабочкома – Машонкин Вениамин Михайлович и главный экономист – Дружинин Константин Иванович. Приезжие поздоровались с народом.

Лаптев сидит за столом с красным сукном. Рабочие внимательно смотрят в его смуглое лицо с сильно раздвинутыми надбровными дугами густых бровей, отчего взгляд кажется львиным, грозным, голос с хрипотцой. Он говорит спокойно, чувствуя в себе силу властного хозяина.

– Товарищи, социалистическое соревнование – это действенный метод строительства социализма и коммунизма, основанный на максимальной активности и самодеятельности трудящихся, как важнейшее средство коммунистического воспитания масс, как одна из движущих сил социалистического общества. Наша задача – поддержать в республике массовое движение рабочих за повышение производительности труда, снижение себестоимости продукции и укрепление трудовой дисциплины, борьбу с браком. И путь к этому, товарищи, – организованное социалистическое соревнование. Оно должно быть и на вашем лесопункте, например, между мастерскими участками, между бригадами лесорубов и железнодорожников, между механизаторами, да и просто рабочими…

Коммунист Беляев пришел домой, когда все спали. Антон Никитич прошел на кухню и все же решил перед сном употребить одну рюмочку, но за занавеской чекушки не оказалось. После некоторых поисков она была обнаружена обезглавленной под столом и лишенной всякой непредсказуемой силы.

Каждодневно по утрам над поселком, громко каркая, кружит воронье. Рабочий народ собирается на Стрелке. Беляева нагнал сосед – бульдозерист Пеньков Григорий, тоже партийный товарищ. Шли молча, а Гриша неожиданно рассмеялся.

– Чего с утра-то пораньше? – бурчит Антон. – Мне вот не до смеху.

– Случай вспомнил… короче, два соседа самогону напились, поссорились, а может и поцарапались. Одного звали – Онтоном, другого – Онисимом. Вот утром проснулись каждый у себя дома и вспоминают события прошедшего вечера. На душе дурно. Онисим сунул в рукав телогрейки бутылку и пошел к Онтону. А Онтон увидел его через окошко и говорит жене: «Не хочу видеть морду Онисима – скажи ему, что я уехал в Чебоксары», а сам спрятался на печке. Вот заходит в горницу Онисим: «Здрасте – наше вам!»

«Здрасте!» – холодно отвечает хозяйка.

«Хозяин дома – нет ли?»

«Нету его, в Чебоксары уехал!»

«Ой, как жалко!.. Я его обидел, наверно? Сердце болит. извиняться пришел – мировую творить, вот шайтан – водку принес, а пить не с кем, зря хозяин уехал в Чебоксары!»

У хозяйки-то душа оказалась мягкой. «Ладно, раз такое дело, выпьем с тобой!» Вот выпили они по стакану, по второму. и забылись. Онисим уже чужую хозяйку на скамейке тискает, а Онтон – давший слово, на печи волнуется и себя ругает: «Ну зачем я уехал?!»

Закончив анекдот, Пеньков заглядывает Беляеву в глаза:

– Это не ты в город ездил?

– У того Онтона какое отчество? – обиженно спрашивает Беляев.

– Не знаю.

– А я Антон Никитич. в Чебоксары не езжу. Однако тот Онтон оказался человеком слова. Слышь, сосед, давай-ко мы с тобой в работе потягаемся – кто больше выработки даст, вот и получится у нас соцсоревнование. Начальство рассудит – кто лучше работал.

Беляев приходит на Стрелку, как и все механизаторы, раньше, чем простые рабочие. Проведя техуход мотовозу, он вытирает замасленные ладони ветошью и, запустив двигатель, едет на заправку ГСМ к Пантелееву Михаилу Ивановичу.

Ровно в семь утра диспетчер Кубарев выходит на перрон и ударом в колокол подает сигнал отправления поездам.

Перрон опустел, но Антон, шедший к диспетчеру за путевым листом, неожиданно повстречался с начальником лесопункта Тебелевым и начальником узкоколейной дороги Шестовым. Завязался разговор по итогам вчерашнего партийного собрания.

– Антон Никитич, ты определился, с кем будешь соперничать? – спрашивает Тебелев.

Пожав плечами и глядя на начальника каким-то детским взглядом, Антон отвечал:

– Партийный должен бороться за нужное дело с партийным, я вызвал Григория Пенькова.

– А он что? – интересуется Шестов.

– Куда ему деваться, он сосед мой. Мы и на поляне соревнуемся – кто вперед картошку окучит.

Начальники довольно улыбаются, Шестов Николай Васильевич дружески похлопывает Антона по плечу – своего подчиненного, говорит Тебелеву:

– Знаю Антона Никитича много лет – такой не подведет: сказал, что железная дорога будет – значит будет. Он – человек слова!

II

В делянках, где лес спилили, железная дорога не нужна, ее следует разобрать на звенья, уложить на платформы и перевезти на новое место. В бригаде Беляева работают супруги Васильевы: Михаил Васильевич и Мария Григорьевна.

Мотовоз-путеукладчик медленно толкает состав вагонов и кран с металлической стрелой. Михал Василич готовится подать машинисту Беляеву сигнал остановки поезда. Антон, высунув голову из окна кабины, смотрит на Михаила. Наконец он видит круговое вращение рукой – сигнал подан. Вагоны, лязгнув тарелками буферов, останавливаются. Все собираются у крана.

Михал Василич нажимает кнопку управления электромотором – заработала лебедка. Над головами по стреле выдвигается мощная тележка – паук. Она опускается вниз и схватывает рельсы звена.

Мария большим гаечным ключом отвинчивает ржавые гайки, снимает увесистые накладки, соединяющие звенья рельсов, и складывает в ящик. Работу с железом полагается проводить в рукавицах, но на практике, особенно зимой, это не всегда удобно, ключ из рукавиц выскальзывает. Женщина, чтобы работа двигалась быстрей, работает голыми руками. Отчего впоследствии руки у Марии опухли, пальцы болят и не сгибаются от приобретенного заболевания – полиартрита.

При нажатии кнопки тележка легко поднимает чугунные рельсы со шпалами, задвигает и складирует на порожние вагоны.

В составе путеукладчика восемь вагонов, каждый вмещает по десять звеньев. При выгрузке на ровное место получается 640 метров железнодорожного пути. За путеукладчиком с лопатами, штопками и ломами идет бригада путейцев – выравнивают извилины дороги, подсыпают под шпалы песок.

Но перед тем как выложить звенья на землю, нужна ровная насыпь. Дорожным полотном занимается бульдозерист Григорий Пеньков. Родом он из деревни Круглово, одним словом – ветлугай, да и жена Мария Семеновна из этой же деревни.

Но и это не все – впереди Пенькова работает Лешка Шеин, расчищает для будущей дороги просеку от пней. Далеко слышен шум его бульдозера: замолкли птицы, белки в испуге побросали отливающие медью шишки.

Пеньков спешит, оглядывается – не подкатил ли поезд Беляева, он положит 640 метров дороги и опять сядет «на хвост». Если Григорий Пеньков не оторвется далеко вперед, у него шансов на победу не будет.

Пока Антон со своей бригадой разбирает старые пути да пока ремонтируют механику путеукладчика, у бульдозериста шанс увеличивается.

Григорий заваливает ямы песком, ровняет полотно. Работая в поте лица, Пеньков обнаружил бульдозер напарника в стороне с опущенным ножом. «Сачкует молодой, устал», – подумал Григорий. Выйдя из кабины узнать – в чем дело, он еще больше разозлился на поведение Лешки Шеина: парень развел костерок и в большой жестяной банке из-под повидла кипятил чаек, громко напевая:

Григорий ощутил благодатное тепло костерка. Сухие веточки осины навевают запах копченостей. Дымок, стелющийся низом, вызывает страшный аппетит, но Пенькову не до еды.

– И не стыдно тебе, комсомольцу, этакие песни распевать?

– А что тут такого? Бес-то чертовски находчив – вырвал из земли хрен, листья съел, а на хрен котелок одел, – оправдывается Шеин.

– А дым пошто из носу?

– Курил, наверно…

– Вот ты и есть – бес у костра! – возмущался Пеньков. – Сидишь тут, куришь, чаек кипятишь вместо того, чтобы пни корчевать. Почему не работаешь?

– Мотор заглох, ничего не могу поделать.

– Не могу поде-елать! – передразнивает Пеньков. – Айда, посмотрим!

После внешнего осмотра двигателя Григорий Василич обнаружил течь топлива, затянув ключом штуцер трубки, скомандовал: «Давай заводи!»

Лешка крутит ручку заводухи, но безрезультатно.

– Все понятно, – махнул рукой Григорий, – в систему трубок высокого давления попал воздух. На этом штуцере надо заменить медную шайбу. Есть шайба?..

Лешка долго копается в инструментном ящике и наконец признается: «Нету».

– Ничего у вас, молодых, нету, – бурчит Пеньков и идет к своему бульдозеру.

Вскоре на просеке, раздирая стальными гусеницами лесной ковер, вышитый корнями плодородной земли, с натужным ревом трудились оба бульдозера.

Человек, проживающий в дремучих лесах, порой скучает по просторам, смене пейзажей. В детстве Антошка жил в небольшой деревушке среди полей, там в золотистых колосьях пшеницы на горизонте купается солнце, а за песчаными перекатами бегут по волнам белые барашки великой Волги. Антон Никитич до сих пор помнит крик голодных чаек, прохладный ветер военных лет.

Конечно, жизнь в лесном поселке совсем иная, куда ни пойдешь, то елка, то сосна, потому волжские просторы Антону снятся часто. Однажды ему подарили репродукцию картины художника Репина – «Бурлаки на Волге».

Антон Никитич прикрепил ее на самом видном месте и с восхищением смотрит на песчаные перекаты, бирюзовую гладь реки, но вот люди-оборвыши, тянущие лямками баржу, у него в душе вызывают беспокойство. Он стоит перед «Бурлаками» со слезами – лямка Антону знакома, ватагой пацанов приходилось тянуть плуг на огородах.

Беляеву, не получившему должного образования, трудно понять тонкости замысла художника, он пошел в библиотеку и отыскал описание картины и узнал много интересного… По берегу Волги под палящим солнцем тянут против течения тяжелогруженую баржу одиннадцать бурлаков. Медленно движутся они, усталые и измученные. Ноги вязнут в глубоком песке, яркое солнце, освещая пустынное побережье, немилосердно палит их головы, а они шаг за шагом идут вперед и тянут свою лямку. Бесконечно длинна Волга-матушка, бесконечен и тяжелый путь этой ватаги.

Во главе бурлацкой ватаги шествует Канин – невысокого роста, широкоплечий богатырь с тряпицей на голове, которая, пряча волосы, открывает лоб человека-мыслителя, много передумавшего и выстрадавшего на своем веку. На лице и в глазах – выражение простодушия, доброты, печали. По правую руку от Канина, добродушно посмеиваясь и ворчливо подбадривая соседей, с огромной медвежьей силой тянет лямку нижегородский боец, богатырь-коренник; по левую руку – в исступлении наваливается на лямку всей тяжестью своего тела Илька-моряк, ожесточенно и иронически смотрящий исподлобья в упор. Следом за ними, меланхолично покуривая трубку и не утруждая себя чрезмерными усилиями, спокойно шагает длинный как жердь бурлак в шляпе. Несколько отступя от него, еле бредет истощенный и больной старик, жестом мучительного отчаяния стирающий рукавом пот со лба. В порыве боли, обиды и возмущения на короткий миг распрямляется молоденький паренек Ларька, пытаясь поправить лямку, к которой он никак не может приноровиться. Сзади него опытный спокойный старик-бурлак на ходу, не сбавляя лямки, достает кисет с табаком и деловито набивает им трубку. За стариком как-то егозливо и неуверенно, мелкими шажками идет солдат в сапогах и картузе. А рядом Грек, который гордо и упрямо выполняет свою работу, устремляя вдаль тоскующий взор. Шествие замыкает понуро и удрученно плетущийся бурлак, с трудом передвигающий непослушные ноги.

Образы бурлаков воплощают покорность судьбе, протест и озлобление, невозмутимость или простодушие. Показывая неимоверные усилия людей, исполняющих «службу» скотинную, Репин основное внимание уделяет раскрытию характеров бурлаков и их переживаний.

… Как-то воскресным днем Толька Васильков, известный как непредсказуемый шутник, проходя мимо дома Беляева и увидев хозяина с лопатой на грядках, предложил ему передохнуть.

– Отдохни, перегрелся ведь! – с присущим ему сарказмом крикнул Васильков.

– Вот с утра грядки копаю, – вытирая взмокший лоб, отвечал Антон, приглашая прохожего посидеть на крыльце и, сняв сапоги, повесил портянки на забор.

Его мозолистые ступни тут же облепили комары.

– У тебя, Никитич, комары-то крупнее наших – как воробьи! – комментирует Толька.

– Да-а, – улыбается Антон, – этого добра хватает, вчера мошкара налетела, дышать нечем было, так и бросил лопату.

– А у меня жена грядки копает. Я в этом деле как-то не того, – Васильков витиевато покрутил рукой.

– Чево тут сложного? Бери лопату – и того. земля весной мягкая!

День набирал силу. Солнце поднялось выше крыши сарая, в поселке звонко горланят петухи, а над болотом в поднебесье с бараньим блеянием танцуют брачные бекасы.

– Бекас – птица болотная, но считается пернатой дичью, на нее городские охотники охотятся, – со знанием дела говорит Антон.

– А чего в ней есть-то, коту мяса на глоток, – смеется Толька.

– Дело не в мясе, а в традиции, такой охотой раньше промышляли дворяне, а простой народ этого не понимал. Я бы на тетеревов сходил, да ружьеца нету.

Васильков вдруг замер, насторожился:

– Слышь, где-то колесо телеги скрипит?

Антон посмотрел в синь неба:

– Это не телега скрипит, а журавль курлычет, свою подругу ищет.

– Да, может быть, улетела она к какому-нибудь гусю, а может, это журавлиха ищет своего мужа? – умозаключает Васильков.

– В жизни всякое случается – чего гадать… если любит – далеко не улетит, а не любит – скатертью дорожка, счастливого полета. Ты, Толька, по делу что ли пришел?

– Коза не ночевала, вот хожу, смотрю – вторые сутки не доеной шляется.

– Вот-вот, и моя не ночевала, а в квартире трое «козлят», – ворчит Антон.

– Это ты о чем? О жене, что ли?

– Да я так, – и чтобы перевести неприятный разговор на другие рельсы, Беляев предлагает кое на что взглянуть.

Вынося «Бурлаков», он надеялся на взаимопонимание, что вместе с Васильковым они поплачутся по оборванцам, обездоленным людям. Но Толька, глянув на картину, громко захохотал:

– Ого-о, сколько пьяных! Гляди-гляди, вон тот – последний – уже готов, свою лямку в сторону потянул, счас упадет и уснет. А на барже в красной рубахе купец стоит и кричит: «Тяните, тяните веселей, я еще водочки налью!» А вот эти мужики, что впереди идут, – продолжал Толька, – нам с тобой не чета – богатыри, тянут, как кони, слева – который курчавый, верно бригадир, но тоже деньжат на одежонку не накопил. Лентяев в бригаде хватает – хотя бы этот длинный как жердь мужик – на нашего Кольку Сазанова похож, он баржу не тянет, потому что – не своя ноша.

Беляева коробило от рассуждений Василькова о бурлаках, он горячо объяснял:

– Ты что, белены объелся? Не пьяные они, а уставшие от рабского труда. Вот этот обросший мужик, – тычет пальцем в картину, – в Нижегородском цирке был чемпионом по борьбе, а когда постарел, его вышвырнули на улицу – он пошел в бурлаки. Второй – с бородой и умными глазами – гениальный мыслитель, вроде нашего Карла Маркса. А вот этот бурлак с крупным носом – грек, какими судьбами его на Волгу занесло?.. скучает он, все смотрит в сторону родины. Я тебе так скажу, Васильков, если правильно рассуждать, то на картине изображен шедевр назревающего пролетариата. Это ведь бурлаки сложили революционную песню – «Дубинушку», с которой в семнадцатом году разогнали буржуев, совершили революцию, установили рабоче-крестьянскую власть. Теперь у нас есть право на работу и право на отдых – живем хорошо, цены на продукты не повышают, все дешево. У тебя есть телевизор? – спрашивает Антон.

– Есть, – с готовностью отвечает Толька. – И велосипед есть!

– Ну, и какой тебе еще роскоши не хватает?..

– Не надо мне ничего, – отмахивается Васильков. – Ты уж прости, Никитич! Ошибся я – то не пьяные бредут берегом, а уставшие и голодные.

Коммунист Беляев довольно улыбается: «Оказывается, Толька мужик понятливый, но нуждается в постановке на правильный путь».

… Незаметно пришло время припозднившегося бабьего лета. На смену червонному сентябрю заступал месяц октябрь, пока такой же теплый и светлый, с сохранившимися ароматами грибов да рубиновой клюквой на шелковистых мхах болот. В ситцах березнячков и золотоствольных соснячках весь день слышится какая-то нежно-грустная мелодия прощания с сытым летом. На ум приходят стихи:

А по ночам мелодия прощания с летом звучит в посвистах сильных крыльев и гоготании перелетных птиц, покидающих родной край до следующей весны. Ночью лес надевает черную маску – становится страшновато. Вот в самую полночь в урочище вдруг тоскливо и дико запоют свою разбойную песню серые разбойники – волки, или чем-то разгневанный хозяин тайги рванет тишину своей глоткой так, что вздрогнут лоси, а большеглазая сова повертит кошачьей головкой и громко захохочет.

Семья Васильевых: Мария Григорьевна, сын Василий, сын Леонид – будущий член Союза писателей России, дочь Александра, отец Михаил Васильевич.

Но приходит утро, тяжелым малиновым шаром поднимется солнце, светом драгоценных камней засверкает холодная роса, а у рабочих начинается привычный трудовой день. У школьников в эту пору и сельчан, не занятых работой от зари до зари, есть возможность набрать боровичков и розовощеких волнушек. Рабочие же могут себе позволить вылазку за ценными дарами и пополнить семейный бюджет только по выходным дням.

Мария Григорьевна и на работе думает о детях – их трое. Нынче ребятишки пошли в школу в старой униформе, деньжат не хватило. Конечно, на клюкве она бы заработала на все. Завинчивает ли она гайки или отвинчивает, а все одну думу думает: есть у нее на примете одно болотечко – ягоды крупные, спелые – рубиновой россыпью переливаются. Кое-кто тоже приглядел это местечко, а Мария на ягоднике желает быть первой, но ради этого работу не бросишь.

Антон Никитич на крыше крана путеукладчика: что-то случилось с лебедкой. Осмотревшись, сообщает:

– Опять авария – в Царенка мать! Михал Василич, бери кувалду, лом и поднимайся наверх.

И вот уже двое мужчин ходят по конструкциям, сокрушенно качая головами, а Мария поглядывает в сторону болота.

– Миш, скоро вы там? – спрашивает.

– Пожалуй, не скоро, вон еще и подшипник на лебедке рассыпался. Трос запутался в узел.

– Миш, может мне сходить на болото?

– Пить что ли захотела?

– По клюкву!..

– Какая клюква – тут не до клюквы! – но, подумав, махнул рукой. – Ладно, иди уж!

Мария Григорьевна торопливо поднимается в кабину путеукладчика, отыскивает старый мешок и бойко шагает на болото.

С детства приученная ко всякой работе, она сразу же принимается за дело. На кочках ягода открыта, словно рассыпана кем, можно брать пригоршнями. Женщина в азарте на коленях ползает от одной к другой. На одной из кочек навстречу протянутым рукам неожиданно с шипением подняла голову гадюка… Разрисованная в светло-коричневые тона, затаившись, она поджидает какую-нибудь жертву.

Мария в ужасе бросилась на другой край болота и, отдышавшись от страха, озираясь по сторонам, продолжила работу.

Вечером ее кликнул муж, но она голоса не подала. Михаил нашел ее на болоте.

– Что не отзываешься?.. поздно уже – поехали домой.

– Миша, да разве я оставлю такую ягоду. Ты дома скотину накорми, корову подои, ребятишек спать уложи, а я еще поберу до ночи, да утром.

– С ума что ли сходишь? Зверья полно!

– Ну и что, я ночь у костра проведу, а чуть свет еще пособираю. Ты мне спички оставь, да дров наруби кучку, чтоб в темноте не искать.

– До чего ж ты упрямая!..

– Миша, подумай, ведь тут деньги на болоте. Завтра кто-нибудь выберет, а ребятишкам надо новую одежонку справить. Унеси эти ягоды, что набрала, пересыпь в чего-нибудь, а мешок принеси.

Михаил послушно поднимает собранный урожай на плечо, восклицая: «Ого, тяжело, много набрала – ведра четыре будет».

… Несмотря на поздний час в окне кабинета начальника Тебелева горел свет. Иван Михайлович, собрав данные дневной заготовки древесины и отпустив бригадиров и мастеров по домам, подводил итоги прошедшего рабочего дня, рассматривал заявки по обеспечению ГСМ, чекорьями и запчастями для техники.

На пульте коммутатора появился вызов из Юркино. Дежурный диспетчер Кубарев поднял трубку и услышал знакомый с хрипотцой голос директора леспромхоза:

– Соедини меня с Тебелевым.

Диспетчер, подключив Лаптева с Тебелевым, стал подслушивать разговор. Сначала речь шла о суточной заготовке древесины и других делах, а в конце директор леспромхоза просил подготовить списки для награждения рабочих ценными подарками в честь выполнения планов производства. Директор также сообщал, что в качестве подарков будут: ковры, тульские самовары, гармони, патефоны, отрезы на костюмы и платья, но самыми ценными будут охотничьи ружья. Из семи стволов одно ружье будет двустволкой, оно, конечно, лучшему из лучших передовиков.

На коммутатор заглянул Толька Васильков. Кубарев дремал на кожаном диванчике.

– Скоро уж свет погасят, а ты шляешься! – встрепенулся он.

– Свет не помеха, вон луна вышла, сегодня, похоже, мороз будет!

– Да откуда ему взяться, еще не все картошку выкопали! – не соглашался Кубарев.

– А ты выйди на улицу – глянь, как выяснило. Точно мороз будет!

– Ну будет так будет… хотя – пусть не будет, у меня жена ведь помидоры не все убрала, да и тыквы все на огороде.

Васильков усмехается:

– Вырастил урожай, а теперь переживаешь, кстати, дал бы покурить?

– Вон, за телефоном пачка сигарет и спички.

– Спички свои имею! – повеселел Толька.

Комната диспетчерской наполнилась сизоватым горьким дымом, здесь все прокурено табаком, даже мухи, сидящие на потолке. Васильков знает, где можно покурить в любое время суток. К тому же любитель поговорить.

– Не спится мне, вот и пришел, все равно тут ночью не спят, не полагается, – после глубокой затяжки дыма он продолжал. – Не за горами уж праздник Октябрьской революции. Как всегда в клубе будет торжественное награждение подарками и концерт. И вот, наградят какой-нибудь картиной типа «Бурлаки на Волге» и все!

– Да нет – бери выше! – предлагает Кубарев.

– Куда выше-то! Вон, Антону Беляеву подарили картину, а он о ружье мечтает – хочет бекаса в лет снять!

– И пошто ему бекас нужон, есть пичужки покрупнее. На брусничниках рябчиков полно, а на вырубках палеши бормочут. Антон партийный и в работе хорош, скоро вручат ему лучшее ружье. Наградят в торжественной обстановке, – подмигнул диспетчер и, понизив голос, признался. – На наш поселок семь ружей дадут, а одно двуствольное будет, только ты об этом никому. Понял?

– Как не понять, вот мужики-то обрадуются! А кому-кому ружья дадут?

– Тому, кто план перевыполняет. Кроме ружей будут еще патефоны, ковры, гармони.

– Да-а, – радовался Толька, – чего брать-то, если дадут?

– Вот-вот, если дадут! – засмеялся Кубарев.

– Но, во всяком случае, мне гармошка не нужна – ну зачем козе баян, а вот Антон играет хорошо, без его плясовых наигрышей ни одна свадьба не обходится.

Кубарев согласно кивает головой:

– Играет он хорошо, да и получает за это хорошо.

– Это ты про што?

– Ну как же? Он играл на свадьбе Кольки Махова. Бабенки попляшут-попляшут, сами по рюмке выпьют да ему подают за игру, ведь гармонист старается. А Катька – жена его, ревнивая. Схватила его за черны кудри и давай таскать. Плясуньи-то чуть оторвали ее… Конечно, гармонистов в поселке хватает – Лешка Ракушин мастерски наяривает на своей тальянке, а завклубом Михаил Степанович Привалов и на гармошке, и на баяне играет, и на гитаре, и пляшет, и поет, да к тому же он еще рисует картины. Вот такие у нас в Карасьярах таланты.

Васильков засобирался домой. Он попрощался и, звонко топая по дощатому перрону, помчался вперед.

По заведенному порядку ровно в двенадцать часов ночи электрический свет в поселке отключали. Машинист, остановив двигатель электростанции, освещая себе дорогу домой фонариком, до утра шел отдыхать.

Василькову не терпелось поделиться новостью, секретная информация требовала разрядки. Он постучал в окно бригадиру лесорубов Шатохину Василию.

– Кто там? – услышал в ответ Толька приглушенный, заспанный голос.

– Васильков это… поговорить надо!

– Случилось чего? – спать не даешь!

Из комнаты послышалось шарканье ног, звякнула щеколда, и из сеней вышел бригадир в трусах.

– Чего звал? – позевывая, спрашивал он.

– Вася, скоро ружья будут давать!

– Опять война, что ли?

– Нет, ружья охотничьи, для охоты. Тебе надо ружье?

– Зачем оно мне, я не охотник.

– А патефон нужен?

– Патефон-то? – задумался Вася. – Ну, музыка в доме пригодится, а кто продает?

– Никто не продает – работай хорошо, и скоро будет у тебя патефон. Ну, я побежал дальше!

Васильков оказался прав – под утро шальной морозец превратил дождевые лужицы в стекло, инеем выбелил пожухшую траву, голые ветки черемухи. Такого подарочка от осени никто не ожидал, особенно нерасторопные огородники, а рабочие вспомнили о подшитых валенках. Сезон кирзовых сапог с тонкими портянками сегодня оказался не в почете. Но народ поселка больше говорил не о холоде, а о предстоящих ценных подарках.

По дороге на Стрелку Беляев радовался, что вчера вечером догадался слить воду и этим спас двигатель от размораживания.

А Михаил Васильевич всю ночь переживал и ругал свою жену за упрямство, оставшуюся в легкой одежде. Он нашел ее на том же болоте, выбеленном морозцем. Маруся скрюченными пальцами, попеременно опираясь то на одно колено, то на другое, со слезами на глазах брала клюкву. Казалось, это не ягода, а рубиновые шарики рассыпанных бус – так звенели, падая в мешок.

Михаил помог жене встать, надел ей на руки теплые рукавицы и, взвалив ношу на плечо, они медленно пошли к мотовозу.

Глядя на измученную труженицу, Антон Никитич быстренько раздул давно потухший костер и предложил из термоса горячего чаю:

– Попей-ко, Маруся, от этого и тело согреется и на душе полегчает, – он, покачав головой, продолжал. – Другой такой женщины в округе не найти, что бы вот так – ради детей одной остаться в лесу. Мою Катьку и днем веревкой на болото не затащишь… Не знаю, что с ней и делать, позорит семью. Связалась с сезонником, а у того самого своих пятеро детей.

– Выпори ее как сидорову козу – образумится! – советует Михаил.

– Не могу я женщину обидеть, да и партия против насилия в семье.

В этот день хорошо отлаженные механизмы путеукладчика не подвели – дорожники уложили на приготовленное полотно весь состав звеньев и, по сути, опять сели Пенькову «на хвост».

Пеньков, мечтавший быть лидером в соревновании, раздосадовано брел в теплушку. Его остановил мастер леса Лобанов.

– Как дела, Григорий Василич?

– Плохо!

– Что, бульдозер поломался?

– Бульдозер в норме. ты послушай меня, Сан Саныч, – с обидой говорил Пеньков. – Этот Антон меня достал, я же целый месяц делал эту трассу, почти без перекуров ровнял землю, а он сегодня прикатил свой агрегат и на все полотно положил рельсы, все – пропал мой труд. Ну куда он спешит, рвется?

Лобанову захотелось взорваться смехом, но он пересилил себя и, нахмурив брови, спросил:

– Что, весь состав разгрузил?

– Конечно, опять догнал!

– Хм, а ты попробуй оторваться – пораньше бульдозер заводи, поменьше перекуров и т. д.

Григорий махнул рукой и пошел в теплушку занимать место. Народу на остановке собралось много. Лобанов, увидя начальника УЖД Шестова, отозвал его в сторону и, подавляя смех, рассказывал:

– Твой Беляев обижает моего бульдозериста Пенькова.

– Это как? – насторожился Шестов.

– Видишь ли, у них соревнование. Пеньков целый месяц насыпал полотно, а Беляев в один день сел ему «на хвост».

Шестов смеялся:

– Обижается, говоришь? – правильно делает – работать надо! В этом и суть социалистического соревнования, в его прогрессирующем творческом результате… А Антон – молодец, сказал, что будет железная дорога – значит, будет. Он человек слова.

Наступит праздничное торжество и Антону Никитичу заслуженно вручат ценный подарок. Он ведь мечтает походить по марийскому лесу с охотничьей двустволкой, видно, живет еще в нем добрый дух предков.

 

Противостояние

I

Из глубины леса, шатко махая крыльями, со звуками похожими на хохот, прилетела птица, опустилась на ветку дерева; кукушка, словно певичка из какого-то бара, очнулась после куража, огляделась: «Это куда меня опять занесло? О-о, я же над крышей одинокого лесного кордона!»

Место здесь чудное, берег извилистой речушки оброс цветущими травами, а домик обступают золотоствольные сосны. Иногда солнце жарит так, что кора лопается, а из трещин, как из груди, сочится сок жизни – янтарная смола. Но лес живет, шумит хвоей и разноголосьем пернатых, вот только кукушка из зависти, что ли, – кто на свете всех милее… – ревниво косится по сторонам и еще не охрипшим голосом нудно повторяет: «Ку-ку!»

Но без кукушки лес – не лес, к тому же с этой птицей связано древнее поверье: если услышишь весной первое «ку-ку» с деньгами в кармане, то жить будешь без нужды.

Не потому ли лесник Николай Андреевич Симонов, проживающий на кордоне Верхний Выжум, как только сходит снег, будто бы в шутку, подмигнув жене Ольге Петровне, кладет в карман форменной одежды несколько монет.

Бархатный голос кукушки божествен эхом лесного звона или напоминает звуки басовых кнопочек русской гармони, вызывающие умиление ко всему, что видят глаза, слышат уши. Заслышав рябую певунью в смолистом бору, упоительном колокольчиками ароматных ландышей, будьте уверены – здесь нет пожара, а под сенью леса крохотные строители-муравьи из опавшей хвои воздвигают пирамидальные дома.

О кукушке судят неоднозначно, конечно, она лучшая певунья высокой эстрады и единственная лесная санитарка, поедающая вредного жука – майского хруща. Но в то же время она, оказывается, аморальна. Весна – время продолжения рода, а рябая певунья за своим «младенцем» ухаживать не желает, времени нет – гастроли важнее. Подкинет она нагулянное яичко в чужое гнездо и была такова…

Лесник Симонов просыпается раньше всех, кормит служебную лошадку, корову, долго смотрит на небо, определяя по приметам – будет ли сегодня жара или плеснет дождичек. Но туч нет, пчелы возле ульев гудят, работают, а солнышко все выше. В лесу становится пожароопасно! За этим лесник следит строго с утра до вечера.

Сыновья Евгений и Юра построили на крыше дома наблюдательный пункт и дежурят. Если где-то случится возгорание, обязаны сообщить родителям, а в их отсутствие позвонить в контору лесничества Лигунову Николаю Петровичу. Симонов будит сонных ребятишек.

Там, наверху, не теряя времени даром, сыновья читают книжки по школьной программе или из коры липы мастерят дудочки.

Пасмурная погода для ребятишек – день отдыха, накопав земляных червячков, они идут на речку. В тенистых заводях плотва и окуни только и ждут чем поживиться.

Образование у лесника четыре класса церковно-приходской школы, а родился Симонов еще при царизме – в 1910 году. До 1954 года жил в деревне Икса, работал конюхом. Раньше здесь был лесоучасток от Казанского авиазавода. Но после его расформирования семья Симоновых переехала жить на кордон Верхний Выжум, на место ушедшего на пенсию лесника Скатова дяди Вани, а пенсионер с женой переехал в Карасьяры, где имелось электричество и магазины. На кордоне же, кроме проводного телефона, никаких благ цивилизации не имелось. Домашний уют освещает керосиновая лампа.

Сыновья на крыше. Мать Ольга Петровна возле дома копает грядки.

– Мам! – кричит Женька. – А папа куда уехал на лошадке?

Мать, отстранив лопату и утерев мокрое лицо, отвечает:

– В Юркино уехал, в контору, там по субботам у лесников учеба бывает.

– А когда приедет?

– Приедет-приедет! Учите уроки да по сторонам лучше смотрите. Отец гостинцев привезет – тульских пряников!

Воодушевленные ребята, приложив ладони под козырек, всматриваются в синеватую дымку горизонта…

Лесник Симонов Николай Андреевич с женой Ольгой Петровной.

Контора Юркинского лесничества построена из добротно подогнанных бревен с высокими потолками, просторными комнатами, большими окнами. На стенах агитационные плакаты, призывающие беречь лес от огня и топора браконьера: «На лесной молодняк не поднимай руку, он будет служить и тебе, и внуку!»

Здесь же высказывания классиков: «Человеческие проекты, не считающиеся с величием законов природы, приносят только несчастье» (Карл Маркс);

«Кто любит и охраняет природу, тот никогда не встанет на плохой путь» (В. Сухомлинский);

«Природа может быть неисчерпаемой в том случае, когда люди, используя ее, относятся к ней бережно, глубоко познают ее законы и продуманно их применяют» (В. И. Ленин).

Лесничий Лигунов Николай Петрович на субботний день учебы иногда надевает свой форменный лесниковский мундир с военными наградами. Николай Петрович в меру высок, в плечах широк, аккуратно подстрижен. Опрятными он желает видеть и подчиненных.

В Юркинском лесничестве восемь обходов, восемь лесников:

Чибисов Константин Григорьевич,

Орлов Иван Григорьевич,

Баландин Константин,

Плеханов Иван Григорьевич,

Доронин Андрей Иванович,

Кутузов Григорий Иванович,

Кронштаткин Александр Федорович,

Маслеников Федор Федорович.

Это люди сознательные – фронтовики, работу знают, но от учебы никто не освобождается. Суббота – день знаний.

Лесничий, оглядев своих подчиненных, просвещает:

– Товарищи, на дворе весна, это время посадки саженцев сосны, а также возрастает государственная ответственность за сохранение лесов от пожаров. Вот о чем гласили приказы Чрезвычайной Комиссии: за безответственное отношение к охране лесов от пожаров виновным грозит штраф и даже арест. За пожар по причине неосторожного обращения с огнем виновных судить, как за умышленный поджег. Отказавшихся участвовать в тушении лесных пожаров предавать суду военно-революционного трибунала.

Лесничий Юркинского лесничества Лигунов Николай Петрович с женой Евгенией Григорьевной и сыном Борисом.

В нашем марийском крае в 1921 году был самый опустошительный пожар, охвативший площадь 266 493 гектара. В связи с этим ЧК по борьбе с пожарами издала приказ: «Ввиду громадных лесных пожаров, принимающих массовый характер, несущих колоссальный ущерб рабоче-крестьянской России, приказываю: с 26 мая с.г. с 8 часов утра под личную ответственность заведующих сплавами и их подчиненных организовать пожарные дружины на молевом сплаве, самым тщательным образом следить за разводимыми кострами, которые тушить при дальнейшем отплытии. За нарушение настоящего приказа виновных ждет расстрел на месте…» Вот так-то, товарищи лесники!

Лесники загудели, как потревоженные шмели:

– Получается, что лес поджигали сами сплавщики? – удивился лесник Симонов.

– Именно так! В приказе же ясно обозначено! – подтвердил лесничий.

– Какой же резон им лес поджигать?

– Я предполагаю, что пожары получались все же по неосторожности, – высказался лесник Кутузов, – сплавщики ведь плоты гонят неделями, а то и боле, а есть-то хочется всегда, надо что-то сварить. Ну, поедят они на берегу, а про костер забывают.

– Чего предполагать, так оно и получается! Отчалят от берега, ветер костер-то по лесу раздувает! – воскликнул лесник Орлов.

– Ну, рази уху нельзя варить на плотах? – горячился Симонов. – Положи лист железа и разводи на нем огонь!

– Так-то оно так, – закивал согласно лесник Маслеников, – но ведь охота ноги размять до кустиков.

– А что, на плоту нельзя в «кустики» сходить?

– Это уж кто как могет! – развел руками Федор Маслеников.

– Правильный приказ был до войны, стрелять надо вредителей! – заключил лесник Кронштаткин.

– В лесу должен быть порядок. Строже надо с людьми, – согласился с выступающими лесничий и, убрав старые приказы в стол, перевел разговор на повседневные хозяйственные дела: обнаружение очагов майского хруща, на рубки ухода и т. д.:

– Хочу обратить ваше внимание, товарищи лесники, на достойный порядок в лесорубочных делянках. Доказано, что заготовки «любой ценой», проводившиеся в годы первой и второй пятилеток, нанесли серьезный ущерб лесному хозяйству. Неочищенные от порубочных остатков лесосеки усиливают опасность возникновения лесных пожаров, размножение вредных насекомых. Выборочные рубки хвойных деревьев и оставление на корню лиственных вели к смене пород. Заготовка леса вдоль рек вызывала их обмеление, нарушение водного режима. Поэтому ваше появление к бригадам лесорубов – посмотреть, что там делается, проконтролировать, а может и подсказать, грехом не является, это ваша прямая обязанность…

После долгих разговоров лесничий объявил небольшой перерыв. Мужики выходят на крыльцо в специально отведенное для курения место.

– Федор Федорыч, ты в больнице лежал? – спросил Симонов. – Как здоровье?

– Ничего… маленько подлечили.

– Ну а как там насчет харчей, кормили как?

– Дак кормили, можно сказать, хорошо, – начал рассказывать Федя. – На первое предлагали суп харчо, пельмени, щи со свининой и просто бульон, но я же не дурак, чтоб в больнице мясо есть, этого я и дома наемся, поэтому брал бульон. На второе приносили шашлык или жареного гуся с приправой и давали постную кашу, но я же не дурак – ел кашу, а запивал не кофеем со сливками, а какой-то темной водой под названием чай. Вот поэтому вернулся домой!

Мужики развеселились, а Николай Андреевич сквозь смех спрашивал:

– Послушай-ко, а коньяку тебе не предлагали?..

– Предлагали, – сознался Федя. – Во сне! А глаза открою, возле койки стоит медсестра со стаканом горькой микстуры!

– При такой-то кормежке шашлыками все бы кинулись лечиться! – смеялись мужики.

А Федя продолжал:

– Там случай был. При мне доктор спрашивает больного: «На что жалуетесь, что болит?»

«У меня в животе скребет!» – отвечает.

«Что кушали на завтрак?»

«Ногу курицы съел».

«Так-так, вот вам и результат, – воскликнул доктор, – но если бы вы съели крылышко, то были бы совсем другие ощущения!..»

– Федор? – подмигнув мужикам, спросил Баландин. – У тебя на форме пуговиц не хватает. На толстую елку что ли залезал?

– Да не-ет. Похоже, внук срезал.

– На золотые зубы, что ли? – подкалывали мужики.

– Да не-ет… А вот еще случай был.

– Анекдот, что ли? – переспросил молчаливый лесник Чибисов.

– Да не-ет, вправду было. У колхозника лошадь закашляла, он спрашивает ветеринара, спешащего на ферму – как лошадь лечить. Вот он в спешке отвечает: «Организм лошади во многом схож с человеческим: та же температура и все такое. Ты чем свою простуду лечишь? Вот и действуй!»

Возвращаясь с фермы, ветеринар решил заглянуть к мужику, спрашивает: «Лечение лошади начал?», тот отвечает: «Нет еще, не видишь, что ли, в баню двери шире прорубаю. не пролезает копытная!»

Мужики развеселились. Федор продолжал:

– А вот сейчас анекдот расскажу, в больнице слышал. Сосед соседа спрашивает: «Почему твои жена и теща волосы красят в разный цвет?» «Я так велел, чтобы знать – чей это волос в супе купается!»

II

Период совнархозов не случайно называют временем бесконечных реорганизаций.

В лесной отрасли это особенно проявилось в желании добиться единства интересов заготовителей, переработчиков леса и тех, кто его растил и лелеял. Но в этом единстве производственных отношений практически равенство отсутствует – ведь заготовить один кубометр древесины и пяти минут достаточно, а вырастить дерево потребуется столетие. Не потому ли работа лесников является противостоянием – в непрерывном восстановлении срубленных площадей леса. И требования к лесорубам выдвигаются справедливые – срубил делянку, будь добр навести в ней порядок. Пни надо ошкурить до основания, остатки древесины собери в кучи, мелкий мусор сгреби граблями и в положенное время сожги. Невыполнение правил лесного законодательства приводит к штрафу.

Помнится, как только сойдет снег, в делянках дымят костры. На уборку лесного мусора приглашали даже домохозяек, а как рады были школьники поработать в лесу. За это платили по три рубля в день. Если учесть, что в то время бутылка водки стоила два рубля восемьдесят семь копеек, то можно представить, какими деньжищами располагали школьники… сколько можно было купить халвы, тульских пряников.

Но вот приходит день и на очищенную делянку ступает нога «проверяющего лесника». В комиссию по приемке площадей входят обычно: лесничий, инженер защиты леса, лесник данного обхода, иногда приезжает представитель из финотдела. Со стороны лесорубов собираются: технорук, мастер леса, бригадир, который эту делянку опустошал.

Вот антагонисты, если можно так назвать лесников и лесорубов, подходят к деляночному столбу: сверяют номер делянки, обходят ее по конфигурации, смотрят, чтоб не было завизирной рубки. Каждый обрезок дерева считают сортиментом, на них ставят клеймо и заносят в блокнот, записывается и их количество. Например, на двадцати гектарах сложно подсчитать лесорубочные безобразия, для этого закладывают маленькую пробную площадь, а потом ее переводят на всю имеющуюся. Если при валке или трелевке хлыстов измяли подрост молодого леса, то все это подсчитывается и за содеянное штрафуется особо. Раньше за помятый подрост давали штраф по стоимости – сколько стоит посадить один гектар леса. Штраф выписывается на руководителя леспромхоза, а он уже наказывает своих подчиненных – в целях экологического воспитания.

Как бы ни сложилась ситуация по приемке делянок, в этом деле не последнюю роль играет человеческий фактор – традиции и широкая русская душа.

По окончании приемки антагонисты выбирают самый круглый и самый широкий пень. Лесорубы выкладывают из рюкзаков бутылки с водкой, банки с тушенкой и, как в древние времена, чекаются стаканами и пьют за Бога лесов, чтоб растил богатства страны и не дружил с Богом огня.

Мой знакомый, участвовавший в сдаче делянок, поделился воспоминаниями этого мероприятия, имевшего место в недалеком прошлом:

– Мы сдавали делянки в Килемарском районе у деревни Шудугуж. Со стороны приемщиков был представитель из Минфина и, понимаешь, такой дотошный и, главное, не пьет. У деревни мы делянки все же сдали, а за речкой Руткой была еще одна – вообще не чищенная. Весна же, кругом разлив, а Минфин требует делянку показать. Наш шофер кричит, что не поеду я там, утоплю машину. Наш гармонист и то сыграет, и это, а представитель уперся на своем, заявляет: «Ладно, если вездеход не пройдет, завтра пойдем в болотных сапогах!»

Я утром рано встал, гляжу, а наш технорук уж давно босиком бродит, спрашиваю: «Что не спишь?» А он на ухо шепчет: «Я Минфину сапоги ножом прорезал!»

После завтрака, разогнув болотники, все пошли в делянку. Представитель финотдела шагнул в ледяную воду и ноги промочил, удивляется: «Как так, вчера ходил – не текли?»

Мужики ему напоминают: «Вы же вчера по развалинам фермы бродили, наверно, там порвали обувь! Зря вы туда ходили!»

Представитель огорченно спрашивает: «Скажите честно, за рекой делянка-то очищена?»

«Очищена-очищена!» – отвечали лесорубы. И был составлен настоящий акт, приемка состоялась…

Рабочий день учебы заканчивался. Лесники, привыкшие работать больше руками, притомились, опустив головы, искоса поглядывают в окна, за которыми широкая дверь поселковой столовой. Там по вечерам для народа выкатывают из погреба бочку прохладного пива, да и шницели в столовой мясистые, с чесночком. Кому бы не захотелось сейчас посидеть за столом с кружкой пенистого пива. Но лесничий все говорит и говорит. Завершая учебу, он вдруг произнес очень даже понятные всем слова:

– Счастлив тот – кто способен ходить по лесу и понимать его пейзажи, а особенно счастлив – способный любить и пить вино! Ну что, мужики, – по рублю?!

Лесники загудели, как растревоженные шмели. А лесник Симонов воскликнул:

– Николай Петрович, дак денег-то нету!

Лесничий покачал головой и позвал из смежной комнаты бухгалтера Антропова.

– Александр Иванович, выпиши-ка лесникам-то в счет зарплаты.

И вот уже самый быстроногий гонец лесного племени вытаскивает из-за пазухи «вождю» стеклянные емкости.

– Ну, раз пошла такая пьянка – режь последний огурец! Кстати, чьи это слова… кто сказал? – попросил ответить Николай Петрович.

– Поэт Есенин так говаривал, он винишко любил, – предположил Федя.

– Неправильно!

– Значит, Пушкин или Лермонтов, у них деньжата водились!

– Неправильно!

– Дак это нам сказал Лигунов Николай Петрович, – нашелся что сказать Симонов.

Мужики громко хохотнули, но лесничий сердито повторил:

– Неверно! Это слова Василия Теркина – героя поэта Твардовского. Придется в следующую субботу поработать с вами дольше.

Мужики дружно вздохнули, но заулыбались: так-то можно и подольше.

Дойдя до определенной кондиции, воодушевленные итогами учебы, послышались предложения:

– А что, Николай Петрович, может, жахнем вашу любимую «Ой, мороз, мороз, не морозь меня!»

– Не холодно еще, а петь в конторе неприлично!

– Дак ведь рабочий день закончился?

– Все равно нельзя! Вы бы лучше по работе вопросы задавали.

– Дорогой Николай Петрович, да нам и так все понятно!

– Я вот что хочу сказать. Сейчас я с вами говорю не как ваш начальник. Все люди разные, каждый думает по-своему, возможно, кто-то на кого-то обижается, так бывает. Но мы делаем одно дело – растим лес и охраняем. Нас можно сравнить с ветками одного дерева. Вот, например, растет рябина, а солнце ее освещает только с трех сторон. Ветки северной стороны солнца не видят и обижаются, завидуют, что ветки восточной стороны встречают солнце, ветки южной стороны радуются, когда оно в зените, ветки западной стороны благодарно провожают солнце на отдых до следующего дня. Вот рябина успокаивает: все вы, ветки мои, едины одной жизнью, ведь и на северной стороне растут такие же зрелые, красные гроздья…

Лесника Симонова на кордоне ждет семья. Сыновья с нетерпением смотрят на дорогу в ожидании гостинцев.

А Николай Андреич лежит в телеге на сене – лошадь дорогу знает.

И радостно на душе у лесника, его семья живет в самом сильном государстве всего мира, что детки его обуты и одеты, сыты, получают бесплатное образование: придет время – сменят его на посту, не потому ли так хочется что-нибудь спеть.

Женька, вышедший на крыльцо, вдруг услышал издали сильный мужской голос и побежал докладывать:

– Мама, там в лесу кто-то поет!

– А что поет-то, сынок? – спрашивает Ольга Петровна.

– Ехал Ванька с поля, за угол задел!

– Дак это же ваш батько поет. Встречайте!..

А где-то на опушке, словно желая подпеть Николаю Андреичу, подала голос кукушка. И бархатный ее голос заплескал в зеленых хвойных и лиственных волнах, все вокруг дышит благостью и буйнотравным ароматом. И нежностью наполнилось сердце лесника.

Вот уж и детки выбежали навстречу повозке. В глазах их светится высокая синь небес, а лица расплылись в открытой миру улыбке.

 

Председатель рабочкома

В 15 лет Веня Машонкин умел пахать землю. Одиннадцать человек запрягались в лямки и тянули плуг. Таким методом бедность и нужда пахала земельные наделы в поселке Ленинский, что когда-то отстроился на живописном лесном берегу речки Люнда. Испокон веков несет Люнда свои чистые воды меж песчаных перекатов старшей сестре Ветлуге.

Посадка картошки – великое дело, на деревне основной продукт, хлебушка выдавали по 400 граммов на человека, а он состоял из дополнительных компонентов: травы лебеды, желудей, отрубей и прочего. Еды не хватало. Веня с сестрой и братом ходили из Ленинского в Копорулиху на Ветлужские луга за луком, заготовляя впрок.

Вот нарвешь луку мешок, да щавеля и несешь за пять километров домой. Летом жить все проще, часто ходили босоногой ватагой с удочками на речку ловить рыбешку.

Председатель рабочкома Козиковского леспромхоза Машонкин Вениамин Михайлович. Аплодирует стоя.

Детство у Вениамина было трудным, беспокойным. Когда с фронта на отца пришла похоронка, а это случилось в 1942 году, матери было двадцать девять лет. И она вдруг заболела желтухой. Увезли в Марьинскую больницу, Веня перетаскал ей не один пуд моркови, целительная сила морковки помогла больной, матушка поправилась, но осложнения остались, тяжелые работы выполнять не могла. Ее определили пожарным сторожем с зарплатой в двадцать семь рублей.

А жизнь продолжалась. Машонкин поступает на учебу в Московскую академию профдвижения, ей было отдано четыре года обучения. Но мыслительная способность и деятельность увлекли этого человека в Васильевский лесной техникум в Татарии, и там он получил специальность техника лесоразработок.

В 1954 году Вениамин Михайлович работает в Христофоровском обкоме партии Кировской области, организуя там профсоюзное движение. Но основная работа легла на его плечи в Козиковском леспромхозе, в дальнейшем переименованном в лесокомбинат, в качестве председателя рабочего комитета, должность эта была выборной. По сути своей деятельности Машонкин стал для рабочего класса как бы крестным отцом. Сотни тружеников лесного хозяйства получили помощь рабочкома по жилищным вопросам, курортно-санаторным, туристическим путевкам и прочим, конечно, не без помощи директора предприятия Лаптева А. А. По линии рабочкома организовывались доска показателей деятельности производства, портретная галерея передовиков, поднятие флага трудовой славы. Неустанно велась работа за общественно-моральный климат коллектива и здоровый быт советского труженика. Рабочкомом рассматривались вопросы семейного и личного характера, велась воспитательная работа с пьянством и разгильдяйством.

Интересной и общенародной была спортивная жизнь. По леспромхозу проводились соревнования по футболу, волейболу, лыжам, шахматам. Наши спортсмены выезжали в Марьино, Козиково, Юрино, Козьмодемьянск. На стадионе в Юркино проводились праздничные мероприятия.

В годы бездорожья рабочком оказал содействие в открытии в Юркино аэропорта. Велись клубная и библиотечная работы, концертная деятельность.

Машонкин вспоминает начальника Карасьярского лесопункта Тебелева Ивана Михайловича как человека неповторимого, на редкость спокойного, обладавшего хорошей памятью и огромным запасом юмора. Но из-за внушительной комплекции он страдал немыслимым аппетитом, потому как весил более двух центнеров.

Как-то Машонкин, Тебелев, Шеин, Дружинин поехали к первому секретарю Пермееву, а перед тем зашли в столовую в Козьмодемьянске. Тебелев возле кассы на стуле сидит. Буфетчица спрашивает Тебелева:

– Что обедать будете?

Машонкин за него отвечает:

– Давайте, что есть в меню, на первое все, что есть до каждого блюда, на второе тоже так, потом все холодные закуски и все, что есть жидкое. Буфетчица повторяет:

– Хватит шутить, я же серьезно!

– Да и я говорю серьезно! – отвечает Машонкин.

– Перестаньте безобразничать, – возмущается буфетчица, – я вызову милицию!

А Тебелев со стулика буфетчице:

– Он не шутит, давай, милая, выписывай все меню.

Товарищи успели сьесть только по первому и второму, а Иван Михайлович уже все подчистил: щи, рассольник, пельмени, гуляш, котлеты, шницель, салаты, винегрет, чай, компот и прочее, да еще усомнился по поводу объема порций.

Однажды Вениамин Михайлович с Тебелевым летели на АН-2 из Йошкар-Олы в Юрино. Иван Михайлович на авиаборту оказался впервые. Полет переносил плохо – лицо покраснело, пот градом. Наконец прилетели, он едва сошел с самолета, а тут Машонкин с деловым предложением:

– Иван Михайлович, давай на весах взвешаемся, насколько ты в полете похудел? Весы-то вон в коридорчике стоят.

Рабочкому в голову не пришло, что этот прибор только для определения веса багажа, рассчитан всего на 120 кг.

И вот два с половиной центнера придавили весы, внутри что-то жалобно звякнуло, указательная стрелка согнулась.

Неожиданно появился начальник аэропорта и мужики, понурив головы, прослушали тираду далеко не лестных комплиментов с примесью выражений народного фольклора, посвященных толстому пассажиру, по поводу испорченного имущества.

Рассуждая о прошлом, Вениамин Михайлович предполагает, что при Советской власти зарплата была не ахти высокой:

– Я вот инженер, имею два диплома, а получал всего девяносто рублей, – говорит он, – хватало только на питание, ну, костюмишко купить, рубашку, а на остальную роскошь денег нет, о сбережениях на счету и речи быть не могло.

Когда-то в стране господствовал атеизм. Правящая партия церковную службу посчитала опиумом для народа, заповеди Господни подменила моральным кодексом строителя коммунизма, в основе которого все те же гуманные идеи человеколюбца Христа.

Жизнь, как известно, состоит из единства противоположностей, а потому силы добра в борьбе за мир и торжество победы над злом обязаны быть сильнее, могущественней. В этом состоит стратегия всего человечества, каждого человека-миротворца, одним из которых является Машонкин Вениамин Михайлович.

Начальник Карасьярского лесопункта Козиковского леспромхоза Тебелев Иван Михайлович

 

О хлебе насущном

Геннадий Иванович Протасов начальником Отдела рабочего снабжения (ОРС) отработал тридцать два года. Стаж солидный и явление для подобной должности редкое, его коллеги ограничивались двумя-тремя годами и, как выражаются пекари, – спекся. Только беззаветная честность и преданность делу позволили Протасову решать вопросы снабжения продовольствием огромного по площади и населению Козиковского леспромхоза, а впоследствии лесокомбината, такой срок.

На свет нетленный маленький Гена появился в 1926 году в деревне Торопово Шарангского района Горьковской области.

Доброе зерно дало добрые всходы – человек рос, мужал на радость родителям, учителям, стране, а в тяжелые годы испытаний Геннадий надел солдатскую шинель и служил великой Родине с 1943 по 1960 годы.

Протасов ворошит в памяти события прошлого века, года безвозвратно ушедшего времени, часто вспоминает работу, товарищей. В период массовой заготовки древесины на Карасьярском направлении он заведовал местной столовой. Тебелев Иван Михайлович был начальником этого лесопункта. Здесь они и познакомились, а позднее Геннадий Иванович за Тебелева выдал замуж свою дочь Галю.

Протасов о своем зяте отзывается так: «Он выпивал помногу и ел хорошо, бывало, что есть на столе – все подметет. Но и работал хорошо, план выполнял, его уважали. На производстве был порядок, и рабочие были довольны, в долг не просили.

Тебелев не только в кабинете сидел, а почти каждый день с рабочими в лес ездил. И на Стрелке производственные вопросы решал, а вечером после работы принимал людей в конторе. Допоздна засиживались с работниками лесхоза по вопросам отвода делянок под рубку леса. В то время лесничим работал Лигунов Николай Петрович. Лес рубили от Карасьяр в направлении Юркина, Окунева, Эрикши и, когда лес от поселка вырубили в радиусе шести километров, стали строить железную дорогу, одну ветку на север – Козиковскую и вторую на восток – Волжскую. Работали день и ночь, лес отвозили на Ветлугу и пилораму.

На фото слева: начальник Отдела рабочего снабжения Козиковского леспромхоза Протасов Геннадий Николаевич; справа: главный экономист ЛПХ Дружинин Константин Иванович.

Вопросов Тебелеву приходилось решать много, особенно по жилью. По реке на баржах привозили репрессированных крымских татар, поляков, и их расселяли по лесоучасткам в качестве рабочей силы. Надо строить бараки, какое-то другое жилье. Привозили также сезонных рабочих из Татарии, Чувашии, Марийской АССР. В Карасьярах народу проживало две с половиной тысячи человек. Производительность заготовления древесины составляла 1650 кубометров в сутки. Даже меньший по масштабам Огибенский лесоучасток заготовлял и вывозил древесины на нижний склад 650 кубометров. Люди успевали и план давать, и вино пить. После получки, бывало, два дня не работали, а потом норму наверстывали. В понедельник магазины закрывали, чтоб пьющие не превращали похмелье в продолжение пьянки.

Вскоре Протасова назначили начальником ОРСа. Снабжение продуктами питания в ту пору было плохое.

Первоначально продовольствие завозили на базу ОРСа в Юркино, а уж потом продукты развозили по лесоучасткам собственными силами. Транспорта не хватало, а директор ЛПХ Лаптев транспорта не давал. Он рассуждал: «Есть начальник ОРСа, пусть он и решает проблемы снабжения», – он и на совещаниях валил вину на ОРС.

Геннадий Иванович признается, что техника у нас была, но для выполнения задач полноценного снабжения – это был мизер…

При Брежневе Советом министров отмечалось, что в Марийской АССР большой расход хлеба, надо ограничить суточную норму выдачи до 800 граммов на человека. Для контроля за выдачей хлеба подключили милицию. Оперуполномоченный Царегородцев пришел ко мне и говорит:

– Зачем нарушаешь?.. Сколько хлеба даешь?

– Не даю, а продаю, вот ответь мне, участковый, почему Наполеон войну проиграл? Потому что нечем было армию кормить. С голодным брюхом много не навоюешь, так же и лесорубы на работе.

– А ведь больно помногу тащат, – упорствовал участковый Иван Федорович.

– Я и сам на рублевку пять буханок беру, – признался Протасов, – скот домашний кормить нечем. А комбикорма не завозят, не дают. Этого продукта не хватает даже колхозам, а о нас и речи нет. Мяса рабочим не хватает. Для пропитания они вынуждены сами для себя выращивать скот. Ведь в лес надо взять не только хлеба, но и кусочек сала.

Весной к нам на базу ОРСа баржами завозили муку 1800 тонн, если весной этого не сделать, то все… дорог нет, машин нет, Лаптев не выделял транспорт, да и с неохотой строил магазины, столовые, где ж тогда питаться сезонным рабочим.

Бывало так – у нас на складе лежит много муки, а мы ей не хозяева, на ее использование нужны лимиты, вот есть указание использовать в месяц 200 тонн и все. Это дело на контроле Управления хлебопродуктами, попробуй-ка нарушить!

За хлебом в магазинах всегда большая очередь. ОРС снабжал продуктами поселки Юркино, Карасьяры, Огибное, Козиково, Майский, Шушманку, Окунево, Эрикшу, деревни Икса, Икша, Кромка, Копорулиха, Денисовка, Подгорное.

В этих деревнях население валкой леса не занимается, но приходят женщины и просят буханку хлеба, да разве можно отказать советскому человеку. Однажды у Протасова не выдержали нервы, он пришел к Лаптеву.

– Анатолий Андреич, вот, подаю заявление об уходе, меня замучили разные проверки, сказали, что еще раз приедем и за перерасход муки передадим дело в суд.

– Ой, нет-нет, нельзя! Ты, Геннадий Иванович, не горячись. Надо ехать в Йошкар-Олу добиваться фондов.

– Один я не поеду, я и так там примелькался, – категорически отказывался Протасов.

Лаптев вызвал к себе председателя рабочего комитета Машонкина Вениамина Михайловича и велел обоим собираться в дорогу со словами: «Нельзя рабочего человека ставить на норму!»

По расчетам Протасова 200 тонн муки в месяц на население леспромхоза получалось всего по 800 граммов хлеба в сутки на человека, поэтому норму предполагалось увеличить еще на 200 тонн. Другие продукты – крупы и прочее тоже отпускались по фондам, чего не скажешь о винно-водочных изделиях. Тут решалось проще, для этого надо иметь личный контакт с директором спиртзавода. Везешь туда свою стеклопосуду да чековую книжку, если есть деньги на расчетном счете в банке. С этой книжкой можно рассчитываться по всей России. Продукты закупали в Горьковской области, Чувашии и где придется.

И вот два ходока, Протасов и Машонкин, направились в город просить хлеба для рабочих.

Управление рабочего снабжения тогда было в Волжске, им руководил Толмачев Александр Иванович.

– Александр Иванович, нам надо дополнительно муки, – просил Протасов.

– Где я возьму, у вас и так по 900 граммов на человека.

– Но у нас ведь рабочий уезжает в лес в семь часов утра, а приезжает в семь часов вечера, ему не хватает этого, надо 1,5 килограмма, да у каждого в доме семья.

– Нет, нет и еще раз нету фондов, – отказывал Толмачев.

– Я тогда, с вашего позволения, пойду в обком партии, – решился Протасов.

Толмачев затяжно посмотрел на ходоков, но промолчал.

Ходоки пришли в обком, а на милицейском посту охрана их не пустила. За торговлю в обкоме отвечала Луценко. Протасов позвонил, представился и попросился к ней на беседу. Их пропустили.

Геннадий Иванович подал прошение на дополнительные 800 тонн муки, а пока Машонкин с Протасовым добирались до Луценко, Александр Иванович Толмачев по телефону ее оповестил: «К тебе идут два лысых ходока за хлебом».

И вот она говорит:

– Послушайте, у вас и так почти по килограмму на душу населения, а мы, йошкар-олинцы, по 450 граммов потребляем.

Протасов с Машонкиным тоже не уступают, твердят, что труженики леса работают от семи до семи, да близлежащие деревни пасутся в магазине. А Луценко отказывает:

– Нет, нет, фондов нету.

– А из информации в газетах известно, что потребкооперация фонды недорасходует, – козырнул Протасов. – Я не прошу привезти нам муки. Дайте бумагу, чтобы я взял муку в собственном складе. Вот давайте поедем в рабочие поселки, и вы сами увидите, как живут лесные люди.

И тут Луценко помягче стала и позвонила министру торговли Цветковой. И пошли ходоки к Цветковой.

– Да-а, многовато вы просите.

– А как быть, если мы на норму народ посадим, большие очереди будут, люди на работу не пойдут.

– У вас идет скармливание хлеба скоту, – возмущалась Цветкова.

– Но на такой тяжелой работе лесоруб на одном хлебе долго не протянет, он с собой кусочек сала берет, а его вырастить надо!

После долгих споров Цветкова, наконец, говорит:

– Нет, 800 не подпишу, а 400 тонн подпишу.

– Ладно, и за это спасибо! – обрадовался Протасов.

Нас, начальников ОРСов, по обмену опытом в Москву приглашали, в Пензу, во Владимирскую область. Вот раз привезли в Пермскую область. Там начальником Управления лесного хозяйства был Болдарев, а впоследствии стал министром лесного хозяйства РСФСР. Так у него на лесопунктах: везде хорошие дороги, прекрасные ширпотребы, все механизировано. На пилорамах шестиметровые бревна сначала купают в ванне, а потом подымают и распиливают на нужные пиломатериалы, чтоб древесина чистой была. А наш-то директор не любитель строить, хотя деньги для этого выделялись огромные, можно было строить дома – залюбуешься. Но его больше интересовала добыча леса, хотя между леспромхозом и ОРСом был юридически оформлен договор. В нем черным по белому прописано, что строительство объектов соцкультбыта – магазинов, столовых, складов и жилья обязан вести леспромхоз. Но неизрасходованные на это деньги снимались и передавались другим ЛПХ, лесхозам, где строительством занимались.

Возвращаясь из командировки за лимитами на хлеб, Протасов, подмигнув Машонкину, признался:

– Вот хорошо-то, теперь нам муки 400 тонн хватит. Я ведь с умыслом поставил цифру 800, потому что знаю – пишешь больше, а дадут в два раза меньше.

Ходоки довольны результатом командировки, улыбаются. Все-таки приятно домой возвращаться с победой.

 

Хозяин республики

Жила в Карасьярах простая, работящая семья – Лапчиков Федор Васильевич и его жена Надежда Федоровна. Хозяйка работала обрубщиком сучьев, а хозяин то сучки обрубал, то слесарям в депо помогал, а последнее десятилетие, перед пенсией, на пилораме доски пилил.

За годы жизни семья заметно увеличилась, Федя четырех дочек «настрогал», мечтал о сыне-наследнике, но, поняв, что для этого постарел, смирился с тем, что натворил.

Любил рыбачить. Федор не спеша внедрял в земляного червячка рыболовный крючок и, соблюдая ритуал, поплевав на наживку, как в детстве, забрасывал ее в воду обструганным березовым удилищем, приговаривая: «Ловись, рыбка всякая, но желательно покрупнее!»

Он мог сутки сидеть на берегу и, прищурившись от яркого солнца, смотреть на качающиеся в волнах пробковые поплавки, держа руки на удилище, дабы вовремя подсечь рыбью поклевку…

Надо сказать, пальцы его правой руки сжимали удочку нехватко по причине их инвалидности. Да и лицо рыбака, на коем мужская растительность пробивалась неорганизованно, местами обожжено.

Конечно, отдыхать на озере любо. Вода теплая, солнцем обласканная, серебрится монетами. Вокруг желтые кувшинки нежным ароматом пахнут, белые лилии, словно из фарфора, на волнах качаются: вот-вот та сказочная Дюймовочка на листочке запоет. И все это удовольствие возле дома, далеко ходить не надо. Но Федор любит Ветлугу, там по берегам высокого яра медоносные травы по грудь, где над песчаными косами суетятся и кричат беспокойные кулики и крачки, а в реке плещутся лещи.

Федор Васильевич задумчиво всматривается в напористые струи течения: вот щепку закрутило-завертело, понесло, как иного человека в жизни.

У каждого своя судьба, свое предназначение, если хотите, свои слабости.

Лапчиков слыл трезвенником и не пил благодаря бдительному оку строгой жены, ну, не считая праздничных дат и когда око дремало. И тогда Федор малость выступал где-нибудь, например, в столовой, остро пахнущей пивом и табаком.

– Я черемис! – гордо стуча в грудь, заявлял он. – Живу в своей республике!.. А вы кто?.. Я здесь хозяин республики!..

По характеру Лапчиков неплохой человек, мужики его не трогали, не обижали, лишь посмеивались над его причудами. Иногда просили рассказать что-нибудь о войне. Однако от этой темы «хозяин республики» уклонялся.

От Карасьяр до Ветлуги верст четырнадцать будет, для пешего далековато. Хотел Федор Васильевич в выходной на рыбалку смотаться, да велосипед сломался. Обойма с подшипниками развалилась.

Проснулся он рано, петух разбудил. Шарики промыл и на чистый лист бумаги положил, блестят – глаз не оторвешь. Шарики-то целые, а где обойму взять? В поисках он долго шарил по полочкам в сарайчике.

А этим утром жена, накормив куриц зерном, выпустила их во двор и попросила:

– Федя, привез бы ты с берега мелких камушков для курей, вишь, они песок клюют…

Федя улыбается, недаром время в сарайчике потерял, нашел-таки запасную обойму, и на просьбу жены отвечал:

– Привезу, привезу, вот налажу лисапед и привезу!

Он закурил папиросу, блаженно затянулся дымом, а как глянул на чистый лист, где только что блестели шарики, поперхнулся и заорал.

Сбежались соседи: Ратников Николай Иванович, Карпухов Федя, Пантелеев Михаил Иванович.

– Что случилось?

– Случилось. шарики украли. вот тут лежали, на газете.

– Вот те на-а. А кто приходил?

– Не видел, я в сарае был!

Мужики долго осматривали каждый сантиметр утоптанной подошвами земли.

– А других шариков в запасе нету?..

– Нету, где их взять, ни у кого нету… за ними надо на базар ехать…

Проницательный и умудренный житейским опытом Ратников выразил подозрение на куриц – дескать, пернатые любят клевать все мелкое блестящее.

Сказывают, вечером у дома Лапчиковых образовалась небольшая очередь за курятиной. Шарики нашлись, правда, в зобу у петуха, куры пострадали невинно. Не догадался Федор шмон начать с петуха, глядишь бы яйца были в доме, как в прежние времена.

Вроде непорядок случился в хозяйстве, но Лапчиков довольно ухмыляется: главное дело – велосипед отремонтировал и освободил себя от проблемы возить с берега Ветлуги мешки с камушками.

Ратников Николай Иванович – лесозаготовитель, в окружении дочерей: Капитолины и Зинаиды. В правом нижнем углу супруга – Клавдия Александровна – лесовосстановитель, рабочая лесничества с друзьями в праздник Дня работника леса.

По данным военного комиссариата района, Лапчиков Федор Васильевич был на фронте с ноября 1942 года по май 1945-го. Воевал в 360-м минометном полку в звании старшего сержанта. Был ранен.

Теперь, по прошествии многих лет, становится понятным молчание Федора Васильевича. Не хотел он бередить прошлое, а работа у него на войне была страшная, кровавая. Тысячи фашистских гадов вместе с грязной землей подняли на воздух снаряды его минометного полка.

И после войны Лапчиков жил скромно. Работал честно, на совесть.

 

Таран

На самой многолюдной – улице Заозерной, напротив дома начальника лесоучастка Тебелева, проживает солдатская вдова – Шура Матвеева. Уж который год одинешенька: дочку замуж выдала, а сын Николай потаскал на себе рельсы в бригаде железнодорожных путейцев, да уехал счастья искать в городе Балакове. Скучно вдове в доме с резными наличниками да высоким старомодным крыльцом.

Из деревянных построек в нескольких шагах стоит еще крепкий хлев для домашних животных, но из всей скотины в хозяйстве Шуры остался лишь козел.

Говорят, козел – он и в Африке козел, ну а этот просто какой-то козлище! Монстр! Где его приобрела хозяйка, никто не ведает, но, верно, породы не местной, во всей округе таких крупных экземпляров не видывали.

Козел черного цвета с белой манишкой на груди и такой же белой клиновидной бородкой, да большими карими глазами. Но при всей такой красе людей отпугивал исходившим от него запахом. Мужики мучились вопросом: «Чем это от него разит и как это козочки принимают его ухаживания?»

На подобного рода вопросы давал ответы поселковый ветеринар: «Этот специфический запах выделяют половые органы козла, и от этой напасти никуда не деться, такова природа этой деревянной скотины, а что касаемо интереса козочек, то ведь любовь зла – полюбишь и козла!»

Козы, как известно, поедают не только траву, но предпочитают кустарники и ветки деревьев. Отсюда и получили свое второе название – деревянная скотина.

Многие зеваки пытались увернуться от мощного лба козла, но не тут-то было. Казалось, козел только и ждет момента ударить прохожего в зад, это занятие рогоносцу приносит удовольствие.

Монстр своим наполеоновским характером подмял остальных козлов, завоевав расположение коз и козочек всего поселка.

Его все звали – Власом. Такое имя козлу дали фронтовики в недобрую память о генерале-майоре Власове – предателе Родины, сдавшем свои армии фашистской Германии. Потому что однажды козел, собрав в стадо своих подруг с улицы Трактористов, увел их полюбоваться зеленью дремучего леса, и с того дня коз никто не видел. В конце лета козел увел подруг с улицы Заводской, а вернулся домой снова один.

Хозяева долго искали своих кормилиц. За болотами в темном лесу, куда часто наведываются волки, от животных нашли рожки да ножки.

Как-то собрались мужики из числа охотников-любителей в кабинете начальника Тебелева и вспомнили случай с пропавшими козами. Сменный механик Петр Царегородцев не то удивлялся, не то спрашивал:

– А почему козла-то не съели волки?

Начальник Тебелев, грузно шевельнувшись на стуле, отчего тот жалобно скрипнул, все ж весу в седоке два с лишним центнера, предположил:

– Коз ведь много было, наелись звери, а сытые-то они не тронули козла.

– Да нет, тут другое, – заспорил бывший разведчик Михеич, – оне, волки, понимают, если съесть козла, то кто им в следующий раз еду приведет. Этот Влас уже дважды свои армии сдал!

– По-твоему – здесь коммерция!

– Здесь явная подстава и предательство!

– А может, все дело в запахе? – не унимался Тебелев. – От козла разит – сравнить не с чем.

– Ну и что, – стоял на своем Михеич, – волки и падаль жрут за милу душу, а она без запахов не бывает!

– Оно, конечно, так, но этот, с позволения сказать, аромат душного козла вряд ли приятен и серым разбойникам?

Охотники потолковали-потолковали, да коз уж не вернуть.

Однако в поселке нарастало недовольство – дети остались без молока, за такие дела следовало бы власовца приговорить…

Но Шура, жалея свою единственную животину, лизавшую ей руки, сначала прятала Власа под замок, а когда страсти улеглись, стала выпускать его во двор. Козел вставал рано, подходил к изгороди, через щель обозревая улицу, вел наблюдение.

Утром Тебелев спешит на работу с большой сумкой еды через плечо. Со Стрелки доносятся гудки маневровых поездов, звучные удары кувалды обо что-то металлическое, в депо уже кипит работа.

Начальник одет в двухместную плащ-палатку защитного цвета, в ней разместились бы два крепких солдата.

Тебелев, опасаясь черного козла, приоткрыв калитку, провел визуальную разведку, но нежелательный объект не обнаружил. И он, не ведая, что находится под прицелом, тяжелой походкой зашагал по тропинке вдоль забора. Влас, увидев соседа, покинул засаду и с разбегу ударил его в зад. Начальник, при габаритах большого шифоньера, все же не выдержал удара. Упал. Ему помогали вставать подошедшие рабочие.

– Нет, вы видали такое… меня, танкиста, таранил какой-то козел… У-у, деревянная скотина! – возмущенно грозил Тебелев.

Осенью из города Балакова приехал за Шурой сын Николай. Дом в Карасьярах они продали украинцу Николаю Антонычу Шпанко.

Прощаясь с земляками, Николай рассказал историю: «Мужик, сосланный сюда в поселок на принудительные работы по статье – за тунеядство, научил козла курить, а потом шутки ради зажженную сигарету сунул ему в рот. С тех пор козел невзлюбил мужиков и стал совершать таран».

 

Предсказание

Поезд прикатил на лесосеку. Перед глазами лесорубов привычный пейзаж: пни с остатками хлама поверженного леса да стальные нитки рельсов, уходящие за край болота, где каждое утро всходит красное, но холодное солнце. В вершинах старых осин голодные дятлы долбят промерзшую кору. Густые темно-зеленые ели серебрятся снежными шалями.

На площадке конечной остановки дымит водогрейка. Возле нее, прижавшись, стоит гусеничная техника. Рабочие похлопывают рукавицами, потаптывают подшитыми валенками по скрипучему снегу.

Водогрейкой заведует всегда чумазый, прокопченный дымом – Федька-тунеядец, сосланный в наши края по статье – было такое время.

Мужики из интереса задавали ему вопросы – на предмет нахождения здесь в тайге, и он, как осознавший свою вину гражданин, охотно отвечал:

– В нашей стране должны работать все. Я до этого работал конюхом в колхозе, да вот пропьянствовал три дня – о чем сожалею.

– Ну и сколько за это дали? – перемигивались мужики.

– Не дали, а предложили отработать на лесоповале три года…

Холодную воду в мотор не зальешь, мороз враз покалечит технику, Федьку определили водогреем.

Лесорубы поздним вечером уезжают домой, а водогрей в лесу остается один – таскает ведрами из болота воду в огромный котел, колет дрова, следит за огнем, чтоб к утру был кипяток.

Федька частенько забегает в будку погреться или переждать пургу. Он сутками не снимает с плеч рваный полушубок, привезенный из деревни, вывернутый черным мехом наружу. И потому его лицо кажется еще чернее. Вероятно, на этом основании и определилась его кличка – Федька Копченый.

По прибытию поезда мастер леса Лобанов, выйдя из теплушки и обойдя водогрейку, Федьку не обнаружил. Народ тоже волновался:

– Сан Саныч, пошто Копченого не видно? – спрашивают механизаторы.

– Сам не ведаю… но вода горячая… Шеин, Алексей? – кличет он молодого бульдозериста. – Ты вчера сколько метров раскорчевал?

– Да полсотни шагов – будет, пни очень крепкие, приходится кромсать со всех сторон – пока вырвешь!

Для вывозки древесины всегда нужна дорога: вначале в нужном направлении прорубают просеку, после этого бульдозер выкорчевывает пни, другой бульдозер ровняет полотно для строительства железнодорожной ветки.

– Ты, Алексей, давай поспешай, бригадам пора перебираться в новые лесосеки.

– За мной дело не станет, вот счас технику заведу и. погнали наши городских! – шутит Лешка.

Однако запустить двигатель ему не удавалось. Машинист крутит ручку «кривого стартера», но упертый пускач – как для смеха – выпустит колечко дыма и все. Шеин нервничает. у других техника наготове, вон площадка окутана едким солярным дымом. Мужики вытирают глаза. Молодой обращается к бульдозеристу Пенькову:

– Григорий Василии, что с ним? – стучит по капоту Лешка. – Я двигатель кипятком прогрел, а он – ни хрена. едрит твою в дышло!

– Ты под свечку чистого бензину плесни! – советует Григорий.

– Плескал, а что толку!

– Ну, свечу смени – эта засорилась.

Вскоре дизель Алексея, мощно чихнув столбом черной гари, солидно зарокотал в «хоре» с другой техникой.

На лице у мастера леса, наблюдавшего за этой утренней суетой, поперек лба образовалась обеспокоенная складка.

Шеин ведет мощную технику по просеке, мысленно ругая проходчиков: «Навалили бурелому – так и сяк. все снегом занесло. В этих кучах черт ногу сломит. легко наскочить «брюхом» на пень или порвать гусянку».

Отвал бульдозера, отполированный землей и снегом, блестит ножевой сталью. Машинист его то опускает, наезжая на очередную кучу стволов и снега, то, пятясь назад, подымает.

Вот впереди в одной из куч Лешке привиделась черная шуба Копченого, он, сбавив обороты двигателя, остановился. «Дак вот ты где прячешься – Копченый?!» Покинув кабину, парень забрался на кучу и, склонившись над снежным челом, заговорил:

– Слышь, тебе в этом отеле не жарко?.. Ну ты, Копченый, даешь стране угля! Где водки-то нашел… кто привез, что ли? Тебя мастер леса обыскался, давай вылезай. чего молчишь?.. Не бойся, я не выдам, что тебя в снегу нашел. Вылезай, ты мне работать мешаешь!

Шеин выломал палку и, тыча ей, приговаривал:

– Вылезай-вылезай и дай мне закурить, я свои-то дома забыл!

Движение палки возымело действие – внизу что-то недовольно шевельнулось и в одну секунду перед улыбающейся физиономией бульдозериста возникла лохматая морда бурого медведя. незнакомцы встретились глазами.

Хозяин тайги строгим колючим взглядом желто-коричневых глазок изучал незваного гостя. Зверь выгулялся, взматерел. Шерсть на нем плотная, лоснится, и на загривок как бы хомут надет – такой он грозной силой вымахал. В хомуте узкорылая мордочка с черненьким и мокрым пятачком. Там, где лапы как бы для сердечного извинительного поклона прижаты к груди, под толстой и прямой шерстью видны крутые, как у штангиста, мускулы.

Бульдозерист не помнит, как оказался у водогрейки, но здесь он увидел и Федьку Копченого, и мастера леса, гревших руки у открытой топки.

– Ме… ме… – на козлином языке изъяснялся молодой бульдозерист, указывая в сторону, откуда только что прибыл.

– Чего ме-ме? – передразнивал Копченый.

Все знают – коренастый и горластый Шеин из армии пришел сержантом. Глотки у сержантов луженые – а тут «ме-ме».

Наконец парень пришел в себя.

– Медведь!.. там берлога! – тихо произнес он.

– Как медведь?.. Неужто – правда?.. Вот так история, а он не убежал? – удивлялся мастер леса.

– Вроде пошел досыпать.

Лобанов поспешил к железнодорожному разъезду. Здесь на телефонном столбе в ящике аппарат с аккумулятором, над головой натужно звенят провода.

Мастер крутит ручку телефона.

– Алло, диспетчер?.. Это Кубарев?..

– Да-да, – ответили с поселкового коммутатора.

– Начальника надо, где начальник Тебелев?..

– В конторе должен быть!

– Соединяй срочно!

Диспетчер крутанул ручку зуммера и стал подслушивать разговор мастера леса с начальником.

– Иван Михалыч, – кричал в трубку Лобанов, – у нас тут ЧП – медведь лежит в берлоге, работать мешает!

Такое сообщение Тебелева обрадовало… через час, два – к водогрейке подкатила дрезина с охотниками. В руках Ивана Михайловича трофейная двустволка немецкой фирмы, на огромном его животе патронташ с пулями.

Федька с завистью рассматривает красивые формы «иностранки». До судимости он тоже баловался ружьецом, но то была одностволка нашего серийного производства.

Тебелев нетерпеливо спрашивает:

– Где – он?..

– Там, в конце просеки, – понимающе отвечал Лобанов.

В целях безопасности начальник решает брать медведя из кабины бульдозера.

– Шеин! – кличет он бульдозериста. – Поехали!

– Не-е, – мотает головой Шеин. – Я со зверюгой уже виделся. второго раза он мне не простит – едрит твою в дышло!

– Давай, садись за рычаги! – просит Тебелев. – Я тебе кусок медвежатины отрублю!

– Не-е, спасибо…

– Давай, рули – я премию выпишу!

Последний аргумент все же возымел действие, Алексей, по-старушечьи перекрестясь, нехотя полез в кабину. и вот бульдозер с поднятым ножом ринулся на берлогу. Лобанов с Федькой остались у водогрейки.

По лесу прокатилось эхо выстрелов. медведя освежевали и на дрезине увезли в поселок.

Федька дернул Шеина за рукав:

– Счастливый ты – берлогу нашел, зверя видел. ну, как он – медведь-то?

– Нормально, медведь как медведь, только морда почище твоей.

Копченый за такие слова не обиделся, но серьезно заметил:

– Дак в берлоге ведь сажи не бывает?!. слышь, а начальник медвежатины даст?

– А куда он денется – если бы не я, то не видать бы ему зверя, как своей мошонки. знаешь, я, наверное, пельменей налеплю, еще не ел таких.

– Да знаю я начальников. вот увидишь, не дадут тебе ни хрена.

– Это еще почему? – набычился Лешка.

– Потому что над нашим начальником еще несколько этажей начальников, а не один ты – какой-то бульдозерист. Я тебе мяса дам!

– Да откуда оно у тебя? – сморщил лицо Лешка.

– Вот увидишь!..

Пельменей из медвежатины Шеину поесть все же не пришлось. Начальник свой памятный трофей – шкуру зверя – подарил своему шефу – директору леспромхоза.

Теперь много поразвелось коллекционеров охотничьих трофеев. Началось это, как и сама охота, издревле. За многие века человечеством истреблено много зверья и птицы. Современный обладатель трофеев – это самолюбивый, далеко не бедный гражданин, стремящийся к мнимой славе. Когда он глядит на чучело или похваляется этим, в его сердце не шевельнется чувство жалости, что в нем запечатлен навсегда застывший миг убитой души. Но самое опасное кроется в трещинах черепов, рогах, в шкурах и перья чучел – в них накапливаются и прогрессируют микробы, разновидности клещей, опасных для здоровья, особенно детского. Охотничьи трофеи хранят мстительную, негативную энергетику.

Вечером Лешка заглушил дизель, слил воду из мотора. Лесорубы, пропахшие лесной хвоей и потом, занимали места в теплушках.

К Шеину подошел Федька-тунеядец.

– Домой собрался? – спросил невесело.

– Ага, сегодня суббота – в баньке попарюсь.

– А я опять остаюсь наедине с водогрейкой.

Федька сунул в руки Лешке связку мерзлых тушек зайцев.

– Что это?..

– Мясо… я обещал.

– Где ты этих косоглазых раздобыл?

– Помнишь то утро – меня искали? Я же ходил в старые вырубки, там осинник поднялся по плечо, а зайцев поразвелось, как солдат у Бонапарта. Я поставил проволочные петли – и не зря.

Лешка, разомлевший после бани, вкушал рагу из зайца. Щедро угостив кота Мурзика, он вспомнил предсказание тунеядца: «А Федька-то Копченый не дурак, как сказал – так оно и вышло, едрит твою в дышло!»

 

Натолькина любовь

Натолька работает в депо на Стрелке смазчиком вагонных буксов. У деповских слесарей, токарей, смазчиков, кузнецов рабочий день на час раньше начинается и на час раньше кончается. Лесорубы еще в лесу елки валят, а деповские уже дома щи хлебают и, конечно, в магазин успевают – присмотреть что-нибудь из необходимых продуктов.

Чтобы вечер прошел полноценнее, Натолька тоже в магазин заглянул и, собрав по карманам мелочь, купил чекушку водки.

Ухмыльнувшись, что его никто не видел из посторонних, он спрятал ее в грудной карман и воодушевленно зашагал домой.

Его поджидает больная мать, и постоянным местом обитания в доме у Дуни – теплая печка, с которой она слезает только по особо важным делам. Поэтому Натолька и за кухарку, и за поломойку.

Из возраста молодых женихов он давно вышел, уж армию отслужил, несколько лет проработал на Балаковских стройках, но вернулся в Карасьяры по зову сердца и больной матери.

Здесь нашел себе работу. Он и смазчик, и сварщик, кузнецу Василию Пассаженикову помогает стальные тросы заплетать. Щупленького Натольку можно видеть в любом цехе депо и всем он помогает.

Случается, его кто-то поругает, а он, безобидный, только и ответит: «Да ладно, не пуши хвост!»

Начальство Натолька не то что бы боится, а скорее стесняется, да и папироску у начальника не стрельнешь. Вероятно, эта излишняя застенчивость и привела его к холостяцкой жизни. Он до сих пор не женат, а сверстники уж детей нарожали.

Сам-то он готов изменить такое положение, да не может сделать решительного шага из-за властных капризов своей матушки.

Спрятав в сенях чекушку и войдя в жилую комнату, он услышал старческий голос:

– Кто там?.. Натолька, ты, что ли?

– Я.

– А что так долго в сенях стоял, прятал чего?

– Чего мне прятать-то от тебя, мам? – оправдывался сын.

– Я ведь все равно когда-нибудь встану! – обеспокоилась старушка.

– Да лежи-ко ты на печи-то, миленькая, лежи, а то сорвесся и рассыпесся на полу. Я вот счас дров принесу, ужин сварю.

Он вышел из дому и от греха подальше унес чекушку в дровяник – тут ищи иголку в стоге.

Мать Дуня не желает иметь в доме лишнего человека, особенно женского пола. Сын по дому делает все сам, и такой порядок жизни ее устраивает. Она часто повторяет:

– Ты уж, Толька, сам себе еду вари и стирай, ну пошто тебе жениться, эка невидаль в доме сноха, а если она больной окажется, али змеей подколодной. Знаю, ты на Зойку глаза наводишь, а у нее мать-то самолюбивая дура, по поселку с палкой ходит – собак гоняет! Яблоко-то от яблони не далеко откатывается!

У Зойки с замужеством тоже проблема – матери женихи не нравятся. Бывало, придет дочь поздно из клуба, она на нее кидается:

– Где опять шлялась?

– Я не шлялась, я в кино ходила, люди-то на танцы остались, а я домой.

Мать как вожжами держит дочь, а Зойка послушная, будто Золушка из сказки.

Натолька накормил мать ужином и, переодевшись в чистое, попросился в клуб на вечерний сеанс.

– Мотри, долго не гуляй, на работу завтра! – строго наказывает Дуня.

– Я только чуть-чуть посмотрю, и домой, – радуется сын.

В сенях на полке он нашел пустой пузырек тройного одеколона. В дровянике через узкое горлышко пузырька умудрился заполнить его водкой, не пролив при этом ни капли. Чекушка убавилась наполовину. «Ну, вот и хорошо, оденок оставлю на завтра, а пузырек возьму с собой», – определился смазчик…

Августовские ночи завораживают сказочным мирозданием ярких звезд, да зарницами отблесков дальних гроз.

Семейные люди, поужинав, уж давно отдыхают, а молодежь как тетерева на току – танцуют, воркуют, а то и клюются.

Не спит и начальник Тебелев, тяжко ворочаясь на своем топчане. Разве уснешь, коль под окнами ходят с песнями.

Начальнику все же радостно за молодежь, ведь это будущее страны, им строить новую жизнь самого сильного государства в мире. Радоваться есть чему – в поселке построили магазины, столовую, школу, пекарню, клуб, общественную баню, фельдшерский пункт и самое главное – детский сад, для жизни в лесном поселке этот объект немаловажный.

По песням Тебелев определяет возраст прохожих. Вот доносятся голоса:

Тебелев смекает – это прошли будущие рекруты-призывники, осенью из поселка отправятся на службу сразу несколько человек, вон протопали табунком, песню не успел дослушать. Чу, а вот еще один идет, этот много старше. Идет не спеша, поет, и голос его знакомый.

Иван Михалыч слушает песню молодости, жалеет одинокого певца – ну да все еще впереди, склеится, срастется. Начальник босиком выходит на крыльцо. Тихая звездная ночь охватила свежестью легкой прохлады. Он чуть слышно бормочет: «Лепота, любит нашу Заозерную улицу молодежь, у нас тут сады и липы медом пахнут».

На берегу озера, что в центре поселка, парни развели костер, там жалуется струнами балалайка, а то вдруг грянет басами тальянка и зальется, заголосит любовные страдания. Вот девушки запели:

Кажется, к самым звездам летят искры от костра, недаром их на небе не счесть. И людей на земле много, и каждый хочет жизни, счастья, мечтает о любви.

Натолька стоит под окном знакомого дома и через узкую щель в занавеске ведет наблюдение за любимой Зойкой. Она, верно, ждет, когда все домашние заснут и, потихоньку открыв калитку, выйдет к нему, и они растворятся в объятиях ночи.

Вот стоит он, опершись руками о бревенчатую стену дома, за спиной старая, толстая береза, на ней птички спят. Натолька боится шевельнуться. Так и стоит, вспоминая, как с Зойкой за поселком гуляли, держась руками друг за друга, удерживая равновесие, ходили по рельсам железной дороги.

Однажды невеста остановилась и говорит:

– Натоль, а ты ради меня эту рельсу поднимешь?

– Вот эту длинную, что ли?

– Да!

– Ого! Оно, конечно, ради тебя я подниму что угодно, но я же не стахановец, чтобы рекорды ставить!

– Ты ради меня даже рельсу не хочешь поднять, а говоришь – люблю!

– Зоинька, ну что ты обижаешься на меня, я ведь эту рельсу не терял, пусть она тут лежит, ее, наверно, краном положили. Ну что ты, миленькая, в самом деле, – ворковал Натолька.

Как-то в депо он слышал от мужиков, что женщины хороши кто умом, кто красотой, а кто просто серединой. Примеряя смысл тех слов к Зойке, Натолька не может определиться, чем она хороша, но сердце его готово выпрыгнуть, когда он касается ее губ.

До слуха ухажера из дому донесся скрипучий голос тетки Анны – матери невесты:

– Ты уж, поди, замуж за него собралась?.. Нашла жениха, мать-то у него больная, лежачая и самого соплей перешибешь!

За спиной послышались шаги. Натолька оглянулся и ахнул, возле него, как приведение, стоит его мать Дуня. Лицо ее в ярости, голос громкий, а в руках палка.

– Вот ты где шляешься, бродня, опять тут под окнами спишь? Марш домой сию минуту.

Натолька уныло бредет по Заозерной, самой зеленой и красивой улице поселка в сопровождении конвоира – родной матушки Дуни.

В холодном небе вселенной сорвалась звездочка и растаяла, будто ее и не было никогда, а на земле у яркого огня, не загадывая о судьбе, веселится беспечная молодость. Но всегда приходит осень, ветры жизни сорвут красоту нарядов и душа голосом старой виолончели запоет об одиночестве, прося нежности и тепла.

 

Песни Марии

Луч поднявшегося над лесом солнца пробился сквозь узорчатую вышивку занавески и осветил на стене лик иконы Божьей Матери.

Лицо Богородицы печально. Взгляд ее устремлен на лежащую в постели старую женщину, рука которой, казалось, безжизненно свисает до пола. Лицо бледное, восковое.

Но вот солнце нежно коснулось ее лица, с животворной настойчивостью уперлось в глаза, и глаза открылись. Лицо чуть порозовело. Старушка, приходя в себя, попыталась встать. И это ей удалось.

Сидя на постели в ночной рубашке и наклонив голову, она клюшкой подтянула к себе шлепанцу, глянула на больные, в синих венах, ноги, тихо заговорила:

– Ноженьки, ноженьки, да что же это с вами?.. Я раньше такая сильная, здоровая была, а теперь – вот что!

– Мария Григорьевна! – позвала ее сноха Маргарита, – идемте кушать!

Мария, надев теплый халат, помолилась на образа и, медленно ступая по половицам, направилась к умывальнику.

– С добрым утром, мама, – приветствует сноха. – Как спалось?

– С добрым утром… Да какой там сон! Всю ночь по деревне Еникеево бродила. Подругу молодости там встретила, вот и гуляли с ней до утра. На одной улице на нас гуси напали, а тут молодые парни появились и отогнали их. Нет-нет, всю ноченьку глаз не сомкнула.

Мы с женой переглянулись и не удержались от смеха. Солнце набирало силу. С крыши зазвенела веселая капель. За окном бойко чирикали воробьи.

– Ну, слава Богу! – обрадовалась мать. – Дождались весны! Скоро будет тепло. Я по зеленой лужайке соскучилась… Работы в хозяйстве прибавится, я и помочь-то ничем не могу, ведь девятый десяток давно разменяла. Подруги мои уж давно на погосте…

Воскресный завтрак, когда вся семья за столом и спешить некуда, нетороплив. И я, зная, что последует, спрашиваю:

– Мам, а чего это ты каждую ночь повадилась с подружками гулять? Не оттого ли ноги-то болят?

Ну да, так и есть: старушка сразу ударилась в воспоминания.

– Ноги-то я с детства натянула да застудила. Во время войны мы с девчонками на подсочке леса работали, живицу собирали. У нас бригада была: Настя Плеханова, Ольга Дренева, Лена и Еня Маршевы, Нюра Упорова, Еня Кирова, Клавдя Гусева. И вот весной в самое половодье нас из лесу перевели на связку плотов. Возле кордона Собачья Нора в заливное озеро всю зиму лошадьми сосновые бревна возили, пока воды не было, весной вода подымается высоко, бревна на плаву, их надо связывать в плоты для отправки по Ветлуге. В те времена ни проволоки, ни тросов не было. Бревна вязали березовыми да ивовыми ветками. Здоровых мужиков на фронт позабирали, остались старики, а у них ноги больные. Тогда из молодых мужиков только Паша Телешов жил на кордоне, да и он был нездоров.

Работники-то собрались, смотрят, как холодные волны бревна качают, а вички пронести да положить на них некому. Стоят, топчутся на месте, никто не хочет лапти мочить. Тогда у нас резиновой обуви не было. А начальник кричит: «Работать будете или как?» А я смелая была, подтянула лямки на лаптях, схватила охапку вичек и побежала по бревнам. Донесла одну ношу, другую – всю кучу перетаскала. После этого старики пошли бревна связывать.

Сижу я, из носков и портянок ледяную воду выжимаю, а начальник подошел и говорит: «Ну, Мария, ты герой в алых лентах!»

На следующее утро подает большой сверток.

– Что это?

– А ты разверни!

Я развернула и ахнула – там туфли из черной кожи, две пары чулок и другая одежда. Я одну пару чулок своей подруге Насте подарила. А начальник, как в воду лезть, теперь только меня посылал. Все так и называл: герой в алых лентах. Бывало, бревно отобьет волной, мы с Настей садимся в лодку, догоним, зацепим багром и тащим к месту сплотки. Весело нам, гребем да песню поем:

Все вокруг в весенних красках: и вода, и небо, и леса будто бы разрисованы нежно. Маленькие птички щебечут, дикие утки крякают, в реке рыба плещется, а на берегу на самой высокой сосне кукушка распевает.

Молодые мы были, здоровье тогда не берегли, не думали, что потом все скажется.

Затем ее воспоминания перенеслись на довоенный период.

– Батюшка наш, Григорий Дмитрич, сильным был, работящим. Все домашнее на нем! Матушка-то наша, Анна Ивановна, родила нас пятерых, Николая, меня, Сашу, Алексея и Нину, да и слегла на долгие годы. Отец раскорчевал от пней землицы возле Ветлуги, рожь посеял, просо, картошку и собрал хороший урожай. А осенью пришли к нам восемь человек во главе с Семой Прытковым да Климом Филатовым, все они наши, анчутинские, только Полина Николаевна Г анзина была с Ленинского. И давай нас кулачить! А все оттого, что урожай отец вырастил вне колхоза. Не пришли ведь весной в колхоз агитировать, а пришли осенью, на все готовое. Отобрали восемьдесят мешков ржи, двух поросят, корову увели, проса шесть мешков. Все это описали от имени советской власти.

Мы, детки, горько плакали – оставили нас на долгую зиму без молока и хлеба. Даже подушки отобрали, хотели самовар утащить, да я вовремя спрятала его в печь и дровами закидала.

Корову нашу, Чернявку, на торгах задешево продали другому хозяину – Коле по кличке Бык.

Отец пошел в Марьино, в сельсовет, все надеялся, что отдадут взятое, но отдали только корову, весной уже… Пришел он с документом к Коле. Выпустили корову из хлева, а она как почуяла свободу, так, задрав хвост, побежала домой. А Коля Бык говорит: «Григорий, плати мне за прокорм коровы!» А отец ему: «Ты, Колька, всю зиму молоко попивал, а мои детки воду хлебали!»

Потом началась война. В первый год отца на фронт не взяли, но он к этому готовился. Пошел в Чувашию к знакомому председателю колхоза и привез от него поросят, пшеницы и денет в обмен на заготовку леса.

Несколько месяцев отец со старшим сыном Николаем пилили лес лучковой пилой, да в штабеля складывали. Отец, чтобы выручить денег, решил маленько муки продать. И вот пришла Манечка, теща Клима Филатова, который у нас зерно и вещи отбирал, и говорит: «Гриша, мне десять фунтиков муки навешай». И деньги подает. Отец отвечает: «Тетя Маня, скажи Климу; он у меня все отобрал, а у меня опять есть! Вот тебе мука, а деньги верни Климу!»

Отец своей работой с председателем за все рассчитался. Тот в благодарность привез нам пятнадцать мешков яблок, чечевицы, а мне пальто осеннее и пошутил: «У меня сын в таком же возрасте. Давай породнимся?..»

Мне тогда всего пятнадцать годков было, еще не до женихов. Сначала на фронт призвали брата Николая. Приходили письма. Трижды горели его танки, трижды он был ранен, а оставался живым – вот уж не судьба погибнуть на войне.

Потом на фронт забрали отца. Вот тогда мне стало плохо. Осталась я за старшую, вся мужская работа по дому навалилась на меня. Мать больная, братья мал мала меньше…

Все земельные участки колхоз объявил своими, а поскольку мы в колхоз не вступили, сажать картошку и другие овощи нам было негде. Даже дворину возле дома нам засыпали сорняком. Все-таки капусту удалось вырастить на завалинках вокруг дома.

Меня, беззащитную, стали обижать, привлекали окопы копать вдали от дома и на другие работы. Вот в очередной раз Фирсов из сельсовета вызывает, он из Ленинского, лицом шадровитый, и говорит: «Чтоб в 24 часа собрала вещи и была готова для отправки – окопы копать!»

Я объясняю: «Как я поеду, как мать больную оставлю и ребятишек маленьких?» А Фирсов как стукнет кулаком по столу да давай ругаться. Я в слезы.

Тут из соседней комнаты вышел прокурор района. «Вот, – думаю, – сейчас в тюрьму увезут!» А он взял за руку: «Успокойся, дочка. Ну-ка, расскажи, как вы живете?»

Я все и рассказала: что отец на фронте, брата уж три раза ранило, земли не дали, живем впроголодь. У нас даже двор и сарай разломали, когда кулачили, оставили только дом да туалет.

Я рассказываю, а прокурор все записывает, а потом говорит: «Иди, дочка, домой. Вот эту бумагу передай вашему председателю».

Я домой пулей понеслась. А меня наши деревенские уж поджидают, сухарей на дорогу насушили.

Поставили на радостях самовар: чай пили из медоносных трав вприкуску с сушеной свеклой вместо конфет. Вдруг видим, под окнами лошадь остановилась. Заходит в дом дядя Гриша Павлинов и говорит: «Тетка Анна, нечего на печи лежать, пошли сажать картошку!»

«Милой, да у нас картошки-то нету!»

«А я семь мешков привез! Это по приказу прокурора».

Уж как молилась матушка Анна, желая прокурору здоровья.

Глядь, утром идет техничка из конторы, Соня Фунтова, и кричит: «Мария, тебя дядя Сема вызывает!»

Он сказал: «Манька, ты хорошая работница! Иди работать на подсочку, будешь каждый день получать хлеба буханку, 200 граммов хлеба на иждивенцев и 200 граммов сахару на месяц!» Я согласилась, ведь хлеб каждый день выдавали.

До этого я месяц проработала на поле в Чувашии, и мне причиталась зарплата. Мне бы взять натуроплатой – зерном или мукой, а я по глупости взяла деньги. Двести рублей дали. А оказалось, столько стоило ведро картошки.

Ну, слава Богу, картошка у нас выросла крупная, да много. Мама всех соседей картошкой одарила. Вот так я поступила работать на подсочку.

Леса там были непроходимые, но везде просеки, не заблудишься. А уж медведей сколько было! Мы с подругой Ольгой Мироновой, не гляди, что она худенькая, а какая проворная в работе, вдвоем работали.

И стали у нас на деревьях воронки пропадать. Бывало, подойдем к сосне, живица по желобкам течет на землю, а воронки нету. В конце лета уж выяснилось: медведь по деревьям лазил, воронки сшибал и прятал в малиннике. Я вот все думаю, не тот ли это медведь, что ходил с коровами тети Поли Орловой с кордона Нижний Выжум? Все время его с коровами видали, а скотину не трогал…

Бабуся наша помолчала, а потом вдруг что-то вспомнив, продолжила:

– Пятнадцать годков мне было. Заработала в Чувашии четыре пуда зерна. Взяла санки и из Анчутина за зерном пешком пошла. Снежку-то еще маловато было, да и не морозило; все боялась, как бы снег не растаял. В те времена в лаптях ходили, кто онучи наматывал, кто шерстяные носки надевал. Вместо стельки, чтобы нога не намокала, бересту подкладывали.

На следующий день с мешками я вышла из Чувашии, дошла до Елас, потом повернула к Волге. В сумерках как раз на переправу успела. Дотянула санки с четырехпудовой ношей до Юрина, потом до Мелковки. Там у знакомой тети Дуни попросилась на ночлег, а утречком опять за санки взялась.

Долго шла. Там, за полем, дорога подымалась круто в гору. Санки-то не скользят, а мешки тяжелые. Я еле в гору поднялась и больше не могу идти – обе ноги судорогами свело. Долго сидела, думала, пройдет, ан нет. Уж вечерело, далеко волки завыли. Страшно стало, сижу и плачу.

Вдруг сзади лошадь топает, сани с бочками везет. Мужичок старенький спрашивает: «Что плачешь, дочка?»

«Вот иду издалека, ноги заболели, идти не могу».

«Ладно, не плачь, дочка!»

Отодвинул он бочки, положил мои мешки и санки, меня возле себя посадил.

Довез до самого дому. Мать плакала и от горя, и от счастья. Блинов напекла, накормила мужичка, у него ведь даже сухариков не было, на дорогу гостинцев дала. И с тех пор стали мы с его семьей как родня, так сдружились.

Как ноженькам не болеть! Мы по осени из Анчутина до Юрина пешком за шерстью ходили, а потом в Воскресенск брели, там эту шерсть меняли на чесаную или на валенки.

Мама меня учила прясть, а сама ткала из льна полотно. Из полотна шила нам одежду. А для этого садили лен. Как вырастет, из стеблей получается прядильное волокно, а из семян льняное вкусное масло.

В длинные зимние вечера скучно дома сидеть, мы сходились на посиделки. Сначала у одних в доме, потом у других и так далее. Прядем и разговоры разные ведем, частушки да песни поем…

Парни приходили с гармонью, с балалайкой. Кто побогаче – керосину приносил, а кто просто сухих лучинок.

Бывало, в сенях шум стоит, это ребяты валенки от снега отряхают.

В избу заходят. Хозяевам хлеб-соль желают. А хозяева кланяются в пояс: милости просим, проходите, гости дорогие!

Парни степенно снимают армяки, полушубки овчинные, а сами по сторонам глазами зыркают: сколько народу собралось, чьи девки пришли, а кого еще ждать придется.

В горнице зажигали все освещение: и лампы со стеклом, и лучинки. Посиделками руководили старики. Давали советы о праведной жизни, сказывали былины, от которых округлялись глаза.

Чаще всего посиделки проводили у дяди Васи Бабикова. Жена у него умерла, осталось пятеро детей, а сам он еще в гражданскую войну с ногой простился, на деревяшке ходил. Но жизнь его не сломила. Всех пятерых ребятишек вырастил. Он все рыбу ловил, этим и жил. Дядя Вася веселым был, к нему люди тянулись.

Вот сидим мы, кто лен, шерсть прядет, кто валенки подшивает, кто песни старинные поет, а дядя Вася свою рыбацкую придумал:

– Наверно, жениться решил, – высказался с усмешкой мой неженатый сын Роман. – Были случаи: один на лягушке женился, другой на лебеди…

Бабушка Мария засмеялась:

– Дак, в сказках-то, внучок, всяко бывает! – молвила она и продолжала. – После дяди Васи робяты пели, один играет на гармони, а второй на балалайке.

– А второй на бабалайке, – неожиданно повторил внук. Бабушка посмотрела на него.

– Не-ет, на балалайке!

Вот парни закончат песню – мы начинаем запевать:

– Бабушка, а какие вы еще песни пели, спой, а? – просит внук.

– Ну, робяты вот такую пели:

Тут Мария, закрыв глаза ладошками, громко, как в юности, рассмеялась, а через минутку произнесла:

– Нет, Ромка, дальше петь не буду, стесняюсь.

Внук аж привстал:

– Бабушка, ну зачем ты на самом интересном месте затормозила? Продолжай дальше!

– Ой, Ромочка, что-то я в детство впала, стесняюсь…

Мы сидим возле старенькой матери, слушая ее сказ о юности. Это всего лишь маленький, коротенький фрагмент из песни ее жизни.

А жизнь продолжалась и дальше: шли годы восстановления от послевоенной разрухи, годы так называемые – строительства социализма, коммунизма, теперь вот дожили до демократических преобразований, при которых вот таких старух за неоплату долгов выкидывают из городских квартир…

Что будет дальше, мать не знает, да это и не дано никому знать. Все «прелести» прошлых лет простая крестьянка испытала на себе.

Уж давно многое признано ошибкой. Анчутинские и марьинские «кулаки» и раскулаченные уж давно на одном кладбище, земля уравняла всех. Клим Филатов, Семен Прытков и мой дед Григорий лежат рядышком. Стоило ли так усердствовать против своих деревенских, говорящих на одном христианском диалекте?! Странное дело: у нас в России любят пострелять своих, и вовсе не по кавказским обычаям мести, а по более важным – идеологическим причинам…

В теплый весенний день Мария выходит подышать обновленным воздухом, полюбоваться нежной акварелью зеленого леса, синего бездонного неба.

Иногда побелевшими, плохо гнущимися пальцами перебирает потускневшие медали, что-то вспоминает и хмурится, а то вдруг по-детски улыбнется от шевельнувшейся в памяти песни:

 

Первое свидание

Глава 1

Из окна неказистого деревянного домика видна панорама поселкового пляжа и озеро. На сваях возвышается купальня с комнатами для переодевания и на высоких столбах двухъярусная вышка для прыжков в воду. В жаркие дни здесь бывает народу как в праздник на массовом гулянии.

С высоты птичьего полета озеро напоминает огромную клумбу, густо поросшую ярко-желтыми кувшинками да белыми островками распустившихся лилий. Летом теплая вода окрашивается зеленью – цветет, лягушкам приволье. Не одна сотня их сидит на лопухах, раздувая щеки, самозабвенно квакая свои романсы.

Проснувшись, Александр Ильич Петров смотрит в окно. Час ранний, а на пляже народу полно – понятно, у рабочих день отдыха, а утренний загар полезен. Вдруг он видит двух девчонок и, взволнованно поморгав глазами, громко зовет жену:

– Вера, иди-иди сюда!

Из кухни, вытирая руки, выходит жена.

– Чего звал?..

– Вон, смотри туда… Это не наши ли комсомолки голые с пацанами бегают?

– Ну, Иринка с Любашкой! А где ты голых видишь? В купальниках они, не хуже чем у других.

– Вот те на-а! А я думал, они в сенях в пологе спят.

– Они сегодня всем классом на берег вышли, скоро разъедутся кто куда. А ты, муженек, умывайся, да на работу собирайся. У пчеловодов выходные дни только зимой, слышь, на Стрелке маневровый мотовоз к перрону теплушки подгоняет?

– Не опоздаю я, дай дома побыть, неделю на пасеке пропадал и еще бы жил, да продукты закончились, а от меда уже в горле першит, чего-нибудь домашненького хочется.

– Комам мелна приготовлю, – предлагает жена.

– Ой, не хочу комам мелна, на твои трехэтажные блины у меня рот не разевается, лучше приготовь подкоголь и большую кружку медовухи налей.

– Ага, сейчас налью, к тебе из лесхоза начальство едет из ульев мед качать, а ты пьяный будешь! Нет, не налью, и не проси.

Александр Ильич, зная твердый характер жены, вздыхает, а про себя думает: «Ладно уж, прости ее Господи, до пасеки потерплю». Вдруг пришедшая мысль его обеспокоила вновь: там среди фляг с медом стоит и его фляга с дозревшей медовухой. Ой, не забыть бы ее спрятать, в прошлый раз конторские помощники грузили мед на платформу и его флягу прихватили. Конечно, на складе находка обнаружилась кому-то на радость, а Ильич чуть в обморок не упал.

– А как на пасеке без браги жить? – вслух рассуждает Ильич. – Скучно, особенно ночью. На лесные пасеки медведи нападают часто, ломают ульи, губят пчелосемьи.

Вот подкрадется разбойник-сладкоежка к пасеке и слушает – есть кто в избушке или нет никого?

Ночью у страха глаза велики, а Ильич вмажет как следует медовухи, выйдет из домика такой душевный, щедрый и кричит на весь лес: «Мишка-а, выпить хоче-ешь?!.»

Мишка-медведь вздрогнет от неожиданного предложения, а своим медвежьим умом рассуждает: «Ага, выйдешь из засады, а пасечник по-пьяне из ружья шмальнет». Вот и лежит он, притаившись, момента ждет – когда угомонится пчеловод, спать уйдет.

А пасечник зайдет в домик, еще бражки добавит, малосольным огурчиком сочно похрустит и ходит между ульями, застольные песни поет. Утром в лесные делянки приезжают рабочие, медведь уходит в тайгу. За выполнение плана по заготовке меда и сохранение пчелосемей Ильича ставили в пример, награждали ценными подарками…

Семья Петровых: Вера Ивановна, Александр Ильич, Ирина, Люба.

Уставший за день и утомленный жарой рабочий поселок с нетерпением ждет отдыха – прихода ночи. И ночь наступает, незаметно опустившись с неба в незримой звездной накидке, – земля благодарно вздыхает теплым туманом. Поселок засыпает. Угомонились на карнизах домов щебетуньи-ласточки, мастера флейтовых импровизаций дрозды и иволги, но в траве затрещали коростели. Эти мускулистоногие петушки и курочки всю ночь неустанно бегают друг к другу в гости и трещат: три-три, три-три!

Вечером из-под крыш старых сараев вылетают летучие мыши и бесшумно порхают: не то в жмурки играя, не то охотясь на комаров да мошек. Подчас в темноте кто-то стучит костями, будто сказочный Кощей хлопает в ладоши. Девчонки, что на свидании, в страхе жмутся к парням, а те, пользуясь моментом, обнимают их, успокаивая, что это вовсе не нечистая сила – так птица козодой крыльями хлопает, а глаза у этой «нечистой» в свете фар рубиновым светом горят.

Ночью на окраину прилетает охотник-филин, поскучает-поскучает на дереве да как крикнет сердито, будто отец чей недоволен отсутствием дочери.

Пожилые лесорубы отдыхают, а у молодежи свой интерес. После вечернего сеанса кино все выходят на открытую танцплощадку. Такого оригинального сооружения, сколоченного из аккуратно отстроганных досок, на столбах, со скамейками, больше нет ни в одном клубе Козиковского леспромхоза. Пространства хватает, есть где разгуляться удали молодецкой. Но к этому пятачку неравнодушны и люди старшего поколения, особенно пребывая «под шафе» – такие коленца выкидывают, молодым нос утрут. А молодежь, как в школе учили, – все вальсы танцуют да в ручеек играют. Гармонистов, под чье сопровождение танцуют, трое – Валерка Марьин, Вовка Ершов да Ленька Васильев – ученик Марьина. Они музицируют попеременно. Одни девчонки, вальсируя с парнями и от удовольствия закрыв глаза, наверно, корчат из себя литературных героинь на светском балу, а другие, не приглашенные на танец, ухаживают за гармонистом, отгоняя веником наседавших комаров.

Но вот заведующая клубом Фаина Сейфулина, прося внимания, хлопает в ладоши. Эта замужняя женщина, сохранившая стройность, сегодня в новом платье смотрится особенно хорошо, а для работника культуры внешность – факт немаловажный. Гармонист Валерка сжал меха, убрал с колен инструмент.

– Товарищи танцоры или как вас еще назвать? – с доброй улыбкой феи заговорила она. – Хорошо ли вы танцуете?

– Хорошо! – дружно отозвались девчонки.

– Для деревни и так сайдет, вы же не в теянтере на балете! – высказался приехавший погостить к родителям стиляга Серега Кубарев.

– Да, мы не в театре, живем в лесном поселке, но танцевать должны красиво, надо учиться этому! – ответила завклубом.

– А че делать плохому танцору? – выкрикнул хулиганистый Вовик Соболев.

Завклубом не успела и рта раскрыть, ее перебил все тот же голос стиляги:

– Плахому танцору дарога к хирургу!

Молодежь грохнула смехом. Соболев пожалел, что вслух попросил совета. Фаина, утерев лицо, продолжала:

– Помните слова писателя Чехова – в человеке все должно быть красиво?

– Помним-помним! – шумела толпа.

– Так вот, человек должен и красиво танцевать, поэтому следующий вальс я объявляю конкурсным – на лучшую пару. Итак, кавалеры приглашают дам!

Включили проигрыватель, послышались звуки модной мелодии – «Серенады солнечной долины».

Первым вывел на танец обаятельную и скромную Валю Хуртину городской стиляга, затем вышли Женя Симонов с Татьяной Еличевой, их примеру последовали остальные.

К Ирине Петровой подошел Виктор Рожков – жизнерадостный, простой парень. Он галантно кивнул головой и протянул девушке руку. И Иринка пошла за ним, а от топота уже вовсю скрипели половицы пола.

Стиляга решил преподать деревне супермодный мастеркласс. В узких брюках-дудочках и остроносых туфельках, он, как кривоногий кочет, выписывал загадочные кренделя и тем самым отпугнул от себя скромную Валечку.

Если есть на свете чудо, так это музыка, обворожительные звуки серенады цепко хватают за душу, вызывают великие чувства любви. Танцуя, пары задевают друг друга, но, находясь как в экстазе, не замечают этого и лишь смотрят в глаза.

Иринка танцует с парнем впервые, раньше выходила на площадку только с младшенькой Любашей. Она в красивом белом платье и этим привлекает внимание окружающих и комаров тоже.

Виктор отгоняет насекомых с ее шеи, а девушка, стесняясь прикосновения мужских рук, в то же время была не против.

Однако увлеченная друг другом пара о конкурсе не забывала, их движения грациозны, пластичны. Кажется, они не замечают никого. Оказывается, этому танцевальному дуэту пластинка играет уже третий раз, и только когда музыка закончилась и раздались бурные аплодисменты, Ирина обнаружила, что они с Виктором танцевали одни, другие сидят на скамеечках и любуются ими.

Сердце девушки взволнованно стучит, румянец заливает лицо, Ирина не знает куда деться.

К ней подошла Фаина, поздравила с победой, вручила памятный подарок-приз, а одноклассник Санька Царегородцев кричал: «Ура-а, наши победили!..»

Танцплощадка опустела, но молодость домой не спешит. Парочки бродят по темным улицам, кто-то ушел на Черемушки, кто-то на Заозерную, а Иринка в сопровождении танцпартнера направляется к своему дому по улице Заводской, где напротив поселковый пляж.

Какое-то время шли молча. Иринка пожаловалась:

– Ночью-то ходить страшно, особенно одной.

– Да, страшно, – согласился ухажер и, вспомнив шутку, стал рассказывать. – Одна девушка поздней осенью сошла с автобуса. А надо ей идти до деревни еще несколько верст. Путь пролегал – аккурат возле кладбища – ни обойти, ни объехать. Ночь… Льет дождь, ноги вязнут в глине. Девушка дрожит от холода и страха, молит, чтоб кто-нибудь встретился. И видит она человеческую фигуру в черном пальто и шляпе. Девушка слезно просит: «Проводите меня, пожалуйста, через это кладбище, страшно боюсь покойников».

Человек в шляпе взял ее под левую руку, и они пошли. Девчонке той хорошо стало, она радостно вздохнула и спрашивает: «А вы смелый, по ночам гуляете, неужели вам не страшно?» А мужик отвечал: «Теперь не боюсь, а когда живой был, тоже боялся!» При этих словах Витька неожиданно схватил Иринку за руку и крикнул:

– Попалась мне!

– Ой! – вскрикнула девчонка. – Ну, Витя, что у тебя за шуточки?!

Но вот и домик возле пляжа. Над озером легкий туман. В камышах жируют дикие утки да распевают свои романсы квакушки.

Молодая пара стоит возле калитки. Иринка поглядывает на темные окна – не подглядывает ли за ней строгая мать Вера.

Небосвод, насколько охватывают глаза, усыпан далекими звездами, будто вверху огоньки далекого города – куда билета не купишь. Наверное, много веков назад поэты так же внимали таинствам космоса, а ночной зефир струил эфир, нежно шурша листвой, навевая сокровенные мысли.

– Мне стихотворение о звездах полюбилось, – нарушил тишину Виктор.

– Хотелось бы послушать, – отвечала Ирина.

– В таком случае я начну, пожалуй:

– Там вселенной всей живая нить, засияв, подскажет, как мне жить, – повторила Иринка. – Здорово, просто чудесно сказано. Поэзия – великое лекарство для души.

– А чтобы хорошо жить, надо получить образование, профессию, не работать же всю жизнь лесорубом, от такой работы кони дохнут. Наверно я скоро в Чебоксары уеду, – поделился планами Рожков.

– Да, конечно, учиться надо, – соглашалась Петрова, – а я вот хочу еще дома пожить, буду работать в детском садике воспитателем.

Виктор заметил, что его подруга зябко скрестила руки на груди, и попытался накинуть на ее плечи пиджак.

– Нет, нет, не надо! – отказалась девушка.

– Ишь, какая недотрога, – подумал он и спросил. – А что ты делаешь завтра?

– Завтра мы с Любашей поедем на пасеку помогать отцу мед качать и еще надо лесной малины набрать. Возле узкоколейки ее великое множество, даже медведи приходят кушать. Люди рассказывали – одна приезжая женщина увлеченно собирала ягоды, не глядя по сторонам, а напротив ее в кустах притаился медведь и тоже лапами малину гребет да обсасывает. Та женщина очки забыла, а как раздвинула куст, увидела небритую морду и тихонько спрашивает: «Ты, дедушка, чей?.. Кажись, с нами в теплушке не ехал?..» Медведь от неожиданности присел… да как прыгнет в лес, а женщина все удивлялась: «Смотри-ка, старый-старый, а на ноги прыткий, убежал… покалякать не захотел – неужели я такая страшная?»

Молодые долго хохотали, и вдруг Иринка вскрикнула:

– Ой, что это… пожар?

Парень оглянулся. Далеко за зубчатой стеной леса занималась зарево. Витька ухмыльнулся:

– Не-ет, это Луна поднимается, да, ночью такую картину можно принять за пожарище. Сегодня Луна будет в полном расцвете, в фазе полнолуния. В это время в бинокль хорошо видны на ее поверхности поля и горы. Наука идет по пути прогресса, придет время, и на Луну будут летать по туристическим путевкам, будут в футбол играть!

– Там же невесомость, мячик-то от ноги улетит не знай куда? – засомневалась Иринка.

– Но мячик будет из специального двухпудового сплава, он и не улетит далеко! – подмигнул Витька.

– Ты в этом уверен?..

– Еще бы! Только надо учиться, учиться и еще раз учиться!

– Мой папа Ильич тоже об этом твердит. Мы с Любашей когда-нибудь уедем в город, хотя в Карасьярах чем хуже – только асфальт пожиже да дома пониже. Магазины есть, больница есть, кому надо, клуб есть и все остальное, что нужно для жилья.

– Зато автобусы по улицам не ездят, – подзадоривал парень.

– А в Чебоксарах мотовозы не ходят и рельсы не звенят! – не сдавалась девчонка.

– Не понимаю, зачем Чебоксарам мотовозы? – насупился Витька.

– А нам в Карасьярах нужны! – торжествовала Иринка.

Они еще долго спорили и к удивлению заметили, что вокруг посветлело. Это Луна выбралась из дремучего леса, поднялась, разрумянилась. На соседней улице запели женские голоса: «Взошла луна, любви помощница…» Появление светила придало бодрости, вдохновения, даже пучеглазые квакушки прибавили фортэ.

На купальне смех и всплески воды, засеребрилась озерная рябь, будто миллионы рыбешек поднялись из глубины, собрались на Луну.

– Кто-то купается! – встрепенулась Иринка.

– Да уж – ночная романтика, – отвечал Виктор.

– Какая вокруг нас красота?! – расчувствовалась девушка.

– Да уж – лепота-а!

В траве затрещали коростели, а на белое платье девчонки что-то неожиданно село, вцепилось когтями.

– Ой, что это? – напугалась Иринка.

– Это летучая мышь твоим белым платьем интересуется, счас я ее укушу! – смеясь, шутил провожатый.

Низко над землей, наводя страх крыльями, пролетел козодой, а на окраине поселка сердито крикнул филин. Иринка сразу забеспокоилась.

– Мне пора домой, – невесело промолвила она.

– Мы завтра встретимся? – порывисто спросил Виктор.

– Встретимся, наверное.

Ирина помахала парню рукой, как машут перед долгим расставанием, и ушла.

Хорошо, когда на земле нет войн, трагедий, а есть мирный труд и любовь. Первый танец Ирины Петровой с парнем, любование пейзажем под луной могли бы стать для них залогом дружбы, любви, счастливой семьей. Но жизнь диктует всему свои условия – завтра эта молодая пара не встретится и не встретится больше никогда. Это была их первая и последняя встреча.

Глава 2

Иринка внезапно проснулась, словно выскочила из горящего замкнутого круга. Кошмарный сон не отпускал ее: она и Виктор, крепко держась за руки, беспечно болтая, бродят по железнодорожному пути. И вдруг черный, удушливый дым покрыл все видимое вокруг. Витька исчез…

Страх опутал ноги…

Девушка будит сестру.

– Ты чего такая всполошная? – спрашивает Любаша.

– Сон видела ужасный! К чему бы это?

– Ну, подумаешь, сон, надумала чтой-то. Пройдет, уляжется, как утренний туман. А мне-то, мне-то милый мой приснился. Он на старушке поутру женился, – пропела, позевывая, сестрица.

Но обеспокоенный голос матери заставил их окончательно проснуться:

– Девчонки, вставайте! Пожарный колокол звонит, народ на Стрелку собирается!

Наспех накинув рабочую одежонку, сестры выбежали на крыльцо: в нос ударил горький запах дыма.

– Где горит?..

– Вон, кажется, с южной стороны дым валит! – взволнованно отвечает Иринка.

А колокол звенит и звенит.

Девчонки бросились на Стрелку. На перроне сотни рабочих, домохозяйки, учителя и школьники – народ в шоке.

У коммутатора руководители поселка, мастера леса, бригадиры. Сестры слышат голос технорука Хуртина Павла Александровича:

– Большая беда движется на наш поселок, горит сосновый бор, огонь скоро перекинется на нас, уже на крыши летят горящие искры… Товарищи, берите в складе лопаты, спасайте поселок, не дайте подняться пламени. Старики и дети, садитесь в теплушки, вас вывезут в безопасное место, в Юркино.

Народ поспешил кто за пожарным инвентарем, кто спасать свое нажитое имущество.

Люди, жившие поближе к озеру, в суматохе побросали в воду стулья, столы, шифоньеры и прочее. И если бы не горе, пришедшее в жаркий августовский день, можно было бы от души посмеяться над тем, как по волнам, гонимые ветром, покачиваются не прогулочные лодочки, а домашняя утварь, надежно спрятанная от огня.

Пожар наступал широким фронтом, охватив поселок со всех сторон.

Работала дизельная техника, там, где ее не было, пламя тушили рабочие руки.

В густом лесу ураганный ветер огонь гнал верхом. С треском и шипеньем горела хвоя, распространяя удушливый запах смолы.

Люди взмокли. Иринка с Любашей черны лицом, мучила жажда. Бригадиры громко предупреждают: «Держаться вместе, далеко не ходить, можно легко потеряться, погибнуть».

Вера Петрова на перроне утирает слезы – там в лесу на пасеке муж – отец семейства, со сторожем Матвеем. Пожар идет в их сторону – надо спасать, а все мотовозы разъехались по делам.

Витьке Рожкову вдруг пришла идея: там, за складом запчастей, стоит чья-то «Пионерка». Этот маленький транспорт неплохо передвигается по рельсам. В фильме «Путевка в жизнь» Витька видел, как Мустафа легко гнал тележку руками, а этот транспорт двигает обыкновенная бензомоторная пила «Дружба». И вот комсомолец Рожков, никого не спрося, хватает «Пионерку», ставит на рельсы, заводит мотор, и тележка, набирая скорость, стучит колесами на стыках рельсов.

Вокруг горит. Дым слезит глаза.

Парень освоился, прибавляет скорость. Вот уж деревянный мосток через речку Шуверня, огонь подбирается и сюда: дымят шпалы.

«Пионерка» несется по рельсам, а в мозгу у парня бьется, как птица в клетке, только одна мысль – лишь бы успеть…

На каком-то километре тележка вдруг слетает с рельсов, переворачивается. Витьку выбросило вперед.

Сколько он лежал, не помнит, но, придя в себя, услышал звук работающего мотора. Превозмогая боль, парень смог поставить тележку на рельсы. Вытирая кровь, поехал дальше.

На пасеке о пожаре не знали. Светило солнце. Пчелы собирали нектар. На шум подъехавшей «Пионерки» вышел пчеловод в белом халате и защитной сетке на голове.

– Дядя Саша, я за вами, скорее садитесь, сюда идет пожар, все горит!

– Какой еще пожар? – удивился Петров.

– Огонь уже близко, я обогнал… вокруг поселка тоже горит. Тушат, но бесполезно! – торопливо объяснял Рожков.

Александр Ильич не знал, что и делать – мыслимо ли дело: оставить огромное хозяйство пасеки и бежать домой.

– Не поеду я! – отказался он. – Я в колодце отсижусь.

– Дядя Саша, в колодце задохнетесь угарным газом! Поехали! Тетя Вера велела срочно домой! – соврал Витька ради спасения человека.

– Велела, говоришь… Срочно?.. Ну, тогда надо ехать.

Пчеловод хотел поставить на дощатый пол тележки тяжелую флягу с медом, но передумал и стал звать помощника:

– Матвей, иди-иди сюда?!

Подошел суховатый старичок с рассеянным взглядом белесых зрачков. На всякий случай они вдвоем загрузили флягу с водой. И вот мужики едут навстречу огненной стихии.

Вскоре удушливый дым вновь затмил белый свет: трудно дышать, совали во флягу фуражки и дышали, приложив к лицу.

Неожиданно заглох мотор. Тележка остановилась, парень пытался завести мотор стартером, но не тут-то было.

– Наверно, бензин закончился? – предположил Петров. – Есть что ли горючее в запасе?

– Вот в углу стоит маленькая канистра… есть, бензином пахнет! – обрадовался водитель.

«Пионерка» застучала колесами. Люди ожили доброй надеждой вернуться домой. Но, проехав какое-то расстояние и обо что-то ударившись, тележка снова остановилась: на железнодорожный путь упала огромная ель. Такую не перерубить, Александр Ильич, задыхаясь дымом, прорубает под елью туннель, а затем протискивает свою тачанку под деревом.

Старик, надышавшись, слег, прижавшись головой к ручке фляги, и на разговоры не реагировал.

Вот снова мост через Шуверню. Он уже не дымит, а объят пламенем. Двигаться опасно, рельсы могли прогнуться, тележка полетит вниз. Но другого пути нет. Петров накрыл бензобак плащом, набрал в легкие воздуху, прикрыл глаза ладонями. «Пионерка» ринулась в полымя и, к счастью, его миновала. Много позднее после прошедшей стихии сюда прибыли железнодорожники, моста не обнаружили – сгорел дотла, а рельсы изогнуло, будто струны сломанной балалайки.

… Прорвавшись через пламя на мосту, мужики снова обрадовались, но обрадовались рановато. Недалеко от поселка на крутом повороте им навстречу так же быстро задом вперед двигалась дрезина с людьми.

Водитель дрезины, уверенный, что путь свободен – он запрашивался у диспетчера, а Витька – нет, вез людей на пожар.

Все произошло так быстро, что тормозить было поздно, парень крикнул своим пассажирам:

– Прыгайте!..

И мужики с тележки сиганули, кроме старика. Он как лежал головой к ручке фляги, так и не пошевелился.

После встречного удара от маленькой тележки остались искореженная рама с колесами, помятая фляга, да бездыханное тело старика с глубокой вмятиной на голове.

После оханий да аханий люди поспешили тушить огонь. Пчеловод пошел к жене Вере, а Витька на руках понес старика к фельдшеру.

Больница оказалась на замке, положив сторожа на скамейку, парень пошел искать врача Ельсукову.

– Где Антонина Григорьевна… не видали? – спрашивал он у встречных.

Ему отвечали, что видели ее с медицинской сумкой там-то, махая рукой в сторону. Витька бежал в указанном направлении, но врача уж след простыл. Часа через два безрезультатных поисков парень с тяжелым чувством возвращался к скамейке, где оставил бездыханное тело Матвея. Его преследовала карающая мысль: «Интересно, кому больше срок дадут – водителю дрезины или «Пионерки»?»

Вот и больница, а скамейка пуста. Рожков направился к старухе Матвея рассказать правду о произошедшей трагедии.

А жаль, что вот так банально обрывается мечта, теперь его ждет скамья не студенческая, и куда ни глянь – всюду решетки. «Да-а, вот как в жизни все непредсказуемо», – грустно размышлял Витька.

Матвей с женой живут в двухквартирном щитовом домике финской конструкции. Иногда этого старика называют колдуном – он умеет отнимать у коров молоко. Витька вбежал на крыльцо, отдышавшись, придумал, что сказать старухе об аварии, и постучал в дверь:

– Заходите-заходите! – услышал он женский голос.

Рожков, отворив дверь, зашел в комнату. От того, что он увидел, зарябило в глазах, закружилось в голове – за столом рядом с женой во всем белом сидел ее старик Матвей и пил чай.

Парень будто онемел. Старик поманил его рукой:

– Садись, Витька, на скамью, будем чай пить! Спасибо… спас от огня! Когда-нибудь коньяк куплю!

Спаситель нерешительно, как во сне, подошел к Матвею и глянул на его череп. Там, где недавно была глубокая вмятина, теперь возвышалась продолговатая шишка. «Это ж надо… старик-то ожил?»

Рожков посмотрел ему в подслеповатые глаза, вытер себе взмокший лоб грязным рукавом и вышел…

Две недели карасьярцы, не видя солнца, в дыму боролись с пожарами: Закидают огонь с одной стороны, а пламя нежданно-негаданно появляется с другой. Возгорания случались и в самом поселке. Люди, натерпевшись страху, боялись затоплять печи для готовки еды. ОРС привозил тушенку, хлеб. Участников пожаротушения кормили бесплатно.

Трагедия 1972 года нанесла леспромхозу неповторимый урон: сгорели тысячи гектаров лесосырьевой базы. Дотла сгорел лесоучасток Эрикша, а за Ветлугой поселок Красная Горка, заживо сгорели сборщики живицы.

Карасьярцы героически отстояли свое жилье, объекты соцкультбыта, мастерские, депо без малейших человеческих потерь.

Правда, без одной травмы не обошлось: начальник назначил ночное дежурство, дабы не дать огню бесконтрольно разгореться. Вот ходят мужики по гари с лопатами, высматривая очаги возгорания, и ударом лопаты гасят. Один мужик по фамилии Костюнин присел возле пенечка и закурил. Сидит себе спокойненько, дым пускает, а огонек-то заметил высокий Колька Вершинин. Подошел он да с размаху ударил, как потом выяснилось, по окурку – в дыму-то ночью не видать. Потом мужики говорили: «Сам виноват, курить запретили строго. Хорошо, что лопатой по морде съездил плашмя, а то бы хуже было».

Пожар штурмовал несколько раз. В итоге вокруг выгорела площадь шириной в десять километров и длиной в пятьдесят. Сгорели сосновые боры, березовые рощи, грибные места, ягодные болота. Находили обгоревшие трупы диких животных. Беспощадный огонь уничтожил все пасеки медового края, сотни стогов заготовленного сена.

Уже потом, когда народ успокоился, втайне молясь за спасение Богу, пошли по поселку разговоры, из которых можно было узнать, кто из поселковых оказался героем, а кто и вовсе трусом, сбежавшим по первому звуку набата.

Лесорубы еще несколько лет рубили горельники, но вскоре лесосырьевая база закончилась, люди покидали насиженные места, уезжая в основном в строящийся город Новочебоксарск.

Магазины, клуб, школу и прочие объекты распилили на дрова. Узкоколейку, связующую Юркино, Карасьяры, Шушманку, Майский, Козиково списали и растащили на металлолом.

Оставшиеся люди, это кому некуда деваться, остались (без транспорта и каждодневного приобретения повседневных товаров).

Глава 3

После памятного пожарного года прошло тридцать восемь долгих лет. Однажды в один из августовских дней в Карасьярах появились сестры Петровы, правда, под другими (замужними) фамилиями. Это уже не девчоночки-комсомолочки, а вполне сложившиеся солидные дамы в соломенных шляпках бродят по развалинам своей малой родины, вспоминая навсегда ушедшие годы юности.

Они проходят по Заводской улице, долго стоят у родного полуразрушенного домика, удивляясь, каким он стал маленьким, со слезами на глазах заглядывая в пустые глазницы окон – где когда-то стояла мебель и другие предметы обихода.

В желании пообщаться со старожилами, сестры зашли и в мой дом. Их удивила и рассмешила построенная из тонких стволов сосны беседка под названием Бар-Экстаз под липами!

Смеясь, Ирина Александровна рассуждает:

– У бара самобытный, оригинальный дизайн: есть шиферная крыша, длинный стол со скамейками, комод для посуды, а где экстаз?.. Липы вижу, экстаза не чувствую!

Я попросил дам оглянуться назад. Они, оглянувшись, увидели качели.

Взвизгнув, как в детстве, от радости, и раскачивая качели, они запели. Ветер сорвал с них шляпки, оголил округлые колени, а они поют детские песенки и все им по фигу.

Ирина Александровна вспоминает:

– Я работала в Карасьярском детском саду заведующей. Мне не хватало до семнадцати лет двух недель, но приняли воспитательницей. А через месяц Зина Царегородцева очень просила принять детсад. Она уходила в декретный отпуск. Меня папа поддерживал: «Не бойся, Иринка, соглашайся – отчеты и меню буду составлять сам!» Ну а потом я сама научилась… Ой, но я, кажется, уже в экстазе! – восклицала Ирина Александровна и, вспоминая былое, продолжала рассказ:

– Мы с мамой и Любашей ходили за грибами, насобирали много белых и потерялись в лесу, ходим туда-сюда, а дорогу найти не можем. Заблудились. Уже вечерело, стало страшно. И вдруг, на наше счастье, откуда ни возьмись появился Леня Шатохин с корзиной. Он и указал нам дорогу, а папа искал по лесу с ружьем.

У Любаши от качелей закружилась голова, но она не подает виду:

– Ой! У меня, кажется, тоже наступил стопроцентный экстаз…

Мы в баре пьем теплое парное молоко, жена Маргарита щедро подливает его в кружки.

– Какое вкусное! – восторгается Любовь Александровна.

– Так оно же настоящее – корова кушает луговое сено, в нем много цветов, молоко это лекарственное. Вот бы нам такое в городе! – размечталасъ Ирина Александровна.

– Ирин, а помнишь, у нас была корова? – спросила сестра.

– Конечно! Меня мама учила доить.

– А помнишь, как у нее пропало молоко?

– Да, отец пришел к колдуну и сказал: «Матвей, сознавайся, ты у нашей коровы отнял молоко?.. Вот, если к вечерней дойке молока у ней не будет, я на тебя всех пчел науськаю, даже не знаю, куда ты побежишь!

– Неужели такое колдовство существует? – удивился я.

– Да, но отцу не пришлось наказывать Матвея колдуна, – продолжала Ирина Александровна, – наш папа добрым был, он даже его к себе на работу взял.

– Постойте! – воскликнул я. – А как же корова, много дала молока?..

– Не выдоишь за день – устанет рука!..

Женщины обратили внимание на высокую стену леса в нескольких шагах от жилья.

– Любаша, посмотри, как лес вырос!? А в пожарный августовский день на этом месте он выгорел полностью, здесь проходили баталии: ой-ей-ей! – вспомнить страшно.

– Помню эти дни… В лесу было темно, и только огонь между деревьями освещал местность. Вначале было страшно, работали без отдыха, кидая землю на огонь. Нас, девчонок, поставили, где не такое сильное пламя, а парней отправили на передовую. До четырех часов работали. Потом объявили, что можно возвращаться домой. Оставили дежурных на случай непредвиденного возгорания. Домой я пришла, пропитанная дымом. Уснула крепко. А утром мне надо было уезжать в Морки на работу по направлению. Приехала в Йошкар-Олу, там над городом летает вертолет и в громкоговоритель сообщают, что горит поселок Сурок. А мне ехать в Морки надо по трассе через него. Автобус не пропустили, вернули назад. Пришлось переночевать в городе, а утром решила ехать на поезде до станции Шелангер, надеясь, что поезд пропустят – так и получилось. В районе Сурка все обгорело – жалко смотреть. Приехала я в Морки – и здесь пожары, снова пришлось поучаствовать в тушении… Через несколько дней узнала, что в Карасьярах снова бесновались «красные петухи», и сгорел лесоучасток Эрикша, даже домашних животных не смогли спасти. Весь август был в тревоге и переживаниях. Я беспокоилась за своих родителей, они ведь тоже были на пожарах, защищая поселок… А были прекрасные времена – до сих пор помню много добрых воспоминаний о Карасьярах, поэтому хочется хоть когда-нибудь приезжать сюда. До слез жалко – ничего здесь не осталось от былого. Даже наш домик вот-вот совсем рухнет. Спасибо, Леонид Михайлович, что ты остался верным нашему поселку, до сих пор живешь здесь! Я несколько десятилетий живу в Морках, но душа моя всегда полна воспоминаниями тех лет: детсад, школа, первая любовь…

– А кто был тот счастливец? – поинтересовался я.

Грустное лицо Любови Александровны вдруг преобразилось юной красотой, и она, белозубо улыбнувшись, кокетливо ответила:

– О!.. Это женская тайна!

Мы прошли несколько улиц, хотели напиться воды – взяла слово Ирина Александровна – но все колодцы обвалились, дома стоят без окон, крыши развалились – такая разруха? В газете о Карасьярах было стихотворение. Меня поразила его правда:

– и так далее.

Будучи молодыми мы и представить не могли такое безобразие. Наоборот – в школьных сочинениях писали: наш поселок будет городом, сюда будут прилетать самолеты со всех стран. Ведь геологи сказали, что под нашими ногами много нефти. Однако поселок зарастает бурьяном и крапивой. Здесь было много людей, чистых помыслами, добрых душой…

Я чувствовал, что этой женщине чего-то не хватает, нет кого-то рядом. Она все время смотрела на меня с надеждой: не начну ли я разговор о прошлой молодости, о друзьях. Но я молчал.

И она, набравшись сил, победивши свою нерешительность, спросила:

– А нет ли каких известий про Виктора Рожкова?

– Про Витьку-то?.. Витька славный парень и на пожарах отличился. То были дни суматошные, друг о друге ничего не знали, не до того было. Учебный год был на носу. Говорят, уехал он в Чебоксары, а потом прошел слух, что Витька специалистом уехал строить БАМ. Больше о нем слуху не было.

– Жаль, потерялся человек… он был моим первым танцпартнером, провожал меня до дому. Мы стояли у калитки, смотрели на звезды… Витя читал стихи, а как чудно при луне пели лягушки. То время было сказкой. Он предлагал мне еще погулять, а я такой дурой была – все спешила домой, все чего-то боялась!

Думая о своей жизни, Ирина замолчала. А я размышлял:

– Конечно, скромность и девическая наивность, то не рожденное чувство любви стало основным препятствием их несостоявшейся встречи, и по воле огненной стихии тоже.

Будучи замужней, она не искала этого человека, но в тайне надеялась на чудо: когда-нибудь встретить его. Заглянуть в глаза…

Садясь в машину, Ирина Александровна прощально машет рукой, обещая вернуться сюда – в память о юности и первом свидании… Ирина еще раз пройдет той памятной тропинкой!

Сестры Петровы уезжали из родного уголка с тяжелым сердцем. Вспомнились слова поэта, сказанные однажды в задушевной беседе: «Жилище без детей обречено на вымирание…» Однако же улыбка Ирины, вдруг преобразившая, освежившая и омолодившая ее лицо, придавшая уверенности движениям, при мимолетном взгляде на крышу дома, заставила меня усомниться в правоте его слов. Ах, как же Иринка глядела в бездонную синь неба, где, словно в невесомости, кружат свои танцы птицы. А под крышей человеческого жилья суетятся в гнезде заботливые родители – ласточки-щебетуньи, и слышатся голоса их детей-наследников.

И все-таки не прав поэт, что деревенька Карасьяры умирает не спеша… Жизнь-то продолжается!