Утром, глядя в зеркало, участковый Кумов бритвой убирал с лица лишнюю растительность. В подернутой словно инеем, седой голове Ивана Федоровича роились мысли о работе. Служба в органах обязывает быть в гуще событий, на вверенной ему территории происходят случаи не совместимые с существующими нормами законности.

В квартире участкового раздался звонок телефона. Трубку взяла жена Тамара, она тот час позвала мужа: «Иван, тебя спрашивают!» Не добрившись, участковый взял трубку и услышал звонкий голос своего начальника из райотдела.

– Слушай, Федорыч, разберись-ка ты с этим Букиным, приходил родственник его, лепетал что-то, я так и не понял сути, спешил по делам. Давай, разберись и доложи!

Наскоро собравшись, участковый собрался в поселок Озерный. Жалко было этого Фоку Букина: «Надо бы, как-то образумить человека, ведь, впаяют ему срок, и пропадёт человечишко», – думал он.

Участковый добрался до дому, где Фока жил у Дуни Лобковой. За оградой визжала бензомоторная пила. Услышав стук в ворота, Букин, пахнувший опилками и бензиновой гарью, вышел на встречу Кумову.

– Ну что, преступник, давай, собирайся, поведу тебя в райотдел. Надеюсь, не дашь деру?

– Да нет, Иван Федорович, куда мне бежать? Уж не такой я глупый. Трактор-то я брату вернул в сохранности, даже свет к фарам подключил. Простите, меня – дурака, перебрал я, вот и потянуло на романтику. Фока замолчал и, виновато опустив голову, ступил на ветхое крыльцо, чтобы собрать кое-какие вещи.

А Кумов, подумав, сказал:

– Ладно, непутевый, попробуем замять это дело, только ты впредь думай своей головой, не позорь себя и людей. – Он вспомнил разговор с Воробейчиком. Тот говорил, что Букин толковый механик. Участковый как бы к слову добавил:

– Говорят, механик ты хороший, мотоциклы чинить можешь…

Вот и пришел долгожданный день поездки в районный центр, встречами с новобранцами и, особенно волнующей душу капитана, – встречей с полюбившейся ему аптекаршей – Натальей Анатольевной Ласточкиной. Еще ранним утром, переодевшись в военную форму, на кителе которой поблескивали, позванивая боевые награды, Анатолий предстал перед матерью.

Увидев сына таким, Анна Васильевна разом помолодела, она обняла его и, едва дотянувшись, поцеловала.

Знакомая дорога, как и прежде, радовала красками поздней осени, но на этот раз она казалась не такой длинной. Вот она пошла под уклон, на горизонте, за синей дымкой угадывались очертания горного берега реки. Показались окраинные деревянные дома, а над ними, возвышаясь златоглавым великаном, светили купола православной церкви. Друзья прибыли в районный центр.

Воробейчик направился в военкомат, где его ожидал подполковник Бородин. Коротко обменявшись приветствиями, они зашагали к призывному пункту. Здесь было многолюдно, особенно из числа провожающих своих сыновей и родственников. Кто-то играл на гармошке, люди пели песни, плясали. Влюбленные рекруты, не стесняясь, окружающих, обнимались, миловались со своими подругами.

Выслушав приветственный доклад своего заместителя, военком Бородин, высказал отеческое напутствие и представил будущим солдатам капитана Воробейчика.

Слегка смущенный боевой офицер рассказал о себе, боевых друзьях-афганцах и, пожелав призывникам отличной службы, напомнил, что настоящий мужчина это тот, кто защищает Отечество в лихую годину и в мирное время.

Анатолий видел, как на него восхищенно смотрит собравшийся народ. Любуясь капитаном, родители призывников, должно быть, верили, что придет время и их дети станут славной когортой защитников родного Отечества. И от этих взглядов – благодарности и любви, сердце капитана трепетало от счастья. Но в то же время Воробейчика охватывала неизмеримо трагическая грусть по ребятам, вернувшимся на родину, не услышав добрых слов, – в цинковых гробах, грузом 200.

Вот пришел из города автобус, приехавший офицер, приняв по списку молодых и, отдав честь присутствующим, провожавших новобранцев, сел на переднее сиденье. Автобус под напутственные крики родных и друзей, подав длинный сигнал, отправился в длинную дорогу.

После церемониала взбодренный военком пригласил Анатолия в гости. За столом царствовала Нина Сергеевна, порозовевшая, одетая по-праздничному, с искорками в добрых глазах, она угощала гостя своими кулинарными секретами.

Анатолий вдруг увидел на стене репродукцию картины Левитана «Золотая осень», он даже встал, чтобы ближе видеть. На ней тоненькие осинки и березки смотрятся в холодную синь реки и вызывают щемящую грусть. Воробейчик улыбается.

– Василий Иванович, – у меня дома такая же картина, но ваше полотно больше раза в четыре. И как я понимаю, чем больше формат пейзажа, тем сильнее он впечатляет.

Мужчины стоят рядом, обсуждая фрагменты картины. Хозяин дома поясняет:

– Эта картина Исаака Ильича являет собой философские размышления о матушке природе России, о ее красоте и богатстве. Тернист путь художника в поиске истины, образов, индивидуальности. Психика Левитана давала сбои. Душевная угрюмость держала его за руки во время работы. Он долго не мог, не умел писать светло и прозрачно. Тусклый свет лежал на холстах, краски хмурились. Он никак не мог заставить их улыбаться. К Левитану приходили приступы болезненной хандры. Она усиливалась от недовольства своими работами, от сознания, что рука не в силах передать в красках то, что давно уже созрело его свободное воображение. Два раза во время хандры Левитан стрелялся, но остался жив.

– Да, уж, – качая головой, соглашался Воробейчик, – тернист и не легок путь художника – живописца.

За разговорами время прошло незаметно. Капитану в гостях было хорошо, но ему не терпелось скорее увидеть ту, ради которой он приехал в Волгино в этот предпраздничный день, увешанный красными флагами и приветственными транспорантами. Услышав сигнал подъехавшей машины, Воробейчик, поблагодарив гостеприимных хозяев, тепло с ними попрощался.

Вот и аптека. Семен остановил машину. Воробейчик, прихватив подарок и, уже открыв дверку на выход, вдруг увидел стоящих женщину и мужчину. Анатолий сразу узнал Наташу, она стояла рядом с незнакомцем, казалось он стремился к ней, а она не отталкивала и больше слушала, чем говорила. Лицо её казалось отрешенным, а собеседник, неуклюже положив на ее плечо руку, что-то говорил. Эта мизансцена вызывала у Воробейчика неприятные чувства. Он даже хотел выйти из машины и разъяснить ситуацию, но по виду мужчина был трезв. Анатолия осенила мысль: «А если это ее муж? Есть сын, значит, есть отец – куда я лезу?.. Я об аптекарше ничего не знаю, ведь, говорят же: „чужая жизнь – потемки“. Вот те на-а!.. А я все думаю о ней днями и ночами, значит, все это мираж?.. Какой же я – пацан: дурак – контуженный!» Глянув на молодую пару еще раз, где мужская особь что-то бормотала Наташе на ухо, капитан, скрипнув сиденьем, толкнул водителя в плечо. Уазик Семена помчался домой.

Журавлёв, видя, как изменился в лице его друг, о чем думал, терзался, мучился, всю дорогу молчал, понимал, – что сейчас вмешиваться и о чём-то спрашивать, не следует.

Резко изменилась погода. Проглянувшее ранее солнце спряталось за нависшей над лесом хмарью. По шершавым стволам деревьев, как будто стекали небесные слезы. Молча приехали в родную обитель, прощаясь, пожали друг другу руки.

Анатолий повесил шинель в прихожей на вешалку, поставил в угол картину и прошел на кухню. Достал из холодильника бутылку, молча выпил рюмку, закусив корочкой хлеба, уставился на божницу. О ногу Анатолия терся кот «Тарзан», как бы понимая хозяина и жалея его. Матушка сидела возле окна и что-то вязала.

– Сынок, что случилось? Гляжу на тебя – ты как не свой.

– Успокойся ты, мать, ничего не случилось, устал я, прилягу.

Анна Васильевна, взглядом проводив сына, продолжала вязать носки к зиме, но материнское сердце подсказывало ей, что у Анатолия на сердце кручина.

Капитан прилег на диван, не раздеваясь, положив сцепленные руки под голову, задумался: «Кто тот человек? Если это муж ее то, что к ней липнет у прохожих на виду? Если любовник?.. То серьезная женщина этого приставания не допустит, а что если она хочет склеить личную жизнь, как разбитую вазу? – вдруг пришло в голову Анатолию. Но он не заметил в лице Наташи той решительности, наоборот, оно было бесстрастным. Нет… Что-то тут не так». Любовь и ревность подобно зверю метались в железной клетке. Сердце ныло, и вновь стянуло болью ногу. Взгляд капитана пал на потолочную матицу с крюком и кольцом для детской колыбели.

Глядя в потолок, вспомнил Анатолий слова покойного учителя по рисованию – Игната Васильевича: «Когда человек при деле, некогда заниматься самокритикой. А если смотреть в потолок и решать, на что похож кусок отвалившейся штукатурки, из этого ничего хорошего не будет. Если человек умеет рисовать, он рисует, а когда не умеет, занимается „сочинительством“. Не топчись на одном месте, будь в движении, общайся с людьми».

Капитан потряс головой, открыв глаза, набрав полную грудь воздуха, затаил дыхание и подумал: «Надо взять себя в руки, освободиться от химеры».

Так размышляя над собой и маячившей рядом судьбой, Анатолий успокоился, достал с полки книгу и стал листать ее. Взгляд остановился на серединной странице, он прочитал строчки стихотворения А.Блока, которые частично вернули всколыхнувшую душу к успокоению.

За окном сумерки сменились тьмой длинной ночи. Деревья, крепко переплетясь ветками, друг с дружкой, слились в единую бурую массу. В черной космической бездне далеким маяком зажглась первая звезда. А где-то на земле в одиноком окошечке деревянной избы долго горел огонек не затухающей любви.