Вода на озере была розоватой от заходящего солнца. С берега доносился запах дыма — это, конечно, рыбаки. Сезон охотников и туристов еще не наступил.

В темноте ходить по Ладоге было особо опасно, еще проще было наткнуться на подводный камень. По створам Артур ходить не умел, в маяках тоже ничего не понимал. Пришлось идти вдоль берега, надеясь на ориентиры — их он успел хорошо запомнить и изучить. Ну, и еще на авось. Кажется, он даже узнавал кроны некоторых деревьев на фоне неба и, вроде бы, догадывался, где находится.

Выключил двигатель. Вокруг такая непохожая на себя, тихая, как пруд, Ладога. Абсолютная тишина, какой, вроде бы, и не бывает. Слышно только свое дыхание.

Тонкий столб дыма поднимался с берега вверх — прямой, значит непогоды не будет. Такое на Ладоге случалось только в качестве исключения. На несколько часов ей пока можно было доверять.

Издалека раздался крик какой-то болотной птицы, показавшейся похожим на гнусавый и неразборчивый голос из милицейской рации. В теле еще сохранились ощущения, возникшие там, в фойе. Сначала это казалось розыгрышем — когда кто-то, одетый Квазимодо, приближался к нему, спускаясь по лестнице и целясь перед собой из револьвера. И сразу оно исчезло, ощущение театральности, когда Арманд упал и закричал. Так по-настоящему.

Освещая карты спичками, Артур с трудом разглядел, что его дача уже где-то недалеко. Нужно идти направо и немного назад. Камней вблизи не было, если он совсем не сбился с курса.

"На таком расстоянии попасть в кого-то из револьвера почти невозможно, — мысленно рассказывал он кому-то. Катер быстро двигался в темноту. — Для такого нужно или сверхмастерство — редкостная меткость или дьявольское везение. А скорее всего, дьявольская меткость и дьявольское везение".

В темноте впереди уже угадывалось Осиновое. Он не то видел, не то представлял посеревшие от вечной непогоды домики, полосатую башню недействующего маяка посреди них, в стороне — трубу котельной пионерского лагеря. А вот появилась точка света. Сначала такая маленькая, что показалось, будто она ему мерещится. Выяснилось, что он идет точно на нее. Скоро стало понятно, что это, вообще, его собственная дача, вагончик-бытовка, и в ней горит свет.

На пирсе на фоне закатного неба стал виден чей-то силуэт, сейчас похожий на изображение писающего мальчика.

"Писающий мужик".

Постепенно даже стали различимы полосы на его тельняшке. Писающий исчез, ушел в Артуров вагончик. У пирса была причалена знакомая лодка — старика Веньки, как узнал Артур. Рядом с ней болталась в воде четырехгранная бутылка, судя по золоченой этикетке, из-под виски. Из-за волны, поднятой приближающимся катером, она забеспокоилась, заволновалась, стала биться о бревенчатый столб.

Причаливая, Артур услышал доносящийся из-за двери голос Веньки. Кажется, тот опять, в который уже раз, рассказывал кому-то о своей клинической смерти. Как хотел с кем-то подраться на том свете и его выгнали.

— "Опять на столе у врачей проснулся. Молодой тогда был, горячий".

Артур открыл дверь и вошел в накуренную жаркую духоту. Мимолетно заметил сидящих за столом Веньку и, как обнаружилось, Грибоедова. Бытовка оказалась неожиданно большой, длинной и пустой. Ящики с грибами, о которых Артур так беспокоился, исчезли.

— О, хозяин пришел! — встретили его. — Ты вовремя. А мы вот сидим, злоупотребляем.

— А где?.. — Артур указал рукой в пустоту, голубоватую от табачного дыма.

— Об этом не переживай, — ответил Венька. Несмотря на жаркую духоту он был в ватнике и солдатской ушанке. — Рефрижератор пришел. Сейчас он у меня во дворе стоит. Мы все твои ящики туда перегрузили.

Венька всегда оказывался там, где водка.

— Напитки тут у вас, табакокурение, — проворчал Артур. — Удивительно, что Соломона здесь нет, — добавил, насколько мог, язвительно.

— К зятю в Лодейное уехал, на день рождения, — пояснил Венька.

Он сидел, положив перед собой длинные руки с огромными ладонями. Только по ним было заметно, каким могучим был старик раньше. Артур едва узнал его — так тот изменился, постарел и похудел за эту зиму. Теперь совсем старый, сухой, костистый и какой-то ломкий.

На полу лежала Венькина собака, Нюрка. Неподвижно, только приветственно стукнула по этому полу хвостом, глядя на вошедшего Артура.

— Вы бы хоть собаку на улицу выгнали, — недовольно сказал тот. — Задохнется она тут от дыма.

— Ничего, у Веньки она привычная, — произнес Грибоедов. — При всяких оргиях присутствовала. — Он сидел в наброшенной на тельняшку красной дорогой куртке-аляске, курил сигару.

Железная печка была сильно растоплена, на ней стояла закрытая сковородка, в той что-то жарилось. Выпивающие нашли разнообразную посуду: крышку от термоса, деревянный стаканчик для карандашей. После ужимания квартиры многие не слишком нужные второстепенные вещи попали сюда.

— А я недавно Артура в Ленинграде встретил, обрадовался, — заговорил, стал рассказывать Грибоедов. Он налил тому что-то из нарядной бутылки прямо в пробку стоящего на столе графина. Пробка эта была исполнена в виде граненой стопки. — Смотрю, стоит в пивняке. Думаю, теперь можно немного отметиться с приездом. В одиночку я пить не могу. Не чай же.

Поставил бутылку рядом с большим ананасом.

— Виски "Олд Кентукки Стрэйт Бурбон", — пояснил Грибоедов. — 53,5 %. Я хоть не очень любитель, виски этот редко применяю, но знаю, что вы здесь покрепче цените.

— Дорогое, наверное? — спросил, выпив пробку, Артур. Он нелепо ощущал себя гостем, попав на собственную дачу.

— Ну, я о деньгах не грущу. Деньги не жалеть надо, а зарабатывать. Знаешь, сколько в Европе ваш гриб стоит? От таких цен вы оба оцепенеете, обратитесь в соляной столб. А в Саудовской Аравии, в Эмиратах, вообще, сто тридцать евро не хотите? Это за приличный гриб, типа белого или лисичек. — Грибоедов сделал себе нечто бутерброда с соленым огурцом. — А неприличные, валуй какой-нибудь, или хоть подосиновик, подберезовик, они, вообще, не жрут. Боятся.

— Двадцать лет назад я из флота ушел, стал на Невском заводе работать, — помолчав, опять заговорил Грибоедов. — Тогда весь народ вдруг стал взвесью, все повисли между небом и землей. А потом постепенно одни осели на дно, а другие поднялись. Все разделились на богатых и бедных, на маленьких человечков и больших людей. Закон физики. Маленькие люди утонули, выпали в осадок, а крупные всплыли наверх.

— Ну да. Как говно, — заметил Венька. Его худое лицо, уже почти готовый череп, оставалось неподвижным, когда он говорил.

Артур знал, что Венька непременно свернет на свою любимую тему. О мерзких богатых и кристальных бедняках.

— Ладно, — произнес Грибоедов. — Лучше спроси Артура, как там воздух кулис?

Тот давно хотел заговорить об этом:

— Есть новости. Может, уже слышали? Пока я на катере шел, по радио уже сказали — мол, неустановленное лицо открыло стрельбу в помещении нашего Среднего театра…

— Надо поймать это лицо и ноги ему из жопы вырвать, — прервал Венька.

— А ведь все это только-только произошло, несколько часов назад. Я сам рядом стоял и все видел. А потом лично за стрелком этим гнался. Почти догнал, только все равно ушел тот. Поднялся наверх по монтажным лесам…

— Плохо гнался, значит, — опять вставил Венька.

— Я это радио тоже слышал, мельком, — сказал Грибоедов. — Говорили, что в вашем театре какого-то пидара застрелили.

— Да нет, не застрелили. Подстрелили, не до конца. Только в жопу его ранили. Кто-то.

— Это правильно, — опять влез Венька. — Только мало одного. Всех их в твоем театре надо валить. Зарезать с бензопилы. Нашли для себя радость.

Воздух в бытовке стал совсем плотным от табачного дыма. Грибоедов встал и открыл дверь настежь. Нюрка, вопросительно посмотрев на него, поднялась и вышла за порог в темноту.

Вагончик от шагов Грибоедова качался.

— В детстве была такая книжка, — сказал тот. — "Последний из могикан". Там один мужик тоже на воде жил. Ему индейцы от этого погоняло придумали, сейчас не помню какое.

— Плавучий Том, — неохотно произнес Артур.

— Смоет Ладога твой теремок, — заметил Венька. — У ней характер. Не знаете вы ее еще.

Стоящий у порога Грибоедов почти упирался головой в потолок. На его подбородке сейчас особо заметно был виден шрам, будто он когда-то страшно порезался при бритье:

— Надо бы и моего пса сюда привезти, показать ему Ладогу. Скучно ему в Германии. В этом Эф Эр Гэ. А у меня в фирме и белки служат. Первой испытательницей грибов была белка отсюда, местная. Снежком ее назвал. Классически рыжая такая, с белоснежной грудкой, лапки сложит и как будто комок снега прижимает. Я и фирму в честь нее "Белочка" назвал. Никто там на Западе выговорить не может. Сейчас уже две другие испытательницы, Вилли и Тилли. Привередливые, плохой гриб в рот не возьмут, даже не прикоснуться. Толстые стали, зажрались. Надо новых искать, только мне лишь из дикой природы годятся, чтоб гриб хорошо знали… И жена тоже толстая стала, — помолчав, добавил Грибоедов, — скоро в двери перестанет пролезать. А что еще в Германии делать? Жрать да телевизор смотреть, их, дурацкий.

— У меня, у меня!.. Три ларька на рынке, — проворчал Венька. — Грабите Ладогу. Все к себе гребете. Я всю жизнь с Ладоги кормился, но разбогатеть с нее никогда не хотел, и в голове не было. У нас и рыба к жадным не идет. Не ловится. Злоупотребляете Ладогой, — Старик несколько раз повторил это слово, будто оно ему понравилось. — Злоупотребляете.

— Хватит злопыхать, Венька, — сказал Грибоедов. — Ist unklug. Так сказали бы в Германии.

Опять сев за стол и погасив сигару о стоящий перед ним ананас, Грибоедов смотрел в темноту за открытой дверью и будто вдыхал воздух оттуда.

— Весь год жду, когда сюда выберусь, — заговорил он. — После Германии — будто праздник. На свете счастья нет, а есть покой и воля… Не помню, где и от кого слышал. Может, во сне. В последнее время во снах часто приходят кто-то непонятные. Что-то говорят, даже ругают меня…

— От Пушкина слышал, — заметил Артур.

— Ну да, — сразу согласился Грибоедов. — Пушкин был человек молодой и не знал, что за покой и волю тоже надо платить.

— Еще есть такие слова — счастливой жизни нет, есть только счастливые дни, — добавил Артур. — Это Терье.

— Слов навыучивали и выебываются, — пробурчал Венька. Опять был недоволен непонятным для деревенского уроженца желанием усложнить жизнь, наполнить его чем-то странным и нелепым. Театром, балетом, поэзией.

— В Германии удивляются чудачеству русских, которые любят собирать грибы, — продолжил Грибоедов. — Немцы друг другу эти грибы только за деньги собирать разрешают, а потом они собранное выбрасывают. На опушке, когда из леса выходят.

— Дурной народ, — заметил Венька, мрачно глядя в свой пустой, расписанный под хохлому стаканчик.

— Ну, давайте выпьем, наконец, — предложил Грибоедов. — За наше свободное грибное дело.

Он проглотил какую-то таблетку:

— Завтра остальные рефрижераторы придут и пойдем караваном по деревням вокруг Ладоги. Гриб принимать. Хорошо бы вместо машин какой-нибудь рыбный траулер приобресть и на нем сюда кататься. Льдом его набить, да еще с холодильной установкой хорошей. А еще лучше, конечно, плавбазу. Можно и китобойную, чтоб на ходу гриб перерабатывать. Глядишь, тогда меньше возни с вашей таможней будет. Сэкономлю здоровье, а то достали там. Жаднеют ваши чиновники, сильно жаднеют.

Грибоедов задумался. Смотрел как будто внутрь себя, видел свою будущую грибную плавбазу.

— Тебя бы, Венька, не взял, — добавил он. — Пьющих брать не буду.

— А нет моряков непьющих, — Старик мелко, передними зубами, жевал крошево из снетка, доставая его ложкой прямо из стеклянной банки. — Непьющие тебе наработают. Этот старый моряк… — Он ткнул себя пальцем в костлявую грудь. — Этот старый моряк всякое повидал. Я на сейнере ходил в северных морях, пока колхоз был. И не последним там человеком. Такие уркаганы каленые под моей командой были. В рыбфлоте все от тралмастера зависит, и еще как. Все дело на нем…

За дверью в темноте послышался лай Нюрки.

— На камыши лает. Нерпу увидела? — не то догадался, не то как-то разглядел Грибоедов.

— Вряд ли, — возразил Венька. — Сейчас к лету нерпа к северному берегу должна уйти, — Снял свою солдатскую шапку и вытер ей лицо. — Вот бы люди такими же, как зверье, стали. Чтобы на добро добром отвечать, и только на зло — злом. Путано у людей, несправедливо. Бывает, только с ней, Нюркой, и разговариваю. Больше не с кем. Совсем, как человек, она, только выпить с ней нельзя.

Венька достал портсигар. Точно такой же, как у наркомана Герыча, только анодированное покрытие на нем сохранилось лучше. Закурил "Беломор".

— Был у меня дедов наган, — заговорил снова. — Еще с Гражданской сохранился, с Юденича. Как-то совсем невмоготу эта жизнь стала. Хотел застрелиться. Поднес этот шпалер к виску, а нажать не могу. Не могу и все — будто судорогой палец свело. А Нюрка во дворе воет и воет. Тогда вышел, обнял ее за шею. Хоронишь меня, хоронишь, говорю… Только тогда понял, что не один на свете, а собака — не второстепенное какое-то существо. Вот если помрет Нюрка, тогда точно вздернусь, обещаю. Из-за нее только живу, чтобы ее не огорчать.

— Значит, у тебя наган тоже есть? — спросил Артур.

Венька мрачно промолчал. На его лысой остроконечной голове отражался блик керосиновой лампы.

Виски в нарядной бутылке заканчивался, и это радовало. Нужно было успеть поспать, хоть четыре, хорошо, если пять часов, а с утра приниматься за сбор грибов. Выполнять договор с пицца-хаусами. Времени оставалось мало, а собрать нужно было много.

Грибоедов опять закусил какой-то таблеткой.

— Старость — авгиевы конюшни внутри человека.

— А мы здесь на Ладоге не болеем никогда, — заметил Венька. — Сразу помираем.

"Богатые тоже могут быть маленькими людьми, — подумал Артур. — Венька, нелюбитель парадоксов, со мной бы не согласился. Интересно, как его, Грибоедова, по-настоящему зовут?"

— Было бы здоровье, я бы организовал какой-нибудь институт по восстановлению природы, — говорил Грибоедов. — За большое дело можно было бы взяться — леса сажать, зверей там разводить. Венька вон деньгами меня попрекает, не знает, что такое деньги, их силу. Эта сила, да еще если мозги приложить, столько добра может причинить.

Венька допил свой стакан — это было последнее, неприязненно скривился.

Такое виски у нас в деревне каждый может сделать… Я и сам делаю не хуже. Лучше даже. Вот сейчас пойду и принесу, — Он с трудом поднялся и, держась за стену, выбрался наружу. Закричал там в темноте, подзывая собаку.

— В таком институте студентов можно учить, готовить людей. А деньги на все из природы же брать. Грибы вот — это деньги. По этой схеме можно и морской институт организовать, океанский там. Еще эффективней бы вышло. В океане денег немерено, на много всего хорошего можно заработать. Я даже знаю, как назвал бы все это. Создание! Корпорация "Создание". Это уже новая эпоха Просвещения. И всех сотрудников можно было бы назвать "создатели".

— Ага, создатели! — раздалось из темноты. — Жиром набиватели. Жиром набиваете себя, грабите Ладогу. Грабители херовы!

Послышались удаляющиеся неверные шаги по доскам пирса.

— Ладно, пойду я, — сказал Грибоедов. — Венька уже все равно не вернется.

* * *

Пришлось проснуться, когда он почувствовал, что в бытовке совсем нечем дышать. Ничего для этого не осталось, и это уже невозможно было не замечать. Оказалось, вчерашние гости оставили на остывающей печке грязную сковородку, и та нагревалась и чадила всю ночь Артур плеснул на эту сковородку воды из графина, вода зашипела, сразу стала мутно-белой, жирной.

Воняло табачно-алкогольным перегаром. На столе среди грязных мисок, объедков и окурков лежала оставленная Артуру Грибоедовым пачка денег. Толщиной с карточную колоду, разные купюры вперемешку. Среди них — разноцветные евро, маленькие, со странными рисунками, совсем несолидные на вид. Их Артур еще не видел.

В опустевшем теперь вагончике обнаружились, будто заново появились, потерянные и забытые уже вещи. Висящая на стене гитара, вся усыпанная грибной трухой. Однотонные складские весы в углу. Что-то грязно-серое на полу оказалось его ватником, спрессованным ящиками в бесформенный затвердевший ком.

Когда Арктур открыл дверь, мир снаружи ошеломил свежестью. Было совсем рано, ощущалось, что-то обещало, что сегодня будет тепло.

У пирса осталась большая дочерна просмоленная лодка Веньки, забытая им. Тот почему-то называл ее шлюпкой.

"Пора грибы дергать. В понедельник — в присутствие, в театр, — мысленно сказал сам себе Артур. — Не поймут, если прогуляю. Две недели только служу, дебютант еще".

Глядел на ближайший остров, окруженный прошлогодним высохшим, светло-коричневым камышом. После прошлой поездки сюда все вокруг будто стали раскрашивать.

Этим утром совсем не хотелось заводить мотор, нарушать шумом тишину. Но отплывать было надо, а в такую ясную погоду стоило рискнуть и пойти к дальним островам. Забытым, почти заброшенным. Там Артур не был уже давно, несколько лет. За это время те даже однажды горели, и сейчас их как будто понадобилось открывать заново.

* * *

Исчезли берега.

"Надо было одеть спасательный жилет, — пришла мысль. — Зря я не спросил вчера у Веньки, как сейчас с браконьерами".

Так в "Микоризе" называли туристов и городских грибников-любителей, случайно натыкавшихся на Артуровы острова. Непонятно откуда взявшееся подозрение.

Стало тепло. Солнце уже ощущалось кожей, отвыкшей от этого за зиму. Появились собранные в кучу острова, будто насыпанные кем-то из белых камней, низкие, плоские. Необычные для этих мест лиственные деревья на них, мелкие березы.

У берега острова, будто медуза, колыхался целлофановый пакет. На самом высоком дереве сидела ворона, может быть даже, знакомая. Разевала клюв, будто зевала. Из песка здесь торчали черные изогнутые доски когда-то разбитого и выброшенного на берег баркаса. Заметно, что их недавно ломали, вокруг лежат свежие щепки. Ну да, вон невдалеке следы недавнего костра. Предчувствие не обмануло Артура. Опытным глазом он заметил во мху срезанный грибной пенек. А вон невдалеке еще один.

"Недаром я теперь сыщик".

Артур прошел по протоке между двумя островами, мелкой, с голым каменным дном, ощущая сквозь сапоги ледяной холод воды. При пристальном взгляде заметно, что мох на камнях разноцветный и даже вроде бы просматривается какой-то выцветший узор. Все это он уже видел, копия всего этого всплывала в памяти. Еще на заре деятельности кооператива они с дедом сверлили здесь пеньки и деревья, поливали все грибной эмульсией.

Навстречу попался молодой подберезовик, потом еще, и вдруг открылась поляна, сплошь усеянная грибами. Грибное поле, противоестественное количество грибов. "Поле деятельности", как назвал бы это Илья. А вон по сторонам под деревьями — еще и еще, густо, как овощи в огороде. Совсем неурочные ранние грибы. Такого видеть еще не приходилось. Не сходя с места, Артур заметил даже несколько уж совсем ранних лесных шампиньонов. Когда-то в кооперативе пытались их разводить, но те оказались мелкими, неурожайными и нерентабельными.

Артур сразу забыл о своем опасении, о том, что не сможет выполнить заказ за эти выходные. Эта опасность исчезла. Два своих фирменных чемодана он заполнит здесь за пару часов. Стало понятно, что этим летом он будет обладать несуразным несоразмерным количеством грибов. Совсем не зря он заключил договор с хозяином пицца-хаусов, и зря этот договор оказался таким скромным. Можно было обещать больше.

Как всегда бывает на Ладоге, ясная погода не удержалась надолго. Но ему повезло, он закончил сбор вовремя, еще раньше, чем ожидал. Сейчас, быстро подскакивая на волнах, мчался на своем "Поплавке" к Неве. С севера шли, пытались догнать тучи, темные, тяжелые. Глядя на них, было непонятно, как те удерживаются на небе. Оттуда в воду падали молнии, издалека докатывался гром. В голове вертелось, что, если он не успеет к понедельнику в театр, трудно будет объяснить, что на пути встал шторм.

Вот далеко впереди показался остров с крепостью перед Шлиссельбургом, а справа что-то белое гигантское, и оно постепенно увеличивалось. Внезапно стало понятно, что это сады, и они уже зацвели. С берега теперь доносился запах, напоминавший о каких-то старомодных духах.

Обо всем этом надо рассказать Регине, поделиться восторгом. Внутри осталась и росла радость от грибных перспектив. Уже казалось, что ничего плохого вчера не случилось, стрельбы в театре не было. И никакой Квазимодо с ворованным наганом не бегал от него, не лез по монтажным лесам и не прятался в той комнате. Или прятался? И как потом оттуда вылез?

* * *

— Ясно как, — сказала Регина. — Через окно.

Артур посмотрел на стену театра. Сейчас они вдвоем стояли в театральном дворе. Было заметно, когда-то эта стена явно была фасадом. Богато украшенным лепниной, барельефами: бетонной растительностью, античными масками и каменными портретами богов и муз.

Видно, что парадный вход, теперь заделанный, раньше был здесь. От него осталась лишь небольшая дверь перед грузовым лифтом, куда Артур носил кур для буфета.

Наверное, на месте, где стояли они, Артур и Регина, когда-то проходила улица. Сейчас от нее остался глухой тупик, упирающийся в котельную. Рядом, вплотную к зданию театра — бывшая театральная церковь, ныне мастерские, вокруг высокие деревья с появившимися уже маленькими изумрудными листочками.

— Перелез в соседнее окно, — добавила Регина, — в другую комнату. А как еще он мог исчезнуть? Да и не перелез, а просто прошел. Карниз там совсем широкий. Как тротуар. Я специально посмотрела.

Действительно, снаружи под окном комнаты, где пытались схватить Квазимодо, и дальше шел широкий выступ. Кажется, он назывался карнизом. Кто-то сильно ловкий при острой необходимости мог по нему пройти. Соседнее окно справа было наполовину замазано белой краской — это был туалет. Что слева — этого Артур не знал.

— А что там? — показал он рукой.

Регина с хмурым опасением оглядывала окна — не выглядывают ли оттуда глумливые рожи коллег. Артур понимал, что она чувствует себя неловко рядом с ничтожным библиотекарем. Сейчас Регина стояла, опираясь на свой красный "Форд", который почему-то называла розовым, нервно постукивала по его крыше пальцами. Сегодня была в черной короткой куртке из крокодиловой кожи, которую называла "гадской".

— Там кабинет Кузьмича, — наконец, ответила она.

Только что Регина вызвонила Артура, оказывается, знала номер его мобильного. Звонок настиг Артура недалеко. К счастью, он успел сдать грибы и как раз выходил из пицца-офиса. Так и пришел сюда с двумя своими авторскими чемоданами.

— Ну вот, до чего дожили, — сказала Регина. — Из нашего пистолета людям в жопы стреляют.

— Теперь Арманд лишился средства для личной жизни, — произнес Артур. — Так сказать, базы для нее… Я имею в виду, что он танцевать больше не сможет, — поспешно добавил, заметив гневный взгляд Регины.

Чувства в ее глазах всегда вспыхивали внезапно и были отчетливо заметны. Рядом с ней Артур стал понимать, что такое "великие страсти". Раньше, как оказалось, ничего не значащие слова.

Смеяться над актерами она позволяла только сама себе:

— Жестокая рука озверевшего гомофоба вырвала из наших рядов…

— Я все видел, — заговорил Артур. — С такого расстояния попасть из револьвера — это достижение. Да еще из незнакомого револьвера. И так точно в цель…

— Так и цель у Арманда была заметная. Внушительная.

— Очень хороший стрелок оказался этот Квазимодо. Вряд ли ему просто повезло. Вообще-то это не по-мужски и, вообще, не по-русски. Русский человек стреляет открыто и никуда не убегает.

— Ага, дурак он тебе. Жаль, что меня не было на банкете. Я бы этого Квазимодо догнала. Наши балетные не то что бегать, ходить разучились.

— Ну да, — осторожно согласился Артур. — Только пляшут. Скачут, как кузнечики. Конечно, они там все пьяные были.

Он опасался, Регина вспомнит, что он тоже был там, да еще и трезвый.

— А про оперных и говорить нечего, — продолжала Регина. — Эти туши и ходят, вообще, еле-еле… А ты тоже со всеми Квазимоду ловил?

Артур неохотно кивнул.

— Проблема в том, что здесь каждый каждого готов застрелить, — произнесла Регина. — Если бы я в той погоне участвовала, то этого Квазимодо узнала по-любому. От меня кому-то свою пластику скрыть невозможно. Пластика, особенно балетная, так индивидуальна, а я всех в театре хорошо знаю, давно изучила.

— А я вот нет, увы. Даже рост его определить было невозможно. Он ведь ссутулился, сверху горб тряпичный надел. Но ноги длинные были, я заметил.

— Если этого Квазимодо найдут, — опять заговорила Регина, — а его найдут обязательно, обнаружится, что он стрелял из твоего пистолета. Нелегального, если я правильно понимаю… И мы оба накроемся очень медным тазом. Мне неприятности не нужны. Труппа с "Собором" за границу собирается. Во Францию, Италию, вроде бы. А меня что, вместо этого, будут в ментовку на допросы таскать? И тебе тоже, конечно, совсем ни к чему в отдаленных местах несколько лет табуреты строгать. Мы должны отыскать этот твой наган, — решительно сказала Регина, — успеть раньше ментов. И утопить где-нибудь посредине Невы. И найдем обязательно! Покончим с этой дурацкой историей. Теперь мы действуем вместе, вдвоем…

— Как в детективе, — добавил Артур. — Ты образец проницательности, а я твой туповатый помощник. Вроде как Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Или Эркюль Пуаро и капитан Гастингс.

— А я тебя так и буду звать теперь, — помолчав, будто задумавшись о чем-то, сказала Регина. — Ты теперь будешь капитан Гастингс. Или просто Капитан. С большой буквы. Так что давай, — твердо добавила она. — В понедельник, то есть завтра, вечером, когда все разойдутся — вперед по тропе Квазимодо, из окна в окно.

А Артур надеялся, и, оказывается, напрасно, что Регина забыла про свой безумный план.

Уже говорила, у Великолуцкого в кабинете тайник — о нем весь театр знает. Сейф за картиной. Не тормозите, Капитан! Будьте мужчиной!

Очень хотелось возразить, но слов почему-то не находилось.

— Не показывай рукой, — только и смог сказать Артур. Регина слишком размашисто и откровенно указывала на окна и на его будущий путь по карнизу.

Та замолчала, с неудовольствием глядя на театр. Было заметно, как ей не хочется идти туда.

— В воскресенье уже собирают. Пока застольный период начинается, обсуждение пойдет будущего спектакля. Теперь еще про дисциплину будут морочить. Ругаться будут, противные.

Сейчас Артур думал, был способен думать, только про свое близкое будущее, когда он, конечно, упадет, сорвется с этой стены. Был совсем уверен, что именно это и произойдет, для него все так и закончится.

* * *

Всем организмом хотелось лечь и закрыть глаза в специально приспособленном для этого месте. Он, организм, внезапно вспомнил, что спать сегодня ночью пришлось часа три в душной бытовке.

Что-то часто в последнее время стал повторяться этот сюжет. Что-то все это должно означать, о чем-то непонятном это говорит.

Об этом с отяжелевшей головой Артур думал, когда подходил к дому.

"Только на этот раз возвращаюсь не с канистрой угрей, с двумя пустыми чемоданами".

Впереди, в конце подворотни, конечно же, замаячил силуэт Намыленного, обязан был появиться, когда хочется одного — побыстрее лечь и уснуть. Сейчас обязательно надолго затянет свою тему: кто, когда и с кем ширялся.

Подойдя, Артур поставил чемоданы, вяло поздоровавшись, сказал:

— Ну вот, теперь здесь хожу. Вроде как, с черного хода, через некий задний проход. — Как будто пожаловался. — Ну что, опять про немедицинское употребление?..

Не спрашивая разрешения, Намыленный сел на чемодан:

— Еще один доупотреблялся уже, отбегал со своей палкой. Сплющился Герыч.

— Умер что ли?!

— Так я тебе про что… О том и звук.

Намыленный закурил:

— Главное, в тот день Герыч чего-то свирепого захотел. Решил балтийским чаем закинуться. Показалось ему, денег у него слишком много стало — ну, ладно, балтчай, так балтчай.

Артур знал, что так местные "наркомы" называют водку с кокаином. Сейчас вспомнил про автобус, который видел здесь недавно. Тот, что ехал навстречу на этом самом месте.

— Звонит мне, — продолжал Намыленный. — Бери, говорит, водку, тебе по кайфу будет, а я чайком прибьюсь. Ну, что ж, любой каприз за ваши деньги. Я думал, он зуб мой продал, но нет… Герыч сказал, что нарыл что-то нереально крутое, круто в гору поднялся. Начал что-то тереть: по войне, мол, больше не копаю, стал по старине копать, и сразу сильнейше фортануло. Только не стал я его слушать. Думаю, приду, тогда и расскажет. И вот, пришел, а Герыч уже в ванной лежит, голый, холодный. Менты кругом, еле отпустили потом меня. На квартире у него один мужик жил, бывший музыкант из театра, снимал угол, вроде. Вот они и нюхали вдвоем, приход ловили. Потом Герыч в ванную пошел, мыться ему захотелось, и все — там и остался.

— Да, срезает нас, не торопясь, Большой Грибник, — задумчиво высказался Артур.

Издалека донесся, будто рассерженный чем-то, рокот грома.

— Лажал меня покойный за то, что водку пью, — задумчиво произнес Намыленный. — Быдляцкий кайф, говорил. Вот моль, вообще, не пьет ничего, — добавил непонятно к чему, будто собрался произнести тост.

— Она и железа не любит, — совсем некстати сообщил Артур.

— Ну, значит, я точно не моль.

Несколько холодных капель упало на лицо, когда Артур уже подходил к подъезду. Ладожская гроза догоняла у самых дверей. Древние вепсские боги, наконец, узнали, как он распорядился грибами, взятым у них добром. Но теперь Артур почти ушел, почти спрятался в доме, на недоступной их власти территории.

Уже поднимаясь по лестнице подъезда, вспомнил, что забыл спросить, не его ли, Намыленного, он видел вместе с Алмазом из окна во дворе своего театра.

<